Содержание

Введение. 3

Глава 1. Этнократия: история и современность. 5

1.1. Содержание современных концепций этнократии. 5

1.2. Этнонациональная политика: плюсы и минусы.. 14

Глава 2. Этнократическая политика. 25

Заключение. 32

Список литературы.. 34

Введение

Демократия и этнократия в своем первоначальном значении означают одно и тоже – власть народа, племени. И хотя оба эти слова восходят к античному наследию, они по-разному использовались как в политической практике, так и в научной теории — в философии и истории. Если слово «демократия» стало непременным атрибутом для размышлений по поводу властных отношений, касающихся всего народа, то слово «этнократия» применялось в более скромных размерах. На наш взгляд, это было связано с тем, что если демократия означала власть всего народа как такового (недаром Платон трактовал ее как власть толпы), то этнократия претендовала на учет неких племенных различий, отделяющих ее от других племен. Т.е. этнократия означала власть части народа, обладающего некими иными — этническими — признаками. И эта власть противопоставлялась возможным претендентам на властные полномочия со стороны представителей иных этнических образований — других племен, союзов родов и т.д. Однако история распорядилась таким образом, что в течение последующих тысячелетий этнические проблемы вплоть до Нового и Новейшего времени не были предметом пристального и актуализированного внимания ни теоретической мысли, ни политической практики. Этнократические проблемы в сжатом виде анализировались и трактовались косвенно, попутно — при рассмотрении экономических, политических, социальных и духовных процессов, в той или иной мере касающихся этнонациональной специфики. Если они и затрагивались, то в большинстве случаев это было связано с этноконфессиональными проблемами, например, в том случае, если кочевники выступали как своеобразный класс-этнос или даже как особое ксенократическое государство по отношению к завоеванным земледельческим народам. Поэтому вполне объяснимо и понятно, почему при исследовании властных отношений обычно анализировались в основном проблемы демократии, и лишь попутно отдельные аспекты этнополитики, да и только потому, что потребность в таком подходе была продиктована ситуативным прагматическим, научным или корпоративным интересом. Поэтому вполне можно согласиться с определением О. Уайльда, потому что и этнократия претендует говорить от имени народа, хотя и в специфическом ракурсе.

То, что этнократия — сравнительно новый феномен для современной социальной мысли, в том числе и для политической социологии, свидетельствует тот факт, что в наиболее известных словарях английского, немецкого, французского и других языков термин этнократия отсутствует. Не часто он встречается в научных изданиях более специализированного плана, например, в справочниках по социальных наукам. Но его отдельные компоненты все же рассматриваются при анализе проблем этнополитики (см., например: работы Ч. МакКелви, Р. Левайна, Д. Кэмпбелла и др.).

Целью данной работы является рассмотрение теории этнократических политических режимов.

Глава 1. Этнократия: история и современность

1.1. Содержание современных концепций этнократии

Само понятие «этнократии» пока не устоялось и в специализированных научных работах по этнополитологическим и этносоциальным проблемам. Но, тем не менее, первые попытки его глубокого анализа заслуживают внимательного и заинтересованного отношения. Так, по мнению А.В. Лубского, понятие этнократии пока является настолько амбивалентным, противоречивым, что возникает сомнение в возможности оперирования им в научном анализе, тем более, что оно, по его наблюдениям, как правило, используется в идеологическом словаре национализма. И все же, считает он, «имеет смысл применять его в отношении к полиэтническим обществам». Он связывает понятие этнократии с реализацией принципов этновластия. Вкратце, ход его рассуждений по этому вопросу таков. Юридически любой идеологический конструкт этнократизма основывается на всеобъемлющем суверенитете данного этноса, на признании того, что только он является источником верховной власти в том или ином государстве. Естественно, анализ реальных этнократии позволяет представить более полную картину их состояния. Такой анализ предполагает ответ на вопросы: «Кто правит?» и «Как и каким образом правит?». Реальные этнократии характеризуются как непосредственным, так и опосредованным (через представителей) участием данного этноса в управлении государством и обществом.

Непосредственную этнократию автор, с точки зрения «Кто правит?», называет идентитарной, а с точки зрения «Как правит?» партиципационной. Конкретизируя свой подход, он показывает, что концепция идентитарной этнократии исходит из того, что у господствующего этноса существуют общие интересы. На их защите стоит этногосударство, обеспечивающее их приоритет над интересами других этносов, и они являются доминирующими в обществе. Для этой концепции характерна абсолютизация суверенитета титульного этноса, выраженного в жесткой государственной воле, подавляющей волю других этносов, а, в конечном счете, волю граждан любой национальности. Тем самым создаются предпосылки для авторитарно-бюрократической или кланово-олигархической узурпации государственной власти.

Концепция партиципационной этнократии предполагает прямое участие представителей титульного этноса в управлении. В соответствии с этим законодательно закрепляется его преимущество в политической жизни общества через референдумы, избирательный процесс, выдвижение национальных политических лидеров, формирование этнополитических корпоративных групп и обеспечение преимущественного представительства в исполнительных и законодательных органах власти и т.д.

Что касается представительной этнократии, то с точки зрения «Кто правит?» ее можно назвать элитарной, а с точки зрения «Как правит?» — конкурентной. Концепция первой исходит из того, что данный этнос участвует в управлении через своих представителей, причем между ним и его лидерами предусматривается установление отношений, предполагающих определенные полномочия и доверие. Вторая базируется на закрытости формирования правящих элит, при которой конкурс приобретает клановый (трайболистский) характер, в результате чего полученные правящей группой полномочия превращается в авторитарно-властное господство. Формирующийся после прихода к власти кланово-бюрократический аппарат подменяет своей волей общую волю этноса.

В работе А.В. Лубского затрагивается и проблема легитимации этнократии. Автор делает различие между легальностью и легитимностью этнократии. Первая состоит в юридическом обосновании этнократии; вторая — в «признании ее необходимости со стороны титульного этноса». Поскольку на уровне повседневности это «признание» осуществляется посредством национального менталитета, исследователь уделяет большое внимание раскрытию содержания данного понятия. Он определяет его «как систему осознанных когнитивных и ценностных ориентаций этничности на уровне повседневной жизни». Поэтому, легитимация — это не только вопрос «ценностей»: она включает также информированность и знание. На основе этих двух составляющих менталитета и формируется «признание» этнократии как установка на ее поддержку, солидарность с нею, вплоть до идентификации с этнократическим режимом.[1]

Структурные элементы национального менталитета меняются под воздействием господствующих этногрупп, которые, обладая властью, задают определенный способ восприятия людьми социально-политической действительности и поведения в ней. Именно в символическом пространстве этнократии формируются легитимирующие ее конструкты, которые она и пытается внедрить в структуру национального менталитета. В качестве подобных конструктов выступают, как правило, метафоры «единой семьи», «священной земли» и т.п.

Именно метафора «единой семьи», некоторые ментально-исторические представления об общности этнического происхождения являются важным средством легитимации идентитарной этнократии. Иная же система ментальной легитимации свойственна элитарной этнократии. Она носит скорее социально-рациональный характер. Степень легитимности здесь определяется тем, насколько результаты правления господствующего клана соответствуют ожиданиям всего этноса. Тут важны и успехи, особенно во взаимоотношениях с «чужими», и личность национального этноса и длительность нахождения у власти того или иного клана, его освященность временем и традициями.

Некоторые глубинные характеристики этнократии рассматриваются и другими авторами. Так, Г. Пядухов обращает внимание на сложившуюся в среднеазиатских республиках, в частности, в Киргизии разновидность этнократического режима, пытающегося соединить либеральные свободы и гарантии прав национальных меньшинств с последовательной реализацией идеи приоритета нации.[2]

В.Н. Иванов, анализируя проблемы властных отношений, обращает внимание на этнократические тенденции, которые проявляют себя в процессе формирующегося российского федерализма, нередко осложняя поиск рациональных путей его развития и функционирования.[3]

Ряд исследователей рассматривают этнократию в связи с причинами и последствиями распада СССР. По их мнению, трагедия Союза — как государства, так и его народов, — заключается в том, что не был своевременно найден механизм согласования интересов человека, наций и интересов державы, а также путей их реализации как на длительную, так и краткосрочную перспективу. В результате национальные идеи стали разрушительными для жестко унитарного союзного государства и не принесли долгожданной свободы его народам. В бывших союзных республиках утвердились, как правило, этнократические режимы, основанные на пренебрежении интересами «некоренных» народов. Идея суверенитета «овладела массами», стала общенациональной, послужила лестницей, по которой отдельные политики поднялись к вершинам власти. Сами же истинно национальные идеи остались нереализованными, были принесены в жертву политической конъюнктуре.

Особый интерес вызывают работы, в которых обобщается практика этнократических по своему характеру проявлений политики некоторых властвующих региональных элит. Речь идет, к примеру, о Чечне, известные события в которой получили достаточно широкое освещение в научных публикациях.

Данные идеи, предположения и соображения позволяют сделать выводы о сути этнократии, если при этом еще и опираться на те реальные процессы, которые происходят в современном российском обществе.

Прежде всего, ее суть проявляется в абсолютизации этнического начала, когда преувеличивается в значительной степени роль национального в жизни общества и государства, когда решаются основные вопросы жизни одного народа в ущерб интересам и устремлениям других наций и народностей. В такой ситуации речь идет не о поддержании разумного баланса, а об осуществлении такой политики, которая ущемляет, унижает достоинство и образ жизни других народов. Этнократизация власти проявляется в создании привилегированного положения автохтонных наций. Так, в преамбуле Конституции Казахстана говорится о «незыблемости казахской государственности». Основной целью Конституции Туркменистана провозглашается «охрана национальных ценностей и интересов, укрепление суверенитета туркменского народа». Об этнократическом характере государственности свидетельствуют отдельные положения Конституции Узбекистана, в которой речь идет только об «историческом опыте развития узбекской государственности». В той или иной мере эти элементы абсолютизации государственности автохтонной нации содержатся в Конституции Молдавии, Литвы, Киргизии, и в Конституции Украины.[4]

Этнократия стихийно или осознанно реализует еще одну установку, которая прямо противоречит Декларации прав человека, принятой ООН, а именно — приоритет отдается не личности, а нации. Через призму интересов своей нации проходят все без исключения экономические, социальные и духовные процессы. И особенно это наглядно (и в то же время конфликтно) проявляется тогда, когда это касается политической сферы, где интересы этнократии блюдутся достаточно строго. Приоритет интересов нации над интересами личности касается создания ряда привилегий только для той части населения, которая принадлежит к господствующей нации. Даже Эстония и Латвия, объявившие себя форпостами демократии на постсоветском пространстве, пошли на нарушение прав человека — в основном русскоязычных людей. Конечно, история этих народов накопила много такого, что не вдохновляет на спокойное и взвешенное рассмотрение вопросов государственных отношений с Россией, внешнеполитическая деятельность которой зачастую страдает большой непоследовательностью и непредсказуемостью. Но причем здесь рядовые люди, которые по прихоти этнократии лишаются избирательных прав, права приобретать недвижимость и даже находятся под угрозой высылки из страны только потому, что они не являются представителями автохтонной нации?

Этнократия проявляется в попытках использовать историческую память, пересмотреть историю, в активном участии в спорах о «древности» своего народа по сравнению с другими народами, в желании оперировать не сложившимися реалиями, а некоторыми историческими прецедентами. Именно эти коллизии, основанные на желании приспособить тысячелетние события к сегодняшним реалиям, являются одним из компонентов армяно-азербайджанского конфликта, российско-эстонских отношений, событий вокруг Крыма и Приднестровья, в северных регионах Казахстана. Национально-политической элитой всячески поддерживаются изыскания о прошлом величии своих народов, что является затем основой территориальных притязаний, требований передела границ или по крайней мере «отложение» до будущих времен (но не отказ от них), когда обстановка станет «более благоприятной» для соответствующего решения.[5]

Исторические претензии этнократии побуждаются двумя путями. Во-первых, разнообразными попытками убедить большинство своего народа в обоснованности притязаний на более широкие полномочия среди окружающих народов. Это достигается различными средствами пропаганды и психологического воздействия, когда специальным образом препарированная информация призвана «вдолбить» в сознание людей приоритет определенных прав на территорию, на достижения национальной культуры, на вклад в человеческую цивилизацию. Во-вторых, мобилизацией мирового общественного мнения, посредством дипломатической деятельности, но особенно при помощи научных конференций, симпозиумов, круглых столов и встреч, призванных создать «научную основу» для удовлетворения этнократических амбиций.

Этнократизация власти проявляется и в закреплении привилегированного положения представителей «своего народа», что выражается в «коренизации управления», в заполнении благоприятных «социальных ниш» именно «своим» народом. Даже такие проблемы как занятость (безработица), бедность, содействие в решении проблем повседневной жизни решаются с этнократических позиций.

Обобщая сказанное, на наш взгляд, этнократию можно определить как форму политической власти, при которой осуществляется управление экономическими, политическими, социальными и духовными процессами с позиций примата национальных интересов доминирующей этнической группы в ущерб представителям других наций, народностей и национальностей. Ее суть проявляется в игнорировании прав национальных (этнических) групп других народов при решении принципиальных вопросов общественной жизни, когда реализуется одностороннее представительство интересов господствующей нации, а не интересы человека, социальных групп независимо от этнического происхождения, религиозной и классовой принадлежности. При этом этнократия нередко является продуктом и инструментом политики и практики политического экстремизма, как это особенно наглядно проявилось в условиях распавшейся Югославии и в некоторых постсоветских государствах.

Если проанализировать проявления этнократии в процессе развития человечества, то можно охарактеризовать (выявить) следующие ее сущностные черты.

Во-первых, этнократия выпячивает, гипертрофирует этнический интерес, преувеличивает его, ставит на первое место среди других возможных ценностей, полностью игнорируя принципиально новую ориентацию, сложившуюся со времени Великих Буржуазных революций — приоритет интересов личности, которые в условиях этнократического властвования не просто отрицаются, но и оскорбляются.

Во-вторых, этнократией формируется и поддерживается противостояние интересов нации и интересов личности не стихийно, не самотеком, а сознательно, со стремлением к усилению существующих противоречий, с героизацией этнического противостояния, его возвышением и даже попытками обожествления.

В-третьих, этнократия всегда использует образ мессии, вождя, фюрера, который сочетает в себе феномен сверхчеловека и богочеловека, знающего и понимающего цели и задачи, непосильные людям труда и улицы. Он как бы концентрирует в себя понимание сути и тайных помыслов своего народа и может их выразить наиболее выпукло, плодотворно и эффективно. Этот образ может реализоваться как в реальном харизматическом, так и в историческом, политическом или общественном деятеле, который становится носителем всех национальных достоинств и воплощает в себе все возможные достижения, которые только доступны этническому воображению.

В-четвертых, этнократия часто ставит себе амбициозные политические цели, которые сводятся к тому, чтобы «свой» народ выступал ведущим по отношению к другим нациям, чтобы он давал всем единственно верный урок как жить, как творить, не гнушаясь тем, чтобы другие народы относить к категории «низших», «ведомых», призванных обслуживать желания и прихоти одного «достойного» народа. Эти цели выдаются всему миру, окружающим государствам как великие цели, предназначенные для отражения роли и специфики именно данного народа.

В-пятых, цели этнократии абсолютизируются, противопоставляются целям своего же народа и в сфере социальной жизни, и в сфере культуры и даже экономики, считая их производными, подчиненными решению проблем властвования над другими народами и странами в лице своих верховных вождей, президентов-диктаторов, руководителей всевозможных хунт и клик. Этому способствует процесс подмены общественных институтов государственными, что приводит к искусственной политизации и социальных, и экономических, и культурных процессов.

В-шестых, этнократические режимы как правило заинтересованы в конфликтах, в ненависти, или по крайней мере, в поддержании напряженности. Конфликты и столкновения являются питательной средой для выживания амбициозных лидеров, для их дальнейшего господства, для страховки от возможного недовольства, которое имеет тенденцию минимизироваться в условиях реальной или мнимой опасности.

В-седьмых, этнократия проповедует и поддерживает непримиримость, ищет у других народов и государств такие цели и такие стремления, с которыми невозможно примириться. Она широко использует способ маскировки эгоистических намерений, рядит их в одежды высоких устремлений, поступает коварно и подло по отношению к взятым на себя обязательствам, прикрываясь «подлинными» интересами нации. Особенно часто этнократические режимы прибегают к помощи бытового шовинизма, к его оживлению, к его умышленному распространению, когда сознательно поддерживается предубежденность, негативная оценка других народов, а также личных и деловых качеств их представителей, используя прямые и косвенные формы противопоставления. Такие ориентации нередко доводят до открытых форм противостояния — до формирования и культивирования этнофобии, ненависти ко всему инонациональному.

И наконец, манипуляция сознанием, которая проводится с использованием научных открытий о психике человека, раздувает в людях низменные чувства и страсти по отношению к другим народам, превращает их в слепых исполнителей воли, иногда жестоких и бессердечных, безразличных или корыстных по отношению к чужой беде, ибо пропаганда исключительности, богоизбранности одного народа не проходит бесследно для взаимоотношений этого народа с окружающими его нациями, народностями, национальностями.

1.2. Этнонациональная политика: плюсы и минусы

В самом общем виде этнонациональную политику можно определить как целенаправленную деятельность по регулированию проблем, связанных с реальным, ожидаемым или мнимым неравенством социальных групп по этническому или национальному признакам. Называя таким образом — этнонациональной — по решению национальных проблем, мы разделяем мнение К. Султанова, что «этническое включает в себя то, что можно назвать вневременным субстратом жизни народа, онтологически значимой основой, которая сохраняется в потоке исторических изменений». «Национальное — это определенное состояние этноса, одна из фаз его развития, предполагающая превращение народа из природно-этнографического материала в субъект истории». Поэтому, называя политику этнонациональной, мы подчеркиваем органическое единство вечного, непреходящего и актуализированного, социально значимого, отражающего состояние и динамику развития народа в данный исторический отрезок времени.[6]

Немаловажное значение в таком наименовании политики играет и та неоднозначность, которая используется при употреблении только слов «национальная», «национальный», «национальное». В большинстве стран Запада под ней понимается реализация интересов государства, страны, направленных на обеспечение эффективного функционирования данного политического устройства. В российском же лексиконе эта политика отождествлялась с определенными акциями по решению сугубо тех проблем, которые затрагивали только интересы наций, народностей, национальных меньшинств, а также различных этнических групп.

Приступая к анализу этнонациональной политики обратим внимания на то, что она во многом приобрела характер этнополитики, ибо анализ происходящих в мире процессов показывает, что одной из ведущих проблем современной цивилизации становится этнонациональный фактор со всеми вытекающими отсюда последствиями. Именно он грозит в ближайшее время заслонить другие проблемы общественного развития — социальные, экономические, духовные. Или вернее сказать, последние будут все более функционировать и проявлять себя в национальной окраске, в «этнической упаковке». Игнорировать эту своеобразную геополитическую причину, значит способствовать ускорению ее разрушительных последствий.

Среди структурных элементов этнонациональных отношений особое звучание получают процессы, которые в той или иной мере выходят на проблемы власти, формы и методы ее осуществления, определяя ее изменение и модернизацию. Влияние этнонационального фактора проявляется особенно наглядно в условиях обострения борьбы за суверенитет (в основном неограниченный) и государственную независимость, выработки политики о будущем национальной культуры и самобытности народов. Этот фактор актуален для всех уровней власти, в том числе и для органов местного самоуправления, ибо они имеют непосредственный контакт со всеми формами проявления этнических взаимодействий. А так как в любых странах мира, в т.ч. и в России, трудно отыскать мононациональные государства, в них соответствующие административные единицы, то несомненно, что этнополитика — это удел не только национальных образований, но и повседневная деятельность и забота руководителей и общественности всех без исключения уровней управления. И для всех них нужна концепция национальной политики, при помощи которой решаются эти чрезвычайно сложные проблемы этнонациональных отношений.

Этнонациональная политика как и политика в целом представляет собой регулятивно-контрольную сферу, направляющую жизнь, деятельность и отношения (согласие, подчинение, господство и конфликт) между различными национальными и этническими сообществами. Национальная политика — это и средства, и методы, при помощи которых взаимодействие между людьми различной национальной и этнической принадлежности осуществлялся посредством социальных и духовных атрибутов (культура, язык, менталитет, традиции и обычаи).[7]

Для объяснения сущности этнонациональной политики необходимо прежде всего определиться с теми вариантами исходных принципов, которыми она руководствуется или по крайней мере гарантируется. Именно их вариации и определяют различные виды этнонациональной политики».

Прежде чем приступить к их анализу, напомним, что существуют различные концепции этой политики. Чтобы их представить определенном качестве, остановимся на одном ключевом понятии, которое во многом определяет сущность этой политики в России. Речь идёт о феодализме.

Когда существовал Советский Союз как федеративное государство, то преобладало следующее понимание федерации: а) непременно в связи с такими особенностями, как право наций на самоопределение вплоть до отделения, выхода из СССР; б) сведение субъектов Федерации лишь к национально-государственным образованиям. Вместе с тем, в официальной советской политике такое понятие как нация в применении к тому или иному народу ставило его в более весомое и привилегированное положение, чем при употреблении понятий «народность», «национальное меньшинство», «национальность». Такой подход характеризовал народы как достигшие различной степени зрелости, развитости, большей или меньшей значимости для решения проблем государственности, экономики, культуры, языка. Он означал признание качественных различий между ними, имел не только научную, но и политическую нагрузку, что вело: к стремлению приобрести более высокий статус (в советской практике это означало, что отнесение к категории «нация» ставило данный народ в преимущественное положение, по сравнению с другими); к накоплению обид в случае, когда народ относили к более низкой категории зрелости и развитости; к ущемлению декларируемых прав (особенно политических, государственных) того или иного народа.[8]

Поэтому вполне приемлемо, что в современной политической практике стало все чаще использоваться другое понятие — «народ», вне зависимости от его количественного состава, степени развитости культуры, наличия государственности и территории. Это означает, что все без исключения нации, народности и этнические группы приобретают одинаковое политико-правовое звучание, которое изначально отвергает дифференциацию в оценке народов, ставящее их в сложное социально-психологическое состояние, усугубляя ощущение ущербности, особенно у малочисленных народов и национальных меньшинств.

В постсоветской России в трактовке федеративных отношений произошли существенные изменения. Во-первых, по-иному стало толковаться самоопределение. Раньше главным его критерием выступало право сецессии, т.е. право выхода. Подобный подход был признан неконструктивным, и не случайно право отделения, выхода из федеративного государства не зафиксировано в конституциях почти всех такого рода государств (кроме бывшего СССР). Исключает такое право и Конституция России.[9]

Национальное самоопределение не правомерно отождествлять с государственным суверенитетом. Оно трактуется более глубоко и, вместе с тем, более гибко — как свободное самоуправление, все более полная самоорганизация-данного этноса в интересах развития своей самобытности. Именно так понимаются на современном этапе процессы этнонациональной консолидации нерусского населения, прежде всего, автохтонов — коренных жителей бывших автономий, т.е. как процессы, происходящие на базе их дальнейшего самоопределения как самостоятельного народа.

Во-вторых, понятие «субъекты федерации» расширилось, включив в себя не только национально-государственные и национально-территориальные образования, но и области, края, города федерального значения. И в-третьих, все без исключения субъекты Федерации считаются равными. При этом речь идет не об абсолютном равенстве, не о тождестве, к примеру, административных единиц (краев, областей) и таких национально-государственных образований, как республики, — а о равноправии их как субъектов РФ во взаимоотношениях с органами центральной (федеральной) власти и между собой.

На наш взгляд, в этнонациональной политике, в теории и практике национального строительства должен быть использован принцип не иерархии, а асимметрии, который предполагает многозначное, а не однопорядковое решение национального вопроса, что более точно отражает многообразие интересов, учитывает их специфику, разнонаправленность стремлений и интересов различных национальных групп. Особое значение приобретает национально-культурная автономия, когда даже представители ряда больших народов (например, 60% татар) живут вне своего национально-государственного образования.

Этот принцип — принцип асимметрии — особенно важен для современного состояния России, ибо он позволяет учесть полиэтническое расселение, более обстоятельно совершенствовать сложившиеся реалии государственного устройства и в то же время оставив возможность дополнять его новыми формами национальных и региональных образований.

Данная коррекция государственного устройства России имеет принципиальный характер. Реальные обстоятельства свидетельствуют, что идет поиск новых форм национального устройства, адекватно отражающих требования демократизации общественной жизни. Становление нового общества объективно ведет к разгосударствлению и деполитизации межнациональных отношений, к формированию самоуправляемых национальных структур, главной заботой которых становятся вопросы дальнейшего развития этнонациональной самобытности. Перенос акцента в сфере этнонациональной политики с национально-государственного и национально-территориального на национально-культурный принцип организации общественной жизни означает, что в дополнение к существующей системе национального строительства все народы России могут получить самые широкие права для реализации свих этнокультурных интересов и потребностей, независимо от характера расселения, величины этноса, развитости экономики и культуры.

При таком подходе расширяется понятие «национальное самоопределение». Кроме традиционного национально-государственного и национально-территориального самоопределения возникает реальная возможность (экстерриториального) самоопределения сутью которого считается национально-культурная автономия.

Национально-культурная автономия (НКА) — это образование самоуправляющегося национального союза (общества) по желанию составляющих его представителей того или иного народа в большинстве случаев национального меньшинства. НКА как показатель демократического самоуправления народов ориентирует национальную политику на то, что субъектом национальных интересов являются не только коренные (титульные) нации в республиках, краях и областях. Она позволяет объединиться на личностной или коллективной основе людям, принадлежащим к одной и той же этнической группе независимо от места жительства и от того, являются ли они региональным большинством или же распылены по территории государства.

Национально-культурная автономия воплощает право на свободную реализацию национальных интересов, без диктата и контроля со стороны центральных государственных органов. Ее можно рассматривать и в качестве экстерриториального самоуправления национального меньшинства, действующего в сфере культуры, образования, сохранения родного языка, поддержания жизненного уклада, религиозной самобытности и т.д.[10]

Утверждение института национально-культурной автономии придает новое содержание федерализму, что отражает естественный процесс поддержания и сохранения национальной самобытности всех без исключения народов России, не имеющих национальных образований и часто рассеянных по многим регионам России. Этот путь — путь создания НКА — ведет к сохранению культурного многообразия и оптимизации федеративного устройства.

Поливариантность (асимметрия) федеративного устройства способствует эффективной реализации принципа в многообразии. Именно на этой основе возможно укрепление не только государственной, но социально-культурной российской общности.

Особое значение в демократизации государственного устройства имеет решение вопроса о соотношении прав личности и прав нации. На этом аспекте стоит остановиться особо.

На современном этапе самое опасное состоит в том, что в условиях национального возрождения народов, роста национального самосознания и национальной культуры общество сталкивается с фактом пренебрежения прав личности в угоду государственным и общественным национальным интересам. Социальная практика показывает, что становление национального самоопределения нередко осуществляется за счет благополучия и нормальной жизни личности, особенно когда это касается людей другой национальности. Трагедия ломки национального самосознания обрушилась не только на общественную, но и личную жизнь человека.

Стало фактом, что в современной политической борьбе предпочтение отдается интересам нации перед личностью, национальное противопоставляется личному, национальными интересами прикрываются сейчас все акции — как политические, так и экономические. Это по сути дела исторический тупик, оправдание консерватизма, когда ради «национального суверенитета» забывается здравый смысл — во имя чего он осуществляется — во имя интересов национальных лидеров или во имя развития национальной самобытности? Должно быть — во имя человека. Чтобы он чувствовал себя комфортно, смог удовлетворять свои жизненные потребности, не был ограничен в своих гражданских, имеющих и национальную характеристику, прав и свобод. И все, что мешает этому состоянию человека, должно быть отброшено или ограничено.

Мировой опыт содержит многочисленные формы успешного решения национальных проблем. Примером может служить жизнь шведов, живущих на Аландских островах, принадлежащих Финляндии. Автономность в управлении, возможность соблюдать свои традиции и обычаи, говорить на своем языке (при численности 0,5% от всего населения страны), общаться со своими соотечественниками в Швеции — т.е. все то, что нужно человеку — гарантировано. Аналогична ситуация и с немцами, славянами в Северной Италии. Все это создает обстановку, при которой у людей, представляющих национальные меньшинства, нет необходимости требовать государственной самостоятельности, отделяться от одной страны и присоединяться к другой или создавать свое государство.

Современная трагедия национального самосознания в том и заключается, что человек постоянно ставится перед непосильным для него выбором — как согласовать свои личные интересы с интересами этнонациональными, когда благополучие конкретного человека отходит на задний план, а на переднем фигурируют некие «высшие» ценности (и особенно политические), которые часто не имеют отношения к повседневным заботам и тревогам простого гражданина. И то, что в ряде республик умело осуществляются попытки обеспечить интересы не только коренной нации, но и всех, живущих на данной территории, является лучшим ориентиром для успешного решения этнонациональных проблем.

Этнонациональная политика приобретает особо значимый характер в полиэтнических обществах в условиях переходного периода, перестройки властных отношений, модернизации и преобразования экономического и политического уклада.

Национальные силы, осуществляя эти процессы, всегда выражали большой спектр политических концепций, устремлений и ориентаций. И они никогда не были однородными, ни по своим целям, ни по средствам их достижения.

Особо следует отметить, что на развитие этнонациональной политики огромное влияние оказывают доктрины, которые порождаются идеологами, теоретиками и лидерами национального движения. Раскол политических сил российского общества относительно становления демократии породил сумятицу на всех этажах политической системы, что рано или поздно должно было вызвать реакцию правящей национальной номенклатуры в т.н. национально-государственных образованиях. Этнократия, выросшая благодаря политике этнизации властного аппарата, сделала сначала ставку на организацию «народных» движений («народных фронтов», «движений за независимость» и т.д.), структура и динамика которых полностью определялась национальной легитимностью и принципом построения массовой базы — этнической сплоченностью против предполагаемой социально-экономической и культурной угрозы со стороны.[11]

Доктрина, массовая база, организация и лидерство являются ресурсами этнополитики; их характер диктует внутреннюю логику развития и тем самым ее «судьбу», ее закономерные переходы от одних форм существования к другим. Популярные и претенциозные доктрины нынешних этнополитических сил нацелены на постоянную поддержку в массовом сознании синдромов этнической солидарности и лояльности. Негативное изображение «инородцев» и положительная самопрезентация являются частью демагогических усилий националистических сил, скрывающих несовпадение стратегических интересов различных групп господствующего класса и борьбу за власть между ними.

Манипуляции альтернативой — «национальное государство или империя» — вторая отличительная черта этих доктрин, которые успешно реализуются на ранних стадиях развития национальной суверенизации благодаря отчасти ситуационным, отчасти психологическим факторам (к первой группе следует отнести резкое падение легитимности и эффективности «постимперского центра» и его институтов; ко второй — массовую политическую фрустрацию и национальный психоз).

Практический иррационализм этнократии, подстегиваемый инстинктом самосохранения, толкает ее к обострению политической борьбы и нарастающему применению авторитарных методов для решения государственных проблем. Наспех сколоченный парламентаризм, выполнив свою задачу укрепления власти этнократии, неизбежно будет заменен режимом националистического толка, являющегося желаемым (или нежелаемым) результатом т.н. национального самоопределения.

В этнополитике особо важно отслеживать реальную ситуацию, складывающуюся во взаимоотношениях между представителями различных национальностей, предупреждать возможные конфликты и особо заботиться, чтобы на уровне межличностных отношений не складывалась предубежденность, этнонеприязнь и другие формы взаимодействия, способные породить этническую напряженность.

Стоит также отметить, что их национальная политика осуществляется на региональном уровне, в рамках местного самоуправления. Как правило, в России нет «чисто» русских областей, городов, регионов, как нет «чисто» татарских, бурятских, якутско-чувашских и т.д. образований. Все административные единицы имеют население, которое только в исключительных случаях является однородным. Это характерно почти для всех стран мира. Поэтому, как считает ряд исследователей, этнонациональная политика на региональном и муниципальном уровнях сосредотачивается на трех проблемах: государственно-правовых, социально-экономических и культурно-информационных.

Полиэтничность территориальных образований требует создания специальных государственных учреждений, занимающихся национальными проблемами в рамках данной административной единицы. В большинстве случаев это проблема культурной автономии — языка, обучения, культуры, поддержания обычаев и традиций. Иначе говоря, на всех уровнях управления в пределах их компетенции необходимо постоянное и кропотливое осуществление национальной политики, что находит отражение в программах или планах решения этнополитических проблем данной страны или региона и в случае возникновения конфликта создает условия для его снятия, разрешения или, по крайней мере, определенного его смягчения. В полиэтническом государстве вероятность погашения возникающих конфликтов усилиями различных этнических групп невелика, ибо их усилия обращены на решение внутригрупповых, а не общественных проблем. В то же время этот «консенсусный потенциал» этнических групп может быть основой внегрупповой конфликтности: по горизонтали — между этническими группами, по вертикали — между этническими группами и государственным центром. В этих условиях роль и значение этнополитики выполняет важнейшую регулятивную функцию — как рационализировать взаимоотношения и взаимодействия между различными национальными группами и этническими общностями.

Глава 2. Этнократическая политика

Этнократическая политика провоцируется националистически настроенными экстремистами для достижения ими, как пишет автор, своих политических целей. Эти цели преследуются элитарными группами этнократии во всех сферах социальной жизни. Подводя итоги анализа сущности этнократии, Ж.Т. Тощенко подчеркивает, что это – «власть не этноса», а «этнической группы, захватившей власть в стране».[12] Хотелось бы еще дополнить, что такая власть глубоко ущербна не только для «других народов, но и для своего народа». Разве не об этом говорит исторический опыт тоталитарных и фашистских государств?

Теоретическое осмысление социально–политической сущности этнократии сопровождается развернутым разносторонним анализом ее в разных сферах социальной жизни. В специальных главах автор рассматривает довольно полно аспекты ее практики, преимущественно в современной России. Большое место занимают в этой связи в исследовании проблемы этнотерриториальных притязаний этнократии, связанные не только с абстрактными претензиями, но и реальной территориальной экспансией, для чего Ж.Т. Тощенко анализирует международный, и в первую очередь, отечественный опыт. Специальное внимание в этой связи автор уделяет проблемам Абхазии, Южной Осетии, Нагорного Карабаха. Если говорить о претензиях, то он использует богатый материал, отражающий подобные намерения и в самой России, прежде всего, в Чечне. Но не только. В работе также речь идет и о других российских регионах. Представляет большой интерес его критика апологетов «Великой Татарии», утверждающих, что «современный Татарстан это лишь часть исконно татарских земель, что и поныне – в пределах других территорий – в Башкирии, Мордовии, Марии–Эл, Ульяновской, Самарской, Оренбургской областях – есть места компактного проживания татар, которые якобы тяготеют к слиянию в одно государственное образование. Автор справедливо считает подобные претензии и попытки пересмотра границ абсолютно неприемлемыми и полагает, что этому надо решительным образом противостоять. Он поддерживает точку зрения, в которой говорится о том, что «в рамках демократической парадигмы территориальный аспект национальной политики предполагает запрет на попытки пересмотра границ, установленных и признанных в соответствии с международными соглашениями, а также отказ от этнического принципа определения границ субъектов международного права (или субъектов федеративных государств». В этой связи применительно к этнополитическим реалиям в Российской Федерации естественен даже «постепенный переход от национального к административно–территориальному принципу государственного строительства».[13]

Территориальные претензии, как это вскрывает автор, органически связаны с экономическими – со стремлением определенных этнократических групп застолбить за собой ведущие народнохозяйственные отрасли, что на практике приводит к гигантскому расхищению неконтролируемых государством средств, к созданию колоссальной финансовой «дыры», в которую провалились миллиарды долларов. Особенно тяжело подобные этнократические претензии и распри отразились на народах Кавказа. Худо–бедно, Узбекистан, Казахстан и страны Балтии, по мнению автора, протискиваются в новое международное разделение труда, чего не скажешь о большинстве других постсоветстких государств. Особенно ущербными эти процессы оказываются для русскоязычного населения стран ближнего зарубежья, совершенно не привычного к жестким требованиям адаптации к среде в роли «национального меньшинства». Непривычная среда для русского населения складывается и в некоторых российских республиках. Поэтому непродуманные, поспешные или популистские акции и заявления отдельных политических деятелей Татарстана, Ингушетии, Северной Осетии–Алании, Башкирии, Тувы объективно консолидируют и поддерживают экстремистские силы, способные серьезно осложнять межэтнические отношения между соседями иногда даже вплоть до использования насилия и оружия.[14]

Автор поддерживает выраженную в нашей научной литературе точку зрения о том, что «национальная политика призвана исключить проникновение этничности в сферу экономических отношений». Это означает абсолютное равенство обязанностей всех субъектов федерации в формировании федерального бюджета и совокупности национального продукта, что, однако, не исключает дотации государства в зависимости от ресурсов регионов, но не их административного статуса «или этнической принадлежности его населения». Государство должно противостоять этническим группам, стремящимся к льготным преимуществам распределения собственности и распоряжения ею. Это «далеко не простая задача, стоящая перед национальной политикой любого государства». В органической связи с проблемами экономики рассматриваются этническая миграция, её причины и следствия, чему в литературе, по мнению автора, мало уделяется внимания. Между тем, этническая дискриминация – важный фактор, определяющий смену места жительства. Поэтому, на мой взгляд, интерес автора к данному явлению, безусловно, оправдан. Это тем более важно в наше время, когда в «трудовую миграцию включена значительная часть населения республик ближнего зарубежья – например, до 27% граждан Молдавии и каждое третье домохозяйство в Армении». То, что этнический фактор – важный фактор миграции, это бесспорно, но далеко не всегда такой фактор бывает решающим. К примеру, при сравнении миграции русских из различных регионов ближнего зарубежья оказывается, что, если не считать Белоруссии и Украины, они относительно устойчивы в Прибалтике. Это, конечно, объясняется не благоприятным этническим фактором, а значительными преимуществами в материальном благосостоянии в данных государствах по сравнению с другими странами ближнего зарубежья. В настоящее время, как известно, российские власти делают попытку повлиять на руководство стран ближнего зарубежья, чтобы добиться создания благоприятных условий для русскоязычного населения, проживающего там. Но вряд ли эти усилия будут эффективны, тем более, что многое зависит не от правительственных установок, а от политической ситуации и тяжелого экономического положения в этих местах. Автор констатирует, что большая часть российской диаспоры не намерена оставаться вне России – в новых государствах. И вряд ли есть основания ожидать здесь существенных перемен.

Свое место занимает в исследовании анализ политического устройства этнократических режимов и его влияния на национальные процессы. В этом отношении ситуация в странах ближнего зарубежья весьма неодинаковая. Возможности демократического развития сильно ограничены в республиках Средней Азии, что является фактором утверждения там «своей» этнократии. Анализ сущности этнократии в сфере политики приводит к выводу, что существующая практика способна не смягчить, а осложнить ситуацию, «породить и многократно усилить конфликтный потенциал в отношениях между этнонациональными группами». Политическая ситуация делает этнократию обособленной и замкнутой от широких слоев населения, а в ближнем зарубежье – особенно русскоязычного. В научной литературе существует мнение, что этнос должен быть представлен во власти. Однако считается бесспорным, что этничность сама по себе недостаточна, чтобы претендовать на участие во власти. Аргументами для такого представительства могут быть социальные и культурные основания. Если же будет приниматься во внимание только этничность, то это может принести ущерб социально–культурным требованиям к уровню структур, представленных во власти, и признанию примата этнических факторов по сравнению с социальными. Рассматривая правовые аспекты этнократии, Ж.Т. Тощенко приходит к тому, что в распределении власти по республикам в России неизбежна асимметрия, связанная с различным экономическим, социально–культурным потенциалом республик. Есть мнение ученых, что такой подход поможет предотвратить сепаратизм. Насколько это так, трудно сказать. Не исключено, что асимметрия в распределении власти по республикам в какой-то мере может привести к обратному – формированию их сепаратизма. Категорические суждения здесь неприемлемы, каждая ситуация требует конкретного анализа и оценки.

Большое внимание в работе уделяется идеологии этнократии, которая не останавливается, как считает автор, перед тем, чтобы фальсифицировать историю для идеализации «своей» нации. Это абсолютно неприемлемо, и историческая наука, на чем справедливо настаивает автор, не должна быть служанкой политики.[15] Требование независимости от политики относится и к религии, что подробно рассмотрено в специальной главе об «этноконфессиональных резервах этнократии». В книге воссоздан процесс религиозного ренессанса в России. Весьма критично оценивается всплеск религиозного сознания, что использовалось реакционными движениями типа «Памяти» и баркашовцами, выступавшими с призывами «к борьбе с иноверцами». Религия эксплуатировалась правящими элитарными группами в Чечне, провозглашенной в свое время Исламской республикой. Религиозные службы, как правило, стремятся к монополии в общественном сознании, и автор справедливо предупреждает об опасности этого. Даже когда речь идет о русской православной церкви, очевидно, что ее выделение и утверждение за ней особых прав и возможностей, включая, например, преподавание в школах, помимо всего прочего, задевает интересы не только атеистов, но и инонациональных групп, придерживающихся другой религии. Интерес представляет раздел книги, посвященный этнолингвистическому национализму и шовинизму, использованию этнократией различных средств этноразмежевания и утверждения собственной власти. Эта тенденция проявляется в национальных регионах не только ближнего зарубежья, но и в какой-то мере внутри российских республик, когда сокращается сфера применения русского языка, практикуется даже, вопреки интересам населения, переход на латиницу.[16] Жизнь требует рационализации языковой политики, и нарушение разумных норм в ней постепенно осознается, что в какой-то мере уже реально сказывается в повседневной практике.

Поднятые на страницах книги вопросы настолько широкие, что они, конечно, не могут быть исчерпаны в этой, по существу, первой в нашей стране попытке разностороннего осмысления проблемы этнократии. Поэтому, естественно, остаются открытые вопросы. Многое еще нуждается в уточнении, дополнении, а в некоторых случаях, в специальных исследованиях. Конкретные социологические исследования, которые принято именовать эмпирическими, – решающее условие дальнейшего проникновения в суть этнократии, осмысления ее настоящего и будущего. Самый существенный и трудный вопрос, который не может быть решен без такого изучения, связан с пониманием и обоснованием перспектив этнократии. Только опираясь на материалы глубоких конкретных изысканий, можно ответить на вопрос, насколько этнократия приемлема или неприемлема в современном обществе, что нас ожидает в этом плане, если не в далеком, то в ближайшем будущем. То же самое относится к решению других, пусть не таких масштабных, но также принципиально значимых проблем. Среди них выделяется проблема социальной множественности и дифференциации самой этнократии, оценки ее групп во власти и реакция на ее утверждение и политику со стороны различных этнических и социальных групп. Решение подобных вопросов органически зависит от глубины и разносторонности конкретных исследований социальной структуры народов, чем определяются препятствия или, наоборот, факторы утверждения этнократии, интенсивности ее влияния в разных сферах социально-этнической жизни. Только так может быть раскрыта социальная дифференциация в проявлении этнократии, что очень важно для понимания ее жизнедеятельности и оптимизации регулирования и контроля со стороны широких слоев населения. Необходимость конкретно–социологических исследований тем более очевидна, когда речь идет об относительно специальных, но политически значимых вопросах. Среди них можно назвать, например, проблему регулирования национальной жизни и использование для этой цели распространяемых теперь в стране национально–культурных автономий – институтов, которые получили сейчас государственную поддержку. Утверждение этой формы национальной жизни стимулировано стремлением дать выход национальной активности в полезной для всех сфер культуры, не задевая политических и социальных интересов. Но насколько это получается в реальной жизни, остается вопросом, на который можно, естественно, ответить лишь конкретными эмпирическими исследованиями. Безапелляционная поддержка национально–культурных автономий требует подтверждения фактами, их специальным конкретным анализом.

Изучение процессов этнократии говорит об их сложности и далеко еще не обозначенной перспективе. Хотя автором это, безусловно, осознается, ожидания у него достаточно оптимистичны. Он, по–видимому, разделяет приводимое им высказывание А. Линкольна: «Можно дурачить часть народа все время, можно дурачить весь народ некоторое время, но нельзя дурачить все время весь народ». Это так. Но где гарантия, что народ, «одураченный» пусть временно не даст возможность мракобесам этнократии причинить зло. Разве исторический опыт – и наш собственный, и фашистских государств – не говорит о том, что извращения национального сознания людей могут причинить себе и миру страшные бедствия? Автор в процессе исследования приходит к выводу, что эйфория первых лет трансформации нашей системы начала 90-х годов ХХ в. Прошла. Но насколько она прошла, остается вопросом.

Заключение

В заключение следует отметить, что говорить о каких-то законченных формах этнократической власти не приходится. Таких «чисто» выделенных ее форм не существует. Но реальны этнократические тенденции, которые оказывают большое влияние, привозя к результатам, несущим в, себе огромный негативный и разрушительный потенциал.

Более того, мы являемся очевидцами явных признаков растущего этнократизма, проявление которого игнорировать ни в коем случае не стоит. Наука, в том числе и социология, призвана ответить на вопрос, как анализировать и особенно как предупредить

нарастание этнократических тенденций. Такие действия, на наш взгляд, позволяют в полной мере использовать так называемый эффект Эдипа, рекомендованный социальной прогностикой и направленный на то, чтобы ожидаемые процессы не состоялись, «саморазрушились» и не воплотились в практику.

Таким образом, понятие этнократии связано с реализацией этновласти — власти, абсолютизирующей в многонациональном социуме интересы одной нации. Идеологические конструкты этнократизма всегда базируются на всеобъемлющем суверенитете только данного этноса, на утверждении, что только он является источником верховной власти в том или ином полиэтничном государстве. Оно исходит из того, что на пороге XXI в. человечество в разных странах мира столкнулось с заметным всплеском этничности. Что бы ни подразумевали под этим понятием ученые и политики, оно так или иначе отражает особый вид человеческих отношений, присущих группам людей, связанных между собой единым представлением о генетическом родстве, культурно-языковой общностью, коллективным историческим опытом общения и поведения, определенными общими стереотипами сознания. Отличительными признаками этничности является установка «мы— они» в коллективном сознании данной этногруппы, представления о неких границах между нею и иными этническими группами. В полиэтнических государствах, особенно таких сложных, как федеративные, в ряду которых находится и Россия, усиление значимости этничности иногда проявляется в гипертрофированном виде — более или менее отчетливой тенденции к этнократизму, о чем свидетельствует исторический опыт.

Этнократия — это такой тип власти из всех известных в истории, облик которой зловещ и предосудителен по своей сути уже тем, что один народ ставится в привилегированное положение перед другими народами и за счет их. При этом особо стоит подчеркнуть, что этнократия — это власть не этноса в прямом смысле этого слова — это власть этнической группы, захватившей власть в стране. Более того, это не только политическое, правовое, экономическое или организационное осуществление власти — это и морально-нравственная атмосфера, прямо влияющая на возможность разумного согласованного и сбалансированного сосуществования разных народов.

Список литературы

1. Абдулатипов Р.Г. Национальный вопрос и государственное устройство России. М., 2000. С. 70.

2. Арон Р. Демократия и тоталитаризм. М., 1993.

3. Арутюнян Ю.В. Опыт осмысления проблемы этнократии. 2004

4. Баграмов Э.А. Этнос, народ, нация // Российская цивилизация: Энтокультурные и духовные аспекты: Энциклопедический словарь М., 2001.

5. Безвербный А.А., Безвербный А.С. Этнос и межэтнические отношения (Философско-политический аспект). Ростов-на-Дону, 2000.

6. Власть при переходе от тоталитаризма к демократии. //Свободная мысль, 1993. № 8.

7. Волков В. Этнономенклатура и распад государства. Свободная мысль. 2000. № 9.

8. Вятр Е. Лекции по политологии Т- 1. Типология политических режимов. 1991.

9. Галляпов Р.Р. Политические элиты российских республик. Особенности трансформации в постсоветский период. Полис. 1998. № 2.

10. Дуденков А.В. Политико-правовой режим национальных отношений: Дис. ... канд. юрид. наук. Ростов-на-Дону, 2003.

11. Здравомыслов А. Г. Социология конфликта. М.: Аспект-пресс, 1996. С. 318.

12. Иванов, Костюков А.Н., Скобелкин В.Н. Основы Российского Государства и права. - Омск, 1995г.

13. Камкия Б. А. Проблема легитимности власти в полиэтничном государстве: Опыт политологической интерпретации общественно-государственных отношений в Грузии и Абхазии в конце 80-х – начале 90-х годов / Московский общественный научный фонд. М., 1997.

14. Каппелер А. Россия - многонациональная империя. М., 2000. С. 12.

15. Клямкин И.М. Какой политический режим возможен сегодня в России. //Полит. иссл. 1993. №5.

16. Назаров М. М. Политическая культура российского общества: 1991-1995 годы: Опыт социологического исследования. М.: Эдиториал УРСС, 1998.

17. Национальная политика России: История и современность / Под ред. В.А. Михайлова, Р.Г. Абдулатипова и др. М., 1997.

18. Пядухов Г.А. Этнические группы мигрантов: тенденции притока, стратегии поведения. Пенза, "ПГАСА", 2003, с. 103-124

19. Радугин А.А. Политология. - М. 1997.

20. Стародубский Б.А. Политические режимы европейских стран. - Свердловск., 1989.

21. Степанов Е. И. Конфликтология переходного периода: методологические, теоретические, технологические проблемы / Центр конфликтологии Института социологии РАН. М., 1996.

22. Стешенко Л.А. Многонациональная Россия: государственно-правовое развитие. X-XXI вв. М., 2002.

23. Тишков В.А. Забыть о нации (Постнационалистическое понимание национализма) // Вопросы философии. 1998.

24. Тощенко Ж.Т. Этнократия: история и современность (социологические очерки). М., РОССПЭН, 2003.

25. Энциклопедический юридический словарь. /Под общ. ред. Крутских В.Е. - М.: ИНФРА-М,1998.

[1] Арутюнян Ю.В. Опыт осмысления проблемы этнократии. 2004

[2] Пядухов Г.А. Этнические группы мигрантов: тенденции притока, стратегии поведения. Пенза, "ПГАСА", 2003, с. 103-124

[3] Галляпов Р.Р. Политические элиты российских республик. Особенности трансформации в постсоветский период. Полис. 1998. № 2.

[4] Галляпов Р.Р. Политические элиты российских республик. Особенности трансформации в постсоветский период. Полис. 1998. № 2.

[5] Баграмов Э.А. Этнос, народ, нация // Российская цивилизация: Энтокультурные и духовные аспекты: Энциклопедический словарь М., 2001.

[6] Безвербный А.А., Безвербный А.С. Этнос и межэтнические отношения (Философско-политический аспект). Ростов-на-Дону, 2000.

[7] Национальная политика России: История и современность / Под ред. В.А. Михайлова, Р.Г. Абдулатипова и др. М., 1997.

[8] Галляпов Р.Р. Политические элиты российских республик. Особенности трансформации в постсоветский период. Полис. 1998. № 2.

[9] Волков В. Этнономенклатура и распад государства. Свободная мысль. 2000. № 9.

[10] Национальная политика России: История и современность / Под ред. В.А. Михайлова, Р.Г. Абдулатипова и др. М., 1997.

[11] Абдулатипов Р.Г. Национальный вопрос и государственное устройство России. М., 2000. С. 70.

[12] Тощенко Ж.Т. Этнократия: история и современность (социологические очерки). М., РОССПЭН, 2003. С. 58.

[13] Тощенко Ж.Т. Этнократия: история и современность (социологические очерки). М., РОССПЭН, 2003. С. 215.

[14] Галляпов Р.Р. Политические элиты российских республик. Особенности трансформации в постсоветский период. Полис. 1998. № 2.

[15] Тощенко Ж.Т. Этнократия: история и современность (социологические очерки). М., РОССПЭН, 2003. С. 339.

[16] Тощенко Ж.Т. Этнократия: история и современность (социологические очерки). М., РОССПЭН, 2003. С. 332.