Содержание

Введение. 3

1. Символизм и поэты серебряного века. 4

2. Иисус Христос как символ лирики А.Блока. 9

3. Символика произведений А.Блока. 13

Заключение. 18

Список литературы.. 20

Введение

         Александр Александрович Блок (1880 - 1921) оставил солидное поэтическое наследие, привлекающее неизменное внимание читателей. Даже в последние десятилетия, веянием которых стало обращение к авторам малоизученным или по каким-либо причинам непризнанным ранее, появилось немало сочинений, где исследуется его творчество. Проблемы текстологии, генезиса и поэтики, особенности художественно-речевой образности лирики, соотношение творческих индивидуальностей А.А. Блока и таких поэтов, как В. Я. Брюсов, А. А. Ахматова, И. А. Бунин - вот основные направления, разрабатываемые современными филологами.

         Анализируя контуры духовного пути поэта, правомерно вести речь о так называемом «бессознательном христианстве». А. А. Блок, не причислявший себя к «добрым христианам», не был, тем не менее, лишен религиозного восприятия: будучи человеком необрядовым, в своем духовном мироощущении он все же мало отличался от людей, скрупулезно исполняющих обряды. Особенности мировосприятия поэта во многом близки христианском идеалу, что отразилось в многочисленных лирических произведениях.

         Цель данной работы – рассмотреть творчество А.А.Блока и символизм.

         Задачи:

-       изучить символизм и поэтов серебряного века как представителей символизма;

-       рассмотреть образ Прекрасной Дамы и Иисуса Христа как основных символов творчества А.А. Блока;

-       рассмотреть символику произведений А.А.Бока.

1. Символизм и поэты серебряного века

         Серебряный век русской литературы — это эпоха, которая про­стирается между временем царствования Александра III и семнад­цатым годом, то есть примерно 25 лет. Отрезок времени, равный зрелости поэта.

         Мы связываем с серебряным веком имена таких замечательных поэтов, как Блок, Анненский, Георгий Иванов, Бальмонт, Маяков­ский, Есенин, Мандельштам, Ахматова, Гумилев, Волошин, Пас­тернак, Северянин, Брюсов, Цветаева, Белый и др.

         Сами участники этого российского ренессанса сознавали, что живут в пору духовного возрождения. В статьях того периода часто встречались выражения — «новый трепет», «новая литература», «новое искусство» и даже — «новый человек».

         В. Брюсов писал: «Бальмонт, прежде всего — «новый человек», к «новой поэзии он пришел не через сознательный выбор... Он по­ставил себе задачу быть выразителем определенной эстетики». Именно в этом ключе понимал свою эпоху начинающий Георгий Иванов. Для Анненского главным феноменом этого времени была литература, а ядром в ней — новая поэзия.

         Вообще-то термин «новая поэзия» весьма спорный. Но в целом все же поэты серебряного века своей эстетикой отличались кое в чем от своих предшественников. Прежде всего, формой, духовной и лексической свободой.

         Авторитетные литературоведы утверждают, что все кончилось после 1917 года, с началом гражданской войны. Никакого серебря­ного века после этого уже не было. В двадцатые годы еще продол­жалась инерция прежней раскрепощенности поэзии. Действовали некоторые литературные объединения, например Дом искусств, Дом литераторов, «Всемирная литература» в Петрограде, но и эти отголоски серебряного века заглушил выстрел, оборвавший жизнь Гумилева.

         Серебряный век эмигрировал — в Берлин, в Константинополь, в Прагу, Софию, Белград, Рим, Харбин, Париж. Но в русской диа­споре, несмотря на полную творческую свободу и обилие талантов, серебряный век не мог возродиться. Видимо, в человеческой куль­туре есть закон, по которому ренессанс невозможен вне националь­ной почвы. А художники России лишились такой почвы. К своей чести, эмиграция взяла на себя заботу о сохранении духовных цен­ностей еще недавно возрождавшейся России. Во многом эту миссию выполнил мемуарный жанр. В литературе зарубежья — это целые тома воспоминаний, подписанные громкими именами русских пи­сателей.

         Стихотворение Георгия Иванова «Портрет без сходства» очень точно характеризует пути и судьбы поэтов серебряного века:

Летний вечер прозрачный и грузный.

Встала радуга коркой арбузной,

Вьется птица — крылатый булыжник...

Так в небо глядел передвижник,

Оптимист я искусства подвижник.

Он был прав. Мы с тобою не правы.

Берегись декадентской отравы:

«Райских звезд», искаженного света.

Упоенья сомнительной славы,

Неизбежной расплаты за это.

         Поэты-символисты несколько раздражали ученых своим «дека­дансом», но в общем они вписывались в атмосферу тех вечеров. В основном символисты посещали «Общество памяти Соловьева». Ин­тересно, что от всех иных религиозных обществ «соловьевское» от­личалось тем, что было как бы внецерковным. Поэты читали стихи, спорили об эстетике символизма, и религиозные образы часто обсуждались как поэтические метафоры. О символистах на этих собраниях в своих мемуарах точно сказал Н. Арсеньев: «...главное, порой вливалась сюда и пряная струя «символическо­го» организма, буйно-оргиастического, чувственно-возбужденного (иногда даже сексуально-языческого) подхода к религии и религи­озному опыту. Христианство втягивалось в море буйно-оргиастических, чувственно-гностических переживаний». Далее он вспоминает: «Характерны для этой атмосферы были выкрики одного из участ­ников о «святой плоти» или стихотворения С. Соловьева (племян­ника философа) о чаше Диониса, которая литературно и безответственно смешивалась с чашей Евхаристии, как Дионис также литера­турно и безответственно сближался с Христом».

         Как видим, символисты забывали слова апостола Павла: «Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую».

         В тогдашней религиозной философии сильно сказывался дух буйного хлыстовства. Более всего этим духом веяло от произведе­ния Андрея Белого «Серебряный голубь» и некоторых его стихов. На одном из собраний, как пишет в своих мемуарах Н. Арсеньев, Андрей Белый стал декламировать стихи: «Смысл — бессмыслицы! Бессмыслица — смысла!» Разумеется, у христианских философов начиналась от этих заявлений головная боль. Далее Арсеньев сету­ет: «Я чувствовал резкое отталкивание от духа оргиазма и от «сим­волистически» - кликушеских выкриков, от запаха разложения, пряного и развратного, которым несло из значительной части тог­дашней литературы (например «Алтарь победы» или «Огненного ангела» Брюсова...»).

         Для поэтов-символис­тов религиозно-философские искания не ограничивались только бо­жественной стороной. Не был христианином и Вяч. Иванов, кото­рый своим духом стремился к «эллинству». Впрочем, под конец жизни он пришел к христианству, но в поэзии своей все равно не расстался с античными богами.

Пожалуй, более всех христианином в своих исканиях был Баль­монт. Он чувствовал и любил свет православия:

В чуть пробившейся траве

Сон весны и лета.

Благовещенье в Москве —

Это праздник света!

         Известно, что Бальмонт исповедовался перед смертью с небыва­лым откровением и самоуничижением. Это мне говорит о том, что корни религиозно-философских исканий поэтов-символистов, в их лучших проявлениях, все же близки духовности Пушкина:

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

         Музыка в поэзии символистов имела очень важное значение как метафористическое и в равной степени ритмическое начало. У сим­волистов даже была так называемая «музыкальная группа», в кото­рую входили Бальмонт, Вяч. Иванов и Балтрушайтис. В то же время их единомышленники по символизму Брюсов, Белый и Блок организовали другую группу — «маломузыкальную». Ясно, что это — их ирония, изыски. Музыку они все ставили очень высоко в своем творчестве, особенно Бальмонт. Леонид Сабанеев в своих вос­поминаниях писал: «Бальмонт хорошо и глубоко чувствовал музы­ку — что далеко не часто встречается особенно среди поэтов. Скря­бинскую музыку он тоже почувствовал. Думаю, что он угадал в ней известное, несомненное родство со своей собственной поэзией».

         Поэты-символисты, рассуждая о своем литературном течении и развивая его теорию, высказывались, насколько мне известно, таким образом, что музыка в слиянии с жизнью и религией дает искомый результат — гармоничные стихи, способные выполнять роль некоего мессии.

         Наиболее ярко это характеризует стихотворение Бальмонта:

Я знаю, что сегодня видел чудо.

Гудел и пел священный скарабей.

Душе был слышен ясный звон оттуда,

Где зреет гром средь облачных зыбей.

Вдруг мощный жук ладьею стал скользящей,

Мелькало белым тонкое весло.

Играли струны музыкою зрящей,

И сердце пробуждалось в ней светло.

А он, колдун, обеими руками

Нам рассыпал напевный дождь колец

И, весь горя, дрожащими перстами

Касаясь струн, касался всех сердец.

         Как видим, для поэта музыка — это чудо совершенное. Музы­ка — объединяющая сердца идея, Под музыкой надо понимать не буквальную мелодию, а все, что в природе гармонирует с человечес­кой душой. Теперь понятно, почему группа поэтов-символистов на­зывалась «маломузыкальной». Просто для Блока, Брюсова и Бело­го объединяющая идея смещалась в сторону чуть ли не религиоз­ной любви к России. Музыка для них служила лишь фоном, а не соединяющим звеном.

         Повышенное внимание к звуковой форме стиха, необыкновен­ная музыкальность стихов поэтов-символистов «музыкальной груп­пы» Бальмонта и Вяч. Иванова дали русской поэзии целый ряд за­мечательных стихотворений. У Бальмонта в этой связи хочу отме­тить — «Камыши», «Челн томления». У Вяч. Иванова — «Корм­чих звезд», «Человек» и многие стихи на античную тему.

2. Иисус Христос как символ лирики А.Блока

         Важные жизненные вехи А. А. Блока нашли органичное отражение в его творчестве: едва ли не все ключевые моменты блоковской биографии можно проиллюстрировать поэтическими строками. Вообще в его поэтике четко прослеживается путь духовных перипетий художника: непрестанные сомнения, но главное, - неизменное стремление постичь божественную сущность. Этим отчасти обусловлено обращение лирического героя к библейским сюжетам, использование церковной лексики, размышления о месте человека в мире и его нравственных ориентирах. В стихотворении «Ты уходишь от земной юдоли…», 1901 поэт совершенно определенно и как бы программно заявляет: «Предо мною - грань богопознанья…», как бы намечая свой поэтический путь. И поэтому вовсе не случайно, что путеводной для лирики А. А. Блока на протяжении всей жизни становится фигура Спасителя мира - Иисуса Христа. Он для А. Блока является и центральным библейским персонажем.

         Такого рода откровения прослеживаются уже в ранней лирике А. Блока, где параллельно начинает свое развитие культ Прекрасной Дамы. Молитвенные гимны к возлюбленной соединены с мотивами богоискательства. Размышляя о Боге, поэт то отказывается от Него, то не мыслит своего существования без Божественного участия. Поиски и сомнения отныне никогда не покинут лирического героя-Богоискателя.

         Отличительной, можно даже сказать чисто «блоковской», чертой такого рода является «ночная аура» его лирики. Возможно, она как раз и иллюстрирует его извечную духовную нестойкость, заложенную в нем изначально опасность «метафизических» подмен. Исследователи всегда замечали зыбкие, почти неуловимые переходы от дневного к ночному, от белого к черному в поэме «Двенадцать», однако это характерная особенность всей лирики Блока и отнюдь не определяет смысл только лишь последней его поэмы. Весь Блок - такой, от начала и до конца. Ночь и ее вариативные атрибуты: смутность, туманность, дымность и уж совсем «материальное» - шум городской суеты, кабаки, рестораны - все это до последних дней сопровождало поэта в его страстном поиске божественного идеала, и поиск этот отнюдь не был спокойным и мудрым. Напротив, всегда в нем ощущался какой-то безудержный и нервический надрыв.

         Раннюю лирику Блока можно было бы назвать просто страстной, безудержно красивой и даже сексуальной (если это вообще допустимо), если бы не одна пугающая деталь - крепкий молитвенный пласт, грозящий смешением несовместимого. Уже в лирике 1898 - 1900 годов заметна тенденция, которая будет продолжена в цикле «Стихи о Прекрасной Даме» - постижение Бога с помощью возлюбленной, хотя и в то же время возвышенной и недоступной. Однако Прекрасная Дама одновременно многолика: она оборачиваемся то «Девой, Зарей, Купиной», то «Женой, облеченной в солнце» - и всякий раз она совершенна. Поэт молитвенно обращается к ней и, что очень тревожно, использует при этом язык церковных песнопений. В Прекрасной Даме налицо все атрибуты божественности: она непостижима, всемогуща, бессмертна. Смысл жизни видится лирическому герою в беззаветном служении своей возлюбленной, ставшей воплощением «Владычицы Вселенной». Образ ее настолько величественен, что в сознании поэта он порою затмевает самого Бога («Душа моя тиха. В натянутых струнах...», 1898. В то же время лирический герой сознает, что жизнь без веры в истинного Бога неполноценна – и с этими раздумьями он снова обращается к любимой («Без веры в бога, без участья...», 1898, «Ты прошла голубыми путями...», 1901).

         Прекрасная Дама приобщает поэта к непостижимым тайнам. В облике ее причудливо трансформирован священный, непостижимый лик Иисуса - и, видимо, именно отсюда столь свойственные блоковскому Христу черты женственности. Христа он постигает именно с помощью своей «Девы, Зари, Купины». Возвышенный и недоступный облик действительно видится поэту в ее чертах: «Я в лучах твоей туманности / Понял юного Христа», 1902. Веление души «искать в высоких небесах Христа» реализуется в значительном числе стихотворений, отражающих все сложности блоковского поиска, его сомнения и утверждение Христа как высокого нравственного ориентира. Блок то объясняет выбор одного их самых сложных творческих мотивов («Сомкни уста, твои голос полн…», 1899), то варьирует библейский сюжет о рождении Христа («Был вечер поздний и багровый», 1902, «Кто плачет здесь? На мирные ступени...», 1902), то представляет размышления о жизни и смерти, о счастье и здоровье души, о добре и зле, о прошлом, настоящем и будущем («Мы все уйдем за грань могил...», 1900). Поэт, очевидно, не видит возможности возвращения людей ко Христу - и это является источником формирования его пессимистического мировидения.

         Показательно, что человек для Блока - существо, не способное противостоять мировому злу. Он для этого слишком слаб. Следует признать, что такой взгляд на человека уводит от Православия. Это обнаруживается не только через своеобразное, все более очеловеченное восприятие Блоком Христа, но и через его восприятие личности, и не просто личности, а - поэта.

         Пытаясь обрести веру, ища защиты у Господа, поэт часто молитвенно обращается к нему, однако в этой молитве слышны опасные нотки недопустимой страстности, и в том числе это обстоятельство дает основание рассуждать о некоторых «сектантских» пристрастиях этого писателя.

         Вместе с тем столь же часто в лирике Александра Блока звучат идеи богоборчества, как, например, в стихотворении «Напрасно я боролся с богом...», 1900 (1914). Лирический герой стихотворения «Люблю высокие соборы...», 1902, в котором выражено стремление к возвышенному, возлагает надежды на Христа. Художественный прием параллелизма усиливает отражение истинной сути души человеческой. Лицемерие, двуличие, подобно эпидемии, передается окружающим и весь мир становится фальшивым. Всякий ложный жест наталкивается на столь же ложный ответ. Перед ликом Бога, в храме это не допустимо. Фигура Христа в данном случае становится мерилом истины, не приемлющим обмана. Поэт способен более тонко ощутить подобное

воздействие.

         Для лирики А. Блока этого периода характерно стремление не только воплотить, но и постичь, осмыслить облик Иисуса Христа. Его Христос в эти годы многолик. Тема стихийного начала, столь близкая лирике А. А. Блока, ярко прослеживается в цикле «Пузыри земли». Появление подобных мотивов вызвано теми поисками и сомнениями, которые повлекла за собой революция 1905 года. На данном этапе творческого пути меняется характер переживаний поэта, и его лирика переполняется безудержными чувствами, жаждой жизни, восторгом перед ее проявлениями.

         Фигура Христа возникает в лирике А. Блока с разной периодичностью. Так, она присутствует в знаменательных стихотворениях 1907 года, появление которых органически предваряется циклом «Снежная маска». Здесь уже нет молитвенно-созерцательных мотивов «Стихов о Прекрасной Даме». Божественный облик возлюбленной «преображается» - она становится все более земной, естественной. На смену покорным молениям божественной Прекрасной Даме приходят любовные гимны живой реальной женщине.

         Стихотворения «Снежной маски», написанные А. Блоком на одном дыхании (3 - 13 января 1907 года), наиболее органично воспринимаются именно в виде цикла, так как представляют собой звенья одной цепи, непрерывный поток авторского сознания. При чтении «Снежной маски» появляется чувство, что крест, распятье, а затем и Христос - вехи единого потока мироощущения, уносящего в глубину авторских переживаний. Изображение креста и распятья как бы настраивает восприятие на появление фигуры Спасителя, которая через несколько месяцев после создания «Снежной маски» закономерно появляется в стихотворении «Ты отошла, и я в пустыне...», 1907. «Богоискательство» Блока, которое, вне сомнения, существовало на разных этапах его творческого пути, имело какие-то слишком внешние, не вполне конкретные очертания. Правомерно предположить, что оно было связано с поиском поэтического идеала. Мир воспринимается как явление хаотичное, запутанное, неорганизованное, случайное и фатальное. И вполне закономерно, что само высшее начало - Христос - почти всегда представлен у Блока трансформированным, с явно выраженными «авторскими» чертами.

3. Символика произведений А.Блока

         Есть устойчивая поэтическая метафора: «Родина-мать». Совсем иначе образ Родины является в поэзии А. Блока, поэта-символиста, для которого символ не опускался до уровня дешевой аллегории, но указывал на иные, высшие реальности, более реаль­ные, чем те, с которыми мы сталкиваемся повседневно.

         Лучше всего это можно пояснить примером из стихотворения «Россия» (цикл «Родина»):

А ты все та же — лес да поле,

Да плат узорный до бровей...

         Сначала это как будто земля, страна, пространство — лес да поле. Но тут же, без перехода, без стремле­ния к олицетворению, к появлению некоего облика завершенно­го — плат узорный до бровей. Это женщина — и в то же время страна, это земля — и возлюбленная, это мать — и жена. Она за­щищает — и нуждается в защите, она униженная — и беспробудно распутная, разная — и всегда узнаваемая, светлая жена — и чаров­ница ожидающая — и призываемая.

         Та, которая ждет уходящего, в вечной череде уходов и возвра­щений, та, что зыбким обликом своим придает устойчивость бытию, уверенность в незыблемости среди колеблющейся реальнос­ти:

В густой траве пропадешь с головой.

В тихий дом войдешь не стучась...

Обнимет рукой, оплетет косой

И, статная, скажет: «Здравствуй, князь».

Заплачет сердце по чужой стороне,

Запросится в бой — зовет и манит...

Только скажет: «Прощай. Вернись ко мне» —

И опять за травой колокольчик звенит...»

        

         Та, что сражается, вместе с витязем (в цикле внутри цикла — «На поле Куликовом»):

О, Русь моя! Жена моя! До боли

Нам ясен долгий путь!

Наш путь — стрелой татарской древней воли

Пронзил нам грудь

И вечный бой! Покой нам только снит­ся

Сквозь кровь и пыль...

         Та соратница и Заступница:

И с туманом над Непрядвой спя­щей,

Прямо на меня

Ты сошла, в одежде, свет струящей,

Не спугнув коня.

Серебром волны блеснула другу

На стальном мече,

Освежила пыльную кольчугу

На моем плече.

         Она — нищая царевна, зачарованная и вольная, она — «разбой­ная краса», но она же и чудовищная маска из стихотворения «Русь моя, жизнь моя...»:

Дико глядится лицо онемелое,

Очи татар­ские мечут огни...

         Ее образ иногда предстает как образ вполне конкретной женщи­ны. Стихотворение «На железной дороге» тоже включено в цикл «Родина», но в то же время посвящено Марии Павловне Ивановой.

         И какие бы маски ни пугали поэта, появляясь на любимом лице, чаще всего у него хватало мужества воззвать к ней же о по­мощи:

Явись, мое дивное диво!

Быть светлым меня научи!

         Что же касается боле крупных произведений поэта, то можно для примера рассмотреть поэму «Двенадцать», которая «пронизана» символикой.

         Поэму Блока «Двенадцать» долгое время считали произведени­ем, посвященным исключительно Октябрьской революции, не вос­принимая того, что скрыто за символами, не придавая значения тем вопросам, которые были затронуты в нем автором. Многие пи­сатели, как российские, так и зарубежные, использовали символы, вкладывая с их помощью глубокий смысл в самые обычные, каза­лось бы, ничего не значащие сцены. Так, у Фета цветок — это жен­щина, птица — душа, а круг — иной мир, зная эти тонкости, лири­ку поэта начинаешь понимать совсем по-другому. Так же как Брю­сов, Соловьев, Белый и другие представители литературного на­правления под названием «символизм», Александр Александрович Блок употребляет в своем произведении много символов: это и имена, и числа, и цвета, и погода.

         В первой главе поэмы «Двенадцать» сразу же бросается в глаза следующий контраст: черный вечер и белый снег. Скорее всего, это не просто наиболее выразительные определения, которые автор решил использовать, а значит, подобное противопоставление имеет определенный смысл. Два противоположных цвета могут означать только раскол, разделение.

         Дальше снова упоминаются эти прилагательные: черное небо, черная злоба, белые розы; и вдруг появляется красная гвардия и красный флаг. Они цвета крови. Получается, что при столкновении произойдет кровопролитие, а оно уже совсем близко — над миром поднимается ветер революции.

         Мотив бури важен не только в понимании настроений людей, он позволяет еще рассматривать христианскую тематику как созна­тельное искажение Библии. Двенадцать человек — двенадцать апостолов, среди их Андрюха и Петруха, а кругом огни, как в пре­исподней, люди же, символизирующие последователей Христа, больше похожи на каторжников, к тому же они свободны от веры в Бога. А впереди сквозь вьюгу идет «Иисус Христос», держа в руках кровавый флаг. Но его имя написано неправильно, а пурга, по Пушкину, — свадьба ведьмы или же похороны домового. Так что, по-видимому, это вовсе не сын Божий, принявший смерть за грехи человеческие, а сам дьявол, который ведет за собой апостолов. Люди знают, что где-то рядом находится лютый враг, но они не видят беса, которому пущенные вслепую пули не могут причинить никакого вреда. А позади людей ковыляет пес — земное обличье черта, в таком виде Мефистофель явился Фаусту у Гете. Голодный волк следит за тем, чтобы апостолы двигались в нужном направле­нии и не вышли из царства мертвых. Таким образом, революцию и ее вершителей благословляет вовсе не Бог, а сатана.

         В поэме важна также символика имен. Героиня «Двенадцати», Катька, появляется на сцене во второй главе, чтобы погибнуть в шестой вместе со святой Русью от рук неверующих. Как ни стран­но, Блок дает той, что пала так низко, что даже каторжники прези­рают ее, такое светлое имя: Катерина значит чистая. Но так и должно быть, ведь она символизирует Россию, она самый положительный персонаж поэмы «Двенадцать». Так же как Катерина из «Грозы» Островского или Маслова из «Воскресения» Толстого, Катька впадает в грех, но она все-таки остается святой, как наша Русь, ввергнутая в кровавое сражение между прошлым и будущим. Еще Катьку можно рассматривать как Коломбину, тогда Петруха превращается в Пьеро, а все происходящее в Петрограде начинает напоминать кукольную комедию в балаганчике. Тогда становятся понятными неуклюжие движения игрушек, которых дергают за ни­точки невидимые руки. Частушки в третьей главе и раешный стих в четвертой лишь усиливают это впечатление.

         А патруль продолжает обход, и всюду ему слышатся раскаты грома, предупреждающие о приближении Грозы. И лишь один Петька чувствует неладное, его печалит смерть Катьки, пугает ра­зыгравшаяся стихия. Но товарищи «Пьеро» идут и идут вперед, стремясь отделаться от старого мира. Подходит время двенадцатой главы, она самая сложная. Ею заканчивается поэма, но вопросы, поставленные автором, остаются без ответа. Кто эти двенадцать? Куда они идут? И почему впереди всех этот странный «Иисус Хрис­тос» в белом венце из роз и с красным флагом? Блок позволяет чи­тателям самим разобраться в этом, а в заключительной части он со­бирает вместе все самое важное и помогает нам проникнуть взгля­дом сквозь вьюгу и мглу, чтобы мы поняли Тайну.

         Таким образом, становится понятно, что литературная символи­ка способна тонко выразить симпатию к герою или личный взгляд на что-то важное. Блок использует ее во всей полноте, делая ссыл­ки на произведения других писателей или оперируя понятными без всяких пояснений образами, такими, как цвет, стихия ветра. Поэма «Двенадцать» полна загадок и откровений, она заставляет задумываться над каждым словом, каждым знаком с целью пра­вильно расшифровать его. Это произведение хорошо иллюстрирует творчество Александра Блока, по праву занимающего свое место в ряду знаменитых символистов.

Заключение

         Для поэтов-символис­тов религиозно-философские искания не ограничивались только бо­жественной стороной. Не был христианином и Вяч. Иванов, кото­рый своим духом стремился к «эллинству». Впрочем, под конец жизни он пришел к христианству, но в поэзии своей все равно не расстался с античными богами.

         Наиболее ярко проявление символизма можно увидеть в стихих о Прекрасной Даме, которая  приобщает поэта к непостижимым тайнам. В облике ее причудливо трансформирован священный, непостижимый лик Иисуса - и, видимо, именно отсюда столь свойственные блоковскому Христу черты женственности. Христа он постигает именно с помощью своей «Девы, Зари, Купины». Возвышенный и недоступный облик действительно видится поэту в ее чертах: «Я в лучах твоей туманности / Понял юного Христа», 1902. Веление души «искать в высоких небесах Христа» реализуется в значительном числе стихотворений, отражающих все сложности блоковского поиска, его сомнения и утверждение Христа как высокого нравственного ориентира. Блок то объясняет выбор одного их самых сложных творческих мотивов («Сомкни уста, твои голос полн…», 1899), то варьирует библейский сюжет о рождении Христа («Был вечер поздний и багровый», 1902, «Кто плачет здесь? На мирные ступени...», 1902), то представляет размышления о жизни и смерти, о счастье и здоровье души, о добре и зле, о прошлом, настоящем и будущем («Мы все уйдем за грань могил...», 1900).

         Поэма «Двенадцать» - еще одно яркое проявление символизма. Она вся состоит из различных символов.       Многие пи­сатели, как российские, так и зарубежные, использовали символы, вкладывая с их помощью глубокий смысл в самые обычные, каза­лось бы, ничего не значащие сцены. Так, у Фета цветок — это жен­щина, птица — душа, а круг — иной мир, зная эти тонкости, лири­ку поэта начинаешь понимать совсем по-другому. Так же как Брю­сов, Соловьев, Белый и другие представители литературного на­правления под названием «символизм», Александр Александрович Блок употребляет в своем произведении много символов: это и имена, и числа, и цвета, и погода.

Список литературы

1.     Благой Д. История русской литературы 20 века. -  М.: Детская литература, 1999.

2.     Блок А.А. Лирика. – М.: Русская литература, 1993.

3.      «И крест свой бережно несу…» (о библейских мотивах творчества А. Блока) // V научная конференция. Краткие тезисы докладов. - Тамбов: Изд-во Тамб. гос. техн. ун-та, 2000.

4.     История русской литературы: В 3-х томах. — Москва-Ленинград, 1958.

5.     Литература серебряного века. / Под ред. Воропаевой Л.Ю. – СПб.: Речь, 2005.

6.     Русские мемуары. Избранные страницы. / Сост. Подольская И.И. – М.: Правда, 1998.

7.     Русские поэты; Антология русской поэзии в шести томах. / Сост. Коровин В.И., Манн Ю.В. – Т.1. – М.: Детская литература, 1989.

8.     Христос и Иуда (о библейских образах в поэзии А. Блока) // Культура и образование на рубеже тысячелетий: Материалы Международной научно-практической конференции (декабрь 2000 года). - Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г. Р. Державина, 2000.

9.     Христос в художественно-философской системе А. Блока // Художественное слово в современном мире: Сборник статей. / Под общ. ред. И. М. Поповой. – М.: Просвещение, 2001.

10.                       Щеблыкин И.П. История русской литературы. – М.: Высшая школа, 1985.