Содержание

ВВЕДЕНИЕ. 3

ГЛАВА 1. РОССИЙСКИЙ ИЗБИРАТЕЛЬ: УСТАНОВКИ И ВЫБОР. 4

1.1. “Непредсказуемость” электорального поведения россиян. 4

1.2. Многофакторность установок и предпочтений российского избирателя. 6

1.3. Отношения к переменам как ключевая жизненная позиция. 9

ГЛАВА 2. КОНФИГУРАЦИЯ ЭЛЕКТОРАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА: ОТ УСТАНОВОК К ВЫБОРУ.. 16

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. 24

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ.. 27

ВВЕДЕНИЕ

Мировой политической наукой накоплен значительный опыт прогнозирования результатов выборов. Практически все прогнозные модели западных исследователей, имеющие большую степень точности и значительный опережающий период, строятся с учетом результатов предыдущих выборов в контексте особенностей политической системы той или иной страны. Такие модели демонстрируют высокую прогностическую значимость в условиях стабильных демократий, обыденностью политической жизни которых стало чередование электоральных циклов.

Применение подобных моделей в российских условиях, когда последующий электоральный цикл может иметь качественные отличия от предыдущего с точки зрения его роли в решении задач модернизации и демократизации, вызывает большие затруднения. Причинами этого являются переходный характер политического развития при значительном элементе неопределенности, а также отсутствие сложившейся системы политического представительства и устоявшихся традиций электоральной конкуренции. Несмотря на то, что делать относительно точные прогнозы в России, имеющие значительный опережающий период, можно будет лишь по прошествии серии электоральных циклов, было бы неверно совсем отказаться от прогнозных выводов. Их формулирование возможно, однако, только с учетом качественных особенностей каждого цикла выборов в контексте основных задач политического развития.

Целью данной работы является рассмотрение изменения электоральной базы политических партий в период выборов 1993 года.

ГЛАВА 1. РОССИЙСКИЙ ИЗБИРАТЕЛЬ: УСТАНОВКИ И ВЫБОР

1.1. “Непредсказуемость” электорального поведения россиян

Результаты соревновательных выборов, которые проходили и СССР, а затем в России начиная с 1989 г., порой вызывают недоумение не только у политиков, но и у серьезных исследователей, что способствует укоренению представлений о некоей “загадочности” поведения российского избирателя, о его “незрелости” или даже “прогрессирующей дебилизации”. Выборы 1993–1996 гг. в России, нередко характеризуемые как учредительные, также продемонстрировали за видное разнообразие результатов голосования избирателей.

“Непрозрачность” электоральных процессов в России, переживающей процессы трансформации и становления институтов политического представительства, дифференциации политических интересов действительно затрудняет процесс прогнозирования электорального поведения. Результаты социологических исследований свидетельствуют об отсутствии у подавляющего большинства российских избирателей, в отличие от жителей стран развитой демократии, более-менее устойчивых ориентации на основные политические силы и лидеров. Так, например, согласно данным опроса общественного мнения, проведенного ВЦИОМ в период после декабрьских выборов 1995 г., только 30,4% опрошенных приняли решение об участии в выборах задолго до начала избирательной кампании, примерно четверть опрошенных определились за несколько дней до выборов или непосредственно на избирательном участке.

Высока была доля тех, кто менял свои электоральные предпочтения от выборов к выборам. По оценкам ВЦИОМ, относительно устойчивые партийные предпочтения имели лишь 25 млн. избирателей, около половины из них составляли сторонники КПРФ. Наиболее переменчивыми оказались избиратели “Яблока” и его лидера, других представителей “демократических” и центристских политических сил.[1]

Данное явление объясняется прежде всего несформированностью системы институтов политического представительства и механизма партийно-политической идентификации в России, а также фрагментарностью социально-статусных и идеологических размежевании в обществе, создающих предпосылки многовариантности голосования и высокой мобильности электората. Показательно, что многие исследователи общественного мнения в России отмечают неустойчивость и противоречивость ценностно-ориентационных комплексов российских избирателей. Они считают, что развитие общественного сознания россиян на современном этапе характеризуется наслоением различных типов ценностных ориентации, своеобразной “сшибкой” ценностей, что обуславливает порой крайнюю противоречивость ценностно-ориентационных комплексов и установок. Как справедливо отмечают В.В. Лапкин и В.И. Пантин, “сегодня практически каждый гражданин пребывает в состоянии неопределенности и вариативности выбора между различными направлениями трансформации прежней советской системы ценностей. В связи с этим приходится констатировать не только незавершенность процесса формирования единой непротиворечивой системы ценностей современного российского общества, но и симптомы углубляющегося разложения системы ценностей, существовавшей прежде, ее распадения на конфликтующие друг с другом ценности и ценностные блоки” (Панкин и Пантин, 1998). Поэтому вполне объяснимы небезусловность и противоречивость взаимодействия идеологических позиций избирателей и их электорального выбора.

Приведенные оценки и данные, на первый взгляд, могут выступать доказательством неприменимости к изучению электорального поведения избирателей России социально-психологической модели, согласно которой определяющую роль в голосовании играет партийная идентификация, формируемая в процессе социализации индивида и выступающая своеобразным фильтром, через который пропускается информация, относящаяся к кандидатам-политикам, политическим партиям, участвующим в выборах, и социальным группам.[2] Вместе с тем, как показывают результаты проведенных исследований, от выборов к выборам российские избиратели демонстрируют относительно устойчивые ориентации на отдельные идеологические спектры, в то время как электоральная мобильность внутри этих спектров остается достаточно высокой (Клямкин, 1995; Малютин, 1998; Wyman, 1996 etc.).[3]

В ситуации, когда в каждой части политического спектра представлены несколько партий, трудно различимых по своим программным целям, а для российского политического пространства характерно существование нескольких лишь частично пересекающихся осей идеологического размежевания, понятно, почему электоральное поведение россиян не вписывается в классические модели и не объясняется прямыми корреляциями между весьма разноплановыми установками и результатами голосования. Данная особенность актуализирует проблему многофакторного подхода к изучению установок и предпочтений российских избирателей.

1.2. Многофакторность установок и предпочтений российского избирателя

Поведение избирателя и его голосование определяются многими обстоятельствами. В конечном счете возникает множество разнородных установок, которые в своей совокупности сказываются на электоральном выборе. При этом под установками понимаются факторы восприятия действительности и самооценки, мышления и деятельности граждан, характеризующее их взаимоотношения с институтами политической системы и политическими лидерами, а также отражающие субъективную готовность людей к принятию тех или иных жизненных ориентиров, целей, ценностей, норм и стереотипов поведения, языковых и мыслительных формул, лозунгов и т.п. Все эти факторы в своей совокупности создают основания для того, чтобы в момент голосования избиратель принял то или иное решение.

В условиях, когда система установок хорошо структурирована и устойчива, могут быть выявлены относительно надежные корреляции между отдельными установками, например идеологическими пристрастиями, партийной идентификацией, статусными диспозициями и результирующим выбором в ходе голосования. Когда же корреляции не только неочевидны, но и крайне ненадежны, как это происходит в российском случае, требуется, с одной стороны, учет всей совокупности установок, а с другой – анализ особых типов установок (фундаментальных, идеологических, контекстных и т.п.) по отдельности, поскольку логика их влияния на голосование может существенно разниться.

Подобные обстоятельства заставляют обратить особое внимание на то, что все те установки, которые воздействуют на поведение гражданина, мотивируют его электоральные предпочтения, помимо всего прочего разнородны и, что особенно важно, различны по масштабам и уровням. Основной, так сказать фундаментальный, уровень представляют собой жизненные позиции людей. Эти позиции отражают т.н. социальные онтологии (Sergeyev and Biriukov, 1993) и отражают общее отношение человека к миру, в котором он живет, к действительности, которую он творит. Это может быть жизненная позиция оптимиста или пессимиста, прогрессиста или консерватора. В ее основе может лежать какая–либо иная шкала отношений к фундаментальным вопросам о природе человека (добр он или зол, грешен или благ и т.п.) и человеческого общежития.

Второй слой установок связан с воздействием на людей социетальных размежеваний и с формированием социально-статусных диспозиций. Они отражают комплекс установок, формируемый у человека под влиянием социального статуса и его субъективного восприятия.

Третий слой составляют идеологические предпочтения, представляющие собой попытки рационального обоснования социально-статусных диспозиций. Они существуют в виде более или менее целостной системы ценностей, в которых отражается сущность общественных проблем и способов их решения. Помимо социально-статусных установок они определяются также условиями политической социализации личности, типом политической культуры.[4]

Четвертый слой, наконец, образуют субъективные мнения и суждения, возникающие под влиянием краткосрочных факторов, к первую очередь как эмоциональная реакция на них.

Взаимодействия перечисленных выше уровней создают череду все новых и новых установок. Подобного рода кумуляция установок и ее результирующий эффект в виде акта голосования могут быть проанализированы с помощью модели “воронки причинности” (Campbell et al., 1960). Данная модель предполагает, что поярусное накопление установок в каждом конкретном случае образует некую своеобычную конфигурацию побудительных причин голосования. При этом исход определяют не изолированные корреляции между той или иной установкой и голосованием, а сложные комплексы побудительных мотивов и причин, которые могут быть весьма неоднородными и противоречивыми. Само наличие подобных комплексов может отчасти объяснять “парадоксальность” и неустойчивость голосования россиян.

Последовательный, “послойный” анализ позволяет отчетливей представить логику формирования соответствующих установок и их воздействие на электоральный выбор. Не менее важно и то, что использование “воронки причинности” дает возможность оценить важность различных “слоев” формирования установок людей, переживающих сложные и противоречивые процессы перемен всех их жизненных укладов. Вполне естественно особое значение наиболее широкого, базового “слоя”, с которого и начинается формирование “воронки”. С учетом переходного характера социально-политических процессов, переживаемых Россией, среди всего множества структур социальной онтологии ключевое значение приобретают те, которые непосредственным образом связаны с проблемой социальной и, шире, жизненной адаптации. То есть в структуре мотивации особое значение получает витально-мотивационный комплекс. Поэтому в качестве базовых установок, на которые в результате формирования воронки наслаиваются установки других уровней, целесообразно, по нашему мнению, рассматривать социально–психологическую готовность или неготовность идти навстречу проблемам и встраиваться в возникающий порядок вещей.

1.3. Отношения к переменам как ключевая жизненная позиция

Как отмечалось выше, восприятие действительности в обществе, переживающем процессы трансформации, зависит от уровня удовлетворенности жизнью и степени адаптивности граждан к происходящим переменам. Уровень удовлетворенности жизнью в целом является, согласно Р. Инглехарту, одной из составляющих “синдрома” политической культуры, влияющих на стабильность демократии (Inglehart, 1990: 45) и определяющих во многом политические предпочтения населения.

Как показывают результаты исследований, уровень удовлетворенности жизнью в целом среди россиян довольно низкий. По этому показателю Россия отстает не только от большинства стран Западной Европы, но и от многих восточноевропейских стран. В 1994 г. только 23,3% россиян заявили о своей удовлетворенности жизнью в целом, в то время как в большинстве стран Западной Европы данный показатель варьировался от 73,0% до 96,0%, а в большинстве стран Восточной Европы в 1990 г. от 43,9% до 69,9% (Рукавишников, 1998: 122–124). Весьма низкими были в России и показатели удовлетворенности работой и материальным положением. Большинство россиян полагало, что в период проведения реформ их положение ухудшилось и весьма скептически оценивали перспективы его улучшения. Только 15% россиян полагали, что они выиграли от происходящих перемен в то время, как почти 50% считали себя проигравшими (Mason and Sidorenko–Stephenson, 1997: 703).

Результаты социологических исследований показывают, что у большинства россиян преобладает пассивная жизненная позиция, ориентация на государственный патернализм в отношении своего социального статуса и социального статуса окружающих. Это, в свою очередь, становится основой формирования завышенных ожиданий по отношению к властным структурам. В частности, в 1993 г. 64% горожан считали, что государство должно гарантировать работу и хорошее жилище, 86% – что государство должно гарантировать минимальный доход, 74% – что государство должно уменьшить различия в доходах между богатыми и бедными (Рукавишников, 1998: 133).

Вместе с тем исследования свидетельствуют, что у многих россиян преобладает смешанная ориентация в отношении рынка (одобрение перехода к рыночным отношениям, возможностям, которые открывает рынок, терпимость к возникающему неравенству и доходам и одновременно завышенные ожидания по отношению к государству в отношении социальной защищенности) (Mason and Sidorenko–Stephenson, 1997: 704), а соотношение сторонников преимущественно рыночной или плановой экономической системы в 1993–1995 гг. было примерно одинаково при значительной доли неопределившихся (табл. 1).

Таблица 1

Отношения к рыночной экономике (в % к числу опрошенных)

1993 г.

1995 г.

Предпочтение экономической системе, основанной преимущественно на государственном планировании Предпочтение экономической системе, основанной преимущественно на рыночных отношениях

34,2

39,4

38,7

22,3

Источник. ВЦИОМ. 1993. 4:42; 1995. 4:60. Всероссийские опросы населения: июнь 1993 г., №№ 1993; май 1995 г., №№ 2550.

Отношение к происходящим переменам на уровне массового сознания проявляется в наличии примерно равных по размерам групп сторонников и противников рыночных реформ (ВЦИОМ. 1997. 5:50) и более широко – “рынка” и “социализма”. На уровне массового сознания “рынок” и “социализм” получают оценку не столько как экономические и социально–экономические явления, сколько как весьма условные “лейблы”, идеологические знаки стихии перемен в первом случае, и защиты от вызванных переменами угроз – во втором. То есть эти оси идеологического размежевания в какой–то мере лишь наделяют идеологической атрибутикой базовые жизненные оппозиции (табл. 2).

Возникает вопрос, насколько позиции избирателей на оси “рынок” – “социализм” обусловлены собственно идеологическими установками и в какой мере они являлись способом рационализации (своего рода идеологическим оправданием) влияния социально–психологического фактора на электоральный выбор. Как свидетельствуют результаты социологических опросов, среди противников рыночных реформ доля россиян, выступающих за возврат к прошлому, руководствуясь соображениями идеологическими, в 1993–1996 гг. была невелика. Во многом позиция противников курса была обусловлена нерационализованной ностальгией по советскому прошлому, обеспеченному материальному минимуму и уверенности в завтрашнем дне: в опросах ВЦИОМ 1993 и 1995 гг. соответственно 45% и 58% респондентов заявили, что они предпочли бы жить так, “как это было до начала перестройки в 1985 г.”. Фактически в этом проявлялась установка на безопасность, стабильность и защищенность от рисков, порождаемых переменами, которую стоит учитывать при анализе отношения россиян к продолжению реформ. Показательно, что, как свидетельствуют результаты опросов, низкая степень доверия правительству, его критика были связаны во многом не с провозглашением курса рыночных реформ как таковых, а с их радикальностью и антиэгалитаризмом. При этом многие россияне, испытывающие ностальгические чувства, вполне здраво полагали, что возврат к прошлому невозможен (50% всех опрошенных) (ФОМ–ИНФО. 1997. № 41).

Таблица 2

Отношение к рыночным реформам (1997 г.) (в % от числа опрошенных)

Как Вы считаете, проведение реформы в России следует:	Население в целом	Оптимисты
Ускорить Замедлить Прекратить Затрудняюсь ответить	32 12 22 34	42 11 15 30

Источник. ФОМ. Всероссийский опрос населения, №№ 1500.

В целом позиция “сторонников курса реформ” и его “противников” значительно коррелировала с показателями социального самочувствия и оптимизма. Это косвенно подтверждается при сравнении позиции избирателей относительно курса реформ с социально–демографическими показателями, свидетельствующими о том, что россияне, сумевшие адаптироваться в новых условиях, чаще оказывали поддержку курсу рыночных реформ, нежели выступали против, в то время как не сумевшие адаптироваться чаще являлись его противниками (Mason and Sidorenko–Stephenson, 1997:709, см. также: ВЦИОМ, 1997.5:50,55). Необходимо, однако, отметить, что выделенная особенность может рассматриваться лишь в качестве тенденции, поскольку результаты большинства социологических исследований свидетельствовали об отсутствии безусловных корреляций между степенью адаптивности и ориентацией на реформы или против них. В частности, среди тех россиян, кто хотел бы вернуть прошлое, 76% действительно не смогли адаптироваться к новым условиям, однако 15% это удалось. Вместе с тем 34% выступавших против возвращения старого режима не смогли адаптироваться к новому (ФОМ–ИНФО. 1996.48:3).

Отношение к трансформациям оказало влияние на восприятие тех политических сил, которые ассоциировались в сознании избирателей с осуществлением или провоцированием перемен. Это настолько очевидно, что многие социологические опросы строились на гипотезах о высокой степени корреляций между позитивными отношениями к трансформациям и ориентацией нате политические силы, которые ассоциировались в сознании избирателей с осуществлением или провоцированием перемен. Данные гипотезы легко подтверждались, поскольку адаптивные (активные) и неадаптивные (неактивные, ретроградные) жизненные позиции основной массы избирателей становились источником идентификации политических сил.

Сравнение рыночной и антирыночной установки с политическими предпочтениями на учредительных выборах обнаруживало тог факт, что на уровне голосования данная дихотомия, на которую и процессе выбора наслаивались социально-статусные ожидания, проявлялась в дихотомических по своей сути ориентациях на два противоположных политических полюса на оси “левые – правые”, с которыми у избирателей так или иначе ассоциировались перемены или их отсутствие: коммунистов и “прокоммунистов” и “реформаторов”. Показательно в этом отношении, что сторонники коммунистической партии, наиболее некритично настроенные по отношению к прошлому, в большей степени, чем другие избиратели, были склонны обвинять в трудностях нынешнее правительство и президента, нежели бывших партийных лидеров.[5] Можно проследить такую зависимость: чем выше был уровень социального оптимизма и адаптивности респонденов, тем чаще они поддерживали проведение экономических реформ и выражали готовность голосовать за “реформаторские” политические силы и/или “партию власти”. Таким образом, отношение к экономическим реформам и связанные с ним социально-статусные ожидания являлись одними из факторов, определявших отношение избирателей к нынешней или прошлой “партии власти”.

Наиболее отчетливо эта зависимость реализовалась при дихотомическом голосовании во втором туре президентских выборов. Так, например, согласно результатам опросов ВЦИОМ, осуществленным в мае–июле 1996 г., среди избирателей Б. Ельцина преобладали россияне, положительно оценивающие происходящие в стране изменения, уровень социального оптимизма представителен этой части электората был значительно выше, чем в электорате Г. Зюганова.

Вместе с тем необходимо отметить, что положительное или отрицательное отношение к реформам и социально-статусные ожидания безусловно не являлись единственными факторами, определявшими политические предпочтения избирателей даже при дихотомическом голосовании. Показательно в этом отношении, что среди избирателей – противников курса реформ 16% составляли россияне, проголосовавшие за Б. Ельцина во втором туре президентских выборов (по сравнению с 55% проголосовавшими за Г. Зюганова.) (табл. 3). Как свидетельствуют результаты опросов Фонда общественного мнения, хотя и 1996 г. оптимисты (те, кто на вопросы анкеты отвечали, что им “удалось найти свое место в сегодняшней жизни”, а в ближайшие год-два они “рассчитывают повысить свой уровень жизни”) в основном поддержали на выборах Б. Ельцина, все же более трети из них в первом туре отдали свои голоса А. Лебедю или Г. Явлинскому, а во втором отказались от участия в голосовании (ФОМ). Помимо таких показателей, как адаптивность, весьма значимым фактором выступал тип социализации и политической культуры.

Таблица 3

Типологические группы по отношению к курсу реформ (1997 г.) с дифференциацией по электоральному поведению во втором туре президентских выборов (в % от числа опрошенных в группах)

Голосование во втором туре президентских выборов

Типологические группы по отношению к курсу реформ

Сторонники

курса

Противники курса

Конформисты

Б. Ельцин

Г. Зюганов

Против всех

Не участвовал в голосовании

–

ГЛАВА 2. КОНФИГУРАЦИЯ ЭЛЕКТОРАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА: ОТ УСТАНОВОК К ВЫБОРУ

Политические ориентации избирателей, выраженные в показателях их отношений к различным партиям и блокам, не тождественны электоральному выбору.[6] Тем не менее вычленение групп избирателей, отличающихся по своим политическим ориентациям, выявление особенностей их жизненных и социально– статусных установок, идеологических предпочтений и их сравнение с голосованием за определенную политическую партию создают целостную картину не только конфигурации электорального пространства России, но и воздействия взаимодействующих установок разного уровня на электоральное поведение. В связи с этим представляет интерес конфигурация электорального пространства России на период “учредительных” выборов, выявленная Центром социологических исследований МГУ на основе кластерного анализа результатов социологического исследования “Предвыборная ситуация в России”.

На основе показателя доверия – недоверия политическим партиям и блокам исследователями были выделены следующие основные группы избирателей: собственно электорат (т.е. избиратели, ориентировавшиеся на какую–либо партию или несколько партий), группа “контра” (т.е. избиратели, отличавшиеся ориентацией “против всех” партий) и политическое “болото” (индифферентные избиратели). Соответственно собственно электорат был поделен на три большие группы: “крыло реформ” (т.е. тех избирателей, которые симпатизировали партиям, ассоциирующимся в общественном мнении с курсом реформ), крыло оппозиции и “электоральный центр”[7], появившийся как особая группа только в 1995 г. Численное соотношение этих групп в 1995 г. выглядело следующим образом: группа “болота”, составлявшая в 1993 г. около четверти электората, сократилась в 1995 г. до 16%, группа “контра” составляла одну десятую избирателей. Оппозиционный электорат в 1995 г. включал в себя около трети избирателей, практически не изменившись численно за два года, центристский – примерно их пятую часть, а размер “крыла реформ” уменьшился за два года с 32% до 19%.

Предложенное спектральное деление электората отражало не только ориентации на определенные политические течения. Как свидетельствовали результаты исследований, эта разбивка в целом отражала также особенности социально-политических установок избирателей, представители каждого выделенного кластера которых демонстрировали в целом сходную направленность социально–политических установок внутри спектра, что, по мнению авторов исследования, подтверждало преобладающее воздействие социально–политических установок на формирование партийно-политических ориентаций. Вместе с тем значительное влияние оказывали и другие факторы, в частности лидерский фактор (выбор политика как причина выбора партии). В условиях фрагментарного идеологического размежевания, несформированности системы политического представительства имидж лидера играет роль своеобразного лейбла политической идентификации. Поддержка некоторых российских партий основывается на отношении к их лидеру (ПСТ, ЛДПР, КРО образца 1995 г. и др.). Показательно в этом отношении, что значительная доля сторонников этих партий в 1995 г. считали, что “России сейчас нужны не партии, а настоящие вожди”: 46% сторонников КРО в 1995 г., 44% – “Державы”, 41% – ЛДПР (Сергеева, 1996: 148). Тем не менее, как показывают результаты исследований, возникновение партийных симпатий в целом объясняется выбором политического деятеля лишь в небольшой степени (примерно в 22% случаев) (Громова, 1996: 19).

При выявлении сходства и отличий социально-политических установок избирателей различных политических сил при всем многообразии и неодномерности пространства обнаруживается все та же тенденция к дихотомии. В этой связи заслуживает внимания типология идейно–политического пространства, построенная сотрудниками ВЦИОМ на основе многомерно–статистического анализа общей направленности социально-политических предпочтений избирателей отдельных политических партий в 1995 г. (Будилова и др., 1996).

Результаты кластерного анализа и многомерного шкалирования позволили авторам выделить четыре группы устойчивых ядерных элементов электората, сходных по своим идейно–политическим установкам: условно коммунисты и прокоммунистистический электорат (сторонники КПРФ, АПР и др.), умеренные реформаторы (в 1995г. это НДР, ПСТ, “Женщины России”, КРО, “Вперед Россия!”), националисты-державники (ЛДПР, “Держава”) и условно демократы (“Яблоко”, ДВР).

Сторонников первого тина отличало положительное отношение к возвращению старых порядков (ностальгия по прошлому) (55–60%, против 20–30% не одобряющих этого, в других группах положительное отношение демонстрировали от 20–33% избирателей). Избирателей второй группы отличала ориентация на поддержание стабильности и сохранение существующей власти. Они “смыкались” с “демократами” в отношении экономических реформ, отдаляясь от них в вопросе о демократизации. В группе были представлены два явных полюса, несколько противостоявшие друг другу (НДР и КРО). Позиции остального электората были практически сходны. Третья группа электората выделялась на основе специфического отношения к национально-государственным вопросам (“Россия – сильная держава”, “Россия для русских”), по совокупности других позиций избиратели этой группы были ближе к “демократам”, нежели к коммунистам и про–коммунистам. И наконец, четвертая группа объединяла избирателен, в наибольшей степени являвшихся сторонниками ускорения экономических реформ, дальнейшей демократизации и противниками возрождения социализма.

В выделенном ряду четко проявлялась векторная направленность идейно–политических установок избирателей, формировавшая два противоположных блока: блок коммунистический и прокоммунистический и блок, включающий в себя все остальные группы, которые, как свидетельствовали результаты исследования, демонстрировали значительно меньшие различия идейно-политических установок по сравнению с коммунистами и прокоммунистическим электоратом.

Следует отметить, что, если структура социально–политических установок “некоммунистов” была в целом более дробной и сложной, то у сторонников коммунистов и “прокоммунистов” она выглядела более компактно. Показательно в этом отношении и то, что коммунистическая партия имела наибольшую долю сторонников, устойчиво идентифицирующих себя с ней (White et al., 1997: 137). Принимая во внимание динамику электората в период избирательной кампании и электорального поля отдельных политических партий, выявленную социологами МГУ, можно сделать вывод о том, что сторонники коммунистов и “прокоммунисты”, составлявшие ядро избирателей, голосующих за “улучшенное вчера”, образовывали достаточно компактную группу по социально–политическим установкам и политическим ориентациям, ограниченную по размерам и потенциалу.

Анализ конфигурации российского электората в 1993–1996 гг. позволяет выявить его динамику с учетом различных, в том числе институциональных и краткосрочных, факторов. В целом динамика основных групп электората, выделенных на основе партийно-политических ориентации, выглядела следующим образом.

Во-первых, период 1993–1995 гг. характеризовался началом складывания собственной электоральной базы политических партий и блоков под влиянием процесса политической идентификации. На вербальном уровне это выражалось в том, что электоральный выбор в 1995 г. в большей степени, чем в 1993 г., строился на основе партийно-политических ориентации. Так, например, если в 1993 г. приблизительно треть избирателей, проголосовавших за объединение “Яблоко”, по структуре своих политических симпатий принадлежала к “крылу левой или национально-державной оппозиции”, т.е. налицо было явное рассогласование между партийными пристрастиями и электоральными намерениями, то накануне выборов в Государственную Думу 1995 г. количество таких избирателей в его электорате сократилось вдвое. Аналогичные процессы упорядочивания электората происходили и у “Демократического выбора России”, АПР и ЛДПР.

Во-вторых, произошло значительное изменение структуры электората и соотношения его составляющих. Это объясняется причинами различного порядка. Одной из важных причин изменения динамики конфигурации электорального корпуса является происходящий процесс политической идентификации избирателей. Его влияние проявлялось в численном сокращении группы “болота” и уменьшении числа избирателей, делающих свой выбор в последний момент (поданным социологов МГУ, с 1993 г. по 1995 г. число таких избирателей сократилось с 40% до 25% электората).

Другой причиной явилось развитие социально–экономической ситуации в России и кризис доверия к правительственному курсу. Это повлекло за собой значительные изменения в конфигурации “некоммунистического” электората. Одной из характерных особенностей этого процесса стало сокращение численности “крыла реформ”, что может рассматриваться в качестве одного из подтверждений принципа ретроспекции в анализе голосования российских избирателей. Как справедливо отмечает Ю.Д. Шевченко, “участие в ряде следующих друг за другом выборов ведет к тому, что поведение избирателей постепенно приближается к оптимальному… Столкнувшись с экономическим кризисом, россияне начали ориентироваться и на собственный кошелек, и на эмоциональное притяжение одновременно”.[8]

Второй особенностью явилось появление относительно компактного электорального центра. Его появление, противоречащее, на первый взгляд, логике процесса социально-политической дифференциации и поляризации общества, отражает тенденцию прагматизации политических ориентации электората, стремление к взвешенным оценкам ситуации и вариантам ее развития Показательно и этой связи, что, как свидетельствовали результаты социологических исследований, центристский электорат в наибольшей степени отличался размытостью и противоречивостью идеологических установок, демонстрируя, наряду с этим, прагматические устремления. Одновременно появление электорального центра являлось отражением своеобразного протеста против существующей поляризации сил, дихотомической логики электорального выбора и поиска некоего третьего пути. Вместе с тем анализ идейно-политических установок и партийных пристрастий центристского электората обнаруживал общую дихотомическую тенденцию (дихотомическое “происхождение” из лагеря реформаторов и антиреформаторов и тяготение к полюсам).

В период первого российского электорального цикла политический потенциал этой группы избирателей распылялся на множество небольших партий, которые заявляли о своем неприятии дихотомических альтернатив, но при этом не были способны предложить ни убедительной политической программы, ни партийных структур, что затрудняло процесс институциализации центристских политических ориентации граждан. В целом выбор центристских избирателей являлся наиболее многовариантным, значительно подверженным влиянию краткосрочных факторов (в частности лидерского фактора) и “непредсказуемым” при многовариантном голосовании и тяготел к биполярности при голосовании дихотомическом, при котором проявлялось изначально заложенное в природе центристского электората тяготение к двум полюсам.

Совмещение этих двух особенностей центристского электората происходило в период “смешанных выборов”, сочетающих в себе дихотомическую и многовариантную логику голосования (первый тур президентских выборов). Именно такое совмещение в первом туре президентских выборов 1996 г. позволило выявить две группы избирателей, отличающихся по своим идейно-политическим установкам: избиратели, совмещающие благодаря механизму персонификации авторитарно-рыночные установки с национально-державными (сторонники А. Лебедя) и выборщики, совмещающие либерально-демократические установки с социально-демократическими (избиратели Г. Явлинского, лишь частично состоявшие из сторонников “Яблока”).

Протестный характер электорального поведения можно продемонстрировать на основе голосования за ЛДПР на выборах в Государственную Думу 1993 г. Необходимо отметить, что выделяемая некоторыми исследователями группа национал-протестного электората (Малютин, 1998) не является, на наш взгляд, единой: голосование избирателей, объединяемых в рамках этой группы, несет различную функциональную нагрузку. Внутри этой группы избирателей условно можно выделить две составляющие: избиратели, выбор которых основан в первую очередь на национально-державном комплексе идейных установок (частично с авторитарно-рыночными ориентациями), и выборщики, которые в первую очередь демонстрируют протест против дихотомического выбора нынешней и бывшей “партии власти”. В реальности обе эти группы трудноразличимы.

О значительной протестной составляющей в электорате ЛДПР свидетельствует динамика поддержки партии в период избирательной кампании по выборам депутатов Государственной Думы 1993 г. Так, согласно декабрьскому опросу ВЦИОМ, проводившемуся после вы боров в Государственную Думу, среди тех избирателей, кто определил свой выбор в последние дни перед голосованием, 40% составляли сторонники ЛДПР. Показательна динамика структуры электората партии. Согласно исследованиям ВЦИОМ, расширение круга сторонников ЛДПР происходило в два этапа. Первоначально основу ее электората составили в основном мужчины, лица в активном рабочем возрасте, квалифицированные рабочие, не отличающиеся по уровню жизни от среднего избирателя. Недовольство реформами носило у них скорее идейно-политический характер, наиболее популярными для них темами являлись темы коррупции, взяточничества, конфликтов в руководстве страной и пр. На втором этапе, когда произошло значительное расширение электората (прежние сторонники партии составили не более одной пятой всех ее избирателей), произошло увеличение доли женщин и лиц старшего возраста, а также низкообразованных, низкоквалифицированных слоев населения и жителей села. В целом избиратели Либерально-демократической партии в ходе опроса продемонстрировали самую низкую степень адаптации по сравнению с другими партиями и высокий уровень социального пессимизма и нервного напряжения. Показательно, что уровень поддержки ЛДПР значительно снизился уже в январе 1994 г., размеры электората сузились примерно до размеров избирательного корпуса партии, сформированных на первом этапе в предвыборной кампании 1993 г. (Шокарев и Левинсон, 1994).

Показательна также динамика электората В. Жириновского в период президентских выборов 1996 г. По мнению Л.А. Седова, в связи с появлением в рамках национально–державного спектра другого сильного претендента на пост Президента РФ А. Лебедя, значительная часть избирателей В. Жириновского, те, кто выступал за державный порядок и жесткие меры, перешла на сторону генерала. Поэтому в отличие от А. Лебедя, голосование за которого в целом представляет своего рода “системный протест”, голосование за В. Жириновского по своей сути – “эмоциональный жест, своего рода последний аргумент в разговоре с властью, когда все остальные доводы исчерпаны”, ...“нецензурный диалог” с закрытой властью”.[9]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ влияния установок избирателей России на их электоральный выбор позволяет заключить следующее. Несформированность институтов политического представительства и наличие нескольких лишь частично пересекающихся осей идеологического размежевания обуславливает отсутствие устойчивой партийно-политической идентификации большинства россиян и многовариантность их электорального выбора. Многовариантность голосования наиболее ярко проявилась на выборах в Государственную Думу в 1993 и 1995 гг. особенно у избирателей “электорального центра”, которые в большей степени отличаются нестабильностью партийно-политических предпочтений. Можно предположить, что парламентские выборы 1999 г. также будут многовариантными, а состав электратов большинства партий будут разношерстен по политическим ориентациям и установкам входящих в них избирателей.

В то же время результаты социологических исследований и голосования в 1993–1996 гг. свидетельствуют о потенциально дихотомическом строении электорального пространства России, бинарность которого наиболее ярко проявляется в период второго тура президентских выборов. Эта дихотомия носит векторный характер и обуславливается, в первую очередь, базовыми жизненными установками избирателей. Вероятно, что в ближайшие годы дихотомическое строение электорального пространства в модифицированном виде будет воспроизводиться в большей или меньшей степени и на последующих выборах в России. При этом варианты предлагаемой политическими силами дихотомии могут быть разными.

Один вариант – возникновение новых “партий власти”, включающих в себя “здоровые элементы” нынешней управленческой элиты различных уровней (в первую очередь федерального, а также уровня субъектов Федерации). При этом основными аргументами в пользу их создания может выступать обеспечение стабильности политического развития и реализация здорового прагматизма. Другой вариант– выступление в качестве “преемника” “партии власти” или кандидата на пост Президента РФ, способного, по мнению избирателей, обеспечить преемственность, политической силы или лидера, формальнодистацирующихся от нынешней власти. Показательной в этом отношении является высокая популярность бывшего премьер-министра Российской Федерации Е.М. Примакова. Вероятно, взлет его популярности объясняется тем, что в глазах избирателей он предстает политической фигурой, способной выступить в качестве своеобразного стабилизирующего актора в расстановке политических сил и тем самым способствовать сохранению преемственности в политическом развитии.

Анализ динамики конфигурации электорального пространства России в период “учредительных выборов” позволяет выделить некоторые тенденции эволюции политических предпочтений избирателей, которые, видимо, будут оказывать значительное влияние на результаты федеральных выборов 1999 и 2000 гг. Такими тенденциями являются сокращение размера “реформаторской” части электората, появление и рост “электорального центра” как реакция на дихотомическую логику выборов, социально–экономический кризис и неудовлетворенность политикой “реформаторских” сил. Усилению данных тенденций способствовали события, происходившие после 17 августа 1998 г. В настоящее время можно говорить о формировании в России значительной доли рационально-протестного электората, основными мотивами электорального поведения которого могут стать неудовлетворенность и ощущение угрозы от нынешней власти наряду с осознанием личной ответственности за свое будущее. Мобилизация этой группы избирателей может проявиться в голосовании “против бывших” (коммунистов, либеральных реформаторов, нынешней “партии власти”) и усилении позиций политических сил, в той или иной мере использующих оппозиционную риторику.

Эти особенности значительно корректируют систему координат процесса легитимации позиций политических партий и лидеров, вынужденных совершать идеологический тренд по направлению к центру на условной оси левые – правые. Эту тенденцию отражает также создание центристских по своим декларациям объединений. Вместе с тем электоральный центр не является компактным образованием, а скорее фрагментированным, аморфным явлением, что затрудняет процесс его консолидации в рамках политического течения, претендующего на статус “третьей силы”.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Андрющенко Е. и др. (1996). Опросы и выборы 1995 года. // Социологические исследования. 6.

2. Бадовский Д. (1994). Трансформация политической элиты в России: от “организации профессиональных революционеров” – к “партии власти”. // Полис. 6.

3. Брим Р., Косова Л. (1996). Президентские выборы – окончательный диагноз? // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 5.

4. Будилова Е., Гордон Л., Терехин А. (1996). Электораты ведущих партий и движении на выборах 1995 г. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 2.

5. ВЦИОМ. Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения.

6. Громова Р. (1996). Анализ причин выбора респондентами политических партий. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 3.

7. Дай Т., Зиглер Л. (1984). Демократия для – элиты: Введение в американскую политику. – М.: Юридическая литература.

8. Дмитриев А., Тощенко Ж. (1994). Социологический опрос и политика. // Социологические исследования, 5.

9. Клямкин И. (1995) Электорат демократических сил. //Анализ электората политических сил России. / Под ред. А. Иоффе. – М.: Московский центр Карнеги.

10. Клямкин И., Лапкин В. (1996). Русский вопрос в России. // Полис, 1.

11. Колосов В., Туровский Р. (1996). Электоральная карта современной России: генезис, структура и эволюция. // Полис, 4.

12. Комаровский В. (1996). Демократия и выборы в Российской Федерации: теория и история вопроса. // Социологические исследования. 1996. 6.

13. Лапкин В., Пантин В. (1998). Ценности постсоветского человека. // Человек в переходном обществе: Социологические и социально-психологические исследования. / Под ред. Г. Дилигенского. – М.: ИМЭМО РАН.

14. Левада Ю. (1996а). Структура российского электората. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 3.

15. Левада Ю. (1996b). Факторы и фантомы общественного доверия (постэлекторальные размышления). // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 5.

16. Малютин М. (1998) Электоральные предпочтения россиян: “парадокс стабильности”. // Общественные науки и современность, 1.

17. Массовое (1996). Массовое сознание россиян в период общественной трансформации – реальность против мифов. – М.: ВЦИОМ.

18. Мельвиль А. (1999). Демократические транзиты: Теоретико-методологические и прикладные аспекты. – М.: Московский общественный научный фонд.

19. Рукавишников В., Халман Л., Эстер П. (1998). Политические культуры и социальные изменения: Международные сравнения. – М.: Совпадение.

20. Седов Л. (1994). Политический анализ. Накануне и после выборов. // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 2.

21. Седов Л. (1996а). Победила “третья сила”? (По результатам третьего тура президентских выборов). // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 3.

22. Седов Л. (1996b). Материал к анализу электорального поведения граждан России. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 5.

23. Сергеева Е. (1996). Российский электорат: проблема выбора и участия. – М.: Юридическая литература.

24. Социологическое (1996). Социологическое обеспечение избирательных кампаний (круглый стол). // Социологические исследования, 4.

25. Социология (1996). Социология и пресса в период парламентских и президентских выборов 1995 и 1996 гг. Отчет по проекту “Мониторинг социологических публикаций в СМИ” Фонда защиты гласности. – М.: Фонд защиты гласности.

26. ФОМ–ИНФО. Еженедельный информационный бюллетень.

27. ФОМ. Динамика мироощущения россиян (“средний слой” до и после кризиса) (http://www.fom.ru/other/dinam2/htm).

28. Холодковский К. (1998). О корнях идейно-политической дифференциации российского общества. // Человек и переходном обществе: Социологические и социально-психологические исследования. / Под ред. Г. Дилигенского. – М.: ИМЭМО РАН.

29. Холодковский К. (1996). Российские партии и проблема политического структурирования общества. // Мировая экономика и международные отношения, 10.

30. Шевченко Ю. (1998) Между экспрессией и рациональностью: об изучении электорального поведения в России. // Полис, 1.

31. Шокарев В., Левинсон А. (1994). Электорат Жириновского. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 2.

32. Электорат (1993). Электорат России в 1993 г. (http://www.nns.ru/analyt–doc/elect931.html).

33. Электорат (1995). Электорат России в 1993–1995гг. (по материалам социологических исследований) (http://www.nns.ru/analytdoc/elec95.html).

[1] Седов Л. (1996b). Материал к анализу электорального поведения граждан России. // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения, 5.

[2] Campbell et al., 1960; Jennings and Niemi, 1974 etc.).

[3] Клямкин И., Лапкин В. (1996). Русский вопрос в России. // Полис, 1.; Малютин М. (1998) Электоральные предпочтения россиян: “парадокс стабильности”. // Общественные науки и современность, 1.

[4] Дай и Зиглер, 1984: 238, см. также: Harrop and Miller,1987: 118–121

[5] White et al., 1997: 144, см. также: Rose et al., 1997

[6] Комаровский В. (1996). Демократия и выборы в Российской Федерации: теория и история вопроса. // Социологические исследования. 1996. 6.

[7] Лапкин В., Пантин В. (1998). Ценности постсоветского человека. // Человек в переходном обществе: Социологические и социально-психологические исследования. / Под ред. Г. Дилигенского. – М.: ИМЭМО РАН.

[8] Шевченко Ю. (1998) Между экспрессией и рациональностью: об изучении электорального поведения в России. // Полис, 1.

[9] Брим Р., Косова Л. (1996). Президентские выборы – окончательный диагноз? // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 5.