1. Жизненный подвиг Сократа

Жизнь Сократа - один из самых ярких эпизодов в истории европейской культуры. Сократ разработал принципы рационального мышления, утвердил в умах веру в объективную истину и способность каждого самостоятельно ее постичь.[1]

Софисты учили за деньги чему угодно. Сократ считал, что учение в буквальном смысле, как передача готовых знаний от одного человека к другому, невозможно и не нужно. Истинные знания уже содержатся в скрытом виде в человеческой душе и вывести их на свет сознания каждый должен сам. Задача философии в том, чтобы помочь этому процессу мыслепорождения. Миссию философа Сократ сравнивал с профессией своей матери - повивальной бабки и называл ее повивальным искусством.

Пышно разодетые софисты смотрели с презрением на бедно одетого Сократа. Босой, странствовал он по улицам Афин, иногда по несколько часов стоял неподвижно на месте, занятый своими мыслями. Каждый день Сократ отправлялся на базарную площадь и там вступал в спор со всеми желающими. Его приплюснутый нос, широкие ноздри, выпуклые глаза, толстые губы и безобразный живот могли служить мишенью для насмешек. Но, начав говорить, он неизменно очаровывал слушателей магической силой своей речи, вызывая слезы на глазах и возбуждение в умах. Самоуверенный и довольно нахальный молодой Алкивиад говорит в диалоге Платона "Пир", что Сократ вызывал в нем чувства стыда и раскаяния, заставляя осознать божественность того образа, которому должен соответствовать человек, и которому он почти никогда не соответствует, скрывая свою глупость и мелочность под маской мудрости и превосходства.

Сократ родился в 469 году от Софрониска, скульптора и Фенареты, повивальной бабки. Бедные родители все же сумели дать сыну неплохое образование. Сократ учился у многих, но был оригинален и объяснял это тем, что свои идеи черпал не от других, а от собственного ума. Сократ был женат на Ксантиппе - рыжей, сварливой женщине, родившей ему трех детей. Он говорил, что искусному наезднику нужна самая горячая лошадь, и, если он смог ужиться с Ксантиппой, то выдержит столкновение и с другими людьми.

Прежде чем стать учителем, Сократ участвовал в трех войнах, где вел себя стойко и мужественно. Он ходил зимой по снегу босиком, в легкой одежде, подолгу мог терпеть голод и как никто другой наслаждался кушаньем, когда еды было много. Сократ никогда не пил один и по собственной воле. Но если его принуждали, он мог выпить больше всех. При этом никто не видел Сократа пьяным. Выше всего Сократ ставил справедливость. Будучи избран пританом - одним из тех, кто созывали и вели народное собрание - Сократ проявил не меньшее мужество, чем на войне. Он не страшился ни богатых олигархов, ни народного гнева, одинаково презирая тиранию личности и тиранию буйной толпы. В риторической культуре Греции, где велись постоянные споры, Сократ был страшным противником для хвастунов, тех, кто говорил без запинки и считал себя мудрецом. К таким он подходил скромно, признавался в собственном невежестве и просил его научить. Восхищенный покорным слушателем знаток начинал беседу. Но вот ему предлагался вопрос и он соглашался сначала с одним очевидным положением, затем с другим и запутывался так, что уже не мог выбраться. Давя оппонента логикой, пронзая его остроумием и подталкивая умелыми софизмами от одного вывода к другому, Сократ заставлял "знатока" публично признать нелепость исходных убеждений. Смех слушателей свидетельствовал о полном поражении знатока. Смущенный, он удалялся, негодуя на себя, но больше на коварного противника. Эти, почти ежедневно проходившие в Афинах препирательства, принесли Сократу известность.

Что заставляло Сократа вести себя подобным образом? Ведь денег за учение и победу в споре он не брал и к славе не стремился. По его словам, все началось с того, что оракул Аполлона в Дельфах признал его мудрейшим из людей. Сократ был смущен. Ведь он искренне думал, что ничего не знает, но не осмелился посчитать ложью слова бога. Тогда-то и пошел он к людям, которые слыли мудрыми и стал их испытывать. Сократ обошел политиков, поэтов, искусных ремесленников, трагиков. И вот оказалось, что мудрость их - мнимая. Поэты не смогли объяснить, что они хотели выразить в своих произведениях. Они признавались, что творят не благодаря своей мудрости, но находясь в каком-то исступлении, подобно прорицателям. Тогда Сократ решил, что оракул, пожалуй, прав: ведь он, Сократ, не зная ничего, все-таки не мнит себя знатоком, а те, другие, зная не больше, чем он, заблуждаются насчет своей мудрости.

Поскольку слушать Сократа было приятно, любопытно и назидательно, многие молодые люди стали сопровождать его и он сделался добровольным и постоянным общественным наставников всех, кто хотел что-либо понять в государственных, политических делах, этике и человеческой судьбе. Можно сказать, что Сократ был первым живым органом массовой коммуникации, влияя своими беседами на огромную массу людей. Но насколько более честным, духовно-свободным и возвышенным по своим нравственным целям был этот первый просветительный и общественный рупор истины, чем современные теле- и радио - комментаторы! Сократ был странствующим рыцарем философии, всегда готовым сразиться за освобождение истины из под власти авторитета и предрассудка.[2]

Свой путь философа Сократ начал с физики, изучения природы. Но быстро пришел к выводу, что совершенство живых существ, сложность и согласованность природных явлений таковы, что понять их не под силу простому смертному. К тому же восприятие может легко обмануть относительно сущности явлений. Тогда он обратился к внутреннему миру человека и, углубившись в самого себя, нашел, что именно здесь существуют неоспоримые истины и нравственные принципы.

Ум, интуиция, бескорыстие и готовность Сократа служить ближним, Родине, были очевидны. Чем же в таком случае объяснить вынесенный ему демократическим путем и приведенный в исполнение смертный приговор? Сократ пренебрегал суетными делами, не заботился о том, что ему есть и пить, имея лишь одно желание: овладеть Истиной, прояснить ум до такой степени, чтобы иметь право называться человеком и поступать по-человечески. В поисках Истины, служении людям и отношении к смерти Сократ чем-то похож на Христа. Великий человек часто оказывается непонятым. А если он к тому же реформатор, желающий изменить нравы и обычаи, если он обличает зло, обман, незаслуженные привилегии, то он вызывает ненависть у современников и должен за это поплатиться. Афиняне считали справедливыми законы и обычаи своего города, а чужие законы - ложными. Софисты утверждали, что нет вообще никакой общечеловеческой справедливости, а есть лишь право сильного и хитрого. Сократ же учил, что право, истина, справедливость - одни и те же для всех - и идут от внутреннего голоса, который звучит в душе каждого в ответственные минуты. Сократа обвинили в безбожии, неблагочестии, хотя он был глубоко верующим человеком. Конечно, он не был согласен со многими распространенными верованиями. Ему было смешно слышать, что кто-то, молясь Богу, просит, чтобы Он послал ему денег, власти, военной удачи или ниспослал благо и просветление ума. Сократ считал полезным обратиться к прорицателям тому, кто хочет с успехом управлять в семье или государстве. Но в повседневных делах - архитектуре, ремесле, земледелии, военном деле - человек должен собственными усилиями добиться успеха. Для этого и дан ему разум. Лишь там, где речь идет о самом важном, о будущем, человек не может знать ничего наверняка. Одно ясно: справедливость - доступна человеку и ради нее можно пожертвовать жизнью.

В своей последнем слове на суде Сократ предостерегал афинян, что они напрасно рассчитывают, умертвив его, избавиться от обличителей. Если власть умерщвляет своих критиков, то их появится еще больше.

Таким образом, Сократ - это глубокий символ того, что происходит при столкновении мыслящего, ответственного человека с деспотической властью тирана или невежественной толпы. Сократ напоминает нам о том, что власть должна быть мудрой и ответственной.

Однако философию Сократа неправильно было бы сводить к этике. Ведь именно сократический метод явился истоком науки, в том числе, естествознания. Сократ вывел философию из болота сомнений, софистики, скептицизма, показал возможность систематическим путем устанавливать истину.

По мнению Аристотеля, Сократ первым стал прибегать к "определениям" и пользоваться "индукцией". Сегодня трудно даже представить себе мышление, которое обходилось бы без определений и индукции. Но за 400 лет до нашей эры речи или "дискурсы" философов, не говоря уже о речах простых людей, были ориентированы не логикой, а эмоциями и бытовыми интересами. Стремление к поэтическому или театральному эффекту, желание завладеть вниманием слушателей было главным мотивом софистического философствования. Тенденция к освобождению мыслительного процесса от давления социальных норм, обыденного опыта, экзистенциальных, личных переживаний, тогда еще была в зародыше. Учителя риторики - софисты оказались подлинными новаторами, когда стали анализировать элементы убеждающей речи и правила, которым необходимо следовать, чтобы что-то доказать. Переход от софистики к сократическому методу явился главным шагом на пути от обыденного дискурса к науке.

Структура логического мышления позже подробно разрабатывалась Платоном, Аристотелем и их многочисленными учениками, но первые наметки логики мы находим у Сократа. Людям не нравится, когда их заставляют мыслить строго. Сократ первым пытался это сделать.

Важная заслуга Сократа - разграничение рода и вида. Когда он задавал банальные вопросы о том, что такое справедливость, благочестие, демократия, право, то хотел получить в ответ именно общее, родовое понятие, а ему давали частные, видовые определения, которые не соответствовали многим конкретным случаям, приводили к нелепостям. Сократ осознал необходимость иметь общее понятие о предмете и тем самым продвигал умы к осознанию Единого во Многом, то есть к научной теории. Обилие логических подразделений у Платона как раз и служит ознакомлением читателя с сократическим методом выработки научных понятий.

Иногда говорят, что Сократ предвосхитил открытый Беконом индукционный подход. В этом есть доля истины. Но логика Сократа опиралась на внутреннюю самоочевидность, интуицию. Логика Бекона, напротив, была направлена на опытное исследование внешнего мира и представляла систему мироздания без всякой этической окраски. Сократ подвергал проверке принципы, касающиеся человека и общества, Бекон - взгляды на физические явления.

Как бы ни был велик Сократ, нельзя идеализировать его метод и философию. Главная из его ошибок состоит в смешении определений слов с пониманием сущности предмета. Определение указывает на то значение, которое придается слову в данном языке, данными людьми. А понимание предмета включает в себя указание на конкретный факт, определенную вещь. Понятия людей в разных культурах сильно разнятся. Предметы же не меняют своей сущности от того, что их по разному называют и понимают. Вторая ошибка Сократа - отождествление знания и добродетели. Зло, несправедливость, моральную опустошенность Сократ объяснял недостатком знания, невежеством. Человек боится смерти, полагая, что смерть - зло. Но если он мудр и понимает, что смерть есть благо или, по крайней мере, нечто безразличное, он не станет ее бояться. Невоздержанность в чем-либо происходит, согласно Сократу, от того, что мы не можем определить "соотношение ценностей" - сиюминутного удовольствия и будущего страдания. Однако опыт культуры XIX-XX в.в., как, впрочем, и более ранний, свидетельствует о том, что добродетель не сводится к знанию. Человек знающий и вполне вменяемый может творить зло.

Третий изъян сократической философии связан с девизом: "Познай самого себя". Самопознание - достойная цель. Но далеко не все проблемы науки и философии решаются самопознанием.

Сократический метод успешно применялся в разных философских школах, которые приходили к прямо противоположным мировоззренческим выводам. Отсюда следует, что для успеха в поисках Истины нужно иметь кое-что помимо хорошего метода, а именно, цель, ценность, веру. Сократ же сильно увлекся методом и склонен был смешивать цель и средство.

2. Рационалистическая этика Сократа

Сократ стоял у истоков гносеологического объяснения зла. Он выдвинул принцип единства знания и добродетели. Знание блага и зла есть необходимое и достаточное условие добродетельного поведения. Отсутствие знания или его недостаток составляют главную причину неподобающих поступков. Сократовская теория зла конкретизируется тремя пародоксальными выводами:

1) никто не творит зла добровольно;

2) лучше терпеть несправедливость, чем совершать ее;

3) тот, кто чинит несправедливость намеренно, лучше того, кто делает это ненамеренно.[3]

Рационалистическая этика Сократа покоится на убеждении, что никакой склонности к злу в человеческой природе нет, что «все, делающие постыдное и злое, делают это невольно». Люди порочные являются рабами своего невежества, которое и есть самый главный порок. Понятия невежественной души темны, неотчетливы и спутаны между собой. Такая душа безрассудна, ибо она не знает меры удовлетворения желаний и страстей; труслива, ибо не видит разницы между действительной и мнимой опасностью; нечестива, так как не понимает воли богов; несправедлива, потому что не ведает законов государства.

Идея о том, что зло творится только по неведению, основана на отождествлении или, по крайней мере, на неразрывном соединении морального и физического зла, несправедливости и несчастья, деяния и воздаяния. Едва ли кто-нибудь решится по своей воле идти навстречу бедствиям, не имея надежды на благоприятный исход. Но о том, что за всякую безнравственность приходится расплачиваться, человек не знает (более того, его жизненный опыт убедительно свидетельствует об обратном). Он может только верить, что так должно быть, что это справедливо. Если же такой веры у него нет, то знание не удержит его от злодеяний.

Суть морального учения Сократа состоит в следующем. От сознательного выбора человека (не от судьбы или каких-то иных, неподвластных ему сил) зависит то, насколько его фактическая жизнь соответствует его же собственным представлениям о достойной жизни. А сознательный выбор есть знающий выбор. Расхождения между моральными притязаниями и счастьем, когда счастливыми оказываются худшие, связано с неправильным пониманием счастья. Есть только один путь к счастью – путь доказательного знания. Добродетель тождественна знанию в том смысле, что только добродетельного можно считать действительно знающим. Мораль зависит от познания – познание зависит от морали. Не может быть поведение человека разумным, если оно не является одновременно ответственным. И наоборот. Поэтому до тех пор, пока добродетель будет находиться в конфронтации со счастьем, человек не может утверждать, что он-то знает, что он живет разумной жизнью.

Нравственное учение Сократа в некотором смысле представляет собой самый плоский утилитаризм: доброе, хорошее есть, по Сократу лишь полезное; что хорошо одному, то дурно другому – добро относительно и условно. Прекрасное есть благопотребное и общественное, умеренность, скромность, повиновение законам рекомендуются как наиболее полезные. Обратные качества выставляются как вредные. Таким образом, содержанием «познания блага» является здесь эмпирическая польза.

3. Сократические этические школы: киники и киренаики

У киренаиков удовольствие и страдание понимаются только в чисто физическом виде. Но этот физицизм на каждом шагу в описании Диогена нарушается другими, более глубокими переживаниями и душевного, и духовного характера. Удовольствие определяется как "легкое", а страдание как "резкое" душевные переживания. Что такое легкость или резкость, понять нетрудно, поскольку термины эти в изложении Диогена не выходят за рамки обыденных разговоров и вполне обиходной речи. Но при чем тут "душа" и как вообще понимать эту "душу" согласно киренайскому учению, об этом у Диогена ни слова. Наоборот, судя по последующему, правда весьма путаному, изложению, киренаики с особенной силой налегали на принцип удовольствия.[4]

Физическое удовольствие прямо объявляется в качестве безусловного принципа, который настолько безусловен, что презирает даже всякую мораль. Он вполне естествен и дан человеку от природы. Не нужна никакая натурфилософия и никакая мудрость, которая бы не сводилась к обыкновенному и единичному физическому удовольствию. Даже друзей мы любим ради выгоды, как и о теле и его частях мы заботимся только ради собственной выгоды. Особенно в такой оценке моральных благ прославились сторонники киренаика Гегесия, а также сторонники Феодора, ученика киренаика Анникерида. Феодор, например, самым наглым образом, и притом в форме якобы силлогистической точности, проповедовал любовь в максимально обнаженном виде, причем имелась в виду любовь к мальчикам.

Киренаики проповедовали разницу между счастьем как совокупностью всех удовольствий и единичными удовольствиями. А так как счастье, по киренаикам, невозможно, то остается, следовательно, признать одни лишь единичные акты удовольствия. Удовольствие обладает высшей активностью. Здесь киренаики спорят с Эпикуром, признававшим удовольствие лишь в виде отсутствия страдания. Все удовольствия совершенно равны одно другому. В сравнении с этим всеобщим человеческим удовольствием являются вполне относительными, условными и необязательными такие состояния, как чувство справедливости, чувство прекрасного и безобразного. И тут опять феодоровцы заходили дальше других.

«Кража, блуд, святотатство, – учил Феодор, – все это при случае допустимо... нужно только не считаться с обычным мнением об этих поступках».[5]

Казалось бы, вопрос ясен: наслаждайтесь, и на все прочее наплевать. Однако удивительным образом, и при этом не замечая никакого противоречия с самим собой, Диоген Лаэрций тут же в беспорядочной и случайной форме весьма существенно ограничивает общекиренайский принцип. Вдруг оказывается, что "наслаждения часто порождают противоположные им беспокойства" (II 90), что удовольствие бывает не только от зрения и слуха, но и в результате любви к родине, что киренаики анникеридовцы "допускали все же в жизни и дружбу, и благодарность, и почтение к родителям, и служение обществу" (II 96). Не хуже Аристотеля киренаики проповедовали то удовольствие, которое получают от погребального плача, хотя реальный плач неприятен. Тут уже явно проповедуется эстетическое удовольствие, ни в какой мере не сводимое к непосредственным и слепым жизненным ощущениям. Проповедуемая киренаиками одинаковость всех удовольствий тоже противоречит заявлению Диогена о том, что телесные наслаждения для них много выше душевных.

Теперь спросим себя: как же Диоген Лаэрций понимает в конце концов киренайский принцип наслаждения?

Можно ли считать наслаждение только физическим или существуют еще и другие – моральные, эстетические, патриотические? И что такое киренайский мудрец? Поглощен ли он только своими эгоистическими наслаждениями, или эти наслаждения не всегда эгоистичны, не всегда грубо практичны и не всегда антиобщественны? Ответить на все эти вопросы по материалам Диогена Лаэрция нет никакой возможности. Правда, не исключается и то, что такие бьющие в глаза противоречия в теории наслаждения у киренаиков принадлежат не только Диогену Лаэрцию, но и самим киренаикам. Это, конечно, вполне возможно. Но тогда все равно необходимо допускать, что Диоген Лаэрций не нашел этих противоречий у киренаиков, что он их изложил весьма описательно, а не критически и что, собственно говоря, никакого основного киренайского принципа у него не дается. Очевидно, предоставляется самим читателям Диогена Лаэрция устанавливать, сами ли киренаики запутались в логических противоречиях, или эти логические противоречия являются только результатом отсутствия исторического критицизма у Диогена Лаэрция.

Многие киники, как и Диоген, жили подаяниями, но в этой своей бедности были, следуя и подражая Диогену, довольно остроумны. Один из них, Телес (III в. до н. э.), говорил богачу: «Ты даешь щедро, а я принимаю мужественно, не пресмыкаясь, не роняя своего достоинства и не ворча».

В качестве более односторонней формы этой стоической моральной философии следует рассматривать кинизм, который снова выходит на сцену в начале христианской эры.

Чем больше научные составные части стоической философии отступали на задний план перед ее практическими требованиями, тем ближе она подходила к кинизму, из которого некогда вышла; и чем хуже становились, начиная с последнего века римской республики, нравственные и политические условия жизни, тем настоятельнее должна была казаться потребность противодействовать развращенности и бедствиям времени в резкой, но успешной форме древних киников.

Тень этих киников вызвал уже Варрон в своих «Менипповых сатирах», чтобы как можно резче сказать правду своим современникам; письма Диогена, по-видимому, уже ставили своей прямой целью настоящее возрождение кинической школы. Но различить эту школу мы можем лишь в эпоху Сенеки, который среди киников своего времени чрезвычайно восхваляет Деметрия. Из позднейших киников самые выдающиеся суть: Эномай из Гадары при Адриане; Демонакс, который умер в почти столетнем возрасте в 160 г. после Р. X. в Афинах; Перегрин, который позднее назывался Протеем и который публично сжег себя в 165 г. в Олимпии, и его ученик Феаген.

Однако эта школа, интересная в культурно-историческом отношении, имеет для истории науки лишь косвенное значение как показатель распространенных настроений. Кинизм, который даже у лучших своих представителей не был свободен от некоторых злоупотреблений, для многих служил только поводом к праздной бродяжнической жизни, к непристойному поведению, к удовлетворению тщеславия через посредство хвастливых выходок, возбуждавших сенсацию.

Ни от одного из этих позднейших киников до нас не дошло ни одной новой мысли. Деметрий, а также, несмотря на свои эксцентричности, Перегрин (которого Геллий, Noct. Att. XII, 11, прославляет, называя его vir gravis et constans) высказывают те нравственные принципы, которые уже давно сделались общим достоянием через посредство стоицизма; Демонакс, который в качестве философа был эклектическим сократиком, пользовался всеобщим уважением за свой мягкий, любезный, человеколюбивый характер; Эномай в отрывках своего «Изобличенного обманщика» резко нападает на оракулов и в связи с этим защищает свободу воли против стоиков. В качестве проповедников морали эти лица и их единомышленники оказали значительное и в общем, без сомнения, благотворное влияние на образ мыслей и настроение своей эпохи.

Однако ни один из них не прославился какими-либо научными заслугами. Но именно потому, что этот позднейший кинизм был скорее образом жизни, чем научным мировоззрением, его почти не коснулась смена философских систем; он пережил все школы, за исключением неоплатонической, сохранился доV века и имел еще отдельных приверженцев даже вVI веке.

Список литературы

1. Бучило Н.Ф., Кириллов В.И. и др. Философия в двух частях. Часть 1: История философии. – М.: Юристъ, 2002.

2. Малышевский А. Ф., Карпунин В. А., Пигров К. С. – История философии. - М.: Просвещение, 2004.

3. Философский энциклопедический словарь / под ред. Е.Ф. Губского. – М.: Инфра-М, 2001.

4. Чанышев А.Н. Курс лекций по древней и средневековой философии. - М.: Высшая школа, 2003.

5. Шаповалов В.Ф. Основы философии: от классики до современности. – М.: ТД “ГРАНД”, 2002.

[1] Чанышев А.Н. Курс лекций по древней и средневековой философии. - М.: Высшая школа, 2003. – с. 74.

[2] Малышевский А. Ф., Карпунин В. А., Пигров К. С. – История философии. - М.: Просвещение, 2004. – с. 134.

[3] Малышевский А. Ф., Карпунин В. А., Пигров К. С. – История философии. - М.: Просвещение, 2004. – с. 138.

[4] Бучило Н.Ф., Кириллов В.И. и др. Философия в двух частях. Часть 1: История философии. – М.: Юристъ, 2002. – с. 154.

[5] Чанышев А.Н. Курс лекций по древней и средневековой философии. - М.: Высшая школа, 2003. – с. 89.