Весной 1920 года, после разгрома основных сил адмирала Колчака, на территорию провинции Синьцзян начали переходить крупные отряды разбитой белогвардейской армии под командованием атамана Оренбургского казачьего войска  Дутова, командира корпуса колчаковских войск генерала Бакича, командующего Семиреченской армией атамана Анненкова и других. Количество людей, перешедших китайскую границу в массе отступающих войск, точно установить практически невозможно, однако большинство источников сходятся на том, что только в марте 1920 года и только в пограничных округах Синьцзяна осело  25-30 тысяч военнослужащих и членов их семей. Между тем, в течение года число беженцев постоянно увеличивалось за счёт продолжавших прибывать остатков войск, а также участников разгромленных, так называемых, кулацко-эсеровских восстаний. Летом и осенью 1920 года в Синьцзян прибыли отряды Белянинова, Остроухова, Новикова, Шишкина и ряд других, причём некоторые из этих отрядов представляли серьёзную боевую силу, насчитывая до нескольких сотен хорошо вооружённых людей. Так например, в середине осени перешёл границу отряд есаула Шишкина, который руководил восстанием на Иртыше в районе Павлодара, а после его разгрома привёл в Синьцзян около 800 избежавших смерти и плена повстанцев. 9 мая 1921 года на территорию Синьцзяна через перевал Хабарасу перешёл отряд белогвардейцев под командованием Новикова, который вообще не сдал оружия и пошёл в глубь Китая на соединения с частями генераля Бакича. В результате к исходу весны 1921 года на территории провинции оказалось “...около 50 тысяч русских солдат, офицеров и беженцев”.[29] В первые недели своего пребывания в Китае эта огромная деморализованная масса военных и гражданских лиц в какой-то мере подчинялась распоряжениям китайских властей. Однако даже в первые дни это подчинение было весьма относительным. Наиболее организованная часть белогвардейцев находилась в корпусе генерала Бакича. Корпус сумел сохранить управление и тыловые службы. Подразделения корпуса расположились лагерем недалеко от центра Тарбагатайского округа- города Чугучак - на берегах реки Эмиль. В соответствии с законом об интернировании и подчиняясь приказу китайских властей, корпус сдал часть имевшегося вооружения, предварительно приведя его в негодность. Однако большая часть оружия по приказу генерала Бакича была закопана. Охранялся лагерь конвойным дивизионом, скомплектованным из самих белогвардейцев, причём этому дивизиону были оставлены 200 винтовок, 100 шашек и один пулемёт. Кроме того, “... в лагере содержалось около 3000 лошадей, 10 автомобилей (без горючего) и даже полевая радиостанция”.[30] Надо отметить, что не только корпус Бакича, но практически все подразделения белогвардейских войск, интернированные на территории Синьцзяна, сумели сохранить большую часть своего вооружения, либо закопав его при переходе границы, как это сделали отряды Анненкова, Дутова, Щербакова и того же Бакича,  либо просто переходя китайскую границу нелегально и сохраняя при этом оружие и боеприпасы, как это делалии в большинстве своём более мелкие подразделения. О том, с каким громадным количеством оружия белогвардецы уходили в Китай, можно судить по тому , что китайским властям при интернировании они сдали 16.000 винтовок, 360 пулемётов и 60 орудий. Кроме того продано было 8 лёгких орудий, 160 пулемётов и 10.000 винтовок и револьверов.[31] При этом “после полной сдачи оружия” специальный китайский экспедиционный отряд только в одном тайнике под Чугучаком”... обнаружил зарытыми 11 пулемётов, 380 винтовок и 30 ящиков гранат”, а атаман Анненков, поступая со своим маньчжурским полком на службу к китайцам, отлично вооружил более тысячи человек.[32] Так  что вопрос вооружения, в случае его возникновения,   был не самым острым для белогвардейцев в ходе их пребывания в Синьцзяне.

 Атаман Дутов с полком личной охраны и несколькими мелкими подразделениями, самым крупным из которых был отряд бывшего атамана Семиреченского казачьего войска Щербакова, обосновался в городе-крепости Суйдун.  Атаман Анненков, расположился с отрядом примерно в 900  человек, в центре Илийского округа Синьцзяна - городе Кульдже. Кроме того, несколько подчинявшихся ему отрядов стояло в долине реки Боротала. Основная часть гражданских лиц, оказавшихся в Синьцзяне, сосредоточилась в городах Чугучаке и Кульдже. Номинальное руководство белой эмиграцией на первом этапе оказалось в руках генерала  Дутова, который был старшим по званию, должности и пользовался большим авторитетом у китайцев.

Между тем, дав разрешение на размещение белогвардейских отрядов на территории провинции, её администрация очень скоро осознала, что поступила весьма опрометчиво. Очевидец событий, белоэмигрант Камский писал по этому поводу в своих воспоминаниях: “Местные китайские власти первое время совершенно растерялись и только с ужасом смотрели на всё новые и новые толпы пришельцев и, не обладая никакой сколько-нибудь серьёзной военной силой, не могли бы оказать противодействия каким-либо начинаниям русских”.[33] Необходимо отметить, что руководители русской эмиграции довольно быстро оправились от потрясений, связанных с разгромом, и столь же быстро, осознав степень бессилия китайских властей, начали предпринимать энергичные меры к восстановлению порядка в потрёпанных частях и готовить их к новым сражениям. Первой, и наиболее насущной, задачей было обеспечение питанием и необходимым снаряжением солдат и офицеров. При всей неоднородности личного состава находившихся в Синьцзяне отрядов, подразделений и частей,[34] белогвардейцев объединяла ненависть к советской власти и общность судьбы людей, потерявших Родину. Если к этому добавить, что “...среди них было много служак, профессионалов войны, фанатиков повиновения и старой дисциплины”, а руководили ими грамотные, имеющие многолетний боевой опыт генералы, “которые, учитывая неудачи и ошибки советской власти, использовали настроение разнообразных слоёв общества и стремились спаять их в одно целое”, то становится ясно, что обеспеченная питанием, обмундированием и оружием эта часть бывшей колчаковской армии могла вновь стать грозной силой.[35] Изыскание средств на указанные цели оказалось задачей, хотя и не простой, но вполне решаемой.  Часть, пусть и небольшую, необходимых средств белогвардейцы уже имели. Атаман Анненков, например, заблаговременно переправил в Чугучак бывшему российскому консулу Долбежеву ценности семипалатинского отделения госбанка, войсковую казну, отобранную им у  одного из отделов Оренбургского казачьего войска во время отступления через Семиреченскую область, а также значительные средства, награбленные в ходе “борьбы за единую и неделимую Россию”.

Генерал Бакич после полуторамесячных переговоров получил у того же Долбежева для своего корпуса 320 пудов серебра. Кроме того, в октябре 1920 года ему были переданы 10.050 шанхайских лан[36] серебра бывшим царским генералом Анисимовым, а несколько ранее - английским “Красным крестом” - 1.000.000 николаевскими рублями, которые были в ходу в Синьцзяне.  Имеются достоверные сведения, что Бакич периодически получал значительные денежные суммы от японского военного ведомства. [37] Дутов также располагал крупными средствами, полученными частично из различных источников в Китае, в том числе от бывших российских консулов в Кульдже - Любы, в Кашгаре - Успенского, в Урумчи - Дьякова, и в Чугучаке - Долбежева, а частично - доставленными при отступлении из России. Надо отметить, что бывшая русская дипломатическая миссия в Синьцзяне , как впрочем  миссии в других районах этой страны, располагала и оперировала довольно крупными средствами. С начала 1918 года все дипломатические и консульские чины в Китае, Японии, Монголии и Синае получали содержание по старой смете путём займов в Русско-Азиатском Банке. В этот банк в свою очередь депонировались с согласия союзников  по Антанте суммы, причитавшиеся России в качестве вознаграждения за убытки при подавлении Боксёрского восстания в Китае. Суммы эти были столь значительны, что контроль за их поступлением и расходованием попыталось взять на себя Омское правительство Колчака. Однако ему в этом было отказано.[38] Неоднократные требования  советского правительства прекратить передачу контрибуционных платежей за Боксёрское восстание дипломатическим миссиям царского и временного правительств, от которых отказалась новая Россия и  которые расходовались, как отмечалось в советских дипломатических нотах, “для удовлетворения прихоти бывшего царского посланника в Пекине и бывших царских консулов в Китае,” также не нашли положительного отклика у китайского правительства.[39] Значительную часть именно этих средств и передали бывшие российские консулы руководителям белогвардейской эмиграции в Синьцзяне.  В результате имевшиеся и вновь полученные деньги позволили белым генералам начать активную подготовку к новым  боевым действиям против Советской России.

Зимой 1920/1921 гг. военная часть русской эмиграции в Синьцзяне вступила в этап необходимой консолидации антисоветских сил и  разрозненных воинских частей, объединения их под командованием одного военачальника. Этот процесс не мог не вызвать ожесточённой схватки между претендентами на должность командующего всеми силами. Как уже отмечалось, в начальный период эмиграции наибольшим влиянием в её кругах и у китайской администрации пользовался атаман Оренбургского казачьего войска Дутов.

Генерал-лейтенант Александр Ильич Дутов, потомственный военный, был, безусловно, человеком незаурядным и одарённым.  Будучи выпускником Российской Академии Генерального штаба, он в то же время являлся действительным членом Оренбургской учёной  архивной комиссии, собирал и изучал документы, связанные с пребыванием Пушкина в Оренбурге, обладал феноменальной памятью. В годы первой мировой войны войсковой старшина (подполковник) Дутов был несколько раз ранен, контужен, на время терял зрение и слух. В марте 1917 года он, будучи командиром 1-го Оренбургского казачьего полка, был избран на съезде в Петербурге  председателем “Всероссийского союза казачьих войск”. Несколько позже ему приходилось слушать выступления Ленина и Троцкого. Дутов даже пытался обсуждать с ними проблемы казачества, но не смог найти с вождями революционного пролетариата общего языка.[40] В сентябре  1917 года возвратившийся  в Оренбург Дутов был избран войсковым атаманом Оренбургского казачьего войска. Октябрьскую революцию Дутов не принял и после установления власти Колчака признал его в качестве верховного правителя России. Колчак в свою очередь присвоил атаману генеральское звание и назначил его командующим Отдельной Юго-Западной армией, а затем и Оренбургской. В этой должности атаман и оказался в 1920 году после разгрома колчаковских войск на территории Синьцзяна. Однако должностное положение и известное расположение со стороны китайской администрации способствовали лидерству Дутова только  в первый самый тяжёлый период эмиграции. По мере того как проходила растерянность и возвращались организованность и порядок в деморализованные части, влияние стало переходить к тому, кто имел реальную воинскую силу. А как уже отмечалось, наибольшая часть боеспособного состава войск находилась в подчинении командира корпуса бывшей колчаковской армиии -  генерала А.С. Бакича - кадрового военного, человека деятельного и решительного, пользовавшегося у своих солдат и офицеров большим авторитетом.  Бакич, осознавая свою силу, отказывался признавать верховенство Дутова  и передавать свой корпус в его подчинение. Отказались подчиниться Дутову и атаманы Анненков и Щербаков.  Уполномоченный отдела внешних сношений Туркестана в Кульдже Баршак сообщал по этому поводу своему начальству, что в Анненкове Дутов видел только отчаянного разбойника, лишённого всяких политических идей, которого необходимо убрать, дабы он не компрометировал бы всех военных белогвардейцев.  А вот атамана Щербакова он преследовал как весьма серьёзного противника. Здесь степень противостояния определялась двумя причинами: во-первых, Щербаков был войсковым атаманом семиреченского казачества и при походе на Семиречье мог бы предъявить свои права на атаманство, а во-вторых, Щербаков не скрывал своих чисто монархических взглядов, которые, по мнению Дутова, могли сорвать всё дело, ибо сам он был сторонником Учредительного собрания.[41]

В результате острой  борьбы к весне 1921 года и формальным, и фактическим руководителем белогвардейской эмиграции в Синьцзяне стал генерал Бакич. После того, как атаман Щербаков в борьбе с Дутовым оказался побеждённым и, по словам Баршака, “... потерял всякий авторитет, как среди военщины, так и у китайских властей”,[42] Бакич остался самым серьёзным   противником Дутова в борьбе за власть. Предпринятая Дутовым попытка арестовать генерала Бакича и сместить его с должности закончилась неудачей. И хотя эта попытка сделала невозможной любое сотрудничество двух генералов, Дутов не прекращал усилий консолидировать вокруг своего штаба все антисоветские  силы, расположенные не только в Синьцзяне, но и на территории России. В начале 1921 года  Дутов установил контакты с английскими разведывательными органами, с антисоветскими зарубежными организациями и с генералом Врангелем. Последний в тот момент являлся не только формальным руководителем всей военной части российской эмиграции, но и председателем “Русского Совета” - своего рода правительства в изгнании, которое было объявлено ”носителем законной власти,” объединяющим силы, “ борющиеся против большевиков”.[43] Кроме того, Дутов поддерживал тесные связи с руководителями басмаческого движения, а также с антисоветским подпольем в Семиречье. В письме к руководителю  ферганских басмачей Иргашу Дутов, предлагая обьединить усилия в антисоветской борьбе и излагая в связи с этим свои планы на ближайшее будущее, сообщал: “Ныне я нахожусь на границе Китая у Джаркента у г. Суйдун. Со мной отряды всего до 6000 человек. Теперь я жду только случая ударить на Джаркент. Для этого нужна связь с Вами и общность действий”.[44] Однако планам генерала Дутова, как впрочем и других руководителей белогвардейского движения, не суждено было сбыться. В феврале 1921 года  А.И. Дутов, в ходе неудавшейся операции по его похищению, разработанной и осуществлённой семиреченскими чекистами,  был убит в своём собственном штабе.[45]

Серьёзную боевую силу после перехода на территорию Синьцзяна продолжали представлять отряды одного из самых жестоких белогвардейских генералов атамана Б. В. Анненкова. Атаман Анненков, потомственный дворянин, внук знаменитого декабриста И.А. Анненкова, окончил Одесский кадетский корпус и Московское Александровское училище. В годы первой мировой войны командовал партизанским отрядом в тылу германских войск, отличался безусловной личной храбростью. Будучи монархистом по своим убеждениям, атаман Анненков не принял Октябрьскую революцию и, отказавшись выполнить приказ о разоружении своего отряда, отправился с ним в г. Омск. После колчаковского переворота Анненков заявил о своём подчинении адмиралу,  был произведён им в генералы и назначен “командующим Отдельной Семиреченской армией”. Подразделения Анненкова, выполняя чаще всего карательные функции по подавлению восстаний населения в Омской, Томской губерниях и в Семиречье, отличались поразительной жестокостью даже в страшных условиях гражданской войны.

Перед тем, как перейти китайскую границу, атаман Анненков совершил ещё одно  гнусное преступление. Он предложил тем казакам и солдатам своих полков, которые не желают уходить с ним за границу, заявить об этом открыто, сдать оружие и обмундирование и вернуться по домам.  Атаман заявил своим подчинённым: “ Со мной должны остаться только самые здоровые борцы, решившие бороться до конца, А тех, кто устал, я не держу, пусть кто хочет, идёт в советскую Россию”.[46] Но после того, как более трёх тысяч военнослужащих решили остаться на Родине, атаман приказал  всех их уничтожить. Во время суда над Анненковым и начальником его штаба Денисовым в 1927 году в Семипалатинске, обвинением был зачитан акт следующего содержания: “1927 г., августа 5 дня. Мы нижеподписавшиеся: консул СССР в Чугучаке Гавро, начальник погранзаставы Джербулак Зайцев, секретарь ячейки Фурманова, шофёр Пономарёв, составили настоящий акт в нижеследующем: сего числа мы прибыли на автомобиле в район озера Ала-Куль и, не доезжая до самого озера трёх, приблизительно, вёрст, в местности Ак-Тума нашли пять могил, четыре из которых с надмогильными холмами, а одна из могил открыта и наполнена человеческими костями и черепами... В местности Ак-Тума была приготовлена особая часть из Алаш-орды, которая и изрубила расформировываемых (Анненковым-В.Б.) числом около 3800 человек”.[47]

Оказавшись в Синьцзяне, Анненков, люди которого и на китайской территории продолжали заниматься разбоями, попытался поступить со своим маньчжурским полком на службу к китайскому правительству. Однако очень скоро стало ясно, что общепринятые в Синьцзяне нормы отношения к военнослужащим: невыплата жалованья, отказ в выделении средств на питание и на обмундирование, китайские чиновники в полной мере распространили и на анненковский наёмный полк. После неудачной попытки мятежа против китайских властей полк был разоружён, а сам Анненков в начале 1921 года был посажен в тюрьму, откуда его освободили только в феврале 1924 года. Перебравшись после освобождения в провинцию Ганьсу, в район города Ланьчжоу, Анненков попытался вернуться к активной борьбе против Советской России, но в результате операции чекистов был вывезен на территорию Советского Союза и после суда 24 августа  1927 год расстрелян.[48]

После смерти Дутова и заключения в тюрьму Анненкова генерал Бакич, оказавшись и по званию и по должности самой крупной фигурой в среде синьцзянской белогвардейской эмиграции, развернул энергичную деятельность по объединению под своим командованием всех отрядов белогвардейцев, оказавшихся на территории провинции. К маю 1921 года ему удалось собрать под свои знамёна около 50 тысяч солдат и офицеров и он даже провозгласил себя ”представителем верховной власти в России”.[49] Отряды Бакича стали совершать нападения на территорию Советской России, уничтожать гарнизоны небольших селений, вырезать семьи партийных работников и советских служащих.   Бакич планировал, превратив территорию провинции в свой плацдарм, попытаться в то же время объединить антисоветские силы на территории России для того, чтобы совместными действиями начать новый этап борьбы с советской властью. В ходе  подготовки к осуществлению своих планов Бакич не только совершенно перестал считаться с администрацией округов, где размещались его войска, но начал разоружать китайских военнослужащих, захватывая с этой целью населённые пункты и крепости, где стояли гарнизоны. Ввиду малочисленности правительственных войск и их слабой подготовки, оказать сопротивление действиям Бакича оказалось некому. Бывший белогвардеец Камский вспоминает по этому поводу: ” cолдаты китайской армии мало чем отличались от солдат полиции. Большинство частей, которые приходилось наблюдать эмигрантам, не представляли решительно никакой военной силы.[50] Такие же оценки китайским войскам на территории Синьцзяна давались в сообщениях агентуры и советских дипломатов. В телеграммах подчёркивалось, что “Солдаты не организованы, небоеспособны, комсостав негоден”,[51] “никаких учебных занятий не происходит и сплошь и рядом чирик (солдат - В.Б.) не умеет обращаться с винтовкой и сидеть на лошади”.[52] В результате руководители провинции, не имея ни сил, ни средств для борьбы с хорошо организованной и добротно вооружённой силой, оказались заложниками собственной недальновидности. Выход из этого положения был только один: искать помощи у Советской России, которая только и была заинтересована  в уничтожении войск белогвардейцев.

Дислокация десятков тысяч белогвардейцев в ближнем приграничьи не могла не вызывать у советского руководства вполне оправданного беспокойства. Бесконечные набеги небольших отрядов белоэмигрантов на территории сопредельных с Синьцзяном российских областей, проблема беженцев осложняли и без того напряжённую обстановку в этом регионе и требовали быстрейшего решения. Мешали белогвардейцы и пропагандистской работе работников Коминтерна в приграничной полосе китайской территории. В отчёте о проделанной работе представителя Отдела внешних сношений Туркестана в Синьцзяне в связи с этим подчёркивается: “Доминирующим вопросом, поставленным нами перед китвластями, был вопрос об удалении белых из пограничных с Семиречьем местностей. Это диктовалось не столько военными соображениями, сколько политическими. Дело в том, что эти идейные жандармы контрреволюции, благодаря своему расположению вдоль границы, не только сводили на нет идею Коминтерна, но достигали того, что даже самая забитая беднота, чувствовавшая раньше инстинктивно близость свою к Совроссии, проникалась до фанатизма духом враждебности к большевикам”.[53]

Первые попытки снять с повестки дня эти вопросы российская сторона предприняла уже в сентябре 1920 года т.е. буквально через несколько месяцев после ухода белых в Синьцзян. Правда эти попытки предпринимались в основном руководством приграничных районов и командирами дислоцированных здесь частей, так как своего представителя в Синьцзяне имел только Отдел внешних сношений Туркестана.  Но  всё равно эти контакты  были весьма важны, поскольку  создавали прецеденты двусторонних связей и могли служить исходной базой для их дальнейшего развития.  Так, в соответствии с предписанием Сибревкома в сентябре 1920 года была создана “Комиссия по переговорам с китайскими представителями Алтайского округа Синьцзяна о выдаче бандитов, перешедших границу”.[54] Комиссия, в которую вошли командующий группой войск - Егоров, член Усть-Каменогорского уисполкома - Рычков-Ракая, командир батальона 229-го Новгородского стрелкового полка - Никольский, 14 сентября 1920 года провела переговоры на пограничном посту Телектинский с китайской делегацией,  возглавляемой начальником  бюро по сношениям с иностранцами Алтайского округа - Ма Цзином. Стороны подписали совместный протокол, где, в частности, говорилось, что всем бандитам и беженцам, проживающим на границе китайской территории, будет сообщено, что в случае их возвращения на Родину им всем будет объявлена амнистия. Если же они откажутся от возвращения, то китайские власти обяжут их выехать в глубь Китая. Кроме того, в протоколе отмечалось, что у китайской стороны нет сил и возможности разоружить и обезвредить крупные банды и в этой части она не может принять на себя каких-либо обязательств.[55]  Подобные заявления китайцев при переговорах. которые в приграничной полосе стали довольно частыми, в силу отмеченных выше обстоятельств,  не были только уловкой. Они отражали реальное положение вещей, хотя,   как сообщали пограничники, частыми были случаи, когда “... китайские чиновники за известную плату хлебом, скотом и моралью (пантами маралов - В.Б.), скрывают бандитов вблизи границы...”.[56] Нарастанию негативного отношения провинциального правительства к белогвардейской эмиграции способствовали энергичные приготовления последней к  походу на Советскую Россию. Новый виток боевых действий в районах, прилегающих к границе провинции, не соответствовал планам китайцев, ибо грозил непредсказуемыми последствиями. Баршак сообщал по этому поводу из Кульджи в Отдел внешних сношений Туркестана: “Опасаясь... вызвать, в случае вторичного наступления белых на Семиречье, возможное контрнаступление нашей армии, китвласти решили завязать кое-какие сношения с Туркреспубликой и этим самым актом показать белым генералам, что китвласти отнюдь не намерены больше поощрять предполагаемые наступления на Совроссию и в частности на Семиречье”.[57]

В свою очередь, довольно быстро осознав, что синьцзянские власти оказались в сложном положении и не в состоянии решить  проблемы, связаннные с  белой эмиграцией, самостоятельно, советское руководство решило воспользоваться сложившейся ситуацией. Разработанная советскими дипломатами схема была довольно проста, но практически беспроигрышна. Во-первых, было решено инициировать обращение китайских властей к Советской России за помощью в разоружении и выдворении с территории провинции белогвардейских отрядов. А во-вторых,  в ходе переговоров по этому поводу и во время последующих оперативных мероприятий Красной Армии, установить с провинциальным правительством такой уровень дипломатических контактов, который позволил бы в дальнейшем наладить с провинцией разностороннее сотрудничество. Активная деятельность  представителя Отдела внешних сношений Туркестана в Кульдже О.Г.  Баршака направленная на создание у провинциальных властей мнения о необходимости обращения за помощью  в разоружении белых отрядов к Советской России, довольно скоро дала свои результаты.  Развитию событий способствовал вспыхнувший в это время мятеж маньчжурского полка атамана Анненкова. После подавления мятежа “...было решено со свойственной китайцам настойчивостью и осторожностью покончить с белыми в Синьцзяне.  Вот почему,- сообщает Баршак,- нам легко так удалось добиться от китвластей Тарбагатайского округа предложения прийти на помощь в вопросе ликвидации генерала Бакича”.[58] Несколько позже в докладной записке  в НКИД  Баршак писал уже более откровенно: “Я в конце-концов заставил китвласти поставить вопрос о ликвидации генерала Бакича на очереди и следствием этого было обращение китайских властей к нам за помощью”.[59]

Последней каплей, переполнившей терпение китайцев и заставившей их приступить  к немедленным переговорам с советскими властями об условиях и сроках возможной операции частей Красной Армии против белогвардейцев, явилось то, что 9 мая 1921 года на территорию провинции, спасаясь от преследования советских войск,  перешёл крупный и хорошо вооружённый  отряд под командованием Новикова. Отряд, несмотря на требования китайских властей, отказался сдать оружие и пошёл на соединение с Бакичем. Задержать и тем более разоружить этот отряд китайцы ввиду отсутствия сил не смогли. Сразу же после прохода отряда Новикова дудун (военный губернатор- В.Б.) Тарбагатайского округа Дзян Сян обратился к командованию Туркестанского фронта с просьбой оказать помощь китайским властям в разгроме белогвардейских отрядов. После положительного решения советского командования в пограничном российском городке Бахты начались соответствующие переговоры.

Уже в ходе обсуждения с китайскими властями условий соглашения по проведению будущей операции советские представители выдвинули предложение о предварительном открытии консульств соответственно в Урумчи и Ташкенте. В сводке Комиссариата по иностранным делам “О взаимоотношениях с Западным Китаем” за 1921 год говорится, что “По специальному заданию Отдела внешних сношений (Туркестана - В.Б.) было поручено члену Реввоенсовета Сибфронта тов. Воронину вести переговоры с Китвластями по вопросам, связанным с пребыванием наших войск на китайской территории во время Чугучаковской операции, а также нащупать возможность открытия нашего консульства в Урумчи”.[60]  Воронин сразу же превысил данные ему полномочия. Заместитель уполномоченного НКИД в Ташкенте Цукерман в связи с этим сообщал Чичерину: “ ...вопреки нашим инструкциям, Воронин в своих переговорах с китвластями пытался выйти за пределы узкой темы обсуждения вопроса о взаимном обмене консульствами Урумчи-Ташкент... Мы считали несвоевременным сейчас вести широкие переговоры и ограничились лишь разрешением консульского вопроса”.[61] Попытка Воронина внести в проект соглашения пункты о взаимном признании Советской России и Синьцзяна в политическом и экономическом отношении, о свободной  торговле на правах товарообмена за валюту по существующему курсу, о передаче в ведение Советской России через представительство интернированных беженцев, начиная с 1919 года, и т.д. не только не увенчалась успехом, но и в некотором смысле осложнила наметившийся прогресс в советско-синьцзянском сближении. [62] 

Тем не менее, 17 мая 1921 года был подписан “Договор командования Туркфронта с властями Синцзяна о вводе Красной Армии на китайскую территорию для совместной ликвидации белых армий Бакича и Новикова”.[63] В договоре отмечалось , что  Бакич и Новиков ”в корне нарушили международные правила об интернированных..., производили формирование боевых отрядов..., умышленно скрыли от властей огнестрельное и холодное оружие..., высылали вооружённые отряды на границу с Советской Россией с целью борьбы против русских пограничных властей”. Далее отмечалось, что белогвардейские отряды нарушили не только законы об интернированных лицах, но и начали осуществлять разбойные нападения на китайских граждан и грабить принадлежащее им имущество. Ввиду перечисленных обстоятельств,  китайское правительство ”...вынуждено для ликвидации отрядов Новикова и Бакича, в силу нарушения этими отрядами международных правил, обьявить о начале военных действий”, но не имея достаточных сил в Тарбагатайском округе, оно “согласно на ввод Советской Красной Армии на китайскую территорию для совместных военных действий против вооружённых белых отрядов Бакича и Новикова”[64]. В соглашении определялось также, что  “Советские войска, вступившие на китайскую  территорию согласно этого договора, имеют целью ликвидацию белых отрядов Бакича и Новикова. После этой ликвидации немедленно отводятся на территорию Советской России”. Статья седьмая договора гласила: “Российское Советское правительство заявляет, что войска Красной Армии, введённые в пределы Китая, не будут нарушать интересов граждан Китайской Республики и будут стоять на позиции сохранения международных правил”. На первые семь дней операции советские войска должны были иметь запас собственных продуктов, если же боевые действия не были бы закончены за этот период, то китайские власти обязывались обеспечить поставку продуктов по красноармейским пайковым нормам.    Предполагалось, что после завершения операции Советское правительство компенсирует эти поставки в натуральном или денежном выражении. Кроме того, китайская сторона обеспечивала части Красной Армии гужевым транспортом.[65]

Так называемая Чугучакская операция операция по разгрому частей генерала Бакича проходила в мае-июне 1921 года и привела к поражению белогвардейцев. Однако в силу целого ряда ошибок советского командования: недооценки сил противника, несогласованности участвовавших в операции частей и т. д. , Бакичу удалось избежать полного разгрома. Потеряв около 1000 убитыми и 1500 пленными, бросив обозы, раненых и семьи офицеров и казаков, белогвардейцы, вырвавшись из окружения в количестве 5000 солдат и офицеров, ушли в Алтайский округ. Не встречая со стороны китайских войск каких- либо попыток остановить их, 2 июля 1921 года войска Бакича практически без боя захватили крепость Шара-Сумэ. В качестве трофеев им досталоь “...около 400 винтовок, 12 пулемётов и столько же орудий, 1000 снарядов, 60000 патронов, 1000 пудов риса и пшеницы”.  Несколько оправившись от поражения  генерал Бакич к середине июля стал фактическим хозяином Алтайского округа, возобновив энергичную работу по подготовке своих войск к дальнейшей борьбе. [66]

Операция Красной Армии против белогвардейских войск на территории Синьцзяна создала качественно новую ситуацию в отношениях между Советской Россией и правительством провинции Синьцзян. 25 июня 1921 года командующий войсками Тарбагатайского округа Синьцзяна Дзян Сян направил  письмо В.И. Ленину и командованию Красной Армии  с благодарностью частям Красной Армиии, освободившим Тарбагатайский округ от белогвардейских банд. В письме среди прочего подчёркивалось, что “...Красная Армия... не только не сделала ни одного грабежа и насилия, но всегда была предупредительна не только к мирному населению Китайской Республики, но и к её врагам интернированным.”[67] Китайское руководство с удовлетворением восприняло и тот факт, что сразу после завершения операции советские войска были выведены с территории Синьцзяна.  В отчёте НКИД по этому поводу говорилось, что ” Чугучакская операция имела также моральное значение и являлась гранью в наших отношениях с Западным Китаем, так как с этого времени китайский мандаринат окончательно порвал с белыми и связал свою судьбу с Советской Россией”.[68] Однако окончательный разрыв с белогвардейской эмиграцией и в то же время отсутствие полного успеха частей Красной Армии во время Чугучакской операции, в результате чего корпус Бакича не только сохранил известную боеспособность, но и превратился в откровенного врага провинциальных властей, поставил правительство Синьцзяна в весьма сложное и щекотливое положение. Являясь фактическим хозяином целого округа и продолжая оказывать влияние на значительную часть русской эмиграции, Бакич в то же время стал разжигать сепаратистские настроения и среди неханьского населения округа, стараясь привлечь его на свою сторону. 25 июля 1921 года штабом Бакича с этой целью был даже созван съезд представителей коренного населения Алтайского округа. В этих условиях и центральное правительство Китая, которое внимательно следило за развитием событий в Синьцзяне, и власти Синьцзяна начали активные поиски выхода из создавшейся ситуации. Одним из вариантов решения проблемы, как представлялось китайским властям, было бы объявление советской стороной всеобщей амнистии всем беженцам и прежде всего белогвардейцам, находящимся в Синьцзяне. Такая амнистия, как предполагалось, стимулировала бы массовое возвращение эмигрантов на территорию России и лишила бы  белогвардейское движение на территории провинции социальной базы. Воплощая эту идею в жизнь, китайские власти неоднократно обращались к советскому руководству с просьбой объявить такую амнистию. Российская сторона предприняла соответствующий шаг, даровав в июне 1921 года амнистию ”российским гражданам, бежавшим в область Синьцзян, за исключением тех, которые индивидуально совершили какое-либо уголовное преступление”.[69] Амнистия действительно содействовала активизации реэмиграционного процесса, но не решила проблемы в целом, как не решила её попытка китайских властей переселить “ желающих” эмигрантов во внутренние области Китая. Не сумев решить проблему с белогвардейским движением в провинции мирным путём, провинциальное руководство теперь уже исключительно по собственной инициативе стало настойчиво просить правительство Советской России о проведении ещё одной операции частями Красной Армии для полного уничтожения белогвардейских войск на территории провинции. Предварительный зондаж китайских представителей относительно возможности проведения повторной операции позволил советским дипломатам занять более жесткую позицию в вопросе установления двусторонних дипломатических связей Советской России и Синьцзяна. Сотрудники НКИД, наблюдавшие за развитием событий в Синьцзяне в этот период, отмечали: “...Политически вопрос совершенно ясный - китайцы порвали с белыми, ориентируются только на Советскую Россию и, бессильные самостоятельно справиться с белыми, заинтересованы в нашей военной помощи”.[70] 21 июля 1921 года Цукерман сообщает Чичерину: “Мы прямо заявили, что никакие предложения китвластей нами не будут рассматриваться ранее приезда нашего консула в Урумчи”.[71]  А тремя днями позже  рисует схему, которая, по его мнению, вынудит китайцев пойти на требования российской стороны. В основе схемы лежали действительные сложности в проведении новой операции, ввиду отсутствия достаточных сил и средств  у частей Красной Армии, дислоцированных в Сибири и Туркестане. Цукерман пишет: “...Туркестанское и Сибирское командования ввиду отсутствия в данный момент свободных и достаточных сил окончательно признали невозможным вновь ввести свои войска на китайскую территорию для преследования Бакича. Ввиду этого ответ на депешу тарбагатайского губернатора должен быть дан в том смысле, что предложение китвластей продолжить операцию настолько серьёзно, что требует тщательного обсуждения совместно с нашим представителем в Урумчи, где представится возможность учесть все условия, обеспечивающие успешность новой операции.Такая форма даёт возможность уклониться от компроментирующего нас прямого отказа немедленной помощи и, используя заинтересованность китайцев в этой помощи, усилить нажим по вопросу о нашем представительстве в Урумчи. ... Для сохранения активности и в западно-китайской политике вопрос о помощи в ближайшем будущем необходимо разрешить положительно. Русская политика синьцзянской администрации целиком зависит от результатов операции против Бакича”.[72]

Переговоры между представителями Отдела внешних сношений Туркестана и правительства Синьцзяна об обмене представителями, которые велись в июле 1921 года, увенчались успехом и уже 26 июля в Кульджу прибыло представительство Внешторга во главе с Крашенниковым, а в НКИД ушла шифровка о том, что в качестве советского представителя в Урумчи утверждена кандидатура Казанского.[73]

В августе  1921 года с учётом вновь сложившихся обстоятельств советским руководством было принято решение о продолжении операции против группировки генерала Бакича. Но подписал новое “Соглашение о вводе красных войск РСФСР в пределы Китайской Республики для ликвидации отрядов белых, находящихся в Алтайском округе” не представитель ОВС Казанский, который специально для этого выехал в Урумчи, а “Особоуполномоченный Реввоенсовета войск Сибири по заключению соглашения” Погодин в Чугучаке 12 сентября 1921 года.[74] Причём, как сообщается в “Сводке НКИД о взаимоотношениях с Западным Китаем за 1921 год” : “ Тов. Погодиным была изменена редакция ряда некоторых пунктов Воронинского проекта, например, выдвинут вопрос о бесплатном снабжении Красной Армии, о преследовании Бакича до полной ликвидации и т.д. Изменения эти вызвали возражения со стороны китправительства и тов. Погодин, снесясь с РВС Сибири, предложил китайцам в ультимативной форме подписать соглашение в трёхдневный срок, после чего оно было подписано 26 сентября 1921 года (в тексте явная ошибка, т.к. договор был подписан 12 сентября - В.Б.) года”.[75] Эта несогласованность военного и гражданского руководства вновь осложнила ситуацию в деле установления консульских связей с Синьцзяном, так как пока Казанский находился в г. Верном (ныне Алматы - В.Б.), “... наша армия перешла границу и ликвидировала отряд Бакича, но вместе с этим был ликвидирован и предлог поездки т. Казанского в Урумчи”.[76] И всётаки после разгрома частями Красной Армии отрядов Бакича, который был вынужден бежать на территорию Монголии, где затем был захвачен в плен, выдан советским властям и  по приговору военного трибунала в мае 1922 года расстрелян,[77] во взаимоотношениях Советской России и провинции Синьцзян произошли изменения, которые коренным образом меняли прежнюю обстановку. Выехавший из Верного в Кульджу Казанский 15 декабря 1922 года получил наконец формальное приглашение синьцзянского правительства прибыть в Урумчи. Дудзюн (губернатор провинции - В.Б.) приглашал представителя  РСФСР прибыть в столицу провинции “для закрепления добрососедских отношений”.[78]  В сообщении подотдела Среднего Востока представительства НКИД в Ташкенте, направленном в Москву,  сообщалось, что по случаю приезда Казанского в Урумчи “Китайцы устроили пышный приём. В связи с этим в торговых кругах ЗапКитая сильный подъём, китайский рынок страдает безтоварием, в торговле застой. Англичане, кроме лёгкой галантереи в небольшом количестве, ничего не могут дать, предметы широкого применения: железо, керосин, стекло, ввозившиеся из России, отсутствуют, скопившееся за несколько лет сырьё не имеет сбыта. Только возобновление сношений с Россией выведет из тяжёлого кризиса китайскую торговлю”.[79] Однако, несмотря на очевидную заинтересованность сторон в установлении всесторонних, и прежде всего торгово-экономических связей, им для решения этой задачи предстояло приложить ещё очень много усилий .

2.3. Советско-синьцзянские переговоры о расширении торговых и восстановлении консульских отношений в 1922-1924 гг.

Как известно, хозяйственная разруха и связанные с ней проблемы не в последнюю очередь были вызваны   экономической и дипломатической блокадой России, что делало практически невозможным привлечение иностранных инвестиций для экономического восстановления народного хозяйства страны. В этих условиях громадный сырьевой рынок провинции Синьцзян, товары  которого могли быть получены промышленностью России на предельно выгодных условиях, обретал особое значение. То обстоятельство, что сам Синьцзян испытывал острейшую нужду в промышленных изделиях российского рынка, которые он, в силу целого ряда объективных обстоятельств, не мог более нигде приобрести,  делало и для него насущно необходимым установление торгово-экономических связей с Россией даже в условиях непризнания последней  центральным правительством Китая. Исходя именно из этих обстоятельств, власти Синьцзяна пусть медленно, но неуклонно шли навстречу настойчивым предложениям советской стороны формализовать взаимное стремление к сотрудничеству. Подписанный в мае 1920 года “Илийский протокол”, как уже отмечалось, в силу своего ограниченного действия не устраивал обе стороны. Предложенный китайцами  в сентябре того же  1920 года вариант создания на основе “Илийского протокола” “Временного торгового соглашения между РСФСР и Синьцзяном”  за счёт расширения географии и содержательной стороны “Протокола” активно обсуждался дипломатами,  но так и не был реализован. [80] Против соглашения в данном случае выступила советская сторона, поскольку, расширяя содержание “Протокола”, китайцы включили в проект нового договора статьи о немедленном возмещении синьцзянским купцам понесённого ими в годы революции и гражданской войны ущерба, об оплате приобретённого товара драгоценными металлами ввиду обесценивания российских бумажных денег и пр. [81] Интересно , что в числе первых среди предлагаемых китайскими дипломатами новых статей значился пункт, обязывающий Советскую Россию “Не допускать распространения идеологии социализма, как среди коренных жителей,  на территории самого Синьцзяна, так и на территории России, если жители Синьцзяна окажутся в ней по своим торговым делам”.[82] В то же время отсутствие широких экономических связей с Россией   всё более ухудшало экономическое положение провинции. Объективные требования жизни и настоятельные просьбы купечества заставили наконец губернатора Синьцзяна согласиться на переговоры с делегацией РСФСР, возглавляемой сотрудником НКИД Казанским, относительно советско-синьцзянского сотрудничества.

Первое официальное заседание делегаций на советско - синьцзянских переговорах в Урумчи состоялось 21 февраля 1922 года.  После согласования   повестки дня и процедурных вопросов 27 февраля руководитель советской делегации предложил руководству провинции советский проект соглашения, который включал 26 статей. Среди прочего этот проект содержал требования включить в сферу торговли с Россией все районы Западного Китая, обеспечить торговые права российских организаций и права “ее политических агентов”. Китайцы, в свою очередь, выдвинули 6 пунктов, настаивая на внесении их в соглашение. В этих пунктах они требовали “Запрета на распространение социалистических идей в ходе осуществления торговых связей как на территории Синьцзяна, так и на территории России среди граждан Китая, свободного пропуска китайских купцов на русский рынок и выплаты им долгов за потери, понесённые во время русской революции”.[83] В результате достаточно долгих и сложных переговоров стороны   пришли к согласию по большинству пунктов, однако в последний момент переговоры были прерваны. Причиной перерыва явилось то, что “17 апреля под влиянием слухов о происходящих в России конфискациях и беспорядках (слухи распространились в связи с земельной реформой в Семиречье и допущенных в ходе её осуществления актах насилия и беззакония)  китайские власти вновь пересмотрели вопрос о соглашении” и внесли свой проект “Временного торгового соглашения”, который, хотя в значительной  степени удовлетворял требования российской стороны, исключал, однако, из сферы  торговли  два округа Урумчинский и Кашгарский и оставлял за рамками ещё ряд требований советской стороны.[84] Отказ советской делегации принять предлагаемый китайской стороной проект соглашения вызвал недоумение даже у некоторых советских дипломатов, понимавших, что провинциальное руководство всё-таки вынуждено в своих действиях оглядываться на  центральное правительство в Пекине. Об этом Цукерман предупреждал руководителя российской делегации Казанского ещё до отъезда последнего из Кульджи в Урумчи, указывая ему, что “Каким бы сепаратизмом не страдала синьцзянская провинция, она связана с Пекином, Пекин знает о ней... “.[85] Член советской делегации на переговорах в Урумчи, ответственный сотрудник по поручениям представительства НКИД в Западном Китае Эпштейн сообщал по этому поводу в свой комиссариат: “ Текст соглашения в 14-ти пунктах предложенный нам китайцами не так уж для нас неприемлем, как это думает тов. Казанский. Соглашение это включает в сферу торговли с нами  Тарбагатайский, Алтайский, и Илийский округа и при наличии этих районов Урумчи не так уже для нас важен. Поскольку я получил заверения  от китайцев... , что китайцы не будут настаивать на удовлетворении убытков, став на точку зрения, что этот вопрос решится в общегосударственном масштабе, нам необходимо предложенный китайцами договор подписать, исключив из него предварительно пункты об убытках”.[86] Тем не менее, по настоянию руководителя советской делегации Казанского, китайский вариант соглашения был отвергнут. Столкнувшись с жесткой позицией  российской стороны, китайцы попытались найти компромиссные варианты, предлагая, например, включить Урумчи и Кашгарию в сферу торговли через 6 месяцев, когда выяснятся результаты торговли с округами, определёнными для торговли по предлагаемому ими проекту. Даже специально подготовленный китайской стороной “ Меморандум по текущим проблемам обсуждаемого временного торгового соглашения между РСФСР и Синьцзяном”, в котором они предлагали ещё раз рассмотреть все спорные вопросы  на ближайшем заседании и “вынести решения по возникшим проблемам”, указывая при этом, что целый ряд статей( 7, 9, 11, ) уже утверждены китайскими властями, не смог изменить позиции российской стороны.[87] 27 июня 1922 года советская делегация, прервав переговоры  и не подписав соглашения, выехала в Ташкент. Тем не менее на банкете , который был устроен  китайской стороной в связи с отъездом делегации РСФСР, дудзюн Синьцзяна  заявил, что “верит в близкую свадьбу Синьцзяна с Туркестаном” и, что уверен в скором подписании советско-синьцзянского соглашения. Советской делегации были организованы весьма торжественные проводы, а в знак того, что синьцзянские власти верят в скорое возобнавление переговоров руководителю делегации Казанскому был вручен пропуск в обе стороны.[88]

Неудачные переговоры в Урумчи отодвинули заключение торгово-экономического соглашения между Россией и Синьцзяном, но снять с повестки дня саму проблему было уже невозможно.  Ситуация значительно изменилась начиная с октября 1922 года, когда внутриполитическая борьба заставила китайцев форсировать переговорный процесс с Советской Россией.

31 октября представитель НКИД в г. Чугучаке - Гельдер сообщил в комиссариат: “Китайцы выражают явное нетерпение и настаивают на немедленном восстановлении переговоров и открыто заявляют о своём согласии удовлетворить ... наши претензии. Даоин (гражданский губернатор В.Б.)  просит передать нам о своём категорическом желании приступить к переговорам. Торопливость китайцев объясняется кризисом, переживаемым Синьцзяном в связи с назначением в Пекине нового дутзюна и возможностью отложения Синьцзяна от центра... . Неминуемо военное столкновение с новым дутзюном. Последний... ведёт с собой 120 чиновников на смену синьцзянских властей. Стремление договориться с нами объясняется желанием китайцев подготовить себе путь отступления в случае военных операций... . Момент доведения переговоров до благополучного конца считается подходящим”.[89] Острейший политический кризис в Синьцзяне сопровождался продолжавшимся экономическим кризисом, так как, ввиду отсутствия полномасштабного торгового соглашения, товары и сырьё, произведённые в провинции, по-прежнему не попадали на советский рынок.

Перечисленные обстоятельства позволили советским представителям вести себя в ходе возобновившихся переговоров ещё более жёстко чем прежде, и в ряде случаев, практически диктовать свои условия. Об этом можно судить по телеграмме, отправленной Карахану представителем НКИД Михайловым в связи с обсуждением некоторых статей предполагаемого текста советско - синьцзянского соглашения. Михайлов в частности пишет: “ На Ваше письмо от 2 марта возражаю по пункту первому. Договор должен заключаться не РСФСР, а уполномоченным Народного Комиссариата Иностранных Дел, иначе много чести ЗапКитаю. Договор заключает и не  Турреспублика ибо к ЗапКитаю примыкает также Киргизия и Сибирь. Шестому (пункту - В.Б.) излишне включать наши уступки, их надо держать в резерве, требовать за них снижения китайцами 15%  обложения до прежнего 2,5%.  Держать в резерве также снижение тарифов по седьмому... “.[90]   Тем не менее подписание самого общего соглашения, которое получило рабочее название “Временное торговое соглашение, заключённое уполномоченным народного комиссара по иностранным делам Союза Советских Социалистических Республик и особоуполномоченным министерства иностранных дел Китайской Республики в отношении частей СССР, прилегающих к Синьцзянской провинции Китая (Туркреспублика, Кирреспублика и Алтайская губерния) и указанной Синьцзянской провинции”, затянулось до весны 1924 года. Это объясняется тем, что, во-первых, несколько спала острота политического кризиса в Синьцзяне, когда стало ясно, что прибытие нового дутзюня не состоится, а во-вторых, как отмечал руководитель советской делегации на переговорах Озорнин, “...ввиду чрезвычайной медлительности китайцев, их бесконечными придирками, разговорами по мелочам”. Надо полагать, ход переговоров сдерживался и целым рядом других обстоятельств, периодически обострявших отношения сторон. На территории Синьцзяна продолжали оставаться и совершать рейды в приграничные районы России небольшие, но хорошо вооружённые и мобильные группы белогвардейцев, превратившихся в обыкновенных бандитов. Попытки советских представителей в Синьцзяне заставить китайцев выполнять их обязательства по борьбе с такими группами результата не давали. Представитель НКИД в Чугучаке Фесенко сообщал по этому поводу в центр: “В Чугучаке скрываются банды Ковтуна и Фелета, делающие вооружённые нападения на Россию. Настаиваю перед китайцами о разоружении и передаче их нам”.[91] Большое влияние на переговорный процесс оказывали и китайские купцы, “которые повели отчаянную борьбу с монополией Внешторга, а также запрещением беспаспортного переезда через границу”[92] Антисоветские силы в Синьцзяне в попытках сорвать переговоры шли на масштабные провокации. Фесенко сообщал, что штаб интернированных белогвардейцев и примкнувшие к ним некоторые купцы постановили ” усилить борьбу против Совроссии, спровоцировать Наркоминдел, для чего командировать в Москву нелегально представителей, где добиться отзыва или замены нежелательных уполномоченых”[93]. И тем не менее переговоры, хоть и медленно, но продолжали идти, и   российской стороне удалось подписанием отдельных протоколов реализовать большинство статей готовящегося соглашения. Так 25 октября 1923 года руководитель советской делегации на переговорах Озорнин сообщил в Комиссариат иностранных дел: “ 24 октября подписана статья, дающая нам право иметь  своё представительство в Кашгаре, также ещё 8 статей второстепенного характера”.[94] 14 марта 1924 года Озорнин запросил разрешения комиссара по иностранным делам Чичерина  “ ... условно подписать“ принятые статьи соглашения, ссылаясь на то , что “при этом условии китайцы на основании регламента переговоров будут лишены возможности изменять текст уже принятых статей”.[95] Параллельно с переговорами советское правительство принимало возможные меры для стимулирования торговли с Синьцзяном. В 1923 году был утверждён новый таможенный тариф, облегчающий движение товаров через границу, введён льготный визовый статут, упрощены лицензионные формальности. 

Однако окончательное подписание практически готового советско-синьцзянского торгово-экономического соглашения в этот период так и не состоялось.  31 мая 1924 года между Китайской Республикой и Советским Союзом было подписано “Соглашение об общих принципах для урегулирования вопросов между Союзом ССР и Китайской Республикой”,[96] которое, урегулировав правовые отношения между двумя государствами, легализовало и значительную часть статей, заложенных в договор с Синьцзяном. В частности статью о консульских отношениях. Это позволило правительствам Синьцзяна и СССР в октябре 1924 года, в свою очередь подписать соглашение  о немедленном учреждении консульств СССР в городах Урумчи, Кашгаре, Кульдже, Чугучаке, и на Алтае, и консульств Китая в Ташкенте, Алма-Ате, Семипалатинске, Зайсане и Андижане.[97] Последнее соглашение способствовало тому , что уже к концу 1924 года синьцзянские власти полностью вернули  Советскому Союзу консульское  и прочее имущество, принадлежавшее ранее России, что значительно облегчило в дальнейшем деятельность советских дипломатов и торговых представителей в Синьцзяне.

Попытки Советской России и Синьцзяна создать юридическую базу для расширения торгово-экономических связей  не дали формального результата, ибо договор над которым работали дипломаты сопредельных сторон в означенный период так и не был воплощён в жизнь. Однако в ходе встреч и переговоров обе стороны смогли  найти взаимоприемлимые варианты отношений в новых социально-экономических и международных условиях. Опыт, полученный в ходе этих переговоров,  появившееся доверие сторон друг к другу сыграют важную  роль в становлении и развитии дальнейших отношений Советского Союза и Синьцзяна.

2.4.Экономические связи СССР и Синьцзяна во второй половине 20-х - начале 30-х гг.

Нормализация cоветско-китайских отношений в 1924 году весьма позитивно сказалась на динамике развития всесторонних и прежде всего экономических отношений между Советским Союзом и провинцией Синьцзян. Исключительно острая нужда советской промышленности в синьцзянском сырье заставляла действовать дипломатическое и внешнеторговое ведомства весьма энергично и напористо.  Г. В. Чичерин требовал от своих сотрудников: “ На 99%  знатоки синьцзянской экономики должны быть в Туркестане...”.[98] Торговлю с Синьцзяном в это время вели несколько организаций  Советского Союза, крупнейшими из которых являлись Всероссийское общество “Шерсть”, Всесоюзный текстильный синдикат, Нефтесиндикат, Сахаротрест и некоторые другие.[99]  Несмотря на целый ряд трудностей объективного и субъективного характера, стоявших на пути развития экономических связей сопредельных сторон, эти связи развивались довольно динамично.  Если в 1923/1924 году стоимость импорта из Синьцзяна оценивалась в 2198 тыс. руб., а экспорта из Советского Союза  в 413 тыс. руб., то в 1924/1925 году эти цифры составляли соответственно 4357 и 2683 тыс. руб. Причём к 1926/1927 году общая сумма экспорта почти сравнялась с суммой импорта, достигнув 49,9% , что само по себе являлось показателем экономического роста советской страны.[100] Для облегчения торговых операций между сопредельными сторонами с начала 20-х годов широко использовались ярмарки. Наиболее крупными из них являлись Куяндинская (в Семипалатинской области), Каракаринская (в Семиреченской области) и Нижегородская. Но проводились и менее масштабные, призванные обслуживать интересы отдельных районов. Причём синьцзянским купцам, особенно представителям коренных народов, советские власти предоставляли существенные льготы. Уже в конце 1923 года Г.В. Чичерин телеграфировал уполномоченному НКИД в Чугучаке - Фесенко: “... Нижегородская ярмарка и Восточная палата оказали ряд льгот китайским купцам. Заключены крупные сделки, поэтому мы ждём, что китайские власти не будут чинить препятствий русско-китайской торговле.”.[101]  10 июля 1924 года в советские консульства в Синьцзяне ушла ещё одна телеграмма за подписью Чичерина. В ней давалось разрешение “... выдавать визы, по заключению уполномоченного народного комиссариата внешней торговли, купцам, исключительно туземцам, едущим на ярмарку Тюмени, открывающуюся 18 июля...”.[102]  В сентябре 1925 года, сменивший в Чугучаке Фесенко, новый консул СССР Пучков сообщал в Наркоминдел: “ В целях развития открываемой 1 октября Чарской ярмарки консульство предложило Губвнуторгу, Губветуправлению снять ветнадзор в Бахтах и перенести карантин скота в район ярмарки. Широко оповещённое китайское купечество выгнало к границе более 30 тыс. баранов, трёх тысяч рогатого скота...”.[103] Тогда же НКИД выдал советским консулам в Западном Китае разрешение оформлять визы мусульманам “... как женщинам, так и мужчинам, где фотографические карточки могут быть заменены оттисками большого пальца левой руки”. Причём в телеграмме подчеркивалось, что “... эта льгота не распространяется на европейцев и китайских чиновников”.[104] На советский рынок в этот период в больших количествах поставлялись коннные, овчинные и козлиные кожи, козий пух, овечья и верблюжья шерсть, пушнина, шёлк-сырец, хлопок, чай, табак, лошади, крупный рогатый скот, овцы, козы, сухофрукты. Количество и объёмы поставляемых синьцзянскими купцами на российские торговые ярмарки товаров порою  были так велики, что возникали серьёзные проблемы с доставкой их в район ярмарок. Так, советский консул в Кульдже Вазанов сообщал в сентябре 1925 года в Москву: ” В Джаркенте лежит около 5.000 пудов шерсти Мусабаева, идущей на Нижегородскую ярмарку. Агентство Совторгофлота в Джаркенте не в состоянии перебросить таковую из-за отсутствия средств. Примите срочно меры.”[105]  В свою очередь синьцзянские купцы закупали у советских торговых организаций хлопчатобумажные ткани, нитки, железные и чугунные изделия, посуду, сахар, спички, нефтепродукты и т.д. Рост торгового оборота может характеризовать то, что в 1926 году он достиг уровня 1913 года, а в 1929 году превысил его на 63,2% .[106] Завоз большого количества сырьевых материалов из Синьцзяна позволил ускорить разрешение двух важных для СССР задач: форсировать восстановление лёгкой промыщленности и увеличить общий товарооборот страны. В то же время “ Экспорт сырья имел большое значение для экономики Синьцзяна, “ способствуя в свою очередь увеличению его внутреннего товарооборота, необходимого для подъёма сельского хозяйства и создания независимой национальной промышленности.[107] Определённую роль в улучшении материального положения населения Синьцзяна стало играть, возобновившееся в первой половине 20-х годов, отходничество тысяч дехкан на сезонные работы в Среднеазиатские советские республики.. Правда по сравнению с дореволюционным периодом их число сократилось, но тем не менее составляло около 10.000 человек. Часть полученного зароботка они могли вывозить в валюте, часть в товарах, что имело большое значение в условиях всё еще малой насыщенности синьцзянского рынка.[108]  Однако, наряду с очевидными успехами, с середины 20-х годов  в торгово-экономических отношениях Синьцзяна и Советского Союза стали проявляться моменты, которые не только тормозили развитие этих отношений, но могли в дальнейшем самым негативным образом отразиться на их перспективах.

В условиях послевоенного периода торговля между Советским Союзом и Синьцзяном строилась в основном по принципу товарного обмена или бартера. В обмен на различного вида сырье, поставляемое синьцзянскими купцами и фирмами, советские торговые организации завозили в провинцию промышленные изделия и продукты не производившиеся в самом Синьцзяне. Денежная компенсация за поставленное китайской стороной сырье, несмотря на настойчивые просьбы китайских купцов,  не производилась, а если и производилась то в размерах не превышавших 25% общей стоимости товара.  В то же время ассортимент поставляемых советской стороной товаров часто не учитывал запросы населения Синьцзяна, а сами товары порой были очень низкого качества. Британский полковник Шомберг, изучавший политическую и экономическую ситуацию в Синьцзяне во второй половине 20-х годов, сообщал в письме консулу Великобритании в Кашгаре: “ Советское правительство скупало в Синьцзяне за последние шесть лет громадное количество рогатого скота,, лошадей, овец, овечьей шерсти, кож, шкур, сухих фруктов, кошм, ковров, сыра, сырого шёлка, пушнины и овечьих кишек, каковые оно транспортирует (за исключением рогатого скота и овец) непосредственно в Германию и Англию в целях пропаганды, чтобы показать иностранным правительствам, что оно имеет изобилие сырья в России для продажи... Агенты советского правительства скупают указанные товары, но платят за них только 20% наличными и 80% русскими товарами различного сорта: железо, керосин, цветные ситцы, старые и новые плуги, самовары, медные котлы... . За все эти товары советские агенты берут высокие цены с сартовских купцов... синьцзянские рынки затоварены вышеупомянутыми советскими товарами, сартовские купцы должны продавать их с потерей 30-40% только для того, чтобы получить наличными деньги. Магометане... сыты по горло гнилой, дешёвой дрянью, которое продаёт им советское правительство”.[109]

Замечания британского полковника  относительно состояния дел в области советско-синьцзянской торговли носили, конечно,  субъективную оценку, но тем не менее были во многом близки к истине. Недовольство синьцзянских купцов диспаритетом цен в торговле и игнорированием их интересов стало особенно проявляться в конце 20-х начале 30-х годов. Это недовольство выражалось в самых различных формах и стало реально сказываться на всем комплексе советско-синьцзянских отношений. В 1928 году уполномоченный Комиссариата иностранных дел в Средней Азии Соловьёв и уполномоченный Комиссариата внешней торговли в Средней Азии Клейнер в совместной записке  на имя заместителя комиссара по иностранным делам Карахана с тревогой отмечали, что синьцзянские купцы решили создать “... единое акционерное общество, ставящее себе целью монополизировать в своих руках торговлю с Советским Союзом и намеревающихся путём ряда комбинированных  административных и хозяйственных мероприятий отстранить советские организации от непосредственного соприкосновения с синьцзянским рынком...”. Заместители наркомов, ссылаясь в своей записке на то, что этот шаг синьцзянского купечества “...происходит  прежде всего из мотивов политическог порядка”, вместе с тем вынуждены были откровенно заявить: ”К сожалению, тенденции общеполитического характера подкрепляются и заостряются ещё рядом вполне конкретных ошибок наших организаций, усиливающих недовольство местных купцов”.[110]  В информационном письме в комиссариат по иностранным делам консул-торгагент СССР в Илийском округе Синьцзяна Колосов и секретарь-экономист торгагенства СССР в этом округе - Ветюков сообщают, что в Илийском округе в 1930 году введена монополия на торговлю пушниной.  Всё более растущую конкуренцию советским торговым организациям составляют купцы из Восточного Китая.  “При этом условии, - отмечают советские дипломаты,- необходимость выполнения взятых темпов требует максимальной точности и аккуратности в выполнении хозяйственных задач, взятых отдельными хозяйственными организациями. Однако мы имеем массу случаев дающих достаточный материал убедиться в нашей неаккуратности, халатности, безответственности, граничащей с вредительством. В письме торгагенства от 22 августа 1930 года за №1309 указывается свыше 75 претензий от 18 китайских фирм. Указанные претензии относятся к операциям 1926-1927 гг.”[111] В письме сообщалось также, что советские транспортные организации необоснованно завышают цены на перевозки товаров в Синьцзян, что делает для синьцзянских купцов торговлю с Советским Союзом малорентабельной, ибо “...транспортировка оказывается дороже чем сам товар. Стоимость фрахта Илийск-Хоргос 3 р. 50 к. за пуд, в то время, как цена пуда керосина франко Алма-Ата 1 р. 60 к.”.[112]  В “Информационном экономическом бюллетене” № 4-5 за 1930 год, выпускаемом Всесоюзной Восточной Торговой Палатой подчёркивалось, что Синьцзян ”... предъявляет спрос на новые виды товаров, а именно:  на установку электростанции в Кульдже и в связи с этим ввоз арматуры, паровой мельницы, водоподъёмных машин, а также на экспортные товары: часы, фотоаппараты, патефоны (виктроно) и пр. Однако советские торговые организации в силу ряда объективных и субъективных причин не могли обеспечить поставку требуемых товаров в требуемом количестве и ассортименте”.[113] Положение вещей, которое приводится в бюллетене ВВТП было скорее нормой, нежели исключением. Весьма частыми были случаи, когда синьцзянские купцы годами ждали расчёта за уже поставленные товары и в конце-концов вынуждены были брать в качестве оплаты совершенно нелеквидную продукцию советской кустарной промышленности.

Необходимость пересмотра принципов экономического сотрудничества с Синьцзяном стала для советского руководства насущной и весьма актуальной проблемой. Понимание того, что от  её решения зависит политическая стабильность в этом регионе и в значительной мере экономическое благополучие страны, подталкивало советскую сторону к энергичным действиям. 30 марта года Карахан в письме к заместителю наркома внешней торговли Озерскому подчеркивал: “ Дефекты нашей торгово-политической работы в Синьцзяне являются одной из основных причин острого недовольства не только со стороны китайских властей и китайского купечества, но и значительных слоёв мусульманского купечества и дают возможность китайским властям обвинить нас в том, что мы разоряем Синьцзян и что наш режим торговли обеспечивает односторонние выгоды СССР в ущерб народному хозяйству Синьцзяна”.[114] Среди наиболее негативных моментов в советско-синьцзянской торговле Карахан называет следующие:

“а) Узко-деляческий подход хозорганизаций СССР к советско-синьцзянским торговым отношениям, заключающимся в построении работы лишь под углом зрения извлечения максимальных коммерческих прибылей;

б) Неправильная торговая политика и, в частности, политика цен;

в) Затоваривание синьцзянского рынка излишними запасами промтоваров, товары завозятся вне зависимости от спроса и вне учёта потребности рынка;

г) Параллелизм и нездоровая конкуренция между отдельными хозорганами СССР;

д) Система принудительного ассортимента при покрытии закупаемого у синьцзянского купечества сырья, проводимая как на территории Союза, так и на территории Синьцзяна,вызывает завоз и скопление в Синьцзяне товаров, которые совершенно не находят сбыта на рынке и вызывает сильнейшее недовольство купечества;

е) Система нетто-баланса, совершенно устранившая из товарооборота денежные расчёты, лишает торгующее с нами купечество и китайскую администрацию валютных средств, необходимых им как для приобретения специфических китайских товаров, так и для накопления.

ж) Запрещение транзита через территорию Союза специфических китайских товаров из Восточного Китая и обратно, приводящее к тому, что эти товары всё равно идут гужевым путём на Восток, что способствует развитию связей Синьцзяна с Востоком, лишающее Союз валютных поступлений и , наконец, вызывающее раздражение купечества и администрации против нас”. Здесь же указывалось ещё на целый ряд причин, негативно влиявших на состояние дел в советско-синьцзянской торговле. [115]

Карахан предлагал в своём письме целый комплекс мер, которые , по его мнению, могут исправить ситуацию. В частности, он настаивал на том, чтобы был совершён переход к валютным расчётам за поставляемые товары, а политика цен содействовала развитию тех отраслей синьцзянского хозяйства, которые являются восполнением и продолжением союзной экономики. В его письме предлагалось также отменить принудительный ассортимент при продаже экспортных товаров синьцзянскому купечеству, решительно устранить из товарооборота всякого рода излишние формальности, стесняющие этот товарооборот. Кроме того предложения заместителя комиссара по иностранным делам включали в себя мероприятия, которые должны были содействовать развитию народного хозяйства Синьцзяна и способствовать совершенствованию системы взаимоотношений сторон.[116]

В результате активного обмена мнениями руководителей различных комиссариатов и ведомств СССР вопрос о торговле с Синьцзяном и возникших в связи с этим сложностях был вынесен на заседание политбюро ЦК ВКП(б). Решение политбюро от 10 апреля 1931 года включало в себя обширный план исправления состояния дел в торговле с Синьцзяном. Основные положения были построены на приведённых выше предложениях Л.М. Карахана и вошли в той или иной мере в заключённое 1 октября 1931 года “Соглашение об экономических взаимоотношениях между Синьцзянским провинциальным правительством и СССР”.[117] Однако, при всей активности советских руководителей и их , надо полагать, искреннем желании, исправление сложившейся ситуации проходило крайне медленно. 20 октября 1931 года, отмечая неудовлетворительное положение дел в торговле с Синьцзяном, Л. М. Карахан вынужден был обратиться со специальным письмом к председателю СНК СССР В. М. Молотову. В этом письме он, в частности отмечал: “ Политбюро своим постановлением от 10. 04. 1931. по вопросам советско-синьцзянской торговли в целях ликвидации имевших место безобразий с товароснабжением синьцзянского рынка (несвоевременное поступление товаров, образование крупной задолженности, завоз неходовых товаров и широкое применение практики принудительного ассортимента),  предложило ВСНХ и Наркомснабу забронировать товарные фонды в пределах годового и квартального планов, обеспечивающие бесперебойное снабжение Синьцзяна.  Между тем... промышленность решительно отказала в производстве намеченных планом IV квартала дальнейших отгрузок текстиля и сахаров, выполнив последние по текстилю на  38,5%  и по сахарам - 7,1%, что означает по существу срыв экспортного плана по Синьцзяну, в котором текстиль и сахара составляют 75-80% всего экспорта “.[118] Положение в торговле с Синьцзяном после принятого политбюро ВКП (б) не только не улучшилось, но в ряде округов провинции стало даже хуже. Генеральный консул СССР в Кашгаре Ткачёв с  большой тревогой сообщал 16 апреля 1932 года  в Народный комиссариат внешней торговли: “Положение нашей торговой деятельности эдесь неудовлетворительно. Причина - мы плохо работаем, что вызывает справедливое недовольство со стороны купечества. За последнее время в связи с заключением торгового соглашения это недовольство перерастает в политическую плоскость. В борьбе против реализации соглашения усиленно используются наши недостатки, а их как вам известно не мало”. [119]Далее консул перечисляет практически те же проблемы в работе советских торговых организаций, о которых говорилось в постановлении политбюро, причём он определяет  их даже  более жестко и откровенно. Ткачёв подчёркивает: ” Нельзя дальше терпеть  такого положения, когда завозимый экспорт неудовлетворителен или количественно или качественно и плюс к этому он отправляется без документов.  Дальше не может быть терпимо такое положение, когда купцы по 3-4 года ждут экспорта, имея у себя на руках лишь транспортные квитанции, которые они получили за сданный нам импорт ещё на наших ярмарках”.[120]

Весьма негативно была оценена работа по выполнению постановления политбюро ЦК ВКП (б) от 10 апреля 1931 года, исходя из приведённых выше и иных фактов,  и по истечении почти 2-х лет с момента его принятия - в 1933 году. В январе этого года во Втором Восточном отделе НКИД было проведено специальное совещание с участием всех заинтересованных ведомств, на котором была “проверена реализация решения правительства от 10 апреля 1931 года и были рассмотрены спорные вопросы с китайцами”.[121]  Участники совещания констатировали, что многие пункты постановления выполнены частично, а некоторые из них, как, например, пункт об отмене принудительного ассортимента, не выполнены вообще. Не был также выполнен пункт, рекомендующий предоставлять Синьцзяну кредиты для развития машинотехнического экспорта. В протоколе совещания было записано, что “ Ни один китайский заказ, принятый нами, до сих пор не выполнен”.[122] Весьма неудовлетворительное положение с выполнением постановление политбюро усугублялось ещё и тем, что с 1931 по 1934 год Синьцзян переживал очередной социально-политический кризис. Восстание мусульманских народов, боровшихся против китайских колонизаторов за свою независимость в эти годы, и весьма неоднозначная позиция советского руководства по отношению к этому восстанию, затрудняли проведение в жизнь этого постановления. Сложность ситуации и отсутствие положительных результатов вынудили политбюро ЦК ВКП (б) вернуться в августе 1933 года к вопросу о торговле с Синьцзяном ещё раз . Политбюро решило на этот раз “...произвести специальную проверку деятельности наших торговых, финансовых и других организаций в Синьцзяне под углом зрения проверки выполнения ими решений политбюро от 10. 04. 1931. года и установления нормальных взаимотношений с местным купечеством и администрацией.”. Было решено также тщательно проверить личный сотав работников всех советских учреждений и усилить эти учреждения ответственными и надёжными людьми, а для развёртывания экономической работы хозорганов СССР в Синьцзяне предоставить им материальные ресурсы.[123] Однако и это постановление в значительной своей части до 1935 года осталось на бумаге.

Таким образом, попытки советского правительства выработать и провести в жизнь принципы новой экономической политики в отношении Синьцзяна в силу целого ряда объективных и субъективных причин не были целиком реализованы ни в конце 20-х, ни в начале 30-х годов, Это было сделано, но уже в изменённом виде и на качественно новой основе, только после 1934 года, когда в Синьцзяне в ходе восстания мусульманских народов к власти пришло правительство предпринявшее активные шаги по развитию  экономического и политического сотрудничества  Советским Союзом.

[1] Историко-архивные материалы о торгово-экономических отношениях Синьцзяна с Россией и Советским Союзом  1896-1949. Урумчи, 1994. (перевод с китайского) . С. 104-105.

[2] Историко-архивные материалы о торгово-экономических отношениях Синьцзяна с Россией и Советским Союзом  1896-1949.  С. 94.

[3] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 5. Л. 147.

[4] Там же. Ф. 0/100-в. Оп. 4-а. П. 1. Д. 1. Л.2.

[5] Хейфец А.Н. Советская Россиия и сопредельные страны Востока в годы гражданской войны (1918-1920).  С. 359.

[6] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д.5. Л. 9.

[7] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 5. Л. 9.

[8] Цит. По: Хейфец А.Н. Советская Россия и сопредельные страны Востока в годы гражданской войны (1918-1920).  С. 375.

[9] АВП РФ.  Ф. 0/100. Оп. 3. П. 101. Д. 1. Л.  9.

[10] Савицкий А.П. Синьцзян и гражданская война в Средней Азии.  С. 94.

[11] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П. 1. Д. 2. Л. 15.

[12] Савицкий А.П. Ук. соч. С. 94.

[13] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4-а. П. 1. Д. 1. Л. 2.

[14] АВП. РФ. Ф. 1/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 5. Л. 8.

[15] Там же.

[16] Документы внешней политики СССР. М.,1958.  Т. 2. С. 12.

[17] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4-а. П. 1. Д.1. Л. 10.

[18] Мировицкая Р.А. борьба за установление дипломатических отношений между Советской Республикой и Китаем в 1917-1924 гг. // Исторические записки. №  65. М., 1959. С.7.

[19] “Известия. 29 апреля 1920г. № 91 (938).

[20] Советско-Китайские отношения 1917-1957. Сборник документов. С. 47-49.

[21] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 27.

[22] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 27-28.

[23] Там же. Оп. 3. П. 101. Д. 1. Л. 2.

[24] Российский центр хранения и обработки документов новейшей истории. (РЦХИДНИ). Ф. 514. Оп. 1. Д. 5. Л. 14.

[25] История дипломатии. М., 1965. Т. 3. С. 227.

[26] Там же. С. 227-228.

[27] АВП РФ. 0100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 29.

[28] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102 Д. 4. Л. 10.

[29] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 7.

[30] Молоков И.Е. Интернациональная помощь РСФСР и ДВР Монголии и Синьцзяну (Китай) в разгроме белогвардейцев в 1920-1922 гг. С. 78.

[31] АВП РФ. Ф 0/100-в. Оп. 4. П. 102 Д. 5. Л. 12.

[32] Там же.

[33] Камский. Русские белогвардейцы в Китае. М., 1923. С. 14.

[34] Как уже отьмечалось на территории Синьцзяна находились кадровые части разбитой колчаковской армии, полубандитские фрмирования атамана Анненкова, сформированные из казаков и зажиточных крестьян Омской губернии и Семиречья, а также многочисленные мелкие отряды повстанцев, ушедших на территорию провинции после разгрома кулацко-эсеровских восстаний в различных областях Западной Сибири и Средней Азии.

[35] Камский . Ук Соч. С 11-12.

[36] Денежная единица и меры веса в Китае, равна 37,7 г.

[37] Молоков И. Е. Ук. Соч. С. 78.

[38] РЦХИДНИ. Ф. 514. Оп. 1. Д. 3. Л. 33-34.

[39] См. например :”Обращение Правительства РСФСР к китайскому народу и Правительствам Южного и Северного Китая 25 июля 1919 года”. Документы внешней политики СССР. М., 1958. Т. 2. С. 222

[40] Воинов В. Синие лампасы. // Комсомольская правда. 2 апреля 1991. № 74.

[41] АВП РФ. Ф 0/100-в. Оп. 3. П. 101 Д. 1 Л. 11.

[42] Там же.

[43] Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. М., 1986. С. 32.

[44] Цит. По : Голинков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. М., 1975 С. 526.

[45] Подробно см.: Голинков Д.Л. Ук. соч. Глава “Конец  дутовщины”.

[46] Голинков Д.Л. Ук. соч. С 663.

[47] Цит. по: Шалагинов В.К. Конец атамана Анненкова. Новосибирск, 1969. С. 46

[48]  На суде в г. Семипалатинске было заявлено, что атаман Анненков вернулся в Россию добровольно, раскаявшись и разуверившись в борьбе против Советской России. Однако на самом деле и “добровольное возвращение атамана”, и его “раскаяние” были только частью широкомасштабной операции чекистов по возвращению на родину активных врагов советской власти с широким оповещением общественности в том, что каждое такое возвращение совершено добровольно и является следствием разочарования и неверия в успех дальнейшей борьбы. Более подробно смотри: Елагин А.С. Анненковский процесс: малоизвестные страницы. / В кн.: История Казахстана: белые пятна. Алма-Ата, 1991. ; Кратенко А. Почему вернулся атаман ? //Ленинская смена. (Алма-Ата) 30 января 1991.№ 21 (12407) .

[49] Гуревич Б.П. Там, за Тарбагатаем (из истории ранних советско-китайских отношений). С. 73.

[50] Камский. Ук. Соч. с. 26.

[51] РЦХИДНИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 69. Л.1.

[52] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П. 101. Д. 1. Л. 27.

[53] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П.101. Д.1. Л. 2.

[54] РЦХИДНИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 48. Л. 3.

[55] РЦХИДНИ. Ф. 495. Оп. 154. Д. 48.  Л.2.

[56] Там же. Л.3.

[57] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П. 101. Д. 1. Л. 1.

[58] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П. 101. Д. 1. Л. 13.

[59] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П. 101. Д. 1. Л. 31.

[60] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 20.

[61] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3-а. П. 101. Д. 1. Л. 8.

[62] Там же. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 20.

[63] Там же. Ф. 100. Оп. 41-а. П. 163. Д. 1. Л.27-29.

[64] АВП РФ. Ф. 100. Оп. 41-а. П. 163. Д. 1. Л 27.

[65] Там же. Л. 27-28.

[66] Молоков И.Е. Ук. Соч. С. 82.

[67] Советско-китайские отношения 1917-1957./ Сборник документов. М., 1959. С 57.

[68] АВП РФ. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 5. Л. 18.

[69] Документы внешней политики СССР. Т.4. С. 186.

[70] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3-а. П. 101. Д. 1. Л. 10.

[71] Там же. Л. 8.

[72] Там же. Л.3.

[73] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П 102. Д. 2. Л. 17.

[74] Документы внешней политики СССР. Т. 4. С. 320-322.

[75] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 22.

[76] Там же. Л 20.

[77] Голинков Д. Л. Ук. соч. С. 536.

[78] АВП РФ. Ф. 0/100-в.Оп. 3-а. П. 101. Д. 1. Л. 8.

[79] АВП РФ.  Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 5. Л.1.

[80] Историко-архивные материалы  о торгово-экономических отношениях Синьцзяна с Россией и Советским Союзом  1896-1949 гг. С. 138-140.

[81] Там же.

[82] Там же. С. 138.

[83] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 35.

[84] АВП РФ. 0/100-в. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 35..

[85] Там же. Оп. 3-а. П. 101. Д. 1. Л. 14.

[86] Там же.. Оп. 4. П. 102. Д. 2. Л. 29.

[87] Историко-архивные материалы  о торгово-экономических отношениях Синьцзяна с Россией и Советским Союзом  1896-1949гг.. С 151-155.

[88] РЦХИДНИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 18. Л. 51.

[89] АПВ РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 2-а. П. 1. Д. 1. Л. 27.

[90] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П. 1. Д. 2. Л. 15.

[91] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П. 1. Д. 2. Л. 25.

[92] Там же.

[93] Там же.

[94] Та же. Л. 94.

[95] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 3. П. 1. Д. 2. Л. 94.

[96] Советско-китайские отношения 1917-1957./Cборник Документов. С.82-85.

[97] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4. П. 1. Д. 4. Л. 59.

[98] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 4-а. П. Д. 1. Л. 29.

[99] Вихляев М.А. Внешняя торговля СССР с китайской провинцией Синьцзян 1917-1934 гг..//  Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата экономических наук . Л., 1956, С. 12.

[100] Вихляев М. А. Торговля СССР с китайской провинцией Синьцзян. 1917-1934. С. 99.

[101] АВП РФ. Ф. 0/.100-в. Оп. 4-а, П. 1. Д. 1. Л. 40.

[102] Там же. Л. 48.

[103] АВП РФ. Ф. 0/100-в. Оп. 5. П. 1. Д. 3. Л. 89.

[104] Там же. Оп. 4-а. П. 1. Д. 1. Л. 34.

[105] Там же. Оп. 5. П. 1. Д. 3. Л. 80.

[106] Сладковский М.И. История торгово-экономических отношений СССР с Китаем (1917-1974). С. 82.

[107] Вихляев М.А. Торговля СССР с китайской провинцией Синьцзян. С. 99.

[108] РЦХИДНИ. Ф. 532. Оп. 4. Д. 332. Л.2.

[109] АВП РФ. Ф. 8/08. (Фонд Карахана). Оп. 11. П. 56. Д. 185. Л. 36

[110] Там же. Оп. 12. П. 88. Д. 254. Л. 29.

[111] АВП РФ. Ф. 8/08.(Фонд Карахана). Оп. 14. П. 130. д. 147. Л. 1-2.

[112] Там же. Оп. 14. П. 130. Д. 147. Л. 1- 2.  Следует отметить, что в области перевозок советские транспортные организации пользовались обсолютной монополией  и использовали это положение весьма корыстно.

[113] Информационный экономический бюллетень Всесоюзной Восточной Торговой Палаты.// Западный Китай (Синьцзян). 1930. № 4-5. С. 31.

[114] АВП РФ. Ф. 0/08. ( Фонд Карахана). Оп. 14. П. 130. Д. 147. Л. 17.

[115] АВП РФ. Ф. 8/08. (Фонд Карахана). Оп. 14. П. 130. Д 147. Л. 17.

[116] Там. же. Л. 19-20.

[117] Там же. Оп. 14. П. 130. Д. 146. Л. 12.

[118] АВП РФ. Ф. 8/08. (Фонд Карахана). Оп. 14. П. 130. Д. 147. Л. 31.

[119] РЦХИДНИ. Ф. 62. Оп. 2. Д. 2789. Л. 27

[120] Там же.

[121] АВП РФ. Ф. 8/08. (Фонд Карахана). Оп. 16. П. 163. Д. 123. Л. 2- 4.

[122] АВП РФ. Ф. 8/08. (Фонд Карахана). Оп. 16. П. 163. Д. 123. Л. 3.

[123] РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 15. Л. 32.