Бугера Владислав Евгеньевич

НИЦШЕАНСТВО КАК ОБЩЕСТВЕННЫЙ ФЕНОМЕН: 

ЕГО СОЦИАЛЬНАЯ СУЩНОСТЬ И РОЛЬ

Социально-философское исследование

Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук.

                          Специальность 09.00.11 – социальная философия.

                       Научный руководитель – заслуженный деятель науки

                                           Республики Башкортостан

         доктор философских наук, профессор Камаев Рашит Бурханович

 

                 

Уфа

2000

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение........................................................................... 3.

Глава I. Определение понятий «социальная сущность философии» и «социальная роль философии».......................................... 11.

§1. Философия как форма осознания социальных интересов......................................... 11.

§2. Социальная сущность философии как ее классовая принадлежность......................... 14.

§3. Социальная роль философии............................................................................... 23.

Глава 2. Ницше о себе...................................................... 24.

§1. Философия Ницше – философия господ................................................................ 25.

§2. Социальная мифология Ницше. Его расизм и антисемитизм..................................... 62.

§3. Ницше настоящий и Ницше выдуманный............................................................... 79.

§4. Резюме философии Ницше.................................................................................. 91.

Глава 3. На кого и как повлиял Ницше.............................. 92.

§1. Влияние ницшеанства на идеологию нацизма......................................................... 92.

§2. Идеология других разновидностей европейского фашизма первой половины XX

века и ницшеанство............................................................................................... 110.

§3. На кого еще влиял Ницше................................................................................. 113.

§4. Влияние ницшеанства на взгляды современных фашистов...................................... 121.

Глава 4. Классовый характер философии Ницше............... 130.

§1. Ницшеанство – философия монополистической буржуазии..................................... 130.

§2. Причины популярности ницшеанства среди гуманитарной интеллигенции................. 139.

Заключение.................................................................... 148.

Список использованной литературы............................. 150.

                                   ВВЕДЕНИЕ

        Актуальность темы диссертации обусловлена прежде всего спецификой той социальной ситуации, в которую поставило себя современное человечество. Мир на пороге третьего тысячелетия - это арена крайне обострившейся борьбы «воль к власти» на всех уровнях и во всех сферах общественной жизни. В сфе­ре экономики борьба между финансовыми группами за передел мира вновь вспыхнула с такой же силой, как и накануне каждой из двух мировых войн. В политической сфере эта борьба принимает обличье борьбы между союзами государств за сферы своего влияния, идущей сегодня с таким накалом, что многих людей уже пугает призрак третьей мировой войны. Ожесточилась борьба между разными этническими и конфессиональными группами. Обост­рилась борьба между людьми не только на уровне больших групп и организа­ций, но и на личном уровне: житель современного мегаполиса, зачастую не знакомый со своими соседями по подъезду, гораздо более одинок в толпе себе подобных, чем даже житель большого города пятьдесят лет назад (не говоря уже о члене крестьянской общины или средневековой цеховой корпорации), и потому гораздо менее связан моральными нормами в отношениях со всеми остальными людьми, чем его предки. Жизнь современного большого города - это такая война всех против всех, которая по своей всеобщности не имеет аналогов во всей предыдущей истории человечества; и эта жизнь является чрезвычайно благоприятной средой для произрастания агрессивных индиви­дуалистов. Именно  сегодня крайне интересным объектом для исследования являются  такие философские учения, в которых, как в ницшеанстве, всё вра­щается вокруг вопроса о власти; именно сегодня не только интересно, но и полезно выявить, благодаря чему подобные философские учения приобретают популярность и как они воплощаются в тех или иных результатах деятельно­сти отдельных людей и целых организаций. Конец XX века чреват философ­скими учениями, подобными ницшеанству, и в начале третьего тысячелетия мы будем свидетелями появления новых Ницше; а это значит, что имеет смысл заранее подготовиться к этому, чтобы они не застали нас врасплох и чтобы каждый из нас был готов сразу определить своё отношение к их учениям. Ко­гда мы пытаемся определить социальную сущность и описать социальную роль ницшеанства, то как раз и занимаемся такой подготовкой.

Чем отличается наше время от начала века или от конца 30-х годов - так это ещё и меньшей степенью организованности классовой борьбы рядовых наёмных работников, пролетариев. Традиционные организации рабочих (социалистические и коммунистические), ранее выступавшие против наличной системы отношений собственности и власти, в большинстве своём уже интег­рировались в неё и превратились в консервативную (зачастую даже реакцион­ную) силу, а новых революционных организаций, сравнимых с ними по попу­лярности среди масс, пока ещё не существует. Однако свято место пусто не бывает; и когда в тех или иных странах недовольство пролетарских масс по каким-нибудь причинам усиливается, то его пытаются организовать и возгла­вить - то с большим, то с меньшим успехом - фашисты, старающиеся создать себе имидж радикальных борцов за права трудящихся и даже мимикрирующие под революционеров. Идео­логия и организационные формы фашизма очень привлекательны для личности того типа, который в изобилии произрастает в железобетонных джунглях ме­гаполисов, - для агрессивного индивидуалиста, который хотя и бежит от оди­ночества в толпе, однако способен существовать в сплочённой общности лишь в том случае, если она построена по законам жёсткой иерархии, где отношения между людьми исчерпываются господством и подчинением. Не случайно, но вполне закономерно то, что сегодня в ряде стран мира фашизм набирает силу. И это также делает тему нашей диссертации актуальной: известно, что фило­софия Ницше в своё время очень сильно повлияла на идеологию фашистских партий во многих странах, и было бы небезынтересно выяснить, благодаря чему такое влияние стало возможным и продолжается ли оно сегодня.

Степень разработанности проблемы. Проблема определения социальной сущности и раскрытия социальной роли ницшеанства – это проблема, наилучшим образом поставленная в рамках исторического материализма, марксистской социальной философии. Немарксистские философы, как правило, не превращают философию Ницше в объект социально–философского  исследования: они либо соотносят те или иные ее положения со своими взглядами, либо рассматривают ее в историко–философском аспекте. Таким образом, в числе предшественников автора диссертации оказываются в основном философы– марксисты.

Социальная сущность и роль философии Ницше как общественного явления заинтересовала философов – марксистов довольно рано: этой проблемы касались уже Ф. Меринг, Л. Троцкий (оставивший в своем обширном литературном наследии краткие, но фундаментальные замечания  по данному вопросу) и другие философы международной социал–демократии начала XX века (напр. Д. Койген и М. Фалькенфельд). Позднее интерес марксистской мысли к ницшеанству усилился в связи с возникновением фашизма, и прежде всего – его германской разновидности, нацизма, идеология которого испытала наибольшее, по сравнению с другими разновидностями фашизма, влияния ницшеанства. Среди зарубежных марксистов в этой связи следует прежде всего выделить Д. Лукача и Ю. Хабермаса. Однако наиболее основательные исследования социальной сущности и роли философии Ницше были предприняты в СССР: до второй мировой войны – А. Луначарским, М. Лейтейзеном, Б. Бернадинером; после нее – С. Одуевым, чья книга "Тропами Заратустры" внесла немалый вклад в изучение рассматриваемой нами проблемы.

Накануне и после распада СССР, вследствие реванша немарксистской философии, труды советских марксистов – ницшеведов были… даже не подвергнуты критике, а просто оплеваны, а философия Ницше – искаженно интерпретирована с целью  создания образа Ницше как "надклассового гуманиста". Особенно неприглядную роль сыграли при этом К. Свасьян и Л. Немировская; с легкой руки их и подобных им "мыслителей" (Н. Козлова, М. Литвака, А. Патрушева и др.) извращенные представления о философии Ницше широко распространились среди читающей публики. Традиции объективного, научного исследования социальной сущности и роли философии Ницше вот уже десять лет как забыты в российской философии. Данная диссертация – попытка возродить их, опираясь на лучшие работы марксистов, писавших о Ницше (прежде всего советских), и в то же время привлекая, в числе других источников информации, работы ряда философов – немарксистов, писавших о Ницше (Н. Абрамовича, Е. Анчел, Н. Бердяева, В. Битнера, Е. Браудо, В. Вересаева, Ж. Делеза, В. Дудкина, Г. Зиммеля, И. Ильина, В. Йезингауса, А. Лихтенберже, Х. Ортега–и-Гассета, Г. Рачинского, А. Риля, В. Розанова, В. Соловьева, Е. Трубецкого, Л. Фишера, А. Фулье, М. Хайдеггера, Р. Шельвина, Л. Шестова, В. Щеглова, К. Ясперса и др.).

Одним из аспектов исследования социальной роли философии Ницше является социально – психологический. В центре его – вопрос о социальной обусловленности популярности ницшеанства среди некоторых слоев капиталистического общества, основные интересы которых ницшеанство вовсе не выражает (например, такой прослойкой является гуманитарная интеллигенция). Особенности психологии этих социальных слоев, благодаря которым философия Ницше оказывается психологически привлекательной для них, были исследованы Э. Фроммом и В. Райхом, в работах которых объясняется происхождение этих особенностей. Таким образом, труды Фромма (в первую очередь его книга "Анатомия человеческой деструктивности", которая с полным правом может быть названа не только психологической, но и социально – философской работой) и Райха (прежде всего его книги "Сексуальная революция" и "Психология масс и фашизм" - также не только психологические, но и социально-философские работы) прямо касаются разработки темы нашей диссертации.

Целью диссертации является определение социальной сущности ницшеанства (философии Ницше и его прямых последователей) как общественного явления и краткое описание той роли, которую последнее сыграло в общественной деятельности людей XX века. Достижение поставленной цели предполагает решение следующих взаимосвязанных задач:

1)         обосновать понятия "социальная сущность философии" и "социальная роль философии";

2)         обосновать методологию определения социальной сущности философии;

3)         раскрыть социальную сущность ницшеанства;

4)         разоблачить искаженные интерпретации философии Ницше;

5)         показать социальную роль ницшеанства.

Объектом исследования является философия Ницше, изложенная в его трудах, а также произведения философов и политических идеологов, программные документы и периодические издания политических организаций, испытавших влияние ницшеанства.

Предметом исследования является социальная сущность и социальная роль ницшеанства как общественного явления.

Теоретическую и методологическую основу исследования составили работы К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина, Л. Троцкого, А. Луначарского, М. Лейтейзена, С. Одуева, Д. Лукача, Э. Фромма, В. Райха. В диссертации используется метод исторического материализма - "классовый подход" (то есть выяснение того, существенные интересы какого класса общества отражает данная философия, и того, какие классы использовали ее как орудие своей борьбы) и "принцип партийности" в изучении социальной сущности и роли философии (то есть рассмотрение философии как орудия практической деятельности социальных групп и общественных организаций). При этом авторская интерпретация "классового подхода" отличается от традиционно–марксистской тем, что в центре внимания при этом оказываются отношения управления (что совсем не характерно для подавляющего большинства марксистских философов). Теоретические основы данной интерпретации изложены автором диссертации в двух статьях, опубликованных в журнале "Экономика и управление" в 1999 и 2000 гг.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

1)      доказано, что именно для интересов разных классов – в отличие от профессиональных, этнических, конфессиональных и пр. групп – существенно быть различными, что интересы разных классов различаются с необходимостью, а не случайным образом (тогда как различия между интересами этнических, конфессиональных, профессиональных и пр. групп несущественны, случайны, преходящи). В основу доказательства положено исследование отношений управления между классами, что не характерно для марксистской традиции (из которой в общем и целом вырастает методология данного исследования);

2)      исходя из сказанного выше, доказано, что различные философские учения с необходимостью отличаются друг от друга тем, существенные интересы каких именно классов – а не этносов, профессиональных, конфессиональных и т.д. групп – они выражают. Тем самым доказано, во-первых, что философские учения обладают отличающимися друг от друга социальными сущностями, а во-вторых – что последние являются классовыми (а не этническими, профессиональными, конфессиональными и т.д.) сущностями. Итак, у философии есть социальная сущность, которая есть не что иное, как ее классовая сущность, принадлежность ее тому или иному классу общества;

3)      на базе исследования философии Ницше, взятой в ее развитии и диалектической противоречивости, показано, что Ницше вполне сознательно использовал классовый подход как методологию своих философских исследований – и столь же сознательно ангажировал себя в качестве философа господствующих имущих классов;

4)      рассмотрены различные точки зрения философов–марксистов, полемизировавших друг с другом по вопросу о классовой сущности ницшеанства – и доказано, что ницшеанство является по своей социальной сути философией именно монополистической буржуазии, а не обломков класса феодалов, не мелкой буржуазии и т.д.;

5)      показана социальная роль ницшеанства на протяжении XX века. Доказано, что, повлияв на идеологию большинства  вариантов фашизма (в том числе современного русского и украинского фашизма), ницшеанство сыграло роль, вполне адекватную своей социальной сущности; влияя же на философию и  идеологию буржуазного либерализма и мелкобуржуазного гуманизма в его различных вариантах (например, анархизма), ницшеанство играло социальную роль, более или менее неадекватную своей социальной сущности (поскольку Ницше, в отличие от либералов и тем более от мелкобуржуазных идеологов, крайне последовательно выразил существеннейшие интересы монополистической буржуазии);

6)      доказана несостоятельность попыток представить Ницше "надклассовым гуманистом", ставящим во главу угла "личность вообще". На конкретных примерах показано, что те, кто предпринимает подобные попытки, искажают и даже зачастую откровенно фальсифицируют учение Ницше;

7)      введены в научный оборот многие литературные источники по идеологии современного русского и украинского, классического итальянского, английского и североамериканского фашизма, а также современного российского крайне правого консерватизма, ранее не исследовавшиеся российскими философами;

8)      впервые исследованы социально – психологические причины популярности ницшеанства, зачастую неадекватно воспринимаемого, среди гуманитарной интеллигенции капиталистического общества. Доказано, что этими причинами являются элитарное самосознание и комплекс неполноценности гуманитарной интеллигенции, чрезвычайно обострившиеся при монополистическом капитализме и придавшие психологии этого социального слоя шизоидные черты, родственные психопатологическому стилю философствования Ницше.

Научно – теоретическая и практическая значимость исследования заключается  в следующих его достижениях:

а) возможность использования дополнительно обоснованного и обновленного "классового подхода" при исследовании социальной сущности различных философских учений;

б) разоблачение фальсификаций учения Ницше, чрезвычайно распространившихся за последнее десятилетие в российской философской и психологической литературе;

в) введение в научный оборот большого количества  ранее не подвергавшихся политологическому  и философскому исследованию литературных источников по идеологии крайне правых политических организаций и движений;

г) разоблачение тех иллюзий, которые гуманитарная интеллигенция создала себе о себе самой; честное, без умолчаний раскрытие тех непримиримых противоречий в психологии гуманитарной интеллигенции, которые являются следствием ее места в обществе ("инженеры человеческих душ" – и в то же время слуги господствующего класса) и причиной ее психологической слабости (а также одной из причин ее социальной импотенции).

Апробация научных результатов диссертации. Ряд положений и выводов данного исследования докладывались:

на региональной научно – практической конференции "Философия, наука и техника в свете новой культурной парадигмы" (Уфа, февраль 1997 г.):

на Уфимской научно – практической конференции "Преподавание культурологии в высших учебных заведениях" (май 1997 г.);

на конференции молодых ученых, проведенной Институтом сравнительной политологии РАН – "Россия на пороге XXI века: от кризиса и конфликтов к информационному обществу?" (Москва, февраль 1999 г.).

Диссертация прошла обсуждение и была рекомендована к защите на кафедре социальной философии философского факультета Московского государственного университета (ноябрь 2000 г.).

Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав (первая включает в себя три параграфа, вторая и третья – по четыре, четвертая – два), заключения и библиографии.

 

Глава I. Определение понятий

«социальная сущность философии»

и «социальная роль философии».

     1.Философия как форма осознания социальных                    

                              интересов.

Обладает ли философия «социальной сущностью»?.. В последнее десятилетие среди интеллигентов бывшего СССР считается дурным тоном не только отвечать утвердительно на этот вопрос, но даже ставить его. Избавленная от обязанности облекать свои мысли в марксистские фразы, интеллигенция руками и ногами отталкивается ото всего, что хотя бы отдалённо напоминает ей «классовый подход». Однако неприязнь не есть аргумент. Истина и философская мода могут расходиться друг с другом; и чтобы проверить нынешнюю моду на истинность, попробуем побыть немодными – поставим вышеназванный вопрос и попытаемся беспристрастно решить его.

*                   *                  *

Люди философствуют ради того, чтобы жить со смыс­лом. А что такое «жить со смыслом»? Это значит жить, имея перед собой осознанную систему целей, ради которых ты живёшь. Тех целей, к которым направлены не только отдельные действия данного человека, но вся его сознательная дея­тельность на том или ином этапе жизни (начиная с того момента, когда чело­век поставил себе эти цели, и кончая его смертью или появлением у него но­вых целей, нового смысла жизни), взятая в целом. Цели, составляющие смысл жизни, связаны друг с другом глубокой внутренней связью и образуют орга­ническое единство (потому мы и говорим о едином смысле жизни, а не о мно­жестве таких смыслов на каждом данном этапе жизни человека), цель жизни.

Философствуя, человек сознательно ставит перед собой цель жизни. Это означает, что он осознаёт (более или менее адекватно) те интересы, которые определяют - посредством ли, без посредства ли философии - направление его деятельности.

Трудно определить, что такое «интерес». В философской литературе этот термин определяется различным образом – например, как «понятие, характеризующее объек­тивно значимое, нужное для индивида, семьи, коллектива, класса, нации, об­щества в целом» [206, c.131]. Или как «объективно обусловленный мотив деятельности субъекта (отдель­ного человека, класса, общества), направленной на удовлетворение определён­ных потребностей»[209, c.186]. Однако что «объективно нужно» или «объек­тивно не нужно» человеку? Его потребности часто бывают так противоречи­вы... Например, нужно ли наркоману принимать наркотик? Не нужно - потому что наркотик разрушает его здоровье, убивает его; и вместе с тем настолько нужно, что если лишить наркомана со стажем его привычного зелья, то он может умереть от сердечного приступа во время «ломки». Которую же из этих двух взаимоисключающих потребностей одного и того же субъекта признать «объективной», а которой - отказать в этом статусе? Какая из них порождает действительный интерес субъекта, а какая - «кажущийся», «иллюзорный»?

Чтобы не попасть в заколдованный круг неразрешимых антиномий, при­дётся признать, что одному и тому же субъекту могут быть присущи взаимоис­ключающие, но при этом одинаково объективные потребности. Этим потребно­стям соответствуют столь же взаимоисключающие и столь же объективные интересы. Что же такое «интерес»? Это способ удовлетворения той или иной потребности данного субъекта, взятый в том аспекте, в каком он сам является потребностью этого субъекта. Причем  этот субъект вовсе не обязательно должен быть разумным и социальным: не всякий интерес социален и опосредствован сознанием. Например, потребность волка - насыщение; способ её удовлетворения - поедание других животных, который при этом тоже оказывается потребностью волка; поедание других животных и есть интерес волка. Как видим, бывают потребности первого, второго и т.д. порядка; по­требность последующего порядка есть способ удовлетворения потребности предыдущего порядка, то есть выступает по отношению к ней как интерес. И такого рода потребности второго и т.д. порядков присущи как людям, так и неразумным асоциальным субъектам – животным.

Итак, интерес - это понятие относительное. Тот или иной способ действий является интересом данного субъекта лишь в силу своего отношения к одной из потребностей последнего (будучи способом ее удовлетворения), к нему самому, взятому в целом (будучи его потребностью), и к тем условиям, в которых данный способ действий реализуется (и в которых он только и может являться способом удовлетворения одной из потребностей субъекта).

Собственно человеческие интересы, в отличие от животных, есть инте­ресы практические. Это означает, во-первых, что способы удовлетворения человеческих потребностей есть способы сознательного, целенаправленного изменения действительности. А во-вторых, это означает, что всякий человече­ский интерес социален. О какой бы человеческой потребности мы ни вели речь - всегда в число существенных условий, определяющих её, входит система отношений между людьми в процессе их практической деятельности. Какой бы способ деятельности, ставший потребностью данного человека, мы ни рас­сматривали - всегда обнаружим, что к числу существенных причин, сделавших его потребностью этого человека, принадлежит место последнего в вышеупо­мянутой системе отношений. Далее, эта система {система социаль­ных отношений) всегда входит в число существенных условий, в которых протекает человеческая деятельность. Наконец, всякий акт любой практиче­ской деятельности ставит человека в какие-то социальные отношения (к дру­гим людям и к самому себе как к части социума) - либо в те же, что имели место до совершения этого акта, либо в какие-то новые. Таким образом, чело­веческий интерес становится самим собой лишь в той или иной системе соци­альных отношений, на которую он в свою очередь воздействует. По отношению ко всякому человеческому интересу верно утверждение: «В интересе постоянно присутствует элемент сопоставления человека с человеком, одной социальной группы с другой» [208, с. 168]. Всякий человеческий интерес социален в той или иной мере, но всегда по сути, а не просто по форме своего проявления. Если у сущности какого-либо интереса нет хотя бы одной социальной стороны, то это не человеческий интерес.

Итак, философия обладает социальной сущностью уже в силу того, что посредством философии осознаются человеческие интересы, социальные по своей сути. Как же определить социальную сущность философии?

        2. Социальная сущность философии как ее   

                  классовая принадлежность.

         Философия как форма мышления порождена цивилизацией – таким типом общества, где человек гораздо чаще становится волком другому человеку и самому себе, чем внутри первобытной общины*[*]. Цивилизованное

общество раздирается антагонистическими противоречиями, в которых прогресс (усложнение) одной из образующих единство противоположностей осуществляется за счёт регресса (упрощения) другой. Борьба разнообразных антагонистических противоположностей идёт и в  каждом человеке, и внутри малых и больших групп людей, и в обществе в целом. Члены всякого цивилизованного социального организма делятся на множество групп, среди противоречий между которыми очень много антагонистических (иначе говоря, многие интересы членов одной такой группы несовместимы со многими интересами членов другой группы; эти интересы взаимно исключают друг друга). Эти группы отличаются друг от друга по множеству признаков: этническому, профессиональному, классовому и т.д., - иногда по одному из них, иногда сразу по нескольким. Зачастую антагонистическое противоречие между такими группами не предполагает различия интересов и целей членов этих групп. Например, если мы возьмём две народности, находящиеся на одном и том же уровне развития, делящиеся внутри себя на одни и те же классы и при этом политически независимые друг от друга, то мы не сможем назвать их интересы различными, даже если эти народности воюют друг с другом: картины интересов внутри них одинаковы, просто некоторые интересы, присущие одному из народов в целом или какой-либо его части, направлены против таких же интересов другого народа или его аналогичной части. Представим себе два одинаковых автомобиля, сталкивающихся друг с другом; нечто вроде этого имеет место и в данном примере.

         Всегда и при всех условиях различными являются интересы членов таких двух групп, одна из которых состоит из начальников, а вторая - из их подчинённых. Интересы начальника и его подчинённого (особенно такого подчинённого, который, в свою очередь, не командует другими людьми) очень сильно отличаются друг от друга и тогда, когда они совместимы друг с другом, и тогда, когда взаимно исключают друг друга. Начальник почти всегда заинтересован в том, чтобы управлять (если это не так, то он очень скоро перестаёт быть начальником); подчинённый порой бывает больше заинтересован в том, чтобы подчиниться начальнику, нежели в том, чтобы бунтовать против него, а порою – наоборот; в первом случае интерес подчинённого более-менее совместим с интересом начальника, во втором – их интересы антагонистически противоположны, но в обоих случаях они различны.

         Часто бывает так, что разные этнические, конфессиональные, профессиональные и т.п. группы находятся друг с другом в отношениях господства и подчинения (прежде всего политического). Однако отношения такого рода не определяют сущность подобных групп. Например, если в 1938 – 45 гг. немецкая нация политически господствовала над чешской, а затем отношения между ними изменились, то от этого обе нации не перестали быть самими собой. Если в древней Индии варна священнослужителей-брахманов политически господствовала над варной ремесленников-вайшьев, а сегодня брахманы и ремесленники в Индии юридически равноправны, то от этого профессиональная сущность обеих групп не изменилась: и священнослужители, и ремесленники остались самими собой. Если в Османской империи мусульмане политически господствовали над христианами, а в современной Болгарии дело обстоит скорее наоборот, то от этого ни мусульмане, ни христиане не перестали быть самими собой. Таким образом, мы видим, что для интересов членов разных этнических, конфессиональных, профессиональных и т.п. групп не обязательно быть различными; конечно, различия обычно имеют место, часто они бывают очень важны, но, тем не менее, они всегда более или менее преходящи, а потому несущественны.

         Но есть и такие социальные группы, господствующая или подчинённая роль которых существенна для них. Это – классы, отличающиеся друг от друга:

1)       по своему месту в исторически определённой системе общественного производства;

2)       по своему месту в системе отношений собственности на производительные силы;

3)       по своей роли в общественной организации труда;

4)       по способам получения и

5)       размерам той доли общественного богатства, которой они располагают.

    (Ленин дал это классическое определение классов общества в работе «Великий почин» [109, с.15]. Здесь мы воспроизводим его, несколько усовершенствовав формулировку второго признака).

         Как видим, различия по первым четырём признакам заключают в себе различия по месту в системе отношений управления экономической, – а также политической и всякой другой – деятельностью. Это значит, что представители любого данного класса всегда и всюду, когда и где он существует, при всяких условиях, в которых он остаётся самим собой, занимают строго определённое место в системе отношений управления человеческой деятельностью. Если француз, буддист или химик остаются самими собой независимо от того, господствуют ли они или подчиняются, то пролетарий, переставая подчиняться капиталистам, тем самым перестаёт быть пролетарием. Следовательно, интересы членов господствующего и подчинённого классов обязательно так или иначе отличаются друг от друга; иными словами, для этих интересов существенно быть различными.

         Конечно, это не означает, что всякое различие между интересами представителей господствующего и подчинённого классов существенно. Это не означает также, что если взять два класса – господствующий и подчинённый, - то различия между интересами их представителей всегда и везде, при любых условиях будут одни и те же. Напротив, в разное время и в разных местах интересы представителей одних и тех же классов различаются по-разному, и далеко не все из этих различий существенны. Например, у представителей подчинённого класса может преобладать то один интерес – быть покорными своим господам, - то другой: бунтовать против господ. Соответственно интересы господ и подчинённых различаются то одним, то другим образом.

         Мы уже говорили о том, что у одного и того же субъекта могут быть взаимоисключающие интересы. Так, у подчинённых сплошь и рядом одновременно присутствуют два таких интереса: подчиняться и бунтовать. Какой из них преобладает в данный момент в данном месте – зависит от конкретных условий. Иногда заинтересованность в подчинении своим господам может полностью исчезать у большинства представителей подчинённых классов. Это происходит тогда, когда совпадают три условия: I) представители господствующего класса не только не способствуют своим руководством выживанию подчинённых классов, но, напротив, влекут их к гибели; 2) представители подчинённых классов организованы в такую силу, которая способна свергнуть старую элиту и расчистить дорогу для формирования новой системы отношений собственности и управления; 3) представители господствующего класса не способны успешно противостоять этой силе. А вот заинтересованность в бунте никогда не исчезает полностью у большинства представителей подчинённых классов (хотя и может временами очень сильно уменьшаться по сравнению с заинтересованностью в подчинении). Причина этому та, что все (даже самые благодетельные) начальники везде и всегда ограничивают удовлетворение тех или иных потребностей своих подчинённых; поэтому лишь самые преданные или самые запуганные подчинённые не испытывают ни малейшей потребности в том, чтобы пойти наперекор своему начальнику.

         Хотя у всякого из нас, цивилизованных людей, имеются взаимоисключающие интересы, тем не менее в большинстве случаев мы находим в себе силы выбрать один из нескольких альтернативных способов действия и следовать этому способу. Иными словами, интересы субъекта, взаимодействуя друг с другом, порождают определённые установки [см.207, с.708], задающие направление его действий. Установка субъекта гораздо более изменчива, чем каждый из тех интересов, которые, взаимодействуя, порождают её: стоит только одному интересу чуть-чуть ослабеть, а другому немного усилиться – и вот перед нами уже совершенно другая комбинация интересов, порождающая новую установку, очень не похожую на старую. Бывает так, что один и тот же устойчивый, постоянный и всеобщий для членов данного класса интерес, взаимодействуя с их же более изменчивыми, ситуативными, партикулярными интересами, порождает взаимоисключающие установки – и у разных членов одного и того же класса, и даже у одного и того же человека в разное время. Так, история любой революции полна примеров того, как одни члены подчинённого класса бунтуют против своих господ, другие в то же самое время верно служат последним и даже борются с повстанцами, а некоторые переходят из лагеря в лагерь – и даже, случается, по несколько раз.

        Из того, что именно для интересов разных классов (а не каких-либо других разных социальных групп) существенно быть различными, прежде всего следует, что по своей социальной сущности различаются философии, теоретически выражающие интересы не разных народностей и наций, религиозных конфессий, профессиональных групп и т.п., а именно разных классов. Из этого в свою очередь следует, что социальная сущность философии определяется через её принадлежность тому или иному классу: «социальная сущность» и «классовая сущность» философии есть одно и то же. Та или иная философия принадлежит данному классу не потому, что все установки или все интересы членов этого класса отражены в ней, - это невозможно, - а потому, что теоретически выражает самые существенные интересы большинства его членов. Например, у всех подчинённых классов заинтересованность в бунте более постоянна, устойчива и всеобща, чем заинтересованность в подчинении (хотя и реже преобладает над последней – это один из мириадов парадоксов цивилизованного общества) – а значит, и более существенна; следовательно, даже если почти все члены данного подчинённого класса в тот или иной исторический период ведут себя покорно и смиренно, тем не менее философией этого класса не может быть философия, проповедующая покорность и смирение. Философия всякого подчинённого класса обязательно даёт установку на более или менее последовательный бунт в экономике, политике, религии, науке, искусстве, в самой философии. Напротив, философия всякого господствующего класса даёт установку управляющим – на то, чтобы управлять, а управляемым – на то, чтобы покорно подчиняться*[†]. И чем лучше та или иная философия разграничивает две морали – мораль господ и мораль подчинённых, - чем реже она обращается с проповедью кротости и смирения « не по адресу» (то есть не только к рабам, но и к господам тоже), тем более последовательной философией господствующего класса она является.

         Когда мы говорим «Эта философия принадлежит такому-то или такому-то классу», - всегда следует помнить, что подобным способом выражения можно пользоваться лишь в переносном смысле. Дело в том, что не всякий класс является единым субъектом. Класс – это группа людей, чьё положение в системе общественных отношений сходно по пяти признакам, перечисленным выше; но сходство ещё не означает единства. Единым субъектом тот или иной класс становится лишь тогда, когда его члены принадлежат к нему лишь благодаря своей принадлежности к некоей единой организации (как, например, номенклатура в СССР являлась господствующим классом благодаря принадлежности своих членов к владеющему производительными силами страны госаппарату, стержнем которого являлся партаппарат [см. 39]); однако большинству классов подобная организация никогда не была присуща. Поэтому когда, например, мы говорим о “ классовом интересе”, то мы имеем в виду одинаковые интересы большинства членов данного класса, а вовсе не обязательно единый интерес единого субъекта. Таким образом, слова: “ Эта философия принадлежит такому-то классу “- означают лишь то, что она теоретически выражает самые существенные из тех интересов, которые одинаковы для большинства членов данного класса.      

        Следует отметить еще одно важное обстоятельство. Мыслитель, чья философия принадлежит тому или иному классу, далеко не всегда сам является представителем этого класса. Бывает и так, что мыслитель принадлежит к одному классу, но в силу тех или иных обстоятельств своей индивидуальной судьбы он теоретически выражает в своей философии такие интересы, которые совпадают с самыми существенными интересами другого класса. Нечто подобное, как это правильно подметил Маркс, происходит и с теми политическими деятелями, которые, будучи членами одного класса, волей судеб оказываются политическими представителями совсем другого класса:

        “ ... не следует думать, что все представители демократии - лавочники или поклонники лавочников. По своему образованию и индивидуальному положению они могут быть далеки от них, как небо от земли. Представителями мелкого буржуа делает их то обстоятельство, что их мысль не в состоянии преступить тех границ, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теоретически они приходят к тем же  самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит практически его материальный интерес и его общественное положение. Таково вообще отношение между     политическими  и        литературными  представителями  класса и тем классом, который они представляют” [122, с. 148].

        Определяя социальную сущность некоей философии, мы прежде всего устанавливаем ее принадлежность господствующим, подчиненным или промежуточным классам. Но нет никаких принципиальных препятствий тому, чтобы мы пошли дальше и установили принадлежность данной философии какому-то определенному классу (или сразу нескольким определенным классам - не исключен и такой вариант) либо на всех этапах его развития, либо на каком-то одном из них. Как устанавливать эту принадлежность, из чего при этом исходить - зависит от тех конкретных социальных условий, в которых возникла и развивалась данная философия. Однако некоторые общие правила можно вывести и здесь. С одной стороны, не может принадлежать данному классу философия, возникшая в обществе, где этот класс не существует даже в зародыше или в форме малых остатков. Так, ни один европейский средневековый мыслитель никак не может быть философом монополистической буржуазии. С другой стороны, если некий мыслитель сформулировал свою философию, когда тот или иной класс еще не совсем сформировался (но уже начал формироваться) или уже исчезает (но еще не совсем исчез), то эта философия вполне может принадлежать данному классу. Например, философ, живший во второй половине XIX века, вполне мог бы быть философом монополистической буржуазии.

        Легче всего определять социальную сущность той или иной философии, когда создавший ее мыслитель высказывал свои суждения по экономическим и политическим вопросам. Однако не существует принципиальных препятствий для того, чтобы определить классовую сущность философии такого мыслителя, который занимался, например, только философскими проблемами естествознания или искусства. Какая бы сфера бытия ни попала в поле зрения философа, он всегда теоретически обосновывает определенные установки, задающие то или иное направление деятельности людей в данной сфере бытия. А уж найти существенную связь между этими установками и социальным положением тех или иных классов (которая всегда есть, хотя иногда она более, а иногда - менее заметна) - это, как говорится, дело техники.

         При определении классовой сущности той или иной философии нужно всегда иметь в виду, что философия может служить тем или иным людям не только для того, чтобы помочь им самим сориентироваться в мире и выбрать направление деятельности,  но  и  для  того,   чтобы    навязать другим людям такой образ действий, который выгоден для  первых. Мы уже видели, что философия, проповедующая смирение и покорность  подчиненным, есть философия господ. Очень часто бывает, что одному и тому же классу принадлежат очень разные философии: просто они выполняют разные функции в процессе удовлетворения одного и того же интереса. Так, для того, чтобы повесить на стену картину, нужны такие разные орудия, как молоток и гвоздь; то же и с философскими учениями.

     3. Социальная роль философии.

Что же касается понятия “ социальная роль философии “, то с его определением дело  обстоит  гораздо   проще,   чем   с  “ социальной сущностью “. В этом понятии фиксируется то, как именно и в каких масштабах та или иная философия реализуется в разнообразной деятельности отдельных людей и целых организаций. Описать влияние данной философии на жизнь людей, на исторический процесс, показать, кому, для чего и с какими последствиями она послужила, - это и значит охарактеризовать ее социальную роль.

        Социальная роль философии не обязательно адекватна ее социальной сущности. Философией, выражающей интересы одного класса, могут вдохновляться деятели искусства, ученые и идеологи политических организаций, принадлежащие к совсем другим классам, - и приспосабливать ее (с той или иной степенью извращения) к интересам и установкам своих классов. Любая  система идей может быть приспособлена для обоснования любого образа действий; об этом нам свидетельствует, например, современная российская политическая арена, на которой мы видим организации, называющие себя “ левыми “ и “коммунистическими “, пользующиеся марксистской фразеологией и большими блоками, изъятыми из марксистской теоретической доктрины, - и при этом проводящие такой политический курс, который по своей сути является крайне правым, а зачастую даже фашистским.

        Социальная роль той или иной философии в конечном счете обусловливается причинами, лежащими не в сфере идей, но в сфере общественных отношений - и зачастую действующими вразрез с внутренней логикой данного философского учения. Вот почему бывают возможны фашисты, вооруженные марксистской доктриной (хотя и донельзя извращенной), и либералы, отстаивающие идею о биологической обусловленности неравенства людей. В нашу задачу не входит подобный анализ причин, обусловивших  ту  социальную роль, которую сыграла философия Ницше; об этих причинах мы будем говорить лишь вкратце, уделяя  большее  внимание описанию  этой роли. В свою очередь, описанию социальной роли философии Ницше мы уделим меньше внимания, чем анализу социальной сущности этой философии:  ее социальная роль достаточно хорошо исследована и освещена, а вот вопрос о социальной сущности ницшеанства до сих пор вызывает жаркие споры.

Глава 2.  Ницше о себе.

     1. Философия Ницше – философия господ.

        Смысл философствования Ницше, как он сам его понимал, был сформулирован этим мыслителем через посредство созданного им литературного героя - Заратустры:

        “ Я  учу  вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?

                ... Сверхчеловек - смысл земли. Пусть же ваша воля говорит:  да будет  сверхчеловек смыслом земли!

        ... Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью.

          В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке  можно  любить  только  то,  что  он переход и гибель.

        ... Я люблю всех тех, кто является тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как  провозвестники.

        Смотрите, я провозвестник  молнии и  тяжелая  капля  из  тучи;    но   эта  молния   называется  сверхчеловек “ [141, т. 2, с. 8 – 11].

        В чем же заключается, как и на основе чего осуществляется   переход    от   животного   к   сверхчеловеку (иными словами, возвышение человека до сверхчеловека)?

        “ Человечество  не  представляет собою развития к лучшему, или к сильнейшему, или к высшему, как в это до сих пор верят. “ Прогресс “ есть лишь современная идея, иначе говоря, фальшивая идея. Теперешний европеец по своей ценности глубоко  ниже европейца эпохи Возрождения, поступательное развитие решительно  не  представляет собою какой-либо необходимости повышения, усиления.

        Совсем в ином смысле, в единичных случаях на различных территориях земного шара и среди различных культур, удается проявление того, что фактически представляет собою высший тип, что по отношению к целому человечеству представляет род сверхчеловека. Такие счастливые случайности всегда бывали и всегда могут быть возможны. И при благоприятных обстоятельствах такими удачами  могут  быть   целые   поколения,  племена,   народы “  [там же, с. 634].

        «Всякое возвышение типа « человек» было до сих пор - и будет всегда - делом аристократического общества, как общества, которое верит в длинную лестницу рангов и в разноценность людей и которому в некотором смысле нужно рабство. Без пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий, постоянной привычкой господствующей касты смотреть испытующе и свысока на подданных, служащих ей орудием, и столь же постоянным упражнением ее в повиновении и повелевании, в порабощении и умении держать подчиненных на почтительном расстоянии, совершенно не мог бы иметь места другой, более таинственный пафос - стремление к увеличению дистанции в самой душе, достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний, словом, не могло бы иметь места именно возвышение типа «человек», продолжающееся « самопреодоление человека», - если употреблять моральную формулу в сверхморальном смысле. Конечно, не следует поддаваться гуманитарным обманам насчет истории возникновения аристократического общества (т. е. этого возвышения типа «человек» - ): истина сурова. Не будем щадить себя и скажем прямо, как   начиналась  до сих пор всякая высшая культура на земле! Люди, еще естественные по натуре, варвары в самом ужасном смысле слова, хищные люди, обладающие еще не надломленной силой воли и жаждой власти, бросались на более слабые, более благонравные, более миролюбивые расы, быть может занимавшиеся торговлей или скотоводством, или на старые, одряхлевшие культуры, в которых блестящим фейерверком остроумия и порчи сгорали остатки жизненной силы. Каста знатных была вначале всегда кастой варваров: превосходство ее заключалось прежде всего не в физической силе, а в душевной, - это были  более  цельные  люди (что на всякой ступени развития означает также и “ более цельные звери “) – [там же, с. 379].

        «Порядок  каст, высший господствующий закон, есть только санкция   естественного  порядка, естественная законность первого ранга, над которой не имеет силы никакой произвол, никакая «современная идея». В каждом здоровом обществе выступают, обусловливая друг друга, три физиологически разнопритягательных типа, из которых каждый имеет свою собственную гигиену, свою собственную область труда, особый род чувства совершенства и мастерства. Природа, а  не  Ману отделяет одних - по преимуществу сильных духом, других - по преимуществу сильных мускулами и темпераментом и третьих, не выдающихся ни тем, ни другим - посредственных: последние, как большинство, первые, как элита. Высшая каста - я называю ее кастой  немногих  - имеет, будучи совершенной, также и преимущества немногих: это значит - быть земными представителями счастья, красоты, доброты. Только наиболее одаренные духовно люди имеют разрешение на красоту, на прекрасное; только у них доброта не есть слабость. Pulchrum est paucorum hominum*[‡]: доброе есть преимущество. Ничто так не возбраняется им, как дурные манеры, или пессимистический взгляд, глаз, который  все видит в дурном  свете, или даже негодование на общую картину мира. Негодование - это преимущество чандалы; также и пессимизм. «Мир совершенен» - так

говорит инстинкт духовно одаренных, инстинкт, утверждающий жизнь: “несовершенство, все, что стоит  ниже  нас, дистанция, сама чандала, - все принадлежит к этому совершенству”. Духовно одаренные, как  самые  сильные, находят свое счастье там, где другие нашли бы свою погибель, -  в лабиринте, в жестокости к себе и другим, в исканиях; их удовольствие - это самопринуждение; аскетизм делается у них природой, потребностью, инстинктом. Трудную задачу считают они привилегией; играть тяжестями, которые могут раздавить других, - это их отдых ... Познание  для них форма подвижничества. - Такой род людей более всех достоин почтения - это не исключает того, что они самые веселые, радушные люди. Они господствуют не потому, что хотят, но потому, что они сушествуют; им не  предоставлена свобода быть вторыми. Вторые -   это стражи права, опекуны порядка  и  безопасности,  это  благородные  воины, это  прежде всего король, как высшая формула воина, судьи и хранителя закона. Вторые - это исполнители сильных духом, их ближайшая среда, то, что берет на себя все грубое  в господстве, их свита, их правая рука, их лучшие ученики.  Во  всем,   повторяю,     нет     ничего     произвольного, ничего “ деланного "; все, что   не  так, то сделано, - природа там опозорена... Порядок каст, иерархия, только и формирует высший закон самой жизни; разделение этих типов необходимо для поддержания общества, для того, чтобы сделать возможными высшие и наивысшие типы, - неравенство  прав есть только условие к тому, чтобы вообще существовали права. - Право есть привилегия. Преимущество каждого в особенностях его бытия. Не будем низко оценивать преимущества   посредственных. Жизнь, по мере   возвышения,  всегда становится    суровее,

-увеличивается холод, увеличивается ответственность. Ремесло, торговля, земледелие, наука, большая часть искусств, одним словом, все, что содержится в понятии  специальной  деятельности, согласуется только  с  посредственным - в возможностях и желаниях; подобному нет места среди исключений, относящийся сюда инстинкт одинаково противоречил бы как аристократизму, так и анархизму. Чтобы иметь общественную полезность, быть колесом, функцией, для этого должно быть естественное призвание:  не  общество, а род  счастья, к которому способно только большинство, делает из них интеллигентные машины. Для посредственностей быть посредственностью есть счастье; мастерство в одном, специальность  - это естественный инстинкт. Было бы совершенно недостойно более глубокого духа в посредственности самой по себе видеть нечто отрицательное. Она есть первая  необходимость для того, чтобы существовали исключения: ею обусловливается высокая культура” [там же, с. 685 – 686].

        Итак, Ницше вполне ясно и недвусмысленно утверждает, что духовное совершенствование человека - “ достижение все более возвышенных, более редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний              “- обусловливалось, обусловливается    и   всегда       будет     обусловливаться  “ аристократическим “ (иными словами, классовым) обществом. Возвышение человека до сверхчеловека возможно лишь для немногих и достигается благодаря тому, что большинство   людей,   представляющих   собою “ посредственности “ и остающихся таковыми, порабощаются и эксплуатируются этими немногими (между которыми существует разделение труда: высшие из них - мыслители, учителя, творцы духовных ценностей - лишь потребляют плоды этой эксплуатации, которую непосредственно осуществляют их “лучшие   ученики”,   правители  и  воины, “ берущие на себя все грубое в господстве “). Эти немногие, аристократы духа и меча, оказываются способными к самосовершенствованию, во-первых, благодаря навыкам господства и управления (Ницше совершенно однозначно выводит “ стремление к увеличению дистанции в самой душе “ из “ пафоса дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий “, а этот последний - из практики господства и манипулирования), а во-вторых - благодаря избытку досуга и богатства, обеспечиваемому эксплуатацией усредненного большинства:

        “ Богатство необходимо созидает аристократию расы, ибо оно позволяет выбирать самых красивых женщин, оплачивать лучших учителей, оно дает человеку чистоту, время для физических упражнений и прежде всего избавляет от отупляющего физического труда. В этом смысле оно создает все условия для возможности через несколько поколений научиться благородно  и красиво ступать и даже поступать:  большую свободу духа, отсутствие всего жалко-мелочного, унижения перед работодателем, грошовой скупости” [141, т. I, с. 450-451].

        Вполне естественно, что эксплуатацию и насилие Ницше считает сущностью всякой жизни, всюду и во все времена; а отрицание эксплуатации и насилия отождествляется им с отрицанием самой жизни.

        “ Взаимно воздерживаться от оскорблений, от насилия  и эксплуатации, соразмерять свою волю с волей другого - это можно считать в известном грубом смысле добронравием среди индивидуумов,  если даны нужные для этого условия (именно, их фактическое сходство по силам и достоинствам и принадлежность к   одной   корпорации). Но как только мы попробуем взять этот принцип в более широком смысле и по возможности даже сделать его   основным  принципом   общества, то он тотчас же окажется тем, что он и есть, - волей к  отрицанию  жизни, принципом распадения и гибели. Тут нужно основательно вдуматься в самую суть дела и воздержаться от всякой сентиментальной слабости: сама жизнь  по существу своему есть присваивание, нанесение вреда, преодоление чуждого  и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм, аннексия и по меньшей мере, по мягкой мере, эксплуатация, - но зачем же постоянно употреблять именно такие слова, на которые клевета наложила издревле свою печать? И та корпорация, отдельные члены которой, как сказано ранее, считают себя равными - а это имеет место во всякой здоровой аристократии - должна сама, если только она представляет собою живой, а не умирающий организм, делать по отношению к другим корпорациям все то, от чего воздерживаются ее члены по отношению друг к другу: она должна быть воплощенной волей к власти, она будет стремиться расти, усиливаться, присваивать, будет стараться достигнуть преобладания - и все это не в силу каких-нибудь нравственных или безнравственных принципов, а в силу того, что она  живет  и что жизнь и  есть  воля к власти. Но именно в этом пункте труднее всего сломить общие убеждения европейцев; теперь всюду мечтают, и даже под прикрытием науки, о будущем состоянии общества, лишенном “ характера эксплуатации “, - это производит на меня такое впечатление, как будто мне обещают изобрести жизнь, которая воздерживалась бы от всяких органических функций. “ Эксплуатация “ не является принадлежностью испорченного или несовершенного и примитивного общества: она находится в связи с  сущностью  всего живого, как основная органическая функция, она есть следствие действительной воли к власти, которая именно и есть воля жизни “    [141,  т.  2, с. 380-381].

        Из этого с необходимостью следует, что

“ в хорошей и здоровой аристократии существенно то, что она чувствует себя   не  функцией (все равно, королевской власти или общества), а смыслом  и высшим оправданием существующего строя - что она поэтому со спокойной совестью принимает жертвы огромного количества людей, которые должны быть подавлены и принижены ради нее до степени людей неполных, до степени рабов и орудий. Ее основная вера должна заключаться именно в том, что общество имеет право на существование  не  для общества, а лишь как фундамент и помост, могущий служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей задачи и вообще для высшего  бытия: ее можно сравнить с теми стремящимися к солнцу вьющимися растениями на Яве, - их называют  Sipo  Matador, которые охватывают своими ветвями ствол дуба до тех пор, пока не вознесутся высоко над ним, и тогда, опираясь на него, вволю распускают свою крону и выставляют напоказ свое счастье “ [там же, с. 380].

        Согласно Ницше, “ степень и характер родовитости человека (иными словами, его классовая принадлежность. - В. Б.) проникает его существо до последней вершины его духа “ [там же, с. 292]. В том числе и до той области его духа, которая ответственна за моральные устои этого человека.

        “ Странствуя по многим областям и утонченных и грубых моралей, господствовавших до сих пор или еще нынче господствующих на земле, я постоянно наталкивался на правильное совместное повторение и взаимную связь известных черт - пока наконец мне не предстали два основных типа и одно основное различие между ними.  Есть мораль господ  и мораль рабов;    спешу прибавить, что во всех высших и смешанных культурах мы видим также попытки согласовать обе морали, еще чаще видим, что они переплетаются одна с другою, взаимно не понимая друг друга, иногда  же упорно существуют бок о бок - даже в одном и том же человеке, в  одной  душе. Различение моральных ценностей возникли либо среди господствующей касты, которая с удовлетворением сознает свое отличие от подвластных ей людей, - либо среди подвластных, среди рабов и зависимых всех степеней. В первом случае, когда понятие “ хороший “ устанавливается господствующей кастой, отличительной чертой, определяющей ранг, считаются возвышенные, гордые состояния души. Знатный человек отделяет от себя существ, выражающих собою нечто противоположное таким возвышенным, гордым состояниям: он презирает их. Следует заметить, что в этой морали первого рода противоположение “ хороший “ и “ плохой “ значит то же самое, что “ знатный “ и “ презренный “,  - противоположение “ добрый “ и “ злой “ другого происхождения. Презрением клеймят человека трусливого, малодушного, мелочного, думающего об узкой пользе, а также недоверчивого, со взглядом исподлобья, унижающегося, - собачью породу людей, выносящую дурное обхождение, попрошайку-льстеца и прежде всего лжеца: все аристократы глубоко уверены в лживости простого народа. “Мы, правдивые “ - так называли себя благородные в Древней Греции. Очевидно, что обозначение моральной ценности прилагалось сначала к   людям, и только в отвлеченном виде и позже перенесено на поступки; поэтому историки морали делают большую ошибку, беря за исходную точку, например, вопрос: “ почему восхвалялся сострадательный поступок? “ Люди знатной породы чувствуют себя мерилом ценностей, они не нуждаются в одобрении, они говорят: “ что вредно для меня, то вредно само по себе “, они сознают себя тем, что вообще только и дает достоинство вещам, они созидают  ценности. Они чтут все, что знают в себе, - такая мораль есть самопрославление. Тут мы видим на первом плане чувство избытка, чувство мощи, бьющей через край, счастье высокого напряжения, сознание богатства, готового дарить и раздавать: и знатный человек помогает несчастному, но  не или почти не из сострадания, а больше из побуждения, вызываемого избытком мощи. Знатный человек чтит в себе человека мощного, а также такого, который властвует над самим собой, который умеет говорить и безмолвствовать, который охотно проявляет строгость и суровость по отношению к самому себе и благоговеет перед всем строгим и суровым. “Твердое сердце вложил Вотан в грудь мою “, говорится в одной старой скандинавской саге; и вполне верны эти    слова,    вырвавшиеся     из     души    гордого   викинга. Такая порода людей годится именно тем, что она создана  не  для сострадания, - отчего герой саги и предостерегает: “ у кого смолоду сердце не твердо, у того оно не будет твердым никогда “. Думающие так знатные и храбрые люди слишком далеки от морали, видящей в сострадании, или в альтруистических поступках, или в desinteressement отличительный признак нравственного; вера в самого себя, гордость самим собою, глубокая враждебность и ирония по отношению к “ бескорыстию “ столь же несомненно относятся к морали знатных, как легкое презрение и осторожность по отношению к сочувствию и “сердечной теплоте“. - Если кто  умеет  чтить, так это именно люди сильные, это их искусство, это изобретено ими. Глубокое уважение к древности и родовитости - все право зиждется на этом двойном уважении, - вера в предрассудки, благоприятствующие предкам и неблагоприятствующие потомкам, есть типичное в морали людей сильных; и если, обратно, люди  «современных идей» почти инстинктивно верят в “ прогресс “ и “ будущее “, все более и более теряя уважение к древности, то это уже в достаточной степени свидетельствует о незнатном происхождении этих “ идей “. Но более всего мораль людей властвующих чужда и тягостна современному вкусу строгостью своего принципа, что обязанности существуют только по отношению к себе подобным, что по отношению к существам более низкого ранга, по отношению ко всему чуждому можно поступать по благоусмотрению или “ по влечению сердца “ и, во всяком случае, находясь “ по ту сторону добра и зла “, - сюда может относиться сострадание и тому подобное. Способность и обязанность к долгой благодарности и долгой мести - и то и другое лишь в среде себе подобных, - изощренность по части возмездия, утонченность понятия дружбы,  до  известной  степени  необходимость  иметь  врагов (как бы в качестве отводных каналов для аффектов зависти, сварливости и заносчивости, - в сущности, для того, чтобы иметь возможность быть хорошим  другом)  - все это типичные признаки морали знатных, которая, как сказано, не есть мораль “ современных идей “, и оттого нынче ее столь же трудно восчувствовать, сколь трудно выкопать и раскрыть. - Иначе обстоит дело со вторым типом морали, с  моралью рабов. Положим, что морализировать начнут люди насилуемые, угнетенные, страдающие, несвободные, не уверенные в самих  себе и усталые, - какова будет их моральная оценка? Вероятно, в ней выразится пессимистически подозрительное отношение ко всей участи человека, быть может даже осуждение человека вместе с его участью. Раб смотрит недоброжелательно на добродетели сильного: он относится скептически и с недоверием,  с   тонким недоверием ко всему  “хорошему “, что чтится ими - ему хочется убедить себя, что само счастье их не истинное. Наоборот, он окружает ореолом и выдвигает на первый план такие качества, которые служат для облегчения существования страждущих: таким образом входят в честь сострадание, услужливая, готовая на помощь рука, сердечная теплота, терпение, прилежание, кротость и дружелюбие, - ибо здесь это наиполезнейшие качества и почти единственные средства, дающие возможность выносить бремя существования. Мораль рабов по существу своему есть мораль полезности. Вот где источник возникновения знаменитого противоположения  “добрый “ и “злой “ - в категорию злого зачисляется все мощное и опасное, обладающее грозностью, хитростью и силой, не допускающей презрения. Стало быть, согласно морали рабов, “злой“ возбуждает страх;  согласно  же    морали     господ,      именно  “хороший “ человек возбуждает и стремится возбуждать страх, тогда как “плохой “ вызывает к себе презрение. Контраст становится особенно резким, когда в конце концов  как  необходимое  следствие  рабской  морали  к  чувству,  возбуждаемому “ добрым “ человеком в ее духе, примешивается некоторое пренебрежение - пусть даже легкое и благодушное, ибо добрый, по понятиям рабов, должен быть во всяком случае неопасным человеком: он добродушен, легко поддается обману, быть может, немножко глуп, un bonhomme. Всюду, где мораль рабов является преобладающей, язык обнаруживает склонность к сближению слов “ добрый “ и  “ глупый “. - Последнее коренное различие: стремление к свободе,  инстинктивная жажда счастья и наслаждений, порождаемых чувством свободы, столь же необходимо связана с рабской моралью и моральностью, как искусство и энтузиазм в благоговении и преданности является регулярным симптомом аристократического образа мыслей и аристократической оценки вещей. - Отсюда понятно само собою, отчего любовь, как страсть  - эта наша, европейская специальность, непременно должна быть знатного происхождения: как известно, она изобретена провансальскими трубадурами, этими великолепными и изобретательными представителями “ gai saber “ , которым Европа  обязана столь многим и почти что своим собственным существованием” [там же, с. 381 – 384].

         Мы просим у читателей прощения за столь длинную цитату. Но не привести ее целиком и без изъятий было бы смертным грехом против самих читателей: настолько полно, ярко, образно она демонстрирует конкретный процесс  сознательного  использования Ницше  метода классового анализа (разумеется, сам Ницше не называл его этим именем. Однако от этого данный метод не перестал быть самим собой) при исследовании морали. Данная цитата неопровержимо свидетельствует о том, что Ницше отнюдь не был  чужд тот “ классовый подход “, который высмеивается и оплевывается - особенно в сфере морали, то есть там, где его в данном случае и применил Ницше - “ многими, слишком многими “ его почитателями.  

Разумеется, классовый подход Ницше совершенно по-иному мировозренчески обоснован, чем классовый подход Маркса и марксистов. Последние объясняют деление общества на классы, ища его происхождение в системе производственных отношений, развитие которых обусловливается развитием производительных сил человечества. Ницше же утверждал,    что    корни   классового (разумеется, он употреблял другие термины) деления общества лежат в биологической природе человека.

        “ Для всякого высшего света нужно быть рожденным; говоря яснее, нужно быть  зачатым  для него “    [там   же, с. 338].

«Из души человека нельзя изгладить того, что больше всего любили делать и чем постоянно занимались его предки: были ли они, например, трудолюбивыми скопидомами, неразлучными с письменным столом и денежным сундуком, скромными и буржуазными в своих вожделениях (Ницше знал только вожделения буржуазии XYI - XIX вв., отнюдь не достигшие размаха вожделений буржуазии XX в. - так же, как и могуществу буржуазии XIX в. было далеко до могущества современных монополий. - В.Б.), скромными также и в своих добродетелях; были ли они привычны повелевать с утра до вечера, склонны к грубым удовольствиям и при этом, быть может, к еще более грубым обязанностям и ответственности; или, наконец, пожертвовали ли они некогда своими привилегиями рождения и собственности, чтобы всецело отдаться служению своей вере - своему «Богу» - в качестве людей, обладающих неумолимой и чуткой совестью, краснеющей от всякого посредничества. Совершенно невозможно, чтобы человек не унаследовал от своих родителей и предков их качеств и пристрастий, что бы ни говорила против этого очевидность. В этом заключается проблема расы. Если мы знаем кое-что о родителях, то позволительно сделать заключение о детях: отвратительная невоздержанность, затаенная зависть, грубое самооправдывание - три качества, служившие во все времена неотъемлемой принадлежностью плебейского типа, - все это должно перейти к детям столь же неизбежно, как испорченная кровь; и с помощью самого лучшего воспитания и образования можно достигнуть лишь обманчивой маскировки такого наследия» [там же, с.389].

Как писал С.Ф. Одуев, «здесь ставится знак равенства между биологической эволюцией человека как рода и социальной стратификацией, осуществляющейся вертикально в соответствии с превратно истолкованной  биологической закономерностью... возвышение некоторых избранных существ над людской массой окажется не чем иным, как их предельным подъемом по лестнице страт, а сама сага о сверхчеловеке - методологическим приемом оправдания социальной иерархии при помощи биологической символики» [164, стр.69].

 «Мучительное, страшное зрелище представилось мне: я отдернул завесу с испорченности человека. В моих устах это слово свободно по крайней мере от одного подозрения: будто бы оно заключает в себе моральное обвинение. Слово это - я желал бы подчеркнуть это еще раз - лишено морального смысла, и притом в такой  степени, что испорченность эта как раз ощущается мною сильнее всего именно там, где до сих пор наиболее сознательно стремились к «добродетели», к «божественности». Я понимаю испорченность, как об этом можно уже догадаться, в смысле decadence: я утверждаю, что все ценности, к которым в настоящее время человечество стремится, как к наивысшим, - суть ценности decadence.

Я называю животное - род, индивидуум - испорченным, когда оно теряет свои инстинкты, когда оно выбирает, когда оно предпочитает то, что ему вредно. История «высоких чувств», «идеалов человечества» - может быть, именно мне нужно ею заняться - была бы почти только выяснением того, почему человек так испорчен. Сама жизнь ценится мною, как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: где недостает воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостает этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности» [141, т.2, с.635].

Критическое рассмотрение самых разных форм и проявлений этого «упадка» проходит красной нитью через все произведения Ницше. Начиная с «Заратустры», эта нить превращается в толстый канат: Ницше с полной отчетливостью и ясностью осознает эту свою проблему и делает ее основной проблемой всех последующих произведений (включая «Ессе Номо»). Ницше рисует жуткую для него картину измельчания и вырождения человечества, утраты воли к власти господствующими классами и размягчения их нравов, утверждения «стадной» морали рабов в качестве господствующей, и как следствие всего этого - политической демократии, подъема рабочего движения, распространения в массах бунтарских настроений, а среди интеллигенции - нигилистической философии, проповедующей равенство, человеколюбие, учение о прогрессе и отрицающей традиционные ценности (такие, как рыцарская честь, благородство аристократической крови, воинская доблесть, благоговение перед старшими и т.д.). Его сочинения пересыпаны ругательствами по адресу анархистов, социалистов, нигилистов, феминисток и т.д. Вот несколько пассажей такого рода:

«Кого более всего я ненавижу между теперешней сволочью? Сволочь социалистическую, апостолов чандалы, которые хоронят инстинкт, удовольствие, чувство удовлетворенности рабочего с его малым бытием, - которые делают его завистливым, учат его мести...» [Там же, с.686].

«Глупость, в сущности вырождение инстинкта, являющееся ныне причиной всех глупостей, заключается в том, что существует рабочий вопрос. Об известных вещах не спрашивают: первый императив инстинкта. - Я совершенно не понимаю, что хотят сделать с европейским рабочим, после того как из него сделали вопрос. Он чувствует себя слишком хорошо, чтобы не спрашивать все более и более, все с большей нескромностью. В конце концов он имеет на своей стороне великое множество. Совершенно исчезла надежда, что тут слагается в сословие скромная и довольная собою порода человека, тип китайца: а это было бы разумно, это было бы именно необходимо. Что же сделали? - Все, чтобы уничтожить в зародыше даже предусловие для этого, - инстинкты, в силу которых рабочий возможен как сословие, возможен для самого себя, разрушили до основания самой непростительной бессмыслицей. Рабочего сделали воинственным, ему дали право союзов, политическое право голоса: что же удивительного, если рабочий смотрит нынче на свое существование уже как на бедствие (выражаясь морально, как на несправедливость)?  Но  чего хотят? спрашиваю еще раз. Если хотят цели, то должны хотеть и средств: если хотят рабов, то надо быть дураками, чтобы воспитывать их для господства» [там же, с.617].

«Людей, замышляющих общественный переворот, следует разделять на таких, которые хотят достигнуть этим чего-либо для себя самих, и на таких, которые имеют при этом в виду своих детей и внуков. Последние опаснее всего: ибо им присуща вера и спокойная совесть бескорыстных людей. Остальных можно удовлетворить: господствующее общество еще достаточно богато и разумно для этого. Опасность начинается, когда цели становятся безличными; революционеры из безличного интереса имеют право рассматривать всех защитников существующего порядка как людей, лично заинтересованных, и потому чувствовать себя выше последних» [141, т. I, с.437].

Когда Ницше писал книгу «Человеческое, слишком человеческое», которую мы только что процитировали, он еще не пришел к выводу, что насилие составляет сущность жизни, а ослабление инстинкта насилия означает вырождение и измельчание человеческой породы. Поэтому в то время он полемизировал с социалистами совершенно в духе либеральных демократов:

«Когда социалисты показывают, что распределение собственности в современном человечестве есть последствие бесчисленных несправедливостей и насилия, и in summa отвергают обязательство в отношении столь неправомерно обоснованного владения, то они видят лишь нечто единичное. Все прошлое старой культуры построено на насилии, рабстве, обмане, заблуждении; но мы сами, наследники всех этих условий или даже сгустки всего этого прошлого, не можем отменить самих себя и не должны стремиться выделить из себя единичную часть. Несправедливый образ мыслей содержится и в душах неимущих, они не  лучше, чем имущие, и не имеют никакого морального преимущества, ибо некогда их предки были имущими. Не насильственные новые распределения необходимы, а постепенные пересоздания образа мыслей; справедливость должна стать во всех большей, инстинкт насилия должен всюду ослабеть» [там же, с.436].

С тех пор много воды утекло. Автор «Заратустры», «По ту сторону добра и зла» и «Антихриста» отбросил прочь кроткие увещания и перешел к языку угроз. Теперь у него язык не повернулся бы сказать, что «неимущие не имеют никакого морального преимущества, ибо некогда их предки были имущими»; теперь сама мысль о том, что «имущие» должны оправдываться перед «неимущими», показалась бы ему святотатством. Теперь он клеймил ослабление инстинкта насилия у представителей «расы господ». Однако кое-что у Ницше так и не изменилось: это его враждебность к «людям, замышляющим общественный переворот», врагам существующего порядка. Просто Ницше довел свою позицию идеолога господствующих классов до логического завершения, поняв, что демократия - это палка о двух концах: в данный момент она помогает успокоить бунтующих рабов и договориться с ними, зато в будущем рабы, получившие определенные права и использующие их для своего усиления, могут попробовать развить столь удачно начавшееся наступление и завоевать новые рубежи.

«Наши учреждения не стоят больше ничего - это общее мнение. Но в этом виноваты не они, а мы. После того как у нас пропали все инстинкты, из которых вырастают учреждения, для нас пропали вообще учреждения, потому, что мы (обратите внимание на это «мы». Здесь речь идет отнюдь не о «людях вообще», но о тех, кто способен создавать «учреждения», то есть о «расе господ». Ницше сознательно отождествляет себя с господствующими классами. - В.Б.)  уже негодны для них. Демократизм был во все времена упадочной формой организующей силы:  уже в «Человеческом, слишком человеческом» (то есть уже тогда, когда Ницше еще отнюдь не был свободен от многих демократических воззрений. - В.Б.) я охарактеризовал современную демократию со всеми ее половинчатостями, вроде «Германской империи», как упадочную форму государства. Чтобы существовали учреждения, должна существовать известная воля, инстинкт, императив, антилиберальный до злобы: воля к традиции, к авторитету, к ответственности на столетие вперед, к солидарности цепи поколений вперед и назад in infinitum. Если эта воля налицо, то основывается нечто подобное imperium Romanum; или подобное России, единственной державе, которая нынче является прочной (о, святая простота! Мы еще увидим примеры ницшевой наивности и ее причину. -В.Б.), которая может ждать, которая еще может нечто обещать, - России, противопонятию жалкому европейскому партикуляризму и нервозности, вступившим в критический период с основанием Германской империи...» [141, т.2, с.615-616].

Итак, Ницше мечтает о недемократическом, открыто диктаторском по своему характеру государстве, которое прочно держит в своих руках «хорошая, здоровая аристократия». Эта мечта вполне соответствует социальному идеалу Ницше - иерархическому, кастовому общественному строю, доведенному до последовательного завершения и застывшему в своей завершенности на века и тысячелетия. Правда, в его произведениях встречаются фрагменты, которые, по мнению многих почитателей Ницше, несовместимы с приведенной выше цитатой:

«Кое-где существуют еще народы и стада, но не у нас, братья мои: у нас есть государства».

Государство? Что это такое? Итак, слушайте меня, ибо теперь я скажу вам свое слово о смерти народов.

Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: «Я, государство, есмь народ».

Это - ложь! Созидателями были те, кто создали народы и дали им веру и любовь: так служили они жизни.

Разрушители - это те, кто ставит ловушки для многих и называет их государством: они навесили им меч и навязали им сотни желаний.

...Рождается слишком много людей: для лишних изобретено государство!

Смотрите, как оно их привлекает к себе, это многое множество! Как оно их душит, жует и пережевывает!

«На земле нет ничего больше меня: я упорядочивающий перст Божий» - так рычит чудовище. И не только длинноухие и близорукие опускаются на колени!

Ах, даже вам, великие души, нашептывает оно свою мрачную ложь! Ах, оно угадывает богатые сердца, охотно себя расточающие!

…Героев и честных людей хотел бы он уставить вокруг себя, новый кумир! Оно любит греться в солнечном сиянии чистой совести, - холодное чудовище!

          ...Посмотрите же на этих лишних людей! Они крадут произведения изобретателей и сокровища мудрецов: культурой называют они свою кражу - и все обращается у них в болезнь и беду!

          Посмотрите же на этих лишних людей! Они всегда больны, они выблевывают свою желчь и называют это газетой. Они проглатывают друг друга и никогда не могут переварить себя.

          Посмотрите же на этих лишних людей! Богатства приобретают они и делаются от этого беднее. Власти хотят они, и прежде всего рычага власти, много денег, - эти немощные!

          Посмотрите, как лезут они, эти проворные обезьяны! Они лезут друг на друга и потому срываются в грязь и пропасть.

          Все они хотят достичь трона: безумие их в том - будто счастье  восседало бы на троне! Часто грязь восседает на троне - а часто и трон на грязи.

          По-моему, все они безумцы, карабкающиеся обезьяны и находящиеся в бреду. По-моему, дурным запахом несет от их кумира, холодного чудовища; по-моему, дурным запахом несет от всех этих служителей кумира.

           Братья мои, разве хотите вы задохнуться в чаду их пастей и вожделений! Скорее разбейте окна и прыгайте вон!

           Избегайте же дурного запаха! Сторонитесь идолопоклонства лишних людей!

           Избегайте же дурного запаха! Сторонитесь дыма этих человеческих жертв!

         Свободною стоит для великих душ и теперь еще земля. Свободных много еще мест для одиноких и для тех, кто одиночествует  вдвоем, где веет благоухание тихих морей.

Еще свободной стоит для великих душ свободная жизнь. Поистине, кто обладает малым, тот будет тем меньше обладаем: хвала малой бедности!

Там, где кончается государство, и начинается человек, не являющийся лишним: там начинается песнь необходимых, мелодия, единожды существующая и невозвратная.

Туда, где кончается государство, - туда смотрите, братья мои! Разве вы не видите радугу и мосты, ведущие к сверхчеловеку? -

Так говорил Заратустра» [там же, с.35-37].

        И тот же самый автор немногим позже писал:                                       

        «Чем измеряется свобода, как у индивидов, так и у народов? Сопротивлением, которое должно быть побеждено, и трудом, который расходуешь, чтобы оставаться наверху. Высший тип свободных людей следовало бы искать там, где постоянно побеждается высшее сопротивление: в пяти шагах от тирании, у самого порога опасности рабства. Это верно психологически, если понимать здесь под «тираном» непреклонные и страшные инстинкты, требующие по отношению к себе maximum авторитета и дисциплины, - прекраснейший тип этого Юлий Цезарь; это верно также и в политическом отношении, стоит лишь проследить ход истории. Народы, имевшие какую-либо ценность, ставшие ценными, никогда не делались таковыми под влиянием либеральных учреждений: великая опасность делала из них нечто заслуживающее уважения, опасность, которая впервые знакомит нас с нашими средствами помощи, нашими добродетелями, с нашим оружием, с нашим духом, - которая принуждает нас быть сильными... Первый принцип: надо иметь необходимость быть сильным - иначе им не будешь никогда. - Те огромные теплицы для сильной, для сильнейшей породы людей, какая когда-либо доселе существовала, аристократические государства, подобные Риму и Венеции, понимали свободу как раз в том смысле, в каком я понимаю это слово: как нечто такое, что имеешь и не имеешь, чего хочешь, что завоевываешь...» [Там же, с.615.]

Казалось бы, одна цитата другую съесть готова. Но не будем спешить с выводами, как это делают те, кто объявляет Ницше совершенно иррациональным и алогичным философом, чьи взгляды лишены какой бы то ни было системы.

Внимательные читатели книги «Так говорил Заратустра» не могут не обратить внимание на то, что взгляды героя книги (=автора) описываются Ницше в их развитии. Да Ницше и сам подчеркивает это различными средствами, вплоть до чисто формальных - такого, например, типа:

         «После этого Заратустра опять возвратился в горы, в уединение своей пещеры, и избегал людей... Так проходили у одинокого месяцы и годы; но мудрость его росла и причиняла страдания своей полнотою» [там же, с.58].

Приведенная выше цитата о государстве (из книги «Так говорил Заратустра») соответствует относительно раннему этапу развития мировоззрения Ницше (а именно, тому времени, когда он писал «Человеческое, слишком  человеческое»), который ознаменован такими его мыслями:

«...раз уже всякая политика сводится к тому, чтобы сделать сносной жизнь возможно большему числу людей, то следует предоставить этому возможно большему числу и определить, что оно разумеет под сносной жизнью; и если оно доверяет своему разуму в отыскании верных средств для этой цели, то какой смысл - сомневаться в нем? Ведь они именно и хотят быть кузнецами своего счастья и несчастья; и если это чувство самоопределения, эта гордость теми пятью - шестью понятиями, которые таит и выносит на свет их голова, действительно делает им жизнь столь приятной, что они охотно выносят роковые последствия своей ограниченности, - то против этого вряд ли можно что возразить, при условии, что ограниченность не заходит слишком далеко и не требует, чтобы все в этом смысле стало политикой, чтобы каждый жил и действовал по такому мерилу. А именно, прежде всего некоторым людям должно быть, более чем когда-либо, дозволено воздерживаться от политики и немного отходить в сторону; ведь и их к этому влечет радость самоопределения: и некоторая гордость также, быть может, заставляет молчать, когда говорят слишком многие или вообще многие. Затем, этим немногим следует простить, если они не придают особого значения счастью многих, будь то народы или классы населения, и иногда позволяют себе ироническую гримасу; ибо их серьезность заключается в другой области, их счастье есть иное понятие, и не всякая неуклюжая рука, только потому, что у нее пять пальцев, способна охватить их цель. Наконец - и это право, вероятно, будет труднее всего приобрести, но оно тоже должно принадлежать им - время от времени наступает мгновение, когда они выходят из своего молчаливого одиночества и снова испытывают силу своего голоса; а именно, они тогда перекликаются между собой как заблудившиеся в лесу, чтобы подать знак и внушить бодрость друг другу; при этом, конечно, раздается многое, что дурно звучит для ушей, для которых оно не предназначено». [141, т.1, с.430-431].

        Мы видим, что Ницше - автор «Человеческого, слишком человеческого» (так сказать, молодой Заратустра) выступает за уход «высших людей» от политики, от активной общественной деятельности. Но мы также видим, что в данном фрагменте имеется в виду уход от политики именно демократического государства, которое пытается «сделать сносной жизнь возможно большему числу людей». Если бы «высшие люди» проявили интерес к такого рода общественной деятельности и занялись ею, то это означало бы, что они опустились на колени перед чуждым им государством толпы. И в речи своего Заратустры Ницше наделяет государство такими характеристиками, какими он обычно наделяет именно демократические государства.

 «Рождается слишком много людей: для лишних изобретено государство! Смотрите как оно их привлекает к себе, это многое множество! Как оно их душит, жует и пережевывает!»

 «Часто грязь восседает на троне - а часто и трон на грязи».

Что же касается «лишних людей», у которых «все обращается в болезнь и беду», которые «выблевывают свою желчь и называют это газетой», то они куда больше походят на демократических политиков, чем на Цезаря и Наполеона (как их изображал Ницше).

Разумеется, для ницшевских «высших людей» запах, исходящий от таких политиков и такого государства, есть дурной запах. И если они (подобно Ницше - автору «Человеческого, слишком человеческого», еще не написавшему «Так говорил «Заратустра» и более поздние  произведения) считают, что:

«В этом ничего уже нельзя изменить, и ради этого бесполезно даже пошевелить пальцем» [там же, с.430], - то им, естественно, остается только один выход: уйти от такого государства куда подальше.

Правда, «дозаратустровский» Ницше, считавший, что «инстинкт насилия должен всюду ослабеть», не жаловал и те «аристократические государства», которые «постзаратустровский» Ницше восхвалял как «теплицы для сильнейшей породы людей». Однако критику такого рода государств он счел нужным применить лишь как подсобное средство для критики... социализма.

 «Социализм есть фантастический младший брат почти отжившего деспотизма, которому он хочет наследовать; его стремления, следовательно, в глубочайшем смысле слова реакционны. Ибо он жаждет такой полноты государственной власти, какою обладал только самый крайний деспотизм, и он даже превосходит все прошлое тем, что стремится к  формальному уничтожению личности; последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он хочет реформировать ее, превратив ее в целесообразный орган коллектива. В силу своего родства он всегда появляется  поблизости всякой чрезмерно развитой власти, как старый типичный социалист Платон - при дворе сицилийского тирана; он приветствует цезаристское могущественное государство века (а при случае и содействует ему), потому что, как сказано, он хочет стать его наследником. Но даже это наследство было бы не достаточно для его целей, он нуждается в такой верноподданнической покорности всех граждан абсолютному государству, какая еще не существовала доселе (за подобные тирады Ницше очень любит немалая часть тех интеллигентов из СНГ и стран Восточной Европы, которые его читали. - В.Б.); и так как он уже не может рассчитывать на старое религиозное благоговение перед государством, а, напротив, непроизвольно должен содействовать его устранению - потому что он стремится к устранению всех существующих государств, - то ему остается лишь надеяться на краткое и случайное существование с помощью самого крайнего терроризма. Поэтому он втайне подготовляется к террористической власти и вбивает в голову полуобразованных масс, как гвоздь, слово «справедливость», чтобы совершенно лишить их разума (после того, как этот разум уже сильно пострадал от полуобразованности) и внушить им добрую совесть для той злой игры, которую они должны разыграть. - Социализм может послужить к тому, чтобы особенно грубо и внушительно убедить в опасности всякого накопления государственной власти и в этом смысле внушить вообще недоверие к государству. Когда его хриплый голос присоединяется к боевому кличу «как можно больше государства», то сначала этот клич становится шумнее, чем когда-либо; но скоро с тем большей силой доносится и противоположный клич: «как можно меньше государства!»» [там же, с.446-447].

Такая критика деспотического государства есть не что иное, как плод отвращения представителя «касты немногих», не желающего «брать на себя все грубое в господстве», испытывающего отвращение к этому «грубому», но еще не до конца понявшего, что без этого «грубого» - без государства, в котором осуществляют власть «исполнители сильных духом, их ближайшая среда, их правая рука, их лучшие ученики» - «сильных духом» просто затрут. Их поглотит «многое множество», в руках которого государство становится дурно пахнущим для Ницше и ему подобных. В отличие от «дозаратустровского» Ницше, поздний Ницше уже понимал это до конца.

То, что Ницше и до написания «Заратустры» был сознательным идеологом господствующих классов, доказывается следующими его рассуждениями того периода:

        «Более высокая культура сможет возникнуть лишь там, где существуют две различные общественные касты: каста работающих и каста праздных, способных к истинному досугу; или, выражаясь сильнее: каста принудительного труда и каста свободного труда. Точка зрения распределения счастья несущественна, когда дело идет о создании высшей культуры; но во всяком случае каста праздных более доступна страданиям, более страдает, ее довольство жизнью меньше, ее задача - более велика. И если еще имеет место обмен членами между обеими кастами, так что более тупые, менее одухотворенные семьи и личности из высшей касты перемещаются в низшую, и, наоборот, более свободные личности низшей касты получают доступ в высшую, - то достигнуто состояние, за пределами которого видно лишь открытое море неопределенных желаний. - Так говорит нам еле доносящийся до нас голос древнего времени; но где есть еще уши, которые могли бы услышать его?» [Там же, с.431.]

Ницше всегда оставался самим собой. Поздний Ницше отличался от раннего только тем, что окружающая действительность заставила его лучше прислушаться к «голосам древнего времени» и уловить приятные слуху «высшего человека» ноты в мерном топоте легионов Цезаря. Этим и объясняются практически все «нестыковки» между его различными высказываниями о государстве и политической жизни общества.

 «Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир - больше, чем долгий.

Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою!

Можно молчать и сидеть смирно, только когда есть стрелы и лук; иначе болтают и бранятся. Да будет ваш мир победою!

Вы говорите, что благая цель освящает даже войну? Я же говорю вам, что благо войны освящает всякую цель.

Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. Не ваша жалость, а ваша храбрость спасала доселе несчастных.

Что хорошо? спрашиваете вы. Хорошо быть храбрым. Предоставьте маленькими девочкам говорить: «быть добрым - вот что мило и в то же время трогательно» [141, т.2, с.34].

Тех, кто хотел бы видеть в Ницше противника «насилия над личностью», всегда коробили эти великолепные афоризмы, столь охотно использовавшиеся теоретиками фашизма и геббельсовским министерством пропаганды. Приходилось перетолковывать их в том смысле, что Ницше, мол, имел здесь в виду битвы «в духе», идейные битвы, теоретические турниры. Сделать это было не так уж трудно: подходящие для этого цитаты из Ницше нашлись тут же, рядом.

 «И если вы не можете быть подвижниками познания, то будьте по крайней мере его ратниками. Они спутники и предвестники этого подвижничества.

...Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли! И если ваша мысль не устоит, все-таки ваша честность должна и над  этим праздновать победу!» [Там же, с.33-34.]

Вроде бы убедительно. Но давайте зададимся вопросом: а имел ли бы Ницше что-нибудь против того толкования вышеназванных афоризмов, которое дали идеологи германского империализма, если бы знал о нем?

Ответ на это мы найдем с помощью ключа, скрытого в четвертой части «Заратустры».

 «Заратустра не ходил еще и часу в горах и лесах своих, как вдруг увидел он странное шествие. …шли два короля, украшенные коронами и красными поясами и пестрые, как птица фламинго; они гнали перед собой нагруженного осла».

Оказалось, что эти короли покинули свои царства, своих приближенных, своих подданных, ибо для них было «лучше жить среди отшельников и козопасов, чем среди нашей раззолоченной, лживой, нарумяненной черни, - хотя бы она и называла себя «хорошим обществом»,- хотя бы она и называла себя «аристократией». Но в ней все лживо и гнило, начиная с крови, благодаря застарелым дурным болезням и еще более дурным исцелителям.

...Все у нас лживо и гнило. Никто уже не умеет благоговеть: этого именно мы все избегаем. Это заискивающие,  назойливые собаки, они золотят пальмовые листья.

...мы, короли, сами стали поддельными, ...мы обвешаны и переодеты в старый, пожелтевший прадедовский блеск, ...мы лишь показные медали для глупцов и пройдох и для всех, кто ведет сегодня торговлю с властью!

Мы не первые - надо, чтобы мы казались первыми: мы устали и пресытились наконец этим обманом.

От отребья отстранились мы, от всех этих горлодеров и пишущих навозных мух, от смрада торгашей, от судороги честолюбий и от зловонного дыхания».

Рыбак рыбака видит издалека. Заратустра, почуяв в двух королях родственные себе души, представился им и выслушал поток дифирамбов в свой адрес:

          «О Заратустра, как хорошо сделали мы, что пришли повидать тебя!

           Ибо враги твои показывали нам образ твой в своём зеркале: там являлся ты в гримасе демона с язвительной улыбкой его; так что мы боялись тебя.

           Но разве это помогло! Ты продолжал проникать в уши и сердца наши своими изречениями. Тогда сказали мы наконец: что нам до того, как он выглядит!

           Мы должны его слышать, его, который учит: «любите мир как средство к новым войнам, и короткий мир больше, чем долгий!»

           Никто не произносил ещё таких воинственных слов: « Что хорошо? Хорошо быть храбрым. Благо войны освящает всякую цель».

           О Заратустра, кровь наших отцов заволновалась при этих словах в нашем теле: это была как бы речь весны к старым бочкам вина.

Когда мечи скрещивались с мечами, подобно змеям с красными пятнами, тогда жили отцы наши полною жизнью: всякое солнце мира казалось им бледным и холодным, а долгий мир приносит позор.

           Как они вздыхали, отцы наши, когда они видели на стене совсем светлые, притуплённые мечи! Подобно им жаждали они войны. Ибо меч хочет упиваться кровью и сверкает от желания».

           А что же Заратустра?

           « Пока короли говорили с жаром, мечтая о счастье отцов своих, напало на Заратустру сильное желание посмеяться над пылом их: ибо было очевидно, что короли, которых он видел перед собой, были очень миролюбивые короли, со старыми, тонкими лицами».

             Таким образом, Заратустру позабавило то, что короли были не способны реализовать на практике своё (совпадающее с фашистским) толкование его слов. И только!

              Но этого мало. Оказывается, Заратустра счёл нужным ещё и поощрить двух королей:

              « Пещере моей будет оказана честь, если короли будут сидеть в ней и ждать: но, конечно, долго придётся Вам ждать!

Так что ж! Где же учатся сегодня лучше ждать, как не при дворах? И вся добродетель королей, какая у них еще осталась, - не называется ли она сегодня  умением ждать?» [Там же, стр.175-178.]    

         Ждать королям пришлось недолго. Всего через четырнадцать лет после  смерти Ницше разразилась первая мировая война. Правда, королям в ней сильно не повезло; но у них остались наследники, которые через двадцать лет вновь воплотили в жизнь мечты королей «о счастье отцов своих» и дали всему человечеству возможность в полной мере насладиться этим счастьем.    

         Следует особо отметить, что с королями беседовал отнюдь не тот, молодой Заратустра, который призывал «братьев своих» бежать от государства и от политики; нет, это уже был седовласый Заратустра, подводящий итоги своей мудрости. И в этих итогах не нашлось места ни иллюзиям молодости  насчет спасительного пути «туда, где кончается государство», ни ограниченному толкованию проповеди войны  как проповеди только и      исключительно «войны за свои мысли».          

         Итак, проповедь Заратустры «О войне и воинах» милитаристы и  их идеологи поняли именно так, как того и хотел Ницше. Между прочим, апология  войны не есть плод творчества только позднего Ницше. Уже в «Человеческом, слишком человеческом» он писал:

         «Война необходима. Только мечтательность и прекраснодушие могут ожидать от человечества еще многого ( или даже  особенно многого), когда оно разучится вести войны. Доселе же нам неведомы иные средства, которые могли бы так же сильно и верно, как всякая великая война, внушать слабеющим народам такую грубую походную энергию, такую глубокую безличную ненависть, такое хладнокровие убийцы со спокойной совестью , такой общий организованный пыл в уничтожении врага, такое гордое равнодушие к великим потерям, к своей собственной жизни и к жизни близких, такой глухой, подобный землетрясению, трепет души; пробивающиеся здесь ручьи и потоки, которые, правда, катят с собой камни и всякий сор и уничтожают поля нежных культур, позднее, при благоприятных обстоятельствах, с новой силой приводят во вращение механизмы духовной мастерской. Культура отнюдь не может  обойтись без страстей, пороков и злобы.—Когда римляне в императорскую эпоху несколько утомились от войн, они пытались обрести новую силу в травле зверей , в битвах гладиаторов и в преследовании христиан. Современные англичане, которые в общем также, по-видимому, отказались от войны, прибегают к иному средству, чтобы возродить исчезающие силы : они пускаются в те путешествия, мореплавания, восхождения на горы, которые предпринимаются будто бы с научными целями, в действительности же для того, чтобы из всякого рода приключений и опасностей привезти домой избыточную силу. Придётся, вероятно, изобрести ещё немало  подобных суррогатов  войны, но именно из них будет всё более  уясняться, что такое высокоразвитое и потому неизбежно вялое человечество, как современное европейское человечество, нуждается не только вообще в войне, но даже в величайшей и ужаснейшей войне – т.е. во временном возврате к варварству, - чтобы не потерять из-за средств к культуре самой своей культуры и жизни» [141,т.1,с.449—450].

        Действительность XX века превзошла самые оптимистические надежды Ницше. Только вот культуре и самой жизни человечества грозит гибель не столько от «средств к культуре», сколько от таких средств «возродить исчезающие силы», как стратегические ракеты с ядерными боеголовками.

Исключительно ярко Ницше проявляет свою сущность как философского представителя господ и эксплуататоров в своём учении об отношениях между мужчиной и женщиной.

«Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина - для отдохновения воина; всё остальное - глупость.

…Счастье мужчины называется: я хочу. Счастье женщины называется: он хочет.

… « Дай мне, женщина, твою маленькую истину», -- сказал я. И так говорила старушка:

« Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку!»—

               Так говорил Заратустра»[141,т.2,с.47—48].

Как писал М.Г. Лейтейзен: « Если в повседневной жизни мы по отношению мужчины к женщине можем часто испытать, узнать его, если в отношении мужчины к женщине проявляются такие черты его, слабости его, которые иначе остались бы от нас скрытыми, то таким же пробным камнем может оказаться женщина, отношение к женщине для писателя или мыслителя, выражающих идеологию того или другого класса. Их отношение к женщине, к браку, к семье может помочь нам определить, какой именно класс они представляют. Конечно, это признак не основной и не главный, но в числе прочих и он имеет своё место» [108,с.109].

Семейные отношения в классовом обществе, делящемся на господ и подчинённых, являются отношениями господства и подчинения. Они порождают в головах людей, вступающих в эти отношения, соответствующую систему ценностей, согласно которой хорошо, красиво и морально мужчине быть хозяином, а женщине его собственностью. Поэтому для последовательного философа господствующих классов, оправдывающего и освящающего отношения господства и подчинения, было бы вполне естественно не делать в этом вопросе исключения для семьи и принять вышеупомянутую систему ценностей. Ницше так и поступает.

Этому отнюдь не противоречат те комплименты, которые Ницше время от времени делает женщинам в своих произведениях—комплименты такого типа, как, например, вот это « благое пожелание»:

«Пусть женщина будет игрушкой, чистой и лучистой, как алмаз, сияющей добродетелями ещё не существующего мира».[141,т.2,с.47]

Обратимся опять к Лейтейзену:

« Тут нет никакого противоречия по существу. Плётка характеризует положение, в котором фактически находится женщина: подчинённая, собственность, добыча сильного. Для неё мужчина может символизироваться даже плёткой: чем он сильней, тем больше ей нравится, тем больше должен ей нравиться. И это совершенно не исключает внешнего преклонения и мягкости. Бесправие женщины легко может быть скрашено рыцарским отношением к ней. Вернее, последнее как раз отражает и служит признаком первого. Наряду  с принижением женщины, вследствие его—идеализирование и рыцарство» [108,с.114].

Кстати сказать, Ницше прекрасно сознавал классовый характер «рыцарской любви». Мы уже цитировали то место, где он пишет, что «любовь, как страсть… непременно должна быть знатного происхождения: как известно, она изобретена провансальскими трубадурами» - которые ведь были не кем иным, как творцами придворного искусства.

« Эмансипацию женщины» Ницше, разумеется, считает вырождением женщины и проявлением общего вырождения европейского человека.

« Слабый пол никогда ещё не пользовался таким уважением со стороны мужчин, как в наш век, - это относится к демократическим склонностям и основным вкусам так же, как непочтительность к старости, -- что же удивительного, если тотчас же начинают злоупотреблять этим уважением? Хотят большего, научаются требовать, находят наконец эту дань уважения почти оскорбительной, предпочитают домогаться прав, даже вести за них настоящую борьбу: словом, женщина начинает терять стыд. Прибавим тотчас же, что она начинает терять и вкус. Она разучивается бояться мужчины: но, «разучиваясь бояться», женщина жертвует своими наиболее женственными инстинктами. Что женщина осмеливается выступать вперёд, когда внушающая страх сторона мужчины или, говоря определённее, когда мужчина в мужчине становится нежелательным и не взращивается воспитанием, это довольно справедливо, а также довольно понятно; труднее объяснить себе то, что именно благодаря этому - женщина вырождается. Это и происходит в наши дни—не будем обманывать себя на сей счёт! …неуклюже и раздраженно выискивать элементы рабства и крепостничества, заключавшиеся и всё ещё заключающиеся в положении женщины при прежнем  общественном строе (точно рабство есть контраргумент, а не условие всякой высшей культуры, всякого возвышения культуры),- что означает всё это, как не разрушение женских инстинктов, утрату женственности?» [141, т.2, с.356-357.]

Итак, подчинение женщины мужчине, как и вообще подчинение раба господину, коренится, по мнению Ницше, в природе человека, в его биологическом естестве. Восставать против этого могут только дегенераты и дегенератки, которые, в свою очередь, усугубляют этим восстанием дегенерацию человека как биологического вида. Ницше последователен и верен себе.

« …человек, обладающий как умственной глубиной, так и глубиной вожделений, а также и той глубиной благоволения, которое способно на строгость и жёсткость и с лёгкостью бывает смешиваема с ними, может думать о женщине всегда только по-восточному: он должен видеть в женщине предмет обладания, собственность, которую можно запирать, нечто предназначенное для служения и совершенствующееся в этой сфере» [там же, с.356].    

И подумать только, против таких прекрасных и возвышенных ценностей осмелились выступить эти проклятые выродки —демократы, феминистки и социалисты.

Однако, - считает Ницше, - не всё ещё потеряно.

« Мы же, люди иной веры, - мы, которые видим в демократическом движении не только форму упадка политической организации, но и форму упадка, именно, форму измельчания человека, как низведение его на степень посредственности и понижение его ценности, - на что должны мы возложить свои надежды?— На новых философов - выбора нет; на людей, обладающих достаточно сильным и самобытным умом для того, чтобы положить начало противоположной оценке вещей и переоценить, перевернуть «вечные ценности»; на предтеч новой эры, на людей будущего, закрепляющих в настоящем тот аркан, который влечёт волю тысячелетий на новые пути. Чтобы учить человека  смотреть на будущность человека как на свою волю, как на нечто зависящее от человеческой воли, чтобы подготовить великие отважные коллективные опыты в деле воспитания и дисциплинирования с целью положить этим конец тому ужасающему господству неразумия и случайности, которое до сих пор называлось историей, - неразумие «большинства» есть только его последняя форма: для этого когда-нибудь понадобится новый род  философов и повелителей, перед лицом которых покажется бледным и ничтожным всё, что существовало на земле под видом скрытных, грозных и благожелательных умов» [там же, с.322].

Итак, «новые философы», кладущие начало переоценке ценностей (какая это переоценка, сомнений быть не может. Разумеется, аристократическая, господская, эксплуататорская), являются предтечами той эры, когда «новый род повелителей», вооружённых новой системой ценностей, будет проводить «великие отважные коллективные опыты в деле воспитания и дисциплинирования». Уже забыты упрёки в адрес тирании как таковой, звучавшие ещё в «Человеческом, слишком человеческом». Ницше теперь ставит вопрос по-классовому: кто возьмёт власть, кто возглавит деспотическое государство, чья тирания будет установлена? Ницше противопоставляет тиранию аристократии, здоровой и сильной, тирании толпы в лице её болезненных, выродившихся вождей; с первой он связывает жизнь и процветание, со второй—упадок и смерть.

«Общее вырождение человека, вплоть до того «человека будущего», в котором тупоумные и пустоголовые социалисты видят свой идеал—вырождение и измельчание человека до совершенного стадного животного (или, как они говорят, до человека «свободного общества»), превращение человека в карликовое животное с равными правами и притязаниями возможно, в этом нет сомнения! Кто продумал когда-нибудь до конца эту возможность, тот знает одной мерзостью больше, чем остальные люди, - и, может быть, знает также новую задачу!» [Там же, с. 323.]

Эта задача будет заключаться не только в упорядочении хода истории  путём дискриминирования масс под властью сильной аристократии (а следовательно, и уничтожения смутьянов и бунтовщиков). Новые повелители найдут и другие области применения своей брызжущей через край воле.

«…мне было бы больше по сердцу…такое усиление грозности России, которое заставило бы Европу решиться стать в равной степени грозной, т. е. посредством  новой господствующей над ней касты приобрести единую волю, долгую, страшную собственную волю, которая могла бы назначить себе цели на тысячелетия вперёд, - чтобы наконец закончилась затяжная комедия её маленьких государств, а также её династическое и демократическое многоволие. Время мелкой политики прошло: уже грядущее столетие несёт с собою борьбу за господство над всем земным шаром, - понуждение к великой политике» [там же, с. 332].

Было время – ещё до «Заратустры», -- когда Ницше считал вовлечение «дельных, работящих, одаренных, честолюбивых людей» в «большую политику» напрасной тратой их сил и писал по этому поводу (в «Человеческом, слишком человеческом»):

«…сумма этих жертв и потерь индивидуальной энергии и труда столь огромна, что политический расцвет народа почти с необходимостью влечёт за собою духовное обеднение и ослабление, меньшую производительность в делах, которые требуют большой сосредоточенности и односторонности. Под конец позволительно спросить: окупается ли весь этот расцвет и блеск целого (который ведь проявляется лишь в виде  страха других государств перед новым колоссом и в виде добытых у них благоприятных условий для развития национальной торговли и хозяйства), если этому грубому и пестрящему цветку нации должны быть принесены в жертву всё более благородные, нежные и духовные цветы и растения, которыми доселе так изобиловала её почва?» [141, т.1,с.452]

Но когда это было «то время»! С тех пор Ницше столь хорошо осознал единство интересов «аристократов духа», подобных ему, и «аристократов меча», что подобные мысли уже не посещали его. Он с радостью отдал свой талант подготовке пришествия «новых повелителей».       Изменил ли он при этом себе? Нет; напротив, стал более верным себе, чем был до написания «Заратустры». «Постзаратустровский» Ницше устранил в своём мировоззрении типичную для умеренных либералов несогласованность, когда хотят иметь власть в своих руках, но в тоже время с отвращением воротят нос, как от грубых и жестоких, от таких форм и методов господства, которые только и могут делать эту власть абсолютной. Ницше преодолел в своей душе постыдную раздвоенность интеллигентного барчука, который хочет пользоваться всеми плодами своей принадлежности к господствующему классу, но не желает палец о палец ударить ради того, чтобы гарантировать себе эти плоды, -- не желает вмешиваться в политику, в ту сферу жизни общества, где как раз идёт борьба за экономическую и духовную власть. «Дозаратустровский» Ницше – эстетствующий сноб; по крайней мере, таким он предстаёт на страницах своих книг того времени. «Постзаратустровский» – политический идеолог, настоящий воин духа, прекрасно понимающий, что именно политическая власть есть ключ к решению личных и массовых, материальных и духовных проблем в классовом обществе. Написав «Заратустру», Ницше не утратил, а, наоборот, окончательно обрёл себя как философа: в его мировоззрении исчезло всё то, что, будучи чуждо его основам, делало это мировоззрение не вполне последовательным. Прежде чем сойти с ума, Ницше успел придать своим воззрениям цельность, последовательность и законченность. Именно поздний Ницше – настоящий Ницше; до написания «Заратустры» он был ещё «недозрелым». Поэтому судить о социальной сущности философии Ницше следует прежде всего по его поздним произведениям и в свете этих суждений объяснять его ранние работы, а не наоборот: так, правильное понятие о том, что такое яблоко, ребёнок вырабатывает лишь тогда, когда познакомится со спелыми плодами и уже потом, в свете своих знаний о созревших яблоках, уяснит себе характерные отличия недозрелых – зелёных, твёрдых, кислых, малосъедобных плодов. Именно «Заратустра» и написанные после него произведения – спелые плоды трудов Ницше, хотя многим его ранние произведения кажутся слаще.

2. Социальная мифология Ницше. Его расизм и           

                        антисемитизм. 

Что же явилось, по мнению Ницше, причиной того упадка, благодаря которому «теперешний европеец по своей ценности глубоко ниже европейца эпохи Возрождения»?

То, что, по мнению Ницше, «вреднее всякого порока»: «деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым – христианство» [141,т.2,с.633].

«Не следует украшать и выряжать христианство: оно объявило смертельную войну этому высшему типу человека, оно отреклось от всех основных инстинктов этого типа; из этих инстинктов оно выцедило понятие зла, злого человека: сильный человек сделался негодным человеком, «отверженцем». Христианство взяло сторону всех слабых, униженных, неудачников, оно создало идеал из противоречия инстинктов поддержания сильной жизни; оно внесло порчу в самый разум духовно–сильных натур, так как оно научило их чувствовать высшие духовные ценности как греховные, ведущие к заблуждению, как искушения» [там же, с. 634—635].

«Яд учения «равные права для всех» христианство посеяло самым основательным образом. Из самых тайных уголков дурных инстинктов христианство создало смертельную вражду ко всякому чувству благоговения  и почтительного расстояния между человеком и человеком, которое является предусловием для всякого повышения и роста культуры, - из ressentiment  масс оно выковало главное орудие против нас, против всего благородного, радостного, великодушного на земле,  против нашего счастья на земле… «Бессмертие», признаваемое за каждым Петром и Павлом, было до сего времени величайшим и злостнейшим посягательством на аристократию человечества. – И не будем  низко ценить то роковое влияние, которое от христианства пробралось в политику! Никто теперь не имеет более мужества заявить об особых правах, о правах господства, о чувстве почтения к себе, к другому, нет  более пафоса дистанции… Наша политика болеет этим недостатком мужества! – Аристократизм настроения ложью о равенстве душ погребён окончательно; и если вера в «право большинства» делает революции и будет их делать, то нельзя сомневаться в том, что это – христианство, христианские суждения ценности, которые каждая революция только переводит в кровь и преступление! Христианство есть восстание всего по – земле – пресмыкающегося против того, что над ней возвышается: Евангелие «низших» унижает…» [там же, с. 667 – 668.]

Мы уже видели, что Ницше – идеалист в своём понимании природы: для него «жизнь и есть воля к власти». Теперь мы лицезреем Ницше – идеалиста в понимании истории: по его мнению, революции «делает» не что иное, как «вера в право большинства». Но это ещё цветочки: ягодки будут впереди.

«Делать слабым – это христианский рецепт к приручению, к «цивилизации». Буддизм есть религия цивилизации, приведшей к усталости, близящейся к концу, христианство ещё не застает такой цивилизации, -- при благоприятных обстоятельствах оно само ее устанавливает» [там же, с. 647 – 648].

Оказывается; вера способна не только делать революции, но и устанавливать цивилизации. Как это у неё получается? Ницше попробовал дать ответ на этот вопрос, основываясь на конкретно – историческом материале. Эта попытка заслуживает нашего рассмотрения уже потому, что на её примере хорошо видно, как мыслитель, последовательно использующий идеалистическую методологию исследования и объяснения фактов истории человечества, садится в лужу.

«Христианство было вампиром imperii Romani; за ночь погубило оно огромное дело римлян – приготовить почву для великой культуры, требующей времени. – Неужели всё ещё этого не понимают? Известная нам imperium Romanum , с которой мы лучше всего знакомимся из истории римских провинций, это замечательнейшее художественное произведение великого стиля, было лишь началом, его строение было рассчитано на тысячелетия, -- никогда до сих пор не только не строили так, но даже не мечтали о том, чтобы строить настолько sub specie aeterni!*[§] – Эта организация была достаточно крепка, чтобы выдержать скверных императоров: случайность личностей не должна иметь значения в подобных вещах – первый принцип всякой великой архитектуры. Но она не могла устоять против самого разрушительного вида разложения – против христианина… Этот потайной червь, который во мраке, тумане и двусмысленности вкрался в каждую отдельную личность и из каждого высосал серьёзное отношение к истине, вообще инстинкт к реальности; эта трусливая, феминистская и слащавая банда, шаг за шагом отчуждая «души» от грандиозного строительства, отчуждала те высокоценные, те мужественно – благородные натуры, которые чувствовали дело Рима как своё собственное дело, свою собственную нешуточность, свою собственную гордость» [там же, с.687—688].

Современник Ницше (впрочем, надолго его переживший), Карл Каутский, написал в начале ХХ века великолепную книгу—«Происхождение христианства». В ней он, опираясь на те источники по истории древнего Рима, которые уже находились в научном обороте в то время, когда творил Ницше, блестяще показал, каковы были социальные предпосылки возникно-

вения и распространения христианства в Римской империи. Он показал, как рабский труд, на базе которого воздвиглось так сильно восхищавшее Ницше здание Римской империи, постепенно вытеснял труд свободных крестьян и ремесленников благодаря своей дешевизне; как этот самый рабский труд, менее продуктивный, чем вытесняемый им труд свободных людей, влёк за собою регресс производительных сил, падение производительности труда, упадок экономики и вообще обеднение империи; как государство, руководимое утопающей в роскоши кучкой толстосумов, стремящихся сохранить и приумножить свои богатства, с аппаратом управления, состоящим из многочисленной и прожорливой бюрократии, пыталось заткнуть всё более многочисленные дыры в бюджете за счёт и без того беднеющей основной массы граждан; как Римская империя, рассчитанная, по мнению Ницше, на тысячелетия, загнивала в самой своей сердцевине чуть ли не с момента своего возникновения; как господствующими настроениями в обществе становились отчаяние, тоска и безысходность, вследствие чего—а не наоборот—общественное сознание оказалось весьма восприимчивым к учению христиан. Рассуждая об истории Древнего Рима и христианства, Ницше наглядно обнаружил свою некомпетентность в этой области. Прекрасно разбираясь в античной литературе, он ничего не понимал в античной экономике (и, судя по всему, не интересовался ею). Этому, очевидно, очень сильно способствовал идеалистический подход Ницше к истории. В известной мере справедливы слова, сказанные о Ницше Львом Шестовым:

«Метафизики восхваляют трансцендентное, но тщательно избегают соприкосновения с ним. Ницше ненавидел метафизику, воспевал землю—bleibt mir der Erde  treu, о meine Bruder*[**] -и всегда жил в области трансцендентного»[223,с.119].

         Следует отметить, что идеализм Ницше сильно отличается от идеализма тех, кого Шестов называет «метафизиками». У «метафизиков» первопричиной и первоосновой всего сущего является либо абсолютная идея, либо познающий субъект. Их мировоззрение—это профессиональное мировоззрение философа, взирающего на мир через призму своей собственной повседневной практики и меряющего его на свой аршин. У Ницше же в основе всего сущего лежит воля, и не просто воля, а воля к власти. Он смотрит на мир через призму повседневной практики профессионального руководителя, начальника, законодателя и того, кто руководит исполнением законов. Его философия ближе господствующим классам, теснее связана с их жизнью, с их интересами, чем философия Юма, Канта или Гегеля. 

 

Однако вернёмся к ницшевым поискам истоков упадка европейского человека. Мы ещё не успели узнать, что Ницше думает о том, откуда могло бы взяться зловредное христианство, разложившее Римскую Империю и два тысячелетия подряд отравлявшее  европейцев сострадательностью, слабоволием, идеями равенства и т.п. Что ж, у Ницше есть ответ на наш вопрос:

«…христианство можно понять единственно в связи с той почвой, на которой оно выросло, - оно не есть движение, враждебное иудейскому инстинкту, оно есть его последовательное развитие, силлогизм в его логической цепи, внушающей ужас»[141, т.2, с.649].

«Все, что было содеяно на земле против «знатных», «могущественных», «господ», не идет ни в малейшее сравнение с тем, что содеяли против них евреи; евреи, этот жреческий народ, умевший в конце концов брать реванш над своими врагами и победителями лишь путём радикальной переоценки их ценностей, стало быть, путём акта духовной мести. Так единственно и подобало жреческому народу, народу наиболее вытесненной жреческой мстительности. Именно евреи рискнули с ужасающей последовательностью вывернуть наизнанку аристократическое уравнение ценности (хороший =знатный =могущественный =прекрасный =счастливый =боговозлюбленый) -и вцепились в него зубами бездонной ненависти (ненависти бессилия), именно: «только одни отверженные являются хорошими; только бедные, бессильные, незнатные являются хорошими; только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые суть единственно благочестивые, единственно набожные, им только и принадлежит блаженство, - вы же, знатные и могущественные, вы, навеки вечные злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные, и вы до скончания времён будете злосчастными, проклятыми и осужденными!»…Известно, кто унаследовал эту еврейскую переоценку…Я напомню, в связи с чудовищной и сверх всякой меры пагубной инициативой, которую выказали евреи этим радикальнейшим из всех объявлений войны, положение, к которому я пришёл по другому поводу  [«По ту сторону добра и зла»—141,т.2,с.315], - именно, что с евреев начинается восстание рабов в морали, --восстание, имеющее за собою двухтысячелетнюю историю и ускользающее нынче от взора лишь потому, что оно—было победоносным…» [Там же, с.422.]

 Итак, на сцену, где разыгрываются ницшевские мистерии, выступают те, из—за кого в кране нет воды. До сих пор мы чувствовали, что среди тех жутких персонажей, которые возмущают спокойствие и мешают рабам довольствоваться своей участью, не хватает исполнителей главной роли—конкретных носителей той разрушительной воли, действием которой можно объяснить все процессы, подтачивающие власть касты господ (если не на протяжении всей истории человечества, то, по крайней мере, в течение последних двух—трёх тысячелетий; если не во всём мире, то по крайний мере в той его части, где жил сам Ницше и где живёт основная масса его читателей). Евреев не хватало; и теперь, когда они появились, царский городовой, отвечающий на вопрос "кто виноват?"—"жиды, скубенты и сицилисты", мог бы с полным на то правом подать Ницше братскую руку.

"Но вы не понимаете этого? У вас нет глаз для того, чему пот­ребовалось две тысячи лет, дабы прийти к победе? Здесь нечему удивляться: все долгосрочные вещи с трудом поддаются зрению, обозрению. Но  вот  само событие: из ствола того дерева мести и нена­висти, еврейской ненависти—глубочайшей и утонченнейшей, создающей идеалы и пересоздающей ценности, ненависти, никогда не имевшей себе равных на земле,—произросло нечто столь же несравненное, нов­ая любовь, глубочайшая и утонченнейшая из всех родов лю­бви,—из какого еще другого ствола могла бы она произрасти?.. Но пусть и не воображают, что она выросла как прямое отрицание той жажды мести, как противоположность еврейской ненависти! Нет, истин­но как раз обратное! Любовь выросла из этой ненависти как ее кро­на... Этот Иисус из Назарета, как воплощенное Евангелие любви, этот "Спаситель”, приносящий бедным, больным, грешникам блаженство и по­беду,—не был ли он cамим соблазном в наиболее жуткой и неотрази­мой его форме, соблазном и окольным путем, ведущим именно к тем иудейским ценностям и обновлениям идеала? Разве не на окольном пути этого "Спасителя", этого мнимого противника и отменителя Израиля достиг Израиль последней цели своей утонченной мстительности? Разве не тайным черным искусством доподлинно  большой  политики мести, дальнозоркой, подземной, медленно насти­гающей и предусмотрительной в расчетах мести, является то, что сам Израиль должен был перед всем миром отречься от орудия собствен­ной мести, как от смертельного врага, и распять его на кресте, дабы "весь мир" и главным образом все противники Израиля могли не мор­гнув глазом клюнуть как раз на эту приманку?» [Там же,с.423.]

Вот мы и подошли вплотную к "теории" сионского заговора. Ока­зывается, евреи уже два тысячелетия подряд  ведут целенаправленную, хорошо рассчитанную, сложную и эффективную политику, направленную на распространение и усиление среди враждебных им народов "морали рабов", и тем самым—на вырождение этих народов, и прежде всего их господствующей элиты, на ее ослабление, на подрыв ее власти, а следовательно, на "обезглавливание" этих народов, дезорганизацию их пе­ред лицом еврейской угрозы. Более того - они, выходит, достигли успе­ха в этой политике.

"Покоримся фактам: победил народ - "рабы" ли, или "плебеи", или "стадо", или как вам угодно еще назвать это, - и если это случилось благодаря евреям, ну так что же! в таком случае никогда еще ни од­ин народ не имел более всемирно-исторической миссии. «Господа» упразднены; победила мораль простолюдина. Если соизволят сравнить эту победу о отравлением крови (она смешала расы), - я не буду ни­чего иметь против; несомненно, однако, что интоксикация эта уда­лась" [там же, с. 424].

Какие же расы смешались в результате этой "удавшейся интокс­икации"?

         "В латинском языке malus**[††](с которым я сопоставляю melas**), могло бы характеризовать простолюдина как темнокожего, прежде все­го как темноволосого (" hic niger est -"),как доарийского обитат­еля италийской почвы, который явственно отличался по цвету от воз­обладавшей белокурой, именно арийской расы завоевателей; по крайней мере,галльский язык дал мне точно соответствующий случай— fin (например, в имени Fin-Gal).отличительное слово, означающее знать, а под конец—доброго, благородного, чистого, первоначально блондина, в противоположность темным черноволосым аборигенам. Кельты, между прочим, были совершенно белокурой расой; напрасно тщатся привести в связь с каким-либо кельтским происхождением и примесью крови те полосы типично темноволосого населения, которые заметны на более тщательных этнографических картах Германии, что позволяет себе еще и Вирхов: скорее, в этих местах преобладает доарийское население Германии. (Аналогичное сохраняет силу почти для всей Европы: главным образом покоренная раса именно здесь окончательно возобладала по цвету,  укороченности черепа, быть может, даже по ин­теллектуальным и социальным инстинктам: кто поручился бы за то, что современная демократия, еще более современный анархизм и в особенности эта тяга к "cоmmune", примитивнейшей форме общества, свойственная теперь всем социалистам Европы, не означает, в сущно­сти, чудовищного  рецидива — и что  раса  господ и завоевателей, раса арийцев, не потерпела крах даже физиологиче­ски?..)” [там же, с. 419-420].    

       Итак, результатом упадка и деградации европейского человека, инициаторами которых (при посредстве христианства) были евреи, явилось растворение в доарийском населении Европы арийск­ой  расы  господ. В качестве расы господ арийцы являю­тся тем, "что фактически представляет собою  высший  тип, что по отношению к целому человечеству представляет род сверхчеловека". Таким образом, по логике Ницше, сверхчеловеками в Европе— да и не только в Европе—являются прежде всего именно арийцы.

Борьба, которую евреи ведут со своими противниками (и прежде всего с арийцами—господами своих противников), есть борьба расы, а средства и методы этой борьбы есть "принадлежность расы".

"При чтении этих Евангелий нужно быть как можно более остор­ожным: за каждым оловом встречается затруднение. Я признаюсь,—и меня поддержат—что именно этим они доставляют психологу перво­степенное удовольствие,—как  противоположность всякой наивной испорченности, как утонченность par excellence,--как виртуозность в психологической испорченности. Евангелия ручаются сами за себя. Библия вообще стоит вне сравнения. Чтобы не потеря­ться здесь совершенно, прежде всего нужно помнить, что ты среди евреев. Игра в "святое", достигшая здесь такой гениальности, какой не достигла она нигде в другом месте—ни в книгах, ни среди людeй,—жульничество в словах и жестах, как искусство,—  это не есть случайность какой-нибудь единичной одаренности, какой-нибудь исключительной натуры. Это принадлежность расы" [там же, с.668].

Из того факта, что евреи активно занимаются переоценкой "здо­ровых" ценностей "расы господ", Ницше не делает вывод, что сами ев­реи—расово неполноценные существа, больные выродки. Напротив:

      "По психологической проверке еврейский народ есть народ са­мой упорнейшей жизненной силы; поставленный в невозможные услов­ия, он добровольно, из глубокого и мудрого самосохранения, берет сторону всех инстинктов decadence— не потому. что они им вла­деют, но потому, что в них он угадал ту силу, посредством которой он может отстоять себя против "мира". Евреи—это эквивал­ент всех decadents: они сумели изобразить их до иллю­зии, с актерским гением до non plus ultra, сумели поставить себя во главе всех движений decadence (как христианство Павла)...»

Просим читателя хорошенько запомнить этот ницшевский пассаж —евреев, стоящих во главе всех движений декаданса. В дальнейшем нам еще представится случай припомнить его.

        "...чтобы из них создать нечто более сильное, чем всякое иное движение, утверждающее жизнь" [там же, с.650].

        Итак, евреи—это сильная раса, использующая столь экстраваган­тные методы борьбы со своими противниками лишь вследствие особо тяжелых условий, в которых она находится. С этой точки зрения хоро­шо объясняются следующие размышления Ницше, на первый взгляд прот­иворечащие его концепции роковой роли еврейства в европейской и мировой истории:

"Евреи же, без всякого сомнения, саман сильная, самая цепкая, самая чистая раса из всего теперешнего населения Европы; они умеют пробиваться и при наиболее дурных условиях (даже лучше, чем при благоприятных), в силу неких добродетелей, которые нынче охотно кле­ймятся названием пороков,—прежде всего благодаря решительной ве­ре, которой нечего стыдиться "современных идей"; они изменяются, если  только они изменяются, всегда лишь так, как Россия рас­ширяет свои владения—как государство, имеющее время и существую­щее не со вчерашнего дня, именно, следуя принципу: "как можно медл­еннее!"... Что евреи, если бы захотели—или если бы их к тому при­нудили, чего, по-видимому, хотят добиться антисемиты,—уже и теперь могли  бы получить перевес, даже в буквальном смысле господ­ство над Европой, это несомненно; что они  не домогаются и не замышляют этого, также несомненно. Пока они, напротив, и даже с неко­торой назойливостью стремятся в Европе к тому, чтобы быть впитан­ными Европой, они жаждут возможности осесть наконец где-нибудь прочно, законно, пользоваться уважением и положить конец кочевой жизни, "вечному жиду"; и конечно, следовало бы обратить внимание на это влечение и стремление (в котором, может быть, сказывается уже смягчение еврейских инстинктов) и пойти навстречу ему: для чего было бы, пожалуй, полезно и справедливо выгнать из страны антисемитических крикунов. Пойти навстречу со всей осторожностью, с раз­бором; примерно так, как это делает английское дворянство. Очевид­но, что еще безопаснее было бы теснее сблизиться с ними более сильным и уже более прочно установившимся типам новой Германии, скажем знатному бранденбургскому офицеру: было бы во многих отно­шениях интересно посмотреть, не приобщится ли, не привьется ли к наследственному искусству повелевания и повиновения—в обоих уп­омянутая провинция может считаться нынче классическою—гений де­нег и терпения (и прежде всего некоторое количество ума, в чем там чувствуется изрядный недостаток)" [там же, с.370-371].

Ницше считает, что обеим расам—арийской и еврейской—следо­вало бы заключить союз (к вящей пользе уже основательно выродив­шихся арийцев) и попытаться осуществить скрещивание в лице своих высших представителей. Он не любит тех, чья деятельность противоречит его мечтам, - антисемитов. Он не любит их также за плебейское происхождение большинства из них, за их "плебейский инстинкт" (за­вистливость и мстительность), за их христианско-морализаторскую риторику, а немецких антисемитов - также и за их довольно тесную связь с немецким социалистическим движением (имевшую место в 70-80-х гг. XIX века). Он пишет: "Не люблю я этих новейших спекулянтов идеализма, антисемитов, которые нынче закатывают глаза на христиа-нско-арийско-обывательский лад и пытаются путем нестерпимо наг­лого злоупотребления дешевейшим агитационным средством, моральной позой, возбудить все элементы рогатого скота в народе" [там же, с.521]. Однако он же сам создает идеологическую базу для антисемити­зма, в основе которой лежит положение о борьбе арийской расы госп­од с иудейской расой, подрывающей власть арийской расы, обессилива­ющей ее моралью рабов и способствующей ее растворению в других, низших расах.

Вот любопытный образчик экскурсов Ницше в историю борьбы "морали господ" и "морали рабов" - моралей, которые ставятся им в связь с определенными расами:

"В начале Средних веков, когда церковь действительно была прежде всего зверинцем, всюду  охотились за прекраснейшими экземплярами "белокурых бестий",— "исправляли", например, знатных германцев. Но как выглядел вслед за тем такой "исправленный", завлеченный в монастырь германец? Как карикатура человека, как выродок: он сде­лался "грешником", он сидел в клетке, его заперли в круг сплошных ужасных понятий... И вот он лежал там больной, жалкий, озлобленный на самого себя; полный ненависти к позывам к жизни, полный подозрений ко всему, что было еще сильным и счастливым. Словом, "христиан­ин"... Говоря физиологически: в борьбе со зверем разрушение его здоровья, может быть единственным средством сделать его слабым. Это поняла церковь: она испортила человека, она ослабила его, -но она заявила претензию на то, что “исправила” его...

Возьмем другой случай так называемой морали, случай распложения известной расы и породы. Самый грандиозный пример этого дает индийская мораль, санкционированная как религия, в качестве "Закона Maнy". Тут поставлена задача вывести не менее четырех сортов рас одновременно: жреческую, военную, торговую и земледельческую, након­ец, расу слуг, шудр. Ясно, что здесь мы уже не среди укротителей зверей: во сто раз более мягкий и разумный вид человека нужен уже для того, чтобы лишь начертать план такого распложения. Вздыхаешь свободно, переходя из христианской атмосферы больниц и тюрем в эт­от более здоровый, более высокий, более просторный мир. Как убог "Новый Завет" по сравнению с Ману, как скверно пахнет он!--Но и этой организации понадобилось быть устрашающей ,— на этот раз в борьбе не с бестией, а с ее противопонятием, с неплеменным человеком, с человеко-помесью, с чандалою. И оп­ять-таки она не нашла другого средства сделать его безопасным, слабым, как сделав его больным,— это была борьба с "великим множеством". Быть может, нет ничего более противоречащего наше­му чувству, нежели эти предохранительные меры индийской морали. Третье предписание, например (Avadana-SastraI) "о нечистых овощах", устанавливает, что единственной пищей, дозволенной чандалам, должны быть лук и чеснок, принимая во внимание, что священная книга воcпрещает давать им семена или плоды, носящие семена, или воду, или огонь. То же предписание устанавливает, что необходимая им вода не может быть взята ни из рек, ни из источников, ни из прудов, а лишь из доступов к болотам и из углублений, оставляемых следами животных. Равным образом им запрещалось мыть свое белье и  мыться  самим, так как даваемою им из милости водою раз­решалось пользоваться только для утоления жажды. Наконец, запрещалось женщинам-шудрам оказывать помощь женщинам-чандалам при род­ах, так же как последним помогать при этом друг другу... — Результат таких санитарно-полицейских предписан­ий не преминул обнаружиться: смертельные эпидемии, омерзительные половые болезни и по отношению к ним опять применение "закона ножа", обрезание для мальчиков, удаление малых  срамных губ для де­вочек.—Сам  Ману говорит: "Чандала—плод прелюбодеяния, кровосм­ешения и преступления (—это необходимая последовате­льность понятия распложения). Одеждой им должны служить лишь лох­мотья с трупов, посудой—разбитые горшки, для украшений старое же­лезо, для богослужений только злые духи; они должны без отдыха бродить с одного места на другое. Запрещается писать слева нап­раво и пользоваться для писания правой рукой: пользование правой рукой и писание слева направо остается только за доброде­тельными, за людьми расы ".

Эти предписания довольно поучительны: в них мы имеем ари­йскую гуманность в совершенно чистом, совершенно первонача­льном виде,—мы узнаем, что понятие "чистая кровь" является анти­подом безобидного понятия. С другой стороны, становится ясным, в каком народе увековечилась ненависть, ненависть чандалы к этой "гуманности", где она стала религией, где она стала гени­ем... С этой точки зрения Евангелия являются документом первого ранга; еще более книга Еноха.—Христианство, имеющее иудейский ко­рень и понятное лишь как растение этой почвы, представляет собою движение, противное всякой морали распложения, расы, привилегии: это антиарийская религия par excellence; христианство—переоценка всех арийских ценностей, победа ценностей чандалы, проповедь Евангелия нищим и низменным, общее восстание всего попираемого, отверженного, неудавшегося,  пострадавшего против "расы",—бессмертная месть чандалы, как религия люб­ви ... “ [Там же, с.586-587.]

Ницше последователен. Несмотря на отвращение, которое вызывает у него "грубое в господстве", он готов оправдать и освятить даже наигрубейшее из этого грубого, если только оно обеспечивает прочную власть господствующих классов (в которых Ницше видел господс­твующие расы).

Философ, превозносящий в качестве "расы господ" арийцев, Ницше в своих  произведениях постоянно третирует немц­ев. Ругательствами в адрес немцев пересыпаны все его произвед­ения "постзаратустровокого" периода. В своей последней книге "Ессе Номо" Ницше пишет:

"Когда я измышляю себе род человека, противоречащего всем мо­им инстинктам, из этого всегда выходит немец. Первое, в чем я "испы­тываю утробу" человека,—вопрос: есть ли у пего в теле чувство дистанции, видит ли он всюду ранг, степень, порядок между человеком и человеком, умеет ли он различать: этим отли­чается gentilhоmme; вo всяком ином случае он безнадежно принадлежит к великодушному, ах! добродушному понятию canaille. Но немцы и есть сanaille -—ax! они так добродушны... Общение с немцами унижает: немец становится на равную ногу..." [Там же, с.761].

Итак, Ницше не любит немцев за их плебейство. Это, однако, не мешает ему выделать среди них образчики "высшей породы" (каковыми являются, в частности, бранден6ургский офицер знатного происхожден­ия и "прекраснейший экземпляр белокурой бестии"—знатный германец средневековья) и предрекать им большое будущее [см. ницшевскую "притчу" о Фридрихе Великом:141,т.2,с.332-333]. В своей оценке современного ему немецкого национализма Ницше соединил упрек и похвалу:

       «Энергичный, но узкий принцип: "Deutschland, Deutschland uber alles"». [там же, с.521].

Ницше недолюбливал мелкий, узкий национализм современных ему европейских государств. Он считал, что в Европе идет процесс слия­ния наций и образования единой европейской расы [141,т.I,с.447-448; т.2,c.361-362], раздумывал над проблемой "воспитания новой господствующей над Европой касты" [141,т.2,с.371] и полагал, что для фо­рмирования этой касты пригодятся такие типы, как "знатный бранденбургский офицер". При этом Ницше вовсе не выступал против национализма как такового: о том, что при известных условиях Ницше был готов приветствовать национализм в качестве проявления "возвыше­нных инстинктов" "расы господ", свидетельствует, например, такой отрывок из его "Антихриста":

"Народ, который еще верит в самого себя, имеет также и своего собственного Бога. В нем он чтит условия, благодаря которым он по­днялся,—свои добродетели. Его самоудовлетворенность, его чувство власти отражается для него в существе, которое можно за это благо­дарить. Кто богат—хочет давать; гордый народ нуждается в божестве, чтобы жертвовать... Религия при таких предпосылках яв­ляется выражением благодарности. Народ, благодарный за свое сущес­твование, нуждается для выражения этой благодарности в божестве.— Такое божество должно иметь силу приносить пользу или вред, быть другом или врагом; ему удивляются как в добре, так и в зле. Про­тивоестественная кастрация божества в божество только добра была бы здесь совсем нежелательна. В злом божестве так же нуждаются, как и в добром: ведь и собственное существование не есть лишь дар снисходительности и дружеского расположения к человеку... Какой смысл в божестве, которое не знает ни гнева, ни мести, ни зависти, ни насмешки, ни хитрости, ни насилия? которому, быть может, никогда не были знакомы приводящие в восхищение ardeurs** победы и уничтожения? Такое божество было бы и непонятно: к чему оно?—Конечно, если народ погибает, если он чувствует, что окончат­ельно исчезает его вера в будущее, его надежда на свободу, если по­корность начинает входить в его сознание, как первая полезность, если добродетели подчинения являются необходимыми условиями его поддержания, то и его божество должно также измениться. Оно делается теперь пронырливым, боязливым, скромным, советует "душевный мир", воздержание от ненависти, осторожность, "любовь к другу и врагу". Оно постоянно морализиру

ет, оно вползает в каждую частную добродетель, становится божеством для отдельного человека, становится частным лицом, космополитом... Некогда божество представляло собою народ, мощь народа, все агрессивное и жаждущее власти в душе народа—теперь оно только лишь благое божество... Поистине, для богов нет иной альтернативы; или  они есть воля к власти, и то­гда они бывают национальными божествами,— или же  они есть бессилие к власти—и тогда они по необходимости делаются доб­рыми ... " [Там же, с.642-643.]

Из этого отрывка мы видим также, что атеист Ницше ничего не имеет против веры в бога, если эта вера помогает народу, придержи­вающемуся ее, дорасти до "сверхчеловека", показать себя "расой го­спод".

   

      3. Ницше настоящий и Ницше выдуманный.

Начиная со второй половины 80-х годов, многие советские (те­перь—постсоветские) философы начали "украшать и выряжать" ниц­шеанство, делать из Ницше этакого бесклассового борца за раскреп­ощение индивидуальности "человека вообще". Примером такого рода украшательства и выряжательства является брошюра Л.З.Немировокой "Ницше: по ту сторону добра и зла", вышедшая в 1991 году в Москве.

       Вот как Немировская трактует центральное понятие философии Ницше—"волю к власти":

"Люди сами не знают, сколь они уникальны. Уникальность же про­является непросто. Для этого нужно вырваться из болота обыденной жизни, разрушить тихий, привычный ход вещей, преодолеть себя. Человек—это тот, кто преодолел себя. Традицию, леность, привыч­ку к знакомым установкам, правилам, заповедям. Творчество Ницше - пример такого гигантского  самопреодоления, кото­рое он и называл волей к власти" [137,с.5].

Очевидно, любимцы Ницше—Юлий Цезарь, германские феодалы и бранденбургские офицеры только тем и занимались, что "преодолевали традицию, привычку к знакомым установкам, правилам, заповедям”.

        Мы уже видели, что самопреодоление человека не могло бы, по мнению Ницше, иметь место "без пафоса дистанции, порождаемого во­площенным различием сословий, постоянной привычкой господствующей касты смотреть испытующе и свысока на подданных, служащих ей ору­дием, и столь же постоянным упражнением ее в повиновении и повелевании, порабощении и умении держать подчиненных на почтительном расстоянии”. Иными словами, преодоление человеком себя имеет своей необходимой предпосылкой захват, удержание и расширение им власти над другими людьми. Немировская же приписывает Ницше такое понятие о самопреодолении, которое тому и не снилось:

"Ницше был согласен с античными мыслителями в том, что "вла­деющий собой выше завоевателя города". Власть над собой и дает по­длинную свободу человеку. Она выше и значительнее, чем власть над другими. В понимании Ницше рабское сознание—это сознание зависи­мое, подчиненное долгу, традиции, морали. Такому сознанию Ницше про­тивопоставил человека свободного. Свободного от всех социальных связей..." [Там же, с.14.]

Ницше, писавший:

"Если кто умеет чтить, так это именно люди сильные, это их искусство, это изобретено ими. Глубокое уважение к древности и родовитости—все право зиждется на этом двойном уважении,—вера и предрассудки, благоприятствующие предкам и неблагоприятствующие потомкам, есть типичное в морали людей сильных",—

не узнал бы себя в том портрете, который рисует о него Немировская.

 Интересно, почему Немировская так уверенно заявляет, что Ницше мыслил "свободного человека" свободным "от всех социальных свя­зей"? Во-первых, согласно Ницше человек может стать свободным лишь посредством господства над другими людьми, а следовательно, посре­дством социальных связей с ними. Во-вторых, человек становится свободным—опять-таки согласно Ницше—как член аристократичес­кой касты, а следовательно, находясь в социальных связях со своими «братьями по классу». Какая уж тут «свобода от всех социальных связей»...

"Ницше считал, что опасностью для личности является не толь­ко авторитарная власть, тоталитаризм, но любое общество и демокра­тия тоже" [там же, с.17].

Это восхитительно! После всего, что мы прочли у Ницше о кас­товом, иерархическом, деспотическом обществе как предпосылке пол­ноценного развития немногих конкретных личностей (а не "личности" вообще) за счет подавляющего большинства других личностей; после его хвалебных гимнов Римской империи и законам Ману; после его ти­рады о том, что хорошая и здоровая аристократия должна со спокой­ной совестью принимать жертвы огромного количества людей, которые должны быть подавлены и принижены ради нее до степени лю­дей неполных, до степени рабов и орудий"—после всего этого нам рассказывают, что Ницше беспокоился о "личности" и считал угрозой для нее  не  только  авторитарную власть, но и демократию тоже! Что это—невежество или сознательный обман?

Для репутации Немировской было бы спасением, если бы больши­нство читателей ее брошюры, знакомых с текстами Ницше, сочли ее писания плодом невежества, а не преднамеренным обманом. К сожален­ию, такие читатели, скорее всего, составляют меньшинство среди тех, кто прочел и читает эту брошюру: популярная книжка, вышедшая в из­дательстве "Знание", рассчитана на массового читателя, который вряд ли когда-нибудь займется основательным изучением произведений Ницше. Этот-то читатель и примет на веру все те небылицы, которые преподносит нам Немировская.

"Думается. Ницше незаслуженно суров к демократии. Какое же общество может освободить человека, если не демократическое? Предо­ставить равные права и свободы всем—единственно возможный путь к справедливости. Любое исключение для той или иной группы людей не­избежно приведет к ущемлению, принижению, подавлению личности, наси­лию. Предоставив же равные права всем, общество может выбрать людей достойных, прежде всего в нравственном отношении" [там же, с.18].

Можно себе представить, как весело смеялся бы Ницше, если бы прочел этот упрек в свой адрес. Мыслитель, искавший высший тип сво­бодных людей в пяти шагах от тирании и измерявший их свободу «трудом, который расходуешь, чтобы оставаться  наверху», очень удивился бы, если бы перед ним поставили задачу измыслить общество, которое может освободить человека и "выбрать достойных людей". Ведь согласно Ницше те, кто могут стать свободными, как раз и доказывают это тем, что не предоставляют обществу выбрать себя, а подчиняют себе это общество. Что же касается справедливости и "ущемления, принижения, подавления личности, насилия", то мы уже зна­ем, что по этому поводу думал Ницше. А именно: ущемление, принижение, подавление толпы, насилие над ней справедливо о точки зрения господ (к которым Ницше относит и себя); несправедливо это с точки зрения рабов, но это уже их проблемы. Ущемление, принижение, подавле­ние и насилие могут быть несправедливыми с точки зрения Ницше  лишь в том случае, когда "толпа" ущемляет, принижает, подавляет и насилует "высших людей".

"...в отличие, например, от Марксова анализа социалистического устройства общества Ницше подходил к этому вопросу не с классовых позиций, а с позиций индивидуума" [там же, с.19].

Мы уже видели, что подход Ницше к социализму, обществу и соци­алистическому устройству общества был не чем иным, как сознательно проводимым классовым подходом.

"...опасность демократии Ницше видел и в том, что она снижает потребность в бунте, столь необходимом человеку. Человеку нужны другие условия—“катастрофы человеческого бытия" (Г. Маркузе), т.е. условия, дающие необходимый толчок, импульс для развития и челове­ка, и общества. Тогда человек постоянно пребывает в состоянии про­теста, причем не "во имя", а протеста как принципа удовольствия” [там же, с.19]

Откуда Немировская взяла эту "потребность в бунте, столь не­обходимом человеку"? У Ницше ничего похожего нет. У него есть другое—неумолчная и непрекращающаяся брань по адресу революций, восстаний и бунтов рабов. Что же касается протеста как "принципа удовольствия", то такую вещь Ницше скорее отнес бы к инстинктам недовольного своей жизнью чандалы. У "господствующей касты" совсем другие "принципы удовольствия"—пафос дистанции, благоговение пе­ред высшим, повелевание низшими. Не мог считать протест своим "принципом удовольствия" человек, думавший и писавший так:

"Восстание—это доблесть раба. Вашей доблестью да будет повиновение. Само приказание ваше да будет повиновением" [141,т.2,с.34].

        Единственный вид бунта, который признавал Ницше,—это бунт "сильных духом" против временно воцарившейся толпы. Единственный вид протеста, на который он был готов,—это протест "высших людей" против заполнившего все и вся "великого множества", во  имя утверждения "естественного порядка"—"порядка каст”. Ницше преодо­левал—в себе и, будучи политическим идеологом, в обществе—только те традиции, которые были по своему происхождению и содержанию связаны с борьбой социальных низов за свою свободу, с ограничением власти "касты господ" над "кастой рабов". Ницшевский "бунт"—это на самом деле контрбунт, крайний способ ликвидации последствий прошлых и профилактики будущих действительных бунтов. В силу свое­го крайнего характера этот контрбунт похож на действительное бунтарство —- похож непримиримостью, последовательностью и готовностью к применению самых жестоких средств. Крайности сходятся; но при эт­ом они  все-таки диаметрально противоположны друг другу.

Немировская утверждает относительно Ницше, что «вся его этика – это этика индивидуализма» [137,с.20]. На это прекрасно ответил сам Ницше … после своей смерти – в посмертно опубликованной «Воле к власти»:

«Моя философия направлена в сторону иерархии – не в сторону индивидуалистической морали»[140,с.121].

Правда, такой источник, как «Воля к власти», не у всех пользуется авторитетом. К.Свасьян, автор предисловия к цитированному нами двухтомнику Ницше, обзывает ее «чистейшей  фальшивкой»[141, т.1, с.39]. Однако фактом является то, что все основные положения «Воли к власти» уже можно встретить на страницах ницшевских произведений, издававшихся, когда их автор ещё был жив и в более-менее здравом уме. Что воля к власти лежит в основе всего сущего; что Европе предстоит эпоха великой политики; что современное Ницше “царство толпы” объективно и независимо от воли “толпы” и её лидеров подготавливает предпосылки для своего упразднения [ср. 141, т. 2, с. 361-362 и 140, с. 100-101]; что Сократ есть плебейский философ, а его диалектика - плебейский способ мышления [cр. 141, т. 2, с.564-565 и 140, с. 197-198] – и многие другие, не только основные, но и более частного характера положения (вроде положения о плебейском характере философии Сократа) содержатся и в “Воле к власти”, и в прижизненно изданных ницшевских произведениях. Если фальсификация и имела место, то она не изменила характера ницшевского философствования; может быть, она даже выделила и подчеркнула наиболее важные и глубокие черты этого характера (действительно, многие положения гораздо более конкретны, оформлены, чётки в “Воле к власти”, чем в произведениях Ницше, опубликованных при его жизни)**.

 “Обвинители” Ницше не разглядели главного пафоса его творчества – мечты о будущем сообществе людей неординарных, разнообразных, независимых, сильных  (не дающих пощады своим “слишком человеческим” слабостям), гордых, свободных, честных (не допускающих фальшивой нравственности и не создавших новых фальшивых ценностей), не нуждающихся  в иcкусственных благах, ибо они оптимисты и любят жизнь” [137,с.24].

У Немировской куда-то пропало то “великое множестов” рабов, без которых, согласно Ницше, невозможна “всякая высшая культура” и сообщество немногих творцов её – “людей неординарных, разнообразных и т.д.”.

Разумеется, Немировская не может пройти мимо того факта, что свобода в ницшевском понимании – это свобода немногих. Однако посмотрите, как она интерпретирует взгляды Ницше по этому вопросу:

“Он считал, что демократия может оказаться вредной для общества, не умеющего пользоваться своими правами (это потрясающе! Ницше, писавший, что “демократизм был во все времена упадочной формой организующей силы”, оказывается, считал, что демократия может повредить обществу, да и то не всякому, а лишь “не умеющему пользоваться своими правами”! Здесь мы имеем дело с очередной ложью со стороны Немировской. – В.Б.) … Может быть, права человека и не нужны большинству. Люди включены в водоворот повседневности и не ощущают потребности свободы” [там же, с. 17].

И ни слова о том, что согласно Ницше эти люди, люди большинства,  “должны быть (курсив мой. – В.Б.) подавлены и принижены” ради счастья и процветания аристократии “до степени людей неполных, до степени рабов и орудий”.

"«Свобода для», которую Ницше представлял себе как высший этап свободы, свобода человека, её заслуживающего, знающего, для чего она ему. Эта свобода самопреодоления, в которой, считал Ницше, нуждаются не многие, а только исключительно возвышенные и благоразумные натуры, которые свою исключительность направляют на развитие, скажем, науки, или на саморазвитие. Далеко не все на это способны, да и вообще нуждаются в этом” [там же, с. 35-36].

Здесь ницшевское понятие свободы (так же, как ранее понятие воли к власти) сводится исключительно к самопреодолению, представление о котором не связывается с властью над другими людьми. Опять куда-то подевался целый социальный слой: на этот раз пропали «исполнители, ближайшая среда, свита, правая рука, лучшие ученики» «возвышенных и благоразумных натур», «берущие на себя всё грубое в господстве» и направляющие свою исключительность отнюдь не только «на развитие, скажем, науки, или на саморазвитие»**.

Нельзя сказать, что Немировская совсем уж не замечает этих людей в произведениях  Ницше. Однако в её пересказе философии Ницше они предстают читательскому взору лишь в виде абстрактной белокурой бестии, о месте и роли которой в обществе ничего нельзя сказать.

«Можно сказать, что для Ницше абсолютом стало разнообразие людей, их яркость и индивидуальность, в жертву которым он готов был принести мир и доброжелательность среди людей. «Злой хищник» и  «белокурая бестия» всё же, считал он, живой человек, а не однообразная, серая масса, толпа, «доброе», но мертвое и кастрированное человечество. Лучше преступник, чем Христос. Он и не подозревал, сколь безответственным было такое заявление и чем отзовётся оно ещё в истории людей» [там же, с. 38].

Из этой и других подобных сентенций читатель ничего не сможет узнать о том, что ницшевские “ белокурые бестии” – это люди, образующие определенный, вполне конкретный социальный слой, эксплуатирующий, угнетающий и подавляющий “великое множество” и тем самым обеспечивающий досуг и материальный избыток для “творцов культуры”, “созидателей ценностей”. Ницше доказывает социальную необходимость их существования и пытается убедить своих читателей в вечном характере этой необходимости, а Немировская не замечает (или не желает замечать?) этой проблемы, ограничиваясь моралистической риторикой – упреками по адресу злых и нехороших “белокурых бестий”.

А вот в каком виде Немировская подает нормы отношения сильных и богатых к бедным и слабым, которые Ницше завещал “новым повелителям”:

        “…Ницше…опасался таких явлений в жизни общества, как паразитизм, различного  рода  спекуляции.  Нищему  и  убогому, инвалиду и сироте скорее нужно не подаяние, а активная поддержка. Не равнодушно брошенная монета, пролитая слеза, а создание возможно более жестких условий, в которых человек мог бы вернуться к нормальной жизни (условий для трудной, но необходимой учебы, творчества, работы и заработка и т.п.). Нет ли здесь правды? Ведь простое, пассивное сострадание служит деморализации и человека, и общества” [там же, с.25].

        Если бы не Немировская, мы бы и не догадались, что Ницше имел в виду “активную поддержку” нищих и убогих, когда писал:

“Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом” [141,т.2,с.633].

        Вообще-то говоря, из концепции различия людей по количеству и качеству действующей через них воли к власти, - концепции, развитой Ницше, - вытекает, что нормальной жизнью для нищих и убогих является именно убогая жизнь, которую они ведут (на большее у них воли к власти не хватает). Им не нужно помогать «встать на ноги» - напротив, этому нужно всячески противодействовать; их нужно угнетать, подавлять, забивать, дабы они знали свое место, не заполняли своим «великим множеством» все вокруг, не путались под ногами у «высших людей» и не портили бы им воздух. Может быть, некоторые представители низших слоев общества и достойны лучшей участи; так пусть же они сами завоюют ее себе, прорвавшись наверх, усвоив образ действий и мораль господ и добившись от них уважения и дружеской помощи – добившись того, что господа примут их в свой круг, - вопреки давлению со стороны господ на низшие слои общества, а не благодаря «пассивному» или «активному» состраданию высших по отношению к низшим. (Именно так, в свете всего написанного Ницше по вопросу о кастовом строе общества и «морали господ», следует понимать его мечту про «обмен членами между обеими кастами, так что более тупые, менее одухотворенные семьи и личности из высшей касты перемещаются в низшую, и, наоборот, более свободные личности низшей касты получают доступ в высшую»). Сострадание к «малым сим» означает, согласно Ницше, упадок воли к власти у аристократии, опускание ее до уровня масс, предпосылку ее растворения в массах; сострадание власть имущих к своим подданным открывает последним дорогу наверх – к власти, в философию и высшие области науки, в искусство. Результатом этого оказывается «царство толпы», столь враждебное Ницше.

С подобной системой взглядов прекрасно согласуется то, что Ницше, цитируя мерзкие предписания любимых им «законов Ману»  относительно чандалы, не критикует их и не возмущается ими. А вот если бы он полагал, что «раса господ» должна оказывать какую бы то ни было  (хоть «пассивную», хоть «активную») поддержку слабым и убогим, то спокойное описание «арийской гуманности в совершенно чистом, в совершенно первоначальном виде» и отсутствие критики подобных методов господства было бы необъяснимо. Однако Немировскую не волнуют эти противоречия (впрочем, кто знает; но уж во всяком случае Немировская не собирается волновать ими своих читателей).

        Однако к чему эти долгие рассуждения? Достаточно вспомнить, что «деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым» – то есть не «простое, пассивное сострадание», но именно «активную поддержку», за которую Ницше ошибочно принимал не только раннее, но и современное ему христианство,- Ницше считал «вреднее всякого порока». Судя по всему, Немировская задалась целью рассказать о ницшевской философии «с точностью до наоборот».

Мало того, что Немировская искажает в своем пересказе учение Ницше. Она еще и оскорбляет тех ученых, которые действительно по-научному исследовали последнее, правдиво и доказательно излагая результаты этих исследований в своих книгах. Так, замечательную книгу Степана Федоровича Одуева «Тропами Заратустры» Немировская ничтоже сумняшеся обозвала пасквилем (137,с.24). При этом она не дала себе труда сделать хотя бы беглый обзор этой книги. Мы отнеслись к Немировской гораздо уважительнее: прежде чем заявлять, что она лжет, мы приводили тому доказательства.

        Чтобы написать с Ницше икону великого гуманиста, одного искажения его теории мало. Нужно создать соответствующий образ его личности, подать самого философа в нужном виде. Немировская и от этого дела не отказывается:

        “Вглядываешься в его (Ницше. - В.Б.) портрет. Мягкие черты лица, большой лоб, тонкие руки. Вряд ли возможно представить его с хлыстом в руке, готового ударить женщину или грубо прикрикнуть. Нет, это невозможно. Люди с такими лицами не могут быть насильниками, они чаще жертвы” [там же, с.4].

        Какое нам дело до того, что Немировская не может представить себе Ницше с хлыстом в руке, Ницше – бьющего женщину? Тот факт, что мыслитель не способен ударить женщину (кстати говоря, субъективное впечатление Немировской – еще не доказательство того, что дело обстоит именно так), еще не свидетельствует о том, что этот мыслитель не  способен  придерживаться   взгляда,  согласно  которому   женщина  создана  для  служения  мужчине  и  для  того,  чтобы  быть  его   собственностью  (а  такой   взгляд   неизбежно  предполагает   допустимость   физического   и   психологического   насилия   в   тех  или   иных   формах   в  том   случае,   если   понадобится  «укротить  строптивую»).  Если  философ  -  жертва,  то  это   ещё  не   значит,   что  его   философия   не   может   быть  философией   насильников.

           Можно ещё очень долго  разбирать  и  рассматривать  те  ляпсусы,   которые  наделала  Немировская.  Однако  и  тех,  что  мы  уже   рассмотрели,   достаточно  для   того,  чтобы  оценить   её  апологию Ницше  по   достоинству.   Беда  в   том,   что  её  погрешности   и   искажения   в  интерпретации  философии  Ницше   типичны  для   современных   постсоветских  философов,  пишущих  о  Ницше  и  читающих   о  нём  лекции.  Здесь  открывается  большое  поле   деятельности   для   тех,  кому   не  чуждо  стремление   восстановить   истину   в  её  правах   и   разоблачить  фальсификаторов*[‡‡].

     4. Резюме философии Ницше.

Подведём  итоги.  На  основании   анализа  произведений  Ницше  мы  установили,  что  этот  философ  сознательно   придерживался   классового   подхода  в  своём  познании   человека  и  общества,  человеческого  творчества,  культуры,  истории.  Ницше  полагал,  что  деление  общества  на  классы  (по  его   терминологии -  касты)  вечно,  а  его  корни  лежат  в  биологической   природе  человека.  Господствующие  классы  («господствующие  касты» или  «расы  господ»)   являются, по  его  мнению, общностями  существ  во  всех  отношениях  более  высокого  ранга,  чем  угнетённые  и  эксплуатируемые  («расы  рабов»),  по  отношению  к  которым  первые  представляют  собою  «род  сверхчеловека».  Высшая  культура  создавалась,  создаётся  и  будет     создаваться   именно    господствующими      классами;  без  них   культура    вообще     была     бы     невозможна.   Существование   и   творчество  господствующих  классов  обеспечивается  эксплуатацией  ими  огромного  большинства  человечества – «посредственностей», «толпы», «великого  множества».   Чем  сильнее  эксплуатация,  чем  сильнее  гнёт,  удерживающий   рабов  в  повиновении,  тем   пышнее   расцветает  культура.  Ницше  причисляет  себя  к  «расе  господ» в  качестве  её  философа  и  идеолога,  одного  из «созидателей  новых  ценностей».

         Таков  сам  Ницше.  А  теперь  посмотрим,  как  он  повлиял  на  других  и  сколь  далеко  простёрлось  его  влияние.

Глава 3. На кого и как повлиял Ницше.

  1. Влияние ницшеанства на идеологию нацизма.

         Уже хорошо знакомая нам Немировская пишет о Ницше:

         «Его суждения  о нравственных  ценностях,  добре  и  зле,  смысле  жизни,  важности  самопознания  и  самопреодоления  для  каждого,  о  содержании  понятий  «сила»  и  «слабость»,  «болезнь» и  «здоровье»  близки   нам,  если,  конечно,  не  истолковывать  их  так,  как  это  делали  фашисты» [137,c.30].

         Тот  факт,  что  философия  Ницше  оказала  огромное  влияние  на  идеологию  почти  всех  крайне  правых  и  фашистких  организаций и движений  мира (а особенно – германского нацизма), широко известен и  неоспорим.  Тех,  кто  хотел  бы  начать  основательно   знакомиться  с  этим  вопросом,  мы  отсылаем  к  книгам  Бернадинера («Философия  Ницше  и  фашизм»)  и  Одуева  («Тропами  Заратустры»). Идеологи   фашизма  (не  обязательно  все, но  что  многие  -  это  точно известно)  хорошо  знали  работы  Ницше  и  широко  использовали  его  идеи  при  разработке  фашистcкого  мировоззрения,  в  пропаганде  и  агитации.  Вопрос,  стоящий  перед  нами  и  требующий  решения,  заключается  в  том,  до  какой  степени   адекватно  восприняли   идеологи   фашизма   философию  Ницше;  если  же  они  извратили  её,  то  в  какой  мере.

          Многочисленными  идеологами  фашизма  написано   множество  книг  разной  степени  значимости.  В  качестве  эталона   фашистской  идеологии  мы  выберем  одну  из  них,  являющуюся  классическим  произведением  фашистской  мысли, -  “Майн  кампф”  Адольфа   Гитлера.  Анализируя её,  мы  не  будем  задаваться  вопросом,  взято  ли  то  или  иное  её  положение  (из  числа  тех,  которые окажутся  совпадающими  с  положениями  Ницше) у  самого  Ницше  или  у  одного  из  его  многочисленных последователей,  или какого-нибудь  мыслителя,  додумавшегося  до  этого положения  независимо  от  Ницше,  или  оно  пришло    в  голову  Гитлера (либо  переписчика,  редактора  и  фактического  соавтора  «Майн  кампф» Рудольфа  Гесса) благодаря их  собственным умственным  усилиям.  Откуда   бы  ни  взялись  эти  положения  в  “Майн кампф”, сам  факт  их  наличия   будет  свидетельствовать  о  том,  что  по  данным  вопросам  Ницше  является  предшественником  фашистов.  По  количеству  и  важности  таких  положений,  по  характеру  их  связи  между  собой  и  степени  совпадения  этого  характера  с  характером  их  связи  между  собой  в  работах  Ницше  можно  будет судить, насколько адекватно философия Ницше воспроизведена в фашистской идеологии.

Итак, углубимся в “Майн кампф”.

“Еврейское учение марксизма отвергает аристократический принцип рождения и на место извечного превосходства силы и индивидуальности ставит численность массы и ее мертвый вес. Марксизм отрицает в человеке ценность личности, он оспаривает значение народности и расы и отнимает, таким образом, у человечества предпосылки его существования и его культуры”[47,с.57].

В одной этой цитате содержится квинтэссенция всего учения Ницше. «Аристократический принцип рождения», согласно которому большая или меньшая ценность личности предопределяется биологически, а все люди делятся на аристократию, состоящую из немногих наиболее ценных и  индивидуальных личностей, и массу, в которую входит подавляющее большинство людей, “усредненных” и малоценных; расовая природа аристократии и плебса,  деление народов на «расы господ» и «расы рабов»; деление людей на аристократию и плебс как извечно принадлежащее к сущности жизни человечества, как необходимая предпосылка его существования и его культуры во все времена и повсюду; взгляд на марксизм (Ницше сказал бы – на социализм) как на учение, отрицающее деление людей и народов на высших и низших, а следовательно, отрицающее предпосылки существования и культуры человечества, ценность личности, противопоставляющее «сильным индивидуальностям» слепую, чисто разрушительную силу «великого множества», массы, задавливающей индивидуальности своим «мертвым весом»; даже приведение  учения марксизма (Ницше назвал бы его декадентским учением) в связь с еврейством, якобы использующим его как орудие в борьбе с противостоящими ему расами, - все эти ницшевские положения (причем все, кроме последнего, основополагающие в учении Ницше) сконцентрированы Гитлером и Гессом в двух предложениях.

“Разве не ясно, что наш парламентарный принцип большинства неизбежно подкапывается под самую идею вождя?

Или неужели в самом деле найдутся такие, кто поверит, что в этом мире прогресс обязан не интеллекту отдельных индивидуумов, а мозгу большинства?

Или, может быть, кто–нибудь надеется на то, что в будущем мы сможем обойтись без этой основной предпосылки человеческой культуры?

Разве не ясно, наоборот, что именно сейчас эта предпосылка нужней, чем когда бы то ни было.

Парламентарный принцип решения по большинству голосов уничтожает авторитет личности и ставит на ее место количество, заключенное в той или другой толпе. Этим самым парламентаризм грешит против основной идеи аристократизма в природе, причем, конечно, аристократизм вовсе не обязательно должен олицетворяться современной вырождающейся общественной верхушкой” [там же, с.69].

Дальше идет довольно сильное описание того, как именно вырождается “современная общественная верхушка” при парламентаризме, дающее неплохой материал для обоснования всех тех ругательств, которыми осыпали демократию и демократов Ницше и Гитлер.

А вот любопытный отрывок об армии:

 «Армия наша была в те времена (до первой мировой войны, в кайзеровской Германии. – В.Б.) самой могучей школой для всей немецкой нации.

…Армия  наша воспитывала в людях дух решимости в такую пору, когда знамением времени являлись отсутствие решимости и вечные колебания. Армия учила тому, что определенный приказ всегда лучше, чем полное отсутствие твердых указаний.

…Армия наша воспитывала людей в идеализме и в чувстве преданности великой родине в такое время, когда все кругом у нас погрязло в жадности и материализме.

Армия воспитывала нас в преданности идее национального единства в такое время, когда кругом шла уже ожесточенная борьба классов.

…Но самой большой заслугой нашей старой армии было то, что она не допускала торжества принципа «большинства» над значением отдельной личности, что ясная голова в ее рядах ценилась больше, нежели мнение «большинства». В противовес еврейской демократической идее  слепого поклонения «количеству» армия твердо отстаивала веру в гений единиц. Вот почему только в армии тогда и воспитывались такие люди, которые больше всего были нам нужны. Из армии выходили настоящие мужи. В то время как кругом произрастали только размагниченные существа и бабы, армия каждый год выпускала из своих рядов 350 тысяч молодых людей  в расцвете сил и здоровья – людей, которые в течение своей двухлетней службы из неокрепших юношей превращались в стальных бойцов. Наши солдаты, привыкшие в течение  двух лет слушаться приказа, по окончании службы умели также и приказывать. Старого солдата можно было узнать уже по одной походке” [там же,с.232-234].

Ницше, грезивший о  «великих  коллективных  опытах» «новых

повелителей»  «в  деле  воспитания  и  дисциплинирования»;  Ницше,  не  знавший  более  сильных  средств  «внушить  слабеющим  народам   такую   грубую  походную  энергию… такой  общий  организованный  пыл  в  уничтожении  врага, такое  равнодушие  к  великим  потерям»,  чем  «великая  война»; Ницше,  приветствовавший  всякое  возвышение  «воли  к  власти»,  способности  повелевать  и  повиноваться, утверждение  в  душах  тех,  кто  на  это  способен,  «пафоса  дистанции»;  Ницше -  злейший  враг  классовой   борьбы  и  горячий  сторонник  «аристократического  принципа»;  Ницше,  писавший  из  воинской  части,  где  он  служил:

«Солдатская  жизнь  не  особенно  удобна,  но  она, пожалуй,  даже  полезна,  если  её  попробовать  в  качестве  «entrements».  В  ней  есть  постоянный  призыв  к  энергии,  которая  особенно  хороша,  как  противоядие  против  парализующего  людей  скептицизма,  действие  которого  мы  наблюдали  вместе  с  тобой.  В  казарме  узнаёшь  свой  собственный  характер,  в  ней  научаешься  приспособляться  к  чужим  людям,  в  большинстве  случаев  очень  грубым.  До  сих  пор  все  относятся  ко  мне,  по-видимому,  доброжелательно,  начиная  от  капитана  до  простого  солдата,  к  тому же  все  свои  обязанности  я  исполняю  усердно  и  с  интересом.  Разве  можно  не  гордиться,  если  среди  30  рекрутов  получишь отличие  как  лучший  кавалерист?  По-моему,  это  лучше, чем  получение  диплома  по  филологии…» [41, c.40] -

Ницше  был бы  целиком  и  полностью  солидарен   с  этими  cловами!

«Природа  противится  спариванию   более  слабых  существ  с  более  сильными. Но  в  ещё  большей  степени   противно  ей    смешение  высокой  расы  с  нижестоящей  расой.  Такое  смешение  ставит   под  вопрос  всю  тысячелетнюю работу  природы  над  делом   усовершенствования  человека.

Из  опыта   истории   мы  видим   тысячи  примеров  этого.  История   с  ужасающей  ясностью  доказывает,  что  каждое  смешение  крови  арийцев  с  более  низко  стоящими  народами  неизбежно  приводило  к  тому,  что  арийцы  теряли  свою  роль  носителей  культуры» [47,c.240].

Мы уже видели, что Ницше придерживался в точности такого же мнения.

 «Наше молодое движение по самой сущности своей и по формам своей организации является антипарламентарным движением. Это значит, что во всей своей работе и в частности в формах своего внутреннего строения движение решительно отвергает принцип решения по большинству голосов, отвергает тот порядок, когда вождь является только выполнителем воли и мнений большинства. Такой деградации роли вождя мы не допускаем. В большом и малом наше движение представляет принцип безусловного авторитета вождя в сочетании с высшей формой его ответственности.

На практике этот принцип находит себе следующее приложение.

Первый председатель нашей местной организации назначается вождем, стоящим одной ступенью выше в нашей организационной иерархии. Этот председатель является ответственным руководителем  местной организации. Все местные комитеты подчиняются ему, а не наоборот. У нас нет и не может быть комитетов, занимающихся голосованиями, у нас существуют только комитеты для работы. Всю работу распределяет ответственный руководитель, т.е. председатель местной организации. По  тому  же  принципу  строятся  все  остальные  организационные  звенья -  район,  округ,  область.  Вождь  во  всех  этих  звеньях  назначается  сверху -  с  неограниченными  полномочиями  и  авторитетом.  Только  вождь  всей  партии  согласно уставу  выбирается  на  первичных  собраниях  членов  партии.  Он  является  единственным  руководителем  всего  движения.  Все комитеты  подчиняются  ему,  а  не  наоборот.  Но  зато  он  на  плечах  своих  несёт  и  всю  ответственность.  Перед  новыми  выборами  сторонники  движения  могут  привлечь   его  к  ответственности, могут  снять  с  него  звание,  если  он  действовал  против  принципов  движения или  если  он  плохо  служил  его  интересам.  Тогда  место  прежнего  вождя  займёт  другой, лучший, он  будет обладать  тем  же  авторитетом,  и  на  нём  будет  лежать  та  же  ответственность. 

Одна из высших задач нашего движения заключается в том, чтобы дать победу этому принципу не только в  наших собственных рядах, но и во всем будущем государственном устройстве.

Кто хочет быть вождем, тот будет облечен неограниченным авторитетом, но должен будет нести также самую тяжелую ответственность.

Кто к этому не способен, кто слишком труслив, чтобы нести все последствия за свои действия, тот не годится в вожди. К роли вождя призван только герой.

Весь прогресс и вся культура человечества покоятся исключительно на гениальности и энергии личностей, а ни в коем случае не являются продуктом «большинства».

Чтобы наша нация могла вернуть себе свое величие и свою силу, она должна суметь культивировать личность и вернуть ей все права» [там же, с.287-288].

Перед нами – образец и программа практического применения «аристократического принципа рождения». С ницшевскими установками здесь не совпадает только выборность вождя столь презираемым Ницше и Гитлером «большинством». Однако в данном случае практика фашистов оказалась гораздо ближе к ницшеанской теории, чем их идеология: ни о какой реальной подконтрольности фашистских вождей массам не может быть и речи. Поскольку же ницшевская философия есть не плод познания ради познания, а руководство к действию, то мы можем с полным на то основанием заключить, что в данном случае фашисты восприняли Ницше вполне адекватно. Нам еще представится случай увидеть, как они изменили букве учения Ницше с тем, чтобы соблюсти верность ницшеанству на практике.

 «Мы будем видеть свою задачу не в том, чтобы увековечить влияние одного общественного класса. Мы поставим себе целью отобрать все лучшие головы во всех слоях населения и именно этим наиболее способным людям дадим возможность оказывать наибольшее влияние на наше общество и пользоваться наибольшим почетом» [там же, с.360].

Как мы помним, еще в «Человеческом, слишком человеческом» Ницше писал о желательности пополнения высшей касты достойными того людьми, вышедшими  из низов, и наоборот. Теории о биологической обусловленности деления общества на касты это требование не противоречит: может же и среди плохой породы появиться лучший экземпляр. Что же касается его практической применимости, то в реальной жизни в господствующую “касту” будут попадать те, в ком заинтересованы отбирающие их члены “касты”. Совпадение этого интереса с требованием отбирать самых лучших и способных отнюдь не обеспечивается приходом к власти фашистов и не гарантируется непогрешимым авторитетом их вождей.

Говоря о «равноправии классов» при фашистском режиме,  Гитлер порет чушь. Отбор кадров из всех слоев общества означает только то, что в принципе выходцы из низших классов общества имеют шанс попасть в господствующий класс. Приток “свежих людей” не мешает этому классу оставаться самим собой. Мы здесь не касаемся вопроса о том, какой  именно  шанс попасть наверх  имеют выходцы из того или иного низшего класса того общества, в котором у руля политической власти стоят фашисты.

А теперь, уважаемый читатель, вернемся к «еврейскому вопросу». Вспомним: Ницше писал о евреях, что они «сумели поставить себя во главе всех движений decadence». Это же самое утверждает и Гитлер. На многих страницах своего опуса [47, с.46-57, 258-274] он «доказывает», что «как в любом гнойнике найдешь червя или личинку его, так в любой грязной истории непременно натолкнешься на еврейчика» [там же, с.51].

Наихудшие образцы прессы, литературы, театрального искусства издаются, создаются и распространяются  евреями. Порнография и «желтая пресса»­- в руках у евреев и попадает к читателю из их рук; проституция и торговля женщинами контролируется евреями; законодатели  «демократического общественного мнения»  - евреи;  вожди социал-демократии — тоже евреи! Всюду воду мутят евреи!

В этом вопросе Гитлер и Ницше трогательно едины.

Правда, они отличаются друг от друга в ином: Ницше считал евреев «сильной и чистой» расой, а  Гитлер рассматривал их  как воплощение той деградации, которой они якобы заражают другие народы. Однако это различие относится к разряду даже не второстепенных, а третье-, пяти-, десятистепенных*. Учение об извечном, биологически обусловленном неравенстве людей, о высших и низших расах, общее для ницшеанства и большинства фашистских идеологий (а не только идеологии германского нацизма), не изменит своей сути, если его последователи разойдутся со своими учителями по вопросу о том, какие именно расы являются низшими, либо высшими. Если построить два дома по одному и тому же проекту, но покрасить их в разный цвет, они от этого не перестанут быть однотипными.

Да и так ли уж сильно отличается окраска здания гитлеровской идеологии от той, которую рекомендовал автор проекта этого здания - Ницше?

К.А.Свасьян, редактор цитируемого нами двухтомника Ницше и автор предисловия к нему, считает, что очень сильно. Более того, он утверждает, что ницшевская философия и нацистская идеология (проблему преемственности между идеологией  почти  всякого фашизма  и ницшевской философией Свасьян не ставит) не имеют между собой ничего общего. Идеологию германского нацизма он представляет себе следующим образом:

“Кто станет спорить с тем, что нацистская идеология в целом (да и, пожалуй, в общем)  сводится к трем основополагающим принципам: пангерманизму, антисемитизму  и  славянофобии!”  [141, т.1,с.42].

От здания гитлеровской идеологии Свасьян оставил в своем определении одну лишь окраску его стен. И еще понадеялся, что с ним никто не будет спорить!

Выдумав объект для сравнения с философией Ницше, Свасьян преспокойно оперирует им, не  замечая, что этот объект - всего лишь три характеристики идеологии нацизма (отнюдь не являющиеся ее «основополагающими принципами», хотя и относящиеся к ее качественным характеристикам. Но и среди качественных характеристик бывают основные и второстепенные), абстрагированные от сложной системы ее многочисленных характеристик. «За бортом» этой абстракции остались куда более глубокие, базисные, основополагающие «принципы» нацистской идеологии (присущие отнюдь не только ей, но и идеологии многих других разновидностей фашизма) - такие, как извечное деление общества на рабов и господ, обусловленное биологически и являющееся предпосылкой всякой культуры; деление наций и народностей на высшие и низшие с расовой точки зрения, на “расы рабов” и “расы господ”; взгляд на войну, насилие, эксплуатацию как извечно присущие всей и всякой жизни и т.д.

Но и с вышеупомянутыми тремя характеристиками у Свасьяна не все в порядке. Его “доказательство” отсутствия преемственности между философией Ницше и идеологией гитлеровцев свелось к тому, что он набрал дюжину цитат из Ницше, в которых тот ругает немцев, шесть цитат - где тот ругает антисемитов и хвалит евреев, и пару отрывков, которые можно истолковать в пользу славян (упомянув при этом про то, что Ницше гордился своим польским происхождением) [там же, с.43-45]. При этом Свасьян имел нахальство заявить, “что речь идет на этот раз не о предумышленных цитатных вырезках, а о едином контексте всей его философии!” [там же, с.42].

Из этого “единого контекста” по-свасьяновски выпали мудрствования Ницше относительно “всемирно-исторической миссии” евреев, все его упоминания о “ прекраснейших экземплярах белокурых бестий” типа “знатных германцев”, Фридриха Великого и бранденбургских офицеров. Отчаянный немецкий шовинизм молодого Ницше [см.41, с.35-36, 63-67] превращается у Свасьяна в “кратковременное, юношески-вагнерианское “германство”; из “единого контекста” опять-таки выпадает хвалебная ода  позднего  Ницше, уже ставшего антивагнерианцем, вагнеровскому Зигфриду:

“Может быть, при более тщательном сравнении мы найдем, к чести немецкой натуры Рихарда Вагнера, что он был во всем сильнее, смелее, суровее, выше, чем мог бы быть француз девятнадцатого столетия, - благодаря тому обстоятельству, что мы, немцы, стоим ближе к варварству, чем французы, - может быть, самое замечательное из того, что создал Рихард Вагнер, остается не только теперь, но и навсегда недоступным, непонятным, неподражаемым для всей столь поздней латинской расы: я говорю об образе Зигфрида, этого очень свободного  человека, который, пожалуй, в самом деле слишком свободен, слишком суров, слишком жизнерадостен, слишком  здоров, слишком антикатоличен, чтобы потакать вкусу старых и дряблых культурных народов. Он, пожалуй, является даже грехом против романтизма, этот антироманский Зигфрид” [141, т.2, с.377].

Кстати сказать, если Свасьян думает, что германские  нацисты были “пангерманистами” в смысле обожествления    всего  германского, то он глубоко ошибается. Гитлер посвятил много страниц “Майн кампф” резкой критике современной ему германской культуры, германской государственности, упадка, как он считал, немецкого народа, “вырождения немца”. Вот, в частности, что он пишет по поводу  движения немецких националистов в Австралии конца прошлого века, вставших в оппозицию Габсбургской династии (проводившей по их мнению и по мнению Гитлера, “политику славянизации” Австро-Венгрии):

“Впервые дело сложилось так, что люди, настроенные национально и патриотически, вынуждены были стать мятежниками.

         ...Когда правительственная власть все те средства, какими она располагает, употребляет на то, чтобы вести целый народ к гибели, тогда не только правом, но и обязанностью каждого сына народа является бунт” [47,с.81].

         Гитлер призывал бунтовать “сынов народа” именно против того государства, которое Ницше счел бы “государством толпы” (и наверняка считал; ругая европейский декаданс, Ницше никогда не делал оговорок насчет Австрии). Гитлер искал и нашел свою опору в тех самых “сильных и здоровых посредственностях” из числа мелких буржуа и восприимчивых к мелкобуржуазным настроениям рабочих, которых Ницше предсказал устами одного из двух королей в четвертой части “Заратустры”:

         “Я предпочел ей (“раззолоченной, лживой, нарумяненной черни”.—В.Б.) во всех смыслах здорового крестьянина –грубого, хитрого, упрямого и выносливого: сегодня это самый благородный тип.

         Крестьянин сегодня лучше всех других; и крестьянский тип должен бы быть господином!”[141, т.2, с.176].

        Так и случилось, по слову пророка Ницше. Именно из среды “здоровых” мелких буржуа, которых Ницше восхвалил под именем “крестьянского типа”, вышел и интегрировался в господствующий класс капиталистов род “новых повелителей” Германки во главе с Гитлером, которые взялись превратить ее из плебейского болота, столь ненавидимого Ницше, в тысячелетний все европейский (а может быть, и всемирный) Третий Райх. И если согласно их планам, в отличие от планов Ницше, высшими из высших при “новом порядке” должны были быть господа только германской крови –то что ж! - они поступили, как ученики, “творчески развивающие” идеи учителя, но не меняющие его   учения   коренным  образом.

Можно выписать из произведений Ницше гораздо больше ругательств по адресу немцев, чем это сделал Свасьян. И всякий раз эти ругательства будут не чем иным, как выражением глубокой скорби Ницше по поводу нехватки у немцев воли к власти, выражающейся в избытке у них либерализма и демократизма - то есть как раз того, от чего стремился избавить немцев Гитлер. Даже империализм Бисмарка был для Ницше недостаточно последовательным (и не для него одного: Константин Леонтьев, к примеру, тоже не очень-то верил в Бисмарка как в "возродителя" Германии [см. 110, с.51]. Постепенная либерализация политической и духовной жизни Германии, последовавшая за ее объединением и победой над Францией, вызывала недоверие и антипатию к "железному канцлеру" у наиболее последовательных европейских реакционеров) - из чего отнюдь не следует, что Ницше был врагом немецкого национализма как такового. Вообще говоря, все те ругательства, которыми Ницше осыпал немцев, не опровергают, а наоборот, доказывают, что нацисты оказались его верными учениками.

        Ироничный Свасьян, “доказывая” антигерманизм Ницше, повторяет шуточку Даниэля Галеви о “народе, состоящем из 80 миллионов аристократов”. Очевидно, он полагает, что нацисты действительно отводили всем немцам место в касте новых господ. Если это так, то Свасьян попал пальцем в небо.

“То миросозерцание, которое отвергает демократический принцип массы и ставит своей задачей отдать власть над всем миром в руки лучшей из наций, т.е. в руки самых лучших людей, логически должно применить тот же аристократический принцип внутри самого данного народа. Другими словами, оно должно обеспечить наибольшее влияние и подлинное руководство за самыми лучшими головами в данном народе. А это значит,  что такое мировоззрение все строит не на принципе большинства, а на роли личности” [47, с.371].

Если бы фюрер воскрес и прочел то, что пишет про него и его последователей Свасьян, он бы очень удивился.

Самое смешное, что Свасьян оказался менее всего не прав там, где привел в свою поддержку менее всего цитат, - по вопросу о славянофобии. Действительно, Ницше был ее лишен, и действительно,  нацисты ею обладали. Кроме того, Ницше не давал нацистам  почти  никакой философской базы для их славянофобии – за исключением одного маленького отрывка, в котором, как мы помним, он выразил свои мечты о том,  чтобы Россия своим усилением заставила Европу объединится и стать “в равной степени грозной”. Однако следует отметить, что в  идеологии  нацизма (чего не скажешь о его практике) славянофобия занимала не на столько большое место, как думает Свасьян. Гитлер даже счел возможным “посочувствовать” российскому народу (очевидно, следуя пословице “пожалел волк кобылу – оставил хвост да гриву”), якобы угнетенному евреями:

“Самым страшным примером в этом отношении является Россия, где евреи в своей фанатической дикости погубили 30 миллионов человек, безжалостно перерезав одних и подвергнув бесчеловечным мукам голода других”[47,с.274].

И уж во всяком случае славянофобия не была “основополагающим принципом” идеологии нацизма. Ее основы, как мы уже видели, имели несколько более общий характер.

Гораздо более существенным различием между идеологией Гитлера и философией Ницше, чем те различия, которые изыскал Свасьян, является следующее. Ницше, как мы помним, считал, что “в хорошей и здоровой аристократии существенно то, что она чувствует себя не функцией (все равно, королевской власти или общества), а  смыслом  и высшим  оправданием существующего строя”. В отличие от него, Гитлер писал:

“Первейшей предпосылкой истинно человеческой культуры является прежде всего именно наличие таких настроений, когда люди готовы пожертвовать интересами своего собственного я в пользу общества” [47,с.250].

Как видим, здесь идет речь о людях вообще. И во всех других случаях, когда Гитлер заводит речь на эту тему, он говорит о самопожертвовании в пользу общества, расы, нации именно  всяких – и высших, и низших – людей.

Согласно философии Ницше, “первейшей предпосылкой истинно человеческой культуры” является “пожертвование” (в том числе самопожертвование) рабов “касте господ”, а не какому-то там “обществу”. Что же касается самой “касты господ”, то она, по Ницше, если и должна для блага жизни и культуры приносить себя в жертву, то только ... самой себе. Если предположить, что Гитлер и в этом вопросе является сторонником учения Ницше, тогда с необходимостью придется заключить, что либо он, либо Ницше говорит по данному вопросу неправду своим читателям. Однако существенной чертой произведений Ницше является честность, о чем неоспоримо свидетельствуют они сами и биография их автора: поставив перед собой задачу пробудить в “касте немногих” обостренное сознание своей исключительности и стремление к безграничной власти над большинством человечества, он не боялся осуждения со стороны широких читательских масс и на протяжение всей своей творческой жизни выносил и равнодушие, и неприязнь со стороны читающей публики, оставаясь верным возложенной им на себя миссии. Возникает дилемма: либо Гитлер, отходя от ницшеанства в этом вопросе, говорит искренне, либо он, придерживаясь по данному вопросу взглядов Ницше, лжет.

Внимательно прочитаем одно из произведений Ницше, такое же честное, как и все другие его произведения - “Антихрист”. В нем Ницше, честно и не таясь, говорит читателям:

“...есть различие, с какой целью лгут: для того ли, чтобы поддерживать, или чтобы  разрушать “[141, т.2, с.686].

Перед этим он дает нам яркий пример “лжи во поддержание”:

“В определенный момент развития народа его глубокий, всеохватывающий опыт, - сообразно с которым он должен, т.е., собственно говоря, может  жить, - является законченным. Его цель сводится к тому, чтобы собрать возможно полную и богатую жатву со времен эксперимента и  отрицательного  опыта.. Следовательно, прежде всего теперь нужно остерегаться дальнейшего экспериментирования, дальнейшей эволюции ценностей. Всему этому противопоставляется двойная стена: во-первых,  откровение, т.е. утверждение, что разум тех законов  н е  человеческого происхождения, что он  не  есть результат медленного изыскания, сопровождаемого ошибками, но, как имеющий божественное происхождение, он был только сообщен уже в совершенном виде, без истории, как дар, как чудо... Во-вторых,  традиция, т.е. утверждение, что закон уже с древнейших времен существовал, что сомневаться в этом было бы нечестиво и преступно по отношению к предкам. Авторитет закона покоится на тезисах: Бог это  дал, предки это  пережили. Высший разум подобного процесса заключается в намерении оттеснить шаг за шагом сознание от  жизни, признаваемой за правильную (т.е.  доказанную   огромным и тонко просеянным опытом), чтобы достигнуть таким образом полного автоматизма инстинкта, -- это предпосылки ко всякого рода мастерству, ко всякого рода совершенству в искусстве жизни. Составить книгу законов по образцу Ману – значит признать за народом мастера, признать, что он может претендовать на обладание высшим искусством жизни. Для  этого она  должна  быть  создана  бессознательно : в этом цель всякой священной лжи” [там же, с.684-685].

Таким образом, философия Ницше в определенных случаях прямо предписывает ложь. Будучи не догмой, а руководством к действию определенных социальных слоев, она формирует цели этих слоев и находит средства к их достижению.  И если среди этих средств окажется пропаганда идей, противоречащих этой философии, то сторонник последней, занимающийся такой пропагандой, легко может показаться со стороны извратителем или даже противником этой философии.

Ницше адресовал свои произведения “ немногим”, “сильным духом”, “новым философам и повелителям”. Чтобы уговорить их взяться за то дело, которое он предлагал им, ему не нужно было лгать. У Гитлера задача была потрудней. Он писал свою книгу для массовой аудитории, для “здоровых, сильных посредственностей”. Убедить их радостно приносить себя в жертву кучке людей, считающих себя солью земли, было бы не так-то легко. Гораздо легче было бы убедить их принести себя в жертву чему-то гораздо большему и прекрасному – нации, расе, государству, в образах которых воплотились идеализированные общие интересы*  той части масс, которая была готова принять фашистские лозунги. После этого было бы не трудно доказать, что та кучка людей, которой на самом деле и предназначена в жертву эта часть масс (как, впрочем, и все массы в целом. Только эта их часть должна сама принести себя в жертву), предназначена судьбой для того, чтобы руководить столь возвышенным, достойным и прекрасным (и уже желанным) процессом жертвоприношения и распоряжаться  жертвенным мясом*.

 Книга Гитлера - это не творение теоретика, который познает ради познания и излагает результаты познания ради дальнейшего прогресса. Книга Гитлера - это орудие завоевания власти. Если мы поймем это, то нам легко будет понять, что “Майн кампф” и произведения Ницше (которые в свою очередь являются не только изложением результатов ницшевского познания, но и  орудием подготовки завоевателей власти к выполнению их миссии) могли быть написаны единомышленниками**. И если в тех вопросах, по которым Гитлеру не нужно было бы искажать свои (предположительно ницшеанские) взгляды ради достижения целей, вытекающих из этих взглядов, точки зрения, изложенные в текстах Ницше и Гитлера, совпадают; если мало-мальски существенные расхождения между текстами того и другого укладываются в схему “отойти от установки Ницше в пропагандистских целях, чтобы тем лучше реализовать ее”, - это значит, что учение Гитлера является учением Ницше.

Мы уже видели, что такое совпадение имеет место по наиболее существенным (да и не только) вопросам в философии Ницше и гитлеровской идеологии. Таким образом, на  примере “Майн кампф” мы доказали, что идеологи фашизма адекватно восприняли учение Ницше и, следовательно, влияние философии Ницше на идеологию фашизма было влиянием первого этапа развития  единого мировоззрения  на его последующие этапы. Философия Ницше является одним из необходимых и существенных теоретических

источников фашистской идеологии, как бы ни старались апологеты и украшатели Ницше доказать обратное.

**Еще легче будет понять то, почему по вопросу о выборности вождя партии идеология и практика нацистов разошлись друг с другом, причем реальные нормы жизни нацисткой партии вернулись к заповедям Ницше , от которых немножко отошел текст «Майн кампф» до второй мировой войны. Искусство политики - это умение захватывать  и удерживать государственную власть, а ложь является одним из эффективнейших средств захвата и удерживания власти.

2. Идеология других разновидностей европейского фашизма первой половины XX века и ницшеанство.

Конечно, “Майн кампф” - это классический из классических образцов фашистской идеологии. Но на нем одном свет клином не сошелся. Есть и другие плоды фашистской мысли, на примере которых можно проследить и доказать ее связь с ее ницшевским первоисточником. Таков, например, “Дух нашей старины”* идейного отца украинского фашизма - Дмитра Донцова.

В отличие от Гитлера и Гесса, Донцов счел нужным прямо сослаться на Ницше, признав, таким образом, преемственность между ним и собою.

“Пророком, предсказавши этот  “век масс”, век “европейского нигилизма”, как он его называл, - был среди прочих Фридрих Ницше. Он уже в 80-х годах прошлого столетия возвышал свой  вдохновенный голос против новых демократических  “господ”, героев заурядности, узкоглядства и выгоды. Противопоставлял им тип и стиль старых европейских элит, стиль викингов, арабской, японской и гомеровской аристократии. Он еще тогда писал о “Фергеслихунг Европас”, которую принесли с собой демократические “швитценде плебеер”, он еще тогда поднимал на высокий постамент древнее, уже неизвестное демократизированному 19 веку “Форнемгайт” (благородство,  ноблес), как основную характеристику касты владык. Он один из первых обуздал современную ему культуру демократической Европы, культуру  “Herdentier”, а толпе с ее “ругельос барабаришен Трайбен унд Вирбельн”, с  ее  “неугомонной варварской суетой и гомоном” противопоставлял культ великих людей, недочеловеку демократии - своего сверхчеловека. Он осуждал бескультурье демократических городов, упадок государственной дисциплины. Он нападал на такие демократические институты, как всеобщее избирательное право, называя демократию - “исторической формой упадка государства”” [65, с. 296].  

Донцов сразу схватывает у Ницше самое основное - его концепцию извечно присущего жизни человечества деления людей на господ и рабов и его критику “смазывания” этого деления как якобы упадка  и деградации общества.

Вот что он пишет об идеях своей книги:

“Идеи этой книги в основе своей отличны от идей демократии, классократии или нациократии. ...Им противопоставляю идею иерархизированного общества.

Оригинальной является и идея этой книги про руководящий слой. Базой создания этого слоя является для меня не мифический “демос”, не масса (демократия), не тот или иной класс (”классократия”), не партийно-политическая программа  (нациократическая монопартия), но лишь каста “лучших людей”... Ни демо-кратия, ни классо-кратия, ни нацио-кратия, только аристо-кратия, каста лучших людей.

Под кастой понимаю здесь не что-то подобное замкнутым кастам Индии, но нечто иное. Под правящей кастой, под “аристократией” подразумеваю нечто подобное Ордену, обособленный по положению в обществе и духу слой “лучших людей”... слой, который бы пополнялся выходцами из всех слоев общества на основе сурового отбора лучших, а с другой стороны тщательным процеживанием, “чисткой” охранял бы свое духовное и моральное превосходство и чистоту, свою форму и силу.

Таким подходом к основной проблеме нашего времени выходит этот труд за пределы нашей национальной проблемы, касаясь важнейшей проблемы общеевропейского характера, которую испанец Ортега-и-Гассет охарактеризовал как кризис руководящих слоев, как кризис “века масс”, я бы сказал - века черни» [там же, с.6-7].

Поучительное во многих отношение зрелище - последовательный националист Донцов, полагающий в качестве основной проблемы нашего времени проблему “кризиса руководящих слоев” (читай: кризиса господства эксплуататорских классов),  классовую  проблему. Не стоит придавать особо серьезного значения его нападкам на “идеи классократии”: Донцов просто не хочет замечать, что его «каста лучших людей» - не что иное, как принявший в его сознание иллюзорную, недостижимо-идеальную форму господствующий класс. Донцов исповедует тот же самый классовый подход, по - идеалистически перевернутый вверх тормашками, что и Ницше. Притом этот классовый подход, как и у Ницше, осознан; просто он осознан, в  неадекватных  терминах   вроде “касты лучших людей”, осознан помимо таких адекватных его сути терминов, как, например, “классы общества”.

    Не следует также придавать особого значения тому, что Донцов отмежевывается от “нациократии”. Это не значит, что он в той или иной мере порывает со своим воинствующим национализмом. Понятие “нациократии” он сводит к правлению одной партии с националистической программой и противопоставляет ему правление “представляющей нацию” касты, “подобной Ордену” (чем же является эта орденоподобная организация “господствующей касты”, как не идеализированной партийной организацией?). Очевидно, под влиянием политического банкротства фашистской партии ОУН - Организации украинских националистов, сотрудничавшей с нацистами (цитируемая книга Донцова была впервые издана в 1944 году*),  Донцов пытался дистанцироваться от заложенных в основу ее программы “нациократических” идей; однако он не сумел сделать этого иначе, как противопоставив им те же самые идеи, но в немного иной упаковке.

Донцов оказался наследником Ницше также и в своем расизме [см.65, с.218-236]:

“Щербаковский утверждает, что на Украину в неолитическую эпоху в третьем тысячелетии до Рождества Христова пришли люди двух культурных кругов, земледельческого и кочевнического. Каждый из тех культурных кругов был создан отдельной расой, отдельной физически и психически. Наши апостолы толпы были представителями подвластного слоя, а не того, что создал культуру, руководящего слоя княжеского Киева и казачества”  [там же, с.77].

По адресу демократии и демократов Донцов сыплет длинными очередями ругательств [см., напр., там же, с.302-307]. Главная претензия Донцова к демократам - в том, что они не смогли противостоять той силе, которую Ницше знал под именем “социализм”, Гитлер в “Майн кампф” называл марксизмом, а сам Донцов называет большевизмом. И так же, как Ницше, Донцов мечтает о новой касте господ, которая укротит “толпу” и уничтожит ее воинствующее движение - в данном случае большевизм [там же, с.311-326].

Во всех своих произведениях Донцов выступает в качестве последовательного ницшеанца. Но не только он: Ницше вообще был крайне популярен среди украинских фашистов накануне второй мировой войны. Один из них, О, Бабий, в 1930 году писал: “Кажется, имя ни одного философа не является таким популярным среди украинцев, как имя Ницше” [цит. по: 123, с.92] (под “украинцами” имеются в виду украинские националисты).

Сильнейшее влияние Ницше оказал также на румынских фашистов [см., напр., 107, с.75], говоривших о себе как о “молодом поколении, обогащенном идеями Ницше”. Вообще, европейские фашисты первой половины ХХ века частенько признавались в своем духовном родстве с Ницше.

     3. На кого еще влиял Ницше.

Ницше оказал влияние отнюдь не только на своих преемников. Его произведениями зачитывалась европейская интеллигенция начала ХХ века, и немалая ее часть, не будучи действительными последователями Ницше (какими были представители фашиствующей интеллигенции), пыталась находить в его произведениях обоснование своих точек зрения. “Одним импонировал его “аристократический радикализм” и презрение к “черни” (это относится преже всего к фашиствующим интеллектуалам. - В.Б.); другие видели в нем певца индивидуальной свободы, трубадура “свободного духа”, остроумного и удачливого обличителя образованного филистерства, яркого критика буржуазного ханжества и лицемерия и т.п., прощая ради этого или даже совсем не замечая его “позитивных” реакционных утопий, из которых идеологи империализма без особого  умственного напряжения умели извлекать соответствующие мировоззренческие выводы; третьи восхищались его “благородным анархизмом”, разрушительным псевдореволюционным пафосом в “переоценке всех ценностей”, проходя мимо призывов к дисциплине и “большой политике” подавления демократических свобод” [164, с.94].

Подобного рода популярность неправильно понимаемого Ницше была очень широка в Российской империи.

“Колоссальная, в 24 часа выросшая популярность Горького - явление той же эпохи. По ходячему определению, босяк был символом бунта против мещанства. Как для кого! Для широких групп интеллигенции босяк оказался именно символом воспрянувшего мещанского индивидуализма. Долой ношу! Пора выпрямить хребет! Общество - лишь неуловимая абстракция. Я - это я!    - На помощь пришел Ницше. На Западе он явился, как последнее, самое крайнее слово философского индивидуализма, в эпоху империалистического напряжения и потому - как отрицание и преодоление наивно-мещанского индивидуализма. У нас же Ницше  заставили выполнять совсем другую работу: его лирическую философию разбили на осколки парадоксов и пустили их в оборот как звонкую монету интеллигентской претенциозности...” [199, с.235].

Как это делалось в то время, нам будет нетрудно понять на современном примере, а именно на примере Немировской, истолковавшей ницшевскую волю к власти как самопреодоление одиночки, понятие Ницше о свободе - как свободу от всех социальных связей, приписавшей Ницше взгляд, согласно которому “опасностью для личности является ... любое общество”, а потребностью личности - бунт и постоянный протест как “принцип удовольствия“. С другого конца подходит к тому же извращенному пониманию философии Ницше Ю.Давыдов, автор книги “Этика любви и метафизика своеволия”, усмотревший в Ницше предшественника Камю, Сартра и Маркузе и противопоставляющий  “нигилисту” Ницше Толстого и Достоевского с их христианской моралью добра и сострадания. Давыдов продолжает традиции тех недалеких консервативных писателей конца XIX—начала XX вв. (наиболее известный из них – Макс Нордау, очень умеренный либерал, один из основателей сионистского движения, написавший очень популярную в свое время книгу «Вырождение»), которые приняли Ницше за анархиста и разрушителя устоев и гневно бичевали его за те «грехи», в которых он ни сном ни духом не был повинен[§§]*.

        Если бы философия Ницше была тем же, чем, например, была философия Шестова, из нее не следовал бы с необходимостью тот вывод, который совершенно правильно сделал  Е.Трубецкой:

        «Массы заслуживают внимания в трояком отношении: как расплывчатые копии великих людей, отпечатанные на плохой бумаге, стертыми клише, как сила, противодействующая  великим людям и, наконец, как орудие великих людей» [205, с.18].

        Те, кто понимает свободу как свободу от всех  социальных связей—как боящиеся социальных битв интеллигенты вроде Шестова, так и бунтари «ради удовольствия» вроде Маркузе – не могут так относиться к массам. Вот что пишет по этому поводу Лейтейзен:

        «Мелкая буржуазия, сознание которой неспособно воспринять, что противоположное может выступать в сходных формах, увидела в Ницше какого-то второго Штирнера.

        Конечно, и Штирнер – против религии, морали, государства, ибо религия, мораль, государство объединились против него, поставили себе целью его укротить, подчинить, задавить. Они ему враждебны, потому что служат другому классу. Класс Штирнера внизу. Он обречен на гибель, но хочет жить. Он пытается сбросить с себя кровожадных львов:  религию, мораль, государство. Он в бешенстве от своего бессилия, ибо хищные звери крепко вцепились ему в горло, Они его не выпускают и не выпустят.

Ницше "тоже"—против религии, морали, государства. Ибо он выше их. Он господин. Они прирученные львята. Он их заставил служить се­бе. Он относится к ним пренебрежительно-ласково. Они нужны ему до поры до времени. Он против них, поскольку он не допустит с их стороны попытки стать выше его" [108, с.75-76].

Лейтейзен кое в чем ошибается. Преобладающим отношением Ниц­ше к современным ему религии, морали, государству является гнев и ненависть—именно потому, что они кое в чем пытались стать выше таких, как Ницше, а тот со свойственной ему впечатлительностью воспринял это как восстание. Но по сути дела Лейтейзен прав: Штирнер  (а вслед за ним—Камю, Сартр, Маркузе и К⁰) относятся к религ­ии, морали, государству как к орудиям своего порабощения, а Ницше— как к орудиям господства его и ему подобных исключительных людей (которые, правда, иной раз могут перехватываться рабами и обращать­ся против господ).

(Гораздо лучше, чем современный философ Давыдов, и почти столетием раньше его в классовом характере философии Ницше разобрался Владимир Соловьев. Он прекрасно понял, что Ницше, сознательно используя классовый подход, ангажировал себя в качестве философа господ [cм. 195, т. 1., с.88]).

Надо сказать, что Ницше многому научил российскую интеллиген­цию. Так, например, Бердяев—философ, казалось бы, не находящийся в прямом идейном родстве с Ницше и никогда не стремившийся продемо­нстрировать какую-либо связь с его учением или пиетет перед ним— в годы революции и гражданской войны вдруг заговорил совершенно по-ницшеански:

"… в русской революции произошло еще небывалое в истории разрушение иерархического строя, ниспровержение всякой иерархии качеств. Но разрушение всякого иерархизма есть также разрушение личности, ибо личность связана с иерархизмом.  Лишь в иерархии воз­можны разнокачественные индивидуальности. Вы же привели все к ра­венству небытия"[15,с.42].

"Неравенство есть основа всякого космического строя и лада, есть оправдание самого существования человеческой личности и ис­точник всякого творческого движения в мире" [там же, с.62].

            "Государства основывались на расовых неравенствах, на преобладании расы сильнейших и лучших”. Все государства родились в кровавых насилиях. Первый властитель был величайшим насильником. Но так жалки все ваши декламации против этих насилий, все ваши бунты против этих царственных насильников. Поистине ветхозаветно благостны и праведны были эти насилия, и никогда без них не под­нялись бы мы из тьмы и хаоса до человеческого космического состо­яния. ...Вы должны подчиниться божественному миропорядку, принять внутреннюю правду водительствующих в истории сил, или вы будете раздавлены природными силами, которые для бунтующих принимают фо­рму внешней закономерности и необходимости" [там же, с.78-79].

"...состязание современных "буржуазных" империалистических воль к мировому могуществу имело какой-то высший таинственный смысл. ...В историческом процессе необходим естественный подбор духовно-материальных сил. Торжество слабости вело бы к понижению уровня человечества.…раскроется нам двойственная природа всяк­ого большого, сильного и возрастающего государства: с одной сторо­ны, государство хочет быть отдельным национальным государством, им­еющим пределы и индивидуальные формы, с другой стороны, оно стреми­тся переступить пределы особого государства и стать государством мировым. Национальное государство - мещанское государство, оно может быть более спокойным и довольным. Империалистическое государство находится во власти таинственного исторического рока, который су­лит ему и величие, и гибель, оно вступает в историческую трагедию, из которой уже нет выхода. Но великий народ притягивают дали и пленяет слава более, чем мещанское спокойствие и довольство"[там же,с.82-83].

"Каждая национальность в разные периоды своего существования имеет разные права. И  все исторические национальности имеют разные права. Эти права не могут быть уравнены. Существует сложная ие­рархия национальностей" [там же, с. 92].

            "Исторические дифференциации и неравенства, путем которых об­разовался исторический космос, не могут быть стерты и уничтожены никакими социальными факторами. И голос крови, инстинкт расы не мо­жет быть истреблен в исторической судьбе национальностей. В крови заложены уже идеи рас и наций, энергия осуществления их призвания" [там же, с.95].

"Государство не является определяющим признаком бытия нации. Но всякая нация стремится образовать свое государство, укрепить и усилить его. Это есть здоровый инстинкт нации. Государственное быт­ие есть нормальное бытие нации. Потеря нацией своего государства, своей самостоятельности и суверенности есть великое несчастье, тя­желая болезнь, калечащая душу нации. То, что еврейский народ в древ­ности уже постоянно подпадал, под чужеземное иго и терял свою го­сударственную самостоятельность, а потом совсем лишился государст­ва и жил скитальцем в мире, изломало и искалечило душу еврейского народа. У него накопилось недоброе чувство против всех народов, жи­вущих в собственных государствах, он склонен к революционному от­щепенству и к интернационализму, который есть лишь обратная стор­она его болезненного национализма" [там же, с.102-10З].

          "Аристократия, как управление и господство лучших, как требование качественного подбора, остается на веки веков высшим принци­пом общественной жизни, единственной достойной человека утопией” [там же, с.124].

"Аристократизм—и внутренний, и внешний—прирожденный, а не приобретенный" [там же, с.128].

"В основу демократии не была положена воля к повышению жизни, к качеству и ценности. Никаких новых ценностей сама демократия из себя не создает и не может создать. Она строится вне всякой мысли о ценности и содержании жизни. И всеуравнивающая демократи­ческая эпоха человеческой истории есть понижение качественного, ценностного содержания жизни, понижение типа человека" [там же, с.160].

           "Война не нарушает космического иерархического строя, она со­подчинена ему. Нарушает его лишь "гражданская война". ...И война нравственно выше, духовнее социальной борьбы, "гражданской войны”,  которая не есть война.

…Империалистические войны по природе своей все-таки выше войн социальных" [там же, с.224].

"Власть никогда не принадлежала и не может принадлежать бо­льшинству. Это противоречит природе власти. Власть имеет иерархическую природу и иерархическое строение. Так будет и в будущем. Народ не может сам собой править, он нуждается в правителях" [14,с.30-31].

           Как ни менялись впоследствии взгляды Бердяева, как далеко ни отходил он от своих взглядов времен революции, но факт остается фактом: в переломный момент истории, когда перевороты и потрясения в обществе выявляют глубинную сущность чувств, мыслей и дел каждого человека, Бердяев показал себя истинным ницшеанцем—последова­тельным защитником классового строя и врагом революции, потрясаю­щей его основы, готовым твердо стоять на этой позиции и принять все те выводы, которые из нее вытекают—вплоть до крайнего антиде­мократизма, шовинизма, ксенофобии, до оправдания империалистической экспансии. Бердяев выступает здесь как идеологический предшествен­ник некоторых разновидностей русского фашизма*.

          Ницше влиял не только на своих последователей и на тех, кто ошибочно причислял себя к таковым, но и на своих сознательных про­тивников. Луначарский в своем предисловии к книге Лейтейзена отме­чал “…близость некоторых суждений и некоторых утверждений Ницше к нашим собственным.

Этим объясняется, конечно, то, что мы, марксисты-коммунисты, на заре нашего революционного движения отдали некоторую дань увлечению Ницше. Конечно, в разной степени. Я, например, оговариваясь относительно глубоко чуждой нам сущности общественных тенденций Ницше, отдавал ему дань восторга за его борьбу с хри­стианством, с мелочной мещанской моралью, со всей жвачкой, со всем беззубием пацифизма всяких толстовских, полутолстовских или с то­лстовской примесью гуманистов и сентименталистов” [108,с.20].

         О сущности и причинах такого влияния Ницше на "марксистов- коммунистов" мы поговорим чуть позже. Здесь же отметим, что эти по­следние ничего не взяли у Ницше для того, чтобы добавить к своему учению:

[*] В 1923-24 гг. Бердяев, приветствуя победу итальянского фашизма, характеризовал фашизм как «единственное творческое явление в политической жизни современной Европы» [14, с.17]

то, с чем они могли согласиться у Ницше (например, классовый подход), "марксисты-коммунисты" уже усвоили, исходя из теории марксизма. Им не нужно было ничему учиться у Ницше или заимствовать у него. Зато— забежим немного вперед  - им было в чем брать с него при­мер. И они его взяли.   

   4. Влияние ницшеанства на взгляды современных                    

                              фашистов.

Влияние Ницше на наших современников и нас самих осуществля­ется по двум направлениям. Во-первых, через произведения самого Ни­цше; во-вторых, через тех, на кого он повлиял в первой половине XX века. Это влияние и его результаты аналогичны тем, которые имели место в то время.

Современные фашисты в большинстве своем являются такими же преемниками Ницше, как и их предшественники. Точно так же, как и ра­ньше, иные философы - по большей части либерального толка—превра­щают Ницше в анархиста либо в отшельника в башне из слоновой кости. Как они это делают, мы уже видели на примере Немировской и Свасьяна. Посмотрим, как живет и действует наследие Ницше в писани­ях современных фашистов.

Выходит в Москве журнал "Элементы". Интересный это журнал. В нем вы можете прочесть статью Карла Хаусхофера и Артура Мюллера ван ден Брука*[***]; из него вы узнаете, что в СС царила наибольшая в Третьем Райхе интеллектуальная свобода и плюрализм мнений, а также то, что главный  советник бывшего президента Франции Миттерана, еврей Жак Аттали изложил цели мирового мондиалистского**[†††] заговора в своей книге "Линии горизонта"; в нем вы увидите изображение "тай­ной печати главного сатанинского центра" и довоенную фотографию советских и немецких военачальников, принимающих на Красной площа­ди "парад континентальных войск, готовых идти в бой против мировой англо-саксонской плутократии".

В третьем номере этого журнала опубликована редакционная статья "Аутодафе интеллигентов… очистит путь элите". Почитаем эту статью.

"...во всех типах общества  (как древних, так и современных) реальной властью обладают только "элиты", главное определение ко­торых состоит в их полном внутреннем понимании и ассимиляции ими правящей идеологии, во владении рациональными ключами этой идеоло­гии. Только подавляющее меньшинство членов общества способно дейс­твительно рационально и в полном объеме постичь и осмыслить логи­ку "правящих идей", их взаимосвязь, их гармонию. Массам же эта "эл­ита" передает определенные готовые нормативы, выведенные из "пра­вящей идеологии"».

Авторы статьи ссылаются в обоснование этого утверждения на Вильфредо Парето. Однако это не помешает читателям увидеть преем­ственность такого рода рассуждений также и с учением Ницше.

"Между представителями…элит и разворачивается истинная война, истинная трагичная  и страстная битва. Массы же, со своей сторо­ны, выступают пассивно, являя собой "специфику социально- исторического ландшафта". “Коллективное бессознательное" народа—это прост­ранство, где бойцы элит

размещают свои орудия, прячут свое подкреп­ление, используя особенности среды в своих стратегических и такти­ческих целях".

Обратимся к другим материалам "Элементов".

"...атеистические, прогрессистские и материалистические догмы марксизма и социализма, а также их "эгалитаризм” мы категорически не приемлем" [230, №1, с.4].

        "Принцип иерархии, "священноначалия", лежит в основе подлинно православного понимания бытия. "Демократия" предполагает управле­ние "снизу", а значит, торжество законов "мира сего". Иерархия озна­чает, напротив, подчинение "дольнего" "горнему", торжество законов "мира иного" уже в этом преходящем и несовершенном земном бытии" [230, №3, с.14].

          Здесь, как и у Бердяева, мы имеем ницшеанство в христианских одеяниях. Суть ницшевского "принципа иерархии" эти одеяния не ме­няют. Двумя страницами дальше мы встречаем прямую попытку прими­рить ницшеанство о христианством и даже...представить Ницше чуть ли не православным богословом:

          "..не следует забывать, что его (Ницше. - В.Б.) неприятие христианства было выражением того протеста, который вызывала в его душе окружающая лютеранская среда... Ницше, чьи дерзостные и, воз­можно, непростительные нападки на личность Христа напоминают порой некое священное безумие, юродство и, одновременно, чаньскую традиц­ию парадокса  (когда наставника чань-буддизма Юнменя спросили о том, что есть Будда, он ответил: "палочка с   засохшим дерьмом"), кажется во много раз более православным, чем иные из наших гапонствующих " батюшек", лезущих на "баррикады" вокруг каждого Белого дома" (это намек на защиту Белого дома не в октябре 93-го, а в августе 91-го.—В.Б.).

(А действительно, почему бы и нет? В доктрине христианства перемешано столько взаимоисключающих положений, отражающих существенные интересы и господствующих, и подчиненных классов, что она может с равным основанием послужить для оправдания любой идеологии. За свою двухтысячелетнюю историю христианство успело побывать и мистикой бунтарей, и религией покорных бедняков, и ре­лигией господ; и все эти этапы его развития оставили следы в догматике всех направлений этой религии. Поэтому всякий может выбрать там себе несколько догм на свой вкус – и  причислить себя к христианам с точно таким же правом, как и любой другой, делающий то же самое.)

На той же странице в доказательство "православности" Ницше приводится его изречение: "Церковь прежде всего авторитарная организация,  институт более благородный, чем государство".

А теперь почитаем №6 "Элементов”. В нем мы найдем особенно много очень ярких, очевидных следов влияния ницшеанства на современных русских—и не только русских—фашистов.

"Эротика не знает эгалитаризма, в ней не существует "равенства полов"; она основана на жесткой иерархии, в которой мужчина занима­ет главенствующее, а женщина--подчиненное положение…

Только такую эротику… можно считать нормальной и полноценной; противоположный ей "либеральный эротизм"... следует признать патологией, анормальностью и сексуальным отклонением" [230, №6,с.2].

“В дорической Элладе женщина в течение всей своей жизни не имела никаких личных прав; от рождения ее единственным господином, Kyrios, был отец. В Риме, в согласии со сходным духовным порядком, женщина не только не была "равной" мужчине, но юридически прирав­нивалась к дочери своего мужа, filiaе loco, и к сестре своих собст­венных сыновей, sororis loco. С детских лет она находилась под вла­стью отца, вождя или жреца своего рода. После замужества она пере­ходила, согласно довольно жесткому выражению, в "руки мужчины”, in manum viri. Такие традиционные нормы, узаконивающие зависимость женщины от мужчины, встречаются и в других местах. Они были не прояв­лением несправедливости или деспотизма, как посчитали бы современ­ные "либералы" и "гуманисты", но установлением естественных границ и областей, способных обеспечить наилучшим образом путь духовного развития, соответствующий чистой женской природе*" [ там же,с.5-6].

"Согласно Ницше, в материнстве есть героическая тайная цель— "стать родительницей сверхчеловека". Жертвенный подвиг матери—в служении Сыну, тому, кто радикально превосходит ее**" [там же,с.6].

         "...затворничество в гареме является довольно обычной вещью, осуждать которую или отказываться, от которой никогда не придет в голову никакой мусульманской  женщине приличного происхождения. Здесь всем  представляется совершенно естественным, что женщина со­средоточивает всю свою жизнь на мужчине, причем любит его насто­лько открыто и сверхиндивидуалъно, что готова допустить соучастие в своем чувстве других жён, соединенных с мужем такими же связями и такой же преданностью... Любовь, ставящая условия и требующая взамен любви и преданности со стороны мужчины, принадлежит к ино­му, более низкому уровню. Вообще говоря, такую "взаимную" любовь мужчина, являющийся действительно мужчиной, может познать только через свою собственную "феминизацию”; при этом будет нарушена внутренняя самодостаточность подлинно мужского начала, та стаби­льность, которую, как опору, ищет в нем женщина, стабильность, пробуждающая в ней желание отдать себя... Женщина достигает подлинно­го величия, когда она дает, не требуя ничего взамен, как пламя,

 * Цитата взята “Элементами“ из книги Юлиуса Эволы  “ Восстание против современнного мира“,  глава “ Мужчина и женщина“. Юлиус Эвола – один из крупнейших идеологов “ классического“ итальянского фашизма. В своей книге “Языческий империализм “, изданной в русском переводе в 1994г. (перед этим было еще одно издание того же перевода, но очень маленьким тиражом), Эвола открыто признает свое родство с Ницше. Эта книга, а также вышедшая в 1995г. в издательстве “ Триась“ брошюрка Муссолини “ Доктрина фашизма“—хорошие источники для анализа идеологи итальянского фашизма с точки зрения ее соответствия философии Ницше [см. также 158]. Будучи верными учениками последнего, итальянские фашисты все же разошлись с ним по вопросу о наследственной обусловленности деления человечества на "расы господ” и "расы рабов": критикуя биологический расы из Ницше, унаследованный Гитлером, Донцовым и многими другими, они подменили его "духовным расизмом", где биологическая наследственн­ость отходит на второй план, уступая ведущее место некоей духовной преемственности в неогегельянском стиле. Однако суть ницшевской идеи—мысль об извечном делении людей на рабов и господ, укорене­нном в природе человека (биологической ли, "духовной" ли—это уже частности)—при этом была сохранена в неприкосновенности.

¨* Цитата также взята у Эволы . Ср.со следующим местом у Ницше:

"Между нами будь сказано, это не мужчины (речь идет о первых христианах—"трусливой, феминистской и слащавой банде", как говорил о них Ницше.—В.Б.)... Если ислам презирает христианство, то он тысячу раз прав: предпосылка ислама—мужчины...” [I41, т. 2, с. 689].

Почему и Ницше, и его наследникам так импонирует peлигиозная доктрина ислама и освященные ею

обычаи? Дело в том, что она менее противоречива, чем доктрина христианства, В отличие от последнего, явившегося на свет как религия угнетенных и долгое время во мно­гом остававшегося ею, ислам стал религией господ еще при жизни своего основателя; поэтому в доктрине ислама отсутствуют такие мо­щные вкрапления идеологии подчиненных и переходных классов, какие сохранились в доктрине христианства. Одним из этих вкраплений является осуждение христианством многоженства – осуждение, с которым не согласен Эвола.  

поглощающее само себя, когда любовь разгорается тем больше, чем меньше снисходит к ней, привязывается к ней объект ее любви, всегда устанавливающий дистанцию; когда объект любви постигается как Господин, а не просто как супруг или любовник” [там же, с. 7].

"Мужчина нигде не раскрывается так полно и так органично, как на войне. Однако современная война протекает таким образом, что подлинному мужчине вое труднее проявить свои личные качества. Под­виг, сила, ловкость и мужество заменены здесь мертвой техникой уни­чтожения, безличными смертоносными силами, не зависящими от мужской личнй воли Воина. Современная война имеет в себе слишком много женского... **[‡‡‡][там же].

На с. 17 того же номера "Элементы" берут интервью у правосла­вного священника Владимира Александрова. Если судить об учении православной церкви по рассуждениям отца Владимира (а они не ка­жутся чем-то из ряда вон выходящим на фоне той повседневной пропаганды, устной, литературной и телевизионной, которую в течение по­следних десяти лет ведет Русская православная церковь), то Ницше и  правда оказывается почти что православным богословом:

"0чень часто, когда говорят о каких-то межнациональных и иных проблемах, любят ссылаться на послание к Колосянам [3,15]…  Тео­ретически да, все правильно. Но христианство не уничтожает ни му­жчину, ни женщину. …Пол не уничтожается, ибо мы реальные люди. ...у каждого человека, у каждого пола, у каждого состояния свое на­значение в вечной жизни. Апостол Павел про женщин пишет четко: "же­на да спасется чадородием", и в другом месте говорит, что "жена це­ркви да не учит", учит, повелевает мужчина. Это не означает, что му­жчина лучше, а женщина хуже, ...просто место у нее такое. Апостол четко пишет: кто в каком положении оказался, тот в нем и оставайся".

Продолжим читать №6 "Элементов".

 

"Равноправие, эмансипация, феминизм - симптомы нарастающего женского господства, так  как "равенство полов" только очередной демагогический фантом. Мужчина и женщина в силу резкой разности ориентаций пребывают в постоянной скрытой или  явной борьбе, и ха­рактер общественно- исторического цикла зависит от доминации того или иного пола" [230, №6, с.18].

"После бypжyазной  французской революции  и образования северо-американских штатов наступил окончательный крах патриарха­льной цивилизации. Вандейское восстание было, вероятно, последней вспышкой сакрального огня. ...Маркс и Фрейд много сделали для победы материалистической гинекократии" [там же, с.20].

"Речь идет о теоретиках Империи, считающих современные госу­дарства-нации результатом трагического распада традиционных им­перий, которые одни только и могут в полной мере соответствовать истиной сакральной организации общества, основанной на качествен­ной дифференциации духовной иерархии, на корпоративной и рели­гиозной базе" [там же, с.30].

На с.61 мы находим интервью с  фашиствующим художником Миха­илом Рошняком. На вопрос "Элементов": "Существуют ли какие-нибудь авторитеты, вдохновляющие Вас в Вашей деятельности?" - Рошняк ответил: "Хайдеггер, Ницше, Бойс “.

Несколько страниц 6-го номера редакция журнала решила посвя­тить русским фашистам с Украины и... украинским фашистам. На с.40- 41 опубликовано интервью лидера первых, Олега Бахтиярова. А на с. 35-39 —материалы двух лидеров и идеологов Украинской националь­ной ассамблеи (той самой, которая, создав штурмовые отряды "Украи­нской национальной самообороны”, прославилась под аббревиатурой УНА-УНСО), Дмитра Корчинского и Александра Коваленко. Вот фрагмент из интервью Корчинского, озаглавленного "Украина: казаки или свинопасы?":

"Есть две Германии. Есть Германия, существующая в идее, Герма­ния, котоpyю мы знаем из Шиллера, Ницше, Шпенглера, Германия Вильге­льма Второго, Гитлера и так далее, и  есть реальная сегодняшняя Ге­рмания. Конечно, образ идеальной Германии присутствует в настроени­ях националистов как на Украине, так и в России. Но существует реа­льная Германия, политика и экономика которой включены в сферу мондиалистских интересов, и в которой психологический тип свинопаса распространен гораздо шире, чем среди славян, в частности, на Укра­ине. Если во времена Первой мировой войны и прихода к власти Гит­лера каждый немец читал "Так говорил  Заратустра”, то сегодня Ниц­ше вполне вытеснен сексуальным журналом для семейного чтения. Я сомневаюсь, что сейчас хотя бы каждый десятый немец знает это имя —Фридрих Ницше. To есть, Германия существует как некое воспоминание и, возможно, как потенция. Я не верю, что в течение ближайших пяти лет Германия будет играть ту роль, для которой она предназначена" [там же, с.39].

Издается журнал "Элементы" историко-религиозной ассоциацией

"Арктогея". В его редакционном комитете мы находим таких известных людей, как  бывший депутат Верховного Совета СССР, прославленный "черный полковник" Виктор Алкснис, редактор газеты "Завтра" (до октября 93-го-—"День") Проханов, a также идеологов западноевропейских "новых правых": Робера Стойкерса, Алена де Бенуа и Клаудио Мутти. Та же самая "Арктогея" издает "эзотерическое ревю" "Милый ан­гел", редакционный комитет которого состоит сплошь из иностранцев —представителей кружков и печатных органов крайне пpaвых интелл­ектуалов. Оба журнала имеют одного и того же главного редактора—­Александра Дугина[§§§]*,  опубликовавшего в "Дне" бредо[*] [*]

вый опус "Великая война континентов" (вошедший затем в состав его бро шюры "Конспирология").

Если "Элементы" утверждают и пропагандируют идеи Ницше, то мистическое "ревю" “Милый ангел" создает его культ. В его первом номере опубликовано несколько стихотворений Ницше, сопровождаемых заумными  комментариями и фальшиво-вдохновенными восхвалениями Ницше. В конце журнала дан список аналогичных западных изданий и изображены обложки их отдельных номеров. На обложке бельгийского журнала "Орьентасьон", издаваемого и редактируемого Робером Стойкерсом, изображен портрет Ницше.

Мы выбрали для примера журнал "Элементы" по двум причинам. Во-первых, потому, что те идеологи, которые так или иначе связаны или были связаны с его редакцией, оказывают сегодня наибольшее влияние—как прямое, так и опосредствованное—на мировоззрение русских фашистов. Во-вторых, потому, что его редакция имеет широкие связи с фашистскими и полуфашистскими идеологами в разных стра­нах, и на примере "Элементов" можно показывать влияние Ницше на современных  фашистов во многих странах, а не только в России. Однако не только "Элементы", но и многие другие фашистские изда­ния могли бы послужить хорошим доказательством прямой преемственной связи между философией Ницше и идеологией большинства фашистских организаций в современном мире—в том числе и в России, и на Украине.

А теперь оставим фашистов и перейдем к последней главе нашей работы.

Глава 4. Классовый характер философии Ницше.

1.   Ницшеанство – философия монополистической                                          

                             буржуазии.

 Исследуя философию Ницше, мы видим, что он является сознате­льным сторонником классового общества и полагает себя философом энергичнейших, сильнейших, имеющих будущее представителей господст­вующих классов. Соглашаясь с Ницше, что современное общество основано на делении его членов на господствующие и подчиненные, эксп­луатирующие и эксплуатируемые классы (но именно  классы, определяемые развивающейся системой производственных отношений—развитие которых, в свою очередь, определяется развитием производ­ительных сил,—а но биологически предопределенные касты, как думая Ницше), и всякая человеческая деятельность в этом обществе—от экономической и политической деятельности до научного, философского и художественного творчества (а значит, и укоренившиеся в массовом сознании нормы этой деятельности, выражающие отношения людей друг к другу, этика) — так или иначе носит классовый характер, мы зададимся вопросом: какому именно господствующему классу принадлежит философия Ницше? Чьи именно существеннейшие интересы выражает она?

              По этому вопросу много спорили советские философы в 20-30-х годах. Вот что, к примеру, пишет Б.М.Бернадинер:

"Ницше был идеологом юнкерства и наиболее реакционных кругов немецкой буржуазии того времени, выступавших против нараставшего пролетарского движения.

У нас было высказано мнение, что Ницше был идеологом финансо­вого капитала, что в его сочинениях целиком отражаются стремления и миропонимание финансовых магнатов. Но этому противоречит то обс­тоятельство, что в те годы, когда творил Ницше, финансовый капитал только зарождался и не мог иметь той отчётливой идеологии загнивания, которая так характерна для позднейшего развития капитализма. Главнейшее произведение «Так говорил Заратустра», в котором уже изложены взгляды Ницше последнего периода его творчества, было им написано в 1881 г.. Финансовый капитал в то время только зарождался, его антидемократические черты развились значительно позже и, конечно, не могли послужить условием появления философии Ницше.

Однако т. Луначарский, который является сторонником того взгляда, что Ницше выражает идеи финансового капитала, пишет [см.108, с.17. – В.Б.]: «В сущности говоря, контуры финансовой олигархии, контуры грядущей диктатуры в их антидемократической форме были ещё весьма слабо начертаны на фоне окружающей Ницше действительности. Но тем более чести нужно отдать его чуткости. Не будучи ни экономистом, ни социологом в собственном смысле этого слова, он действительно чутьём угадал нарождающийся класс, так же как сделал это Маркс по отношению к пролетариату, когда последний существовал ещё больше «для себя», чем «для других»».

Это неверно. Не слишком ли много чутья приписывает Луначарский Ницше. Ницше незачем было «угадывать» «нарождающийся класс». Все основные черты его философии объясняются теми социально-экономическими условиями, в которых Ницше жил и творил. Разве его презрительное отношение к демократии, его учение о неравенстве людей должно было предвосхитить какие-либо новые веяния в общественно-политической жизни? Разве обуржуазившиеся немецкие помещики, вся эта дворянская свора, соединявшая средневековые титулы с громадными капиталами, не выступала тогда против демократии, выражаясь при этом, пожалуй, таким же языком, как Ницше? А германская буржуазия не только не возглавляла борьбы за буржуазно-демократические свободы, но, наоборот, её высшие круги, боясь всё развивающегося рабочего движения, выступали в союзе с юнкерством.

… Но этим я совсем не хочу сказать, что философия Ницше не могла быть использована для идеологии позже развившегося финансового капитала. Всё последующее изложение покажет, что именно крайняя реакционность философии Ницше представляет собой наилучший материал для идеологии загнивающей буржуазии, ищущей выход на путях фашизации» [16, с.29,31].

Вообще-то говоря, в философии Ницше действительно сказались аристократические замашки наследников средневековых феодалов,  интегрированных в капиталистическое общество. Сказались они прежде всего посредством личности самого Ницше – потомка польских графов Ницких, прусского офицера и любителя старины. Про то, как складывались аристократические вкусы и взгляды Ницше, можно многое узнать из его биографии, написанной Даниэлем Галеви. Что же касается «языка» Ницше, то вот его любопытный образчик:

 «Мы так же мало желали бы общения с «первыми христианами», как и с польскими евреями, - не потому, чтобы мы имели что-нибудь против них: те и другие нехорошо пахнут» [141, т.2, с.671].

Ну чем не аристократ?

Однако всё то, что отмечает Бернадинер, ещё не доказывает юнкерского характера философии Ницше. Антидемократизм не есть исключительная примета крупных землевладельцев, и поэтому антидемократизм Ницше мог бы свидетельствовать в пользу тезиса Бернадинера лишь наряду с другими чертами его философии. А вот они-то как раз и свидетельствуют против.

Как мы помним, Ницше не рассчитывает на господ своего времени, третируя их в качестве «раззолоченной, лживой, нарумяненной черни». Он ожидает прихода новых господ и полагает перед ними такие задачи («великие отважные коллективные опыты в деле воспитания и дисциплинирования», «большую политику» и т.д. и т.п.), на решение которых современная ему буржуазия ( в том числе и интегрировавшиеся в неё бывшие феодалы) не была способна. Она даже не была способна осознать эти задачи. «По всему по этому», говоря словами Маяковского, ещё не начались мировые войны, ещё не появился на свет фашизм, социал-демократия ещё потрясала устои общества вместо того, чтобы охранять их, а Ницше прозябал в безвестности, окружённый стеною непонимания и безразличия.

Попытаться воплотить в жизнь высокие предначертания Ницше могли и были заинтересованы только гигантские монополии, возникшие в конце XIX – начале XX века. Нельзя сказать, что Ницше заранее знал, кто такие будут его «новые повелители» и откуда они придут. Правда, иногда его посещали удачные догадки на этот счёт:

 «То, чем породистые мужчины и женщины отличаются от других и что даёт им несомненное право цениться более высоко, есть два через наследственность всё более возрастающих искусства: искусство повелевать и искусство гордого повиновения. – Правда, всюду, где приказывание входит в занятие дня (как в мире крупной торговли и промышленности), возникает нечто подобное этим «породистым» расам, но таким типам недостаёт благородной осанки в повиновении, которая у первых есть наследие феодального быта и уже не произрастает в нашем культурном климате» [141, т. I, с.431] –             однако они так и остаются не более, чем догадками, не имеющими последствий. В данном аспекте рассматриваемого нами вопроса Луначарский был прав лишь в том смысле, что Ницше угадал грядущих «новых господ» вообще (без уточнения, кто они такие). Однако философу вовсе не обязательно знать тот социальный слой, которому принадлежит его философия (так же, как представителям этого слоя вовсе не обязательно быть знакомыми с трудами этого философа). Достаточно того, что его мировоззрение совпадает с мировоззрением этого социального слоя, стоящие перед его мыслью проблемы – с проблемами последнего, а перспективы, которые рисует философ, - с наиболее общими и существенными интересами данного слоя.

Ницше «повезло». Его мировоззрение не только совпало с мировоззрением Рокфеллеров, Детердингов, Круппов и их политических и идеологических агентов (совпало, прежде всего, по наиболее важным пунктам: осознанная установка на усиление и расширение своей власти, вера в иерархический строй общества как в извечную норму, уклонение от которой есть патология, заинтересованность в тотальном подчинении общества – с размахом и глубиной, невиданными ранее – своему экономическому, политическому и духовному контролю, вражда к социалистическому движению рабочих и стремление к экспансии глобального масштаба). Ницше был узнан и понят – если и не самими монополистами, то их политическими агентами: его философия легла в основу идеологии тех организаций, массовых движений и государств, которые являлись наиболее последовательными в воплощении этого мировоззрения в жизнь*[****].

Так что в споре между Луначарским и Бернадинером более прав оказался всё-таки Луначарский. Ницше являлся философом монополистического (или финансового – это другое название того же самого) капитала (точнее, тех, кто владеет им). Что касается утверждения Бернадинера, что все основные черты философии Ницше объясняются условиями, в которых Ницше жил и творил (то есть условиями того времени, когда монополистический капитал ещё только зарождался), то оно совершенно правильно. Великие мечты Ницше и его ожидание «новых господ» прекрасно объясняются условиями того времени, когда новые господа хотя и должны вот-вот появиться, но ещё не появились. Однако это ещё не значит, что философия Ницше есть философия старых господ. Не всё, что содержится в настоящем, принадлежит только настоящему: во всяком настоящем зреют семена будущего. Если бы они были абсолютно едины с настоящим и всецело принадлежали ему, то они не были бы самими собой и будущее никогда бы не наступило.

То, что Ницше объективно был, несмотря на свой субъективный "романтический антикапитализм", философом именно монополистической буржуазии, хорошо понимал Георг (Дьёрдь) Лукач. В своей статье "Ницше как основоположник иррационализма империалистической эпохи" ("Nietzsche als Begrunder des Irrationalismus der imperialistischen Periode", 1954 г.) Лукач очень хорошо показал как то, что наиболее адекватным практическим воплощением философии Ницше явилась идеология фашизма, так и то, что ницшеанство могло быть и было использовано также и либеральной монополистической буржуазией, в частности империализмом США. По удачному замечанию Лукача, после второй мировой войны Ницше был "денацифицирован", вместе с Яльмаром Шахтом и Гудерианом, в соответствии с целями американского империализма. [См. 156, с. 78-95.]

Философ монополистической буржуазии, Ницше обрёл подавляющее большинство своих последователей и почитателей отнюдь не в её среде. Его философия пользовалась, как мы уже видели, огромной популярностью (и подвергалась столь же огромным извращениям) среди представителей «среднего класса» всех мастей и оттенков – не только среди фашиствующих (единственных, кто адекватно воспринимал учение Ницше), но также среди либеральничающих, анархиствующих, просто бегущих от политики, а иногда даже среди «социалистических» интеллигентных мещан. Этот факт дал повод многим авторам говорить о Ницше как о мелкобуржуазном философе. Такая точка зрения опровергается той крайней последовательностью, с которой Ницше выражает существеннейшие интересы господствующих классов и «создаёт ценности», имеющие вполне «господский» характер, для «новых господ», которые похожи на кого угодно, но только не на мелких буржуа – посредников между господами и рабами. Это совершенно правильно отметил Луначарский [см. 108, с.17].

На большевиков*[††††] (”марксистов  - коммунистов”, как их называл Луначарский) Ницше повлиял совершенно особым образом – совсем не так, как

на других. Большевики, отдавая, по словам Луначарского, некоторую дань увлечению Ницше, брали с него пример последовательности в борьбе – той последовательности, из которой вытекает отвращение к проповеди примирения непримиримого и любви к врагу своему. Луначарский так описывает классовую подоплёку этого «схождения крайностей»:

         «Всему этому не следует слишком много дивиться. Нет никакого сомнения, что два полярных класса, между которыми происходит решающая битва, в некотором отношении ближе друг к другу, чем то болото, которое стелется между ними. Нам приходится бороться с крупными капиталистами за это болото. Из него они хотят почерпнуть свои силы. Так, в Италии, например, фашизм строится как раз из мелкобуржуазных масс*[‡‡‡‡]. Мы, по слову Ленина, должны вести непрерывную борьбу с противоположной нам социальной силой за душу крестьянства, да и мещанства. Но и мы, и эта противоположная социальная сила полны боевого духа. Мы одинаково за диктатуру, мы одинаково за беспощадность в борьбе, мы одинаково за силу, потому что и мы, и они – действительные силы, а то, что лежит между нами, пытается создать веру в возможность разрешения социальных проблем одной словесностью, борется против борьбы, подчас просто падает на колени перед действительностью, то стараясь приукрасить её в своих глазах, то примиряясь с нею в тонах глубочайшего пессимизма, то, наконец, утешаясь всяким загробным вздором.       

        Но если нас и капиталистов сближает то, что мы и они склонны к беспощадной борьбе, и всё то, что вытекает из этого напряжённого боевого духа, то зато этот боевой дух оказывается диаметрально противоположно направленным. Это предрешает страшную, уничтожающую борьбу не на жизнь, а на смерть и окончательную победу пролетариата»**[§§§§] [108, с.20-21].

Философ определённого класса, Ницше смог оказать глубокое влияние на философскую и политическую мысль всего человечества благодаря тому, что в его творчестве были отражены ключевые проблемы нашего времени. То, о чём он писал, волновало всех. Этого он достиг благодаря глубине и последовательности своей мысли. Именно эти качества явились непосредственной причиной того, что он занял последовательную, выверенную, сознательную классовую позицию.

         Многие философы либерально-демократического направления – вроде Немировской и Свасьяна – воспринимают доказательства того,  что Ницше был последовательным философом монополистической буржуазии и духовным отцом фашизма, не иначе как «обвинения». Смотря в чьих устах! Большевика Луначарского, например, восхищала последовательность Ницше в отстаивании своей – враждебной большевикам того времени – классовой позиции: для него Ницше был таким врагом, который вызывает глубокое уважение, враждой с которым можно гордиться. (А вот враждой с Немировской Луначарский вряд ли мог бы гордиться: её он, пожалуй, причислил бы к «болоту», иметь такого врага было бы для него противной неизбежностью.) У Луначарского, когда он говорит о Ницше, в одних и тех же словах звучат и обвинение, и похвала. Один и тот же научный вывод может быть использован разными людьми как обвинение, как похвала, как то и другое вместе, наконец, просто как равнодушная констатация факта. И во всех случаях он останется более или менее истинным, но, независимо от степени истинности, честно доказанным утверждением – в отличие от построений, основанных на лжи и потому стоящих вне науки.

2.   Причины популярности ницшеанства среди                   

            гуманитарной интеллигенции.

         Однако разберемся все-таки поподробнее, почему философия Ницше-идеолога монополистической буржуазии – на протяжении всего XX в. пользуется большой популярностью среди интеллигентов-гуманитариев, принадлежащих к мелкой буржуазии и прочим «средним слоям» капиталистического общества. Почему они зачастую даже готовы фальсифицировать ее – в тех пунктах, где она прямо противоречит их классовым, мелкобуржуазным интересам и установкам, отражающимся в их политических симпатиях и этических проповедях, - лишь бы только не отказываться от нее открыто, лишь бы только не сказать худого слова о Ницше?

        Давайте спросим об этом у самих интеллигентов-гуманитариев. Один из них, известный артист Николай Фоменко, недавно издал крик души. Этот крик был увековечен на страницах весьма солидного журнала «Культ личностей» в виде интервью, взятого у Фоменко Н.Земляковой и озаглавленного «Клоун устал». Все это интервью - сплошная жалоба на жизнь интеллигентного обывателя, уставшего от жизни и жутко ею напуганного. Вникая в нее, убеждаешься, что мировоззрение и нравственность Фоменко очень типичны для того типа интеллигента-гуманитария, который был рожден двадцатым веком и утвердился во всем мире. Именно поэтому - а также потому, что Фоменко не просто жалуется на жизнь, но претендует на философские обобщения - данное интервью заслуживает цитирования:

«… в этой стране смерть кумира должна быть геройской. …Русским это необходимо. А уважать - нет пророка в своем отечестве. Они никого не уважают. Я так думал всегда. Моя бабушка, которая меня воспитала, внутренне была абсолютно человеком XIX века. И вся система существования строилась на убеждении, что одни люди обязаны жить в Беверли-Хиллз, а другие - на помойке. А мы все время ломимся против физиологии. Хотя я уверен, если вскрыть черепную коробку, будет доказано - мы разные. Я не могу как к равному относиться к человеку, который сидит в ресторане за столом и снимает ботинки. Мы сами себя не уважаем, поэтому нас никто и в грош не ставит.

…Когда я играю в театре двухсотый спектакль «Трехгрошовой оперы», то знаю, что на спектакле побывало 235.000 зрителей. На это ушло три года. А концерты группы «Секрет» посетило 235.000 зрителей за сорок дней. За два месяца в Туле. А «Империю страсти» посмотрело не менее полмиллиарда зрителей. А радио слышали 150 миллионов точно. А «Гамлета» видело бы за три года 200.000. И я пытаюсь понять: эти 200.000 должны быть в обществе социально превалирующим слоем? Как в мире. Президент «Мерседес-бенц» ходит в оперу не потому, что он президент, а потому что он ее любит. У него четыре образования. И я развожу руками»[105,c.69].

Элитарное самосознание - вот то общее, что присуще психологии и «хозяев жизни», управляющих банками и государствами, и прислуживающих им интеллектуалов: литераторов, артистов, художников, режиссеров, преподавателей… У первых оно обусловлено их реальной властью над людьми - властью, которую дают деньги и государственный аппарат. Что же касается вторых, то они тоже обладают своего рода «властью»: их профессия заключается в том, чтобы формировать духовный мир своих читателей, зрителей, слушателей. Горький совершенно правильно назвал гуманитарную интеллигенцию «инженерами человеческих душ»; он и сам был одним из таких инженеров. Отсюда и элитное самосознание: раз они - инженеры, а души для них - стройматериал, то в массе своей интеллигенты-гуманитарии с необходимостью оказываются склонными считать себя (более или менее осознанно) элитой. Это делает их способными не просто более или менее последовательно (в крайних случаях - крайне последовательно, примером чему является философия Ницше) идеологически отражать существенные интересы господствующих классов, но делать это искренне, от души, «не за страх, а за совесть», повинуясь не только корыстным мотивам, но и собственной душевной потребности (ярким примером чему опять-таки является философия Ницше).

Элитарное самосознание хотя и было присуще интеллигентам-гуманитариям на всех этапах развития капиталистического общества, но с разной степенью выраженности. Наиболее ярко выраженным в мировоззрении интеллигента-гуманитария оно стало в ХХ веке, когда доля авторитарных отношений управления в структуре общества возросла и начала очевидно доминировать во всем мире [см.23]. Обе общественные формы,  существовавшие в ХХ веке - и монополистический капитализм, и общество, существовавшее в СССР и некоторых других странах - характеризуются крайней иерархичностью независимо от политических форм правления и особенностей экономического строя (то есть идет ли речь о «либеральном» или «тоталитарном» обществе, о «демократии» или «диктатуре»). Бердяев не зря говорил о «новом средневековье» применительно к обществу и культуре ХХ века: на смену свободно-конкурентному капитализму, с присущей ему некоторой примесью тенденций эгалитаризации в повседневном быту и политике, пришла эпоха, категорическим императивом которой стало изречение «я начальник - ты дурак!». Даже эгалитарные учения вроде марксизма, ведущие свое начало из свободолюбивого XIX века, с неизбежностью [см.24, с.177-181] превращались в инструмент господства новых владык, неограниченность власти которых порождает ассоциации с египетскими фараонами. Естественно, что в ХХ веке элитарное самосознание обострилось у всех тех общественных слоев, которым оно было присуще. Что же касается интеллигентов, особенно интеллигентов-гуманитариев, то у них, помимо этого, обострился и присущий им комплекс неполноценности.

Комплекс неполноценности интеллигента-гуманитария - неизбежный результат неизбывного противоречия между его элитарным самосознанием и его же ролью слуги господствующих классов. «Властвуя» над душами людей, интеллигент-гуманитарий на самом деле лишь выполняет заказ капиталиста или приказ чиновника; осознание этого факта, вступая в конфликт с интеллигентской претенциозностью, порождает устойчивый невроз и формирует в характере интеллигента-гуманитария психопатические черты. Огромные амбиции- и неуверенность в себе; зависть к высшим и боязливое преклонение перед ними- и лакейское презрение к тем,  кто стоит ниже него на социальной лестнице; и страх, страх, безумный страх перед жизнью, перед завтрашним днем (см. вышеупомянутое интервью Николая Фоменко: там превосходно отражен весь этот патологический букет),- вот чем характеризуется сознание типичного интеллигента- гуманитария. И особенно ярко такая психология проявилась у гуманитарной интеллигенции именно в ХХ веке, когда унижение человека гигантскими иерархическими структурами достигло невиданной со времен средневековья глубины. Если в XIX веке - когда, во-первых, процветал свободно-конкурентный капитализм, дававший интеллигенту более широкие возможности выбора между разными заказчиками и нанимателями, чем в ХХ веке, а во-вторых, интеллигент-гуманитарий (так же, как и  интеллигент-«технарь») был еще достаточно редкой фигурой, и рост спроса на его труд устойчиво обгонял рост воспроизводства интеллигенции- интеллигент-гуманитарий был еще настолько уверен в себе, что мог подавлять свой комплекс неполноценности, искренне принимая систему эгалитарных  идей и вырабатывая у себя не элитарное, а эгалитарное самосознание*, то в ХХ веке оснований для такой самоуверенности у него осталось гораздо меньше: ему ясно дали понять, что он – лишь маленький винтик  в большой машине. Таким образом, среднему интеллигенту–гуманитарию остался лишь один способ подавлять свой комплекс неполноценности - шизоидный:  уйти от обидной действительности в мир иллюзий, вообразив себя и себе подобных элитой духа, цветом наций, солью земли. Так и вышло, что в ХХ веке обострение комплекса неполноценности в свою очередь обострило элитарное самосознание интеллигентов-гуманитариев, придав ему черты ярко выраженной шизоидности (в отличие, например, от элитарного самосознания капиталистов и бюрократов, которое покоится на куда более реальных, менее иллюзорных основаниях и потому гораздо менее патологично).

Эрих Фромм [см.212, с.297-308, а также 213] и Вильгельм Райх [cм. 180 и 181] убедительно показали, что индустриальная цивилизация ХХ века, и особенно ее капиталистический вариант, создает исключительно благоприятные условия для развития шизоидных черт психики у представителей всех классов и слоев общества. Но особенно сильно это сказывается именно на представителях гуманитарной интеллигенции: будучи одновременно «инженерами человеческих душ» и лишенными реальной власти слугами господствующих классов, они обречены на такое острое противоречие между своим реальным положением в обществе и постоянно порождаемыми этим же  положением амбициями (в принципе неутолимыми для большинства интеллигентов-гуманитариев), на какое не обречен никакой другой слой современного общества. И в этом кроется еще одна причина популярности Ницше, философа монополистической буржуазии, среди отнюдь не принадлежащих к ней интеллигентов-гуманитариев: если «руководство к действию»,  социально-политические установки, вытекающие из идей Ницше, наиболее соответствуют  существеннейшим интересам монополистической буржуазии, то зато тот способ, которым Ницше выражал свои идеи - манера мышления, литературный стиль, «психологическая подкладка» ницшевских произведений – был психологически наиболее близок вовсе не буржуазии, а именно гуманитарной интеллигенции. Страстная, мятущаяся, мучимая непреодолимыми комплексами и неутолимыми амбициями душа полусумасшедшего философа оказалась удивительно близка душам интеллигентов-гуманитариев ХХ века.

Сущность характера Ницше очень точно ухватил и сформулировал в нескольких словах Юрий Домбровский:

«…всего боялся…Головной боли боялся, зубной боли боялся, женщин боялся, с ними у него всегда случалось что-то непонятное, войны  боялся до истерики, до визга. Пошел раз санитаром в госпиталь – подхватил дизентерию и еле-еле ноги унес. А ведь война-то была победоносная. А под конец… премудрым пескарем  и прожил он последние годы. Просто ушел в себя, как пескарь в нору, - закрыл глаза и создавал свой собственный мир. А вы помните, что снится в норе пескарю, что он «вырос на целых пол-аршина и сам щук глотает». Кровожаднее и сильнее пескаря и рыбы в реке нет, стоит ему только зажмуриться. Беда, когда бессилье начнет показывать силу» [63,c.98-99].

Сын сельского пастора, умершего, когда ребенку было всего 4 года, Фридрих Ницше воспитывался матерью, теткой и бабушкой, избаловавшими его. С детства он наслушался рассказов о величии своих польских предков – графов Ницких. Такое воспитание, как правильно отмечает Фромм [212, c.264,278-279,324], способствует формированию эгоистичного, нарциссического характера, которому присущи садистские наклонности. Парадокс в том, что это же самое  воспитание подавляет в характере ребенка бойцовские задатки – особенно если оно дается в интеллигентной, строго религиозной семье, где дети с самого раннего возраста приучаются к скромности, послушанию и выслушивают моральные наставления в духе христианских  идеалов смирения и ненасилия*. Воспитание, полученное Ницше, одновременно сформировало в нем садистские наклонности, помешало ему развить психологические навыки, необходимые для их удовлетворения (то есть умение подавлять и унижать других людей), и приучило его уже с детства подавлять в себе эти наклонности – и  в то же время почитать тех людей, чье социальное положение предполагает более-менее  безнаказанное проявление таких наклонностей (короли, аристократы). Таким образом, в основу характера Ницше оказался заложен целый комплекс шизоидных противоречий, мучивших  беднягу всю жизнь; став философом, он осознал их и возненавидел христианскую мораль, посредством которой его с детства приучали подавлять в себе волю к власти. Когда он описывал, как в начале средних веков церковь вовлекала в монастырь знатных германцев, запирала эти «прекраснейшие экземпляры «белокурых бестий»» «в круг  сплошных ужасных понятий» и делала их больными, жалкими, озлобленными на самих себя, полными ненависти к позывам к жизни, - он, несомненно, имел в виду себя,  писал о себе, несчастном. И хотя он осознал свою волю к власти, ему так никогда и не удалось удовлетворить ее: он не только не воспитал из себя властелина, но даже не смог стать довольным собой садистом, умеющим находить людей слабее себя и со вкусом измываться над ними. Поэтому когда Немировская, описывая портрет Ницше, утверждала, что «люди с такими лицами не могут быть насильниками», то она была отчасти права: такие люди действительно не умеют  быть насильниками, хотя зачастую очень хотят этого.

Даниэль Галеви был совершенно прав, когда писал о маленьком Фридрихе Ницше: «Страсти и горделивые желания, тридцать или сорок лет спустя вдохновлявшие произведения Ницше, уже теперь начинали волновать этого ребенка с выпуклым лбом и большими глазами, окруженного лаской обездоленных женщин» [41, c.13].

И в содержании произведений Ницше, и – в еще большей степени – в импульсивной, порывистой, «пламенной», с истерическим надрывом манере подачи его мыслей нашло выражение основное противоречие характера Ницше: противоречие между элитарным самосознанием и комплексом неполноценности, рожденным неспособностью полноценно удовлетворить свою волю к власти. В характере Ницше, в силу индивидуальных особенностей его воспитания и, возможно, некоторой генетической предрасположенности (его отец умер безумным), это противоречие достигло такой остроты и глубины, при которой можно говорить о психическом заболевании. Но  то же самое противоречие, хотя и не столь ярко выраженное в большинстве случаев, характеризует если не всех, то явное большинство интеллигентов-гуманитариев ХХ века. Так стоит ли удивляться тому, что Ницше – философ монополистической буржуазии – так популярен среди мелкобуржуазных интеллигентов-гуманитариев?

Как мы уже видели, Ницше популярен не только среди фашиствующих, но и среди либеральничающих интеллигентов. Это неудивительно: в ХХ веке последним не в меньшей мере, чем первым, свойственно элитарное самосознание. В частности, современному российскому либеральному интеллигенту элитарное самосознание  свойственно в исключительно высокой степени [cм.27] – пожалуй, в не меньшей, чем российскому же антилиберальному  интеллигенту. Специфика современной российской демократии заключается не только в том, что крупнейший идеолог современного русского фашизма (Александр Дугин) может работать советником спикера Государственной Думы (Геннадия Селезнева), но и в том, что люди, называющие себя либералами, могут испытывать симпатии к Пиночету. Вообше говоря, на постсоветском пространстве  трудно предсказать, кем через пару лет обернется человек, которого сегодня можно квалифицировать как «либерала» или «антилиберала». Так, К.Свасьян в эпоху перестройки вроде бы вращался в кругах либеральной интеллигенции. Однако до чего же похожи некоторые высказывания Свасьяна  на рассуждения украинского фашиста Донцова! 

                                                     

			К.Свасьян: «Европа закатывалась под рев бациллоносной рок-шпаны, заставляющей ее, усопшую, гальванически дергаться в непристойных жестах» [цит. по:136,с.52]. (Кстати: журнал «Национнальные интересы», из котор ого взята эта цитата и содержание которого имеет отчетливо профашистский характер - вплоть до восхваления Петэна в статье А.Васильева «Генерал де Голль и крушение французской империи», - издается бабуринским Институтом ннациональной стратегии рреформ.)		Д.Донцов:         «…пусть присмотрится к фотоснимкам оргий «рок-н-ролла», модернейшего «танца». Не говоря уж о безумной, распоясавшейся вульгарности и просто дикости того проявления «прогрессивной» культуры,- лица тех «дансеров» уже не просто хамские или звериные, а прямо - в своем диком буйстве и разнузданности - напоминают маски черта, человеческого - ничего. Эти беснования молодежи напоминают «радения»  московских «прыгунов» или «хлыстов». В старые времена всякие «бесовские игрища» остро осуждались, сегодня - это творение модернизма, на защиту которого, на защиту «свободы» искусства встает «прогрессивная» и «демократическая» пресса!» [66, с.44].

 

До чего же схож ход мысли у фашиста и «вроде-бы-либерала»: насколько авторитарно сознание обоих, насколько оно нетерпимо даже в сфере искусства ко всему, что противоречит эстетике шеренги, марша и вагнеровского «Полета валькирий»… Между тем это не удивительно: и либеральные, и антилиберальные интеллигенты-гуманитарии – это все те же интеллигенты-гуманитарии капиталистического общества, которым присуще авторитарное  мировоззрение и элитарное самосознание. И то, и другое может проявлять себя по-разному. У одних представителей этой социальной группы авторитаризм и элитаризм может проявляться в нелюбви  к рок-музыке, в любви к Ницше или Вагнеру; другие могут обожать рок, не выносить Вагнера и питать отвращение к Ницше, - их авторитаризм и элитаризм находит свое проявление в чем-то другом; но что несомненно, так это то, что до тех пор, пока существует капиталистическое общество, а в нем интеллигенты-гуманитарии, среди последних обязательно будет больший или меньший (и всегда немалый) процент поклонников Ницше. Эти поклонники будут делать все, что угодно - изощряться в софистических вывертах, замалчивать существеннейшие моменты в учении Ницше, просто врать - лишь бы убедить себя и других в том, что Ницше оправдывает их интеллигентские образ жизни, систему ценностей и самосознание. Для таких людей объективная, научная оценка философии Ницше - «философия монополистической буржуазии» - как нож острый в сердце, и они сделают все, чтобы опорочить ее и тех, кто ее высказывает, в глазах публики.

*           *            *

Заключение.

Подведём итоги нашего исследования. Определяя социальную сущность философии Ницше, мы пришли к выводу, что она является философией монополистического капитала, последовательно выражающей самые общие и существенные интересы его владельцев. Философия Ницше стала теоретической основой идеологии большинства крайне правых и фашистских организаций и движений в мире, а также сыграла большую роль в творчестве ряда фашиствующих философов и деятелей искусства разных стран. Здесь она сыграла социальную роль, адекватную своей социальной сущности.

 В то же время она использовалась многими политическими идеологами, философами и деятелями искусства неадекватно своей социальной сущности (то есть играла социальную роль, неадекватную последней) – главным образом для обоснования таких тенденций в политике, философии и искусстве (индивидуалистических, либеральных, анархических и пр.), которые либо непоследовательно выражают самые общие и существенные (коренные) интересы монополистической буржуазии, либо вообще выражают коренные интересы  переходных, «средних» классов.

Причиной тому послужило прежде всего элитарное самосознание гуманитарной интеллигенции XX века, очень обостренное в силу ее специфического социального положения и делающее крайний элитаризм Ницше очень привлекательным для этой части “средних слоев” общества (делающее это, разумеется, главным образом в тех капиталистических странах, где работы Ницше доступны читающей публике).

При таком неадекватном использовании ницшеанство подвергалось – и по сей день подвергается – интерпретациям, искажающим его подлинный облик, так что одной из актуальных задач современных исследователей является разоблачение мифов и легенд, заслоняющих истинный облик ницшевской философии.

                      

                       

                       Список использованной литературы*.

1.Абрамович Н. Фридрих Ницше. – М. , 1910. – 110 с.

2.Авторханов А. Технология власти. – М. : СП “Слово” - Центр  “Новый мир”, 1991. – 638 с.[*****]

3.Андерсон П. Размышления о западном марксизме; На путях исторического материализма. – М. : Интер-Версо, 1991. – 272 с.

4.Антонов А. Смирение и воля. Леонтьев и Ницше // Москва. – 1995. - №4. – С. 157-164.

5.Анчел Е. Этос и история. – М. : Мысль, 1988. – 128 с.

6.Ашин Г. Доктрина “массового общества”. – М. : Политиздат, 1971. – 191 с. – (Социальный прогресс и буржуазная философия.)

7.Баталов  Э.  Философия  бунта.  (Критика  идеологии  левого радикализма.) – М. : Политиздат, 1973. – 222 с. – (Социальный прогресс и буржуазная философия.)

8.Безугленко С. С Украины // Искра (издание Союза коммунистов). – 1994. – 10 апреля. – С. 14.

9.Беляев В. , Рудницкий М. Под чужими знаменами. – М. : Молодая гвардия, 1954. – 208 с.

10.Беляев В. Формула отрути. – Львiв: Каменяр, 1971. – 268 с.

11.Беляев В. Я обвиняю! – М. : Политиздат, 1980. – 160 с.

12.Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Репринтное воспроизведение издания УМСА-PRESS, 1955 г. – М. : Наука, 1990. – 224 с.

13.Бердяев Н. Кризис искусства. (Репринтное издание.) – М. : СП Интерпринт, 1990. – 48 с.

14.Бердяев Н. Новое средневековье. – М. : Феникс, 1990. – 84 с.

15.Бердяев Н. Философия неравенства. – М. : ИМА-пресс, 1990. – 288 с.

16.Бернадинер Б. Философия Ницше и фашизм. – М.-Л. : ОГИЗ-Соцэкгиз,    1934. – 139 с.

17.Бiлоус А. Полiтичнi об`еднання Украiни. – Киiв: Украiна, 1993. – 108 с.

18.Битнер В. Фр. Ницше и его произведения. – СПб, 1904. – 240 с.

19.Бланк А. Старый и новый фашизм. – М. : Политиздат, 1982. – 256 с. , ил.

20.Боровой К. Цена свободы. – М. : Новости, 1993. – 240 с.

21.Бостунич Г. Масонство и русская революция. – М.: Витязь,1995.–136 с., ил.

22.Браудо Е. Ницше. Философ-музыкант. – СПб, 1902. – 62 с.

23.Бугера В. К вопросу о классификации отношений управления // Экономика и управление. – 1999. -  №3. – С. 85-88.

24.Бугера В. Компьютеризация как предпосылка социалистической революции // Альтернативы. – 1999. - №3. – С. 177-191.

25.Бугера В. Наследники Штрассера // Интервзгляд – Inpreсor. – 1993. - №5. – С. 13-17.[†††††]

26.Бугера В. Социал-фашизм // Марксист. – 1994. - №2 – с. 27-54.

27.Бугера В. Философия Ницше как пробный камень для современных гуманистов // Философия, наука и техника в свете новой культурной парадигмы: Тезисы докладов региональной научно-практической конференции. – Уфа: Изд-во УГНТУ, 1997. – С. 60-61.

28.Bugera W. Der Antisemitismus der “echten Internationalisten” // Direkte Aktion. – September 1994. – S. 8,15.

29.Бурдерон Р. Фашизм: идеология и практика. – М. : Прогресс, 1983. – 168 с.

30.Вагнер Р. Еврейство в музыке. - М.: Русская Правда, 2000. - 32 с.

31.Васильев Г. Кто и за что финансирует РКРП? // Рабочая демократия (КРДМС). – 1994. - №5. – С.4.

32.Васильев Г. Соколов П. Уфа: РКРП против  “Рабочей демократии” // Рабочая демократия (КРДМС). – 1995. - №5. – С. 4.

33.Вересаев В. Живая жизнь. – М. , 1991. – 335 с.

34.Верховский А. , Папп А. , Прибыловский В. Политический экстремизм в России. – М. : Институт экспериментальной социологии, 1996. – 356 с.

35.Верховский А. , Прибыловский В. , Михайловская Е. Национализм и ксенофобия в российском обществе. – М. : ООО  “Панорама”, 1998. – 204 с.

36.Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910. – М. : Мол. Гвардия, 1991. – 462[2] с. – (Звонница: Антология русской публицистики.)

37.Винниченко В. Вiдродження нацii. – В 3-х т. – Киiв: Полiтвидав Украiни, 1990. – Т. 1-3.

38.Винниченко В. Заповiт борцям за визволення. – Киiв: Криниця, 1991. – 128 с.

39.Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. – М. : “Советская Россия” совместно с МП “Октябрь”, 1991. – 624 с.

40.Гайдукова Т. У истоков: Кьеркегор об иронии. Ницше. Трагедия культуры и культура трагедии. – СПб, 1995. – 112 с.

41.Галеви Д. Жизнь Фридриха Ницше. – Рига: Спридитис, 1991. – 270 с.

42.Галкин А. Германский фашизм. – М. : Наука, 1967. – 399 с.

43.Гегель Г. Наука логики: В 3 т. – М. : Мысль, 1971. – Т. 2 (учение о сущности).

44.Генон Р. Кризис современного мира. – М. : Арктогея, 1991. – 160 с.

45.Генри Э. Новые заметки по истории современности. – М. : Наука, 1976. – 436 с.

46.Германский национал-социализм. Серия: Выпуск 5. – М. : Паллада, 1994. – 96 с. , ил.

47.Гитлер А. Моя борьба. – Ашхабад: ИТФ “Т-ОКО”, 1992. – 600 с.

48.Горелов М. , Камiнський Е. Екстремiсти . – Львiв: Каменяр, 1987. – 136 с.

49.Громов А., Кузин О. Неформалы: кто есть кто? – М. : Мысль, 1990. – 269,[2] с.

50.Гуков Р. “Демократия” и власть народа. – Без данных. – 20 с.

51.Давыдов Ю. Этика любви и метафизика своеволия: Проблемы нравственной философии. – М. : Мол. Гвардия, 1982. – 287 с.

52.Даниленко С. Дорогою ганьби i зради. – 2-е вид. – Киiв: Наукова думка, 1972. – 340 с.

53.Дарвинизм и теория познания Георга Зиммеля и Фридриха Ницше и Алоиза Риля. – СПб, 1899. - 86 с.

54.Даян М. Жить с Библией. – Иерусалим: Библиотека – Алия, 1986. – 245 с.

55.Дейч М. , Журавлев Л. “Память” как она есть. – М. : МП  “Цунами” – “What and Where in Moscow”, 1991. – 192 с.

56.Делез Ж. Ницше. – СПб: Aviana, 1997. – 185 с.

57.Дикий А. Русско-еврейский диалог. – М.  : Витязь. 1995. – 151 с.

58.Дмитрук К. Безбатченки. – Львiв: Каменяр, 1974. – 240 с.

59.Дмитрук К. Свастика на сутанах. – М. : Политиздат, 1976. – 192 с.

60.Дмитрук К. С крестом и трезубцем. – М. : Политиздат, 1980. – 224 с.

61.Дмитрук К. Униатские крестоносцы: вчера и сегодня. – М. : Политиздат, 1988. – 381 с.

62.Добрычев В. В тени святого Юра. – М. : Политиздат, 1971. – 136 с.

63.Домбровский Ю. Хранитель древностей. – М. : Известия, 1991. – С. 9-138.

64.Донини А. Люди, идолы и боги. – М. : Госполитиздат, 1962. – 320 с.

65.Донцов Д. Дух нашоi давнини. – Дрогобич: Вiдродження, 1991. – 342 с.

66.Донцов Д. За яку революцiю. – Львiв: ДТК УРСР, 1990. – 84 с.

67.Донцов Д. Националiзм. Лондон: Украiнська видавнича спiлка, 1966. – 363 с. (Сучасне репрiнтне перевидання здiйснене коштом Клюбу Прихильникiв Дм. Донцова.)

68.Донцов Д. Росiя чи Европа? – Киiв: Спiлка Украiнськоi Молодi, 1992. – 44 с.

69.Дугин А. Консервативная революция. – М. : Арктогея, 1994. – 352 с.

70.Дугин А. Конспирология. – М. : Арктогея, 1993. – 144 с.

71.Дугин А. Мистическая Антарктида // Наука и религия. – 1996. - №12. – С. 40-44.

72.Дугин А. Орден непорочного единорога // Наука и религия. – 1997. - №3. – С. 4-7.

73.Дудкин В. Достоевский – Ницше: Проблемы человека. – Петрозаводск: Изд-во КГПИ, 1994. – 153 с.

74.Дудкин Е. “Живая этика” с позиции Православия. – Киев: Общ-во  “Знание” Украины, 1993. – 38 с.

75.Дюринг Е. Еврейский вопрос. - М.: Русская Правда, 1999. - 160 с.

76.Евген Коновалець (бiографiчний нарис). – Iвано-Франкiвськ: Облвидав “Галичина”, 1991. – 60 с.

77.Желев Ж. Фашизм. Тоталитарное государство. – М. : Новости, 1991. – 336 с.

78.Зализняк Д. Какой национализм опаснее? // Мировой курьер. – Апрель 1996 – С. 8-9.

79.Зализняк Д. Рабочий! Осторожно – фашизм! // Рабочая демократия (КРДМС). – 1994. - №1. – С. 4.

80.Зиновьев А. Коммунизм как реальность. – М. : Центрполиграф, 1994. – 495 с.

81.Зиновьев А. Мой дом – моя чужбина. Гомо советикус. – М. : КОР-ИНФ, 1991. – 320 с. – (Приложение к журналу  “Лепта”.)

82.Знаменский С. Сверхчеловек Ницше. – Харьков: Тип. Губ. Правл. , 1906. – 116 с.

83.Зюганов Г. Манифест НПСР. – М. : Правда, 1998. – 32 с.

84.Ильенков Э. Философия и культура. – М. : Политиздат, 1991. – 464 с. – (Мыслители XX века.)

85.Ильин И. Собр. соч. в 10 т. – М. , 1993. – Т. 1.  – 400 с.

86.История фашизма в Западной Европе / Под редакцией Филатова Г. и др. – М: Наука, 1978. – 616 с.

87.Йезингаус В.  Ф. Ницше о женщине, любви и браке. – М. , 1901. – 124 с.

88.Каутский К. Происхождение христианства. – М. : Политиздат, 1990. – 463 с. – (Б-ка атеист. лит.)

89.Киреев Р. Русская возлюбленная Ницше // Наука и религия. – 1999. - №3. – С. 10-13.

90.Кириллов В. Логика познания сущности. – М. : Высш. школа, 1980. – 175 с.

91.Климов А. Ядовитые рыбы (Сионисты и масоны в Японии). – М. , 1992. – 40 с.

92.Климов Г. Имя мое легион. – Краснодар: Советская Кубань, 1994. – 512 с.

93.Климов Г. Князь мира сего // Климов Г. Песнь победителя: в 2 кн. – Краснодар: Советская Кубань, 1994. – Кн. 2. – С. 147-378.

94.Климов Г. Красная Каббала. – Краснодар: Советская Кубань, 1998. – 432 с.

95.Климов Г. Протоколы советских мудрецов. – Краснодар: Советская Кубань, 1995. – 448 с.

96.Книга правителя области Шан (Шан цзюнь шу). Изд. 2-е. Пер. с кит., вступ. статья, коммент., послесл. Л.С. Переломова. – М. : Ладомир, 1993. – 392 с. – (Памятники письменности Востока. XX.)

97.Койген Д. Мировоззрение социализма. – СПб: Типо-Литография  “Энергия”, 1906 – 146 с.

98.Кочетков В. Жизнь и судьба неузнанного гения. Вступительная статья // Леонтьев К. Записки отшельника. – М. , 1992. – С. 5-18.

99.Круглов С. Критика фiлософii дрiбнобуржуазного анархiзму Герберта Маркузе. – Киiв: Наукова думка, 1974. – 120 с.

100.Krummel R. Nietzsche und der deutsche Geist. - Berlin - New York: Walter de Gruyter, 1974. - 292 S.

101.Крывелев И. Что знает история об Иисусе Христе? – М. : Советская Россия, 1969. – 304 с.

102.Кузнецов Б. Философия оптимизма. – М. : Наука, 1972. – 359 с.

103.Кузьмин С. Сроку давности не подлежит. – М. : Политиздат, 1986. – 206 с. , ил.

104.Кукаркин А. Буржуазная массовая культура: Теории. Идеи. Разновидности. Образцы. Техника. Бизнес. – 2-е изд. – М. : Политиздат, 1985. – 399 с.

105.Культ личностей. – Июль-август 1999. – М. , ЗАО “Ай Эм журналы”.

106.Курбановский А. «Глаз изумрудный»: Врубель и Ницше: метафоры зрения. //       Звезда. – 1996. - №9. – С. 205-210.

107.Лебедев Н. Крах фашизма в Румынии. – М. : Наука, 1976. – 631 с.

108.Лейтейзен М. Ницше и финансовый капитал. – М.-Л. : Госиздат, 1928. – 115 с.

109.Ленин В. Великий почин // Ленин В.И. Полн. собр. соч. – 5-е изд. – Т. 39. – С. 1-29.

110.Леонтьев К. Записки отшельника. - М.: Русская книга, 1992. - 544 с.

111.Лимонов Э. Дневник неудачника. – М. : Журн. “Глагол”, 1992. – 248 с.

112.Лимонов Э. Подросток Савенко; Публицистика. – Краснодар: Советская Кубань, 1992. – 208 с. – (Приложение к журналу “Кубань”.)

113.Лимонов Э. Это я, Эдичка. – М. : Renaissance, 1991. – 336 с.

114.Литвак М. Принцип сперматозоида. – Ростов н/Д, 1998. – С. 484-502.

115.Лихтенберже А. Философия Ницше. – СПб: Слово, 1906. – 244 с.

116.Лопухов Б. История фашистского режима в Италии. – М. : Наука, 1977. – 296 с.

117.Лосев А. Исторический смысл эстетического мировоззрения Рихарда Вагнера // Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. – М. , 1991. – С. 275-314.

118. Макиавелли Н. Собрание сочинений. – М. : Academia, 1933. – 508 с.

119.Маланюк Е. Нариси з iсторii нашоi культури. – Киiв: АТ “Обереги”, 1992. – 80 с.

120.Mandel E. , Novack G. The Marxist Theory of Alienation. – New York: Pathfinder Press, 1979. – 94 p.

121.Маоизм без прикрас. Тематический сборник высказываний Мао Цзэдуна разных лет. – М. : Прогресс, 1980. – 286 с.

122.Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – Т.8. – С. 115-217.

123.Маркс К. , Энгельс Ф. Немецкая идеология. Т. 1, ч. 3: Святой Макс // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – Т. 3. – С. 103-452.

124.Масловський В. Дорога в безодню. – Львiв: Каменяр, 1978. – 207 с.

125.Материалистическая диалектика как научная система / Под ред. проф. А.П. Шептулина. – М. , 1983. – Гл. 19: Сущность и явление. – С. 230 – 238.

126.Мережковский Д. Больная Россия. – Л. : Издательство Ленинградского университета, 1991. – 272 с. – (История российской культуры).

127.Милый Ангел. - №1. – М. : Арктогея, 1991.

128.Михайлов Ф. , Царегородцев Г. За порогом сознания: Критический очерк фрейдизма. – М. : Госполитиздат, 1961. – 112 с.

129.Муссолини Б. Доктрина фашизма. – М. : Триасъ, 1995. – 60 с.

130.Мутный поток / Рожньои А. , Франк Л. – М. : Прогресс, 1981. – 208 с.

131.Найман А. Антисемитизм – кому это выгодно? – Киев: УкрНИИНТИ, 1991. – 76 с.

132.Народное дело (Народно-социальное движение). - №№ 1-3. – М. , 1991-92.

133.Народный строй  (Фронт национально-революционного действия). - №1. – М. , 1994.

134.Нацiоналiст (науково-публiцистичний мiсячник). - №№ 6-8. – Львiв: Клюб прихильникiв Д.Донцова, 1991-92.

135.Национальная проблема: “левый взгляд”. Круглый стол // Альтернативы. – 1994. – Вып. 1. – С. 85-113.

136.Национальные интересы. – 1999. - №2(3). – М. , “МакЦентр. Издательство”.

137.Немировская Л. Ницше: по ту сторону добра и зла. – М. : Знание, 1991. – 32 с.

138.Немировская Л. Толстой и Ницше. – М. : Рос. Гос. Агр. Заоч. Ун-т, 1998. – 106 с.

139.Никон, Епископ Вологодский и Тотемский. Чем жива наша русская православная душа. (Печатается по изданию 1909 года. – По благословению Епископа Пермского и Соликамского Афанасия). – СПб: Сатисъ, 1995. – 84 с.

140.Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. – М. : “REFL-book”, 1994. – 352 с.

141.Ницше Ф. Сочинения в 2 т. – М. : Мысль, 1990. – Т. 1-2.

142.Ницше Ф. Странник и его тень. – М. : “REFL-book”, 1994. – 400 с.

143.Nietzsche and Soviet Culture. Ed. by B. Rosenthal. - Cambridge: Cambridge University Press, 1994. - 423 p. 

144.Nietzsche F. Briefwechsel. Kritische Gesamtausgabe. – New York, 1975. – Bd. 1-6.

145.Nietzsche F.  Ecce Homo: How One Becomes What One Is. Translated, with an introduction and notes, by R. Hollingdale. - N. Y.: Penguin Books, 1982. – 340 p.

146.Nietzsche F. Human, All to Human: A Book for Free Spirits. Translated by M. Faber and S. Lehmann. Introduction and notes by M. Faber. -  Lincoln, Nebraska: University of Nebraska Press, 1986. – 182 p.

147.Nietzsche F. Joyful Wisdom. Translated by Th. Common. Introduction by K. Reinhardt. - N. Y. : Frederick Ungar Publishing Co., 1971. – 186 p.

148.Nietzsche F. “On the Genealogy of Morals” and “Ecce Homo”. Translated and edited, with commentary, by W. Kaufmann. - New York : Vintage books, 1969. – 193 p.

149.Nietzsche F. “The Birth of Tragedy” and “The Case of Wagner”. Translated, with commentary, by W. Kaufmann. - New York : Vintage books, 1967. – 172 p.

150.Nietzsche F. The Gay Science. Translated and edited, with commentary, by W. Kaufmann. - N. Y. : Vintage Books, 1974. – 182 p.

151.Nietzsche F. “The Twilight of the Idols” and “The Anti-Christ”. Translated, with introduction and commentary, by R. Hollingdale. - New York: Penguin Books, 1977. – 207 p.

152.Nietzsche F. Thus Spoke Zarathustra: A Book for Everyone and No One. Translated with an introduction by R. Hollingdale. - Baltimore, Maryland: Penguin Books, Inc., 1969. – 325 p.

153.Nietzsche F. Untimely Meditations. Translated by R. Hollingdale. Introduction by J. Stern. - Cambridge: Cambridge University Press, 1983. – 220 p.

154.Nietzsche F. Werke. – Munchen, 1960. – Bd. 1-3.

155.Nietzsche heute: die Rezeption seines Werks nach 1968. - Bern - Stuttgart: Francke Verlag, 1988. - 259 S.

156.Nietzsche. Hrsg. v. J. Salaquarda. - Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1980. - 367 S.

157.Nietzsche in American Literature and Thought. Ed. by M. Putz. - Columbia (USA): Camden House, 1995. - 381 p.

158.Nietzsche und Italien: ein Weg vom Logos zum Mythos? - Tubingen: Stauffenburg-Verlag, 1990. - 183 S.

159.Novack G. Democracy and Revolution. – New York: Pathfinder Press, 1979. - 286 p.

160.Нордау М. Вырождение; Современные французы. – М. : Республика, 1995. – 400 с. – (Прошлое и настоящее.)

161.Нужен ли Гитлер России? Сборник. / Сост. В. Илюшенко. – М. : ПИК, 1996. – 368 с.

162.Обвиняет земля. (Организация украинских националисов: документы и материалы.) – М. : Универсум, 1991. – 157 с.

163.Одуев С. Реакционная сущность ницшеанства. – М. , 1959. – 262 с.

164.Одуев С. Тропами Заратустры. – М. : Мысль, 1976. – 431 с.

165.Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? – М. : Наука, 1991. – 408 с.

166.Осипенко Л. , Пихуля В. Тяжелая поступь “спортивных” сапог. – Киев: Молодь, 1989. – 128 с.

167.Палачи Европы. Портреты и памфлеты / Под ред. И.Лежнева. – М. : ОГИЗ-Госполитиздат, 1945. – 284 с.

168.Пастух Л. Антихрист: материализация мистики в измерение времени. – Житомир: СМП “Житомир-РИКО-ПРЕСС-РЕКЛАМА”, 1996. – 40 с.

169.Патрушев А. Жизнь и драма Фридриха Ницше // Новая и новейшая история. – 1993, сентябрь-октябрь. - №5. – С. 120-151.

170.Петлюра С. Народе Украiнський: вибранi статтi, листи, документи. – Харкiв: Лiвий берег. 1992. – 152 с.

171.Платон. Государство // Собр. соч. : В 4 т. – М. , 1994. – Т. 3. – С. 79-420.

172.Повель Л. , Бержье Ж. Утро магов. – Киев: София, 1994. – 480 с.

173.Пожарская С. От 18 июля 1936 – долгий путь. – М. : Мол. гвардия, 1977. – 176 с.

174.Поморин Ю. , Юнге Р. Неонацисты. – М. : Прогресс, 1980. – 296 с.

175.Поппер К. Открытое общество и его враги: В 2 т. – М. : Феникс, Международный фонд  “Культурная инициатива”, 1992. – Т. 1-2.

176.Посев. Общественно-политический журнал. – 1991, май-июнь. - №3(1401). – 128 с.

177.Приморские новости. №№ 17-21, 30-39, 41, 42. – СПб: Произв. объед. “Прогресс”, 1992-98.

178.Программа Национал-большевистской партии. – М. : Палея, б. д. – 48 с.

179.Пруссаков В. Оккультный мессия и его рейх. – М. : Молодая гвардия, Шакур – 2, 1992. – 237[3] с.

180.Paйх В. Психология масс и фашизм. - СПб: Университетская книга, 1997. - 381 с.

181.Райх В. Сексуальная революция. - СПб - М.: Университетская книга, АСТ, 1997. - 352 с.

182.Рассел Э. Проклятие свастики. – М. : Изд-во иностр. лит-ры, 1954. – 276 с.

183.Рачинский Г. Трагедия Ницше. – М. , 1900. – 48 с.

184.Рид Д. Спор о Сионе. – Краснодар: Советская Кубань, 1991. – 160 с. – (Приложение к журналу “Кубань”.)

185.Риль А. и Зиммель Г. 1.Фридрих Ницше как художник и мыслитель. (Алоиз Риль.) 2.Фридрих Ницше. Этико-философский силуэт. (Георг Зиммель.) – Одесса: Типогр. и хромолит. Е.И.Фесенко, 1898. – 160 с.

186.Риль А. Фридрих Ницше как художник и мыслитель. – СПб: Ясная поляна, 1909. – 123 с.

187.Розанов В. Люди лунного света. – М. : Дружба народов, 1990. – 304 с.

188.Розанов В. Уединенное. – М. : Современник, 1991. – 108 с.

189.Российский фашизм и коммунисты-интернационалисты / Под общ. ред. О.Шеина. – Астрахань: ООО “ЦНТЭП”, 1998. – 28 с.

190.Русское воскресение. – №№9, 11, 12, 13, 15, 16. - М., б. д.

191.Русское слово. - №№ 1-6. – Оренбург, 1992-93.

192.Саттон Э. Как орден организует войны и революции. – М.: Паллада,1995.–128 с., ил.

193.Свенцицкая И. От общины к церкви. – М. : Политиздат, 1985. – 224 с.

194.Свенцицкая И. Тайные писания первых христиан. – М. : Политиздат, 1980.–198 с.

195.Соловьев В. Сочинения в 2 т. – М. : Мысль, 1988. – Т. 1-2.

196.Солоневич И. Диктатура импотентов. – Новосибирск: Благовест, 1994. – 208 с.

197.Тарасов А. , Черкасов Г. , Шавшукова Т. Левые в России: от умеренных до экстремистов. – М. : Институт экспериментальной социологии, 1997. – 232 с.

198.Тольятти П. Лекции о фашизме. – М. : Политиздат, 1974. – 200 с.

199.Троцкий Л. Литература и революция. – М. : Политиздат, 1991. – 400 с.

200.Тудор С. День отца Сойки // Тудор С.Й. Твори: Поезii, оповiдання, повiстi, критика й публiцистика. – Киiв, 1982. – С. 173-454.

201.Уйти от роковой черты. – М. : Политиздат, 1991. – 144 с.

202.Файгингер Г. Ницше как философ. – М. , 1902. – 67 с.

203.Файгингер Г. Ницше. Философ отрицания. – СПб: Общ. тип. дела в СПб, 1911. – 61 с.

204.Фалькенфельд М. Маркс и Ницше. – Одесса: Техник, 1906. – 42 с.

205.Философия и жизнь. – М. , 1991. – Вып. 1.

206.Философский словарь / Под ред. И.Т.Фролова. – 4-е изд. – М. : Политиздат, 1980. – 444 с.

207.Философский энциклопедический словарь / Гл. редакция: Л.Ф.Ильичев, П.Н.Федосеев, С.М.Ковалев, В.Г.Панов. – М. : Сов. Энциклопедия, 1983. – 840 с.

208.Философский словарь / Под ред. И.Т.Фролова. – 5-е изд. – М. : Политиздат, 1987. – 590 с.

209.Фiлософський словник / За ред. чл.-кор. АН УРСР В. 1. Шинкарука. – Киiв: Гол. ред. Украiнськоi Радянськоi Енциклопедii Академii наук Украiнськоi РСР, 1973. – 600 с.

210.Фишер Л. Фридрих Ницше – “антихрист” в новейшей философии. – М. : Т-во И.Н.Кушнерев и Ко, 1904. – 171 с.

211.Франкл В. Человек в поисках смысла: Сборник / Общ. ред. Л.Я.Гозмана и Д.А.Леонтьева; вст. ст. Д.А.Леонтьева. – М. : Прогресс, 1990. – 368 с.

212.Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. – М. : Республика, 1994. – 447 с. – (Мыслители XX века.)

213.Фромм Э. Ради любви к жизни. - М.: АСТ, 2000. - 400 с. - (Классики зарубежной психологии.)

214.Фулье А. Ницше и имморализм. – СПб: Изд-во “Общественной пользы”, 1905. – 323 с.

215.Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. – М. : Республика, 1993 – 447 с. - (Мыслители XX века.)

216.Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сборник / Под ред. А.Л.Доброхотова. – М. : Высшая школа, 1991. – 192 с. – (Библиотека философа.)

217.Heidegger M. Nietzsche. – Stuttgart, 1961. – Bd. 1-2.

218.Цвейг С. Фридрих Ницше. – Таллинн, 1990. – 158 с.

219. Чередниченко В. Анатомiя зради. – Киiв: Полiтвидав Украiни,1978. – 336 с.

220.Черная магия Адольфа Гитлера. Сборник. – М. , 1992. – С. 3-80.

221.Шеин О. КПРФ на запасном пути Росийского капитализма. – Астрахань: Астр. орг. ОФТ, 1998. – 174 с.

222.Шельвин Р. Макс Штирнер и Фридрих Ницше. Явления современного духа и сущность человека. – М. , 1909. – 167 с.

223.Шестов Л. Апофеоз беспочвенности. – Л. : Издательство Ленинградского ун-та, 1991. – 216 с. – (История российской культуры.)

224.Шестов Л. Добро в учении гр. Толстого и Ф.Ницше. – Берлин, 1923. – 122 с.

225.Шестов Л. Достоевский и Ницше. – Берлин, 1922. – 252 с.

226.Шестов Л. Киргегард и экзистенциальная философия. – М. : Прогресс – Гнозис, 1992. – 304 с.

227.Шпенглер О. Закат Европы. – М. : Искусство, 1993. – 303 с.

228.Щеглов В. Граф Лев Николаевич Толстой и Фридрих Ницше. Очерк философско-нравственного их мировоззрения. – Ярославль, 1897. – 255 с.

229.Эвола Ю. Языческий империализм. – М. : Арктогея, 1994. – 172 с.

230.Элементы. - №№1-6. – М. : Арктогея, 1992-1996.

231.Эра России (Народно-социалистическая, затем Народно-национальная партия, затем – Объединенный орган национального движения России). - №№1-29, 32-35. – М. , 1994-99.

232.Эрнст Г. Обыкновенный, заурядный фашизм… // Советский пограничник. – 1991. – 6 ноября. – С. 4-5.

233.Этическая мысль: Науч.-публицист. чтения. 1991 / Общ. ред. А.А.Гусейнова. – М. : Республика, 1992. – 446 с.

234.Ясперс К. Смысл и назначение истории. – М. : Политиздат, 1991. – 527 с. - (Мыслители XX века.)

235.Ясперс К. Ницше и христианство. – М. : Медиум, 1994. – 87 с.

236.Ясперс К. Стриндберг и Ван Гог: Опыт сравнительного патографического анализа с привлечением случаев Сведенборга и Гельдерлина. – СПб : Гуманитарное агентство «Академический проект», 1999. – 238 с.

237.Jaspers K. Nietzsche. – Berlin, 1950. – 238 s.

---

* Члены одной  первобытной общины  или союза общин относились как к людям только друг к другу; отношение же к не членам общины практически не отличалось от отношения к живым существам, не являющимся людьми. Об этом свидетельствует, например, практика каннибализма по отношению к военнопленным, через которую прошли предки всех современных людей; об этом также свидетельствует то, что само название многих примитивных народов означает просто «люди». Отсюда можно сделать вывод, что каждая первобытная община (или союз общин)  представляла собою не часть общества, но общество как таковое. Поэтому межобщинная борьба не может рассматриваться как проявление социальных антагонизмов в первобытном обществе: только внутриобщинные противоречия должны приниматься здесь в расчёт.

* Что же касается классов, переходных по своему положению между господами и подчинёнными, то их философия даёт установку на постоянное колебание между подчинением своим начальникам и бунтом против них. Обусловливается это тем, что и сохранение наличной системы отношений господства и подчинения, и её разрушение являются для членов этих классов интересами, существенными в равной (или почти равной) мере.

*Прекрасное принадлежит немногим (лат.)

* С точки зрения вечности (лат.).

*Братья мои, останемся верными земле (нем.).

*Дурной (лат.).

**Черный (греч.).

*Пыл, рвение (франц.).

*Мартин Хайдеггер был не прав, когда пытался дискредитировать «Волю к власти» следующим образом: «…Ницше… продумал то, что подразумевается  рубрикой «нигилизм», и закрепил продуманное в записях… Часть их, однако часть с местами произвольным и случайным характером отбора, позднее собрана в книгу, скомпонованную после смерти Ницше из его наследия и известную под заголовком “Воля к власти”. Взятые из наследия фрагменты… распределены по заголовкам четырёх книг. При этом распределении в книгу, существующую с 1906 года, фрагменты были помещены никоим образом не по времени их первоначальной записи или их переработки, но по неясному и притом невыдержанному собственному плану издателей. В изготовленной таким образом “книге” произвольно и неосмысленно совмещены и переплетены ходы мыслей из совершенно разных периодов на разных уровнях и в разных аспектах искания. Всё опубликованное в этой “книге” – действительно записи Ницше, и тем не менее он так никогда не думал”. [215, с. 69].

Во-первых, если следовать логике Хайдеггера, то пришлось бы дискредитировать все книги в мире, – в том числе и книги самого Хайдеггера. Ни одно изложение не воспроизводит с абсолютной точностью тот процесс мышления, результатом которого является данное изложение. Излагая свои мысли в книге, всякий автор всегда компонует их не так, как они вырастали одна из другой в его голове: в книге отброшено всё лишнее, случайное, ненужное – и не только лишние мысли, но и лишние ходы, движения мысли. Чтобы дискредитировать «Волю к власти», Хайдеггеру надо было убедительно доказать, что её составители скомпоновали записи Ницше хуже, чем это сделал бы сам Ницше. Однако Хайдеггер этого не делает – и за нами остаётся полное право считать, что составители «Воли к власти» выразили  мысли Ницше не хуже, а может быть, и лучше, чем это сделал бы сам Ницше. Во всяком случае, когда читаешь «Волю к власти»,  то получаешь удовольствие именно от логичности, с которой построена эта книга.

Во-вторых, даже если бы составители “Воли к власти” скомпоновали её вообще без всякого плана и порядка, то от этого она всё равно не перестала бы адекватно - достаточно адекватно для того, чтобы признать Ницше её автором – выражать ницшевские взгляды. “Воля к власти” – это сборник ницшевских афоризмов, то есть таких мыслей, которые настолько цельны и закончены в самих себе, что могут быть оторваны друг от друга и представлены читателям по отдельности без большого ущерба для их понимания. Конечно, и афоризмы лучше понимать в контексте – однако,  на худой конец,  можно и вне его (в отличие, например, от любого положения из гегелевской

«Науки логики» , которое вне контекста понять в принципе невозможно). Так что Хайдеггер предъявил заведомо завышенные требования к книге, написанной в афористическом жанре.

* Стоит обратить внимание на то, как научный работник Немировская, приписывая «исключительным натурам» установку на развитие науки, отождествляет их со своей собственной профессиональной корпорацией.  При этом она и здесь искажает взгляды Ницше: последний относил людей, развивающих науку, к людям «незнатной породы», к разряду слуг – и очень подробно, а главное, недвусмысленно объяснял и доказывал это[141, т.2, с327-329].

*Основные тезисы цитированной нами брошюры Немировская повторила в своей книжке «Толстой и Ницше», вышедшей в

1998 году. Обман  читателей продолжается …*

* Оно является второстепенным даже по сравнению со сходством между Гитлером и Ницше в оценке евреев как враждебного арийской расе народа - которое, в свою очередь, второстепенно по сравнению с гораздо более фундаментальным сходством между ними: сходством в учении об извечности и биологической обусловленности неравноправия людей.

 

*Максимально общая формулировка, которую можно было бы дать этим интересам, выглядела бы примерно так: борьба подчиненных за доведение до полного произвола  той политической власти, которую их хозяева -  соотечественники осуществляют над ними же, ведущаяся самыми крайними средствами. Противоположный интерес тех же подчиненных - к свержению власти своих  хозяев-соотечественников, - напротив, подавляется идеалами государства нации и расы.

* Заглавие книги и цитаты из нее даны в переводе с украинского автора диссертации.

* И не где-нибудь, а в оккупированной нацистами Праге, вполне легально: это означает, что нацисты не воспринимали осуждение Донцовым идей “нациократии” как нечто враждебное себе. Кстати, Донцов критиковал своих же духовных детей: именно на его статьях и книгах воспитывалось не одно поколение ОУНовцев.

* См., напр., 160, с. 259-288.

* А. Мюллер ван ден Брук- один из немецких фашистских идеологов, оказавшихся в оппозиции к гитлеровскому режиму. –В.Б.

**Термином «мондиализм» от французского le monde- «мир», «земной шар»(современные крайне правые европейские интеллектуалы клеймят либералов, борющихся, по мнению крайне правых , за подчинение всех государств мира власти «единого мирового правительства».-В.Б.

**

**Что не мешает фашистам романтизировать и ее, лишь изредка впадая в донкихотское осуждение современной военной техники

.

[§§§] Именно в его переводе и с его послесловием «Арктогея» издала «Языческий империализм». Кстати, именно Дугин стоял вместе с писателем Лимоновым у истоков небезызвестной Национал-большевистской партии, издающей газету «Лимонка». И он же, Дугин, является советником спикера Госдумы Генадия Селезнева…

[****] Настолько – чересчур, неумеренно – последовательными, что их идеология и политика, выражая интересы монополий в общем, часто не совпадает с установками последних в данный момент и в данном месте. Неограниченный произвол властей и штурмовиков, а также антилиберальная пропаганда приносят финансовому капиталу успех лишь в некоторых ситуациях; в большинстве случаев они приносят ему больше вреда, чем

пользы. Именно поэтому крайне правые партии редко приходят к власти в современных буржуазных государствах. Однако потенциальная угроза захвата ими власти в условиях очередного экономического и политического кризиса всегда остаётся.

[††††] Речь идёт о тех большевиках, какими они были до и недолгое время после взятия их партией политической власти; о той породе большевиков, которая вымирала по мере того, как их партия переставала быть пролетарской. 

Известный политолог-диссидент Абдурахман Авторханов изо всех сил старается подвести читателей своей книги «Технология власти» к мысли о том, что Ницше может быть признан также и идеологом партийно-государственной бюрократии в СССР (номенклатуры, как сказал бы Восленский), уже утратившей пролетарский характер и ставшей новым эксплуататорским классом [см.2, с.77,386,423]. Однако он, со свойственной ему хитростью, не утверждает этого прямо – и правильно делает, иначе бы он допустил большую ошибку. Ницше – апологет частной собственности [см.140, с.99], и уже поэтому его философия является философией «коммунистической» номенклатуры не в большей степени, чем философией любого другого эксплуататорского класса, и в гораздо меньшей степени, чем философией монополистической буржуазии. Если сравнить учения Ницше с учениями Макиавелли и Шан Яна, то между ними можно найти не меньше общего, чем между ницшеанством и практикой Сталина; однако это ещё не даёт нам основания квалифицировать ницшеанство как  философию домонополистической буржуазии или бюрократии аграрно-азиатского типа.

                        ^*Это лишь один из огромного множества примеров, свидетельствующих о том, что не только отдельные члены, но и большие (иногда большие) части того или иного общественного слоя могут усваивать мировоззрение, присущее совсем другому слою, смотреть на мир через его очки и служить его интересам в политике, научной деятельности (прежде всего это касается сферы общественных наук), искусстве и т.п.. При таких условиях нас не должно удивлять, что среди читателей и почитателей Ницше – философа монополистического капитала – днём с огнём не сыщешь крупных бизнесменов, а среди членов политических партий, философской основой идеологии которых служит учение Ницше, такие бизнесмены составляют ничтожное меньшинство. – В.Б..

**По мере того, как компартии – в одних странах побывав у власти, в других не побывав – обуржуазиваются, их идеологи и лидеры начинают проявлять склонность не только к «боевому духу», но и к направленности ницшеанства, чуждой и враждебной большевикам-революционерам. Иногда они говорят об этом прямо. Так, «ведущий философ ИКП молодой Массимо Качиари заявил итальянским рабочим со своего кресла в палате депутатов, что Ницше сделал Маркса устаревшим, поскольку воля к власти оказалась фундаментальнее классовой борьбы» [3, стр.176].

В тех странах, где компартии побывали у власти, многие их осколки сегодня стали не просто буржуазными, но даже крайне правыми (иногда и фашистскими) партиями –и в их идеологии появились элементы, роднящие  ее с мировоззрением Ницше [см.26, 221, 189]

* Хотя и в те времена способными на такое оказывалось меньшинство интеллигентов-гуманитариев, но это меньшинство в XIX веке было еще настолько значительным, что зачастую задавало тон в культурной жизни интеллигенции- и навязывало немалой ее части если не эгалитарное самосознание, то по крайней мере эгалитарную идеологию, причем делая это вопреки сильнейшему сопротивлению государства и церкви. В ХХ же веке ситуация стала прямо противоположной: эгалитарная идеология исповедовалась широкими массами интеллигенции лишь в тех странах, где такая идеология находилась на вооружении государственного аппарата или очень сильных массовых политических партий. Отсюда видно, что если в XIX веке очень многие интеллигенты-гуманитарии действительно обладали эгалитарным самосознанием, то в ХХ столетии подавляющее большинство из тех интеллигентов-гуманитариев, которые исповедовали ту или иную систему эгалитарных идей, лишь имитировали эгалитарное самосознание- либо неосознанно, либо под гнетом тяжкой необходимости, либо  в силу корыстных побуждений, - обладая на самом деле элитарным самосознанием. В ХХ веке исповедание эгалитарных идей стало для гуманитарной интеллигенции  исключительно способом прислониться к какой-нибудь общественной силе.

* Все это – типичные добродетели слуги. То, что интеллигенты по большей части стараются культивировать в своих детях скромность и отвращение к насилию, т.е. воспитывать их для роли слуг (неважно, осознанно или необоснованно), наилучшим образом доказывает, что сами они – не кто иные, как слуги господствующих классов.

  *             Здесь приведены источники двух видов: во-первых, содержащие научное исследование поставленных в диссертации проблем,  и, во-вторых, служащие материалом для диссертационного исследования, хотя и зачастую не имеющие научной ценности (как, например, “Майн Кампф”  Гитлера).