Алексеев

Часть   третья

   

                Ф И Л О С О Ф И  Я     П Р А В А

 

                                           Глава   первая

 ФИЛОСОФИЯ   ПРАВА. ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ1

                                                              1

         

                           ФИЛОСОФИЯ   ПРАВА   КАК   НАУКА

1.Вершина юридических знаний. Философия  права - это одна из областей общетеоретических  правовых  знаний. Но  она не является частью или простым продолжением теории права  - ни первичных обобщенных данных юридической догматики, ни данных правовой теории, осмысливающей логику права (хотя всецело опирается на эти данные, особенно по логике права,  активно использует их в философских разработках)..

Философия права - это новая, наиболее высокая с т у п е н ь   осмысления права, в известном смысле вершина обобщенных юридических знаний. Затрагивая проблемы историко-логического порядка2, историю формирования и развития  понятий о права отражающих реальные общественные отношения3, надо не упускать из поля зрения тот  качественной новый  поворот в самом подходе к праву, который характерен для этой, философской,  области научных знаний о праве.

Этот качественно  поворот в подходе к праву заключается в том, что  философия права  представляет собой науку о  праве в жизни людей, в человеческом бытии. Она предстает как  научная дисциплина, которая  призвана дать    м и р о в о з з р е н ч е с к о е           объяснение   права,     его     с м ы с л а    и                 п р е д н а з н ч е н и я    для людей, каждого человека, обосновать его  под углом зрения   сути  человеческого   бытия, существующей в нем системы   ценностей. Именно  тогда, с точки зрения общефилософской, удается, как отмечает А.И. Покровский, показать "биение живого общечеловеческого дух, ввести их (правовые проблемы - С.А.) в круг идейных интересов всякого мыслящего гражданина"1.

Таким образом, решающее значение  в философии права имеет ее "мировоззренческий стержень" - мировоззренческое понимание права (по Гегелю - "мыслящая себя идея права", "разумность права"), постижение смысла  права, выраженных в нем ценностей. И поэтому по итоговым своим выводам философия права, нацеленна на постижение самого сокровенного в  праве, а отсюда  освещать коренные проблемы жизни общества - место права в развитии и судьбе общества, пути его развития, его влияние на будущее, перспективы  человечества.

2. Два уровня. Отмечая некоторые обобщенные характеристики философии права, нужно вместе с тем исходить также из того, что данная научная дисциплина может строиться  в   д в у х   науковедческих плоскостях  и соответственно выступать в  одном из двух качеств:

-  в качестве исконно-философской дисциплины, рассматривающей право  под углом зрения определенной универсальной философской системы или   системы  историко-философских разработок;

-    в качестве интегрированной, философско-правовой области знаний, когда на основе определенной суммы философских идей осуществляется  научная проработка правового материала.

П е р в ы й  из указанных уровней философии права   вполне закономерен. Право - какое бы  значение этой категории   ни придавать - представляет собой социальное (или - природно-социальное) явление, и  любая философская система, претендующая на универсальность, а также историко-философские разработки неизбежно включают в поле своего осмысления также и это явление социальной жизни.

Именно здесь возможно формирование специальной философской науки, привлекающей правовой материал, но остающейся в рамках данной  системы философских знаний, строго  на "почве философии".

Наиболее ярким, выразительным примером осмысления права в контексте универсальной философской системы является  философия права Гегеля.

И  вот  здесь, во взглядах на право Гегеля,  есть пункт, на котором   - с учетом последующего материала -   хотелось бы  сразу остановить внимание.

При философском истолковании  права Гегель,  хотя и по ряду позиций    продолжил и углубил идеи  о  природно-естественной основе  этого феномена, всё же в основном  сосредоточил мысль  на его  характеристике с точки зрения  сути своего  миропонимания - логики абсолютного духа1. И с этой стороны - как мне представляется - выделив философию права как фундаментальную часть всей  своей философской системы, оттенил в ней то, что роднит философию  с  правом -  идею обоснованности действительности, в обществе -   обоснованности  процессов, поведения и поступков.

Вот почему, кстати сказать, в  гегелевской философии права  (она так и названа великим философом "философией права") столь много уделено место и внимания не непосредственно юридическим явлениям, а широкому спектру  категорий  - нравственности, моральности, состоянию и развитию  духа  - всему тому, что позволяет определять обоснованность процессов, действий, поступков, а в более широком плане - обоснованность всего сущего. 

По парадоксальным, причудливым зигзагам развития человеческого духа такое, воистину философское понимание "права", по всем данным, стало предпосылкой для марксистов, материалистических последователей гегелевской диалектики, о чем с ударением говорили и Маркс, и Ленин (да еще с нацеленностью на "изменение мира"), и отсюда -  к формированию такого супернадчеловеческого понимания рассматриваемой категории, которое характеризует коммунистическую революционную идеологию.

В т о р о й, интегрированный, философско-правовой уровень научных знаний о праве   выражен в формировании и развитии особой, самодостаточной  научной дисциплины, охватывающей как философию (по своим основам), так и правоведение (по своему основному содержанию).

В настоящей работе  философия права строится в соответствии с этим ("вторым") уровнем, когда она представляет собой интегрированную область знаний и   по основному своему содержанию относится к области юридических наук..

И это вполне  понятно. Коль скоро основное содержание философии права как интегрированной области знаний образует  правовой материал, то значит в этой плоскости  научные разработки  входят в состав правоведения.

А это, помимо всего иного, означает, что  основой и отправным пунктом  осмысления права в рамках интегрированной философско-правовой науки является не действительность в целом, не "все бытие"(как это характерно при рассмотрении права в пределах универсальной философской системы),  а действительность    в    тех    пределах,   в  которых существует право,        т. е.   с о ц и а л ь н ая    действительность,  ч е л о в е ч е с к о е   бытие. Обратим  внимание - человеческое бытие, бытие живущих и действующих в сообществе разумных существ, способных постигать и творить мир, творить и постигать право.

Вещие слова в этом отношении сказаны Гегелем. По его справедливому утверждению, "в праве человек должен найти свой  разум . . .  и постигнуть мысли, лежащие в основе права"1 .

При этом важно и то, что  характеристика права, производимая на базе философских положений как  исходной основы,  не покидает "почву права" и  является характеристикой, выводимой   непосредственно из правового материала, из его сути и логики. По меткому выражению Ю.Г.Ершова,   в данной плоскости науку "мало интересуют умозрительные конструкции, оторванные от реальных правовых процессов и явлений. В этом смысле философия права как бы "вырастает" на  фундаменте всего юридического знания" 1.

3. Предпосылки. Право (выступающее в виде законов, правосудия, т.е. позитивное право) - жесткий по ряду черт "силовой" нормативно-ценностный регулятор поведения людей, тесно связанный с силовым воздействием на людей, с  властью. И право - так же, как и власть - изначально нуждается в поддержке "со стороны", в духовной поддержке, в своего рода  освящении - в придании известной святости, обоснованности, оправданности силового воздействия в сознании всех людей.

Правда,  сама  постановка  вопроса  о  какой-то "философии" или о каком-то ее подобии в отношении первичных форм био-социальной регуляции первобытного общества -  мононорм является просто неуместной. И не только ввиду низкого, примитивного уровня разумной, интеллектуальной деятельности в первобытном обществе, но и в силу того, что  неизбежные для социальной регуляции  того времени духовные средства  их освящения (в виде мифов, первобытной морали и первобытной религии) на начальных исторических фазах не были отдифференцированы от самих мононорм-обычаев, включались непосредственно в их содержание. Обычаи тех исторических эпох потому и имели характер мононорм,  что они интегрировали в неразличимое единство, в это целостное "моно",  все возможные потенциальные средства регуляции и их духовного освящения.

И это касается не только  мононорм. Как свидетельствует история права, и позднее  юридические нормы на первых фазах своего формирования повсеместно выступали в единении с  религиозными и этическими нормативными положениями2, нередко перекрещиваясь к тому же с категориями мифологии3.

Есть  два исторических обстоятельства, которые подготовили предпосылки для возникновения духовно-интеллектуальных форм освящения права и, следовательно, - формирования  (при наступлении  всего комплекса необходимых условий) особой науки -  философии права.

П е р в о е - это дифференциация единых  мононорм-обычаев при переходе общества от первобытного состояния к  цивилизации, их расщепление, выделение наряду с юридическими  нормами (правом), также - морали, корпоративных норм, собственно норм-обычаев.

Особо существенным в рассматриваемом отношении оказалось выделение в духовной жизни общества морали, ставшей основой особой отрасли знаний  - этики. Мораль (этика) со своей стороны вошла в идеологизированном и частично мифическом виде в состав религии. Именно здесь наметились первые подходы к мировоззренческому освящению права, утверждению в жизни общества своего рода некоего "общего знаменателя" в таком освящении. "Общего знаменателя" в виде этического (религиозно-этического)  обоснования действующего права.

В т о р о е   обстоятельство, подготовившее формирование  философии права, - это развитие духовно-интеллектуальной жизни общества, все большее утверждение во всех проявлениях жизнедеятельности людей силы разума, особенно в тех его проявлениях, когда он  не замутнен и не искажен импульсами и химерами подсознания, темных инстинктов и страстей. Сверкнув как вековое озарение в античности, сила разума в полной мере раскрылась в возрожденческой культуре и особенно - в эпоху Просвещения.

И  вот     первичными (так сказать, предфилософскими, или начально-философскими),  стихийно-духовными формами   освящения права, придания ему высокозначимого статуса, ореола стали:

этическое (религиозно-этическое) обоснования действующих законоположений и юридической практики;

обоснование законов, правосудия через особую категорию - естественное право.

Первая   из указанных духовных форм (этическая)  выступила в качестве вполне  органичной  для  обоснования права формы, особенно в условиях начальных традиционных, застойных цивилизаций  (когда  долгие века и тысячелетия господствовали цивилизации традиционного типа, где доминируют власть и ритуальная идеология).  Именно в этике с того времени и до наших дней находит  достаточное основание и поддержку характерная для права во всех его разновидностях категория справедливости - соразмерности, меры, а также сама возможность принуждения людей к соблюдению каких-то единых правил, норм.

Этическое обоснование права по ряду исходных сторон имеет общечеловеческое значение. Оно в том или ином виде характерно для всех исторических эпох и стран, в принципе для всех мировоззренческих и идеологических систем.

На заре существования человечества и в не меньшей степени - в теократических, иных религиозных обществах (средневековья и нынешнего времени)   этическая  интерпретация права нашла свое воплощение в религиозных представлениях, придавших такой интерпретации значение веры, святости, непогрешимости, порой - непререкаемой догмы. Ряд юридических систем традиционных  восточных обществ, в том числе - мусульманского права, традиционно-индусского, китайского права,  в значительной мере вообще слились  с религиозно-этическими верованиями, с господствующими религиозно-философскими представлениями, да и в целом оказались неотделимыми (и внешне слабо отдифференцированными) от институтов духовной жизни данной традиционной цивилизации.

Религиозно-этическое   обоснование действующих законов, правосудных учреждений и их решений  совпало,  как это нередко бывает в Истории,  с потребностями  власти, господствующих политических сил. Такое обоснование с этих позиций  выразилось в определенной идеологии и имело в основном апологетический характер: оно  безупречно, без какой-либо аргументации оправдывало и даже возвеличивало любое  угодное власти (и церкви) законодательное, административное или судебное решение; или же, давало безусловное основание его блокирования или корректировки, уточнения,  отмены во имя верности догме. И с этой точки зрения инквизиционный процесс, средневековые юридические порядки, вся юридическая практика и действительность той поры  представляют собой  соединенный продукт и политических реалий соответствующих традиционных  цивилизаций,  и религиозно-этических верований тогдашних  эпох (к тому же, как мы увидим, с привлечением в условиях средневековья духовного потенциал естественного права).

Универсальное,  хотя в действительности и ограниченное,  значение для права общих этических (религиозно-этических)  начал привело к тому, что постепенно утвердилось и со временем стало общезначимым, очевидным, мнение о приоритете этики над правом, в частности, о том, что право представляет собой всего-навсего некий "минимум морали".

Здесь же - тоже негативная сторона отмеченного процесса, касающаяся научного осмысления права. Это - то обстоятельство, что придание святости действующим юридическим установлениям перекрывает возможность их критической проработки, а отсюда (как показывают исторические данные) - саму возможность становления  даже такой, казалось бы идеологически нейтральной,  сферы научных знаний, как  аналитическая юриспруденция,  юридический позитивизм. Впрочем присоединение к религиозным постулатам в в условиях средневековья духовного потенциала естественного права - и это весьма примечательно -  резко возвысило критическую направленность юридических знаний и - что не менее существенно - дало толчок к возрождению интеллектуального богатства римского частного права, его развития в разработках глоссаторов и постглоссаторов.

И еще - такой существенный момент. Отмечая в этике и в религии  значение некоторого "общего  знаменателя" для понимания и объяснения права,  нужно принимать во внимание, что этические, в том числе религиозно-этические верования, обосновывающие юридические установления и порядки теократических и иных религиозных обществ, стали предпосылкой для идеологии права - того направления  духовно-интеллектуального объяснения права, когда оно "выводится" из определенной мировоззренческой системы и связывается с политико-властными реалиями сегодняшнего дня. К этому нужно добавить, что такого рода духовно-интеллектуальные формы  так и оставались в пределах этики и религии, не образовывали особых, самостоятельных ветвей знаний, особых  наук.

Вторая первичная форма духовного освящения права, ставшая на все последующие времена начальным звеном основательного и конструктивного его  понимания, или во всяком случае - подходов к такому пониманию,  - это объяснение действующих законов и правосудия через категорию   естественного права.

 Здесь перед нами - общее, фундаментальное направление философского понимания права, с которого во второй главе этой части  книги и начнется освещение философско-правовых проблем.

Таким образом, еще на начальных фазах духовно-интеллектуального постижения права можно отчетливо различить  два  общих, если угодно, - два генеральных направления, которые, порой перекрещиваясь и совпадая, представляют всё же разноплоскостные и в этом отношении полярные ориентации в понимании и обосновании права.

Именно данные, относящиеся к первичным формам духовно-интеллектуального освящения права, позволяют уточнить  особенности научного рассмотрения права, нередко обозначаемых одним понятием - "философия права", а на деле, при известной общности, во многом представляющих различные направления научной и прикладной мысли, - философию и идеологию.

4. Философия и идеология права. Сначала - несколько соображений общего порядка.

Философия  (поскольку  на деле   реализуется ее предназначение),  как и всякая  наука,  призвана  строиться безотносительно и независимо от  политики, практических целей, тех интересов, во имя которых могут быть использованы  философские положения.

От философского подхода к  явлениям действительности нужно отличать подход, характерный для идеологии. Последняя, используя данные  философии и других отраслей знаний, в том числе политического профиля,  связывает свое содержание с определенной группой заданных интересов и идей, которые начинают жить по своей (этической, религиозно-этической, этнической, классовой, групповой или даже индивидуально-личностной)  логике. Отсюда - в  идеологии   всегда есть  моменты  абсолютизации, возвеличивания идей, их  ориентации на обслуживание определенных практических, политических, идейных задач - то, что в марксистском обществоведении с гордостью именовалось "партийностью", служением классам, социальным группам, нациям, неким возвышенным идеалам.

В то же время нужно видеть, что идеология  занимает свое существенное место в духовно-интеллектуальной жизни, в ее соотношении с практикой, c  политикой. Вне определенного идеологического подхода мировоззренческие взгляды не могут получить достаточного общественного признания, и тем более - должной  практической реализации. Так что в практической жизни наука и идеология тесно переплетены, взаимопроникают. Это и объясняет то обстоятельство, что философия, иные отрасли знаний в  определенных своих сторонах и проявлениях выступают также и в качестве идеологии (и это требует того, чтобы в любой науке достаточно точно и строго те или иные положения  виделись и оценивались в качестве "идеологических").

Различие и вместе с тем переплетение, взаимопроникновение  философских и идеологических  начал, характерные для всякой гуманитарной науки,   в сферах знаний, относящихся к праву,  имеют  существенные особенности.

Право  - институт практики, острых жизненных проблем. Оно так тесно сопряжено с практической жизнью людей, их жизненными интересами, самими основами экономического,  политического, духовного господства в обществе, и что особенно существенно - с политической, государственной властью, что проникновение идеологических начал в  философские (а также - социологические, общетеоретические) разработки правовых проблем может быть отмечено на всех ступенях развития правоведения, осуществляемых в ее рамках и на ее материале философских  исследований.

Можно, пожалуй, без преувеличения констатировать, что   правоведение в ее общетеоретических подразделениях - общей теории права, социологии, логики права, а также философских  разработках -  оказалось одной из наиболее идеологизированных областей знаний.

Наиболее близко примыкают к идеологии те  варианты философии права, которые замыкаются разработками, не выходящими за рамки данной универсальной философской системы (например, гегелевской, марксистской).

По всем данным, исторические корни идеологии права следует видеть в этических (религиозно-этических) объяснениях права, а также в таких направлениях философско-правовой мысли - как это характерно для гегелевской  или марксистской философии, -  когда соответствующие разработки "выводятся" из данной философской системы.

Философия же права, которая ищет опору в едином потоке философской мысли - а именно такое направление исследования, как будет показано несколько дальше,  и взята за основу в настоящей работе - , опирается главным образом на другой стержневой "общий знаменатель" духовно-интеллектуального объяснения права - на естественно-правовые воззрения.

5. Некоторые общие положения  о механизме  формирования и развития философии  права. Формирование и развитие  философии права как особой самодостаточной научной дисциплины не есть продукт неких  умозрительных логических операций за письменным столом по соединению фрагментов философии и правоведения. Это - обусловленное самой логикой жизни  и  рассматриваемых областей знаний  интеграция философских  идей и  данных правоведения.

При этом  необходимо сразу же отграничить философию права  от обычного использования на юридическом материале  философских категорий, терминологии и даже целых философских систем. Такое использование - например, "приложение" к праву, к его  отдельным фрагментам (субъективным правам, законности, правовой культуре, толкованию права и т.д.) категорий диалектики, феноменологии, экзистенциализма, герменевтики, аксиологии, теории систем - означает в оптимальном варианте обогащение гносеологического, познавательного инструментария при теоретической проработке тех или иных  правовых проблем. Это   может дать в юриспруденции известный познавательный эффект, привести к  существенному приращению правовых знаний. Особенно - тогда, когда к правовому материалу прилагаются не общефилософские, тем более - идеологизированные  абстрактные категории, а данные передовых философских наук. Такой эффект наступает, например,   при характеристике роли права с учетом  выводов аксиологии, при включении в  толкование права данных современной герменевтики. По материалам предшествующего  изложения в этой книге автор рассчитывает на получение указанного эффекта при рассмотрении права с точки зрения теории систем и, в особенности, - логики.

Впрочем нужно, с сожалением, заметить, что  использование данных философии может  привести и  к спекулятивному догматическому философствованию по  правовой проблематике, да к тому же - с идеологической нагрузкой, а то и  к другому отрицательному результату - всего лишь к "философско-терминологическому переодеванию" давно известных понятий, результатов исследований, фактов. Справедливо замечено в литературе - со ссылкой на Б. Спинозу:  - что "само по себе применение философских терминов к праву новых смыслов не рождает, оно их только поверхностно множит"1.

 В советском обществе именно последняя из указанных тенденций стала определяющей при конструировании "марксистско-ленинской философии права". Рассуждения о "свободе воли в праве", о "случайном и необходимом" в правоотношениях, о "формах" права (сопровождавшиеся порой предложениями заменить сложившиеся юридические термины философскими, например, "источник права"  термином "форма права")  представлялись в виде философии права - своего рода  последнего слова в  юриспруденции.

Вместе с тем надо заметить, что и  творческое результативное использование философских положений в правовом материале само по себе если и  приводит к формированию особой области общетеоретических знаний, то таковой является не философия права, а общетеоретические  разработки  более высокого уровня. Происходит в данном случае, как мы видели,  обогащение   теории права - той обобщающей теоретической правовой  науки,  исходную фактическую основу которой образуют "выведенные за скобки" общие и повторяющиеся данные конкретных юридических дисциплин, а на более высоком научном уровне - логика права (и быть может , в перспективе другие общетеоретического разработки "философского" уровня - такие, как юридическая герменевтика, психология права).

Когда же,  при наличии каких условий использование философских идей дает наиболее значимый науковедческий эффект -  формирование и развитие  философии права как особой научной дисциплины, призванной раскрыть с мировоззренческих позиций смысл и предназначение права в жизни людей?

Исходный момент здесь таков. Поскольку право - область практической жизни людей, философско-правовые  разработки лишь тогда обретают необходимую содержательность и теоретическую весомость, когда они применительно к позитивному праву в целом органически увязываются с непосредственно "живым" правовым материалом, становятся прямым результатом его творческого осмысления.  Философские основы в   рассматриваемой дисциплине должны  получать продолжение и в итоге образовать материал целостной науки на основе данных, непосредственно  вытекающих из существующей правовой культуры,  самой развивающейся правовой материи - законодательства, общественно-политической и правовой практики его применения.

Стало быть, философия права - не только идеи, но и реальная правовая жизнь, через которую (жизнь права) философско-правовые идеи не просто уточняются, корректируются , а формируются.

Известно, например, что замечательный философ Фихте дал настолько точную, изящно-философскую разработку категории прав человека и - что особо существенно - их особенностей как категорий естественного права1. , что казалось бы,  они уже в то время, на пороге ХVIII-ХIХ веков, должны были бы образовать основополагающую часть философии права как особой, высокозначимой науки.

Однако прошло  почти полтора столетия, прежде  чем в условиях развивающейся либеральной цивилизации сама реальная, "живая" действительность и соответствующий ей правовой материал в 1950-1960 годах обусловили резкое возвышение гуманистического права на основе фундаментальных прав человека (характеристика которых чуть ли не пункт в пункт совпадает с давними философскими разработками  Фихте).

Только   тогда, когда "пришло время" и накоплен достаточный правовой материал, наступает необходимый науковедческий эффект - происходит формирование и развитие философии права.

И здесь нужно  разобрать еще один пункт, принципиально важный для рассмотрения последующих вопросов,  -  о характере философских знаний,  используемых в области права, и о тех центральных идеях (неотделимых от двух замечательных мыслителей - И. Канта и И. А. Покровского), которые предопределяют саму постановку проблем философии права в этой книге.

                                                     2

 ИММАНУИЛ  КАНТ   И   ИОСИФ АЛЕКСЕЕВИЧ  ПОКРОВСКИЙ

1. "Потоки" и моменты истины в развитие  философско-правовой мысли. Формирование и развитие философии права, выражающей состыковку философии и правоведения,  происходит в тесном единении со всей философией и правоведением, с историей философской и правоведческой мысли в целом.

Как справедливо отмечено в современной философской литературе, предметом философии права " . . . является методологический универсализм правовой науки, рефлексия ее духовных оснований, полный контекст которых не может быть прерогативой какой-то избранной философской системы"1. .

История  духовной, интеллектуальной жизни общества, особенно в Новейшей Истории  (начиная с возрожденческой культуры, особенно -  эпохи Просвещения), свидетельствует, что шаг за шагом мыслители, освобождаясь от обаяния мифологии, императивов и иллюзий идеологии,  отвоевывали крупицы, а то и целые обширные блоки знаний на пути постижения права как  мирозданческого явления, его природы и особенностей, его смысла с точки зрения основ  человеческого бытия.

И этот факт в высшей степени знаменателен! Значит, - если верны только что высказанные положения - вполне допустимо рассматривать развитие философской мысли по вопросам права (поскольку они не искажены, не деформированы идеологией) как единый поток становления и развертывания философских знаний. И значит, существует нечто основательное, таящееся в самих недрах человеческого общества, основах бытия человека, что  императивно заставляет человеческую мысль склоняться, неотвратимо двигаться в  русле этого единого потока. И, наконец, это значит, что  именно в таком потоке, его тенденциях и итогах кроется Истина в  философском постижении права.

Философски высокозначимые положения в этом едином потоке  не всегда сформулированы  в качестве отвлеченно-философских, как это  характерно для суждений мыслителей эпохи Просвещения. Они по большей части не выделены в обособленные сочинения (у  Канта, например, они, в отличие от гегелевской "Философии права", рассыпаны в нескольких сочинениях).

Но как бы то ни было, именно из целого ряда философских положений, а порой из крупиц разнопрофильных взглядов, которые и надлежит  с необходимой корректностью вычленять в науке, образуется  исходная основа философских взглядов в правоведении, на базе которых формируется из данных правоведения, правового материала, его реальной жизни  философско-юридическая наука, которая призвана занять достойное место в системе гуманитарных наук.

При этом хотелось бы еще раз сказать о том, что философия права как самостоятельная,   самодостаточная отрасль знаний представляет собой науку интегрированную -  такую, в которой  в единый узел стягиваются  и ее философская основа, т.е. философский потенциал, восходящий из только что указанного единого потока философских знаний, и ее "правоведческое содержание" - данные и достижения правовых знаний, достижения юриспруденции. И с этой точки зрения важно обратить  внимание на то, что и юридические знания, начав свое развитие с той же точки исторического отсчета, что философия, со своей стороны также представляют собой единый, углубляющийся и нарастающий  поток специальной  юридической  мысли - и на уровне юридической догматики, и на уровне  логики права.

Та что перед  нами оказывается два потока развития познавательного человеческого духа, которые начиная с эпохи Просвещения  "вошли в контакт"  стали сближаться, интегрируясь в единую целостную науку - философию права.

Вместе  с  тем единые потоки мыслей и идей, философских и правоведческих,  не только могут осложниться  "сбросами"  в сторону, "в пучину", в разрушительные  или тупиковые ответвления и не только в них есть "тихие места", застойные заболоченные трясины, но, напротив, в ряде мест они  взрываются бурной стремниной, прорывами в постижении  истины и дотоле неведомые тайны.

И еще более важно, что порой происходит своего рода озарение, счастливые для человеческого духа, разума мгновенья, когда в области рассматриваемых в этой книге  знаний  встречаются размышления и идеи крупных  мыслителей из обоих "потоков" -  и из философии и из правоведения.

Такими озарением  в философском постижении права, ключевыми звеньями в раскрытии его смысла и предназначения стали, на мой взгляд, идеи двух мыслителей  последних двух столетий - Иммануила Канта  и Иосифа Алексеевича Покровского.

2. Такие разные мыслители и такие близкие, единые по духу, идеям! То обстоятельство, что два "имени", имеющие отношение к философии и праву, поставлены не только в одну строку, но рядом, притом - только они одни! -, наверняка покажется читателю неожиданным и странным, выдающим сугубо личные авторские  пристрастия.    

Что ж, личностный,  момент здесь   присутствует. И быть может,  скажем так, очень личностный (автор этих строк - ученик правоведов-цивилистов, которые в свою очередь были если не сотрудниками, то также учениками и последователями  И. А. Покровского при его жизни). Но главное здесь - основания принципиально научного порядка, впрочем также отражающие, не скрою, особенности авторских взглядов на правовую материю,  правовые ценности. И в это связи должен заметить, что  сделанный в этой книге выбор "имен" и сопряженное с ними видение философско-правовой проблематики не претендует ни на исключительность, ни на то, чтобы  хотя бы в малейшей степени умалять значимость иных  научных подходов, опирающихся на идеи других мыслителей, быть может, также отражающих состыковку взглядов, идущих навстречу друг другу  "от  философии" и одновременно "от правоведения".

Но вернемся  к Канту и И.А. Покровскому.

Да, Кант и И. А. Покровский, мыслители и люди очень разные. Далекие по времени эпохи,   Кант - конец ХУШ,    И.А. Покровский - начало ХХ века. Дистанция - полтора столетия. Несоизмерим  общественный статус. Один, Кант (1724 - 1804), великий философ, основатель немецкой классической философии, уже при жизни  признанные гением философской мысли - заслуженное признание, сохранившееся до сей поры. Другой, И. А. Покровский (1868 - 1920), чуть ли не рядовой  зав. кафедрой, профессор-правовед, до сей поры не очень-то известный в мире, специалист по одной из отраслей .юридических знаний - цивилистике, даже сейчас в нынешнее российское время, когда на щит поднимаются все заметные дореволюционные юристы, далеко не всегда упоминаемый нашими коллегами гуманитариями, да и нами, современными специалистами по правоведению1.

В тоже время Кант и  И.А. Покровский в чем-то необыкновенно важном очень близкие, на мой взгляд, наиболее близкие (во всяком случае по философско-правовой проблематике)  мыслители. И даже - люди. Скромная профессорская жизнь в университетах, фанатичный творческий труд, без претензий на посты, чины, близость к властным персонам. И, увы, тяжкий уход из жизни - у одного в мученической болезни, угасания интеллектуальных сил, у другого в житейской мученической жизни в пору военного коммунизма, - у порога дома с вязанкой дров за плечами.

Наконец, роковая схожесть по судьбе творческих свершений по философии права: именно по вопросам права гигантская кантоведческая литература до сих пор не отдала должного великому немецкому философу.       А имя И. А. Покровского, опубликовавшего свой главный труд в июне 1917 г., за несколько месяцев до октябрьского большевистского переворота (ужас которого по сути дела и предрекала книга профессора-цивилиста), было растоптано большевиками, предано забвению.

Между тем возьму на себя ответственность сказать, что нет ни одного философа ближайших двух столетий и нет ни одного юриста нынешнего века, которые бы - как Кант и  И.А. Покровский - каждый со своих творческих позиций  - разработали бы столь глубокие фундаментальные философско-правовые  идеи для понимания смысла и назначения права в жизни людей в современную эпоху - эпоху, будем верить, утверждения либеральных цивилизаций, свободы, благополучия и солидарности людей1

Не потому ли это произошло, что оба мыслителя, жившие в далекое друг от друга время, оказались в переломные годы: один (Кант) в годы Великой французской революции, открывшей эпоху либеральных цивилизаций,   другой ( И.А.Покровский)  в годы, когда капитализм, не облагороженный началами гуманизма и  права, попал в полосу углубляющегося кризиса, стал все более и более заходить в тупик. И не потому ли  - дополнительно  замечу - их идеи столь  общественно значимы, что Кант и И. А. Покровский хорошо, досконально знали право, его конкретику, данные и достижения юридической культуры. И потому своим творчеством подтвердили определяющую черту философии права как особой самодостаточной интегрированной области знаний - к  одним и тем же ценностям и идеалам шли оба мыслителя. Только один "сверху" - с высот философской мысли, другой - "с низу" из самой толщи юридической материи, живого юридического бытия. А итоговые выводы - в сущности одни и те же.

3. Центральный пункт. И. А. Покровский не кантианец в строгом значении этого слова (а если и "кантианец", то,  - как и все практические юристы -  стихийный, ибо взгляды Канта очень близки к   живой      материи права). Творчество Канта и И. А. Покровского не подпадают под формулы: в отношении одного - "учитель" и "основатель", другого - "последователь"  и "продолжатель". Здесь другое. Оба мыслителя - еще раз скажу: при всей разновременности их творчества и несоизмеримости их признанного научного статуса - мыслители одного духа, интеллектуального и нравственного настроя, творческого ключа, исповедующие одни и те же общечеловеческие гуманитарные  святыни1.

Отсюда - единство взглядов Канта и И. А. Покровского на ряд принципиальных философских проблем по вопросам права (таких, как понимание позитивного права как жесткой реальности, признание высокой значимости "закона", его единства с правом). И главное - у того и другого мыслителя есть центральный пункт в идеях, которые красной нитью проходят через их воззрение на право. Это - правовая оценка личности, отдельного человека, его достоинства и высокого статуса.

У Иммануила Канта такой подход стал основой его грандиозной идеи о праве человека как  объективном праве (об этом - речь впереди). У Иосифа же Алексеевича Покровского это же самый пункт в научных воззрениях получил развитие традиционные и в то время положения о правах человека, когда дает о себе знать потребность "в праве на самоценность личности", "в праве на ее индивидуальность"2. Важность этой идеи, до сей поры совершенно недооцененной в науке и юридико-политической практике (как и то обстоятельство, что ее Покровский, на мой взгляд, наиболее последовательный и строгий среди всех своих знаменитых коллег сторонник истинно либеральных взглядов в современном их понимании), подкрепляется тем, что "право на индивидуальность" по И. А. Покровскому органически - и это опять-таки  в духе Канта - сопряжена со "свободой внутреннего нравственного бытия человеческой личности"1.

Скажу большее - именно И.А. Покровский, как никто другой из правоведов, разработал  научные положения по правовой проблематике, которые  дают развернутый ответ на   вопрос об основаниях с юридической стороны  той самой высокой в  истории юридической мысли оценке права,  когда Кант говорит о нем как "цели общества" и "самого святого, что есть  у Бога на земле".

И еще один штрих в творчестве И. А. Покровского, имеющий, быть может, значимость - увы, не понятого - наперед сказанного предупреждения нашим нынешним радикальным реформаторам, возмечтавших одним прыжком оказаться в "настоящем передовом капитализме" (стыдливо именуемого "рынком" и оказавшимся на деле капитализмом нагло-разбойничьего, криминального типа). Это - необходимость единства на основе права действительной свободы человека и настоящей человеческой солидарности. Идея подлинной человеческой солидарности ("солидарности" не по  Л.Дюги, отрицавшего субъективные права вообще, а - настоящей, истинно человеческой, солидарности по И. А. Покровскому) также так и осталась неоцененной в науке. Хотя - надо заметить -   практически после Великой депрессии, поставившей капитализм на грань тотальной катастрофы,  и после второй мировой войны, предотвратившей истребление человечества тоталитарными режимами, именно она, идея действительной человеческой солидарности,  вместе с идеей верховенства права воистину в кантовском его понимании практически и восторжествовала  в передовых, ныне процветающих демократических странах Запада.

                                           Глава   вторая

 ПЕРВООСНОВА -  ЕСТЕСТВЕННОЕ  ПРАВО

                                                              1

        ЕСТЕСТВЕННОЕ ПРАВО:  ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ                             

1. О широком понятии права и понятии "естественное право". Исторические предпосылки, предшествующие формированию философии права как самостоятельной науки, свидетельствуют:  философское осмысление правовой реальности началось с разграничения права на естественное и позитивное (положительное), - с того, что само это разграничение  сориентировало на поиск основ права в естественной жизни людей, в "человеческой"  сути  их бытия.

Еще во времена античности, в древнегреческой мифологии, такое направление научной мысли нашло отражение в представлениях о  взаимоотношениях  и деяниях Зевса, Фемиды, их дочерей  - Дике, Эвномии, в которых древнегреческая мысль видела два начала - право по природе и право по человеческому установлению1 . И оно, это направление научной мысли, прошло через все последующие эпохи и  века (кроме, .пожалуй, регионов и времени господства идеологии коммунистического права, да то - в деформированном и идеологизированном виде оно в какой-то мере наличествовало и  там). Как свидетельствует И.А.Покровский, "Идея естественного права тянется непрерывно через всю историю умственного развития Западной Европы" и "особенную глубину и интенсивность естественно-правовое настроение . . . приобрело  ХУП и ХУШ веках, в эпоху, которой и дается по преимуществу  название эпохи естественного права"2.

 Эти данные весьма многозначительны. И с последовательно науковедческих позиций есть основания полагать, что  переход от "социологии" к мирозданческому пониманию права и, стало быть, действительно философское осмысление правовой действительности начинается  именно тогда, когда  мысль исследователя от   очевидных фактов  социальной жизни (сам факт бытия права как реальности, воля государства, обычаи и нравственность, классовая борьба и др.) обращается к глубинам естественной жизни людей - к естественному праву, праву по природе

А ключевой вопрос здесь вообщем-то довольно прост. Это: почему все же "право по природе" с самого начала и поныне обозначается именно словом право?  При ответе на такого рода вопрос оказывается, что по всем данным такое обозначение сопряжено с тем глубоким и единым для всех случаев смыслом, который скрыт в этом многозначном слове.

Известно, что слово "право" используется в  нескольких смысловых значениях, подчас довольно отдаленных друг от друга плоскостях ("право" как закон, моральное право, божественное право, обычное право, право как правомочие  и т.д.). И казалось бы - если поставить задачу свести эти  терминологические обозначения с разноплоскостными содержанием   в некую единую формулу, то результат такого сведения,   как и в ряде  других, казалось бы, подобных  случаев, когда "выводится за скобки" нечто общее, присущее ряду качественно различных явлений,  окажется весьма банальным, бедным, малосодержательным понятием.

Но такого рода отрицательный эффект случается далеко не всегда. Во всяком случае, не в той сфере, о которой сейчас идет речь.

В области права происходит эффект совершенно обратного свойства. Несмотря на  разнообразие, отдаленность  областей жизни, где используется слово "право", то общее, что характерно для данного слова, выявляет, надо полагать, нечто глубинное, существенно важное,  сокровенное   для права  -  то, что таится в самой его сути.

Это глубинное, сокровенное (весьма близкое к глубинному, сокровенному философии в целом)  заключается вот в чем. Право при самом широком его понимании состоит в том,  что  оно  д а е т  признаваемую в данном обществе,      его      практической      жизни    о б о с н о в а н н о с т ь,    о п р а в д а н н о с т ь  определенного поведения людей, свободы (возможности) такого поведения. Причем - обоснованность, оправданность, которые - надо это выделить - так или иначе  признаны  в обществе, в его практической жизни. Или иначе: о праве (в самом широком значении этого слова) можно говорить там, где для определенного поведения и поступков, их возможности  реально существует, утвердилось и осуществляется в жизненной практике   достаточное    основание1.

Такое глубокое содержание, скрытое в слове "право", схвачено самой надежной и основательной копилкой человеческой мудрости - принятым словоупотреблением (в том числе и рассмотренным ранее строго юридическим  значением слова "право"), причем - и это в высшей степени знаменательно - с самых древнейших времен до нынешнего времени, во всех языках мира.

В последующем будет предпринята попытка показать, что именно такое широкое понимание права позволяет не только охватить весь спектр явлений   действительности, охватываемых термином "право", но и увидеть исходные основы развития философско-правовой мысли -  ее двух главных полярных по сути  направлений:  и того, которое выражает основную и оптимистическую линию развития цивилизации, и - увы - также и того направления, которое стало выражением  негативного, тупикового пути развития   человечества.

Главное же это -  то, что именно такое широкое понимание слова "право" со времен античности, во все последующие времена и есть причина того, что  не  только юридическое обоснование (в виде закона), но и  другое достаточное обоснование поведения людей, и прежде всего естественное обоснование - обоснование "по природе",  стало именоваться словом  "право"1. И, следовательно, выходит, что именно естественное право изначально стало своего рода выражением и носителем только что отмеченного глубокого, философски значительного смысла, который выражает достаточную обоснованность людского поведения, поступков.

        2. Естественное право - исходное звено философии права.                                         Итак, выделение права по природе - естественного права, существующего наряду с юридически действующим правом ("позитивным", "положительным"),  дало толчок к такому направлению мысли и творческого поиска, которое сориентировано не на "выведение" права из неких заданных ценностей - этических, религиозно-этических, и даже некой мировоззренческой системы, а на нахождение его основ, корней в самой "природе", реальной жизни людей. Вполне обоснованно поэтому естественно-правовая ориентация мысли и научного поиска стала в философии,  за исключением позитивистских разработок, своего рода "общим местом".

При такой оценке естественного права нужно учитывать, что эта категория  в тех сторонах и характеристиках, в которых она, начиная с античности, обрисована в науке,  -  явление многоплановое, и к тому же получающее  различную   научную  интерпретацию1.

И вот здесь,  при всем многообразии взглядов по рассматриваемому вопросу,  необходимо с должной четкостью различать естественное право  как: а) категорию методологического порядка и б) реальный факт социальной действительности. Впрочем, указанное разграничение носит в какой-то мере условный характер, так как методологическое значение естественного права  основано на его действительной роли как реального феномена в жизни общества.

Рассмотрение естественного права  как  методологической  категории имеет для философского освещения правовых проблем  принципиально важное значение. Оно  привносит в науку  именно то, что призвана дать  методология, т. е. наряду со специально-научными методами познания (математическими, социологическими  и иными)  прежде  всего    - общий  подход  к явлениям  правовой действительности.

Философское видение правовых явлений  - это и есть их рассмотрение под углом зрения естественного права.

Что же дает, на что ориентирует мысль такой, естественно-правовой подход к явлениям правовой действительности? Основное, что характеризует достоинства подхода к правовым явлениям с позиций естественного права, заключается в том, что таким путем оказывается возможным выйти из замкнутого круга одних лишь сугубо юридических явлений и непосредственно с ними связанных (еще с "эпохи мононорм") феноменов - этики, религии, и  увидеть основы, точнее, быть может, - предосновы права.2 Причем - такие основы или предосновы, которые действительно имеют для законов, правосудия,  всех юридических явлений определяющее, базисное  значение.

Ведь человек, все люди, сообщества людей живут в природных, социальных и иных сложившихся  и потому "естественных" условиях своего  бытия, которые являются для них твердыми, естественно-императивными и которые с этой, естественной, стороны объясняют, обосновывают, оправдывают их поведение, поступки  и, следовательно, могут  быть  обозначены словом "право" в указанном ранее широком значении, т.е. в значении признаваемой  в данном обществе,     его    практической   жизни обоснованности, оправданности свободы (возможности) определенного поведения людей.

Весьма знаменательно, что даже с позиций современной этологии - науки о поведении ("нравах" и "обычаях") животных - одно из основных достижений цивилизации - демократия   " родится из естественного права (естественного права! - так прямо и говорят специалисты из области естественных наук)"1 - выражает и требования  разума, и императивы врожденных инстинктивных программ поведения - " - желание  быть свободным, потребность иметь собственность"2 .

Таким образом, суть идеи  естественного права заключается в том, что наряду с правом,  созданным людьми и выраженным в законах  ("позитивным правом"),  существует  естественное право - сумма  требований, по своей исходной основе непосредственно, без какого-либо людского участия рожденных самой натуральной жизнью общества, "природой", "естеством"  человеческого бытия, объективными условиями жизнедеятельности, естественным ходом вещей. К числу таких требований относятся, например, право на эквивалент в хозяйственных делах, право первенства, право старшинства, право народов на определение своей судьбы, и так далее.

Именно здесь, в идее естественного права, и находит выражение жесткая (и с этой точки зрения - вполне природная, естественная) зависимость права от внешних факторов, от всего того, что образует человеческое бытие, в том числе - и от "экономического базиса", как считал Маркс и ныне считают  его приверженцы, и - от разумных начал нашей жизни, с которыми, как мы увидим, связана сама суть человеческого бытия - свобода людей.

   Как это нередко случается в духовно-интеллектуальной жизни общества, положения, продиктованные  упомянутыми естественными требованиями, а значит - здравым смыслом и наукой, такие, как положения о естественном праве,  во многих случаях попадают в орбиту идеологии, этико-религиозных верований, претендующих на универсальность философских систем.

Это и случилось - как свидетельствует история духовно-интеллектуальной жизни людей - и с положениями об естественном праве. Они получали подчас сугубо этико-религиозную трактовку3, особую интерпретацию с точки зрения той или иной философской системы. В них некоторым мыслителям виделись проявления религиозных, божественных начал или же абсолютного духа, принципов идеальной жизни (что при такой трактовке, возможно, и  предопределяет отрицательное отношение к идее  естественного права некоторых авторов1). Или  - такие же  особенности,  которые характерны для позитивного права, т. е. построение в виде некой, наподобие юридической, "системы норм", будто бы параллельной системе норм позитивного права (и якобы превосходящей последнюю  по своей силе в жизненной практике). И в этом отношении прав Ю. Хабермас, который стремится  избежать того, чтобы "приходилось укоренять права людей в неком фиктивном естественном состоянии"2.

Вот почему значение естественно-правового подхода как метода раскрылось, пожалуй, лишь после того, как соответствующая идея отделилась от религиозных представлений - процесс, который в какой-то мере наметился в античности, "проскочил" в виде некоторых фрагментов при освещении многомерности права  во взглядах Ф.Аквинского, его сторонников и последователей, но в полной мере раскрылся в воззрениях на естественное право Гоббса и Спинозы3.

Именно тогда оказалось  возможным увидеть действительное "базисное" значение естественного права при характеристике и понимании явлений правовой действительности,  позитивного права. Подход - тем более значимый, что он позволял освещать и оценивать правовые явления не с точки зрения умозрительных конструкций, идеологических постулатов, одних лишь неземных фантомов, а через однопорядковую категорию - право, да притом - такую, которая прямо обусловлена жизнью, реальными жизненными процессами.

И такой подход  в истории философии,  философско-правовой мысли сыграл на деле, реально выдающуюся роль: именно он в эпоху Просвещения "открыл" основное направление философского осмысления права - гуманистическое направление, позволил  раскрыть глубокую предоснову права в самой сущности человеческого бытия. Ныне же становится все более ясным, что действенность естественного права как методологического принципа  со всей очевидность раскрывается и "от противного", - тем, что без широкой, естественно-правовой трактовки права коммунистическая доктрина и  коммунистический строй так и не были поняты как исконно-антиправовые, бесчеловечные, враждебные свободе и прогрессу.

Теория естественного права стала по сути дела первой  в истории философско-политической мысли  предельно простой, сквозной, прошедшей через  века и эпохи идеей, направленной на то, чтобы просто-напросто сообразно здравому смыслу и требованиям науки связать право с естественными началами жизни людей, с естественной средой, с человеческим бытием. 

Именно поэтому естественно-правовые взгляды стали  не  только своего рода "общим местом"  и само собой разумеющимся исходным пунктом в действительно основательных, глубоких философских трактовках права, но и   одним из наиболее значительных завоеваний гуманитарной мысли в истории человечества, свершением и своего рода "открытием" человеческого духа.

Есть и другие стороны методологического значения естественного права. Естественно-правовой подход связывает характеристику юридических проблем с основными человеческими ценностями - свободой, правом на жизнь, с независимым статусом человека и др. В тоже время он ориентирует на естественную и, значит,  живую, развивающуюся действительность. В том числе - и с точки зрения требований и норм, связанных со взаимоотношениями с природой. Как показал Г.В. Мальцев в отношении прав человека, обращенным к  природе, природной среде,  требуется "  переосмысление на базе новейших естественнонаучных и общественных знаний идеи естественного права и естественной справедливости . . ., указывающих на меру и нормы, с которыми должен считаться человек, стремясь установить сбалансированные отношения между  обществом и природой"1. Во втором параграфе этой главы будет затронута и эта сторона естественно-правового подхода к праву.

Естественно-правовой подход при рассмотрении вопросов права имеет существенное методологическое значение еще и потому, что  требования  естественного права  имеют свойства, близкие к свойствам  явлений природного, естественного порядка. А именно -  безусловная непреложность, категоричность, неподвластность конкретным ситуациям, в том числе - произволу, усмотрению отдельных лиц, неотвратимость спонтанного наступления отрицательных последствий при игнорировании естественно-правовых требований.

В реальном человеческом бытии некоторые элементарные требования жизнедеятельности (такие, как императивы эквивалентности при обмене, "старшинства", "первенства", "очередности"), действительно, довольно прочно утвердились  в виде непреложных,  безусловных.

Отсюда - и  последствия, имеющие существенное значение для позитивного права, для понимания его особенностей, необходимых качеств в его развитии. Проникновение естественно-правовых   требований в  содержание позитивного права должно рассматриваться в качестве такого процесса, который призван придать действующему  правопорядку необходимую твердость, непререкаемость и, следовательно, - обеспечивать при помощи правопорядка большую определенность и  строгость в людских взаимоотношениях, в поведение людей, причем такую определенность и  строгость, которые  обусловлены "природой".

Более того, с опорой на положения, разработанные Шеллингом  в идеале, отвечающем потребностям гражданского общества,  правопорядок должен стать "явным и неизменным" - таким -  обратим внимание на последующие слова - , как и "законы природы"1. Именно такая характеристика правопорядка, который должен образовать "вторую природу", - характеристика,  основанная на естественно-правовом  подходе к юридическим явлениям, является важнейшей методологической предпосылкой для выработки основополагающей категории современного права  -  правозаконности.

3. Естественное право как идеи разума. Достаточно точное и строгое понимание философской сути права может быть достигнуто  в  том случае, когда оно рассматривается не только под углом зрения естественно-правового подхода как методологического принципа, но и в прямом сопоставлении с естественным правом как  реальным фактом социальной действительности, т.е с онтологической его характеристикой.

Решающее значение при характеристике естественного права как факта социальной действительности является мысль Канта о том, что в конечном итоге оно представляет собой идеи разума ( и вместе с тем "образца для нас").

Вместе с тем исходный пункт при такой ("итоговой") характеристике естественного права - другой, во многом, так сказать, материалистический, "природный" в самом непосредственном значении. Ведь непосредственно  природная, естественная  жизнь лишь в глубоких своих слоях  (об это разговор - дальше) может     проявиться как некое "право", понятно, в  самом широком значении этого слова.

Реально же, в реальных практических отношениях из непосредственно природной, естественной жизни  могут вытекать только определенные требования. Да и то, надо заметить, -  они выступают в таком виде лишь при соприкосновении с  духовной жизнью (сознанием) людей. Именно при таком соприкосновении   определенные стороны и проявления естественных, природных  реалий  в фактических практических отношениях -  в силу своей непреложности, природной категоричности,  возможности наступления неблагоприятных последствий при отступлении от них - обнаруживают себя и воспринимаются людьми как требования. А затем на их основе  складываются известные  идеалы,  которые в свою очередь становятся - по выражению   Канта -   прообразами определенных правил, норм (и являются таковыми до "полного определения своих копий"1).

Но и это еще не все, что характеризует многоступенчатый механизм становления и  содержание  естественного права. Сами по себе требования, вытекающие из естественной среды, - это еще не  правовые требования  и идеалы. Для того, чтобы  приобрести правовой характер, они должны преломиться через правосознание, прежде всего - понимание права в широком значении этого слова, его культурные коды (его понятийный аппарат и лексику). Только тогда вытекающие из  естественной среды требования  приобретают облик  правовых  требований, и складывающиеся в соответствии с ними прообразы правил  - характер прообразов юридических норм.  Такого рода правовые  требования и образуют  непосредственное содержание естественного права.

И именно здесь решающую (сводную, интегрирующую) роль играет разум, который переводит  объективные  требования жизни в правовые требования, правовые идеалы и прообразы нормы. Именно они  в итоговом своем значении и выступают в качестве идей разума,  а отсюда и образца для нас, для нашей практической жизни, в том числе (и прежде всего) для позитивного права - внешнего регулятора поведения людей.

Естественное право, следовательно, - это  и есть  обусловленные природной и социально-естественной средой  требования и идеалы, которые  преломившись при помощи разума через правосознание, его культурные коды,  приобретают   характер идей разума, а отсюда - правовой  облик  и в соответствии с этим  выступают в виде правовых требований  и  прообразов (или в ином  словесном эквиваленте - первообразов) юридических норм - норм позитивного права.

Наиболее полно, ярко  и выразительно значение естественного права как идей разума проявилось в эпоху Просвещения и в последующее время, когда началось и реально происходило становление гуманистического права, утверждение в реальной жизни таких "идей разума", как принципы народовластия, неотъемлемых прав  человека.

4. Естественное право в соотношении с  позитивным правом. Теперь  следующий вопрос:  о значении  естественного права, о его силе, месте и роли в  жизни людей.

Уже ранее обращалось внимание на то, что само по себе естественное право не может  (не должно по самой своей  сути) выполнять функции, присущие позитивному праву, - выступать в качестве регулятора поведения людей - непосредственного критерия юридической правомерности или неправомерности этого поведения. Иначе, скажу еще раз, ни о какой законности, верховенстве права в обществе не может быть и речи.

И это вовсе не умаляет  роли естественного права в социальном регулировании. Непосредственно выражая требования и идеалы, основанные на природных, естественных условиях жизнедеятельности людей, оно  в виде идей разума выступает в качестве  известного базисного основания позитивного права, его своего рода  предосновы (что,  как мы видели,  обусловливает методологическое значение естественного права).

Здесь мы встречаемся с такой особенностью позитивного права, к которой хотелось бы привлечь внимание. Являясь как мы видели  областью долженствования [2.6.4.], оно несет в себе как бы долженствование второго порядка, вытекающее из требований естественного права. И потому право "интересует человеческую мысль" не только с  точки зрения "непосредственной задачи". Право  "есть не только явление из "мира сущего", оно в то же время и некоторое стремление в "мир должного"."1 и отсюда   ". . . .всякая норма права предстоит нашему сознанию не только с точки зрения ее "д а н н о с т и", но и с точки зрения  ее " д о л ж н о с т и"; мы не только стремимся ее познать как она есть, но в то же время оценить, как она должна быть"2.

В этом отношении естественное право  в настоящее время выполняет     особо  значимую миссию. Естественное право, сохранившее свою первичность, изначальность,  образует тот слой социальной жизни, лежащий в основе  системы социальной регуляции, и в первую очередь - позитивного права, который аккумулирует, благодаря силе разума сводит в некоторые  нормативные начала (пусть и в виде всего лишь правовых требований и прообразов  норм), притом в виде изначально "должного", назревшие  требования среды, всей социальной жизни - природные, экономические, политические.

Особо же существенное значение естественное право по отношению к праву позитивному имеет, следует полагать, именно потому, через него в ткань юридических нормативных положений внедряются идеи разума, причем - такие, которые основываются на исконных требований естественной жизни людей. С этих позиций есть повод еще раз сказать об уникальной, непревзойденной значимости римского частного права, которое впервые в истории права оказалось столь тесно связанным с естественным правом1 и которое - смею думать - во многом  благодаря этому  и получило определение в виде "писанного разума". И потому, пишет И. А. Покровский "вся цивилистическая юриспруденция проникнута романистическим духом: истинным правом, правом самого разума - ratio skripta  -  считается только римское право"2.

. Именно здесь, в сфере естественного права,  объективно обусловленные требования жизни проходят своего рода "фильтр" и "разумную обкатку", получают высокозначимый естественно-природный статус, качества изначальности и категоричности,  импульсы "естественно должного", облик и силу идей разума, необходимые для того, чтобы они затем, уже в области государственно-правовой жизни  приобрели  категорически императивный характер и включились в качестве определяющего, основополагающего   начала в систему нормативного регулирования данного общества.

Здесь мы встречаемся с такой особенностью правовой действительности, которую  можно, пожалуй, именовать основной антиномией, выражающей соотношение естественного и позитивного права. Существо ее - в том, что естественное право - это первичное и обособленная от позитивного права сфера социальной жизни; и в то же время естественное право по самой своей природе мыслимо только как нечто такое, что "стремиться" и должно в конечном итоге неизбежно  с т а т ь  позитивным правом.

Вместе с тем следует иметь ввиду вот какое  положение об естественном праве, которое  (особенно при сопоставлении естественного права с правом позитивным) представляется весьма существенным.

Естественно-правовые  требования и прообразы норм, при всей их важности,  имеют и негативные стороны. Они как таковые непосредственно, ближайшим образом выражаются (точнее - в той или иной мере институализируются) в  морали, в обычаях, в религиозных, иных идеологических положениях, и в этом качестве - как и иные моральные нормы, обычаи, идеологические положения - в достаточной степени не конкретизированы, не обладают строгой определенностью по содержанию, нередко понимаются по-разному, произвольно сообразно представлениям и идеологическому настрою тех или иных лиц; и вообще по самой своей сути не предназначены для непосредственной регламентации поведения людей1. Между тем в реальных жизненных ситуациях как раз и возможны (в силу отмеченных особенностей естественного права) случаи  прямого насилия, произвола, облагораживаемые ссылками на некое естественное право - действительное, вольно толкуемое или иллюзорное. И такого рода последствия и опасения вполне обоснованы даже при рассмотрении естественного права с тех его сторон, когда оно может быть охарактеризовано в  качестве идей  разума, в том числе в его передовых формах - начал народовластия, неотъемлемых прав человека.

Отсюда, надо полагать, и проистекает  настороженное отношение к  категории естественного права  Б.Н.Чичерина, справедливо полагающего, что "в здравой теории, также как и в практике, свобода только тогда становится правом, когда она признается законом"1. Законом - именно потому, что он придает известным требованиям, правилам необходимую определенность, обеспеченность, "предназначенность" для регуляции поведения людей.

Барьер,  существенные гарантии против насилия и произвола, оправдываемых "естественными" доводами,  может создать и в ряде случаев действительно создает как раз позитивное право - право, выраженное в законах, судебных решениях и поддерживаемое силой государственной власти.

Но оно создает такой барьер - поразительно парадоксальный момент! обратим на него внимание! -  главным образом потому, что  именно в  позитивном праве, в его нормативных построениях, конструкциях, других характеристиках находит объективированное, опредмеченное выражение сила разума, прежде всего идей  разума естественного права.

И вот здесь,  при  сопоставлении  естественного и позитивного права, с особой выразительностью раскрываются достоинства  последнего.

Позитивное право  - продукт человеческой цивилизации. И, как все феномены цивилизации, позитивное право несет на себе как груз отрицательных потенций (возможность подчинения права произволу государственной воли, узкоклассовым, групповым, этническим или доктринерским интересам, крайний формализм), так и значительные достоинства. Причем - именно такие достоинства, которые обладают мощной, уникальной силой разума, его идей в естественном праве.

                                                       2

   ГЛУБИННЫЕ  ОСНОВЫ     ЕСТЕСТВЕННОГО  ПРАВА                               

                      (ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ)

1. О  сути проблемы. В постановочном порядке хотелось бы высказать соображения о "замысле" природы и более глубоких ее слоях, с одной стороны, а с другой - о глубоких (трансцендентных) категория мирозданческого порядка, которые, возможно, являются наиболее значимыми гранями   естественного права в его соотношении с позитивным правом.

Это вопросы:

-    право как явление законов природы и звено ее "замысла";

-  предположение о естественно-природных предосновах позитивного права;

-  об отношении позитивного права к категориям "по ту сторону" представлений о природе.

 2.Право как  явление законов природы и  звено ее замысла".Глубокие "природные корни" права, его важнейшей особенности - нормативности, уже были отмечены при рассмотрении логики права [2.3.4.]. Право с этих позиций в немалой степени коренится в характерных для вселенского бытия цикличности процессов в мироздании, в их ритме. Добавим сюда природную  категоричность, императивность этих процессов, образующих своего рода подпочву всего социального регулирования, наиболее жестко - как мы видели проявляющихся в естественном праве.

Вместе с тем глубокие природные начала и напрямую вторгаются в жизнь людей, в область права, находят выражение в том, что может быть названо "замыслом" природы. Такой подход к праву, когда оно рассматривается в качестве необходимого элемента "замысла" природы, обоснован Кантом, его философскими воззрениями на право, во многом взятых за исходную  мировоззренческую основу в настоящей работе.

При этом нужно учитывать, что  по Канту, природа не сводится к  вещественно-материальному, механическому мир окружающих нас  явлений, предметов и процессов. Природа  нечто более значимое и высокое; она - одухотворена, в ней заложены начала целесообразности1 - то, что по привычным   представлениям  многих людей - как уже отмечалось -  является Богом, а  по  некоторым современным взглядам ученых может быть охарактеризовано в качестве  "информационного поля" или просто определено как закономерная логика в развитии объективных процессов, связанных с тем, что возник разум1. Разум и его носитель - человек, высшее   творение природы, и являются  наиболее высоким выражением этой одухотворенной   целесообразности, заложенной в природе.

И вот - главный пункт кантовской характеристики природы (наиболее значимой для нас, людей). В игре  свободных воль людей, существ разумных, но действующих  нередко  по мотивам, сотканным "из глупости, детского тщеславия, а часто и из детской злобы и страсти к разрушениям"2, в конечном счете проявляется  "замысел" природы, ее план, предусмотрение  (Absicht).

Оставим в стороне ответ на вопрос об основаниях и смысле этого "замысла". Только что сделанные  равнозначные по смыслу ссылки на "целесообразность", "Бога", "информационное поле", "логику развития, связанную с разумом", - все эти ссылки,  каждая в отдельности или в каком-то их сочетании, дают, как мне представляется,  возможность каждому сообразно его миропониманию сформулировать  для себя такого рода ответ. Во всяком случае, хотелось бы обратить внимание на последнюю из указанных ссылок:  коль скоро высшим творением природы стал разум, то по природной же необходимости, по логике вещей  природные задатки человека, "направленные   на применение  его разума", "предназначены к тому, чтобы когда-нибудь полно и целесообразно реализоваться"3.

Вместе с тем здесь принципиально важен реалистический подход к явлениям природы. И в этом отношении - понимание того, что первичные, первоначальные задатки, присущие человеческой природе, - это явления зоологического порядка, "задатки животности как живого организма", которые  проявляются в природных стремлениях к самосохранению организма, подержанию и развитию функций жизнедеятельности, продолжению рода. Каким же образом в таких условиях, могут полно и целесообразно реализоваться  природные задатки человека, связанные с применением его разума, сложного и противоречивого в своих проявлениях1? Каким  образом, спрашивается, при  противоречивых, зачастую пагубных проявлениях разума  и реальных стремлений, помыслов, поступков  людей может быть достигнуто полное раскрытие задатков человека, достижение им необходимого совершенства и счастья? Ведь, по справедливому замечанию Канта, "природа захотела", чтобы свое счастье и достижение совершенства человек "сам создал", притом - "исключительно из самого себя" и "благодаря собственному разуму"2!

И вот, отвечая на  указанный  вопрос, Кант  обрисовывает механизм восходящего развития человеческого рода, суровый механизм человеческого прогресса, в котором достойное место и занимает право.

Этот механизм, как следует из подробных объяснений Канта (сам философ терминологически не обозначает рассматриваемые им процессы в качестве "механизма и  строго не расчленяет их), в каких-то  сторонах его трактовки требует корректив, дополнений, он не бесспорен. Но и по логике вещей, и по фактам реальной жизни такого рода механизм восходящего развития человеческого рода представляется по своей сути оптимальным, быть может, в рамках процессов, происходящих в природе, единственно возможным.

Здесь - три основных звена.

Остановимся пока на двух первых.

Звено п е р в о е.  Это - наличие в обществе (которое Кант называет - запомним это! - "всеобщим правовым гражданским обществом" и его создание - наиболее значительной "проблемой для человеческого рода")   величайшей  свободы.

Для чего же нужна эта свобода, да еще - величайшая? Для наслаждения ею? Для вольного жития? Для  ничем не связанных поступков по своему усмотрению, для произвольного действования? В чем-то - да, для этого. Но рассуждения Канта на этот счет по своему существу  иные; они - воистину парадоксальны.

Вот   - в т о р о е   звено. " . . .Наличествует величайшая свобода, - говорит Кант о свободе в правовом гражданском обществе, -  а значит, и постоянный антагонизм между всеми его членами1(выделено мною - С.А.). Не благостный мир, не доброе согласие и благодушие, а  именно постоянный  антагонизм (по иным кантовским  формулировкам - "раздор", "необщительная общительность", возникающие из противодействия наклонностей людей друг другу). И этот постоянный антагонизм - не просто суровая правда нашей людской жизни, в том числе разноплоскостных проявлений разума, но прежде всего -  неизбежное следствие широкой свободы и решающий фактор, активная сила, которая в конечном итоге в сложном человеческом бытии и определяет восходящее развитие человеческого рода.

Нужно  заметить (и тут, на мой взгляд, главный пункт в воззрениях Канта, требующий корректив), что постоянный антагонизм  - не единственная и не всегда решающая сила, определяющая человеческий прогресс. Ключевое значение здесь имеют сами по себе позитивные стороны разума, человеческого духа, свободы как таковой - та наиболее глубокая сторона духовного, трансцендентального мира человека, которая находится "по ту сторону" понятий о природе. Да и само положение об "антагонизме" нуждается не в примитивной, не в доктринерски-классовой, ортодоксально марксистской, а в широкой интерпретации, когда - и притом применительно к определяющим  экономико-социальным институтам, власти, собственности и  т. д. -  "антагонизм" в обществе выражается в таких естественных явлениях, как соревнование, конкуренция, соперничество, состязание, разногласия, борьба за лидерство и др.

И всё  же  антагонизм во всех своих выражениях - это именно антагонизм, явление суровое, трудное, жесткое,  вызывающее у  людей напряжение, тревожную заботу. Люди в условиях антагонизма, "необщительной общительности", вынуждены создавать себе  положение "под влиянием честолюбия, властолюбия, корыстолюбия"1.

 Но в этом как раз и кроется суть дела!  Иначе, без такого напряжения сил, которое может вызвать только постоянный антагонизм в указанных ранее проявлениях  (конкуренция, состязание и  др.), не справиться со стихией "окультуренных пороков", со стремлением к беззаботной, не отягощенной трудностями  жизни и не окунуться в атмосферу постоянного, нередко изнурительного труда.

Кант в этой связи восклицает: ". . . да будет благословлена природа за неуживчивость, за завистливое соперничающее тщеславие, за ненасытную жажду обладать или же господствовать! Без них все превосходные человеческие задатки остались бы навсегда неразвитыми. Человек хочет согласия, но  .природа лучше знает, что хорошо для человеческого рода: она хочет раздора. Он хочет жить спокойно и в свое удовольствие, а природа хочет,  чтобы он вышел из состояния нерадивости и бездеятельного довольства и окунулся в работу и трудности"2.

Как это ни парадоксально, по Канту, именно такие, обычно осуждаемые в обществе качества, как честолюбие, властолюбие, корыстолюбие (так же, как  и неуживчивость, соперничающее тщеславие, жажда обладать), пробуждая "все силы человека", давая  импульсы "к новому напряжению сил",  открывают путь к процессам, когда "начинаются первые истинные шаги от грубости к культуре, которая, . . .состоит в общественной ценности человека "3. Движение общества от согласие с сугубо природном, даже "патологическом" значении к "моральному целому". Хорошо бы нам всем хорошенько разобраться в качествах человека, которые мы подчас безо всякого разбора осуждаем1 (и в частности, помимо всего прочего, понять верное мнение Канта насчет того, что наиболее отвратительными, безоговорочно низменными качествами людей являются - неблагодарность, зависть,  злорадство2).

Однако - стоп! Скажу еще раз: при всех разноплоскостных значениях отрицательных человеческих качеств, надо всё же не упускать из поля зрения, что антагонизм  остается  антагонизмом,  раздор - раздором и т. д. И что эти качества, при всей их важности для человеческого прогресса, неизбежно порождают  зло,3 и вообще обстановка постоянного антагонизма, необщительной общительности "грозит обществу разъединением",  "многими бедствиями"4,  а если продолжить мысль Канта, - нарастающим  хаосом, беспределом, войной всех против всех, новым валом самых пагубных окультуренных пороков. Каким же образом устранить или хотя бы блокировать, локализовать подобные последствия, а еще лучше при помощи разума "злое" обратить в "доброе"1,  и в то же время направить энергию постоянного антагонизма для реализации "замысла" природы, для движения общества к "моральному целому"?

.Тут надо припомнить, что в предшествующем изложении речь шла только о первых двух звеньях восходящего развития человеческого рода (о величайшей свободе и о постоянном антагонизме). Между тем есть еще и третье звено . . .Указав на то, что в обществе должна наличествовать величайшая свобода (а значит и постоянный антагонизм между членами общества), Кант  тут же добавляет - да, свобода, но - тогда, когда самым точным образом определены и сохраняются границы этой свободы, причем - в той мере, в какой она могла бы сочетаться со свободой других2.

Приведенное положение  и  характеризует   т р е т ь е   звено в цепи тех процессов, которые могут быть названы "замыслом" природы и отнесены к механизму реализации этого "замысла". В обществе, предоставляющем его членам широкую свободу, что открывает простор для постоянного антагонизма между его членами,  самым точным образом определяются и сохраняются  границы свободы.

И вот тут - самый важный для дальнейшего рассказа тезис. В  обществе  существует только одно  единственное образование, которое способно оптимальным образом выполнить задачу  по определению и сохранению границ свободы (и к тому же - обеспечить   ее сочетание со "свободой других", т.е. на началах всеобщности и равновесности со свободой других).

 Это - п р а в о. Создается даже впечатление (и возможно, для этого есть и реальные основания), что феномен права по своим свойствам и своей исконной логике (о которых подробно рассматривалось в первых двух частях книги) как бы изначально приуготовлены для реализации "замысла" природы, изначально приспособлено для этого

 Недаром характеризуя  общество разумных существ, людей, Кант именует его не только "гражданским", но и "правовым", и в отношении такого общества говорит именно об "основанной на законе свободе"3. Свобода же, не основанная на законе, свобода вне права, это,  по Канту,   свобода   -  "беззаконная",  "безрассудная",   "дикая", "животная", "варварская"1.

Итак, получается (если подвести некоторый итог  изложенному), что право не нечто второстепенное, вторичное, не обязательно нужное в жизни сообщества людей. В действительности, в  той   мере, в какой в мироздании, в природе закономерен разум и неотделимая от него свобода носителя разума - человека, в  той же самой мере для природы и человечества закономерно право. Ибо право является необходимым элементом самого механизма существования и развития людей, их сообщества - элементом, который способен преодолевать негативные стороны свободы (а значит и - противоречивые проявления разума), а главное - обеспечивать оптимальное функционирование условий и стимулов, приводящих к поступательному, прогрессивному развитию человеческого род.

И выходит, если общество в силу своего естественного предназначения, "замысла" природы  идет по пути - пусть медленного, зигзагообразного, с жертвами и потерями - но всё  же идет по пути восходящего развития, то право в механизме этого развития - обязательное, существенно важное звено. Звено, без которого человеческий прогресс невозможен в принципе, по определению.

Общество без права, или  общество с ущербным, иллюзорным правом (тем, которое служит  одной лишь власти, своекорыстным  групповым  интересам) - общество бесперспективное, обреченное.

3. Предположение о более глубоких естественно-природных предосновах позитивного права. Известно, право - явление из жизни общества, т.е. социальное явление. Вместе с тем право, которое выступает в качестве элемента "замысла" природы, можно рассматривать и как явление природы в точном, строгом значении этого слова.

Такая оценка  права  не нова. Она характерна для так называемых органических теорий, а также - ряда философских воззрений. В том числе в какой-то мере - для позиции Канта, который, освещая место и значение права при создании государства,  говорит о  разрешимости этой проблемы и поясняет: "Ведь дело идет не о моральном улучшении людей, а только о механизме природы"1. По ряду  вопросов Кант использует  приведенное выражение  и по другим правовым вопросам, рассматривая, в частности, само действие права как "механизм природы".Не случайно по Канту "люди также мало могут избежать понятия права в частных отношениях, как и публичных" 2.

  И в такой  характеристике может быть обнаружено не только отражение одной из особенностей раннебуржуазного просветительского мышления3, но и предположение о том, что корни права находятся в органике человека, в его, если угодно, био-социальной природе.

Итак, право, по Канту, - это нечто неотвратимое, неизбежное для человека - то, чего нельзя избежать. И у человека есть соответствующие моральные задатки, т.е. нечто исходное, что обусловливает непосредственное (именно - непосредственное!) уважение к праву.

Если справедливо  мнение о том, что в философских размышлениях  Канта нашло место предположение о глубоких био-социальных корнях права (принципиально  важных для обоснования высокого места права в жизни общества, его "органичности" для людей), то  можно еще в одном пункте увидеть современность кантовской  правовой теории.

Именно сейчас, в наше время все более утверждаются в научном мире данные о био-социальных предпосылках поведения людей. По сведениям  этологии (науки - как уже упоминалось - о поведении, нравах животных в естественных условиях) в человеке заложены не только биологические программы, предопределяющие  возможность его антисоциального поведения, но и "другие инстинктивные     программы, также заложенные в человеке: желание быть свободным, потребность иметь собственность (включая землю, дом, семью), запрет убивать, грабить, отнимать, притеснять слабых"4 .

Думается есть весомые основания полагать, что органическая потребность и в этом отношении био-социальное ощущение права, стойкое природное уважение к нему таится в самых глубоких био-социальных корнях людей, и по своей силе и значимости не менее органично, чем чувство своей собственности и  стремление к свободе. Ведь ощущение  особью "своего" места в био-социальной  иерархической организации сообщества животных, "своей" монополии на самку или на "своих" детенышей, "своей" роли в совместной охоте и возможности на получение доли в добыче, - это все - ничто иное, как первичные зачатки того, что позже на языке людей получило имя "право". Да и вообще "своя собственность" и "свобода", к которой у животных (возможно, по мере становления рассудка, первичных элементов разума) возникает неодолимое стремление, это тоже в определенных своих сторонах раскрывается как "право", во всяком случае - первичные зачатки, предпосылки к нему.

И вот какой момент представляется здесь существенно  важным. Если верно предположение о том, что глубокие природные предпосылки права кроются в  этой самой первичной "свободе", проявляющейся на                      био-социальном уровне (или, быть может, даже в "сверхчувственном мире"), то надо видеть, что уже на таком, уходящим в глубины природной жизни уровне  предпосылки права разветвляются в двух плоскостях. Это:

во-первых (что имеет в мире "социальных животных" доминирующее значение), - "свобода" и соответствующие "права" особей-звеньев иерархической организации - верховного иерарха (вожака стаи), избранных им самок, "приближенных", и дальше - вниз по иерархической лестнице;

во-вторых, (что  в мире "социальных животных" может быть обозначено всего лишь как намечающаяся возможность), - "свобода" каждой особи   организованного сообщества, допустим. - "право" на равное получение какой-то части добычи  совместной охоты или добытых сообществом природных плодов.

Возможно, именно тут, в разветвляющихся био-социальных предпосылках права, кроются истоки органически разного построения правовой материи, которые затем проявились в публичном и частном праве, и которые по различному повлияли на возникновение и развитие права, его  типов и семей, на характер, направления  и перспективы правового прогресса.

4. Об отношении позитивного права к категориям "по ту сторону" представлений о природе. Обоснование права  "через природу" (т.е. в качестве проявления его закономерностей  и необходимого звена ее "замысла" -  предпосылки соответствующих социальных образований), при всей - надо полагать -  строгой логичности такого обоснования, отдает холодом суровости, жесткости, железной причинности, природной неотвратимости, неотделимости от человеческих бед, пороков. И если ограничиться только такой, "природной" плоскостью мирозданческого обоснования права,  то оно, пожалуй, вряд ли могло бы получить высокое признание в жизни людей. В том числе и в отношении своей общей предосновы - естественного права.

Да и само содержание права в разные эпохи и в разных регионах, его подвижность, соответствие или несоответствие известным критериям -  свидетельство того, что здесь "работают" не только природная неотвратимость, причинность.

Добавим сюда -  то, что при рассмотрении логики права было определено в качестве "второго измерения" права, его особенностей как явления духовной жизни, что в немало степени подкреплено нашим возвышенным, порой трепетным отношением к этому  феномену окружающего нас мира.

 Вот почему столь важной представляется иная плоскость рассматриваемой проблемы, когда сообразно кантовской антитезы природы и свободы следует обратиться к категориям "по ту сторону" представлений о природе, которые находят свое выражение в духовном мире человека, его внутренней  свободе1.

Именно здесь, в этой, заприродной плоскости, право и может получить высокой мирозданческий статус, объясняющий возможность и оправданность  его характеристики в качестве высшего  начала в нашей людской жизни.

Как уже отмечалось, в духовном мире человека, сутью и стержнем которого является  разум,   немало слоев и сторон, также идущих от природы, чувственного восприятия действительности, "задатков животности человека как живого существа". И это, наряду со всем природно необходимым, чувственно  приятным или патологически неотвратимом, может при известных условиях  стать также и источником пороков человека, негативных сторон его духовного мира - того, что Кант называл "пороками окультуренного разума"

Но есть в духовном мире человека грани, относящиеся к началам "по ту сторону" категорий природы, за пределами непосредственно  чувственного  восприятия.   Кант,      который по словам М. Мамардашвили "выявляет вневременной, то есть независимый от смены состояний, от прогресса, от знания, внемыслительный характер самой бытийной основы человеческого существования"1, и связывал с такого рода началами трансцендентальные идеи чистого разума:  произвола свободы, бессмертия, Бога. Они, надо полагать, суть те же начала, которые определяют и "замысел" природы (они, и об этом  упоминалось, могут быть сопряжены с "Богом", "информационным полем", иными однопорядковыми категориями), но которые тут проявляются непосредственно, прямо в духовном мире человека.

Следует согласиться с высказанным в литературе мнением о том, что на первое место среди указанных категорий, находящихся "по ту строну" представлений о природе в самих глубинах духовного мира человека, относится свобода человека. Свобода, как это ни странно прозвучит, в смысле своеобразно понимаемого произвола, т.е. свободы выбора, свободы воли, или - способности ставить любые цели перед свободой человека2. Именно в таком ключе понимал Кант понятие произвола, когда в одном из определений права пишет: ", право - это совокупность условий, при которых произвол одного (лица) совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы". Или - при определении личного  права: "владение произволом другого как способность по законам природы определять этот произвол моим произволом к тому или иному действию"1.Примем во внимание  это кантовское понимание свободы - свободы в смысле свободного произвола Оно резко  и это тоже нужно принять  во внимание - отличается от иного и  к тому же широко распространенной  и далее используемой в этой книге трактовки "произвола" в негативном значении, произвола  как беспредельного усмотрения, не связанного ничем анархического своеволия): свобода в смысле произвола - трактовки, которая также представляется весьма важной при рассмотрении правовых вопросов.

 Сначала вновь - положение, которое является крайне существенным, ключевым для всего последующего изложения.

Это предельно четкое различение свободы  во внешних отношениях людей и свободы  человека  в его духовном мире.

Отмечая основные черты права (поскольку его понятие "относится к соответствующей этому праву обязательности"), Кант в  качестве первой из таких черт отмечает, что право  "касается лишь внешних, и притом практических, отношений между лицами, поскольку их поступки как действия могут иметь (непосредственное или опосредованное) влияние друг на друга"2. Право с этой точки зрения охватывает свободу (произвол в указанном выше своеобразном кантовском значении) людей именно в области внешних отношений.

Итак, перед нами в высшей степени существенное положение, которое постоянно нужно иметь в виду при рассмотрении всех правовых вопросов, - территорией права является область внешних отношений, свобода  в действиях людей, которые могут иметь влияние друга на друга.

А духовный  мир человека? Его свобода  в этой области? Здесь уже  - царство нравственного закона, который свободная моральная воля сама себе создает или добровольно принимает. Т.И. Ойзерман, сославшись на слова Канта о воле, подчиненной законам ("свободная воля и воля, подчиненная законам, это одно и то же"1),  поясняет: "разумеется, здесь имеются в вид законы нравственности: лишь подчинение этим законам совместимо с действительной свободной волей"2.  При этом по словам Канта " нельзя отрицать, что значение нравственного закона до такой  степени обширно, что он имеет силу не только для людей, но и для всех разумных существ вообще"3.

Кончено, мораль  также касается   внешних поступков, внешней свободы человека. Но в основном все же - в той степени, в какой во внешних действиях проявляется мораль человека, доминирование в его поведение моральных принципов и идеалов. С этих позиций  собственной, исконной территорией морали является внутренний мир человека, его свобода  во внутренней духовной жизни4. Именно здесь формируется нравственная личность и именно здесь способность воспринимать уважение к моральным принципам и идеалам  выступает в качестве само по себе достаточного мотива  поведения человека, а в этой связи - нравственных максим, императивов и личной ответственности человека. Словом, как раз в данной области  реализуется  стремление Канта возвысить "человека над сами собой (как частью чувственного постигаемого мира)"5.

Два обстоятельства при этом достойны особого внимания.

Первое. Моральные принципы и идеалы во внутреннем мире человека приобретают  категорический характер. Вовсе не случайно поэтому Кант при характеристике морали довольно часто использовал термин "закон" и  даже "законодательство". Это, в частности, следует иметь в виду, когда речь идет о широко известном и часто используемом кантовском положении о том, что все "видели, что человек своим долгом привязан к  законам, но не догадывались, что он подчинен только своему собственному и  однако же всеобщему законодательству  и что он обязан действовать, только  сообразуясь со своей собственной волей, всеобщезаконодательной, однако, согласно цели природы"1. Надо заметить, что подчас этому положению неосновательно придается весьма широкое значение (распространяется и на "законодательство" в строгом юридическом значении), т.е.  без учета его "территориальной" относимости только к духовному миру человека.

Второе. В связи с тем, что многогранность духовного мира человека, выражается   и в разнородности его моральных принципов и идеалов, представляется принципиально важным особо выделить те из них, которые относятся к глубоким ("трансцендентным", внечувственным) началам, высшим духовным идеалам, к  свободе  "по ту сторону" представлений о природе. Философская позиция Канта по этому вопросу предстает во всей своей исключительной важности.

Верно, конечно, что "если мы посмотрим рассуждения Канта о том, что первично в человеке, зло или добро, считать ли человеческое существо по природе добрым или злым, то увидите, что Кант проходит по краю пропасти этой неразрешимой проблемы"23. Но эта проблема, действительно, неразрешима или даже, быть может, разрешима в пользу зла, если брать духовный мир  человека в полном виде, во всей  его многогранности, когда основные его пласты непосредственно обусловлены природными ("биологическими") факторами, сугубо чувственными восприятиями окружающей действительности.

Но в  плоскости трансцендентных  (внечувственных) начал - начал чистого разума  в духовном мире человека на первое  выступают такие духовные начала, как добро и совесть, а также, понятно, сокровенная светлая суть разума.  Точно сказано: "Человек, поскольку он не только эмпирический индивидуум, но и трансцендентальный субъект, не подвержен необходимости и, следовательно, свободен. И лишь в этом качестве, т.е. в своей трансцендентальности, человек выступает как разумное, разумно действующее, нравственное, свободное существо"1

Мы в нашем постсоветском отечестве, оглушенные "диалектическим материализмом", так до сих пор и не поняли, что без учета глубоких духовных основ нашей жизни, находящихся "по ту сторону" представлений о  природе, ни о какой действительной свободе личности, свободе воли, прав человека, ответственности и личной вине не может быть и речи. И если уж искать высокий, истинно человеческий смысл в религии, то его нужно видеть не ритуальных церемониях и мифах, а в глубоких трансцендентных началах нашего духовного мира, понять которые, возможно, является самой трудной и самой великой задачей философии. Впрочем в то же время нужно не упускать из поля зрения и негативные стороны средневековых  ортодоксально религиозных восприятий и трактовок "добра"  и "совести", которые выступали в качестве основы патерналистского сознания и образа жизни.

А теперь вопрос: насколько  все же кратко изложенные положения о глубоких духовных, моральных основах духовного мира человека (тем более  - положения, несомненно, спорные, в любом случае требующие осмысления, отработки, не для  всех приемлемые вообще) имеют значение для  понимания права, в том числе - для понимания права в современную эпоху? Ведь - что ни говори -  удел (территория) права - это область внешних отношений, внешней свободы людей, которая по большей части опосредованно связана с моральной жизнью человека.

Прежде всего - гипотеза. Допустимо предположить, что логика мысли по  проблеме глубоких предпосылках права может пойти дальше признания его известных био-социальных корней. Ведь свобода человека ("величайшая свобода"), конечно же, - не только  необходимое звено восходящего развития человеческого  рода. Свобода и сама по себе самодостаточная великая ценность, уходящая в область трансцендентного порядка, т.е. за пределы суровой прагматики, опыта, чувственного восприятия, словом, в область "сверхчувственного мира". Но признание этого одновременно означает - пусть пока по статусу гипотезы, что и право по своей глубинной сути может быть отнесена  не только к глубинно природным явлениям, но и к категориям трансцендентного характера. Впрочем этот вопрос требует особой и тщательной научной проработки

В данной же работе - всего лишь некая заявка и намек ответа на поставленный выше вопрос - соображение вот какого порядка.

В статье Т.И. Ойзермана, посвященной кантовским идеям о метафизике свободы, обращено внимание на то, что  "отправным пунктом" философии права в кантовском понимании истории человечества является "противопоставление свободной моральной воли, согласующейся с нравственным законом, т.е. с законом, который, который она сама создает (или добровольно принимает), и беззаконной, чуждой нравственной мотивации внешней свободы . . "1. Верное, основательное  соображение. К этому надо бы добавить, пожалуй,  лишь то, что  "беззаконность" внешней свободы (по критериям нравственных законов) или "чуждость" ее к ним по своей мотивации  требует  по логике истории человечества того, чтобы в жизнь общества вступили положительные законы, или -  внешнее, т.е. позитивное право, обладающее мощной социальной силой.

И вот здесь, отмечая качественное различие исторической (мирозданческой) миссии  права в плоскости "замысла" природы и в связи с духовным миром человека, надо вместе с тем видеть, что обе эти плоскости находятся в глубокой внутренней связи.  И эта связь не сводится к одному лишь традиционно понимаемому  взаимовлиянию права и морали (чисто внешним и не всегда корректным характеристикам), и даже -  к более основательной стороне их функционирования - к  их взаимодополнительности ( философски глубокой и плодотворной характеристике).

Самое существенное, что в немалой степени определяет место и  назначение права в жизни и судьбе человеческого рода - в том, что позитивное  право  способно дать опору для возвращения людям, притом - в области внешней свободы,  на "земле", в нашем грешном  мире, где теряется нравственная мотивация поступков - тем не менее дает опору для возвращения и сюда нравственных законов, обогащенных разумом1. Возвращения, надо обратить внимание, не в развернутом, содержательном виде, а в виде опоры в жестком мире внешних отношений, но все же хотя бы таким путем открывает путь к такому возвращению. Возможно именно тут, в данной стороне взаимосвязи морали и права, могут быть найдены наиболее глубокие основания естественного права и отсюда - те  существенные стороны миссии позитивного права в обществе, которые относятся к действительной свободе человека2. Причем - уже при таком восприятии и понимании "добра" и "совести", когда они - в поле действия позитивного права - уже не являются основой патерналистского отношения к людям и их образа жизни.

                                                           3

              ЕСТЕСТВЕННОЕ   ПРАВО  И   СОВРЕМЕННОСТЬ                              

1.  Естественное право и судьба позитивного права. Развитие  позитивного  права и философских представлений о нем  решающим образом определяется развитием цивилизации, переходом - как будет показано в следующей главе   - переходом  человечества от   традиционных к либеральным цивилизациям, демократическим переустройством общества.

И вот  здесь  следует сказать   о том, что в отношении позитивного   права   такая смена вех в цивилизационном развитии общества, переход от  эпохи запретительно-предписывающего права к эпохе дозволительного права  [2.4.4.], обосновывалась как раз началами естественного права - в том его качестве в котором она на основе возрожденческой культуры раскрылось в условиях Просвещения.

2. Естественное  право и основополагающие процессы и категории современного права. В данном месте - с тем, чтобы не нарушить логику изложения и не забегать далеко вперед при рассмотрении философско-правовой проблематики, необходимо вместе с тем:

во-первых, со всей определенностью зафиксировать то обстоятельство, что  именно естественное право сыграло решающую роль в становлении право новой эпохи - дозволительного права, стала основой решающих процессов в его становлении, которые будут рассмотрены в следующей главе  - революций в праве [3.3.1.]:

во-вторых, естественное право в современном его виде  стало через категории неотъемлемых прав человека самой сутью права, отвечающего требованиям либеральной цивилизации, -  права  человека [3.5.1-5].

Подробное рассмотрение  указанных процессов и категорий - впереди.

А сейчас  - замечания И.А. Покровского, которые хотя и относятся к далекому от нас времени - к  Х1Х  веку, но, кажется,  вполне применимы и к настоящей поре, когда после семидесятилетнего  коммунистического господства в России естественное право порой по-прежнему воспринимается в качестве феномена, оставшегося в истории.

И.А. Покровский, отметив, что реакция против естественного права вызвала в Х1Х веке "отрицательное отношение ко всякому философскому элементу в юриспруденции", пишет, что сами требования  жизни  все же потребовали такого рода "элементы" и  в конце Х1Х века - начале    ХХ  начались  .поиски "потерянной  идеи права", "правильного права". И "эти поиски . . привели не к чему иному, как к возрождению того, что казалось похороненным навсегда - к     в о з р о ж д е н и ю     е с т е е с т в е н н о г о        п р а ва"1. А вслед за тем, и именно после  возрождения естественного права "дух исканий снова повеял в юриспруденции, Она почувствовала всю свою слепоту и беспомощность без "великих идей" и "истин ". . ."2.

                                       Глава   третья

                        ДВА   ПОЛЮСА

                                                   1

ГУМАНИСТИЧЕСКОЕ  ПРАВО: ИДЕИ, ЦЕННОСТИ, 

                     РЕАЛЬНОСТИ

1. Предварительное замечание - о некоторых сторонах и критериях  развития права. Естественное право на всех этапах становления и развития человеческой цивилизации остается  неизменной, активной, "тревожащей" предосновой позитивного права.

Вместе с тем  развитие позитивного права в разные эпохи, в различных регионах и странах вплетается в общий исторический процесс, в глобальное и регионально своеобразное движение цивилизации, в котором через хаос, поистине броуновский  поток человеческих поступков и страстей все же пробивает себе дорогу "замысел" природы, все более заметным и определяющим становится в жизни людей сила разума, гуманитарных ценностей.

 Да и само естественное право, выражая  поначалу в основном рутинные требования жизнедеятельности (требования "старшинства", "очередности", "око за око"), мало-помалу через мифы, религиозные образы, этические постулаты неизменно двигалось и продолжает двигаться к требованиям разума в его высоком значении и отсюда - к свободе человека как разумного существа, высшего творения природы,  Вселенной.

И вот тут представляется важным обратить внимание на то, что развитие права имеет довольно четкий  объективный критерий, заключающийся  даже не столько в том, какие материальные и духовные ценности оно выражает и опосредствует (при всей важности этой стороны юридического регулирования), сколько в том месте, которое занимает позитивное право в системе регуляторов внешних практических  отношений - средства решении  "по праву" возникающих на их  основе жизненных ситуаций.

Коренной вопрос здесь - какой социальный регулятор  - обычаи, мораль,  закон, религиозные догматы, иные идеологические постулаты - имеет в общей системе социального регулирования внешних, практических  отношений доминирующее положение? Реализуется ли - как это определила сама логика истории  [2..2.4.],  тенденция, в соответствии с которой доминантой  в социальной жизни все более становится право? Причем - так, что в ответ на требования развивающейся цивилизации раскрывается и логика самого права, заложенные в нем потенции?

При рассмотрении  сложных процессов становления и развития философии права пусть этот объективный критерий будет постоянно в поле нашего зрения.

2. Переход к либеральным цивилизациям, демократическое переустройство  общества  и философия права. Теперь - самый знаменательный факт, который предопределил в соответствии с требованиями цивилизации развитие права и философского его осмысления.

Этот факт относится к современному времени, открытой эпохой Просвещения, и состоит в том, что стержнем, духовно-интеллектуальным нервом правового прогресса, происходящего в человеческом обществе с ХУШ - ХХ    веков,  стала       философия       г у м а н и с т и ч е с к о г о   права.

Предпосылки этого доминирующего направления развития философско-правовой мысли возникли еще в античности и в христианстве (в других однопорядковых  по общечеловеческим ценностям религиях). Но   как  особая, самостоятельная и высокозначимая область знаний  философия гуманистического права  является  одним из значительных духовно-интеллектуальных выражений  самого крупного, поистине великого  в истории человечества перелома - перехода от традиционных к либеральным цивилизациям, европейского Возрождения и его кульминации - эпохи Просвещения, формирования свободной рыночно-конкурентной  экономики и связанного со всеми этими процессами   демократического переустройства человеческого общества.

Решающая основа  указанных глобальных процессов   - переход от традиционных к либеральным, персоноцентристским цивилизациям1, который,  по утверждению     А.С. Ахаезера, представляет собой общую, глобальную, всеисторическую  закономерность развития  цивилизаций, - процесс "исключительной трудности", в ходе которого каждый народ открывает "какую-то тайну человеческой истории, расплачиваясь за это громадными жертвами, а порой  и гибелью"2.

Непосредственной предпосылкой формирования гуманистической философии права,  стало демократическое переустройство общества, которое в своем исторически-первичном виде реализовалось в конце ХУШ века   в североамериканской демократической государственности и в конституционно-правовых  принципах  Французской  буржуазной революции.

Оба, только что упомянутые исторические свершения, выражающие переход к либеральным цивилизациям на основе возрожденческой  культуры,  представляют собой две, связанные между собой стороны начавшегося процесса утверждения в обществе важнейшего элемента либеральных цивилизаций  -  демократии, глубоких демократических начал в жизни общества. 

Если становление демократических правовых начал и парламентаризма в Великобритании, заложенных Великой хартией вольностей (1215 год),  создали предпосылки общего демократического  переустройства3, то оба указанных исторических свершения стали первыми шагами демократии в новых исторических условиях, ее государственно-правовыми реальностями. Первое (формирование североамериканской демократической государственности)  реализовалось в Конституции США 1787 года, скрупулезно, буква-в-букву воплотившей идею разделения властей в трактовке Ш. Монтескье, и лишь позже, в поправках, образовавших особый "билль", закрепившей ранее продекларированные права и свободы человека. Второе (обретение принципами свободы непосредственно  конституционно-правового значения) реализовалось  в Декларации прав человека 1789 года и во Французской  Конституции 1791 года,   возвысивших права человека, другие правовые начала свободы до высокого конституционно-правового  уровня.

Обратимся теперь к  центральному звену, которое определило содержание, смысл и значение  философии гуманистического права. Оно основано  непосредственно на  возрожденческой культуре, ценностях эпохи Просвещения.

3. Центральное звено. О философских взглядах Иммануила Канта.  Временем формирования  философии права как закономерного итога развития философской мысли и правоведения  стала философско-политическая вершина и кульминация возрожденческой культуры - эпоха Просвещения. Соответственно этому и философское кредо Просвещения, его мирозданческий  смысл - Свобода - выступили в качестве самой сути, центрального звена философского обоснования права.

Причем,  свобода не в усложненных, умозрительных характеристиках (таких как "познанная  необходимость"), а в реальном,  как этого требовала эпоха , в строгом, общепринятом понимании, согласующемся со здравым смыслом и простым человеческом опытом. То есть  как способность или возможность  выбора по своему самостоятельному усмотрению, поступать сообразно своей воле и своему интересу, а не по воле и интересу "другого", тем более -  внешней властной силы,  политической, государственной власти, хотя бы в них и присутствовала "познанная необходимость".

Но если исходный пункт в понимании свободы  общезначим,  то дальше, вслед за общезначимым пунктом, в понимании свободы можно видеть широчайший спектр - от "произвола просвещенного правителя" и бескрайней вольницы толпы  до "свободного часа" военнослужащего и минут свободной любви  раба и рабыни.

Именно поэтому столь важна философская характеристика свободы, которая опираясь на общезначимое ее понимание, наполнила бы эту категорию глубоким человеческим смыслом. Тем смыслом, которому принадлежит ключевая роль в философии права.

Обращаясь к тем определениям свободы, которые (на основе  культуры Возрождения и прежде всего - эпохи Просвещения) провозгласили великие просветители - Ф.М. Вольтер, Ш. Монтескье, Д. Локк, выработаны философской мыслью и образуют  важнейшие характеристики  самой мировоззренческой основы философии права,  хотелось бы привлечь внимание к тем  сторонам воззрений великих мыслителей, философов-классиков на право1, которые (при всем  обилии литературных комментариев на этот счет ) ,  на мой взгляд, не  всегда получают должную оценку и даже точную констатацию. При этом из идей философов-классиков  - таких, как Кант, Гегель, Шеллинг, Фихте - представляется  важным сообразно философским основам  данной работы выделить первое из названных имен - Канта2 .

Почему Канта? И почему - как уже отмечалось [3.1.2.] ранее - философские взгляды этого мыслителя, вместе со взглядами русского правоведа И.А. Покровского, образуют важнейшие, определяющие стороны философской основы  настоящей работы в целом?

При ответа на эти вопросы необходимо для начала заметить, что именно   "Кант оказался первым из немецких мыслителей, который определил право не просто через понятие юридической свободы, но через понятие свободы именно в философском смысле"1.А это в свою очередь находит свое объяснение по крайней мере в двух причинах.

Во-первых, в основательности философских взглядах этого родоначальника немецкой  классической философии, явившихся основой философской революции, свершившейся на пороге и в начале Х1Х века и представлявший в области философских знаний  своего рода  "коперниковский переворот". И автор этих строк попытался такое основательное значение кантовских взглядов, по своей глубокой сути не превзойденных и с хранивших свою основательную значимость до настоящего времени, продемонстрировать при освещении естественного права, в понимании его глубинных основ[3. 2.2.].

Во-вторых, глубина и ценность философских взглядов Канта на право обусловлена и тем, что его творчество выпало на  период самого крупного  качественного перелома в истории человечества, когда  историческая ситуация "взорвалась" и начался  реальный и уже необратимый переход от традиционных к либеральным  цивилизациям, - переход, ознаменованный    глобальным  революционизирующим  влиянием на духовную и социальную жизнь людей французской революции2. В противовес с получившим широкое хождение, особенно в обстановке господства марксистской идеологии,  изречению  Маркса о  том, что философию Канта можно считать "немецкой теорией французской революции" (Соч. Т.1. С. 88), концепция Канта должна  ставиться в соответствие  вовсе не с немецкой, а  с эпохальной, общеевропейской политической тенденцией3. С учетом ранее изложенных соображений есть основание сказать определеннее:  учение Канта, в том числе его взгляды на право, на политическое и правовое устройство общества, вполне могут претендовать на то, чтобы они были признаны основополагающими идеями, заложившими философские основы  либеральных  цивилизаций, притом - заложившими эти  основы в эпоху которых после французской революции реально вступило человечество1. Кант территориально отдаленный от французской революции в европейском пространстве, в своем легендарном "кенигсбергском затворничестве"2 сумел осмыслить впечатляющие последствия революции на основе своего критического метода, "чистых категорий", позволивших обрисовать картину мира, в том числе и по правовой проблематике, в соответствии с просвещенческим мировоззрением  в идеальном, истинно-человеческом  виде3. И именно это - как ни парадоксально - и сделало взгляды Канта по правовым вопросам остро актуальными в нынешнее время кануна  третьего тысячелетия, - время, когда развитие либеральных цивилизаций потребовало  нового осмысления и практической реализации высоких идеальных представлений о праве - праве человека.

Наряду с обоснованием свободы как  феномена "природы", сразу же обратим внимание на главный пункт в такого рода определениях, основанных на философии Канта и по ряду характеристик уже рассмотренных в предшествующей главе. Это - понимание  свободы как  основополагающего элемента  бытия      к а ж д о г о    о т д е л ь н о г о    ч е л о в е к а, источника его творчества и инициативы, перевода его деятельности в созидательную активность. А отсюда, как  мы видели, - и  определение свободы как источника восходящего развития человечества.

Такой подход к свободе продолжен и Гегелем. И самое существенное здесь заключается  в том, что по Гегелю  право относится к  объективному духу - форме реальности, к "порожденному духом миру, в  котором свобода  имеет место как наличная необходимость"1. Добавим сюда  и то, что  именно Гегель выделил мысль  Канта о том, что "прирожденное право только одно-единственное : свобода ... - единственное первоначальное право, присущее каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду"2. "Прирожденное" - значит, данное самой природой. И Гегель говорит: "Такое понимание свободы "большой шаг вперед", ибо свобода - это "высочайшая вершина, которой ни на что не  приходится глядеть снизу вверх, так что человек не признает никакого авторитета, и ничто, в чем не уважается его свобода, его не обязывает"3.

Итак, продолжая мысли, изложенные ранее, следует сказать с предельной определенностью и жесткостью - свобода вовсе не результат интеллектуального сочинительства, праздного вольнодумства; она действительно "дана" людям самой природой, она, если угодно, - "божий дар", вселенское откровение, одно из самых высоких проявлений человеческого естества, сути того уникального, что характерно для человека как высшего создания Вселенной. И в этой связи - именно она, свобода, - особенно в условиях утверждения либеральных цивилизаций -  выражает смысл человеческой жизни, ее предназначение, самое значительное, что может и должно дать людям действительное счастье, жизненное  удовлетворение.

Почему? Ответ на этот вопрос  в высшей степени прост. Потому что человек, который неизменно остается  существом биологического порядка (единицей из "зоологического мира", частичкой организованных сообществ живых организмов), одарен самым поразительным  и великим  из того, что способна породить природа, - р а з у м о м. Разумом, с которым как раз и сопряжен "замысел" природы.

А разум по своей сути  и  е с т ь   с в о б о д а; свобода - его, разума,  неотъемлемый и, если угодно, само собой разумеющиеся проявление и   атрибут. Разум, поскольку он не является одним лишь инструментом одновариантных биологических импульсов и страстей, "зовом" подсознания, поскольку он  не замкнут всецело на них, как раз и представляет собой способность собственного выбора. И значит  - способность выйти за пределы жестких, императивных, непререкаемых  природных порядков и зависимостей, принимать решения по своему усмотрению, руководствуясь идеальными представлениями, принципами, началами, в том числе - к счастью, высокими  духовными идеалами, относящихся к основополагающим моральным ценностям внутреннего духовного мира человека (тех, которые  могут быть определены при помощи категорий "по ту сторону" представлений  о природе).

И  еще - одно соображение. Ведь разум в только что обрисованных характеристиках (в основном по механизмам перевода свободы в активность, в творческую созидательную деятельность человека)  - источник не только радостного, светлого и возвышенного  в жизни людей, но и  по  теневым сторонам разума, особенно в случаях его прямой подчиненности биологическим импульсам и страстям, "зовам" подсознания, - источник того, что находится на самой грани негативного в  нашей жизни, а подчас и прямо равнозначно злу и бесовщине, -   произволу, своеволию, бесчинствам и насилию. Всему тому, что выражается в "полном антагонизме" - столь неотвратимо конструктивного в условиях свободного общества и одновременно - страшного и гибельного.

Потому-то (и именно тут раскрывается величие кантовской мысли) "сам" разум ввиду указанной, и тоже - вселенской, опасности не может не упорядочить себя, не может не породить  такую, истинно человеческую свободу, которая находит свое выражение в  институте своего строгого и точного "определения границ" и "обеспечения". То есть - в праве. 

4. Свобода и право. Из  кратко изложенных философских соображений вытекает одно из решающих теоретических положений, имеющее первостепенное значение для понимания правовых вопросов, - возможно,  вообще одно из наиболее существенных в философии права. Именно право по своей исходной сути представляет собой образование  из жизни людей, которое  логически и исторически предназначено быть институтом, призванным   реализовать свободу - свободу каждого человека, придавать  ей определенность и обеспеченность, а отсюда -  человеческое  содержание, истинно человеческую ценность.

Именно позитивное право оказывается  тем нормативно-ценностным регулятором, свойства которого  прямо (точка в точку) отвечают  социальным потребностям, вытекающим из необходимости раскрыть созидательный, творческий потенциал свободы и одновременно - устранить негативные стороны "полного антагонизма". Более того, заложенные в праве потенции, характерная для него логика (логика права) раскрывается, как показывает подробный анализ [2.6.4.], в том, что сложные юридические конструкции, типы и механизмы регулирования "ведут" к обеспечению тех идеалов и ценностей, которые соответствуют идеалам и ценностям либеральных цивилизаций. Припомним при этом подробно рассмотренные при освещении логики права положения о том, что решающее правовое начало цивилизации -  дозволение (в отличие от позитивных обязываний и запретов) вообще  находит реальную жизнь и фактическую реализацию именно в позитивном праве, в системе весьма сложных юридических средств и механизмов.

Вот здесь-то и раскрывается определяющая роль позитивного права в  социальной жизни. Определяющая роль - не в смысле ущемления, ущербности свободы, а в смысле самого ее реального бытия, придания ей необходимого качества, при которой простор для человеческой активности согласуется с разумом, духовными ценностями и - что не менее важно - с активностью всех других людей, всего человеческого сообщества. Тем более, что также по "природной предопределенности" право воплощает и начала строгой организованности, иерархической соподчиненности людей.

Все это  - свидетельства того, что  праву (притом  сообразно самой его логике) уготована роль верховного, высшего регулятора в обществе, что в соответствии с требованиями  социальной жизни, на известной стадии развитии цивилизации ему,  неизбежно должен  восторжествовать принцип верховенства права, его безусловно доминирующая роль в области внешних практических отношений людей, его монополия при рассмотрений ситуаций, требующих решений "по праву".

Слов нет, юридическая система, существующая в обществе, регулирует всю сумму  складывающихся в нем  общественных отношений во всем их многообразии, исторической и ситуационной специфике.

При этом, вполне понятно, в юридических установлениях и практике их применения находят выражение разнообразные основания и условия жизнедеятельности данного сообщества, прежде всего - экономические, хозяйственные (что стало доминирующим постулатом марксистской коммунистической доктрины, придавшей всепоглощающую значимость воздействию на право "экономического базиса"). Велико и прямое персональное или узкогрупповое воздействие на право людей, делающее юридическую систему инструментом власти, средством решения идеологических задач.

Но при всем при том, не упуская из поля зрения ни один из экономических, политических, этнических и иных факторов, воздействующих на позитивное право, учитывая при этом значительную зависимость юридических установлений и практики их применения  от произвола власти, диктата идеологии, личностно-группового произвола, принимая во внимание все это, следует  всё же при истолковании феномена права исходить в первую очередь  из философского его видения. Из того  исторического (в известном смысле - мирозданческого) предназначения права, которое состоит в конечном итоге в утверждении в жизни людей свободы каждого человека в ее глубоком, истинно человеческом смысле и  значимости.

Приведенные определения свободы, построенные на воззрениях Канта, могут быть дополнены суждениями других великих мыслителей.

Здесь, на мой взгляд, прежде всего следует сказать о взглядах по рассматриваемому вопросу Шеллинга.  И  в них,  во взглядах Шеллинга,  есть ключевой пункт, который нельзя упускать из поля зрения. Если позитивное право через свое предназначение  "определять и обеспечивать" становится необходимым для свободы, дающий простор "полному антагонизму", то оно не может быть случайным, неустойчивым и зыбким, не преграждающим произвол эгоистических влечений и не зависящим от  какой-либо иной объективной необходимости. Вот что пишет на этот счет  Шеллинг: "Для самой свободы необходима предпосылка, что человек, будучи в своем действовании свободен, в конечном результате своих действий зависит от необходимости, которая стоит над ним и сама направляет игру его свободы. . . Посредством моего свободного действования для меня должно возникнуть также нечто объективное, вторая природа, правовое устройство"1.

Эти мысли философа о "второй природе", характеризующие назначение права в отношении свободы,  весьма существенны для понимания того, что "определению границ"   и "обеспечение" свободы не сводится к одному лишь установлению для нее ограничений (как подчас комментируются соответствующие слова И. Канта) - оно состоит в том, что должно быть надлежащее правовое   устройство   общества, и это правовое устройство (позитивное право), определяющее и обеспечивающее свободу, должно существовать   как  "вторая  природа", стало быть, как твердая объективная реальность,   и в таком качестве, наряду со всем другим, направлять   и г р у         с в о б о д  ы   человека.

С конца ХУШ - первых десятилетий Х1Х века начался относительно долгий, многоступенчатый, порой мучительный процесс обретения  складывающейся  философией права  необходимых для нее материалов с "юридической стороны", накопления в реальной действительности правовых данных, объективно, в силу логики жизни адекватных существу указанных философских разработок. 

Здесь уместно напомнить ту принципиально существенную черту философии права как науки, утверждающейся в области правоведения, в соответствии с которой ее исходные  философские идеи находятся в единстве и во взаимодействии с развитием "самого" права. И кстати, изложенные, весьма существенные философские положения, связанные с философски-утонченным пониманием свободы, вовсе не предопределили еще то, в общем закономерное (но зависимое от правового материала) их развитие, которое привело в конечном итоге  к формированию философии права в ее современном виде,       т. е.   в виде   философии гуманистического права.

Еще одной предпосылкой сложного процесса формирования  философии  гуманистического права стал переломный, глобальный  переворот в правовой культуре, осмысленный в российской юридической литературе последнего времени, - переход от социо(системно-)центристской к персоноцентристской правовой культуре1, выводы о  которой  по философской и правовой проблематике стала предвестниками и, пожалуй, в чем-то опережающими положениями в отношении взглядов об утверждении в современном мире либеральных цивилизаций.

5. Персоналистические  философские   взгляды. Возрождение  и его кульминация - Просвещение, разработки философов-классиков, прежде всего - Канта, заложили исходные основы такой социальной и правовой культуры, которая поставила в центр общественной жизни и прежде всего в центр мира юридических явлений  отдельного, автономного человека - персону.

Но - заложили именно "основы", далеко не всегда и не во всем утверждавшиеся в научном и общественном мнении, в жизненной практике, тем более - реальной правовой жизни . Даже основательные, опередившие время выводы Фихте о свободе и правах людей2 - потому, наверное, и  не оказались в единении с развитием правовых реалий,  не изменили господствующего в то время  общего, по своей основе социоцентристского видения явлений правовой действительности. Потребовалось почти столетие, прежде чем  были предприняты научные разработки, с необходимой  понятийной строгостью обозначившие новый высокий  статус личности (персоны).

Выдающуюся роль в таких разработках сыграла русская  философия. И в первую очередь - замечательный русский философ Н.А.Бердяев. Он писал: "Священно не общество, не государство, не нация, а человек", и добавлял - принцип личности - "принцип высшей ценности, ее независимости от общества и государства, от внешней среды"3 .  

Впрочем - досадно, что именно Н.А.Бердяев, наряду с идеями персонализма, обосновавший,  как никто другой,  божественную природу свободы, имеющей - как мы видели - ближайшее отношение к  праву, придавал остро негативное звучание всему тому, что сопряжено с легализмом   и "законничеством"1 . Тем более, что во взглядах  Н.А. Бердяева есть глубокие суждения об ограниченности демократии в ее упрощенном понимании и о том, что "отвлеченно-демократическая идеология сняла ответственность с личности, с духа человеческого, а потому и лишила личность автономии и неотъемлемых прав"2.

Попутно следует заметить, что эта беда коснулась не только философов, но и других обществоведов, в том числе - как это ни странно - самих правоведов.   Даже   такой     видный       правовед,      как   Б.А. Кистяковский,   говорит  о миссии права  в знаменитых "Вехах" со многими оговорками, как бы извиняясь, относит право к "формальным ценностям", уступающим "нравственному совершенству" и "личной святости"3 , а на будущее  приветствует  соединение права   с социалистическими порядками4 (что в первые же дни Октябрьского переворота 1917 года было опровергнуто  большевиками-ленинцами).

В этом отношении на должной высоте  (опережающей господствующую философскую мысль)  оказались суждения ряда передовых русских правоведов-цивилистов, и прежде всего правоведа-мыслителя,  поставленного автором этих строк рядом с Кантом, - И.А. Покровского. Он, также как и Н.А.Бердяев,  обосновывал идею персонализма, но в отличие от  него, что особо существенно, обосновывал вместе с другими юристами в связи с правом, с пониманием его уникальных достоинств. И.А. Покровский пишет, что основное значение в поиске "верховной идеи", "которая могла бы ориентировать нас в нашей оценке всех отдельных правовых норм", .имеет та раскрытая в литературе антиномия, которую можно        обозначить    как         "противоположность      между          п е р с о н а л и з м о  м      и       т р а н с п е р с о н а л и з м о м"1. А потому, продолжает  И.А. Покровский, "нравственный прогресс может быть только делом индивидуальной свободы, и высшим назначением права может быть лишь создание такого социального порядка, в котором эта творческая свобода находила бы себе наилучшие условия для своего осуществления"2. Более конкретный и яркий вид противоположность между  этими двумя воззрениями, продолжал правовед, "приобретает в известном вопросе между личностью и государством с точки зрения  пределов власти этого последнего"3.

На мой взгляд, упомянутое выше  отношение  к праву как к "легализму", а отсюда и ущербность в понимании философии права, стало в немалой степени продуктом обожествления гегелевских схем и в не меньшей мере - эйфории социализма, точнее - социалистических иллюзий, охватившей  Россию и другие страны в конце Х1Х - начале ХХ века (к счастью, такая эйфория из числа упомянутых русских мыслителей миновала И.А. Покровского, а также ряда других передовых русских правоведов, например, В.Н.Дурденевского). Только кровавый ужас братоубийственной гражданской войны в России, а затем советского тоталитаризма двадцатых-пятидесятых годов, взращенного на насильственно внедряемых социалистических представлениях, привел во второй половине ХХ века к  распаду социалистических иллюзий и верований, к  краху философских основ коммунистической идеологии.

Известную завершенность (на данное время) философских взглядов на свободу как мировоззренческую основу  философии права придала современная теория либерализма (неолиберализма). В контексте  разработок персоналистической философии, получившей вслед за разработками русских мыслителей значительное распространение на Западе1 , идеалы свободы конкретизированно раскрылись в  идее правозаконности - центрального, определяющего - как видно теперь - звена современной либеральной теории, сочетаемого с идеей  человеческой    солидарности (а также гуманистической философии права), да и всей - смею думать - либеральной цивилизации с ее идейной, духовной стороны. По справедливому замечанию Ф. Хайека, "концепция правозаконности сознательно разрабатывалась  лишь в либеральную эпоху и стала одним из ее величайших достижений, послуживших не только щитом свободы, но и отлаженным юридическим механизмом ее реализации"2 .

 

6. В  потоке событий. Революция и право. Развитие философско-правовых взглядов, их огранка, восхождение на новые, более высокие ступени  сопровождалось "своим", развивающимся временем, когда происходило становление, формирование и упрочение свободного гражданского общества, его демократических институтов, права.

Характеризуя же саму механику соединения юридических и философских знаний, нужно постоянно держать в поле зрения то существенное обстоятельство, что право -  по своей основе институт   практического порядка, функционирующий в самой гуще жизни, а правоведение в этой связи  - наука по своей основе прагматическая.

С этих позиций важно видеть и то, что прогремев громким набатом в годы демократических революций, прежде всего - французской3,  идеи свободы не сразу нашли  достаточно полное  и развернутое  выражение в действующем праве стран, вставших на путь демократического развития. И не сразу , надо добавить,  складывающаяся на основе идей свободы система философских взглядов обрела свой достаточно определенный облик, выступила в качестве гуманистической философии.

И в этой связи примечательно то, что История тут же вслед за счастливыми мгновеньями озарения, героики и славных свершений демократических революций (увы, во многом наносных, иллюзорных), преподнесла людям  горькие уроки, продемонстрировав, наряду со всем другим, противоречивость  и глубокую порочность самого феномена "революция".

Пожалуй, самым жестоким уроком для демократии в славное героическое время первых буржуазных революций стало то обстоятельство (весьма существенное  для понимания миссии права), что сами по себе лозунги свободы, даже получившие превосходное воплощение в словесных формулах исторических  документов  - Декларациях, Конституциях и в сентенциях ряда властителей дум той поры - таких, как  Жан-Жак Руссо, -  сами по себе не только не обеспечивают фактическую реализацию свободы на практике, но - и к несчастью - служат каким-то стимулом и чуть ли не  безотказным оправданием,   индульгенцией для   бесчеловечных кровавых  дел,  революционных драм.

Такой драмой  еще в обстановке восторга, вызванного французской революцией, стала страшная якобинская диктатура, показавшая, что лозунги "идеального государства", "власти народа", "свободы и братства", причем сопровождаемые практикой свободных выборов,  могут прикрывать жесточайшее своеволие вождей - вожаков толпы и стихии. И именно эти годы сделали еще более очевидным  тот неумолимый  "социальный закон"  (он, кажется, так и не дошел до ума людей на опыте  предшествующих революционных сломов),  что всякая революция  неотделима от  насилия. Насилия - тем более страшного, что оно, прикрытое героикой и революционным восторгом, благообразными формулами и фанатизмом, глубоко проникает в недра общества  и уже в последующем долго-долго дает о себе  знать.

Революции поэтому,  сколь бы ни были значительны их причины,  объявленные цели и романтически обаятельна революционная героика, всегда жестоко бьют по людям, - нередко прежде всего - по ее верным  сынам и служителям (отсюда и знаменитая формула о том, что революция "пожирает своих  детей").

Судя по всему, кровавая якобинская диктатура в те далекие годы  не  поколебала общего революционного настроя, порожденного революцией, долгое время воспринималась как некоторая  оправданная издержка бурных революционных события, простительная для фанатов-революционеров. Тем более, что в то и в последующее время работал, казалось, чуть ли не единственный институт, будто бы обеспечивающий незыблемость демократии, - свободные выборы. И пожалуй, только в нынешнее время, в ХХ-ХХ1 век, когда идеологи наиболее жестоких в истории человечества  коммунистических режимов открыто называли якобинцев своими прямыми предшественниками, стало ясным, как чудовищный монстр революционного насилия  и террора ворвался в жизнь людей и затаился в ожидании новых жертв и потрясений.

Другой урок того же времени - это наполеоновское правление во Франции тех  лет. И здесь, под обаянием революционных лозунгов и революционной эйфории, в жизнь общества - наряду с рядом позитивных сторон (издание Гражданского кодекса - одна из них) вошли как бы родные сестры бескрайней революционной диктатуры - "революционная война" и "империя".

Мы до настоящего времени еще не осознали с необходимой четкостью  то существенное обстоятельство, что революция - это не что иное, как известным образом облагороженная война, война за власть, осуществляемая теми же средствами, что и война, -  война внутри страны; а война в свою очередь - не что иное, как беспощадное вооруженное насилие, в том числе - неизбежно над невооруженными и непричастными людьми, то есть террор, притом  - широкомасштабный государственный террор. Ибо все обозначенные явления (и революция, и война, и террор) с точки зрения человеческих измерений - одинаковы, однопорядковы. И первое, и второе и третье одинаково построены на насилии, на возможности прямого уничтожения людей, убийства. И первое, и второе, и третье одинаково могут быть отнесены к  внеправовым явлениям - явлениям, находящимся "по ту сторону права", - там, где господствует хаос произвола, беспредел бесчинства и своеволия (оправдываемые при особых переломных исторических обстоятельствах только - так, как может быть оправдана неотвратимая стихия).

 И если ныне  индивидуальный и групповой террор, кажется, получает всеобщее осуждение, то до нашего сознания  никак не доходит тот факт, что другие родные сестры террора, революция и война, также имеют террористическую природу и достойны не менее суровых оценок .

Наполеоновские войны, потрясшие Европу в начале Х1Х века, хотя и проходили под знаком обаяния лозунгов и романтической атмосферы  французской революции, с другой стороны - в какой-то мере легализовали практику захватнических войн и принесли с собой чудовищные жертвы   - в противовес ценностям возрожденческой культуры  реанимировали средневековые стандарты традиционного общества, низвели  жизнь человека до некой "просто потери".

Другая беда, произошедшая вслед за славными революционными свершениями конца ХУШ века,  - это воцарившаяся в годы наполеоновского правления империя. И опять-таки здесь надлежит высказаться по одному из общих вопросов обществоведения. Суть вопроса - в том, что власть, опирающаяся на насилие, легализованное революцией, тем более - в обстановке победоносных революционных войн, неизбежно превращает ее в могущественную авторитарную силу, которая в условиях обширных многонациональных территорий приобретает имперский облик с имперскими тенденциями и атрибутами власти. А отсюда еще одно несчастье - пришествие и воцарение среди населения имперского державного сознания, превращающего людей из гордых граждан, свободных и ответственных личностей,  в безропотных поданных, готовых переносить бесправие и унижение во имя сознания имперского величия, своего превосходства над другими людьми и крох завоеванных богатств.

Если подходить к послереволюционной поре, вылившейся в наполеоновское правление, с более широкими социальными мерками, то отчетливо можно различить те глобальные  негативные процессы, которые может вызвать свобода, рождаемая революцией. Это - гигантское, неконтролируемое усиление власти, ее беспредел и бесчинства,  формирование громадных (имперских) государственных конгломератов, вновь бросающих людей в условия унижения, полурабства, "сладостного бесправия".

Выпущенные "на волю" в условиях свободы - даже при функционировании порядков свободных выборов - демоны власти, идеологических фантомов и  сделали неизбежной во Франции, в других европейских странах череду сменяющих одна другую полос реакции, реставраций, "новых наполеонов", войн, революционных потрясений.

И   еще одно общее соображение на тему революции и насилия. Один из выдвинутых революционной бурей постулатов, поддерживаемых мыслителями эпохи Просвещения, - это постулат о неизбежности насилия в обстановке, когда у народа нет иного способа "свергнуть тирана".

С позиций сегодняшнего дня очевидна упречность и трагическая опасность приведенного постулата. Насилие, даже использованное против тирана,  заряжается импульсом допустимости насилия вообще, возможности его использования во имя каких-то идеалов. И надо сделать все-все-все, чтобы преодолеть его в существующих юридических формах. Во всяком случае, насилие "против тиранов" может быть как-то признано в традиционном обществе, притом - признано относительно  допустимым только при несовершенстве юридической системы, способной обеспечить смену власти, и невозможности легально добиться такого совершенства.

Насильственное устранение тирана и при указанных обстоятельствах  может быть социально оправдано  (под углом зрения права в широком смысле, естественного права) только как  может быть оправдана неподконтрольная разуму стихия или самый крайний случай, да притом с таким непременным последствием, когда происходит не простая "смена лиц" на властвующих тронах, а наступает конец порядку, когда судьба общества зависит от одной лишь "смены лиц". И когда в соответствии с этим  все участвующие в такого рода акции лица-революционеры не становятся властвующими персонами (при таком, увы, обычно принятом повороте событий  в системе властеотношений все вскоре возвращается на круги своя), а навсегда покидают область жизни, где господствует власть, или отдают себя в руки  демократического правосудия,   действующего на основе международно-признанных юридических установлений  при безусловном доминировании  неотъемлемых прав человека.

Впрочем, только что высказанные соображения о насилии и тиранах - не более чем умозрительные соображения, отдающие к тому же некой романтической мечтательностью. Жизненная практика еще ни разу не продемонстрировала  примера, когда бы бескорыстные революционеры поступились властью. Напротив, она повсеместно показывала другое - революционные жертвенные свершения против тиранов по большей части тут же перерастали в разгул стихии, массовое истребление людей,  захват имущества, - те  "революционные акции", в осуществление которых  тут же включались люди из криминального мира и которые неизменно завершались пришествием революционеров и их попутчиков к вершинам власти.

И всё же  уроки  есть уроки. Они ничего не стоят, если из них не делаются надлежащие  практически значимые выводы.

И вот из всех   невероятной сложности хитросплетений исторических событий, последовавших вслед за Французской революцией, наиболее важными, непреложными представляются, по крайней мере, три вывода, имеющих ближайшее отношение к теме настоящей работы.

Во-первых, это то, что дух свободы, ее значительность для человека, для будущего всего человечества со времен знаменитых американских и французских Деклараций и Конституций оказались в конечном итоге всё же неуничтожимыми; они при всех ужасающих минусах и издержках стали выражением, знаком и символом человеческого прогресса, спасения и благополучия людей.

Во-вторых, при всей важности свободных выборов (всеобщих, равных, прямых, при тайном голосовании) при формировании властных учреждений государства, они еще не обеспечивают демократического развития общества; при известных же исторических и ситуационных условиях свободные выборы (плебисциты, референдумы) приводят к  результатам, обратным тем, в отношении которых строились демократические надежды и расчеты, - к установлению диктаторских, тиранических режимов власти.

И в-третьих, более чем двухсотлетний период существования демократической культуры, рожденной французской революцией и североамериканской государственностью, показал, что ее  реальное осуществление  требует  (вслед за внедрением в жизнь великих лозунгов свободы и учреждения институтов демократической государственности) всестороннего развития позитивного права, закона. При этом - такого позитивного права, такого закона, которые способны  воплотить начала свободы в само бытие людей, в саму прозу жизни, в быт и повседневную практику людского общения.

А в этой связи - более конкретизированное замечание об отмеченной ранее  сложной диалектике развития философии права. После того, как по главным своим очертаниям сложилась философская основа  философско-юридической науки, последующее накопление интеллектуального материала,  уготовленного ходом Истории для философии права, происходило  вслед за все большим утверждением в жизни западноевропейских стран и США демократической и правовой культуры, рожденной французской революцией, а главное - в процессе  развития  позитивного права как нормативно-ценностного регулятора, в потоке многообразных событий, в  сложных, порой драматических взаимосвязях позитивного права с его человеческой основой - естественным правом и  с властью.

Ключевым звеном в этом многосложном процессе стали гражданские законы. Развитие законодательства, всего комплекса институтов позитивного права в Европе, в странах Америки, Азии в Х1Х-ХХ веках  представляет пеструю, многоплановую картину, охватывающую все сферы общественной жизни - от конституционного регулирования до юридической регламентации фабрично-заводских, бытовых и семейных отношений.

Но что же все-таки может быть  отмечено как наиболее важное, существенное, что произошло  в характере и содержании законов, во всем позитивном праве после того, как в эпоху Просвещения в громогласных революционных документах  - Декларациях, Конституциях прозвучали лозунги  и формулы свободы, их верховенство, неотделимость от личности? И в чем должна была бы состоять миссия позитивного права - с тем, чтобы придать реальность указанным лозунгам и общим формулам? И не допустить те беды, которые обрушились на общество?

Такого рода вопросы тем более оправданы, что по внешним показателям юридический быт позднего европейского средневековья отличался как раз таким максимально развернутым, казалось бы, предельным насыщением многообразных юридических документов, регламентов, уставов, дотошно регламентирующих "все и вся", что создавалось впечатление  о том, что возможности позитивного права вроде бы полностью исчерпаны.

Решающую роль среди законов, имевших по своему значению эффект прорыва в праве континентальной Европы, а затем и всего мира, сыграли гражданские законы. Это - Французский гражданский кодекс 1804 года (Кодекс Наполеона) и Германское Гражданское Уложение 1900 года.

Именно гражданские законы - это  те главные  факторы, с помощью которых   идеалы свободы,  требования демократической  и правовой культуры фактически реализуются в повседневной жизни граждан и тем самым с юридической стороны обеспечивается   реальное  формирование современного  свободного гражданского общества. 

Здесь следует отметить ряд существенных моментов.

Прежде всего,  гражданские законы - как ничто иное - выражают "связь времен", причем - по основополагающим институтам человеческой культуры1. Ведь гражданские законы Франции и Германии,  как и гражданские законы других стран, - это прямые преемники одного из великих шедевров культуры, заложенных в античности, - древнеримского частного права, его уникального, непревзойденного юридического богатства, выраженного в отточенных юридических конструкциях, строгой и точной лексике, математически стройных формулах и классификациях. Можно с достаточной определенностью утверждать, что юриспруденция оказалась, в сущности, единственным участком современной культуры, который напрямую, по большей части чуть ли не в первозданном,  готовом виде воспринял одно из высших достижений культуры античности.

И в этой связи - еще один существенный момент. Гражданские законы стали восприемниками таких достижений культуры, которые обогащены разумом. Об этом ранее, и как раз в отношении римского частного права, уже упоминалось: большинство  древнеримских  юридических формул и сентенций - не результат сглаженной и усредненной коллективной проработки, характерной для законодательного правотворчества,  а плод сильного и оригинального ума. Но не менее существенно и то, что древнеримские конструкции и формулы стали уже после периода расцвета древнеримской правовой культуры во П-Ш веках предметом интеллектуальной обработки, раскрывшей их значение "писаного разума", - сначала в юстиниановской систематике (У1 век н. э.), а затем столетия спустя - в проработках глоссаторов и постглоссаторов, приведших к формированию нового интеллектуально-правового шедевра - "права университетов" средневековой Европы.

Гражданские законы в нынешнее время восприняли не просто  тысячелетиями отработанную с технико-юридической стороны и в этом отношении совершенную юридическую  материю. Они восприняли частное право - такое подразделение права, которое со времен античности как будто  уготовано для современной эпохи. Ибо частное право - это  как раз такая юридическая сфера, которая непосредственно не зависит от усмотрения власти. Оно, стало быть, в демократическом обществе при достаточно развитой юридической культуре и есть один из тех элементов в праве, который позволяет  юридической системе  возвыситься над властью.

Ведь частное право - потому и "частное", что оно юридически закрепляет автономный, суверенный статус  личности и свободу личности в ее, данной личности, делах - частных делах. В последующем ход изложения в этой книге еще приведет к более подробной (и в чем-то, быть может, неожиданной) характеристике частного права. Сейчас же важно обратить внимание на то, что именно в частном праве возникает парадоксальная ситуация, которая  и делает "право правом" - возвышает юридическую систему над государством, его произволом.

И наконец, - такая  еще характеристика гражданских законов, раскрывающая их миссию, их роль в формировании и развитии современного гражданского общества. Гражданские законы - это как раз те юридические установления, которые, по-видимому, носят наиболее приземленный, утилитарно-деловой характер, они касаются всех людей страны, ежедневно, а то и ежечасно воспроизводятся и воспроизводятся  в нашей безостановочно повторяющейся повседневности. Изо дня   в день, из раза в раз. И  это  не некий минус (как может показаться на первый взгляд), а напротив, гигантское уникальное преимущество гражданских законов, исподволь упорно  превращающих  свободу людей в повседневную само собой разумеющуюся данность. Непрерывно повторяясь, влезая во все закоулки нашего человеческого бытия,  гражданские законы, как ничто другое,  способны "приручить к себе людей", стать  непреложными правилами, напрямую входящими в образ жизни, в повседневную действительность, в наши нравы, в саму  прозу наших жизненных дел.

А в этой связи становится непреложной реальностью свобода людей,  а отсюда и  - общая атмосфера безусловной недопустимости  любых ее нарушений, признания элементарно-необходимыми условий для   осуществления свободы человека, его достоинства, высокого статуса.

Словом, свобода человека - отдельного, автономного человека! - при помощи гражданского права входит в быт, в повседневность. И это, быть может, является наиболее надежным показателем современной западноевропейской (причем - персоноцентристской) культуры - того, что  в  жизни общества возникла устойчивая, твердая почва для  практической свободы отдельного автономного человека, личности и, следовательно, для существования и развития современного свободного гражданского общества, общества либеральной цивилизации.

Можно, пожалуй, утверждать, что именно гражданское право воплощает в адекватной нормативно-юридической форме ту "игру свободы", которая,  по мнению Шеллинга,  выражает наиболее существенную сторону миссии права в современном обществе. Обращу внимание - не "правила игры" (они выражены во всем праве), а именно цивилизованную игру свободы, которая и раскрывает наиболее мощные позитивные  творческие, созидательные силы в жизни общества. Как справедливо отмечено И. А. Покровским "гражданское право исконно и по самой своей структуре было правом отдельной человеческой личности, сферой ее свободы и самоопределения. Здесь впервые зародилось представление о человеке как субъекте права . . . "1

Франция, Германия, другие западные страны, в которых утвердились гражданские законы, в Х1Х-ХХ веках прошли непростой путь развития. Путь с периодами застоя, войн, разрухи и - что особо пагубно - с  трагическими сломами в политико-правовой жизни, когда в таких странах, как Германия, Италия, Испания,  воцарялись фашистские тоталитарные режимы. И всё же надо видеть, что в эти трагические годы в странах, брошенных в бездну фашизма, сохранялись островки правовой западноевропейской культуры, выраженные в гражданском законодательстве. И вовсе не случайно поэтому так быстро, воистину стремительно состоялось в этих странах демократическое возрождение - не только вновь утвердились и заработали в оптимальном режиме свободная рыночно-конкурентная экономика и институты парламентаризма, но и  произошли новые крупные перемены в праве.

7. Революции в праве. В  цепи  реальных событий ХУШ-ХХ веков, ставших основой формирования и развития  гуманистического права и соответствующих  философско-правовых  идей, есть  события наиболее значительные, поворотные, обозначившие начальную и завершающие фазы становления европейской (западной, персоноцентристской)  правовой культуры.

Конечно же - как уже упоминалось -,  решающую роль сыграла здесь вся возрожденческая культура, эпоха Просвещения, процесс перехода к либеральным цивилизациям, к демократическому переустройству стран, вставших на путь модернизации. Все это и  привело к таким крупным переменам в политико-юридической сфере жизни общества, которые   с полным основанием можно назвать п е р в о й  (антифеодальной)  "революцией в праве" - реальным прорывом в право дозволительного порядка.

Сразу же оговорюсь - термин "революция" в отношении права с учетом  сути революций в обществе, неотделимых от насилия и террора (о чем говорилось в предшествующем параграфе), используется с немалой мерой условности. И конечно же, в данном случае имеются  в виду не какие-то насильственные акции и даже не сопровождающая их романтическая героика, а только то, что позволяет использовать термин "революция" в естественных и технических науках, - скачкообразный переход от одного качественного состояния  в другое.

И если в эпоху Просвещения к концу ХУШ - началу Х1Х в Европе и Северной Америке произошли буржуазные революции со всей гаммой присущих им противоречивых свойств, то одним из безусловно-положительных последствий таких революций  является как раз "революция в праве".

Основой такой "революции в праве" стали отмеченные ранее  социальные и политические процессы,  в соответствии с  которыми человек  как  личность начал высвобождаться из-под рабско-крепостнических оков власти и религиозной идеологии. Именно тогда великие   просветители той поры выдвинули идеи, связывающие  закон, право, правосудие не только с общими этическими и религиозно-этическими началами, но и сообразно  идеям естественного права  с самими основами человеческого бытия - со  свободой отдельного, автономного человека.

И что особо показательно, именно в таком ключе строились основные философские системы ХУШ-ХХ веков,  прежде всего - кантовская, а также  философские взгляды Гегеля, Шеллинга, Фихте. Не менее важно в этом отношении и само время - демократическое переустройство общества,  демократические и персоналистические правовые процессы в политической жизни, заложенные Великой французской революцией. Оценивая наследие французской революции, его противоречивую судьбу, современные философы обращаются  "к тому единственному, что у нас осталось, - к тем идеям, которые инспирировали демократическое правовое государство", да так, что ныне "политическая свобода всегда воспринимается как свобода субъекта, который сам себя определяет и сам себя осуществляет"1 .

Революция в праве, основанная на "духе" и идеях Французской революции, нашла выражение в категориях естественных прав человека.

Здесь, возвращаясь к идеям естественного права, уместно заметить вот что. Данные истории свидетельствуют, что глубинная сущность естественного права как  предосновы позитивного права - то  вечное, непреходящее, поистине человеческое, что в нем заключено, раскрылась в ходе исторического развития не сразу.

Тем более, что определенный круг условий и требований жизнедеятельности, воспринимавшихся в качестве "естественных", вообще представляет собой вместе с рядом этических и религиозно-этических (церковно-ритуальных) норм - явление конкретно-исторического порядка.

В свое время воспринимались в облике естественных  и такие, впоследствии ушедшие в прошлое и даже ныне оцениваемые весьма негативно  требования,  как  кровная месть, око за око, композиция, выкуп. В обстановке обычно романтизируемых революционно-насильственных, а порой и откровенно террористических, акций в виде естественных выдвигаются "права" на социальную справедливость, справедливого дележа, грабежа награбленного, отмщения за  попранную  правду и т.д.

Между тем по главным и доминирующим своим характеристикам (по своему глубоко человеческому  предназначению) и фундаментальной миссии в социальном регулировании естественное право призвано быть твердой, высокозначимой  основой социального регулирования в целом, предосновой позитивного права, законов. И вот смысл, историческая значимость этого    предназначения  естественного права в полной мере раскрылись  только в Новейшей истории. Хотя естественное право сработало в качестве "исторически первого права" и его теоретические постулаты заявляли о себе в античности и   в средневековье,  тем не менее  фундаментальная миссия естественного права была как бы уготована на будущее и, несмотря на все потери, дожидалась "своего времени". Того времени, когда  естественное право станет носителем, обителью самой сути  человеческого бытия, самостоятельного и высокого статуса отдельного автономного человека.

Именно  в новейшей Истории, в исторической обстановке, возникшей в результате эпохи Просвещения, крупных глобально-поворотных перемен в мире,  естественное право раскрылось в двух принципиально новых качествах, характеризующих  его новую жизнь, во всяком случае - начало новой жизни, его первую фазу. Естественное право в новых условиях:

во-первых, "выбрало" в качестве главного адресата своих требований   существующую власть - недопустимость государственного произвола, а отсюда - утверждение и развитие жизни общества начал народовластия;

и во вторых, - и это самое  главное -   из множества   прав,  обусловленных разнообразными условиями и требованиями жизнедеятельности (прав нередко - полумифических, ритуальных, иллюзорных),  выделились именно н е о т ъ е м л е м ы е   п р а в а   ч е л о в е к а,  которые стали непосредственным выражением - прошу внимания! - с а м о й    с у т и человеческого бытия, сокровенной основы сообщества людей - с в о б о д ы  во всех ее многообразных жизненных проявлениях: свобода слова, неприкосновенность  личности, право выбирать своих правителей  и др.

Отсюда и  значение   первой "революции в праве" состояла не только в том, что юридическое регулирование стало ориентироваться на отдельного, автономного человека, но в не меньшей степени и в том, что его ближайшей основой стали естественно-правовые требования свободы, выраженные в принципах народовластия и  в неотъемлемых правах человека.

И при этом особо существенно - то, что неотъемлемые  права человека стали пониматься: во-первых, как  явления культуры (и если в виде поприща индивидуализма, то индивидуализма, сложившегося на основе возрожденной культуры античности и христианской культуры); и во-вторых, как субъективные права.

С этой точки зрения   естественное право в его истинном содержании может быть охарактеризовано как   откровение  эпохи Просвещения. Теория естественного права в рассматриваемом отношении - это своего рода духовная прародительница современных  в обществе демократических начал. Причем - таких начал, которые приобрели не меньшую значимость, чем принципы народовластия, традиционно понимаемая демократия, сложившаяся в соответствии с  идеологией свободных выборов.

Достойно пристального внимания то обстоятельство, что в соответствии со взглядами ряда видных мыслителей неотъемлемые права человека должны рассматриваться, причем наряду с демократией, в качестве основы современного гражданского общества, правового, конституционного государства. По мнению Ю. Хабермаса, например, рассматривая главное наследие Французской революции (которая по значению для развития человечества, по его словам, ни с чем "несопоставима"), указывает на то, что "демократия и права человека образуют универсальное ядро конституционного государства"1. И вот здесь особо существенно то, что современная либеральная теория институализирует равные свободы для всех и понимает их как субъективное право. Поэтому для сторонников  либеральной теории - именно в данном месте обратим повышенное внимание на этот момент -  "права человека обладают нормативным приоритетом перед демократией"1.

Сказанное  относится к концу ХУШ - началу Х1Х века, к тому времени и к тем событиям, которые названы первой  "революцией  в  праве".

Прошло более столетия.

Ключевыми, поворотными для развития права в середине и во второй половине ХХ века  оказались  события 1950 - 1960 годов,  во многом явившиеся не только результатом общего постиндустриального социального развития, но и своего рода правовой реакцией на кровавый кошмар фашистского и сталинского тоталитаризма. Именно тогда вновь произошли крупные перемены в праве. Перемены, затронувшие юридические системы развитых демократических стран и  означавшие по сути дела не что иное, как   в т о р у ю  (антитоталитарную) "революцию в праве".

Основой таких перемен стало  возрождение естественного права, и не прост  возвращение в сегодняшние дни  того, что было ранее, а возрождение, означающее новую жизнь естественного права.

                                                      

8. Возрождение и новая жизнь естественного права. Теория естественного права, "философски" обосновав правомерность смены феодальной тирании демократической государственностью, казалось, в Х1Х веке исчерпала себя и порой, особенно в рамках социалистических учений, стала рассматриваться как некие экзотические  изыски эпохи Просвещения, взлета мысли просветителей-романтиков той поры, а то и  как умозрительные фантазии идеалистического толка, "враждебные трудящимся массам", враждебные контрреволюционные теории.

Тем не менее  глобальный кризис общественной системы в условиях конца промышленного капитализма на пороге ХХ века   вновь потребовал того, чтобы  была найдена духовно-философская основа для решения проблем, связанных с назревшими изменениями в общественно-политической жизни общества. В том числе - и с тем, что сами по себе свободные выборы далеко не всегда обеспечивают действительную демократию и гуманизм общественной жизни. Именно тогда и возникла потребность возрождения естественного права. По словам И.А. Покровского, ранее уже приведенных,  в конце Х1Х века - начале    ХХ  начались  .поиски "потерянной  идеи права", "правильного права". И "эти поиски . . привели не к чему иному, как к возрождению того, что казалось похороненным навсегда - к              в о з р о ж д е н и ю   е с т е е с т в е н н о г о     п р а ва"1.

Значительную роль в обосновании идеи возрождения естественного права вместе с выдающимися философами-гуманистами Запада сыграли замечательные русские правоведы-приверженцы либеральных ориентаций в правопонимании.     Именно  они,  русские      правоведы   -     Б.Чичерин,          П. Новгородцев, Б.Кистяковский, Л. Петражицкий и, в особенности на мой взгляд, И. А. Покровский - не только вновь вызвали к жизни естественно-правовую концепцию как исходный критерий для критической оценки существующего правопорядка, но и придали ей значимость фундаментальной основы построения правовой системы, соответствующей потребностям современного гражданского общества.

Главное, что характерно для возрожденной теории естественного права, это такая ее характеристика, когда естественное право разворачивается не непосредственно к проблемам власти как таковой, а напрямую, сообразно идеологии свободы французской революции к человеку, концентрированно выражается в неотъемлемых правах  личности. Да  так, что естественное право - обратим внимание на этот пункт! -  приобретает непосредственное  юридико-регулятивное значение2.

Надо заметить в связи со сказанным,  что возрождение естественного права стало для дооктябрьской России  еще одним свидетельством -предзнаменованием правового пути  намечавшегося ее демократического преобразования  - тенденция, истоки которой были заложены судебной реформой 1864 года и, быть  может, по мнению автора этих строк, более глубокими историческими предпосылками доимперской Руси.

В России правовой путь демократического развития, опирающийся на естественно-правовые идеи, был прерван большевистским     переворотом   октября 1917 года. Либеральное правопонимание, нацеленное на утверждение в социальном бытии  неотъемлемых прирожденных прав человека, оказалось преданным анафеме. На долгие десятилетия в России возобладало коммунистическое правопонимание, оправдывающее насилие над человеком во имя "светлого будущего" - одна из сторон марксистской философии права.

Но и на Западе в первые десятилетия ХХ века прирожденные права человека еще не стали в демократических  странах первоосновой демократической правовой системы. Более того, в обстановке социалистических иллюзий они начали заслоняться представлениями о приоритете "прав трудящихся", а затем были  отодвинуты на периферию общественного мнения грозными опасностями, связанными с гитлеровскими и  коммунистическими экспансионистскими акциями 1930-1940 годов, ужасами сталинского и нацистского тиранических режимов, бедами второй мировой войны.

Но именно эти ужасы и беды вызвали к жизни новую и, к счастью, более продуктивную фазу возрождения естественного права в послевоенное время, которая и стала мировоззренческой основой  в т о р о й, ранее уже упомянутой,  "революции в праве", и в этой связи обрисовывает саму суть этого крупного перелома в правовом развитии, когда возрожденное естественное право - как это и предсказали русские правоведы - обретает непосредственное юридико-регулятивное значение. Так что последовательно правовой путь, реализующий возрожденную естественно-правовую концепцию,  поднятую на высокий уровень общественного признания после второй мировой войны, в развитых демократических странах Запада на деле и осуществился  в 1950-1960 годах.

Все это и характеризует решающую сторону трансформации позитивного права на современной стадии демократического развития. Стадии, отражающую наиболее значимую, по всем данным, социальную потребность  послевоенного времени, когда со всей остротой  дала о себе знать необходимость такого преобразования действующего права  в демократических странах, когда  был  бы  положен конец   самой возможности установления  режима тирании и беззакония. И именно тогда  идеи  прав человека, имевшие характер общих  деклараций, переступили порог  сугубо декларативных положений, обрели институционность и выступили в качестве  регулятивных юридических принципов - непосредственной  основы  наступления юридически значимых последствий.

Существенный шаг в этом направлении был сделан уже в первые послевоенные годы. В декабре 1948 года ООН приняла Всеобщую декларацию прав человека, юридически на международно-правовом уровне закрепившую эту, ранее в основном, декларативную категорию. Затем Конституции ряда европейских стран (притом - знаменательно! - прежде всего стран, испытавших "на себе" ужасы фашистской тирании - Германии, Испании, Италии) придали правам человека - в  первую очередь - основным, фундаментальным,  непосредственно юридическое действие и плюс к тому - приоритетное значение в данной национальной юридической системе.

С 1950-1960 годов естественное  право в его современном понимании, наряду с его общим "философским бытием" в области духовной жизни общества, перешло в плоскость жизненной практики, практической свободы людей. Это и нашло свое выражение в неотъемлемых правах человека, в  их  прямом юридико-регулятивном значении.

Такой подход к правам человека не только позволяет "институализировать"  естественное право, преодолеть его известную неопределенность, многозначность, но и, с другой стороны, - придать категории прав человека необходимую философскую обоснованность и в этой связи устранить саму возможность их этатической (государственно-державной) интерпретации. Той интерпретации (кстати, привычной для общего советского правопонимания), когда права людей понимаются не как данные самой  природой, самим человеческим бытием, не зависимые от усмотрения власти, а  как нечто такое, что "предоставляется" государством, зависит от его "доброй воли", "даруется" властью.

Постави здесь точку. Более подробны разговор о правах человека - дальше, в одно из последующих глав.

 9. Идей правозаконности.  В настоящее время,  судя по многим показателям,  по философско-правовым вопросам уже накоплена  такая сумма данных, которая позволяет  подвести известный итог развитию философии права и охарактеризовать ее в том виде и облике, которые отвечают требованиям современной стадии человеческой цивилизации.   

Вот  -  некоторые итоговые соображения.

Начиная с эпохи Просвещения, философская мысль по вопросам права, развиваясь и оттачиваясь в едином потоке, неизменно склонялась  к одному - к тому, что основой права, его стержнем и предназначением является свобода. И не просто свобода, не свобода вообще, не абстрактно понимаемая идея свободы, а - прошу внимания! - реальная, в живой юридической плоти свобода отдельного, автономного человека.

И самое, пожалуй, поразительное здесь - это то, что с такой сутью и направлением философской мысли точка в точку по конечным итогам  совпало и фактическое развитие политико-правовой действительности в странах, преимущественно - европейских, странах  Северной Америки, где  в ходе и в результате  демократического переустройства общества шаг за шагом  по тропе проб и ошибок утверждаются  и крепнут институты демократии. И тут, непосредственно в практической жизни людей,  начиная с эпохи Просвещения, первых демократических Деклараций и Конституций  развитие неуклонно шло и идет ныне  от общих формул о свободе, равенстве и братстве  -  к  идеям правозаконности, к приоритету в политико-юридическом бытии  неотъемлемых прав и свобод человека.

Одним из наиболее выразительных образцов соединения философской мысли  и правовой реальности стало уже отмеченное в предшествующем изложении развитие в Х1Х-ХХ веке гражданского  законодательства. Ведь капиталистический строй  в экономической жизни потребовал,  как это ни странно прозвучит,  свободы в строго кантовских ее определениях. То есть такого простора в вольном поведении  участников экономических отношений, при котором развертываются "полные антагонизмы" - конкуренция, экономическое соревнование, состязательные начала (это и есть рынок) и который в силу этого предполагает "самое точное определение границ и обеспечение свободы" (Кант),  "игру свободы" (Шеллинг), что как раз и дают отработанные искусные гражданские законы.

Именно  соединение передовой философской мысли о сути человеческого бытия и реального развития политико-правовой действительности в последние два столетия дает надежное основание для вывода    о том, что  суммой философско-правовых идей (концепцией) о праве в  жизни людей, отвечающей требованиям нынешней стадии человеческой цивилизации, должна стать ФИЛОСОФИЯ  ГУМАНИСТИЧЕСКОГО ПРАВА - ФИЛОСОФИЯ     ПРАВОЗАКОННОСТИ.

И сразу же - два пояснения в отношении использованных в приведенных итоговых положениях понятий:

П е р в о е. Определение "гуманистическое" по отношению  к праву (использованное отчасти ввиду отсутствия других, более адекватных,  по представлениям автора,  сути дела) - в данном контексте - не  рядовой, привычный, в немалой степени затертый, потерявший изначальный смысл эпитет, широко к месту и не к месту употребляемый наряду с такими, скажем, понятиями, как "демократия", "прогресс"  и им подобные. Он использован в строго точном, изначальном значении - в смысле характеристики явлений в жизни общества, сконцентрированных вокруг человека, человеческих  ценностей и интересов, т.  в строго персоноцентристском значении.

И второе пояснение, относящееся к другому, параллельно используемому понятию - правозаконность.

Суть дела здесь вот в чем. Реальность права, его действенность раскрывается через  законность - строжайшее, неукоснительное претворение в жизнь действующего права, закона. Но сам по себе термин "законность" мало что говорит. Сам по себе   этот термин  характеризует всего лишь одно из имманентных свойств любого права, его общеобязательность - категоричность, непременность строжайшего, неукоснительного соблюдения, претворения в жизнь действующих юридических норм - неважно каких, - в том числе - "революционных" и самых что ни есть реакционных.

Что же меняется, когда к  приведенному термину добавляется слово "право" ("правозаконность")? Казалось бы  - ничего,  не очень-то нужный словесный повтор, тавтология, масло масляное.

Но ведь право - обратим внимание на этот момент! - может быть "революционным" и крайне реакционным, что и было характерно для советской юридической системы с ее идеологизированным выражением и символом - "социалистическая законность".

А вот  в соответствии с приведенным  терминологическим обозначением ("правозаконность") все резко меняется. Как только  признаются и на деле осуществляются основные начала гуманистического права -  основные неотъемлемые права человека, одного лишь понятия "просто законность" оказывается недостаточным. С рассматриваемых позиций смысл правозаконности означает строжайшее, неукоснительное проведение в жизнь не любых и всяких норм, а  начал гуманистического права, прежде всего основных неотъемлемых прав человека, а также связанных с ними ряда других институтов (о них речь - дальше),  в том числе общедемократических правовых принципов народовластия, частного права, независимого правосудия. А значит - и реальное на деле построение на последовательно демократических, гуманистических началах всей юридической системы, всей политико-государственной жизни.

В этой связи заслуживает внимания мысль Ю.Я. Баскина о том, что сама  законность может быть двоякого рода: "законность может быть истинной, соответствующей "духу", т. е. сущности права, и законность чисто формальной, сводящейся к соблюдению любых норм, если они санкционированы государством. Для первой необходимо наличие определенных  общественных, политических и идеологических предпосылок, необходима правовая культура и уважение к праву, осознание его необходимости и справедливости, т. е. правопризнание (И. Ильин). Для второй все это в конечном счете необязательно и даже ненужно"1.

И еще одно замечание. Не будем упускать из поля зрения то, что здесь и дальше речь идет о философии, о концепциях, об идеях, в немалой мере - об идеалах.

Концепция современного гуманистического права (правозаконности) понимается в данном случае  не как во всех своих ипостасях наличный факт - не как  фактически существующая конкретная юридическая система  какой-то страны (даже наиболее развитой в демократическом и правовом отношениях), а как известный идеал, модель, теоретический образ.

К этому  идеалу ряд национальных систем приблизился на довольно близкую дистанцию. В национальном праве демократически развитых стран - таких, как Великобритания, Франция, США, Норвегия, Нидерланды, Швейцария, ряде других - многие элементы, если не большинство,  современного гуманистического права уже наличествуют, другие находятся рядом, как говорится "на подходе". Главное же, все эти элементы:  и наличествующие, и представленные как идеал, некое обобщение,  соответствуют логике общественного развития, отвечают требованиям нынешней ступени цивилизации и в своей совокупности, надо полагать, - обрисовывают  "правозаконность", или "современное право  гражданского общества" - новую, наиболее высокую ступень развития права, непосредственно следующую за ступенью, которая доминирует в нынешних условиях во многих странах, в том числе и в ряде демократических,   за "правом  государства".

Таким образом, концепция права, отвечающая требованиям современного    гражданского общества,   -        это        ф и л о с о ф и я                п р а в о з а к о н н о с т и  -   гуманистического   права,      которое  призвано -    г о с п о д с т в о в а т ь,   п р а в и т ь     в   обществе.

Несколько слов о достоинствах приведенной формулы. Правозаконность потому может  стать итоговой характеристикой  философии  гуманистического права, ее символом, что по самой своей сути приведенное положение  в сжатом ("свернутом") виде содержит все  главные ее особенности, о которых говорится в этой главе.

В то же время хотелось бы привлечь внимание к тому, что при всех новых смысловых нагрузках и оттенках рассматриваемой формулы она остается положением о законности. А законность, при всех исторически происходивших метаморфозах  (в том числе и таких, о которых пойдет речь в следующей главе, - "революционная законность", "социалистическая законность"), остается именно законностью, порядком, строем или устройством строжайшего соблюдения действующего позитивного права, выраженного в законах, других юридических источниках. А коль скоро  в современном гражданском обществе правовой порядок, или, иначе говоря, правовое устройство, призванные выражать законность, основываются на гуманистическом праве и, стало быть, прежде всего на естественных неотъемлемых правах человека, то и сам строй юридических отношений должен приобретать своего рода естественно-природный характер. То есть становиться столь же необходимым и жестким, как и сама природа.

Поразителен  в этом отношении один из примеров  (еще один) совпадения  взглядов юриста и философа.

Знаменитый российский правовед Н.М. Коркунов полагал, что прочный общественный строй предполагает установление такого правового порядка, который "будет подчинять себе стремление отдельных личностей с такой же безусловностью и беспощадностью, как законы природы"1.

С еще большей, притом глубоко-философской, основательностью по рассматриваемому вопросу развернул свои суждения  Шеллинг, когда он как раз и выдвинул уже упомянутую ранее идею о правовом устройстве как о "второй природе" ( и не упустим из поля зрения - то, что все  эти суждения  великий философ связывает со свободой человека).

 Шеллинг прежде всего делает ударение на том, что "свобода должна быть гарантирована порядком, столь же явным и неизменным, как законы природы"2. В этом же ключе строится мысль автора, когда он пишет: "...то,  что служит защите и обеспечению права, не должно зависеть от случая".3 И вот,  по Шеллингу,  порядок, гарантирующий свободу, должен быть как бы второй природой - притом высшей природой, в которой господствует правовой закон.  Шеллинг пишет: "Над первой природой должна быть  как бы воздвигнута вторая, и высшая, в которой господствует закон природы, но совсем иной, чем в зримой природе, а именно закон,  необходимый для свободы"4, - причем - такая природа, такая "железная необходимость", которая "стоит над" человеком и "сама направляет игру его свободы"5.

С рассматриваемых позиций надо отдавать ясный отчет в том, что общие рассуждения о праве в самом высоком (гуманистическом) его значении мало чего стоя, если идея права не соединена, не спаяна накрепко с идеей законности - такого правового устройства, которое функционирует столь же твердо, непоколебимо, явно и неизменно, как закон природы. То есть - как правозаконность!

10. Идея правозаконности и верховенство  права. Идея правозаконности как выражение требований либеральной цивилизации и соответствующего ей современного естественного права означает в качестве своей важнейшей итоговой характеристики, что  позитивное право, основанное на неотъемлемых правах человека, становиться доминирующим регулятором внешних практических отношений.

Оно не просто занимает "первое место" во всей системе  социального регулирования, но приобретает монопольное  положение для решения всех ситуаций, когда предполагается решений тех или иных жизненных ситуаций "по праву" - решений, обеспечиваемых внешним (государственным, политическим) принуждением.

Помимо всего иного, идея правозаконности означает, что в позитивного права при решении жизненных конфликтов, предполагающих возможность применение официального принуждения, "нет конкурентов". Ни мораль, ни религиозные догматы, ни иные "идеологические ценности", ни тем более соображения целесообразности  не могут противостоять требованиям, положениям, процедурам позитивного права.

В этой связи  особо существенно обратить внимание на то, что идея правозаконности означает по своей сути  безусловный приоритет права в отношении власти, государства, и знаменует собой - как уже отмечалось ранее [2.4.4.] -  более высокую ступень в правовом развитии, чем те которые выражены в формулах "право власти" и даже "право государства".

Наиболее адекватной формулой, соответствующей самой сути верховенства права в условиях  правозаконности, является  положение - правление права (rul of law).

                                                        х

                   х                                                                      х     

И вновь скажу  - кратко изложенные идеи правозаконности,  соответствующие требованиям современного гражданского общества, - не более чем идеалы - обобщенный образ, суммированный  на основе тенденций и достижений законодательства и юридической практики  демократических стран с развитой юридической культурой, отечественного положительного и отрицательного опыта, а также  авторских представлений о месте и роли права в жизни людей, в чем-то, понятно, дискуссионных.

Но это, как мне представляется,  простые, ясные идеалы. Они согласуются с нашими  тоже простыми, ясными, светлыми человеческими потребностями и устремлениями. И - что особо существенно -  именно они, идеалы правозаконности или идея права,  способны придать оптимистические очертания будущему людей,  определить оптимальный вариант, жизнеутверждающий и достойный, перспективы  развития человеческого сообщества. И стать - наверное, уместно будет сказать, - для каждой страны, в том числе и для России, общечеловеческой и    одновременно    национальной   и д е е й (которую так упорно  и так безуспешно  в наши дни "ищут" в российском обществе).

И всё же дальше на примере России, нашего Отечества,  мы увидим,  как   непросто, с каким трудом, потерями, деформациями эти идеалы входят (а еще чаще - не  входят) в жизнь.

Именно для России все эти процессы оказались неимоверно сложными. Ибо Россия стала  страной,  в результате событий последних десятилетий не просто отброшенной назад, а страной сломанной, искалеченной, в ряде случаев уже лишенной возможностей без гигантских потерь  воспринимать и развивать простые и  ясные человеческие идеалы.  И особо прискорбно, быть может,  то, что Россию во многом сломала, искалечила тоже система взглядов на право, претендующая на то, чтобы быть "философией",  -  коммунистическая правовая  философия.                                   

                                                           

                                                                2

             КОММУНИСТИЧЕСКАЯ  ФИЛОСОФИЯ  ПРАВА

                    

1. Ортодоксальные основы  коммунистической философии права. Характерная черта человеческой цивилизации и культуры - противоречивость их развития, когда  прогресс, в том числе и правовой прогресс,  сопровождается явлениями регресса - то затухающими, уходящими в прошлое, то вспыхивающими, расцветающими в новом обманчивом иллюзорном обличии.

Если стержнем правового прогресса в условиях перехода человечества от традиционных к либеральным цивилизациям и демократического переустройства общества стала философия  гуманистического права (правозаконности), то наиболее значительным, противостоящим ей явлением правового  регресса и вместе с тем - ее своеобразным спутником-антагонистом  стала коммунистическая марксистская  философия права.

Слов нет, человеческая история изобилует страшными, чудовищными эпизодами и целыми полосами исторического развития, когда отбрасывалось и попиралось право в его исконном, гуманистическом понимании, до тла изничтожались ростки и завоевания правового прогресса. Строй азиатской деспотии. Беспощадные тиранические режимы в античности и средневековье. Обращенные в рабство народы. Кровавые религиозные войны и крестовые походы. Искоренение народов целых континентов. И все это,  как и многое другое, такое же страшное и чудовищное - во многих случаях происходило в тех же  странах, где чуть ли те же беспощадные завоеватели и работорговцы провозглашали лозунги о свободе, праве, справедливости, и опирались в своих деяниях  на "свою" философию, на некоторые категории естественно-правового характера, в том числе - на представления христианства (средневековый агрессивный католицизм).

Но ни одна "философия", ни одна теория не совершили того, что сделал ортодоксальный марксизм,  - не превратились в гигантскую всесокрушающую силу и не    обернулись  бесчеловечной тиранией,  а в итоге - небывалыми разрушениями общества,  человека, основополагающих человеческих ценностей, в том числе (и пожалуй, - прежде всего) права, его идеалов и истинного назначения.

Почему это произошло?

Быть может, самое  зловещее здесь - это то, что ортодоксальная коммунистическая идеология в  облике марксизма (а затем - ленинско-сталинского большевизма)  заявила о себе как некое откровение, ослепившее людей идеалами всеобщего счастья, подлинного равенства, идеями социальной справедливости, стремлением ликвидировать  невзгоды, порожденные капитализмом, системой  неконтролируемой свободы, эксплуатации, угнетения людей труда. И такого рода откровение представлялось - как и основы гуманистической философии - в виде нечто в высшей степени естественного, своего рода естественного права (и непомерно более значительного по сравнению с реализацией узкой, по  представлениям марксистов,  классово-буржуазной  задачи - дать свободу   каждому отдельному автономному человеку). Причем - такого, что как будто является величайшим свершением науки, разума - ликвидацией эксплуатации  и угнетения человека человеком, достижением  всеобщего равенство и счастья всех людей,  жизнь "по потребностям", словом, построение  совершенного и разумного  общества   -     к о м м у н и з м а.

Так в  чем же дело?

А  дело в самой сути чарующей и одновременно  трагической, страшной судьбе марксизма. Тут три существенных момента.

В о - п е р в ы х, основные идеи марксизма о коммунизме - это не более, чем мечта, утопия, не  согласующаяся с естественными законами и процессами развития человеческого сообщества. Мечта, утопия, близкая к библейским представлениям о "рае", построенная на иллюзиях, искушении, нетерпении и потому очаровавшая как наваждение прежде всего людей и страны с трудной обездоленной жизнью, судьбой. В действительности в идеях  о коммунизме нет ничего, чтобы можно было бы отнести к "откровениям разума", истинного свершения науки1.

В о - в т о р ы х ,  сила марксизма, его обаяние, влияние, породившие во всем мире поистине обвораживающую эйфорию, состояли в том, что такого рода  коммунистические идеалы рассматривались не в виде мечты, не в виде возможной перспективы, рассчитанной на  отдаленное будущее, а в качестве практической задачи -  скорого и решительного установления того строя жизни  (по крайне мере, в виде "социализма" - первой, как считалось, фазы коммунизма), который должен восторжествовать в ближайшее время, буквально сейчас, при жизни нынешнего поколения, и уже  в нынешнюю пору сделать всех людей счастливыми и притом -  победить  везде, сделать людей счастливыми во всем мире.

В   т р е т ь и х, сообразно идеологии марксизма  на пути высшего социального строя, коммунизма, должны решительно преодолеваться все преграды, в то числе - действующие законы, позитивное право, которое в условиях частнособственнического строя представляет собой, по представлениям марксистов-ортодоксов,  "всего лишь" возведенную в закон волю господствующего класса, эксплуататоров, т.е. эксплуататорского, буржуазного права.

 

2. Высшее  право -  революционное  право, служащее  коммунизму. Если социализм и коммунизм, согласно марксизму, являются не возможной исторической перспективой,  не отдаленной мечтой, а социальным проектом, практической задачей сегодняшнего дня, то спрашивается: каковы пути и средства решения такого рода задачи?

Быть может, это   использование  все  более утверждающихся к концу Х1Х - начала ХХ века демократических правовых институтов, избирательного права, парламентаризма, демократических законов? На подобный путь и сориентировалось немалое число последователей Маркса, объединившихся в социал-демократические партии.

Вместе с тем другая часть марксистов, сторонников ортодоксального марксизма, объявив указанный путь "оппортунистическим" и "ревизионистским", стала  настойчиво отстаивать путь пролетарской, социалистической революции - путь насильственного ниспровержения старого угнетательского строя и решительных революционных мер по созданию нового социалистического (коммунистического) строя.

Особо последовательно на  революционный путь кардинальной переделки мира встали Ленин, Троцкий, Сталин, их  сторонники из  крайне радикального воинственного крыла российской социал-демократической партии, образовавшие особое течение в марксизме, названное большевизмом.

Есть ли достаточные основания для пролетарской, социалистической революции?

С позиций ортодоксального марксизма - да, есть. И именно Маркс  сообразно ортодоксальным догмам выдвинул систему  взглядов, претендующих на высокую научность, в соответствии с которой человеческое общество, начав свой путь с "первобытного коммунизма", затем погрязло в бедах при господстве частной собственности, в порядках угнетения и эксплуатации человека человеком, неуправляемой стихии товарно-рыночной экономики, а теперь стоит перед необходимостью устранить сами условия, порождающие эти беды, и создать  действительный коммунизм - совершенное  и разумное общество.

В какой-то мере такой подход к действительности конца Х1Х - первой половины ХХ века отразил суровые, трагические реалии, стал своеобразным ответом на вызов времени. Ибо капитализм - в том виде, в каком он утвердился к том времени, действительно обернулся страшными бедами для общества (их кульминация - две мировые  войны ХХ века). А Великая депрессия начала 1930-х гг. вообще стала бедой-предзнаменованием тотальной гибели всей капиталистической системы.

И вот - главный, ключевой вопрос, относящийся к марксизму: если и впрямь наступил миг выбора для человечества и человечество стоит перед вызовом времени, то спрашивается, не здесь ли, не в указанных ли исторических и социальных предпосылках, определенных марксизмом, кроются основания для революционного перехода от существующего к совершенному строю? И не эти ли исторические и социальные предпосылки выдвинули на авансцену исторического развития   определенный слой  людей - класс   (пролетариат), который самой историей уполномочен на то, чтобы революционным путем коренным образом изменить мир -  кардинально преобразовать, во многом "до основания" разрушить  существующее частнособственническое общество и создать новое, совершенное и разумное общество, построенное на общественной собственности и общественном труде?

И вот  Маркс, его сподвижники и продолжатели (главным образом - большевики),  по сути дела, возвестили  о том, что пролетариат - класс, лишенный средств производства, вместе со своими союзниками, имеет мандат на глубокие революционные преобразования действительности, Такое,  преобразование, которое предстало по утверждению его создателей, сторонников, людей им очарованных   как мессия, откровение, быстрый путь к  избавлению от эксплуатации и угнетения, надежда  на светлое будущее людей труда.

Но что же представляет собой вот это самое "основание, предопределенное историей", своего рода "мандат" пролетариата, людей труда на революционное изменение мира, на социальную революцию?

И вот  здесь хотелось бы обратить внимание на то, что марксистские взгляды, многократно и скрупулезно проанализированные с различных науковедческих позиций (экономических, политических, моральных, психологических и др.), по-настоящему не становились предметом научного освещения и оценки  с о    с т о р о н ы     п р а в а.

Между тем,  когда Маркс возвестил о том, что задача философов не объяснять действительность, а изменять ее, он тем самым уже сообщил философскому обоснованию  действительности значение достаточного основания -  такого, когда философские, научные выводы "дают право" на практические действования. И с этих позиций "основание, предопределенное историей", "мандат" на революционное преобразование" - все то, что в соответствии с марксистско-большевистскими  взглядами  лежит в основе кардинальных революционных преобразований, не может быть определено иначе, чем   п р а в о. Право - в том широком значении, которое выражает обоснованность, оправданность соответствующих действий, наличия у них достаточного основания.

Марксизм, таким образом, может быть охарактеризован как философское и политическое учение, обосновывающее революционное право,  своего рода суперправо  пролетариата на  коренное преобразование мира (что прямо или косвенно утверждалось всеми сторонниками революционного марксизма).

Более того, если попытаться вычленить в  ортодоксальных марксистских взглядах главное, решающее звено, то оно по всем данным заключено именно здесь, в обосновании революционного  суперправа пролетариата.

Сейчас  на Западе получил  распространение чисто академический подход к творчеству Маркса. Так, по мнению Ю. Хабермаса,  Марксом и его сторонниками "идея свободного общества была понята ими неверно" и что основной порок Маркса - в том, что, по его мнению, "правильно устроенный процесс производства сам собой породит соответствующие ему жизненные формы"1. Маркс, и со стороны основательных ученых,  удостаивается подчас  весьма высоких оценок. Как полагает П. Рикер, Маркс является крупнейшим ниспровергателем ложного сознания. "Благодаря Марксу, Ницше и Фрейду, - пишет автор, -  мы стали сомневаться", и "родство между этими тремя критиками "ложного" сознания поразительны"2. По мнению В.С. Барулина,  творческие  свершения Маркса имеют характер социально-философского прорыва, находящегося в одной плоскости с творческими свершениями Гегеля, Конта и Спенсера.3

Да, Маркс - создатель высокозначимых научных положений  по экономической теории, по философии,  особенно по проблемам отчуждения (и здесь оправданы известные комплиментарные оценки).

Но ведь главное (самое главное!)  во взглядах Маркса и его наиболее непоколебимо последовательных (ортодоксальных) сторонников  и продолжателей совсем другое. Ныне как-то забывается, что по Ленину - наиболее верному последователю Маркса, основателю большевизма, - главное в марксизме - идея диктатуры пролетариата, т. е.   власти, по ленинским же словам, не ограниченной законом. Власть же, не ограниченная законом (диктатура   пролетариата), - это и есть право  во имя  коммунизма  идти на любые шаги, на любые акции для торжества светлых идей, всеобщего счастья.

Именно отсюда проистекают и все другие слагаемые   ортодоксального марксизма, с наибольшей точностью выраженные в  идеологии большевизма, ленинизма, - право на вооруженный захват власти, право на прямое революционное насилие во всех его многообразных формах, право на беспощадные репрессии в отношении врагов революции, классово чуждых слоев населения,  право на изъятие имущества у нетрудящихся слоев населения, право  на красный террор, право на революционные войны, на инициирование и поддержку "мирового пожара", экспорта революции, всемогущество  коммунистического  интернационала. И именно так, в таком духе, в таком ключе без колебаний поступали Ленин, его сподвижники; так и поступали все верные, ортодоксальные последователи Маркса и Ленина  -  Троцкий, Сталин, Мао Дзе-дун, Пол Пот, многие нынешние революционно-террористические группы, с полным основанием именующие себя "марксистскими".

 И  нужно взять на заметку  - именно для того, чтобы оттенить революционную сущность партий, выражающих великое мессианское дело марксизма-ленинизма, историческое предназначение и великое революционное право пролетариата, их приверженность идее диктатуры пролетариата, в 1918 году марксистские  партии, придерживающиеся радикального революционного большевизма, были переименованы из "социал-демократических"    в "коммунистические". Именно по этой причине, а не по какой-то другой - запомним этот факт (возможно, неожиданный для многих нынешних  сторонников коммунистической партии).

В последующем многие коммунистические партии, особенно - западноевропейские,  а затем коммунистическая партия нашей страны трансформировали формулировки своих программ - скажем, поменяли формулу "диктатура пролетариата" на "общенародное государство", сделали ударение на приоритете парламентских методов, и даже на уважении к праву и закону. Но насколько известно, никто из них, не порывая с марксизмом,  не отказался от коммунизма как практической задачи, и, главное, от "своего права" в конечном итоге переделать жизнь общества во имя коммунизма, интересов людей труда.

И в этой связи, думается, уместно вот какое замечание, относящееся к сегодняшнему дню России. Отрадно, что в  настоящее время приверженцы коммунистической партии в России представляют себя в качестве сторонников такого политического движения, которые наиболее последовательно выступают "за закон", "за Конституцию", "за законность" и т. д. (здесь дает о себе знать сама логика права, ее понимание советской юридической наукой, особенно в 1950-1970 гг.), а некоторые из них даже за то, что коммунизм в их понимании - выражение не утопически-библейских идолов, а собственно отечественных национальных и даже "патриотических" идей.  По своей сути партия, во всяком случае ведущая партия, именующая себя "коммунистической", это партия социал-демократического типа.

Но как все же  быть в таком случае с тем, что провозглашенная, как и ранее, в качестве высшего идеала партии "коммунистическая перспектива" предполагает коренную революционную переделку действительности, и при этом, как говорил Ленин, плох тот революционер, который останавливается перед незыблемостью закона? И вообще - какова в этом случае судьба высшего  права - революционного права, служащего делу коммунизма? Если же коммунисты теперь отказываются от того и другого (вместе с диктатурой пролетариата), то тогда - другой вопрос: могут ли они в этом случае вообще считаться и именовать себя "коммунистами", коль скоро коммунистическое движение для того и обособилось, присвоив себе такое имя, чтобы связать свое дело с коренной революционной переделкой мира? Не правда ли - вопросы, на которые до сих пор не дано ответа (тем более, что сохранение указанных "идеологических зацепок" позволяет в мгновенье ока встать на путь "Ленина-Сталина", на путь  реализации коммунистических постулатов) - в последующем мы к этой стороне проблемы еще вернемся.

Итак, если  рассматривается вопрос  о коммунистической, марксистской философии права в ее исходном (ортодоксальном) значении, то речь должна идти  о революционном праве, служащим делу коммунизма, - о праве марксистской революционной диктатуры, не ограниченной законом.

При этом следует еще раз сказать о том, что  здесь, понятно,   термин "право" берется  не в его строго юридическом значении, даже не просто в значении права власти, а в  широком смысле, т.е. в смысле обоснованности, оправданности  тех или иных явлений, наличия у них достаточного основания. 

По привычной, распространенной номенклатуре правовых явлений такое революционное право ближе всего к понятию правосознания - к субъективным представлениям людей, их групп о реальном, желаемом и допустимом праве.

Но фактически  оно означает нечто значительно  большее, чем просто "сознание", - представляет собой что-то вроде  революционного естественного права, так как, по представлениям его носителей, оно, такое высшее  революционное право,  служащее делу коммунизма, дозволяет то, что не допускает ни одна из систем позитивного права, и никакое сознание, содержащее определение "право" в строго юридическом его значении, - прямое, неконтролируемое, беспредельное и массовое насилие,   безбрежный неконтролируемый простор для любых, каких угодно акций.  И реальный смысл "революционного правосознания", использованного в ходе большевистской революции и ленинско-сталинской диктатуры, строго соответствует содержанию рассматриваемой марксистской категории.

Именно потому большевики, марксисты-ленинцы считали  себя вправе поступать сообразно своим идеологическим представлениям и делать  со всем обществом, его институтами, с отдельными людьми  что угодно  - захватывать  путем  заговора и вооруженного насилия власть, идти на реализацию утопии, на фантастический эксперимент в отношении всего народа, ликвидировать естественные  механизмы и стимулы жизнедеятельности - частную собственность, рынок, предпринимательство, заменяя все это искусственно-принудительными фантомами,  развязывать войну, применять массовые вооруженные насильственные акции, террор, чинить расправу над классово чуждыми элементами и единомышленниками-отступниками. Вот что  говорил известный деятель Октябрьской революции, член ВЧК М. Лацис: "Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора"1.

А в этой связи - еще одна особенность  высшего революционного права коммунизма  в том виде, в каком оно в 1917 году стало реализовываться в   России. Это - придание идеологии (марксизму, партийным программам) непосредственного юридического значения и действия. Ведь  согласно декрету о суде №1, все законоположения  и юрисдикционные решения должны были соответствовать не только декретам Советской власти, но, в первую очередь, программе (программе минимум) коммунистической партии.

Отсюда  - господство неограниченной партократической диктатуры (открыто в то время названной "диктатурой пролетариата" - власти,   не ограниченной законом), когда руководящие органы  партии становились правящими, обладающими  высшей  по сути неограниченной властью  в государстве. Причем -такой могущественной бесконтрольной супервластью, которая находится "над"  законом, действует вне какого-либо юридического регулирования и в то же время открывает беспрепятственную возможность   непосредственного,   прямого    (именно   -     н е п о с ре д с т в е н н о г о,          п р я м о г о, минуя   официальные советские инстанции) командования  машиной государственного насилия, репрессивным  аппаратом - вооруженными силами, всеми карательными  учреждениями (ВЧК, Прокуратурой, учреждениями внутренних дел), всеми административно-управленческими учреждениями и институтами - порядок, который в России вплоть 1993 года фактически оставался практически неизменным (а затем, увы, в "демократическом обличье" перескочил в институты высшей власти демократической России) .

Советы - представительные органы - в таких условиях играли в основном декоративную роль, их декларируемое "всевластие" прикрывало и в какой-то мере легализовало неограниченное всемогущество партократического аппарата, всей партгосноменклатуры.

Итак,  хотя марксисты, теоретики и революционеры-практики, почти не употребляли здесь слово "право" (впрочем и оно порой прорывалось то там, то здесь: вспомним - "владеть землей имеем право, а паразиты никогда") , именно оно, право, в указанном  ранее широком значении  имелось в виду при обосновании пролетарской революции и диктатуры пролетариата, и именно по отношению к нему, к праву, понимаемому в широком смысле, строились основные философские и политические рассуждения Маркса, его сподвижников  и ортодоксальных последователей, большевиков. Так что Маркс и его последователи, вопреки общепринятым представлениям,  вполне могут быть названы создателями особой философии права, противостоящей философии, рожденной эпохой Просвещения  и французской революцией, - коммунистической философии права.

Надо отдать должное ленинцам-большевикам: захватив в России в октябре 1917 года путем заговора и вооруженного восстания власть, они с предельной пунктуальностью реализовали марксистские представления о революционном праве.

Право советской  России 1917- конца 1920 годов, которое именовалось  "революционным", в то время оценивалось в чем-то открыто и честно. Оно характеризовалось  как "революционное правосознание", а  порой - совсем уже открыто и честно - "революционная целесообразность"1.

В таком "праве" мало чего  было от права в строго юридическом его значении, а больше - от  непосредственного неконтролируемого революционного действования, прямого насилия. Советская власть признавала обязательными только свои, ее же власти, юридические установления, да и те могли  не соблюдаться по мотивам революционной целесообразности, чрезвычайных обстоятельств, исключительных случаев1, т.е. не соблюдаться по  усмотрению самой власти, партийных и советских чиновников.

Здесь опять-таки все строго согласуется с философией марксизма, большевизма. Поскольку коммунизм, по представлениям ортодоксальных марксистов, - величайшая цель из всех  возможных человеческих устремлений и задач, то во имя достижения такой величайшей цели все средства хороши и допустимы. Тем более, что они, эти "все средства", могут быть и в пропагандистском ракурсе  преподаны как просто ответ на такие же действия эксплуататоров и угнетателей: насильственный захват власти - всего лишь ответ на угнетательское государство эксплуататоров; национализация собственности - всего лишь ответ на грабеж эксплуатируемых; революционная война - ответ на грабительские войны господствующего меньшинства и т. п. Главное же - сама суть дела -  великая цель - да еще в ужасающих условиях эксплуататорского общества -  допускает и оправдывает  н а с и л  и е (которое, по словам  Маркса,   является всего лишь "повивальной бабкой истории"). Насилие, следовательно, выступает в виде необходимого и оправданного элемента идеологии и практики коммунизма, составной частью коммунистической философии права.

Насилие подкралось в реальную жизнь и вошло в  коммунизм еще с одной стороны. Реальная жизнь показала, что коммунистические ослепительно-чарующие социальные проекты  все-таки (несмотря на попытки возвысить марксизм над прежними утопическими воззрениями) также  всего лишь мечта, утопия. Они никак не согласуются с естественными основами и стимулами  жизнедеятельности людей, имеющими биологические предпосылки и выраженными  в соответствии с "замыслом природы" в свободе поведения, конкуренции, соревновании, которые только и способны раскрыть человеческие задатки и создать мощную энергию развития сообщества людей.

И потому пришлось, и тут во имя великой цели, во имя демонстрации хотя бы каких-то успехов коммунизма, а практически - для преодоления нарастающего сопротивления коммунистическим акциям, - во имя всего этого  пришлось опять-таки  прибегать к массированному насилию, причем к насилию самому мощному - государственному, выраженному в организации и деятельности концентрационных лагерей, вооруженном подавлении восстаний, государственных повинностях, расправах над непокорными, разнообразных формах принуждения к  труду.

Плюс к этому  - прокатившаяся кровавыми волнами в 1918-1920 годы по всей территории былой российской империи   самая чудовищная из войн - братоубийственная гражданская война, превратившая вооруженные расправы, смерть и кровь чуть ли не в обыденное житейское и даже романтическое дело.

Не изменила  хода событий  и  введенная  в начале 1920 годов НЭП - новая экономическая политика, которая представляла собой на деле не некий гуманный "ленинский план строительства  социализма", будто бы "строя цивилизованных кооператоров", а всего лишь тактический маневр -  временное и частичное отступление после, в общем-то неудачной, массированной красногвардейской коммунистической атаки и последовавшей затем тотальной разрухи экономики страны. Отступление, которое  с самого начала предполагалось вскоре остановить и которое действительно уже в конце 1920 годов по наказу Ленина было остановлено сталинским режимом.

Все это -  если суммировать существо событий с октября 1917 до конца 1920 годов -   означало не только слом, прорыв закономерно-естественного развития к свободе и  поворот назад, пусть и к  модернизированному   строю  тиранической власти  и фанатичной идеологии, но и формирование  при господстве такого строя искусственного общества, основанного на фанатизме, насилии и фальсификациях.

3. Новая  полоса. В конце 1920 - начале 1930 годов в марксистских воззрениях на право,   как во всей системе марксистско-ленинской, большевистской идеологии,   произошли изменения. В это время,  по сути дела, началось формирование нового, государственнического варианта большевистской идеологии. Отсюда - соответствующие изменения и в коммунистической  философии права, которая, сохранив  императивы ортодоксальной теории, в чем-то  преобразовалась, по ряду существенных позиций сменила саму систему координат и,  особенно,  ее символов, идолов, терминологических обозначений.

Такая смена системы координат, идолов и словесных символов связана с тем, что в указанное время все советское  общество вступило в новую полосу развития.

Обычно при освещении истории советского общества ее первые фазы (с  октября 1917 года до смерти Сталина в 1953 году) рассматриваются как некая единая эпоха - эпоха большевизма, различаемая, пожалуй, лишь событиями экономического и военного порядка, партийными форумами, схватками  между партийными лидерами за власть, а в основном -  переходом власти от одного большевистского вождя - Ленина  к другому - Сталину.

Между тем,  при действительно большой общности экономико-политических и особенно идеологических реалий того времени и необходимости учета всех только что упомянутых обстоятельств, следует прежде всего  видеть существенные особенности, существовавшие  между двумя полосами этой эпохи (особо важные под углом зрения проблем данной работы), различая в рассматриваемом отношении:

во-первых, время прямой революционно-большевистской диктатуры, ленинского вождизма, когда при всех ужасах порядков революционного правосознания,  всё же шел какой-то поиск нового, царил романтический настрой, скрывавший кровавую схватку коммунистов за выбор пути "социалистического и коммунистического строительства"  и за власть;

и во-вторых, новую полосу -  время единодержавной сталинской тирании, когда одолев всех других претендентов на  верховную  власть в обществе (и по единодержавным восточно-византийским нравам физически уничтожив их), единоличный вождь - Сталин - встал на путь известной стабилизации в жизни общества, создания мощной  военно-коммунистической общественной системы, основанной на модернизированной государственной экономике и выраженной  во всесильной партийно-идеологизированной государственности и  социалистической законности (обеспечивающих в новых формах господство  революционного права, служащего коммунизму, его победе во всем мире).

Эта  искусно созданная модернизированная система единодержавной власти и соответствующие ей общественные порядки, получившие официальное имя "советское социалистическое общество", могут быть охарактеризованы в качестве относительно сложившегося, институционально отработанного  случая современной  цивилизации. Такого случая, который отличаясь  причудливым сочетанием некоторых положительных, привлекательных и одновременно - бесчеловечных, чудовищно отвратительных черт,  представляет собой  одну на время утвердившуюся, но все же   ошибочную "пробу" Истории, испытанную в ответ на потребности и вызов современности. Этот феномен современной цивилизации , к сожалению, до сих пор - ни в нашем Отечестве, ни за рубежом - не получил достаточно точного осмысления.

Между тем - хотя в настоящей работе и приходится ограничиться только приведенными общими констатациями (здесь, по всем данным, нужны более подробные пояснения), есть  основания полагать, что ни один вопрос нашего советского прошлого и вопросов нынешней поры не может получить удовлетворительного решения, если не исходить из основательного понимания особенностей советской цивилизации.

Это относится и к праву советского общества. Тому праву, которое стало утверждаться в 1930-годах, а затем  приняло некоторые относительно развернутые, в какой-то мере законченные формы через два-три десятилетия -  в условиях брежневского неосталинского режима власти.

 Новая полоса развития коммунистической системы, выраженная в утверждении  единодержавной  сталинской тирании, сопровождалась сменой идейных символов - идолов, с которыми связывается        высшее  революционное право, вытекающее из революционного марксизма,  большевизма.

До конца 1920-х годов в  условиях романтизированной революционно-большевистской диктатуры развитие советского общества   непосредственно связывалось  с  высокими коммунистическими идеалами и необходимостью кардинального преобразования общества  и человека во имя их достижения. Теперь же, в условиях новой полосы развития,  эти идеалы стали рассматриваться как отдаленные во времени, официально трактоваться в качестве  перспективы, следующей "фазы" развития общества.

В качестве же непосредственных  идейных задач-символов выступили новые категории, напрямую относящиеся к существующей властно-тиранической системе и связанные  с необходимостью ее сохранения,  упрочения и усиления, которые и стали новыми идолами. Это, во-первых, всесильная партийно-идеологизированная государственность и, во-вторых,  идол социализма. Остановимся сначала на первом из них - на государственности, имеющей ключевое значение для коммунистической философии права в ее новом, осовремененном облике.

В с е с и л ь н а я   п а р т и й н о - и д е о ло г и з и р о в а н н ая                    г о с у д а р с т в е н н о с т ь, официально именуемая "социалистической", стала с середины 1930-х годов (и в немалой мере - до настоящего времени) носительницей господствующей идеологии, а практически - инструментом придания статуса незыблемости и святости, всемерного упрочения и усиления единодержавной имперской тирании,   военно-коммунистической системы, существующей в ней  партократической, партийно-советской  власти.

При этом власть, получившая имя "социалистической", оказалась перед необходимостью интенсивной модернизации  и по содержанию, и по формам. В  частности,  потому, что Советы (официально провозглашенные в качестве нового типа власти - власти самих трудящихся) по сути дела оказались такими вече митинговыми институтами непосредственной демократии, которые хотя и были объявлены "всевластными", но оказались неспособными осуществлять государственно-профессиональное  руководство делами общества, и которые к тому же  по-прежнему  причислялись к одному из "приводных  ремней" механизма диктатуры пролетариата.

Да и вообще оказалось полезным во имя придания святости и внешнего престижа облагородить эту военно-коммунистическую власть рядом респектабельных,  внешне демократических институтов и форм, в том числе - престижно юридических  -  процесс, который стал особо заметным и внешне впечатляющим в связи с принятием  сталинской Конституции 1936 года.

И вот с  середины 1930-х годов центральным звеном марксистской философии права, с ее визитной карточкой - "социалистическая законность", стало государство, притом  именно  всесильное государство, именуемое советским,  социалистическим. "Всесильное" в том строгом значении этого слова,  в соответствии с которым ему дозволено  в с е  и оно  может   в с е. И главное из этого "все" (а порой - чуть ли не единственное, ибо "все иное оказывается  во многом неподатливым для власти")  - это господство власти над личностью.

В  отличие от своих коллег правоведов-либералов, поддавшихся эйфории социализма (даже таких, как Б.Н. Кистяковский), И.А. Покровский писал, что "установление публично-правовой организации всего народного хозяйства увеличит власть государства над индивидом по сравнению с нынешним во много раз. В руках государства . . .окажется почти безграничная возможность господствовать над всеми сторонами индивидуального существования"1.В другом месте он отмечал: "вопрос об усилении или ослаблении государственной регламентации в области экономических отношений  является   н е    с т о л ь к о  в о п р о с о м     л о г и к и      и л и   п р а в а,  с к о л ь ко             в о п р о с о м         о б щ е с т в е н н о й   п с и х о л о г и и"2 Тут же в сноске приводится мнение  B. Jacob-а, который полагает, что " социализм (будь он установлен) . . мгновенно превратиться в самую тираническую, самую одиозную из всех известных форм общественного  устройства и погибнет в огне всеобщего бунта, если общество не будет состоять из граждан всецело приверженных идее права, готовых уважать свободу ближнего не менее, чем защищать свою собственную . . .".

Такой поворот событий в мире марксистских  идей и реалий представляется на первый взгляд неожиданным, нелогичным и даже странным, если исходить из ортодоксальных марксистских взглядов на государство. Ведь государство под углом зрения этих взглядов изначально рассматривалось как  институт временный, рассчитанный  лишь на переходный  период  и обреченный по мере успехов коммунизма на отмирание. В нем не предполагалось иметь ни постоянного привилегированного аппарата, ни постоянной  армии - словом, это - не государство в строгом смысле, а,  по словам Ленина, "полугосударство", формой которого и должны были стать образования непосредственной демократии самих трудящихся масс - Советы.

Чем же можно объяснить такого рода поворот?

Понятно, решающую роль сыграл здесь сам факт появления мощной военно-коммунистической властной системы - то обстоятельство, что революционно-романтический порыв к коммунизму в своем истинном значении иссяк и на деле обернулся формированием тиранической военно-коммунистической системы власти во главе с единодержавным правителем, вождем, - генеральным  (первым) секретарем  коммунистической партии.

Но сам по себе этот факт едва ли был бы возведен в ореол всесильной священной власти, если бы он не был  преподан под углом  зрения коммунистической  идеологии. Ведь при указанной ранее философской  переориентации произошла не замена былой утопической философии на обычную государственную идеологию, возвеличивающую власть (такая идеология при  абсолютизации власти - вещь  распространенная), а явление совсем иного порядка. Марксистские  философские догмы и определения  стали своего рода обоснованием всемогущества власти. Советское государство, возглавляемое вождем коммунистической партии, было объявлено главным орудием строительства коммунизма. А потому именно оно,  государство "во главе с партией",   стало выражением и носителем указанного ранее высшего революционного права, дозволяющего  в отношении общества, населения, каждого человека совершать любые, какие угодно акции, лишь бы они сообразовывались с марксизмом, ленинизмом, большевистскими взглядами и практикой.

Да и по своему существу государственная идеология  в сталинскую эпоху - в периоды, начавшиеся со сталинской единодержавной тирании, а затем  во время брежневского  неосталинизма,  связывалась не столько с  дальними коммунистическими идеалами (они приобрели в основном декларативный, лозунговый  характер, и только в хрущевское время было воспламенились живой романтикой), сколько с существованием и функционированием модернизированной военно-коммунистической системы власти, выраженной в социалистической   державной государственности.

Отсюда можно понять,  почему в советском обществе с середины 1930-х годов в официальных документах и коммунистической пропаганде  внимание все более концентрируется не  на коммунизме, а на "социалистическом государстве", "функциях государства", "государственной дисциплине", "государстве при коммунизме".

Итак,  основное в  модернизации власти и всей военно-коммунистической системы с 1930-х годов состояло в сохранении в новом, осовремененном  варианте марксистско-ортодоксальной сущности коммунистической  идеологии, выраженной в высшем революционном праве на кардинальное ("во имя коммунизма", но теперь - по воле вождя и партии)  преобразовании общества. Именно поэтому, начиная с 1930-х годов, государственность неизменно понималась как: партийно-идеологизированная власть - власть, центром, ядром которой является коммунистическая партия, практически - генеральный секретарь, политбюро, секретари ЦК, первые секретари обкомов (и все это стало синонимом определению - "социалистическое государство");

власть единая с идеями коммунизма (в "обоснование" этого Сталин в конце 1930-х годов дополнил марксистские догмы положением о "сохранении государства при коммунизме");

власть - всесильная, - такая, которой  как главному орудию строительства коммунизма  с опорой на карательно-репрессивный и чиновничий  аппарат "по плечу" решение любых задач и которой напрямую,  при сохранении верховенства партии,  подконтрольны все сферы общественной жизни, в том числе - экономика, культура, духовная жизнь;

власть , которой дозволено "все" - применение любых насильственных действий против тех или иных лиц, физическое уничтожение целых групп населения, переселение народов, любые "преобразования" природы и т. д.

И д о л   с о ц и а л и з м а.  Со  временем, уже к концу 1930-х годов (а с предельной определенностью - в послевоенное время, в 1950-1960 годы), в советском обществе в ходе самой практики и в результате усилий партийных идеологов оказался найденным еще один идол - критерий-основание, выражающий  существование и действие высшего революционного права - носителя современного большевизма.

Ведь при существовании относительно развитой и превозносимой на все лады советской юридической системы открыто говорить о "революционном правосознании" и "революционной законности" было делом -  совсем   уж упречным; и потому указанные формулировки незаметно были  заменены на те, которые соответствовали новой лексике, - "социалистическое правосознание" и "социалистическая законность".

Да к тому же прежние революционные лозунги в их первозданном виде сохранялись, пожалуй, лишь в пропагандистском и литературно-научном обиходе. Судя по всему, новая полоса развития  - время осознания провала быстрого коммунистического эксперимента и необходимости "сталинской стабилизации", всемогущей державной власти - вообще все более переводила былые романтические коммуно-утопические расчеты  в плоскость  диктуемых жизнью реальных большевистских дел:  сохранение и упрочение тиранической власти, обеспечение четкой работы всей машины всевластия, придание ей современного респектабельного облика, наращивание экономического и военного могущества, новые территориальные приобретения во имя победы всемирного пролетариата, какие-то, пусть и убогие, по большей части довольно мизерные, "социалистические завоевания" внутри страны - бесплатные медицина и образование, символическая плата за жилье, гарантированные выплаты зарплаты и пенсий.

И вот все это стало охватываться  формулой о "социализме".

Поэтому с 1930-х годов  в советском обществе с нарастающими энтузиазмом и категоричностью провозглашаются официозные  формулировки о его победах. Сначала - о победах "основ социализма", затем о "победе в основном", о "полной победе", наконец - уже в послевоенное время - о "полной и окончательной" победе, о "развитом" социализме, когда он становится "необратимым" и выражает "социалистический выбор" всего народа. Такие определения стали распространяться и на другие страны Восточной и Центральной Европы, Азии, втянутые, преимущественно по-большевистски, военным, насильственным  путем   в единый  "социалистический лагерь".

И вот тогда формально провозглашенным основанием-критерием, необходимым для того, чтобы запускать в дело  высшее  революционное  право  с использованием  всей мощи вооруженных, карательных сил, всей репрессивно-чиновничьей машины, стали   интересы победившего социализма, его незыблемость, "окончательный и необратимый выбор" его народом.

Это основание-критерий сказалось на решении ряда юридических проблем, в том числе - конституционных. Само существование, казалось бы, широких социально-экономических и иных прав граждан и тем более их фактическая реализация  напрямую связывалась в формулировках юридических текстов (особенно  Конституции 1977 года), с тем юридически значимым условием, что они должны соответствовать "интересам социализма".

Но в наибольшей степени, пожалуй, аргумент "социализма", точнее - "угроза социализму"  проявил свою большевистскую суть в критических, кризисных ситуациях. Причем,  что весьма показательно,  прежде всего именно в тех областях отношений, где твердость правовых норм и принципов имеет, казалось бы, неоспоримую значимость, - в межгосударственных отношениях, между странами  внутри социалистического лагеря. Ведь  туманные брежневско-сусловские рассуждения о достоинствах социалистического строя, а затем "доктрина Брежнева", послужившие основой вторжения вооруженных сил в Венгрию (1956 год) и в Чехословакию (1968 год), и беспощадная расправа с народным сопротивлением, одинаково обосновывались, наряду с некоторыми иными невразумительными доводами, тем, что возникла "угроза социализму". И это будто бы в достаточной мере оправдывает  массированные вооруженные насильственные акции братьев-по-социализму во главе с СССР  в отношении любой страны социалистического лагеря, коль скоро, по мнению "братьев", прежде всего - лидеров КПСС, подобная угроза социализму возникла.

Аналогичный - "угроза социализму" - аргумент оказался решающим при использовании вооруженных сил для подавления народных протестов и внутри страны Советов - в Новочеркасске.

Да и последняя по времени вооруженная акция (введение войск в Москву в дни августовского путча 1991 года)  опять-таки оправдывалась  в документах организаторов акции тем, что возникла угроза "завоеваниям социализма".

4. Опоры в идеологии. Итак, принципиальная основы   коммунистической философии права коренятся в ортодоксальном марксизме, в большевизме. В более конкретизированном виде они   были заложены уже после октябрьского переворота, в 1920-1930 годах, когда  торжествовали революционные романтика и фанатизм,  идеи "отмирания права", революционного правосознания и революционной  законности. Суть такой идеологии заключается в придании высшего значения  некоему высшему праву - революционному праву, служащему коммунизму, дающему непосредственное обоснование и оправдание  каким угодно акциям  в отношении всего общества, всего населения, любых его групп, любого человека.

Ранее уже упоминалось, что такого рода высшее  революционное право  может быть охарактеризовано как нечто близкое к правосознанию и даже к некоему революционному естественному праву (в которое в обстановке революционных перемен включалось "право свергать тирана", устранять "неугодного правителя", вести "революционную войну" и т. д.).

Но именно - в чем-то близкое к естественному праву, обосновываемое естественным сопротивлением  существующему насилию, возведенным во власть, - близкое, но не более того. Ибо, в отличие от естественного  права в строгом значении, коренящегося в требованиях окружающих человека естественных факторов, природы, условий жизнедеятельности существ разумных - людей, здесь всё же правообосновывающим базисом  революционных акций являются иллюзорные и идеологические догмы, постулаты идеологии (как система идей, пребывающая и саморазвивающаяся в "своей классово-утопической логике"). Та идеология, которая по своим глубоким историческим основам коренится  в этике, религиозно-этических представлениях, идеологизированных философских системах  и взглядах - таких, как платоновский взгляд на  идеальное государство, воззрения Ж.-Ж.  Руссо о народном суверенитете, католических представлениях о Спасении, марксистских утопиях   о полном коммунизме, для достижения которого все средства хороши и допустимы1.

И не менее значимое здесь  то, что указанное "высшее право" как таковое является непосредственным , без каких-либо посредствующих звеньев, основанием для насильственных акций любой мощности и интенсивности - вплоть до ведения войны с использованием всех  самых истребительных средств поражения, массированного физического уничтожения врага (например, газов при подавлении крестьянских восстаний),   тотального истребления всего и вся, способного оказать сопротивление.

5. Опоры в  социальной системе. Философия и практика "высшего права коммунизма" утвердилась как составная часть всего коммунистического эксперимента, созданных  в ходе его проведения устоев коммунистической системы,  в том числе -

         -  провозглашенного и упорно проводимого на практике принципа равенства и

         -     государственной собственности.

        О   р а в е н с т в е. Коммунистический принцип равенства, как будто бы воспринимающий один из благородных лозунгов французской революции ("свобода, равенство и братство"),  реально на практике обернулся тиранической системой - большой бедой для людей, для  всего общества.

Ведь равенство людей по своей основе - это совершенно всеобщее равенство "в правовом отношении" - равенство в праве. Равенство перед законом и судом, равенство в юридических возможностях человека, когда при отсутствии каких-либо привилегий у   каждого человека существует перспектива достигнуть высокого  положения благодаря своему таланту, прилежанию и удаче.

И Кант, помимо всего иного, дал философское обоснование такому  совершенному  всеобщему равенству в праве, связывая его с равным положением всех людей как  существ разумных и с вытекающей отсюда недопустимостью использования человека "всего лишь как средства" (и это по мысли философа предполагает наложение разумом на волю человека известных ограничений,  что - внимание! - "для создания общества гораздо более необходимо, чем расположение и любовь"1). Отсюда же - понимание самой возможности фактического неравенства людей, неизбежный ущерб в восприятии справедливости, когда правовой принцип "равной меры" в нашем сознании распространяется на материальное положение человека.

Коммунизм, увы, провозгласил равенство там, где его осуществление соблазнительно, но реально  невозможно и на практике ведет ко многим бедам, - равенство  во имя социальной справедливости в материальном положении людей (лишь временно, на переходный период оставив принцип распределения "по труду"). И одновременно коммунизм в его ленинско-сталинской трактовке провозгласил неравенство, напротив, там, где оно совершенно недопустимо, - неравенство в праве (разный доступ к власти, разный уровень прав, с одной стороны, "рабочих и крестьян", "трудящихся", с другой - "эксплуататоров", "нетрудящихся", "паразитов" - начало, которое при всех метаморфозах лозунгов и внешних демократических новаций оставалось в принципе неизменным при советской власти и советском праве).

Как это на первый взгляд ни поразительно (хотя  по существу - вполне логично), такого рода коммунистическая трактовка равенства и неравенства  на практике  привела точно к тем же  результатам, что и само существо большевизма - к возникновению социальной системы  и политического режима бесчеловечной тирании. Ибо на практике стремление  коммунистической власти хоть бы к какой-нибудь реализации и оправданию лозунга  равенства в положении трудящихся означало введение  государственно-обязательных мер по "уравнению" и отсюда утрату стимулов к активности и инициативы у людей, порождение угодничества, прислужничества перед властью - всемогущего владельца жизненных благ, послужило  толчком к  систематическому применению насилия в экономике, в других сферах жизни общества. И  тут же свою негативную роль сыграли принципы организации политического режима как "власти людей труда" и социалистической  правовой системы, сразу же узаконивших привилегированный слой  людей - сословие правителей, уже формально - через своих активистов, коммунистическую партию, ее вождей - как будто бы уполномоченных на  всевластное правление.

       О   с о б с т в е н н о с т и. Вся история человеческого рода подтвердила, что  собственность, которая служит человеку, - это частная собственность1. Только частная собственность (абсолютное право на вещи и интеллектуальная собственность - исключительное право на нематериальные блага)   дает ее обладателю наиболее широкие права обладания  и в этой связи способна оказывать на него, на его волю и интересы, мощное и многообразное      воздействие. Такое воздействие, которое  активизирует личность, ее активный творческий потенциал и таким путем приносит благо и самому человеку, и всему сообществу людей. В этих своих качествах частная собственность, хотя и является источником и  поприщем ряда негативных сторон в жизни людей, вместе с тем включается, как и право, в жесткие механизмы поступательного развития общества.

Коммунистическая идеология увидела в негативных сторонах частной собственности, а затем и в ней самой главное зло в человеческом обществе. И потому, придав  анафеме частную собственность, объявила в качестве основы счастливой жизни людей собственность  общественную, прежде всего - государственную, названную в конституциях и законах советского общества "всенародным достоянием".

Между тем реальная жизнь советского общества, в котором была осуществлена тотальная национализация собственности,  показала, что сама по себе общественная (и, в особенности, государственная) собственность не стала  - как это ожидалось - источником прогрессивного общественного развития, всеобщего благосостояния, а, напротив, породила многие беды, тупики, процессы, ведущие к нарастающему упадку, разложению всей общественной системы.

Здесь надо видеть, что государственная  собственность - явление с точки зрения особенностей и черт собственности эфемерное, в человеческом отношении - безликое, неперсонофицированное, "выходящее" лишь на волю и интересы чиновников, властвующих лиц. И потому в известном смысле -  мутант, противоестественный гибрид того, что выражает известные стороны власти собственника, и одновременно того, что свойственно произволу государственной  власти. В государственной собственности  отпадают решающие достоинства собственности как фактора ответственности и стимулирования, и остается та ее черта, которая  выражает наиболее полное, абсолютное обладание предметами благами , и, следовательно, при тотальной национализации открывает возможность государственной бюрократической системе осуществлять бесконтрольную деятельность по   произвольному распоряжению материальными и интеллектуальными богатствами общества. Словом, - как раз та черта собственности, которая в условиях господства коммунистического режима и "требуется"  для осуществления  широкомасштабных социальных проектов - создания в быстрых темпах коммунизма - общества всеобщего счастья.

Из этой характеристики государственной собственности  следует, что она сама по себе неизбежно предполагает мощное использование власти, создание небывалой по масштабам и всемогуществу бюрократической административной чиновничьей системы, без которой "всенародное достояние" не может ни существовать, ни функционировать. Для нее становится неизбежным применение - взамен естественных стимулов, ранее порождаемых частной собственностью, -  систематического принуждения  к   труду; когда труд становится на одном полюсе  рабским , крепостническим, а на другом -  административно командным, надсмотрщическим.

В целом же государственная собственность из формы обладания вещами и благами, становится сложной системой отношений, соединенной с властью. В  рамках всего огосударствленного хозяйства происходит формирование своеобразной, по-своему уникальной, властно-организационной инфраструктуры собственности (обнажившейся в России при приватизации), включающей:

финансовые потоки из государственной  казны, бюджета и формы доступа к природным богатствам;

"точки опоры"  во властных органах, открывающих возможность беспрепятственного использования финансовых потоков и природных ресурсов;

обретение природных ресурсов через "приватизацию"  предприятий добывающих отраслей.

            И  все  это -  наряду с коррупцией, казнокрадством, в обстановке, когда широко распространяется паразитизм,  растратность, брошенность объектов, нерадивость  и безответственность в хозяйственных делах.

Если принять во внимание эти органические пороки государственной собственности, то само ее создание в качестве основы всего народного хозяйства, вездесущего начала всей  жизни общества - это поистине преступление коммунизма перед людьми и Историей. Ее многодесятилетнее существование - национальная беда всей  страны. И к тому же - беда в условиях современной России и реформируемого российского общества, когда и после "приватизации" (ваучерного распределения части государственных имуществ, формального  акционирования) сохраняется почти все основные звенья ее инфраструктуры и отсюда - все зло государственной собственности, основные свойственные ей пороки.

В этой связи следует заметить, что довольно популярный ныне лозунг  "многообразия собственности", когда государственная собственность ставится в один ряд с частной, - ложен, коварен. Государственная собственность изначально, по определению - органически порочна, неэффективна, растратна, бременем ложится на общество. Она может быть оправдана лишь общественной необходимостью, когда общество намеренно во имя устранения иной, более крупной национальной беды,  другой, иначе нерешаемой потребности идет на известные жертвы. Ее пороки, неэффективные последствия  могут  быть смягчены тем, что   в режим и порядок ее  функционирования могут быть "привиты", всегда с немалыми  потерями, отдельные формы и институты,  развившиеся в условиях частнособственнических отношений (самоокупаемость, хозрасчет, оперативное управление, хозяйственное ведение). Но только - смягчены, не более. Примечательно, что и после сплошного акционирования, проведенного в России под флагом "приватизации",  формально акционированные предприятия - ничуть не меньше, чем предприятия  находящиеся на статусе хозрасчета или хозяйственного ведения, - фактически так и остались пребывать в том реальном режиме, который характерен для государственной собственности (разве только - оказались развязанными руки у "директоров", да сами предприятия  стали беспрепятственным объектом для игр воротил номенклатурного финансового капитала - отечественного и зарубежного).

Ну, и, возвращаясь  к вопросу о государственной собственности как явлению коммунистической системы, не будем упускать из поля зрения те крупные негативные, по сути трагические последствия, которые наступили в России в результате упорного ее насаждения в народное хозяйство, во все сферы жизни, ее использования во имя утопических целей, формирования и упрочения порядков коммунистического всевластия.

Ведь именно на основе государственной собственности в России усилиями тиранического режима было создано искусственное, милитаризованное, маложизнеспособное для мирных условий, террористическое, уродливое общество, названное "социалистическим". Это общество отличалось некоторыми привлекательными сторонами ("порядок", гарантирование минимальных благ  для населения, привилегии  для науки, образования, способность быстрой мобилизации ресурсов и сил), выполнило фантастическую задачу  - создание гигантского военно-промышленного комплекса-колоса, не считаясь с жертвами, обеспечило в военно-экономическом отношении победу в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. 

Но коммунистическое общество - общество "социализма"  не прошло испытания мирного времени, оказалось  бесперспективным  в постиндустриальный период экономического развития, модернизации, в мирных условиях все боле обнаруживало свои органические пороки и в такой обстановке раскрыло свою суть - полной несовместимости с общими направлениями мирового развития, с требованиями либеральных цивилизаций, с тем, что в центре жизни самоуправляющегося общества должен стать человек с его высоким достоинством и неотъемлемыми правами, с его правом на собственную судьбу и свое счастье.

А конечный итог бесчеловечного эксперимента в громадной стране, определяющим элементом которого стала государственная собственность, ее использования в утопических целях, действительно трагичен. Первые шаги реформ по демократизации советского   общества, начавшихся  с середины 1980-х гг., завершились к началу 1990 гг. устранением наиболее жестоких, принудительных, репрессивных устоев коммунистической тиранической системы, мерами по разгосударствлению экономики, введением институтов духовной свободы. То есть -  в итоге устранением всего того, на чем "держалось" искусственное общество  "социализма", его основа - государственная собственность. И тогда, лишившись своих насильственных устоев, российское общество, деформированное и искореженное коммунизмом, предстало как разрушенное общество. Общество, находящееся в обстановке тотальной разрухи, катастрофы.

5. "Двухэтажное" право: официальная юридическая система и право-невидимка. В результате сложного, многоэтапного развития -  развития, которое все время опиралось на коммунистические догмы, на свои непоколебимые опоры в идеологии и социальной системе, в советском обществе сложился поразительный, невиданный в истории (и судя по всему - неповторимый) юридический феномен, которые иначе не назовешь, как двухэтажное право. Право, которое включала в себя  два разнородных слоя:

официальную юридическую систему

и право-невидимку - высшее революционное право.

6. Официальная юридическая система. Официальная юридическая система, т.е. система позитивного права, с внешней официально-государственной стороны представляемой в обществе и, в особенности, "во вне"  в качестве "советского права",  выражало  отношение  ортодоксального марксизма и большевистской практики к праву в строго юридическом значении - к законам, суду и т.д.?

 После Октября 1917 года в официальной науке, пропаганде, господствующем общественном мнении утвердился взгляд о том, что - да, декреты, кодексы, суды,  другие институты юриспруденции, пришедшие к нам из прошлого, хотя и являются "буржуазными", но пока нужны революционному пролетариату, нужны впрочем по коммунистическим расчетам  - временно, им суждено сойти со сцены, они уже сейчас отмирают.

Вот несколько высказываний правоведов того времени.

В 1918 году А.Г.Гойхбарг, отмечая ущербность и обреченность индивидуалистического  буржуазного права, писал: "Окончательный, смертельный удар наносит ему власть нового класса - пролетариата. Во время пролетарской революции это право находится в агонии и заменяется социальным правом переходного периода . . ."1. Спустя десятилетие другой советский правовед - Ю.Гейман как бы продолжил эту мысль: "Хозяйственное законодательство военного коммунизма, - писал он, - представляет сложный замкнутый круг неправовых по своей природе норм и норм публично-правовых, крайне ограниченных в своем объеме", и, указывая на характер планово-договорных отношений, отметил: " . . .они просто указывают путь, по которому пойдет хозяйственное право пролетарского государства к неправу, к административно-техническому регулированию, к своей противоположности"2.             

Трактовка права как права отмирающего, сходящего со сцены жизни общества, в котором побеждает социализм, была господствующей, доминирующей в коммунистической идеологии, в официальной юридической науке того времени. Более того, к такому пониманию права подстраивались и более общие правовые воззрения. Одним из наиболее влиятельных из них стала "меновая" концепция права Е.Б. Пашуканиса, который в своем обширном исследовании "Общая теория права и марксизм" обосновывал взгляд, в соответствии с которым право вообще строится на основе меновых, рыночных отношениях, и поэтому устранение при социализме товарно-рыночного хозяйства означает также и "отмирание" права3.

Взгляд на право в революционно-российских условиях (резко контрастирующий с линией на возвышение права, характерной для буржуазных революций, для дооктябрьской российской истории) едва ли имел  безобидный характер  некоего экзотического изыска, простого  интеллектуального заблуждения, как это пытаются представить некоторые западные авторы.  К сожалению, этот взгляд стал не только отражением наивно-утопических представлений о благостном "полном коммунизме" в облике библейского рая, но и жестко-суровой  наукообразной констатацией действительных советских реалий - приниженного, убогого фактического положения правовых форм (положения некоего "юридического уродца") в условиях господства всемогущей партократической власти.

Вместе с тем  было бы грубо ошибочным изображать реальное положение дел в юридической системе советской России в одной лишь густо-черной тональности под рубриками "партократическая власть", "тирания" и т. д. В области социального законодательства (трудового, семейного, по социальному обеспечению)  в России после 1917 года вводилось  немало прогрессивных положений, прежде всего тех, которые направлены на защиту интересов людей труда, малообеспеченных, обездоленных, т.е. положений, отвечающих исконному предназначению права.

На первый взгляд, как будто бы такую же позитивную оценку должно было бы получить  и то обстоятельство, что вслед за Конституцией 1918 года, кодексами о труде, о браке и семье в 1922 году принимается Гражданский кодекс, которому - хотелось бы напомнить - принадлежит первостепенное значение в утверждении и в развитии принципов гражданского общества, прав и свобод личности.

Но тут мы как раз встречаемся с одним из  коварных свойств советского права, которое уже с того времени станет его неотъемлемой и определяющей особенностью. Суть дела  в том, что общепризнанная миссия и престиж гражданских законов (точно так же, как и Конституции) никак не соответствовали  в условиях коммунистического партократического господства их фактической роли и реальному значению, создавая тем самым, главным образом, видимость, иллюзию современного и отработанного правового  устройства.

Гражданский кодекс был принят в 1922 году исключительно для того, чтобы ввести в жизнь  общества нормы и институты,  позволяющие  каким-то образом упорядочить, ввести в известные рамки собственнические и рыночные отношения, которые стали складываться в условиях нэпа. Только это - исключительно регулятивная цель в коммерческих делах, и больше ничего. В советском обществе даже не возникала,  да и не могла возникнуть,  задача внедрить во все подразделения общественной жизни принципы и критерии поведения, образующие само содержание гражданского общества - экономическую свободу и юридическое равенство всех субъектов, их возможность самим, своей волей и в своем интересе создавать для себя права и обязанности, нести персональную ответственность за свои действия.

Более того, по прямой, жестко определенной  партийной установке, безапелляционно сформулированной  Лениным, из кодекса была устранена его душа, его гражданственная и социальная суть - его назначение быть носителем, хранителем и защитой важнейшего устоя  гражданского общества и  свободного рынка - частного права.

 Вместо безусловного, твердого обеспечения самостоятельности и суверенного статуса субъектов гражданского права кодекс открывал возможность для прямого вмешательства органов власти в гражданские правоотношения. Это и случилось в гигантских  масштабах, когда  гражданские правоотношения были поставлены в полную зависимость от "планов", т. е. от произвольных императивных команд властных хозяйственных инстанций. Верно пишет А.П. Семитко в отношении  основного идола социалистического общества - планирования: "Попытки предотвратить закономерно возникающие нужду и анархию с помощью тотального планирования лишь увеличивают то и другое. Насилие, направленное на преодоление хаоса,  вызывает только еще больший хаос. Насилие постепенно перерастает в террор . . ."1.

 Да и вся правовая жизнь российского общества получила из уст Ленина твердый настрой - "Мы  ничего частного не признаем , для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное"; и по множеству каналов:  и в законодательной работе, и в практической юриспруденции, и в области юридической науки и образования - везде такого рода директивная идеологическая установка была внедрена во все сферы правовой жизни, стала везде непререкаемым постулатом.

Понятно, сам факт издания в советской России Гражданского кодекса, даже при указанной политической интерпретации и идеологической атмосфере, - факт, имевший серьезный положительный эффект. Гражданский кодекс, пусть в урезанном, обкромсанном виде, внес в экономическую жизнь некоторые гражданско-правовые ценности, элементы цивилистической культуры. Тем более, что фактическое содержание кодекса образовали добротные проектные заготовки, сделанные видными русскими цивилистами в дореволюционное время. Деятельность судов по гражданским делам получила известную, относительно твердую и престижную, нормативную основу. Оживились юридическая наука и преподавание цивилистических дисциплин. В середине 1920 годов в России вышел ряд крупных исследований по гражданскому праву. И, быть может, самое существенное  состояло в том, в отличие от ряда других областей гуманитарных знаний, где дальнейшее развитие дооктябрьской науки не имело никакой перспективы,   здесь в науку, пусть и не на долгое время, вернулся ряд крупных правоведов (таких, как А.В.Венедиктов, М.М.Агарков, Е.А. Флейшиц, С.И. Аскназий, Б.Б.Черепахин  и др.),  исповедующих - увы, по большей части исподволь, "про себя" - идеалы и ценности дореволюционной прогрессивной юриспруденции, прежде всего - знаменитых русских правоведов, таких как И.А. Покровский.

В целом же, однако,  Гражданский кодекс 1922 года не оказал на советское общество сколько-нибудь заметного влияния. Тотально огосударствленная, скованная идеологией и диктатурой  жизнь  общества оставляла лишь узкие участки реальных отношений (споры между трестированными предприятиями, бытовые сделки, наследственные дела ), где гражданско-правовые нормы работали, давали заметный эффект в жизни людей, общества. Да и сам  Гражданский кодекс, лишенный своей души - частного права и потому обескровленный, немощный, во многом обрел - как и все право того времени - опубличенный характер, не стал , как говорится,  явлением - юридическим документом, который бы выбивался из общего   опубличенного  массива законодательства советской России и заложил основу для оптимизма в отношении правового будущего российского общества1.

Таким образом, при таких бескрайних возможностях, которые дает для любых действований ( в том числе любых экспериментах над обществом ) "высшее право",  официальная юридическая система требуется только как некоторое вспомогательное, подсобное средство - для обеспечения некоторого элементарного порядка,  для прикрытия совершаемых большевистских  акций, для придания им некой "легитимности", для некоторого упорядочения существующих отношений, устранения крайностей,  известного оправдания, придания - если удастся - какой-то  даже респектабельности социалистическому праву. А коль скоро действующие законы, иные нормативные документы, правосудная деятельность для  подобных вспомогательных операций не очень-то нужны, то и  позитивное право в таком случае вообще оказывается излишним, призванным выполнять некоторую регулятивную и в основном декоративную роль,  или даже - таким, что создает ненужные помехи, мешает  великому революционному делу.

Вместе с тем, при всех довольно жестких оценках советского права, надо  иметь в виду и следующее. Новая полоса развития советского общества, утверждение в нем новых коммунистических идолов (всемогущей государственности, идола социализма)  - все это  непосредственным образом отразилось на официальной советской юридической системе, вызывало и в ней известную смену координат, символов  и лексики.

До 1930-х годов право, существовавшее в советской России, и в официальной пропаганде  и в официальной марксистской науке единодушно рассматривалось как не преодоленный  еще "остаток прошлого", сохранившееся еще "буржуазное право", которое уже - на радость пролетарской диктатуре -  "отмирает". А взамен всего этого, как несравненно более высокое, отвечающее высшим идеалам коммунизма, чаяниям всех народов и всех людей труда, вовсю использовалось и возводилось в самую высокую степень "революционное правосознание", "революционная законность", "пролетарский суд", "права трудящегося и эксплуатируемого народа", а также неюридические формы и институты регуляции - технические нормативы, организационные правила и т.д.

Такого рода определения и оценки резко изменились, как только российское общество, которое с 1922-1924 годов  обрело облик многонационального "Советского  Союза",  вступило в указанную выше новую полосу развития с новыми идолами -  всесильной партийно-идеологизированной государственностью и идолом социализма.

Вдруг исчезли былые строго-классовые  формулировки - "революционное правосознание", "революционная законность". Тут же  изменились термины, официальные наименования, касающиеся действующей юридической системы. Право, совсем недавно именуемое "буржуазным", "наследием проклятого прошлого", стало повсеместно именоваться советским. И хотя это  не сразу и не без труда было воспринято (подобного рода попытки предпринимались сразу после Октября, но были встречены в штыки  правоведами - ортодоксально коммунистической ориентации1), такое терминологическое нововведение в  1930-х  годах утвердилось повсеместно.

Затем к  термину "советское" был прибавлен другой, более величественный и связанный  с новым идолом, а в этой связи и с переключением права на более высокую ступень в существующей  шкале ценностей: с середины 1930 годов оно стало называться еще и социалистическим.

И именно с той поры - характерно именно  в годы с самого страшного Большого сталинского Террора! - началось не просто тотальное оправдание, апологетика действующего законодательства и существующей юридической практики, но - более того - их безудержное восхваление,  обоснование того, что они представляют собой совершенно новое, невиданное в мире, замечательное право. Вводятся и по любому поводу используются другие престижные  обороты - "социалистическая законность", "социалистический правопорядок". Определение "социалистическое" начинает прилагаться к любому юридическому явлению - "социалистическое правоотношение", "социалистическая правовая норма" и т. д., и т. п.

С этого же времени, с середины-конца 1930-х годов внешне респектабельный характер приобретает нормотворческая деятельность государственных органов, публикуются материалы судебных процессов, в том числе - "открытых" (над "врагами народа", недавними партийными сотоварищами), предпринимаются какие-то меры по развитию  советской юридической науки и юридического образования, прежде всего - в  университетах, вновь образованных юридических институтах и юридических  школах.

Своеобразным апофеозом такой рекламно-пропагандистской кампании стала  атмосфера восторга и славословий вокруг новой, "сталинской" (поистине - сталинской!)  Конституции 1936 года. В текст этого документа, объявленного "самой  демократической в мире Конституцией", были включены  -  впрочем в  общей декларативной форме и в сопровождении "социалистической  фразеологии" -  "демократические права граждан", "требования законности", "правосудие" и многое-многое другое, как будто бы соответствующее  передовым зарубежным конституционным документам. И плюс к тому - включено и то, что по рекламно-пропагандистским заявлениям, намного превосходит все "буржуазные конституции", - социально-экономические права: право на труд, право на отдых, право на образование и др., что очаровало, увы, немалое число зарубежных и тем более наших отечественных специалистов и до сего времени будто бы демонстрирует замечательные достижения  "общества социализма".

7. Право - невидимка. Некоторые общие оценки. Недостатки и пороки права, существовавшего и восхваляемого в советском социалистическом обществе,  в настоящее время хорошо известны, общепризнанны. Это -  инквизиционные способы дознания и следствия, беспощадные кары за контрреволюционные преступления, система ГУЛАГа, внесудебные формы привлечения к  юридической ответственности, смертная казнь детей, безусловный юридический приоритет государственной собственности, полуфеодальные, крепостнические порядки в сфере организации и применения труда и т.д.1 Даже на коммунистическом   партийном форуме, на съезде партии,  во время начавшихся в нашей стране демократических перемен было признано, что советское право - это отсталая и реакционная юридическая система. В нынешнее же время это - вообще общее место, признаваемое буквально всеми, в том числе приверженцами ортодоксального марксизма-ленинизма (трактуемое, правда, как "некоторые ошибки и недостатки").

Но все дело-то в том, что не отдельные недостатки и пороки действовавшей в советском обществе юридической системы (хотя их  перечисление можно умножить) выражают  коренные особенности права  в советском обществе,  придающих ему качество "другого", крайне негативного полюса правового прогресса  человечества, другого полюса  философии права.

Тем более что   повсеместно отмечаемые ныне недостатки и пороки советского права - это далеко не единственные его характеристики (на общем фоне всего правового материала они, действительно,  могут быть оценены чуть ли не как частные, незначительные, просто ошибки - "щепки", неизбежные при "рубке леса"). Ведь советское право, особенно в послевоенные годы и особенно - к 1960-1970 годам, избавилось от многих своих уж очень одиозных форм и институтов. После довольно интенсивной работы научных правовых учреждений, законодательных органов, учета данных юридической практики оно с внешней стороны  вообще обрело вид - скажем так - неплохой, отработанной с технико-юридической стороны правовой системы, что - при всех, по выражению А. Тилле, реалиях "абсурда" и феодально-крепостнических порядках - давало  повод  для известных положительных оценок существовавших в то время юридических  установлений.

Надо добавить сюда и то, что в советской юридической системе существовали по формальному замыслу и объявленным принципам некоторые явно благородные, впечатляющие социалистические элементы, в том числе по вопросам оплаты и  охраны труда, отдыха, компенсаций и др. Во многих правовых институтах прослеживалась направленность на "защиту интересов людей труда", материнства, детей и детства,  потребностей фундаментальной науки, медицины и образования. И в самих законах, и в официальных документах звучал голос во имя "крепкой законности", возведения советского социалистического права в  ранг "основы нормальной жизни общества" и т. д.

Так  в  чем же дело? Каковы основания для тех суровых оценок советского социалистического права, которые в общем виде прозвучали ранее в этой работе?

Суть дела в том,  что созданная  Сталиным, его партийно-чекистскими соратниками и подельщиками всесильная партийно-идеологизированная государственность, мощная модернизированная военно-коммунистическая система  тиранической власти,  включала    в      состав  своих сложных механизмов   как раз упомянутое выше "двухэтажное" право  - право    в             д в у х   п р и н ц и п и а л ь н о    р а з н ы х   и п о с т а с я х То есть включала не только  официальную юридическую систему, так сказать, видимое право, именуемое "советским, социалистическим", со всеми его плюсами и минусами, какими-то достоинствами и одновременно -  недостатками,  пороками, мистификациями, византийско-изощренным    словесным    дурманом,    ни    и  н е в и д и м о  е  п р а в о  - сердцевину всей системы власти, право-невидимку, которое никогда, в отличие от революционных времен, не преподносилось как официальная юридическая реальность, но которое , в действительности, как и ранее, оставалось  высшим  революционным правом, всемогущим суперправом, служащим по воле вождей и партийного аппарата  делу коммунизма, - направляющим и регламентирующим, жестко и непререкаемо, воистину по-большевистски, по-чекистски  беспощадно,  жизнь и развитие всего общества.

В этой связи - вот какое попутное замечание. В настоящее время власть и управление в советском обществе довольно часто представляются уж слишком упрощенно. Вот, дескать, "при социализме" в обществе существовали официальные Советы, официальные законы и т. д., но они были только ширмой, в действительности всеми делами в обществе ведала номенклатура, партийные чиновники, которые вмешивались во все и вся, мешали работать, давали некомпетентные суждения и пр. и пр.

В таких представлениях, во многом верных,  содержатся всё же довольно-таки примитивная схема, порой явно ошибочные оценки (были среди партийных чиновников и весьма компетентные люди, и вмешивались они в жизненные ситуации подчас по делу).

Но, увы, при этом упускается из вида самое главное - то, что  номенклатура, партийные чиновники и активисты не просто своевольничали, действовали по своей прихоти, куражились (хотя наличествовало и такое), а были, прежде всего,  служителями высшего и непререкаемого революционного права коммунизма. Обратим внимание -  служителями,  пусть и  далеко не всегда искренними и верными, часто действовавшими своекорыстно, но всё же служителями,   своего рода "законодателями", "прокурорами", "судьями" и "исправниками", обязанными делать все  - все, что угодно (соблюдая лишь  внешние юридические приличия), но добиваться полного осуществления  коммунистических идеологических предначертаний.

И такое "право" право-невидимка имело свою нормативную основу, выраженную не только в партийно-нормативных актах (партийных программах, уставах, директивах, постановлениях, инструкциях и др.), но и  непосредственно в произведениях, выступлениях и речах "классиков марксизма-ленинизма" - Маркса, Энгельса, Ленина, "гениальных" высказываниях Сталина, а после его смерти (взамен их) - высказываниях очередного вождя - Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко.

Надо полагать, именно  данный пункт является, возможно, самым главным в понимании природы коммунистических порядков, существовавших в советском обществе, - пункт, по должному до сих пор не оцененный, но по-прежнему влияющий на жизнь общества. Ведь само существование сталинской машины всевластия и функционирование порядков, в соответствии с которыми все основные  вопросы жизни общества императивно решались в партийных инстанциях, находит обоснование именно в том, что "партия", которая  ведет народ к светлому лучезарному будущему,   будто бы  в п р а в е   во имя этого делать все, что угодно - идти на любые акции по "преобразованию общества" и "переделке человека".

Знаменательно, что такого рода высшее революционное право коммунизма,  начиная с  1930-х   годов, стало в советском обществе  хотя и всем известным, но всё же тайным, открыто не афишируемым. Если после октябрьского переворота  1917 года и в двадцатые годы оно в виде "революционного правосознания" и "революционной законности" претендовало на то, чтобы как бы заменить  оставшееся от прошлого "юридическое право" (и в этом - глубинная подоплека идеи о его якобы неизбежном отмирании), то теперь, когда восторжествовала  замечательная советская социалистическая  юридическая система, оно во всей своей реальной плоти и реальном значении ушло в тень, за кулисы официальной государственно-юридической жизни, стало воистину подпольным, подковровым правом. В официальных документах, в конституции, иных официальных актах остались лишь символы, некоторые формальные "зацепки", позволявшие как-то с формальной стороны оправдывать это право-невидимку (путем указания на "руководящую и направляющую" роль партии или на то, что партийные организации образуют "ядро" государственных органов и общественных объединений).

И вот какие два момента, связанные с негласным статусом "высшего революционного права", достойны специального внимания.

Так как, во-первых, его будто бы и нет в действительности, а существует будто бы только "ум, честь и совесть эпохи" и "руководящая роль" партии, то такого рода невидимый фантом и основанная на нем деятельность партийных инстанций оказываются неподвластными юридическому закону и суду, не связанными никакими юридическими нормами и юридической ответственностью. Хотя - нужно сказать еще раз - все основные вопросы жизни советского  общества монопольно решались партийными инстанциями, в первую очередь - высшими:  политбюро ЦК партии,  секретарями ЦК и, конечно же, высшим партийным правителем  - Генеральным секретарем (решения которых во имя формально провозглашенной партийной демократии по тем или иным вопросам "пропускались" через коллективные партийные форумы - Пленумы, Съезды).

И второе. Решения партийных инстанций являются тем не менее безусловно обязательными, подлежащими точному и скрупулезному исполнению, в том числе - и институтами официальной юридической системы. Назначило политбюро ЦК то или иное лицо на руководящую государственную должность, и вслед за тем это лицо "избирается" на ту же должность на сессии Верховного Совета. Одобрен высшим партийным ареопагом проект закона, и этот проект, без каких-либо серьезных поправок,  зачастую слово в слово "принимается" законодательным органом.

И еще один, самый существенный момент. Хотя в 1930-х годах советское право как нормативная юридическая система получило серьезное развитие и заняло заметное место в жизни советского общества,  тем не менее высшее революционное право большевистского всевластия реализовалось в основном напрямую, минуя всю эту канитель с Советами, с юридическими институтами, процедурами и иными  ненужными премудростями. И для этого как раз и были выработаны ленинско-сталинским гением - действительно, гением! - безотказно работающие механизмы всевластной машины, костяк которых  образовывало прямое (прямое!), помимо каких-либо советских учреждений и юридических институтов, безусловное подчинение вооруженных сил,  всех силовых ведомств и карательных учреждений непосредственно  высшим партийным инстанциям - генеральному секретарю, первым секретарям обкомов (такое прямое подчинение находилось под эгидой опять-таки высшего революционного права, да в какой-то мере отражалось в секретных ведомственных актах и воинских уставах).

Таким образом, сложившаяся  в советском обществе официально  действующая юридическая система, имевшая ряд технико-юридических и иных достоинств, вместе с тем представляла собой ущербное, юридически неразвитое право.

По основным своим характеристикам оно  стало не  только "шагом назад"  в общемировом правовом прогрессе, но и являло собой необычное по современным критериям уникальное юридическое образование - необычное, уникальное, к сожалению, под углом зрения того, что во многом носило фальсифицированный, мифоподобный характер, а по реальному юридическому содержанию все дальше отдалялось  от  достижений и тенденций российского дореволюционного права,   а еще более - от основных линий правового прогресса, идеалов и ценностей гуманистического права в демократически  развитых странах в более позднее время.

Главная особенность советской юридической системы заключалась в том, что она в целом не имела значения самостоятельной, суверенной нормативно-ценностной регулирующей системы - такой, какой "положено" быть праву в условиях современной цивилизации. Оно занимало маленький, мизерный "уголочек" в всей системе регулирования общественных отношений, выступало в качестве того, что могло быть названо "верховенством права".

Конечно, у советской юридической системы были некоторые собственные функции (разрешение имущественных, трудовых, семейных споров,  уголовных дел по бытовым преступлениям, установление  некоторых юридических фактов и др.). И как раз для областей жизни, где реализовались  такого рода функции, провозглашались требования строжайшей законности, правосудия, твердого правопорядка.

Но в целом, особенно в  случаях, когда те или иные отношения затрагивали власть, фундаментальные проблемы общества, и вступало в действие высшее революционное право, служащее коммунизму и устанавливающее порядки, неподвластные закону и суду, существующая советская юридическая система  выполняла в основном  дополнительные,  вспомогательные задачи. Эти задачи состояли, главным образом, в том, чтобы:

провести  "революционные" акции  "через себя", оправдать их, создать видимость юридической законности,  юридически прикрыть ситуацию;

снять отдельные крайности, несообразности, юридически облагородить совершенные акции;

служить благообразным, респектабельным фасадом для всего общества, представлять его как будто бы "такое же", столь же "правовое", как развитые страны Европы и Америки.

Ущербность советской юридической системы выразилось не только в ограниченности ее функций, никак не  связанных к тому же с предназначением права, но и в  самой ее природе, а также  и непосредственно в охватываемом ею  правовом  материале и даже в тех его подразделениях и сторонах, которые относятся к догме права.

Советское право как юридический феномен - это опубличенная юридическая система, доминирующим началом  которой неизменно  оставалось  "право власти" (а подчас - и "право войны", в руководящих кадровых кругах, в статусе правящей элиты,  в их взаимоотношениях между собой, - "право сильного") - зависимость юридических установлений от произвола, усмотрения государственных органов.

В нем, советском праве,  в сущности, не было ничего, что могло бы ограничить всесильную партийно-идеологизированную государственную власть, в особенности в тех направлениях, где могла бы возникнуть потребность действия высшего революционного права, приводимого в действие коммунистической олигархией. И напротив, в нем, в его нормативных положениях содержались такие установления (вроде тех, которые фиксировали руководящую роль коммунистической партии, прямую подчиненность командиров воинских частей партийным руководителям и др.), которые в какой-то мере легализовали, придавали видимость юридической обоснованности и законности насильственным акциям, совершаемым по команде партийных инстанций вооруженными силами, карательно-репрессивными учреждениями.

Такое особое построение правовой материи советской социалистической юридической системы охватывало и область правового регулирования в сфере народного хозяйства, ее функционирования как "одной фабрики". Здесь постоянно поддерживался такой  юридический режим, в соответствии с которым высшие учреждения  хозяйственного руководства (по директивам партийных органов) могли принимать любые решения - изымать у предприятий имущество, списывать долги, освобождать от юридической      ответственности и т. д. При этом принципы "хозрасчета", "самоокупаемости"  и другие  сохранившиеся элементы нэповской экономики  сводились к нулю тем, что во всех случаях приоритетное и доминирующее значение придавалось плановым актам - решениям директивных  органов хозяйственного руководства по экономическим вопросам.

И самое главное - в любой момент последнее и  решающее слово оставалось за высшим революционным правом (практически - за  партийными вождями, партийными чиновниками, их усмотрением): все юридические наработки, правовые тонкости регулирования могли быть разом отброшены, и,  пусть  в иных словесных формулировках и с какими-то  юридически-оправдательными заявлениями,   в конечном итоге неизменно, по всем статьям торжествовало  высшее революционное право.

Таким образом, советское право  (если использовать рассмотренные ранее характеристики права как многогранной системы)  представляло собой уникальное нормативное образование, существующее в рамках коммунистической идеологии, ее осовремененных идолов - всесильной партийно-идеологизированной государственности, идола социализма.

Эти особенности советского права находили отражение даже в догме права (доминирование декларативных формул, распространенность неопределенных понятий, открывающих возможность для их произвольного применения, политизированность терминологии и др.).

Еще в большей мере указанные особенности выражались в "юридическом содержании" советской юридической системы с доминированием в ней запретительно-карательных механизмов, разрешительного типа регулирования, других аналогичных способов и механизмов регулирования, относящихся  к  социоцентристской культуре. Как справедливо пишет А.П. Семитко, "в социоцентристской правовой культуре главными правовыми средствами (подчеркну: неразвитыми правовыми средствами, часто граничащими с псевдо - или квазиправовыми) являются запреты, обязывания, санкции . . .", при этом " . . . господствует абсолютно обязывающий тип "правового" регулирования, когда обязанностям одной стороны корреспондируют обязанности другой стороны, и у обеих есть еще дополнительные обязанности "сигнализировать" органам власти, вышестоящим должностным лицам в случае неисполнения обязанностей другой стороной"1.

И всё же решающая грань советского права,  как и всякой современной юридической системы,  это заложенные в ней  юридические идеи - идеи "в праве". Именно здесь - впрочем опять-таки незримо - находило свое бытие в наличной  правовой материи высшее революционное право, служащее коммунизму, - безусловное верховенство интересов коммунизма (социализма), абсолютное доминирование воли и усмотрения всесильной партийно-идеологизированной государственности. Именно это центральное звено накладывало свою печать на весь облик советского права, предопределяло его ущербность как официальной юридической системы, которая в любой момент по воле вождя и партии готова открыть  какое угодно пространство беспрепятственного государственного всевластия, "защиты социализма" - решительного и беспощадного действия высшего революционного права, служащего коммунизму.

8. Новая    обобщающая  формула - "социалистическая законность". Метаморфозы теории. Наиболее широкой юридической категорией, характеризующей состояние и особенности  права в советском обществе начиная с середины 1930-х годов, стала формула (и одновременно - лозунг, некий принцип, идеологический постулат) -  "социалистическая законность".

Формула  "социалистическая законность", сам подход к правовым вопросам под углом зрения этой категории  нередко представлялись в пропаганде, науке, общественном мнении тех лет, и особенно в более позднее время,  не только как  достижение  в разработке вопросов социалистического права, но и как изменение самой концепции права , самого видения правовых вопросов  в марксизме., призванная в суммированном виде представить новый правовой облик  "победившего социализма", "развитого социалистического строя".

Такое положение о законности, ставшее выражением, казалось бы, новой правовой идеологии советского общества (идеологии социалистической законности),  по большей части вызывает к себе благожелательное отношение. Все же какая никакая, а законность. По сравнению с открыто провозглашенным и открыто проводимым  режимом диктатуры пролетариата и  революционного правосознания, она  -  какой-то  шаг вперед, предполагает  установление в обществе   правопорядка.  Да и к тому же очень благородного, воплощающего высокие идеалы, чаяния трудящихся масс, простых людей, - социалистические идеалы и надежды. Тем более что получали все большее распространение ее научно-литературные интерпретации, сообразно  которым социалистическая законность в представлениях ряда советских правоведов  связывалась с правами и свободами личности, и  даже - с  ее благоприятствованием1.

Между  тем  социалистическая законность, вся обозначаемая ею социалистическая правовая идеология  - не более чем химера. Такая же, как и многие другие марксистские категории  (да и, пожалуй, марксистская идеология в целом) - иллюзорно-соблазнительная, скрывающая совсем иные реалии,  уродливо-страшная по своему существу и по последствиям.

Дело в том, что идеология социалистической законности, создавая видимость юридического благополучия в общества, причем - благополучия высокого порядка (социалистического!),  на самом деле не только прикрывала, оправдывала, представляла в  фальсифицированном виде, но и, по сути дела, в новом облике утверждала  и возвеличивала те страшные реалии и процессы, которые в действительности происходили в обществе.

Ведь  все вопиющие бесчинства, массовая расправа над "провинившимися" народами и невиновными гражданами, классово чуждыми людьми и былыми сотоварищами - все ужасы Большего террора, ГУЛАГа,  кэгэбистского беспредела с середины 1930-х годов происходили в  обстановке, когда торжествовало, по всем официальным заявлениям и  провозглашенным лозунгам, великое социалистическое достижение -  "строжайшая социалистическая  законность"!

Более того, когда после смерти Сталина, в 1953-1955 годах, устранялись крайности сталинского режима и подвергалась аккуратной критике сталинская тирания под  видом "осуждения культа личности", чудовищные факты большевистского произвола официально оценивались только в качестве  неких "нарушений социалистической законности".

И вот здесь хотелось бы привлечь внимание к положению, которое - как представляется автору -  позволяет, быть может, наиболее строго и точно выразить состояние права и философских представлений о нем, с которыми российское (советское) общество подошло к  середине 1980-1990 годов - к  эпохе восстановления и демократического воссоздания Отечества. Положению, которое и представляет формула "социалистическая законность". Суть этого положения - в том, что идеология социалистической законности не только  представляет собой  нетронутую по своей основе  и сущности коммунистическую философию права, но и  выражает ее в модернизированном, изощренном, утонченном виде - наиболее лживом и опасном для людей, общества, его будущего.

Что же случилось в 1930 и последующие годы с  коммунистической философией права? Что произошло с ней после того, как вслед за захватом власти в октябре 1917 года и разгоном Учредительного собрания в январе 1918 года открыто и честно было провозглашено "право" пролетариата во главе с коммунистами на коммунистическое преображение общества, на применение под знаком революционного правосознания вооруженного насилия, красного террора, и одновременно - ограниченность  и необязательность действия "отмирающих" законов?

Самое   существенное здесь - это уже отмеченный ранее фундаментальный   факт. Факт несостоявшихся коммунистических расчетов, неудачи красногвардейской атаки на капитал и по построению коммунизма  и вызванный этим переход в конце 1920-начале 1930 годов от прямой большевистской диктатуры, с ее революционно-романтическим  коммунистическим порывом,  через краткие нэповское маневры -  к  мощной модернизированной военно-коммунистической системе со всеобъемлющей единодержавной властью  вождя. Выражением известной смены координат в коммунистической идеологии  стало, как мы видели, утверждение двух новых идолов, олицетворяющих  эту идеологию, - всесильного, партийно-идеологизированного государства и идола социализма как основания-критерия действия высшего революционного права.

А в этой связи - еще один фундаментальный факт. Это - формирование в 1920-1930 годах сначала в советской России, а затем и во всем Советском Союзе довольно развернутой системы позитивного права, которая хотя и была "ущербной",  но все же  охватывала, на неком юридико-усредненном уровне, законодательно-нормативной регламентацией многие сферы жизни общества.

Указанные фундаментальные факты и привели к существенным метаморфозам в содержании и особенно - в организации правовой жизни и, в частности, в системе ее категорий и лексики, а отсюда - к метаморфозам марксистской философии права.

Если в годы гражданской войны, в двадцатые годы коммунистическое, революционное дело  осуществлялось, утверждая "революционное право",  непосредственно через "пролетарский суд",  ВЧК, латышских стрелков,  красногвардейские патрули, продотряды, революционные трибуналы, комитеты бедноты - через все  "приводные ремни" беспощадной большевистской диктатуры, то в обстановке утвердившейся военно-коммунистической системы власти,  сталинской единодержавной тирании и притом при более или менее сложившемся советском позитивном  праве ситуация изменилась.

На первое место в такой новой обстановке в госудаственно-юридической жизни вышли общецивилизационно признанные институты и формы - народный суд, прокуратура, следственные органы, учреждений общественного порядка. Для поддержания военно-коммунистической власти, имперской государственности оказалось в основном достаточным того, чтобы все участники государственной и общественной жизни "просто" строжайшим образом соблюдали советские законы (и негласно сохранялась беспрепятственная возможность действия под водительством партгосаппарата революционного права, в том числе - режима репрессий, террора, применения прямого вооруженного насилия).

Именно в таких условиях как раз и стало  возможным осуществлять политические и экономические задачи, диктуемые коммунистической идеологией,  под  эгидой социалистической законности. И социалистическая  законность именно тогда выступила в качестве прямого выражения марксистской философии права.

А это, помимо всего иного, означает, что социалистическая законность,  вопреки своему  респектабельному фасаду и даже элементарному значению понятия "законность",  стала носителем всего того антигуманного, античеловеческого, что ранее выражалось в формуле революционного правосознания или революционной законности. Прежде всего - носителем (и одновременно прикрытием, благообразным оправданием)  такого "права", когда оказывается возможным и  оправданным для существующей власти, ее вооруженных сил, карательно-репрессивных органов, не считаясь с действующими законоположениями,  творить произвол, идти  во имя высокой цели на любые акции, любые кардинальные действия, вплоть до вооруженного насилия, террора, ведения войны.

И от такой трактовки  центрального звена идеологии социалистической законности (которая является центральным звеном всей системы советского права, центральной идей "в праве") никуда, ни на пядь не уйти, поскольку эта категория связывается с марксизмом, с коммунистическим пониманием права.

Незыблемость коммунистического правопонимания, определяющего истинный смысл идеологии социалистической законности,  вытекает также из того обстоятельства, что военно-коммунистическая система власти, лежащая в основе социалистической партийно-идеологизированной державной государственности, нуждается в адекватных мощных средствах обеспечения, которые может дать только высшее революционное право, его всемогущество, выраженное в идеологии социалистической законности.

Надо отдать должное советской коммунистической пропаганде, которой с помощью советской общественной науки удалось создать представление о том, что именно "социалистическая законность" представляет собой знак и выражение отказа  общества, построенного на постулатах марксизма, от пороков, изображаемых в виде "просто" безобразий и "просто" недостатков сталинского режима.

И хотя страшные приметы ленинско-сталинского бесчеловечного строя фактически так и не отступили ни на шаг и  до сих пор проступают то там, то здесь, словеса и заклинания, закрученные вокруг иллюзий, порожденных идеологией социалистической законности, во многом скрыли и скрывают до сей поры страшные реалии советского и постсоветского строя. И это не очень-то благоприятный факт нашей действительности, так как для людей, десятилетиями своей жизни и деятельности  связанных  с советской действительностью, формулы и лозунги  социалистической законности прочно укоренились, стали какими-то аксиомами, чуть ли не императивами  подсознания - и впрямь неотступными, вездесущими, нетленными химерами, порождающими обманные иллюзии.

Одна из примечательных черт, характеризующих коммунистический подход к правовым вопросам в соответствии с идеологий социалистической законности, - это отождествление права, с одной стороны, а с другой - "порядка"  и "дисциплины".

Такое отождествление давало о себе знать с самых первых дней октябрьского переворота. Оно, с некоторой, не очень существенной сменой лексики и акцентов, проходит через всю историю советского общества. И именно здесь надо видеть  важнейшую сторону социалистической концепции права, ущербности и деформации права в советском обществе, всей идеологии  социалистической законности.

Суть вопроса здесь - в том, что, вопреки исконной природе и предназначению права, оно в советском обществе предстает перед людьми, всеми субъектами не в виде субъективных, точно определенных и юридически обеспеченных  прав, а преимущественно в виде юридических обязанностей, запретов и юридической ответственности.

Отсюда - такая общественная оценка юридических вопросов (и в области государственной политики, и в общественном мнении), когда на первое место среди них неизменно выдвигаются проблемы налаживания строгой дисциплины, борьба с преступностью, наказания правонарушителей.

Отсюда же сдержанное, а порой и открыто отрицательное отношение к правам и свободам - "источнику дезорганизованности"  и "анархии"; настроенность на то, чтобы права и свободы людей были поставлены в зависимость от выполнения субъектами своих обязанностей, их ответственности перед обществом   и государством.

И быть может, самое важное, что вытекает из такой оценки юридических проблем  в советском обществе, заключается в том, что и сама центральная категория  правовой действительности "при социализме" - социалистическая законность - это именно законность "в обязанностях", "в ответственности перед обществом и государством", а не та правозаконность, которая характерна для гуманистического права гражданского общества.

 Этот момент хотелось бы подчеркнуто оттенить: именно он,  надо полагать,  наиболее отчетливо, в сопоставимых категориях демонстрирует полярность двух основных "философий права",  столкнувшихся в современном мире.

Если философия правозаконности означает требование неукоснительного проведения в жизнь норм и принципов, основанных на гуманистическом праве, неотъемлемых правах и свободах человека, то философия социалистической законности (при общности, отраженной в слове "законность") призвано выражать совсем другое - "порядок" и "дисциплину", базирующиеся в конечном итоге на всесильной, всемогущей  партийно-идеологизированной власти и святости, неприкасаемости социализма.

Трактовка юридических вопросов преимущественно через категории обязанностей и ответственности отразилась на разработке немалого числа  проблем в советской юридической науке. Знаменательно, что даже крупные правоведы, работавшие в советском обществе,  еще в 1940  годах,  по существу, сводили содержание субъективных прав к одному правомочию - к праву требования1, являющегося всего лишь "другой стороной" юридической обязанности. И лишь с 1950 годов в советском правоведении началась работа по отысканию собственного содержания субъективного права; и это, помимо всего иного, свидетельствовало об известном отходе от постулатов, диктуемых марксистской доктриной.

Именно здесь, в безусловном приоритете юридических обязанностей и ответственности среди всех правовых категорий, заключено - как уже отмечалось - своеобразие "правового содержания" советской юридической системы, характерная для нее антилогика, наглядно и рельефно отличающее ее от действительной логики права, построения правового материала гуманистического права. В советской юридической системе как будто бы наличествует то же самое, что и в праве, утверждающемся в современном гражданском обществе, - "субъективные права", "юридические гарантии", "меры защиты" и т. д. Но место  каждого из этих юридических элементов во всей инфраструктуре правовой материи, сцепление и соотношение между ними - те узловые пункты и стержневые линии, которые связывают их в целостные образования, - таковы, что перед нами оказываются качественно разные юридические миры.

В одном  случае сообразно глубинной логике права   центром, к которому стягиваются все нити юридического регулирования, являются субъективные права с надлежащими правовыми гарантиями; в другом - юридические обязанности в сопровождении юридической ответственности.

Трактовка юридических вопросов преимущественно  через категории юридических  обязанностей и ответственности явилась одним из выражений более широкого явления - юридического этатизма, в соответствии с которым и во всех иных плоскостях юридические вопросы рассматриваются  сквозь призму категорий государства, интерпретируемых с державно имперскими акцентами, - "государственной воли", "государственных интересов",   "государственного    суверенитета",    "целостности государства" и . т. д.

Важнейшая, по всем данным, определяющая характеристика юридической системы, вытекающая из коммунистической  философии  права и выраженная в формуле "социалистическая законность", - это то, что советское право  представляло собой   право насилия.

Разумеется, приведенную   характеристику не следует понимать упрощенно.

Позитивное право  и в советском обществе было нацелено также на то, чтобы решать повседневные деловые  вопросы практической жизни в хозяйстве, бытовых отношениях, деятельности коллективов и т. д. Значительная часть содержащихся в нем нормативных положений и практическая деятельность юридических учреждений призваны просто-напросто обеспечивать элементарный житейский порядок, реагировать на правонарушения, устранять неурядицы и мелочные конфликты, достигать какой-то стабилизации в жизни людей. Надо учитывать  и то, что, оставаясь заложником социалистических  идей, советская власть включала в ткань действующего права, положения, которые - хотя во многих случаях и иллюзорно -  отвечали интересам людей труда, их охране от произвола администрации (в частности, в области трудового законодательства, пенсионного законодательства).

Добавим сюда и то, что право, какое оно ни есть, всё же - право со своей особой логикой. И потому,  если не по существу, то формально "по видимости", советская юридическая система  не может не функционировать так, чтобы  как-то не "защищались права", чтобы так или иначе не  действовали "процессуальные гарантии", не функционировали иные институты юридического порядка, которые во всем мире символизируют  приверженность власти  праву и законности.

Тем не менее, советская юридическая система (даже в апогее пропагандистских  восторгов о "торжестве социалистического права,  самого передового в мире")   неизменно оставалась    п р а в о м     н а с и л и я.

Именно эта характеристика советской юридической системы с предельной очевидностью выдает действительную сущность коммунистической  философии права - той решающей части марксистской идеологии в ее ленинско-сталинском, большевистском  истолковании и практическом применении, которой - как и всей идеологии марксизма -  официально придавался, особенно в 1950 и последующие годы,  благообразный, европеизированный, чуть ли не либеральный облик.

Речь  идет о той  действительной  сути марксистской  философии права, впоследствии тщательно маскируемой, которая с такой обнаженностью раскрылась в высшем коммунистическом революционном праве - в "праве" большевиков на вооруженный  насильственный всеохватный  коммунистический  эксперимент в отношении гигантской страны с многовековой историей, на  расправу со всеми инакомыслящими и инакодействующими людьми.

В чем же реально состоят особенности советской юридической системы как права насилия?

Три момента  являются  здесь решающими.

Первый момент. Советское право по своему содержанию имело отчетливо выраженный  силовой характер. В нем, особенно в его "криминалистической" части (уголовном праве, исправительно-трудовом праве, уголовном процессе, да и не только в этих отраслях),  доминировали юридические установления и механизмы, нацеленные на устрашение, на физическое силовое воздействие, унижение человека, попрание его элементарных человеческих прав. Дух силы, насилия представлял собой ту центральную идею (если есть  вообще какие-то основания именовать ее, в любых смысловых оттенках - "правовой идей"),  которая в соответствии с отмеченными ранее моментами реально находилась в самом центре действующего юридического организма.

Второй момент,  уже отмеченный ранее (он заслуживает того, чтобы его вновь повторить),  заключается в том, что советская юридическая система оставляет за пределами официально  юридической регламентации и правосудной деятельности те сферы жизни общества, через которые приводится в действие и практически осуществляется  функционирование вооруженных сил и репрессивно-карательных органов, и тем самым открывает неконтролируемый простор для самого жестокого, беспощадного и широкомасштабного насилия, в том числе - прямого вооруженного насилия с применением современных, самых беспощадных средств уничтожения людей. Факты свидетельствуют, что даже во второй половине 1980-х  годов вплоть до запрета компартии в 1991 году, несмотря на отмену ст. 6 Конституции, на  принятые законодательные документы, регламентирующие деятельность по охране общественного порядка, несмотря на все это и вопреки этому,  вооруженные силы и репрессивно-карательные  учреждения фактически оставались под непосредственным руководством центральных учреждений коммунистической партии, ее руководящих инстанций - ЦК, обкомов, их первых секретарей.

И наконец, - третье, по всем данным, - самое главное. Это - вытекающее из марксизма "право" коммунистической власти не считаться с действующими законодательными установлениями и судебными решениями, отбрасывать их и поступать по свободному усмотрению, произволу (создавая - и то не всегда - лишь внешнюю видимость соблюдения каких-то юридических требований).  Это право  конституировалось и утвердилось в качестве незыблемой данности в советском обществе в первые же дни после октябрьского большевистского переворота. И теоретически - в словах Ленина о том, что плох тот революционер, который останавливается перед незыблемостью закона. И реально, практически - в разгоне  в январе 1918 года большевиками всенародно избранного Учредительного Собрания.

С тех пор история советского общества - история, в полной мере соответствующая исходным началам коммунистической философии, когда во "имя революции", "во имя коммунизма", "сохранения достижений социализма", без колебаний и без каких-либо ограничений, применяется  насилие, в том числе - вооруженное насилие, включая прямой террор, физические расправы, ведение войны.

И на мой взгляд, самое страшное и чудовищное при  таком "праве" - это даже не открыто объявленный "красный террор" или массовое переселение целых "провинившихся народов" (что, конечно же, само по себе являет собой беспрецедентно жестокое насилие), сколько  использование в идеолого-политических  целях регулярной армии, оснащенной современным вооружением, и ведение ею войны с применением средств массового поражения. По сути дела, такое ведение войны против собственного народа означает не просто массовую расправу, в том числе - с невиновными людьми и даже не просто возвращение общества во внецивилизационное, внеправовое состояние, а наступление хаоса "всего-безгранично-дозволенного", самоистребления людей, самоуничтожения человечества.

 Для придания необходимой определенности  изложенному необходимо, наряду с четкой оценкой коммуно-правовой идеологии, иметь в виду и то  обстоятельство, ранее уже упомянутое, что эта  радикально-революционная идеология приняла c 1930- годов  новый облик - облик императивного требования всесильной государственности, "имеющей право"  при решении своих   коренных задач ("защиты социализма") идти на любые меры.

Более того. Постулаты и практические ориентации коммунистической философии права,   воплотившись  начиная с 1930-х  годов,  в требования всесильной государственности,  ныне приняли  еще и  модное "патриотическое" обличье и  выступают в  качестве  чуть ли не центрального звена  некой благообразной российской национальной идеи.

Примечательно, что  революционные марксистские идеи и лексика уже с конца 1930-х годов, отодвигаемые "гениальными высказываниями товарища Сталина",  стали употребляться все реже. Ныне же, после крушения коммунистической системы, они вообще  как бы изъяты из открытого употребления, прямо не декларируются. Даже сторонники коммунизма, связывая свои дела в основном с нынешними бедами, недостатками реформ, все реже и реже употребляют слова "коммунизм", "марксизм", "социализм" и им подобные, утверждают,  правда, без должной конкретизации и определенности, без прямых слов о том, что старые догмы ушли в прошлое. Такие же постулаты революционного марксизма (без которых марксизм - не марксизм и коммунизм - не коммунизм), как "революционное насилие", "революционные войны", "красный террор", даже не упоминаются, будто их никогда и не было. Предпринимаются даже попытки отыскать корни коммунизма в российско-патриархальных  началах , в вечевой демократии,  в соборности, в земстве.

Но все дело как раз в том, что реально основополагающие догмы марксизма, большевизма,  в первую очередь - догмы коммунистической  философии права, сохранились, пусть и  не в первозданном своем  виде. И поныне остаются неизменными главные из   требований  и порядков, порожденных коммунистической правовой философией и утвердившихся в условиях сталинской  и неосталинской идеологии, - приоритет и доминирование всесильного государства, его верховенство в отношении всех сфер жизни общества, допустимость и оправданность во имя его господства и  незыблемости исповедуемых им идей и идолов использования любых средств, вплоть до  применения  самого жесткого вооруженного насилия.

9. Социалистическая законность и принцип верховенства права. Здесь - одна из решающих особенностей коммунистической философии права. В соответствии с ее постулатами, а реально - о в  соотношении с коммунистическим суперправом официальная юридическая система, выраженная в законодательных и иных нормативных актах, деятельности судов, прокуратуры и др.,   не только не имела верховенства,  только не была тем единственным  ("одним") в стране признаваемым в обществе правом, на основе которого только и должна определяться правомерность или неправомерность поведения, выноситься судами, другими компетентными учреждениями юридически обязательные решения, - единственным основанием для властной государственной деятельности,  для применения государственно-принудительных мер. но более того и здесь  выполняла подсобную, сугубо исполнительную роль.

Все это, помимо всего иного, объясняет сдержанное, а нередко и прямо отрицательное отношение ортодоксальных марксистов, большевиков к закону, к позитивному праву и - что особо примечательно - к естественному праву в традиционном, гуманистическом его понимании, к неотъемлемым правам человека.  Маркс и Энгельс,  без обиняков говорили так: "Что касается права, то мы, наряду со многими другими, подчеркнули оппозицию коммунизма против права как политического и частного, так в его наиболее общей форме - в смысле права человека"1 (да-да, были сказаны и такие слова! И  не опрометчиво, не случайно: они точь-в-точь согласуются с исходными марксистскими идеологическими положениями).

Конечно, кратко обрисованная схема императивов, вытекающих из марксистской  революционной доктрины в ее большевистской,  ленинско-сталинской интерпретации, - именно схема, обнаженная суть, сама логика действий и поведения. Такая схема, логика во время  вооруженного захвата большевиками  власти, в последующих насильственных, порой открыто террористических акциях  нередко давала о себе знать  в  жизненных   реалиях именно  так, в самом  что ни на есть своем естестве, в своем открытом, обнаженно-кровавом виде.

И хотя затем, в ходе последующего развития, когда в жизнь советского общества стал все более входить феномен "советское право", многие из обрисованных черт революционной законности оказались перекрытыми относительно развитыми, более или менее отработанными технико-юридическими  формами, глубинная суть "новой правовой идеологии" осталась, и именно она определяет ее действительную природу и назначение. Впрочем, более подробный разговор обо все этом дальше.

                                                         3

                         ИСТОРИЧЕСКИЙ  ИТОГ. ПРОТИВОБОРСТВО.

1. Антагонисты - соперники. Прежде всего  - соображения общего характера. По-видимому, будет уместным  сначала остановиться на некоторых сопоставлениях  двух основных, полярных по своей сути  направлений философско-правовой мысли - коммунистической и гуманистической философии права.

Гуманистическая  правовая  философия (философия свободы) и коммунистическая, марксистская философия права - две принципиально различные мировоззренческие системы, находящиеся на противоположных полюсах развития человеческого духа и социальной действительности.

При подытоживании характерных черт той и другой философско-правовых систем  уже обращалось внимание на то, что по своим существенным  характеристикам они представляют  разные  юридические миры.

Однако одни лишь такого рода зеркально-сопоставительные сравнения  далеко не полно и не точно отражали бы действительные особенности рассматриваемых направлений философии права, которые - еще раз следует обратить внимание на этот момент - являются не просто некими умозрительными построениями, а идеями, которые живут, развиваются, модифицируются в органической связи с действительным правовым развитием, метаморфозами национальных правовых систем, сложными путями и поворотами правового прогресса.

И с этой точки зрения в высшей степени важно:

во-первых, исходить из глубинных основ того и другого направления и в этой связи -

во-вторых, видеть в качестве центральных те правовые идеи (идеи "в праве"), которые  определяют суть реальных правовых систем тех или иных стран, и отсюда все другие их принципиальные черты.

Глубинной основой гуманистической правовой философии являются естественно-природные начала бытия людей, которые на современной стадии развития цивилизации выражаются в  идеях высокого достоинства и неотъемлемых прав человека, приобретающих непосредственно юридическое и притом  основополагающее значение в  самой сути и содержании действующей юридической системы демократического общества.

Отсюда - такие черты развитого гуманистического права и правозаконности, как  концентрация внимания в юридической  сфере на правах, свободах людей, их юридических гарантиях, отторжение насилия, придание приоритета правосудию, юридическим процедурам.

Глубинную основу коммунистической, марксистской  философии  права образует обосновываемое "подлинной наукой" (самим же марксизмом, большевистской идеологией) высшее, не принадлежащее больше никому революционное право определенных классов, групп людей, а фактически находящегося вне юридической регламентации и судебного контроля политического объединения - политической партии, реализовать свое  мессианское, будто бы историческое предназначение  (построить коммунизм, совершенное и разумное общество всеобщего благополучия и счастья для всех людей труда), - право, которое воплотилось в идеи всесильного государства, защиты социализма, допустимости и оправданности использования любых мер и средств для достижения и охраны высших социальных целей.

Отсюда - такие черты социалистической юридической системы и социалистической законности, как создание видимости использования развитых юридических и правосудных институтов и вместе с тем,  по существу, концентрация внимания на обеспечении порядка, дисциплины, юридической ответственности (в духе и по канонам коммунистической идеологии), возможность неправового воздействия на поведение людей, допустимость использования  жесткого вооруженного насилия "во имя социализма".

Если гуманистическое право, правозаконность - обобщенный образ, лишь частично, в большей или меньшей мере реализованный в развитых демократических странах, то социалистическое право и социалистическая законность  в условиях сталинского тиранического и неосталинского брежневского режима стали реальным и адекватным выражением коммунистической, марксистской философии права в ее ленинско-сталинском, большевистском понимании и практическом осуществлении.

Конечно же, необходимо иметь в виду, что философии свободы и правозаконности в области права противостоит не только марксизм. Существовали и ныне существуют также и другие идеолого-философские воззрения, которые основываются на идеологических постулатах могущества власти, унижения личности.

Тем не менее, в современную эпоху в качестве идеолого-философской системы, противостоящей философии правозаконности, выделился именно революционный марксизм, особенно в его ленинско-сталинском, большевистском понимании и практическом применении. Почему?

Три обстоятельства имеют здесь определяющее значение.

П е р в о е. Именно коммунистическая марксистская классовая идеология, по многим характеристикам имеющая религиозно-догматический характер (потом к ней примкнули национал социалистические воззрения),  создала видимость действительной, подлинной научности,  и тем самым дала  мировоззренческое обоснование социалистическому праву и социалистической законности со всеми их характеристиками, в том числе  идеологии всесильного партийно-идеологизированного  государства, возможности использования любых средств для достижения высших коммунистических   идеалов.

Марксизм, следовательно, через образ своей научности придал определенной группе стратовых, классовых этико-догматических воззрений, сердцевину которой образует идеология социальной справедливости, классовой ненависти и борьбы "на уничтожение" классовых противников,   самостоятельную  значимость, образовав (в противостоянии с философией свободы, правозаконности) основу, стержень особого направления в философии права.

В т о р о е. Марксистским партийным идеологам с помощью  марксистского обществоведения, социалистической правовой науки удалось создать привлекательный, респектабельный образ социалистического права и социалистической законности,  будто бы представляющий собой высший, беспрецедентный по преимуществам образец  юридических достижений, которые служат трудящимся, обеспечению высшей социальной справедливости, созиданию высшего социального строя - коммунизма.

Т р е т ь е. Марксизм (в ленинско-сталинском, большевистском истолковании) тем самым дал научное обоснование использования на данной стадии цивилизации, при признании ее основных ценностей и при иллюзии существования развитых юридических форм, дал при всем этом современном антураже обоснование возможности применения насилия, причем насилия - самого жесткого, в том числе путем использования вооруженного насилия.

Что ж, тут, в философии права,  проявилась своеобразная уникальность  марксистского коммунизма, сочетающего в себе истинно научные элементы с фанатичной, религиозного типа идеологией - идеологией насилия, ненависти и обмана. И именно в силу этого своего своеобразия, уникальности коммунистической идеологии марксистского типа удалось то, что не в силах были сделать этика и этико-религиозные идеологические представления  прежних (и сохранившихся поныне) традиционных обществ. В отличие от иных идеологий, относящихся к неразвитым идеологизированным юридическим системам, связанным с традиционными цивилизациями, коммунистическая правовая идеология  объективно добилась, в сущности, невозможного. Она стала своего рода особой философией права, которая - пусть и на ограниченных пространственных пределах и в исторически краткое время - стала духовно-идеологической силой, противостоящей действительной философии права - философии  правозаконности, свободы, достоинства и неотъемлемых прав человека.  

И в заключение  - замечание несколько иного свойства, отличающееся от духа предшествующего изложения.

Философия правозаконности и марксистская философия права  потому и должны быть выделены и рассматриваться в сопоставлении, что они в нынешнее время, начиная с 20-х годов, существуют  и пребывают в противоборстве. И что особо характерно - не только во взаимном неприятии, во взаимном отторжении, но  в таком (каждая в своем) внутреннем развитии, когда  состояние и развитие  одной из них в какой-то мере  влияет на состояние и развитие  другой.

Это  отчетливо прослеживается на содержании того варианта современного  либерализма, который связан с именами Хайека и Фридмена. Наиболее  наглядно такой ракурс во взаимодействии теорий-антагонистов виден в области  экономических и философских воззрений. Так, на мой взгляд, известная гиперболизация категории "рынка", по сравнению с другими основополагающими категориями свободной товарно-рыночной экономики (такими прежде всего, как категории частной собственности и конкуренции), произошла во многом по той причине, что именно рынок с его достоинствами мог быть с наибольшей наглядностью и очевидностью  противопоставлен центральному звену социалистической экономики  -  плану, плановому регулированию.

К счастью, в классических трактовках Хайека и Фридмена не упущен из поля зрения также и правовой аспект, что и привело к формулированию самой идеи правозаконности. Идеи, которая  оказалась своего рода научной находкой, которая с наибольшей точностью концентрированно выражает саму суть современных представлений о праве современного гражданского общества.

Вместе с тем, именно здесь по вопросам правозаконности,  философии  гуманистического права есть основания для дальнейшей работы, в том числе - и для постановки вопроса о месте и роли идеи правозаконности в общей теории либерализма (об этом и пойдет речь в главе седьмой).

Что же касается рассматриваемых двух направлений  философии права, то внимательный анализ позволяет увидеть в их развитии такие повороты, когда они   происходили  как бы "в ответ"  на впечатляющие шаги и акции "другой стороны". Во всяком случае, восприятие в марксистской теории в 1930-х годах когда-то безапелляционно заклейменных формально-юридических институтов, связанных с правами людей (пусть и по-марксистски обработанных), произошло, по всем данным,  вследствие того престижа, который эти институты  все более получали в Западном мире.

По ряду  других пунктов в развитии рассматриваемых направлений философии права можно наблюдать известные заимствования,  перехват идей и подходов, впрочем, думается, не всегда достаточно оправданные. Например,  само употребление в конституционно-правовом лексиконе термина "социальное государство" (воспринятый, несмотря на ряд возражений, в тексте действующей российской Конституции) - это не что иное, как своего рода аналог идеи социалистического государства, который в  некоторые периоды послевоенного времени приобрел известную популярность.

Так они и ныне (пусть и в менее очевидных формах и проявлениях) живут и пребывают - "две философии"  в области права - во взаимном неприятии, отторжении и одновременно - во взаимном, далеко не всегда популяризируемом и не всегда очевидном,  восприятии известных идей и ценностей.

2. Итог. Противоборство двух, претендующих на господство социальных систем - системой свободного демократического общества и общества коммунистического -  в соответствии  в логикой перехода человечества к либеральным цивилизациям к концу Х1Х века завершилось. Коммунизм как социальная система и тотальная идеологическое мировоззрение обанкротился. Факт, ставший ныне достоянием истории.

Вместе с коммунизмом рухнули и  основы коммунистической философии права, само ее существо как идеологии, принципы и постулаты.

Но здесь - как впрочем и по некоторым другим сторонам идеологии и практики коммунизма - не все так просто. Пусть не явно, не в лобовом столкновении, но противоборство по двум полярным философско-правовым системам продолжается и ныне.

Факты здесь многообразны. Наиболее существенные из них - это

некоторые стороны правового развития и правовой мысли в передовых демократических странах;

сложные, противоречивые тенденции  реформирования России (и соответственно - других былых социалистических стран).

Сначала вкратце о первом из упомянутых фактов.

3. Тревожное  равнодушие. Здесь прежде всего представляется важным отметить две противоречивые особенности современного правового развития и правоведения демократических стран с развитой политической и правовой культурой, проявляющиеся, впрочем, не более, чем тенденции.

Одна из них заключается в том, что сообразно общему благосостоянию людей в потребительском обществе,  достигнутому уровню правопорядка и озабоченности в их сохранении  для современного правового состояния и  правовой мысли  многих  развитых, "благополучных" стран Запада характерно превращение либеральных правовых ценностей в само собой разумеющееся "общее место" - такие очевидные реалии и постулаты, которые  не требуют ни особой озабоченности, ни каких-либо утонченных научных обоснований, ни сколько-нибудь значительного научного развития, тем более - борьбы.

К таким реалиям и постулатам относятся в общем благополучное по утилитарным соображениям фактическое состояние законодательства и правосудия, а также -  правовые идеи и правовые критерии поведения, относящиеся к частной собственности, правам и свободам  человека, парламентарной демократии, независимому правосудию. Складывается впечатление  о том, что в отношении этих реалий, идей и критериев порой проскальзывают настроения равнодушия и даже утрачивается своего рода гражданственная бдительность - широкое хождение получают рассуждения о необходимости преодоления  "абсолютизации" указанных идей и критериев, потребности  их "ограничения", большего учета социальных факторов, социалистических начал, - соображения, ведущие при потере должной духовной щепетильности к принципиальной смене мировоззренческих координат. Не случайно, как уже подмечено в литературе "понятие права (говоря точнее: тема строгого права и правового государства) в последние десятилетия не выдвигалась в странах Запад на первый план крупных и длительных философских дискуссий"1.

Другая тенденция в развитии правовой мысли "благополучных" западных стран выражает общий настрой рыночной  идеологии - коммерциализацию  науки, ее прямую подчиненность потребностям рынка и  оплачиваемым запросам государственных инстанций. Следствием этой тенденции является дробление юридических знаний, концентрация внимания на сугубо практических вопросах того или иного довольно узкого участка деятельности или правовых интересов, нарастающее смешение юридических и неюридических (социологических, психологических и иных) знаний и отсюда - утрата ощущения и понимания  своеобразия права, его мировоззренческой и практической  ценности.

Не означает ли эти явления в западном мире  отражением в общественном мнении и в юридической науке одного из   не очень  радостных  итогов   развития либеральных цивилизаций, названного  Ф. Фукоямой  "концом истории"? Тем концом, когда, по словам философа, вместо дерзновения, идеализма и мужества  возобладает   "экономический расчет, бесконечные  технически проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя"1?

Если такого рода оценки справедливы, то подобная ориентация  в состоянии общественной жизни и мысли, поскольку они приводят к равнодушию по вопросам права, правозаконности, - факт тревожный. Ибо опасность коммунизма (иных движений, оправдывающих насилие, терроризм), которая конечно же беспокоит демократически настроенных граждан, замыкается по большей части, так сказать,  на макроуровне - на  том, чтобы не возродилась "империя зла" -  экономически и военно могущественные военизированные государственные монстры типа СССР и страны "варшавского договора"? И невдомек многим людям и деятелям, что беззаботные академические заигрывания с идеями "социального государства", с "социалистическими" ценностями, необходимости учета "социалистических начал" и т. д. - без одновременного четкого отсечения от такого рода формул идеологии коммунистического права  (органически с ними связанной) - на известных поворотах жизненных проблем ведет к возрождению идей и практики внеправового насилия, террора. Что - кстати сказать - нет-нет, да и прорывается в практике казалось бы самых передовых развитых демократических обществ.

Ну, и попутно выскажу  предположение  о том, что, быть может, оптимальным вариантом возвышения жизни людей в современном мире, обогащения ее дерзновением и энергией  является такое развитие  общества и человеческого духа, в соответствии с которым  право станет высшим принципом в обществе, открывающим простор для активности и творчества, утверждения высоких духовных начал человека, его суровой,  трудной, счастливой жизни. А в этой связи уместно заметить, что для проверки упомянутого предположения, обоснования и признания оптимального варианта  нашего будущего нужна как раз высокая теория. В том числе (а возможно, и прежде всего) -  в науке права.

 4.Центральное звено преобразований. Обратимся теперь к философским проблемам права в связи с реформами в России.

В современных условиях характер некоего непререкаемого постулата приобрело мнение, в соответствии с которым преобразование былых социалистических стран - переход от коммунистической системы к свободному демократическому обществу (от социализма к капитализму) - сводится к  внедрению двух  фундаментальных начал - "демократии" и "рынка".

Но "демократия" и "рынок", стыдливо прикрывающих тот строй, который "держится в уме" - капитализм, формулы  общие и по многим параметрам неопределенные, противоречивые Причем - настолько,  что в понимании и в практических действиях отдельных реформаторов, особенно из числа - наиболее решительных, радикальных (увы, далеко не всегда основательно теоретически подготовленных, точных и аккуратных в своих действованиях), формулы "демократия" и "рынок", проводимые без надлежащих мировоззренческих  ориентиров, приводят на практике к неудачам в преобразованиях и  дают, пожалуй, один реально значимый результат - стихию свободы и тотальное разрушение основ "империи зла" - социалистической плановой экономики.

Между тем возьму на себя ответственность сказать, что решающим звеном, своего рода "золотым ключиком" в неимоверно сложном процессе возвращения былых социалистических стран на путь естественного цивилизационного развития, перехода к   либеральным цивилизациям, к свободному демократическому обществу является именно фактор   мировоззренческого и одновременно правового порядка - решительный разрыв с философией и практикой коммунистического права и обретение ценностей и идеалов философии гуманистического права.

Неудачи в реформировании социалистических стран, прежде всего - России, претендующей на миссию некоего "передового отряда" в таком реформировании (и по-прежнему  "великой державы"),  объясняются как раз  недоучетом или, точнее сказать, игнорированием этого фактора, относящегося к философии права, что и стало  главной причиной  слабой результативности реформ, провалов, нередко жестких кризисов, новых бед, обрушившихся на людей.

Характеристике  этих неудач и связанных с ними  обстоятельств и условий социального и правового развития и посвящены последующие страницы этой главы. Особое внимание при этом будет уделено  сохраняющимся  и даже со временем усиливающимся  в России рецидивам идеологии и практики  коммунистического права, противоборству в этой сфере полярно противоположных мировоззренческих начал.

Впрочем прежде всего - о тех тяжких экономических и социальных условиях, при которых в России стали осуществляться  реформаторские меры.

5. Тяжкие реалии и возможности.  Сейчас, задним числом, когда многое уже очевидно, находится на поверхности, не очень-то сложно лихо, с претензиями на умудренность, рассуждать о причинах неудач в  российских реформах, - о том "что надо было делать" и "кто виноват".

И тем не менее, отдавая отчет в такого рода опасности и по мере  возможности избегая в этой связи безапелляционных оценочных характеристик  и категоричности в  суждениях, важно уже сейчас, по горячим следам попытаться извлечь уроки из нашего отечественного реформаторского опыта. Во всяком случае (в рамках данной работы) - те из них, которые относятся к   праву, философским проблемам его развития и судьбы.

Самое главное,  наиболее существенное, на что в рассматриваемом отношении нужно  обратить повышенное внимание, заключается в том, что с самого начала перемен (и, увы, до настоящего времени) недооценены степень, масштабы и глубина разрушенности общества и человека, наступившие в результате  чудовищного коммунистического эксперимента, проделанного  над обществом, народом, человеком.  Самое тяжкое в таких тотальных разрушениях (которых История еще на знала) - это изничтожение и замена искусственными фантомами естественных, жестких, противоречивых и все же - нормальных, хотя и чреватых известными негативными последствиями, условий и механизмов жизнедеятельности, построенных на частной собственности, экономической свободе, конкуренции, и способных - единственно способных! - раскрыть  и развить человеческую активность, инициативу , предприимчивость, обеспечить персональную  ответственность за свои действия  и в итоге  успех экономического и социального развития.

И вот при таких губительных, беспрецедентно тяжких последствиях многодесятилетнего коммунистического господства сама логика  необходимых перемен и надежд требует не столько "реформ" в общепринятом их понимании (многие коммунистические фантомы вообще не поддаются такого рода реформированию),  сколько   в первую очередь    в о с с т а н о в л е н и я   нормальных, естественных условий и механизмов жизнедеятельности. Такого восстановления, ключом к которому является беспрецедентно  сложное, многотрудное дело - воссоздание свободной частной собственности, причем - собственности не в социалистически-потребительском и криминальном варианте и не в виде некоторых преобразовательных акций в сложной инфраструктуре  государственной собственности (как, увы, случилось при официальной приватизации), а в виде основы производительного дела -  конкурентно-состязательной рыночной экономики, стимулов к напряженному труду, ответственности за дело, импульсов вложений своих доходов в  модернизацию производства.

И такого рода восстановление естественных условий и механизмов жизнедеятельности имело и какие-то - как это ни странно - благоприятные  объективные предпосылки, которыми историческая судьба России как бы стремилась  компенсировать обрушившиеся на людей беды. Это, во-первых, существование материальных предпосылок для первичных капиталов в виде работающих производств общенародной собственности (что давало возможность при надлежащей приватизации избежать хищнически разбойничьего "первоначального накопления"). И во-вторых, это,  как показало время перехода к НЭПу, время эрхардских реформ в Германии, иные аналогичные исторические факты,   взлет активности людей, гигантская энергия, высвобождающаяся при разрушении тоталитарного строя, "общества-монолита", у нас - тотально-огосударствленной  социалистической системы.

Последнее из указанных обстоятельств вообще представляется  довольно существенным в принципиальном отношении. Ведь в социалистическом обществе (особенно - таком, как советское, где идеологизация и огосударствление охватили также и экономику,  первичные условия жизнедеятельности, частную жизнь людей),   индивидуальная энергия и инициатива, частные  импульсы к  активности и персональному творчеству оказались загнанными, зажатыми, заглушенными монолитно-социалистической системой. И в обстановке,  когда такого рода монолит   разрушается из него исторгается вся накопившаяся, затаившаяся энергия. И вот тогда в высшей степени важно, чтобы эта энергия устремилась в реальное дело, в экономику, в производительный созидательный труд. Такую направленность мощному потоку человеческой энергии  как раз и способна придать частная собственность, "завязанная" на производстве, на производительном труде (хотя - как мы увидим  дальше - не одна только частная собственность). Здесь воссоздание частной собственности и  потребности быстрого развития, модернизации экономики безукоризненно, точка-в-точку совпадают.

Проведенные  в России, начиная с 1992 года, кардинальные, как это было объявлено, "либеральные преобразования" в  экономике пошли по иному пути. Они с самого начала - во многом, увы,  в силу нашего неистребимого нетерпения и во имя быстрого политического успеха в сложных перипетиях борьбы за власть - были целеустремлены на то, чтобы как можно быстрее перейти к передовым формам и институтам современной рыночной экономики динамично развивающегося  модернизированного капитализма, притом - "лучше всего" по образцу наиболее "крутого" его варианта - современной американской капиталистической системы.

6. Идол всевластия. К несчастью, при определении сути и направлений реформирования России и осуществлении намеченных мер дала о себе знать также и само существо коммунистической философии права,  ее стержень - некое "суперправо", которого в нынешнее время - как уже говорилось ранее - реализуется  в идоле   всесильного государства, в неком неконтролируемом "праве" властвующих лиц решать судьбу страны, идти  по своему усмотрению на "решительные", кардинальные преобразования, по сути - на новые эксперименты над обществом, над людьми.

Этот тезис может показаться по меньшей  мере спорным. Ведь  сейчас повсеместно идут разговоры об "эрозии государства", "утрате управляемости", "необходимости восстановления и укрепления государственности", "порядка в государстве", "вертикали управления" и т. д. И в этой связи одним из наиболее престижных идеологических   постулатов  выдвигается идея  "крепкой государственности",   которая становится чуть ли не объединительной платформой  для политических сил различной мировоззренческой ориентации. "Государственная идея", не так давно во многом негласная, преимущественно жившая в сознании, в головах и делах людей, причастных к власти и  к коммунизму, в настоящее время все более и более находит прямое отражение в общественном мнении, в печатных публикациях, в средствах электронной информации и - что особо настораживает - в законодательных документах российских законодательных учреждений, практике их применения.

Между тем  тезис об идоле всевластия как главном выражении  коммунистической философии права характеризует не состояние государственности, не ее способность выполнять исконные государственные дела (ситуация здесь, действительно, неблагоприятная, тревожная и здесь, действительно, требуется упрочение демократической государственности, существующей в органическом  единении с демократическим правом), а совсем  другое. Речь идет  об идоле (непререкаемом постулате, нерушимом принципе), -  о том, что государственная власть по-прежнему нацелена на то, чтобы утверждать себя методами и средствами силового господства, и о ее будто бы оправданном "праве" идти на любые, угодные ей шаги, не беря в расчет "настроения  населения", понятно, "отсталого", не способного понять радикальных реформаторов. Причем - так, что  она во многом остается продолжением власти диктатуры пролетариата, идеолого-партийного социалистического государства. И самое главное - то, что само это "всевластие" понимается как безусловное - пусть и прикрытое красивыми демократическими и правовыми декорациями - господство власти в отношении человека, личности.

Понятно, в современных условиях - это уже не то крайнее властное всемогущество, которое было характерно для сталинской тирании, когда карательно-репрессивная, чиновничья машина делала все, что во имя коммунизма  заблагорассудится вождю. Но это всё же - всевластие, по-прежнему достаточно мощное, когда отдельный человек, личность оказывается перед властью, властными учреждениями и чиновниками, решительно идущими на "кардинальные реформы", немощным, фактически бесправным просителем  - подданным, в отношении которого может без особых препятствий приведена в действие мощная государственная сила.

В чем же оно  проявляется?

Во-первых,   в том, что и после проведенной официальной приватизации ключевые рычаги командования экономикой (в виде основной массы финансово-кредитных ресурсов,  контроля за основными финансовыми потоками, природными богатствами и др.)   остаются, при плотном взаимодействии  с господствующей финансовой олигархией, у государственной власти, ее высших  эшелонов, центров государственного управления. 

Во-вторых, под контролем государства остаются основные СМИ - средства массовой информации, которые - особенно в ходе и после избирательной компании 1996 года -  твердо, хотя и с сохранением некоторого антуража "независимости", обслуживают в основном действующую  власть.

В третьих, реально господствующая  власть настроена так, что  считает  себя  действительно всевластной - такой, когда она - по канонам высшего революционного права - "вправе" при необходимости идти на  самые крайние насильственные меры и акции При том не упустим из поля зрения то обстоятельство, что в том, что карательно-репрессивные учреждения, регулярная армия, чиновничий аппарат находятся  в прямом и беспрекословном подчинении высшего должностного лица - главы государства, который (и по формальным установлениям Конституции и по практике реализации своих полномочий)  не очень-то связан законом в их использовании.

Главное же -   власть и на федеральном , и на региональном уровнях, как и в прежнее время,  остается гигантской ("Большой") по своим количественным характеристикам и возможностям, - настолько значительной, что она  в принципе не может оказаться "под" правом,   вписаться в  систему отношений и порядков правового  государства.

Факты российской действительности последнего времени свидетельствуют, что указанные механизмы и средства,  призванные обеспечивать государственное всевластие, в различном их сочетании и "дозировке", в немалом числе случаев приводились в действие, срабатывали. И не только в критических ситуациях (при противоборстве с Верховным Советом в 1993 году, в Чеченской войне, на президентских выборах 1996 года) , но и в ходе осуществленных с 1992 года реформаторских акций, когда за образец преобразований сразу же берется современный передовой процветающий капитализм (в основном -  американский, Но порой и иной, скажем - чилийский или  аргентинский). 

В этой связи, возможно,  будет оправданной такая их оценка. Если создание безупречно действующей машины сталинской тирании  является по своему замыслу и исполнению поистине гениальным свершением, то, быть может, такая же или близкая к такой оценка окажется уместной в отношении  искусных государственно-властных построений правящей элиты современного российского общества, создавшей не менее впечатляющую  систему всевластия, да - притом  при  действии общепризнанных демократических порядков, установленных в общем-то демократической Конституцией.

 7. Вот и результат - что получилось в реформами в России. Сейчас, по прошествии более чем шести лет после начала в 1992 г. экономических реформ, объявленных "кардинальными" и одновременно "либеральными", можно подвести некоторые итоги о результатах этих реформ.

Главный итог. С горечью приходится признать, что несмотря на все ожидания, не состоялось главного в демократических преобразованиях - полного разрыва с системой коммунизма и формирование   свободного демократического общества с утвердившимися институтами либеральной демократии,   со свободной конкурентной рыночной  экономикой, обеспечивающей устойчивое, динамичное, восходящее экономическое и социальное развитие общества. В России утвердился экономический и социальный строй, в котором,  вопреки расчетам и ожиданиям, восторжествовала не свободная динамичная рыночно конкурентная экономика с доминирующим средним классом, а система номенклатурно-кланового государственного капитализма с господствующим положением лидирующих олигархических  групп крупного финансового капитала.

Только в нынешнюю пору,  в 1998-1999 гг., когда все более обнаруживаются тупики в экономическом и социальном развитии общества, а в конце лета - осенью 1998 года разразился жестокий кризис,  и на людей обрушиваются новые беды, предпринимаются со стороны государства некоторые, увы, нескоординированные, порой  полярно разноплановые попытки, которые, по новым расчетам, призваны изменить нынешнее положение дел, сломать существующие тенденции - по-новому определить  стратегию экономического и социального курса.

Думается, однако, что действительно назревшее изменение  курса социально-экономического развития  современного российского общества состоит не только и, пожалуй, даже не столько в том, чтобы наметить и провести те или иные  "шаги" реформирования экономики и социальной сферы,  сколько прежде всего в том, чтобы наконец-то определиться с пониманием  фундаментальных л ценностей,  которые необходимо утвердить на  российской земле.

Здесь два коренных вопроса.  Это,  во-первых,   о главном звене   преобразований в обществе, в том числе и в  экономике, а во-вторых, о мере и характере участия в таких преобразованиях государственной власти.

В отношении звеньев экономических преобразований в России получилось так, как это  в основном и вытекает из   доминирования "рыночных представлений"    в понимании либеральных ценностей, причем - таких, которые сосредоточены вокруг макроэкономических категорий в их современном развитом виде (акционерного и банковского капитала, денежной и кредитной политики).

И  это в какой-то мере понятно. Бедственное экономическое положение страны ко   времени начала реформ,  действительно острая необходимость создать в экономической жизни нормальные денежно-финансовые условия, да  стремление добиться максимально быстрого успеха, обостренное сложной политической обстановкой и борьбой за власть, настроили инициаторов реформ и политических лидеров страны на проведение в ускоренных темпах решительных преобразовательных мер, рассчитанных на быстрый впечатляющий успех..

В  такой обстановке конца 1991 - начала 1992 гг.  "шоковая" акция (в наших условиях - далеко не "терапия", а болезненное "хирургическое вторжение" в живой, пусть и умирающий, экономический  организм), действительно, оказалась неизбежной мерой. Отмена государственных дотаций на товарном рынке и вытекающее отсюда  "освобождение"  цен стали тем жестким  действием власти, которое открыло простор -по макроэкономическим оценкам -  для регулирующих  функций "рубля", а в реальном экономическом бытии, к счастью, оказалось и толчком к активизации инициативной предприимчивой деятельности людей. Впрочем,  в основном - в области денежных, валютных операций,  и частично -  в непосредственно хозяйственной работе, приносящей быстрый доход, в первую очередь - в торговле, в том числе в торговой деятельности по реализации природных ресурсов на западных рынках и во встречных потоках потребительских товаров в Россию.

А вот другая широкомасштабная властная мера - приватизация, которая единственно могла раскрепостить созидательный потенциал собственности и на этой основе открыть простор для  активизации инициативной предприимчивой деятельности людей уже непосредственно в производстве, дала совсем другой эффект, нежели это предполагалось, будем верить, по  либерально ориентированным расчетам реформаторов.

Эта мера не только запоздала (по логике рыночных реформ "освобождению цен" должно было бы предшествовать появление в значительных масштабах собственника-хозяина  в производстве). И она не только вновь, как и в социалистические времена, отдавала утопическими расчетами и, более того, несла в себе известные гены большевизма (подогреваемое разного рода политическими страстями намерение, отвергая все "старое", решительной акцией "сверху", одним броском, красногвардейской атакой путем распределения части государственного имущества по ваучерам и сплошного акционирования предприятий  разом перейти к развитым формам процветающей капиталистической экономики). Но, плюс к этому,  и в реальной хозяйственной жизни такого рода широкомасштабная мера своей направленностью "сразу же" на высшие формы развитого капиталистического хозяйствования - акционерные общества -  сама по себе  оказалась не   способной  дать ожидаемый эффект по активизации   производительной деятельности людей, деятельности по производству товаров и оказанию услуг. Тем более, если преобразование предприятий  - как это случилось в нашей стране в 1992-1995 гг. -   проводится в порядке "сплошного акционирования", приобретающего по этой причине по большей части формальный характер и сохраняющего по сути дела общую инфраструктуру  государственной собственности - собственности "одной фабрики", неотделимой от власти.

Вот почему преобразование предприятий в акционерные общества, преимущественно - открытые, неизбежно свелось по большей части  к смене вывесок, да к тому еще, что прежние государственные управляющие-директора стали бесконтрольными властителями имуществ предприятий. Лишь в ходе дальнейших коммерческих процессов, связанных со скупкой акций, как правило,  зарубежными и отечественными обладателями "большого денежного мешка",  на акционированных предприятиях появляется действительный хозяин-собственник, впрочем, далеко не всегда предприниматель-профессионал, подвижник хозяйственник, заинтересованный в развитии  и модернизации производства, а делец, стремящийся за короткий срок извлечь максимум выгод из доставшихся ему богатств. Да и здесь сохранилась незыблемой общая инфраструктура государственной собственности, основными компонентами которой остались денежные потоки, "завязанные" на бюджет, природные богатства и власть.

Беда  российской  приватизации   1992-1995 гг. состоит, кроме того, и в том, что  проведенное по-большевистски,  в быстрых темпах сплошное акционирование государственных предприятий сопровождалось свертыванием или даже полным  упразднением арендных и кооперативных предприятий -  действительно продуктивных институтов, связанных с формированием  в самом процессе хозяйственной деятельности, в основном в сферах малого и среднего предпринимательства,  собственников-товаропроизводителей, но не во всем соответствующих, по представлениям радикальных реформаторов (впрочем - ошибочных),  эталонам высокоразвитого капиталистического хозяйствования.

Но как бы то ни было,  настойчивое проведение в России указанных мер по преобразованию экономики, объявленных "либеральными"  (отчасти - успешных, в области  приватизации - в основном неудачных), помимо всего иного,  привело к серьезным неудачам, потерям, новым бедам.

На состояние экономических и социальных дел в России повлияло и другое обстоятельство. Это -  высокая степень властно-государственной деятельности, ее   возрастающая императивная интенсивность, что как раз и стало выражением сохранившегося доминирования идола всевластия. Ведь все указанные ранее преобразовательные меры представляют собой императивные решения и действия государственной власти, крутые инициативы "сверху". Причем - такие решения и действия, которые и после их совершения - как это характерно для большинства акционированных предприятий - нуждаются в продолжающемся интенсивном государственном воздействии. Да и сама "приватизация" оказалась такой, при которой формальное акционирование ничуть не устранила общую инфраструктуру государственной собственности, что сохранило также и необходимость постоянного участия властных учреждений в хозяйственных делах.  Думается, вовсе не случайно некоторые либерально настроенные деятели в России ныне сделали своим кумиром всемогущего "царя", а среди иных персонажей, например, таких авторитарных правителей, как российский Столыпин и  чилийский Пиночет).

Что ж, при проведении серьезных экономических и социальных преобразований в стране, оказавшейся после многодесятилетнего господства коммунизма деформированной, а после его крушения разрушенной, без решительных  акций государственной  власти не  обойтись. Но эти акции должны служить первым толчком, всего лишь стартовой фазой такого последующего развития, которое затем  на базе отработанных законов основывается на  собственной свободе и собственной инициативе людей и поэтому происходит само, по интересу, инициативе и действиям самих участников экономических отношений, непосредственных производителей. Словом, если исходить из фундаментальных либеральных ценностей,  последующее развитие после "первого толчка", стартовой фазы, открывающей узаконенный и гарантированный простор для собственных инициативных действий людей, должно и в  области производства реализоваться так,  как это после 1992  г. произошло в области торговли.

Увы, в России в результате неудачной, хотя и внешне эффектной, приватизации этого не случилось. Свобода и инициатива в экономических действиях оказалась в руках небольшого слоя финансовой олигархии - главным образом выходцев из былой партийно-комсомольской номенклатуры. Большинство же участников непосредственной хозяйственной деятельности, работников с "синими" и "белыми" воротничками, так и осталось  на положении пассивных исполнителей, соискателей "рабочих мест", людей, ожидающих наступления эры благополучия, теперь - со стороны не только власти, но и финансовых магнатов, иностранных инвесторов. И это, помимо всего иного, еще более укрепило в обществе  тенденции, связанные   с господством финансовой олигархии, нравами дикой, базарной рыночной стихии,  криминализацией экономической жизни1.

В современных условиях тревожным становится факт все более возрастающее значение элементов и тенденций авторитарно-олигархического бюрократического типа, при которых в условиях доминирования государственного капитализма возрастает  господство  кланово-номенклатурной верхушки ново русской  буржуазии, кругов крупного банковско-торгового капитала, нередко сливающегося  с коррумпированным государственным аппаратом и криминально-теневыми слоями экономики.

 И если отмеченная тенденция  останется неизменной, то тогда упорно выдвигаемый в последнее время  в качестве символа  нынешнего этапа реформ лозунг стабилизации,  по сути дела, будет означать, что   кардинальные меры  по преобразованию, объявленные "реформами", завершены, и теперь дело за тем, чтобы закрепить, сделать незыблемым, твердо защищенным  побеждающий авторитарно-олигархический строй, укрепить и расширить источники его богатств и могущества. И тогда, надо добавить, при подобного  рода "стабилизации" отдельные демократические институты, элементы свободного предпринимательства и конкурентной экономики не только не получат развития, но под мощным авторитарным, бюрократическим, налоговым прессом и криминальным разгулом будут все более терять свои  позиции, все более  отодвигаться на периферию экономико-политической жизни.

И вот что  представляется важным оттенить в данном месте.

Утверждающийся в России авторитарно-олигархический строй не есть "нормальный" промышленный и тем более не модернизированный капитализм со всеми его минусами и одновременно с его нарастающей динамикой, созидательными качествами (тем более - как это грезилось в оптимистически либеральных  прогнозах -  не капитализм со свободной конкурентной рыночной экономикой, характерной для развитых демократических стран).

Это - строй-гибрид, мутант, в котором нашли себе "новую жизнь"  некоторые черты  капитализма. К тому же, преимущественно  номенклатурного государственного   капитализма, во многом близкого к строю, свойственному странам - сырьевым придаткам капиталистической системы,  с порядками  и нравами, отвечающими  интересам паразитирующей элиты этих стран.

Вместе с тем этот  строй-гибрид одновременно  выступает  также и в качестве известного преемника коммунизма - близких, родных для него свойств и  порядков  государственного социализма (к тому же - советского образца), в том числе - таких, как всесильное государство, инфрастуктура государственной собственности - собственности "одной фабрики",  господство государственно-монополистических, бюрократических начал, всемогущество старой и новой номенклатуры, подчинение рыночных механизмов  корыстным интересам правящих элит, ориентация при решении экономических проблем на массированную эксплуатацию природных ресурсов, всевластие силовых структур,  неконтролируемые паразитические траты в интересах номенклатуры, новорусской  буржуазии,  верхушки господствующего  политического класса. И что особо вызывает тревогу, - этот строй, порвав по ряду позиций с коммунизмом,  воспринял идол (идеологию) всесильной государственности, словом,  важнейшие начала коммунистической философии права в ее новом осовремененном обличии.

И потому  выход из нарастающих трудностей и бед (таких как финансовый и экономический обвал случившийся в конце лета - осенью 1998 г.) видится немалому числу деятелей, обладающих властью или претендующих на нее, не в  утверждении либеральных, истинно демократических форм и методов, а в дальнейшем прямом усилении государственного вмешательства в экономическую и социальную жизнь, вплоть до того, чтобы установить в стране режим диктатуры (пусть пока и именуемой "экономической диктатурой").

8. А что же действующая  юридическая система? В самом деле быть: быть может,  в решении задач по реформированию российского общества существенную роль  должно было сыграть действующая юридическая система? Быть может, именно она должна была  дать оптимальные юридико-органзационные формы преобразований? Предупредить или  свести к минимуму недостатки, потери, новые  беды? Определить позитивные результаты преобразований?

Да,  - как показала практика реформ - при всех своих особенностях (о них уже говорилось и будет сказано дальше) и  действующее советское право, демонстрируя  регулятивное, интеллектуальное богатство права как особого социального института,  на первых этапах реформ, даже на подступах к ним, дало в руки реформаторов некоторые поистине блестящие юридические формы для действительного преобразование самой основы реформируемого общества -  для восстановление частной собственности, причем не в ее социалистическом, спекулятивно-потребительском и криминальном варианте, а в ее исконном качестве - предпосылки и механизма созидательной производительной деятельности.

Речь  в данном случае идет не только  и, пожалуй, даже не столько о кооперации и индивидуально-трудовой деятельности, которые вообщем-то тоже связывали преобразования собственности с активизацией труда, его  производительностью и на ряде участков хозяйственной жизни заложили основу производительной - в то время! - частной собственности, сколько  об уникальном, на мой взгляд, экономическом и правовом институте - институте аренды.

Причем - и это опять-таки является свидетельством регулятивной, интеллектуальной ценности права -   представляется важным сразу же обратить внимание на то, что  выработанный в 1989-1991   годы экономический и правовой институт, именуемый "арендой", выступал не а своем обычном юридико-традиционном значении, т.е. не в качестве формы временного возмездного пользования имуществом (хотя такой момент в нем присутствует), а в качестве способа приватизации государственной собственности. Да к тому же - такого способа приватизации, когда частная собственность по максимуму раскрывает свой созидательный потенциал в  п р о и з в о д с т в е , а именно -  мощного стимула к активизации труда, импульса ответственности за дело и - главное - фактора, стимулирующего собственные инвестиции - вложение  доходов  от экономической деятельности в модернизацию производства. Скажу с полной определенностью - "такого" же или близкого к "такому" экономического и правового института практика экономических преобразований в России, на мой взгляд,  больше не дала.

Ведь собственность со строго экономических позиций - это не столько некое благо, сколько  активное хозяйское дело, труд, бремя и ответственность (и именно в таком качестве оно выступает как важнейшее "неотъемлемое право человека"1). И вот институт аренды, выработанный в первые годы демократических перемен и закрепленный в 1990 году законом, давал именно такой эффект.  Это  связано с  двумя  принципиальными новшествами, которые были включены при отработке соответствующих юридических конструкций арендных отношений. Во-первых,   с тем, что  субъектами арендных отношений становились не трудовые коллективы как таковые, не какие-либо иные "штатные" подразделения государственных предприятий (как это случилось при официальной приватизации), а новые самостоятельные хозяйствующие субъекты - организации арендаторов, отдельные граждане-арендаторы, настроенные на собственную хозяйскую деятельность. И во-вторых  с тем (и это решающий момент), что вся  продукция, произведенная на арендованном у государства имуществе, становилась собственностью - частной собственностью! -  самого арендатора. 

Таким образом, при помощи рассматриваемого института на основе государственной собственности, и - как это ни поразительно - "внутри" ее и с ее использованием создавалась частная собственность в производстве. Именно - в производстве! И  что особенно существенно,  перспектива получения "своей" собственности  и плюс к тому  предусмотренная законом перспектива выкупа у государства всего арендованного имущества, - все это настраивало арендатора на напряженный,  интенсивный труд, на собственнически-хозяйское отношение к делу и - вот оно, самое главное! - на модернизацию обретаемого имущества путем вложений своих доходов в производство1.

В целом же, однако, действовавшее в конце 1980 - начале 1990 гг. советское право, особенно на стадии "кардинальных" реформ, не оказало  - а главное, и не способно было оказать - сколько-нибудь  существенного влияния на процессы преобразования существующего социального - экономического и политического - строя.

Ведь советская юридическая система представляла собой органическую часть "социалистического общества" -  всего коммунистического строя.  По своему  содержанию, своей природе, "органике" советское право ни в чем, ни в самой  малости не препятствовало  "свободе" - произволу, своеволию, вольным фантазиям - высших партийных инстанций и государственных властных учреждений при  осуществлении партийной коммунистической политики. Значение официально существующей юридической системы сводилось в основном к тому, чтобы "юридически легализовать" партийные решения, постулаты коммунистической большевистской идеологии, придавать им видимость, лоск и шарм некоего демократического права, не только по каким-то внешним приметам и лексике соответствующего мировым стандартам, но будто бы превосходящего их, а также под именем "социалистической законности" обеспечивать безусловное подчинение всех людей "порядку и дисциплине", выражающих партийные директивы и произвольные государственные решения1.

Между тем при крушении коммунизма, при проведении реформаторских мер нужны - и нужны до крайности остро - именно развитые юридические формы - право, отвечающее требованиям современного гражданского общества.

Еще раз вспомним  Канта, его мысль о том, что устранить отрицательные стороны "полного антагонизма" и достигнуть развитие положительных задатков, заложенных в человечестве, возможно лишь  при "самом точном определении и обеспечении"  границ свободы, или - по Шеллингу - при  обеспечении "игры свободы". Иными словами, - при развитом современном праве.  Примем во внимание и суждениям русского философа И. А. Ильина, справедливо полагающего, что "свобода не просто "даруется" сверху, она должна быть принята, взята и верно осуществлена снизу"; и такое восприятие свободы людьми, предупреждающее ее  употребление во зло, превращению ее в произвол, в войну всех против всех, состоит как раз в том, чтобы была правильно понята  правовая форма свободы, "ее правовые пределы, ее взаимность и совместность"1.

Такого правового опосредствования "антагонизмов" и такого определения правовой формы и правовых пределов свободы  не оказалось в России, когда после крушения партийно-государственной системы коммунизма на общество накатился гигантский вал вольницы , а с 1992  года были открыты шлюзы для широкого, произвольного неконтролируемого экономического поведения.

И  именно отсутствие надлежащих и действенных правовых форм, наряду с отсутствием  частной собственности в производстве, и плюс к тому -   в обстановке  финансового хаоса и ваучерно-акционерной приватизации,   как раз и  позволило активным деятелям из правящего слоя общества (в первую очередь, выходцам из актива партийно-комсомольской номенклатуры) через коммерческие банки, некоторые институты непроизводственного бизнеса - рекламного, шоу-бизнеса и др. - приватизировать ключевые звенья финансовой инфраструктуры, финансово-бюджетных потоков, "выходы" на природные богатства, льготные условиях их реализации за рубежом. Все это и привело к формированию  основы и ядра финансовой олигархии, овладевшей центральными  позициями  в разрушенной огосударствленный экономике, а затем - и в области государственно-общественной жизни.

Да, с глубоким огорчением приходится констатировать, что в реальной правовой действительности России в годы начавшихся перемен, наряду с идолом всевластия,  сохранилась в основном юридико-фактическая инфраструктура прежней юридической системы. В те годы и в немалой мере до настоящего времени продолжают действовать  прежние юридические акты, "настроенные" на функционирование бесконтрольной военно-коммунистической власти и планово-распределительной экономики. Другие акты, принятые в годы перестройки и в более позднее время,  несут на себе печать социалистических порядков и нравов. Практической юриспруденцией (да и подготовкой юристов в системе правового образования) занимаются в основном специалисты, воспитанные в духе догм  и традиций социалистического права.

Но главное всё же не это. Самое существенное из того, что отрицательно влияет на всю правовую жизнь  современного российского общества, - это сохранившая свою силу и действие "сама" коммунистическая  философия права. Те выражающие эту философию правовые идеи и императивы, которые образуют стержень, сердцевину  правовой системы, действующей  в условиях  господства  коммунистической идеологии. Идеи  и императивы - подновленные, обставленные осовремененным словесно-демократическим антуражем. Ныне - все более обретающие "национально-патриотическую" окраску. Но как-никак по своей основе -  именно коммуно-философские правовые начала, выраженные в идолах  всесильного государства и просоциалистических категориях (таких, как "социальная справедливость", "социальное государство").

И в этой связи -  еще один, быть может, самый существенный момент.

Коммунистическая правовая философия, базирующиеся на ней правовые идеи, императивы и порядки находят себе опору не только,  а порой - и не столько,  в прямых наследниках коммунистического режима,  в том числе в существующем коммунистическом движении, укрепившемся в результате неудач в реформировании общества, но чувствующем себя, кажется, неуютно под грузом прежних революционно-коммунистических догм (и потому,  в частности, выдвигающего на первый план "патриотические" лозунги, лозунги просто "крепкой государственности", "социальной справедливости", "социального государства" и по самой своей сути вс больше обретающего традиционное социал-демократическое содержание). Они теперь в большей степени находят себе опору  в утверждающемся в господствующем строе номенклатурном государственном   капитализме, в крепнущих авторитарно-олигархических тенденциях, воспринявших известные элементы государственнической коммунистической  идеологии, государственного социализма  и соответствующих им  порядков и ориентаций.

И произошло все это в связи причинами  двоякого рода. Как  по причинам  известных  экономических просчетов, во многом вызванных  невероятно сложной обстановкой разрушенного общества, борьбой за власть и нашим нетерпением - стремлением решить проблемы, требующие исторически длительного времени, одномоментной по-большевистски красногвардейской атакой; так и по той причине, что,   казалось бы, новаторские по замыслу реформаторские  меры осуществились в чуждой для них политико-правовой среде,  в которой господствует коммуно-правовые начала (в идеях,  в существующих порядках), пришедших  к нам из эпохи пролетарской революции, диктатуры пролетариата, сталинизма и брежневского неосталинизма1.

Поразительным, невообразимым (по самой своей сути) парадоксом, выражающим влияние коммунистических философско-правовых традиций,  стало и такое вольное использование действительно передовых юридических институтов, которое резко противоречит их природе и назначению (но внешне производит впечатление будто бы "передовых" рыночных подходов).

Это - использование в ходе официальной приватизации такой юридической формы совместной деятельности, как акционерные общества.

Между тем акционерные общества по самой своей природе и сложившимся организационно-правовым  отношениям не являются способом приватизации - способом перехода от "общенародного достояния", являющегося частью бюрократической коммунистической системы, к частной собственности. Акционерные общества призваны быть эффективной организационной и правовой формой деятельности уже существующих частных собственников, приспособленной к тому, чтобы привлекать в общества новых собственников или служить  легальной ареной борьбы между собственниками, их группами (а в этой связи - в наших условиях, как выяснилось позже, способом пополнения государственного бюджета путем "продажи акций", принадлежащих государству).

Конечно, ныне после уж проведенной официальной приватизации, уже существующие акционерные общества - свершившийся факт и из него, хочешь-нехочешь, приходится исходить при определении действительных преобразовательных мер в экономике. Однако,  при этом нужно твердо знать, что само по себе использование акционерной  формы не дало ожидаемых результатов, не привело к действительной приватизации государственной собственности и к сколько-нибудь существенному улучшению дел в области производства. И что теперь - с учетом самого факта существования акционерных обществ - потребуется целая система новых, возможно неординарных, мер для того, чтобы  реальная приватизация в производстве действительно состоялась (только тогда, надо полагать, институты акционерного права могут по-настоящему  "заработать").

9. Право - действительно центральный пункт преобразований. Обратившись к праву и к соответствующей философской проблематике, хотелось бы привлечь  внимание к тому, что "юридическая материя", ее надлежащее понимание и использование,  - это не только одно из важнейших условий успеха реформаторских мер. Здесь вообще - центральный, узловой, ключевой пункт, от которого решающим образом зависит переход от коммунистической системы к свободному демократическому обществу, утверждение в России, других былых социалистических странах основ и принципов  цивилизации современного либерального типа.

Именно   безоговорочный разрыв с коммунистической  правовой идеологией и  строгое и последовательное утверждение  в духовной жизни и на практике принципов  и идеалов гуманистического права определяет сам принцип и стержень действительного реформирования коммунистического общества,   переход к реальному формированию свободного демократического общества, характеризующегося устойчивым прогрессивным экономическим и духовным развитием, благополучием общества и каждого человека.

Для такого поворота в понимании общественного развития (к которому ныне передовые, "благополучные" страны шли не менее двух столетий и утвердились, пожалуй, только к  1950-1960-х гг.)  требуется существенное изменение в науке, в общественном мнении, в общем восприятии гуманистического права, как цели и высшего принципа общественной жизни - самого святого в жизни людей (самого святого, по словам Канта,  что есть у Бога на земле).

А в этой связи, разумеется, требуется соответствующее, сообразующееся в указанным поворотом в мировоззренческом понимании права, развитие позитивного права, законодательства, профессионального и массового правосознания, правосудия, юридической практики.

Увы, в этом направлении в России, других былых социалистических странах сделаны только первые, по большей части непоследовательные, неуверенные шаги. И именно здесь, на этом направлении, на поприще права,  происходит суровое противоборство между  философией гуманистического права и коммунистической правовой идеологией.

Рассмотрим некоторые стороны этого противоборства (в последующих пунктах - до конца настоящей главы) на материалах, относящихся к самому эпицентру такого противоборства, - становления и развития права современной России.

10. Первые  шаги.  Не  ставя задачу осветить все стороны развития  российской правовой системы в эпоху реформ, представляется важным вкратце затронуть состояние  реформируемого позитивного права, столкновение в этой области "двух философий" - те трудные первые, далеко не всегда увенчавшиеся  достаточным успехом шаги, которые  удалось добиться здесь по утверждению начал гуманистического права.

Эти первые шаги касаются, на мой  взгляд, двух основных  законодательных документов - Конституции  и  Гражданского кодекса.

К о н с т и  т у ц и я    Р о с с и й с к о й    Ф е д е р а ц и и. Ныне  стали модными жестко критические оценки действующей  российской Конституции, принятой на референдуме в декабре 1993 года.

Эти оценки в немалой степени справедливы. В  действующей Конституции сильны авторитарные тенденции в организации власти, а граждане с опорой  на Конституции далеко не всегда могут защитить свои права и интересы.

Т ем не менее нельзя упускать из поля зрения и другое. И не только то, что по общепринятым мировым стандартам действующая российская Конституция относится в общем, и это - впервые и нашей отечественной истории -   к числу демократических (хотя - увы - не самых передовых в этом отношении). Главное, что может быть отнесено к позитивной оценке рассматриваемого документа, заключается в том, что в нем предпринята попытка утверждения начал гуманистического права и что в конституционном тексте  существуют нормативные положения, которые могут стать "опорными точками"  для развития  юридической системы и практики ее действия в этом перспективном для нашего общества направлении.

Обосновывая эту мысль, придется обратиться к некоторым моментам, связанным с подготовкой и принятием действующей российской Конституции.

Проект Конституции подготавливался в  1992-1993  гг. и он, по замыслу его разработчиков должен быть не только преодолеть негативные  традиции советских конституций (1918, 1924, 1936, 1977 гг.), имевших декларативный, прокоммунистический характер, но и  перевести  ее содержание из сферы власти, ее дележа между "ветвями" в область права, притом - передового гуманистического права.

И вот с этой целью в проекте положения об основных правах и свободах человека должны были образовывать первую, заглавную часть Конституции. Сразу же после первой статьи общего характера (провозглашающей природу данного государства, лучше всего в словах - "утверждающее себя" в качестве демократического, правового, светского государства) по первоначальному проекту должна  была идти статья о том, что права человека - это непосредственно действующее право и что именно они, права человека, образуют основу государства, определяют содержание законов, содержание и направление деятельности всех государственных органов.

Вслед за разделом (главой) об основных правах человека, по замыслу, должен был следовать другой, близкий по содержанию, раздел о "правах гражданина", которые  имеют столь же высокий конституционный статус, но которые  зависят от общего экономического и политического положения общества, а главное не обладают,  в отличие от основных прав,  определяющим значением  для устранения произвола и своеволия власти из гражданственно-политической, правовой жизни страны и, кроме того, представляют собой по большей части принципы, обязывающие через публично-правовые механизмы государство, а не субъективные права в строго юридическом значении, защищаемые судом.

И вот - самый существенный, принципиальной важности момент. Если нормативные записи об основных правах человека становятся первой, заглавной частью конституции, то это ю р и д и ч е с к и   н а с т р а и в а е т   все  содержание  конституции именно на человеческие критерии - на такое построение всех государственно-правовых институтов, которые бы строго соответствовали требованиям, вытекающим из  основных неотъемлемых  прав человека.

Опыт работы над  конституционным проектом показал, что при указанной конструктивной схеме, когда при формулировании любого конституционного положения звучит тревожно-предупредительный звоночек (насколько формулируемое положение соответствует исходным конституционным записям об основных правах человека), оказывается неизбежным включение в текст ряда принципов и норм, которые при ином построении могут быть вообще не поставлены и не попасть в конституционный текст. В том числе об умеренном, адекватном общественным потребностям  характере государственной власти, об ограниченности ее функций  пределами,  обусловленными  свободной рыночной экономикой и началами самоуправления;  о строго разрешительном характере деятельности всех государственных органов и должностных лиц,  о допустимости совершения ими только тех актов и действий, которые прямо предусмотрены в законе; о запрете использования вооруженных сил для решения внутригосударственных вопросов, кроме случаев и в порядке, прямо предусмотренных в законе и т. д

И вот  именно  это и ряд других аналогичных положений привели к тому, что конституционный проект стал, по сути дела, первой попыткой в России воплощения в нормативном документе философии правозаконности -   философии  гуманистического права. Удачно - неудачно (об этом теперь  можно судить только как об историческом факте), но именно в первоначальном проекте была предпринята попытка, наряду с тем, чтобы  разъединить исполнительную власть (на президентскую и правительственную) и тем самым лишить ее традиционного сверхмогущества; главное же  - подчинить все содержание конституционного документа, и таким путем - содержание юридической и политической системы  не власти, не идеологическим фантомам, утопиям и идолам, а непосредственно человеку, его высокому достоинству, его неотъемлемым правам, причем - так и в таких институтах, которые соответствуют современным достижениям передовой конституционной культуры, и отсюда - философии  правозаконности, гуманистического права.

Поскольку в  конституционном проекте 1992-1993 гг. указанные идеи были выражены с достаточной определенностью, то именно на поприще, относящемся к подготовке проекта российской Конституции, произошло первое наиболее серьезное столкновение (не просто - противостояние, а открытое, жесткое столкновение) двух полярных направлений в философии права - коммунистической и того направления, которое основывается на современных гуманитарных  ценностях.

Итоги столкновения двух направлений философии права на поприще подготовки российской Конституции, так сказать, ничейные, сохранившие в основном их органическое противостояние.

И если принятая в декабре 1993 года Конституция России в целом имеет демократический характер, то менее благополучна судьба того главного, что выражает основной замысел Конституции; во всяком случае - в том виде, в каком он  первоначально был представлен в проекте.

Правда, и здесь есть какие никакие завоевания. Довольно высок конституционный статус раздела о правах человека (ему,  как и разделу об основных положениях, придано качество относительно неприкасаемого структурного подразделения).   Вошли в конституционный текст  формулы о правах человека как о непосредственно действующем праве и их определяющем значении  (ст.18), о том, что не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права человека (ст. 55).

И всё же по этой группе идей - больше того, что можно отнести к неудавшемуся, несостоявшемуся.

Самая серьезная неудача - в том, что основные права и свободы человека в результате аппаратных проработок текста перед вынесением в декабре 1993 года проекта на референдум не стали ее первой, заглавной частью  и тем самым  не приобрели максимально высокого конституционного статуса и определяющей роли в отношении всего содержания Конституции, а значит, всей гражданственно-политической, правовой жизни страны в целом. Упомянутая же норма, фиксирующая такое значение основных прав человека, оказалась в статье  не под номером  2 - как это было в  первоначальном проекте, а под номером 18, да к тому же - во второй главе,  и потому утратила свое былое значение исходного нормативного положения.

К тому же в итоге оказалось, что объем общих декларативных положений вырос до целой главы, и  нормативные положения о правах человека оказались оттесненными  в следующий раздел. Первая же глава стала в основном главой о государстве: именно ему, главным образом, посвящались общие положения. Не поправило такого рода положения и то обстоятельство, что в новой статье 2 о правах человека сказано как  о "высшей ценности". Ценность-то высшая, но она теперь - не основа государства, а нечто другое, чуть ли не потустороннее (государство только "обязано" "признавать, соблюдать и защищать"   права и свободы), нечто  во многом декларативное1.

Надо добавить к этому, что сообразно советским традициям, основные права человека оказались объединенными с правами гражданина, в том числе, социально-экономическими правами (и кстати, в таком виде они, действительно, не могли бы быть основой гражданственно-политической, правовой жизни). Не стал основой прав и свобод  высокий статус  человека - его достоинство (запись о достоинстве выведена в особую статью, где одновременно говорится о недопустимости пыток).

При такой нормативной интерпретации прав и свобод, когда они не имеют основополагающей миссии, вполне "логично" не попали в конституционный текст такие нормативные положения, как строго разрешительный порядок действий государственных органов и должностных лиц и запрет использования (поскольку это прямо не разрешает закон) регулярных вооруженных сил для решения внутригосударственных политических конфликтов.

Возникает вопрос:  были ли   шанс уже в 1991-1993 годах принять в России последовательно демократическую Конституцию, отвечающую самым высоким мировым стандартам?

При этом речь идет не об организации власти, не о полном,                     по-аптекарски  скрупулезно "уравновешивании" полномочий ее ветвей, в первую очередь - президентско-исполнительной и законодательной. Речь идет о другом. О том, возможно ли было в наших теперешних условиях создать Конституцию Человека? Добиться  такого  построения конституционного текста, когда ее первую, заглавную часть  заняли бы все же нормативные положения об основных правах человека, со всеми вытекающими отсюда особенностями Конституции?

Шанс, конечно же, был. и горечь упущенного шанса у людей, причастных к реализации современных конституционных идей, наверное, до сих пор остается. Все же идеи всевластия, опирающиеся на коммунистическую идеологию, получили в действующей Конституции (отсюда и ее ранее отмеченные минусы) весьма определенное выражение.

Тем не менее, на мой взгляд, и здесь есть оптимистическая перспектива. Она заключается в том, чтобы с опорой на ряд принципиальных конституционных положений (ст.2, 18, 55), которые придают правам человека основополагающее значение в правовой  и государственной жизни страны, начать упорную борьбу за то, чтобы фундаментальные права человека стали твердой и нерушимой центральной правовой идеей, стержнем всей  российской правовой системы.

 И это касается не только общественного мнения, состояния и направленности научных разработок, формулировок в официальных документах, выступлений государственных лидеров, но позиций и характера решений судебных органов. Достаточно высшим судебным инстанциям (понятно, прежде всего - Конституционному суду) принять одно, а лучше несколько решений, из которых бы следовало, что органы российского правосудия на первое место во всем конституционном нормативном материале и в практике его применения  выдвигают нормативные положения о правах человека, как - смею полагать - сразу произошла бы фронтальная смена координат в самой сути конституционно-правового регулирования, да и вообще в общественно-политическом развитии России.

 Г р а ж д а н с к и й   к о д е к с  Р о с с и й с к о й   Ф е д е р а ц и и. В суровой борьбе, в столкновении "двух философий" шла подготовки и принятие в России Гражданского кодекса. Ведь советские кодексы, именуемые "гражданскими" (1922  и 1956 гг.), имели прокоммунистический,  во многом опубличенный характер, строились сообразно ленинской идеях о необходимости вмешательства государственной власти в гражданские отношения, непризнании в этой области деления права на публичное и частное.

Но вот уже в октябре-ноябре 1991 года в печати появились разработки, обосновывающие необходимость восстановления этого, в мировой науке общепризнанного деления права на публичное и частное (примечательно - разработки, не встретившие возражений, сразу же воспринятые). А значит, была восстановлена теоретико-правовая основа для подготовки проекта современного Гражданского кодекса, который  (если не отходить от научных основ его построения)   и призван быть нормативным выражением частного права.

Работа над проектом Кодекса  началась в 1992 году и в содружестве с юристами-практиками, видными зарубежными цивилистами проходила довольно интенсивно и привела к тому, что к 1994-1996 годам были подготовлены две (из трех) части проекта этого крупного законодательного документа.

Но именно здесь, при подготовке проекта Гражданского кодекса (ГК), при принятии его в Федеральном Собрании, а затем - при его реализации как действующего закона, произошло наиболее жесткое, порой яростное, столкновение "двух философий права", так и находящихся в непрерывном жестком противостоянии.

Не буду касаться всех фактов, подробностей, деталей этого жесткого противостояния (здесь, увы, порой присутствовали далеко не всегда симпатичные нравы и действия). Надо сказать лишь о некоторых вещах существенных, порой принципиального свойства.

Это - мощное, сначала скрытое, аппаратное, а затем и откровенное сопротивление Кодексу - и  на стадии  подготовки проекта ГК, и на стадии его принятия в Государственной Думе.

Чем объяснить такое сопротивление в отношении Гражданского кодекса?

Думается, здесь все просто.

Гражданский кодекс в непростой российской действительности впервые (впервые!) открыто и в наиболее чистом виде закрепил такие юридические принципы  и нормы, которые провозглашают и обеспечивают практическую реализацию начал действительной свободы, - юридические принципы и  нормы гуманистического права, в центре которого  человек, его высокий статус, неотъемлемые права.

Ведь перед приверженцами коммунистической идеологии появился на поле брани истинный враг-антагонист. Это уже не Конституция, где основные содержательные институты оказались сконцентрированы вокруг власти, ее дележа между "ветвями", и вследствие этого фундаментальные положения о правах и свободах человека, определяющих перспективу демократического развития,  оказались отодвинутыми, затененными формулами о государстве. И где внеси две-три поправки в конституционный текст, касающиеся полномочий представительных органов, и не исключено, что можно шаг за шагом вернуться к "настоящей государственности", к "власти  Советов" - той власти, которая в сложившихся в российских условиях не может быть ничем иным, как прикрытием для всемогущей партократической диктатуры с ее  высшим революционным правом.

Здесь же - вот он, Гражданский кодекс, предназначенный не для манипуляций и подковровых схваток вокруг власти, а  для повседневной жизни людей. И с ним  уже теперь придется в открытую (а не окольным путем, через всякие "звенья") вести непримиримую - как и положено коммунистам - борьбу,  борьбу на уничтожение. Да и реальная опасность теперь уж слишком велика: исторический опыт свидетельствует - вступит в действие гражданское законодательство, поработает оно в самой гуще жизни год-другой-третий, и реальная свобода начнет  внедряться во все многообразие жизненных отношений, в жизненную практику людей, когда люди обретут реально высокий статус самостоятельности и личного достоинства, независимость от чиновников, от произвольного усмотрения власти, вольного командования начальников.

Так что реальное и наиболее мощное столкновение  противостоящих друг другу "двух философий" произошло вот здесь, на поприще принятия Федеральным Собранием, прежде всего - Государственной думой,  первой, а потом и второй частей российского Гражданского  кодекса. Свидетельством тому стали трудные голосования по проектам, когда выступления высококлассных специалистов-правоведов перемежевывались с пожарно-мобилизационными мерами по привлечению сторонников и противников кодекса к самой процедуре голосования.

К счастью, по моим представлениям, не сработала в полной мере партийная дисциплина в коммунистической  фракции: в ее составе оказались юристы, специалисты со знанием общецивилизационных  ценностей, отдающих отчет в том, что гражданское законодательство - общечеловеческое достижение человеческой культуры. В чем-то члены коммунистической фракции стали заложниками своих же лукавых лозунгов о законе, его  миссии в обеспечении порядка и дисциплины, и голосовать в такой обстановке против Гражданского кодекса,  значило уж очень открыто обнажать революционно-насильственную суть марксистской философии, большевизма.

Принятие Гражданского кодекса в посттоталитарной России, происшедшее в жестокой борьбе со  сторонниками коммунистической философии права, - это по большому счету первая крупная победа  гуманистического права в российском обществе - права Свободы, последовательной правозаконности.

 Из достоинств Гражданского кодекса, принятого в канун нового тысячелетия в России, прежде всего привлекает внимание его содержательная и технико-юридическая стороны. С содержательной и технико-юридической сторон Кодекс отвечает все основные запросы и  требования современной рыночной экономики. Он включает  основные институты правосубъектности,  собственности, вещных прав, договорных и внедоговорных обязательств, правопреемства, все иные институты, включая "юридическую мелочевку" (скажем, исчисление сроков), которые вводят все многообразные имущественные и личные неимущественные отношения, складывающиеся в условиях современной  частнособственнической, товарно-рыночной экономики, в русло стабильных юридических отношений. Причем,  отношений,  тщательно отработанных с юридической стороны, соответствующих международно-правовым стандартам, - тому уровню их правового опосредствования и обеспечения, который принят в странах с развитой  конкурентно-рыночной экономикой и высокой юридической культурой.

И уже эти содержательные и технико-юридические характеристики российского гражданского законодательства, поставившего его на одно из первых мест в мире, сами по себе уже многого, как говорится, "дорогого стоят". Они позволят на твердой, отработанной юридической основе продолжать нелегкое дело - формирование в России современной цивилизованной  конкурентной рыночной экономики, самих основ свободного гражданского общества.

Но российский Гражданский  кодекс - крупная веха в демократическом развитии России и по другой причине, прямо относящейся к самой сердцевине гуманистического права.

Дело в том, что российский  Гражданский кодекс закрепил  в обобщенном виде непосредственно в законодательном тексте основные начала гражданского законодательства. Насколько это существенно, видно хотя бы из того, что во всем мире - и это  вполне закономерно - происходит своего рода возрождение гражданского права (уже полностью преодолена тенденция раздробления гражданского законодательства, отсечения от него отдельных "кусков", например, торгового законодательства). Но основания такого возрождения нигде в законах не обозначены; пожалуй, лишь в Гражданском кодексе провинции Квебек (Канада)  сделан шаг в этом направлении: заглавная часть кодекса начинается со статей, посвященных правам и свободам человека.

Между тем возрождение в нынешнее время гражданского законодательства, помимо содержательных и технико-юридических оснований, сопряжено как раз с тем, что заложенные в нем начала,  еще в большей степени, чем ранее,  способны укрепить, укоренить правовую свободу в  современном гражданском обществе, т.е.   углубить саму суть   философии гуманистического права. И с данных позиций существенное достоинство новейшего  российского гражданского законодательства заключено именно в том, что основные его начала, реализующие последовательно гуманистическую концепцию, выражены в виде законодательных формул.

Эти формулы содержатся в ст. 1 (п.1 и 2) и ст. 2 (п.1) Гражданского кодекса. Одна из них ("недопустимость произвольного вмешательства кого-либо в частные дела") имеет для российского гражданского законодательства повышенно принципиальное значение по той причине, что,  утверждая     частноправовой характер гражданского права, открыто отвергает ленинскую директиву о том, чтобы Гражданский кодекс (ГК 1922 года) обеспечивал  прямое вмешательство пролетарской власти в любые имущественные отношения, любые сделки и обязательства.

Повышенно принципиальное        значение имеет и другая формула - "неприкосновенность собственности", прямо отвергающая одну из центральных марксистских догм (примечательно, что подобного положения, в столь жесткой и категорической формулировке, нет и в Конституции).

Ряд других формул ст. 1 и 2 обрисовывают общие особенности гражданско-правового регулирования:  необходимость беспрепятственного осуществления гражданских прав, обеспечение восстановления нарушенных прав, их судебную защиту.

Вместе с тем представляется особо важным выделить именно те "основные начала", которые напрямую выражают правовую свободу сообразно особенностям частного права. Придавая в этой связи несколько  иные   терминологические  обозначения предлагаемым обобщениям, представляется существенным выделить три главных исходных пункта:

во-первых, это - юридическое равенство  участников гражданских отношений, причем такое равенство, при котором не только ни у кого из участников отношений нет привилегий, преимуществ, но и все они одинаково имущественно самостоятельны, самодостаточны в имущественном и правовом отношениях;

во-вторых, это - неприкосновенность, юридическая бронированность гражданских прав (в этом, кстати, юридический смысл формулы "неприкосновенность собственности"). В этом отношении гражданские права обладают той степенью абсолютности, нерушимости, защищенности, которая близка к статусу неотъемлемых прав человека, с которыми они по ряду юридических свойств (например, по основаниям и порядку ограничений)  поставлены  Кодексом на одну плоскость;

и в-третьих, это - такая высоко юридически значимая свобода воли участников отношений (диспозитивность), в соответствии с которой они приобретают и осуществляют свои гражданские права своей волей и в своем интересе. Более того, в кодексе закреплена и  более  широкая и в чем-то даже    более     значимая    законодательная         формула  -     с в о б о д а     д о г о в о р о в   как высшее выражение юридически значимой свободы воли участников гражданских отношений.

Приведенные три ведущие исходные начала (рассматриваемые в обобщенном виде) - важнейшее демократическое завоевание России, пожалуй, не менее значимое, чем ранее упомянутые конституционные положения ( ст. 18, 55), предназначенные - по первоначальному замыслу  - для конституированная последовательно демократического правового и политического строя российского общества. И здесь - как и по указанным конституционным положениям - будем надеяться и можно ожидать такого благоприятного развития событий в нашем обществе, когда они утвердятся в нашем юридическом бытии в результате принятых непосредственно на их основе решений компетентных правосудных органов.

11. Сегодняшние реалии. Юридическая система России -  та, которая существует сейчас, в конце 1990 годов, спустя более чем десятилетия после начала демократических перемен,  прежде всего поражает свой грандиозностью, точнее - громадностью. Особенно это касается законодательной системы - великого  множества законодательных  документов разного ранга, посвященных гигантскому количеству всевозможных вопросов. Тут и множество федеральных законов, и бессчетное количество "областных" законов - документов, принимаемых всеми 89 субъектами Федерации - областями, краями, республиками, округами.

Сразу же замечу, что явление это - ненормальное, свидетельствующее о превращении закона как основополагающего юридического документа - основы юридической системы всего общества - в рядовой нормативный акт, вполне заменимый нормативными актами более низкого юридического ранга (правительственными постановлениями, межведомственными актами и даже отраслевыми инструкциями). Происходит это отчасти из-за издержек  в федеративном устроении государства, когда каждое административно-территориальное  образование  былого суперунитарного государства стало "субъектом федерации" с "собственными законами", а отчасти из-за недостатков и слабости федеративного законодательства, в частности - отсутствия единого Административного кодекса, что подталкивает к тому, чтобы "на местах" каждому мало-мальски значимому административному вопросу посвящать отдельный областной закон.

Впрочем, не на это в данном месте хотелось обратить внимание.

Громадность нынешней российской юридической системы, в которой "тонут" и становятся плохо различимыми действительно крупные, основополагающие законодательные документы и институты, превращает ее в некое безликое, "серое" множество разнообразных элементов - законодательных норм, разнообразных юридических учреждений. Такое безликое множество, которое не имеет своего лица и, абстрактно рассуждая, вполне может представлять самые различные общества: и общества, только-только освобождающиеся от колониального статуса, и застойные, чуть модернизированные общества традиционных цивилизаций, и молодые демократии, не достигшие современного уровня модернизации и т.д.

И все это вполне объяснимо: каждое, более или менее сложившееся  общество (независимо от своей природы и даже уровня развития)  нуждается в том, чтобы были отрегулированы не только конституционные, гражданские, уголовные, трудовые, семейно-брачные  и иные  неизбежные в общественном бытии   отношения и порядки, но  и различные блоки общественной жизни, относящиеся к административной деятельности (тем более -  традиционной чиновничье-бюрократической русской жизни), -  санитарный надзор, пользование оружием, транспортное обслуживание, работа учреждений связи и т. д., и т. п.

Вместе с тем, наряду со  своей громадностью, известной безликостью, для современной российской юридической системы  одновременно характерна разноплановость :   в ней довольно отчетливо проступают качественно разнородные элементы, направления и тенденции юридического регулирования. Наиболее существенными сторонами такой разноплановости являются, пожалуй, следующие два фундаментальных факта.

Первый. В российской юридической системе не получили необходимой определенности основные правовые идеи, определяющие содержание всего правового регулирования. Причем  в действующей Конституции, в других законах есть положения, в которых значительное место отведено положениям,  позволяюющм поставить на первое место в юридическом регулировании интересы и усмотрение власти, ее высших руководящих инстанций. Да и в самом "правовом содержании" современного российского права доминирующее значение имеют юридические механизмы и юридический инструментарий, сориентированные преимущественно на юридические обязанности, запреты, ответственность ("идеология дисциплины и порядка").

Сообразно этому в  конституционных записях о полномочиях Президента, в других федеральных законоположениях получило весьма определенное  закрепление (при отсутствии конституционно установленного строго разрешительного порядка) возможность действования государственных органов и должностных лиц по усмотрению, получающему обоснования - сообразно советским традициям -  в формулах об "интересах граждан и общества", "потребностях производства" и др.

Второе. В современной юридической системе России есть ряд конституционных и иных законодательных нормативных положений, которые имеют последовательно демократическое  содержание. Особо значимое место в этом ряду занимают нормы ст.2, 18, 55 и др.  Конституции, нормы ст.1  и 2 Гражданского кодекса, положения Конституции и  процессуального законодательства о презумпции невиновности, о допустимости юридической ответственности только за персональную личную вину  и  ряд других демократических норм и принципов.

Можно ли охарактеризовать юридическую систему современной России как "демократическую"?

Нет, безоговорочно положительный ответ на поставленный вопрос о социально-политической природе российского права был бы неточным, ошибочным. Российское право, пожалуй, строго соответствует кантовскому определению (будто бы специально приуготовленному великим философом для нашей сегодняшней российской действительности) - тому определению, согласно которому,  в отличие от последовательно гуманистического права, может существовать "среднее прагматически обусловленное право (нечто среднее между правом и пользой)".

Юридическая система современной России, воспроизводя одну из особенностей своего развития в прошлом, - система сложная, противоречивая; в ней наличествуют разнородные, отчасти прямо противоположные, несовместимые элементы и тенденции, только что отмеченные в двух фундаментальных фактах .

Представляется наиболее корректным в научном и практическом отношениях  утверждать, что юридическая система России по ряду сторон своего содержания находится на близкой дистанции к общедемократическому праву. В ней, кроме того, существуют элементы ("очаги") последовательно демократического  гуманистического права, характерного для цивилизации либерального типа.

В тоже время определяющей чертой современного российского права является п р о т и в о с т о я н и е   в его содержании, действии и применении последовательно демократических, гуманистических элементов, с одной стороны, а с другой - элементов, отражающих в том или ином виде коммунистическую философию права, - государственное всевластие, силовые ориентации в юридическом регулировании, нацеленность на утверждение административно-силовыми методами "порядка" и "дисциплины".

В соответствии с этим, быть может, наиболее зримой  чертой современного российского права  является своего рода "континентальная противоречивость" - та его особенность, что его внешне европеизированные формы, наличествующие в немалом числе законодательных документах и процессуальных процедурах,  находятся в резком несогласии с  его азиатско-державными силовыми характеристиками,  началами, построенными на доминировании силовых методов.

Отсюда и две тенденции, характерные для современного российского права,  -  тенденция, ориентированная на демократически-гуманистические начала, и тенденция силового господства, осуществляемого соответствующими юридическими средствами и механизмами.

В этом, ныне  характерном для российского общества  противостоянии "двух  философий",  ощутимо дает о себе знать тенденция, в соответствии с  которой  при сохранении  и признании на словах, казалось бы, последовательно либеральных лозунгов  в сложных, конфликтных ситуациях  верх   неизменно берет линия на властно-силовое решение проблем. Вновь, в несколько необычном ракурсе опять-таки побеждает условно говоря "право силы" - тот  фланг  противоположной тенденции, который и так в современных  условиях   является преобладающим.

Так случилось,  при решении конституционного конфликта в Чечне. Такая же тенденция  проявляется и при решении практических проблем сложной народнохозяйственной жизни. Очевидный пример тому - характер и направление решения в настоящее время бед и трудностей. Таких, как налоговых  трудностей  в связи с чудовищным недобором в 1996 году и последующие годы  налогов и резким уменьшением налоговых  поступлений в бюджет, и так уже до крайних отметок перенатруженный  в связи с непрекращающимся падением   производства, его доходности и стремлением монетаристски сдерживающими мерами решить  инфляционные проблемы.

Очевидно направление указанных трудностей (коль скоро - по официальным утверждениям - продолжается курс на рыночные преобразования); это - такая коррекция экономических преобразований и налоговой политики, когда бы налоги из чуждого и непосильного бремени для товаропроизводителей превратились в трудный, но терпимый для товаропроизводителей, а главное -  органический элемент динамично развивающейся модернизированной экономики свободно-рыночного типа.

К сожалению, в качестве  доминирующего пути преодоления бед и трудностей, в том числе налоговых трудностей  пока взята (в принципе  казалось бы необходимая, особенно в целях преодоления обрушившихся на людей бед) линия на "наведение порядка", в том числе - на обеспечение жесткими мерами "собираемость налогов". То есть - именно на силовое решение народнохозяйственной проблемы, когда - как и при чеченской войне - с пугающей откровенностью обнажаются  приоритеты юридической системы современной России.

Ведь и здесь во имя "наведения порядка" и "собираемости налогов" оказались отброшенными, прямо попранными не просто отдельные нормы, а  фундаментальные положения "экономической конституции России" - гражданского  законодательства. В августе 1996 года сначала президентским указом, а затем совместным актом трех финансово-налоговых ведомств был изменен порядок, установленный 855 статьей Гражданского кодекса  в отношении очередности взыскания средств с банковских счетов. Вопреки Кодексу в первоочередном порядке,  согласно ведомственным указаниям, должны списываться с банковских счетов не средства, предназначаемые на заработную плату, а налоговые платежи.

В данном случае, казалось бы, сами законы - как это случается - сами "отомстили за себя": вновь введенный порядок сразу же бумерангом ударил в самое уязвимое место народнохозяйственных проблем, умножил задержки с выплатой заработной платы на предприятиях (хотя по официальной аргументации новый порядок списания средств с банковских счетов вводился во имя того, чтобы бюджет был способен обеспечить выплату заработной платы бюджетникам; воистину - вытащили одну ногу -  еще глубже завязла другая . . ..

И все же самая горькая и печальная  в данном случае констатация - это  то, что нарушение одной из статей Гражданского кодекса, 855, причем, нарушение самой властью, означало и прямое нарушение ведущего  начала всего гражданского законодательства, имеющего - как уже  ранее говорилось - основополагающее значение для гуманистического права в противовес коммунистическим догмам - недопустимость вмешательства кого-либо в гражданские, частноправовые отношения, к которым как раз и принадлежат отношения между банком и его клиентами по банковским счетам.

Будущее, судьба  российского права решающим образом зависит от того, какая из этих двух указанных ранее тенденций в его развитии  станет доминирующей, возобладает в правовой политике, законодательстве, юридической практике, правовом просвещении, во всем юридическом бытии России.

12. Плацдармы. Вряд ли  в нынешних условиях  (когда фронтальное утверждение гуманистического права требует еще долгого времени и тяжелой работы, а тенденции силового господства еще столь могущественны) можно рассчитывать на большее, чем укрепление и защита позиций правозаконности, соответствующих высоким человеческим ценностям.

Какие позиции (плацдармы) передового гуманистического права, правозаконности  являются здесь наиболее существенными?

Прежде всего - это, понятно, те "островки" последовательно гуманистического права, которые уже сейчас существуют в Конституции, в законодательстве.  Если не представится возможности юридически упрочить и развить их (а это - вряд ли: конституционные и иные фундаментальные законодательные проблемы закручены ныне, как и раньше, вокруг власти, ее дележа между "ветвями"), то важно сделать их незыблемыми, реально работающими.

И тут, впрочем, существуют немалые трудности. Сколь ни громко, скажем, звучали осенью 1996 года голоса о недопустимости упомянутых в этой книге нарушения ведомственными актами положений Гражданского кодекса, соответствующей жесткой реакции от высших эшелонов власти так и не последовало. Даже постановления Государственной Думы и Верховного Суда на этот счет не стали такой реакцией. А то обстоятельство, что в данном случае нарушается одно из  ведущих начал гражданского законодательства, вообще не было официально обозначено.

Видимо, потребуется немало усилий, настойчивости, а порой гражданского мужества от приверженцев последовательно демократического развития российского общества для того, чтобы отстоять в качестве действующих, реально работающих юридические форпосты гуманистического права, не допустить того, чтобы они ушли в тень, не превратились в пустые декларации, декоративные украшения юридической системы, фактически ориентирующейся на силовые действия.

Следующий по важности плацдарм крепкой правозаконности - независимый суд. Здесь центральная власть глубоко заинтересована   в независимости судебной системы (она - гарант государственно-правового единства, действенное средство предупреждения и борьбы против республиканско-областного сепаратизма). И здесь,  кажется, власть готова даже мириться с  издержками, связанными с судейской независимостью, терпимо относиться к судебным актам, пресекающим неправомерные государственно-административные акции, исходящие от федеральных учреждений. И всё же, по всем данным, тут потребуются немалые усилия для того, чтобы органы российского правосудия "развернулись" на защиту человека, его достоинства, неотъемлемых прав; причем - так, чтобы исходной  правовой основой для этого служили - как это и предусмотрено Конституцией -  неотъемлемые права и свободы человека, общие гуманистические принципы права (такие, в частности, которые выражены в первых статьях российского Гражданского кодекса).

Впрочем, в области действующего правосудия мы, по ряду данных, встречаемся с  иной опасностью, пагубные последствия которой в достаточной мере еще не оценены (и которой - увы - могут с успехом воспользоваться противники независимого правосудия). Это - опасность, да к тому же в условиях коррупции, проникающей и в судебную систему,  состоящая в  возможности использовать "независимость" суда для неправомерного вмешательства в общественную жизнь в интересах денежного мешка, ведомственных интересов или даже личностных амбиций.

И наконец, еще один плацдарм. Это - традиции российской юридической науки и российского юридического образования, целеустремленные на подготовку высококвалифицированных, высокогражданственных правоведов. Без таких правоведов, бойцов и проповедников передового права - носителей высоких человеческих  ценностей - правовое развитие, ориентированное на гуманистические начала, невозможно.

И тут есть трудности, опасности. Главные из них выражают не только правовые традиции советской юридической школы, ограниченные задачами подготовки юристов среднего уровня с необходимой партийно-идейной закалкой - верных служителей партии, но и совсем новые тенденции, навеянные коммерциализацией хозяйственно-деловой жизни, когда начинают пользоваться спросом не правоведы-профессионалы с высокой правовой культурой, а юристы-деляги, умельцы "выигрывать дела", "пробить вопрос".

Кто знает, быть может, судьба, будущее российского права находится ныне в руках немногих - к сожалению, немногих - российских правоведов, которые получили "по цепочке" от своих учителей и наставников то богатство профессиональной культуры, гражданственности и мужества, которыми были славны передовые юристы досоветской поры.

13. И нужна правда! Неотложный шаг в трудном деле утверждения гуманистического права в России - это со всей определенностью сказать правду - всю правду! - о коммунистической философии права и - что не менее существенно - о тех ее приметах и проявлениях, которые сохранились до нынешнего времени. И сделать так, чтобы эта правда дошла до всех  людей страны. И чтобы все мы, общество, наконец-то, с необходимой четкостью и выводами определили  свою позицию в отношении  коммунистических, ленинско-сталинских взглядов на право - и в их общем, мировоззренческом виде, и в их практическом применении.

Может возникнуть сомнение:  нужно ли все это? Зачем людям при сегодняшних бедах и трудностях  какая-то "философия"? Ведь мы сейчас, кажется, преодолеваем магию всяких "измов", "капитализмов-социализмов"? Тем более, что коммунисты нынешней поры, во всяком случае объединенных в  партию парламентского типа, судя по их заявлениям и даже как будто бы делам, - другие: они -  по сути своих заявлений и дел традиционные социал-демократы и одновременно - патриоты, выступают за людей труда, против бед и трудностей, порожденных демократическими реформами, и - что особенно характерно - отстаивают незыблемость закона, твердой законности. И вообще в настоящее время пропагандируется дух согласия, во имя достижения которого, наверное, не следует ворошить прошлое и делать ударения на идеологических особенностях.

Между тем необходимость со всей определенностью сказать правду о коммунистическом, ленинско-сталинском (в том числе - о  неосталинском, брежневском) отношении к праву становится ныне особо острой именно потому, что в российском обществе  существует и  крепнет  сдержанное, и даже благодушное, чуть ли не поощрительное  отношение к идеологии коммунистов, к их новому амплуа - борцов за незыблемость закона, твердой законности.

Между тем - вот коренной вопрос. Спрашивается - не считает ли себя  и сейчас коммунистическая партия, по-прежнему объявив коммунизм - пусть и  как "перспективу" -  в качестве своей исторической цели,   носителем революционного права, служащего коммунизму, -  права на то, чтобы добиваться коренного преобразования всего общества и идти во имя этого - во имя всеобщего счастья  на  решительные революционные меры? И в этой связи - приверженность к закону и законности не следует ли понимать в смысле идеологии "социалистической законности", провозглашающей святость своего, советского закона, и вместе с тем допускающей "в случае необходимости" ("угрозы социализму") решительные вооруженно-насильственные действия? Только такое "революционное право" понимается теперь не в прямую, а                       по-неосталински, по-брежневски -  под маркой  всесильного государства имперского типа, его крепости, целостности?

Я далек от мысли  адресовать приведенные вопросы большинству сторонников нынешней коммунистической партии (большинству современных партийцев и тем более сочувствующих коммунистической партии людей сама   постановка  подобных вопросов просто невдомек: для их веры и симпатий по большей части вполне достаточно воспоминаний о добрых сторонах социализма да партийной позиции в отношении недостатков реформ, сегодняшних бед, борьбы за бесплатное здравоохранение, образование, за закон).

Но - внимание! - нужно твердо знать -  здесь самая принципиальная в самом высоком значении этого слова сторона и, пожалуй, суть нашей жизни и нашего будущего. Это отношение коммунистов к присвоенному ими праву переделывать мир.

Если современная коммунистическая партия сохраняет за собой указанное  высшее революционное право (а в этом - как раз и есть само существо  коммунистической  философии права и главное в ортодоксальном революционном марксизме вообще), то  значит, она  по-прежнему считает себя "вправе"  делать и переделывать в обществе что угодно сообразно своим социальным проектам, идеалам и объявленным перспективам. И  значит, "при необходимости"  вправе  на началах  революционного правосознания  принимать любые меры  во имя всеобщего счастья, преодоления сопротивления врагов,  революционной  социалистической законности.

Если же по уверениям нынешних партийных функционеров в современных условиях коммунизм "совсем другой" и что как будто бы  отныне  коммунисты будут достигать  предопределенной логикой Истории коммунистической перспективы одними лишь демократическими  методами, только через  демократическое право, правосудие, права человека, то коммунисты обязаны прямо, недвусмысленно сказать об этом и. . . "перестать быть коммунистами" (провозгласив, например, о переходе на твердые социал-демократические позиции). Ибо коммунисты потому - как уже говорилось - избрали кардинально-революционную идеологию, что коммунизм для них - не мечта, не отдельные добрые идеи, которые должны реализоваться естественным путем только по логике Истории,  по мере экономического и социального прогресса, а - практическое дело, когда поставленной цели нужно добиваться решительно и радикально.

И еще одно, наверное, самое главное. Ни по каким критериям нельзя отделаться, откреститься от того, что действительно содержит коммунистическая доктрина, и от того, что на ее основе совершено  в обществе, одними лишь публичными заявлениями о том, что "мы теперь другие". Глубина античеловеческой порочности исповедуемого,  самоприсвоенного ими "права" творить с людьми все, что угодно сообразно их утопическим  социальным проектам, фатально наступающая при осуществлении этого "права"  разрушенность общественной  жизни целых стран и континентов, массовое  в этой связи истребление людей и имущества, необузданный террор и расправа над  людьми,  десятки, сотни миллионов убитых и искалеченных людей, - все это не предполагает ничего иного, как       безоговорочное  и полное   осуждение и      п о к а я н и е   за    содеянное  коммунизмом.

Правда должна  восторжествовать по всем сторона нашего прошлого и настоящего. Надо знать правду и о  характере акций, связанных с обретением советской республикой - РСФСР статуса и атрибутов "независимого государства", и в не меньшей степени - с проведением с 1992 года кардинальных  реформ. Будем откровенны - и там и здесь проскальзывали коммуно-большевистские интонации и симптомы, - действия, в которых просматривалось не только данное свободными выборами руководителям российского государства право на демократическое управление общественными делами и демократическое реформирование общества, но некое  право на быстрые и решительные преобразовательные меры "сверху" по достижению нового идеала - процветающего капиталистического общества.

Нужно крепко задуматься над тем не воспроизводит ли наша сегодняшняя демократическая действительность на новом витке большевистский расчет - во имя замечательной либеральной цели воспользоваться доставшимися нам  в наследство инструментарием всесильного государства?  И не упустили ли мы из поля зрения то обстоятельство, что эта всесильная государственность несет в себе неуничтожимые гены большевизма? И что  на известной ступени своего неудержимого роста  такого рода власть, отшвыривая демократические идеалы, и те, кто сделал ставку  на власть во имя быстрого свершения  либеральных преобразований, в сущности новой утопии, навязываемой людям "сверху", начинает работать на себя, на свое могущество, величие и неприкасаемость?

Ведь - что ни говори - есть что-то роковое и неотвратимое (до сих пор наукой по-настоящему не осмысленное, но явно коренящееся  в бесовских законах власти) в цепи событий, начинающихся с  благородных стремлений  использовать могучую власть во имя замечательных целей, всеобщего счастья и процветания,  и завершающихся нежданными горькими последствиями, безумием насилия, бесправием,  несчастьем для  людей.

Мне сдается, что и по этому пункту проблемы, названной "правдой", нам  также никуда не уйти  от честной и суровой оценки всего того, что не позволило реализовать великие начала свободы и принесло людям  неоправданные и неправедные  беды.

                             

                                            Глава   четвертая

                     ПРАВО  -  БЫТИЕ  РАЗУМА

                                                              1

                                    ИДЕЯ ЧИСТОГО  ПРАВА

                                                                               

            1.Право  и разум. Пора  после освещения  основных направлений развития права и философско-правовой мысли в связи с идеями естественного права (когда в силу характера фактического материала наличествовали публицистические и потому небесспорные акценты), вернуться к  "самим" проблемам философии права.

Исходный пункт - вслед за категорией естественного права - здесь таков. Характеристика становления и развития гуманистического права как естественного, предопределенного логикой Истории процесса, основанного на требованиях естественного права в современном его понимании, раскрывает определяющую его особенность с философской стороны, - глубокое единство права и разума (важнейшим атрибутом которого, напомню, и является свобода - свобода человека).

Но разум в соотношении с правом должен пониматься прежде всего не в том смысле, что в нормативных установлениях  и юрисдикционной (судебной) деятельности содержатся по большей части интеллектуальное отработанные, разумные в  данной обстановке и в данное время решения ( хотя эту сторону существующих юридических реалий нужно держать в поле зрения). Здесь, в  этой плоскости содержания права все же немало того, что должно быть отнесено к его фактической стороне, императивам "грубой сегодняшней реальности", к факторам чувственного порядка,  подчас к произвольным решениям законодателя и судей.

Самое существенное, что выражает единство права и разума (и данное обстоятельство следует считать вторым по значимости после признания основополагающего значения в правовой сфере естественного права), - это идея  ч и с т о г о    п р а в а.

Философские основы такого  подхода к праву вновь связано с именем Канта, философские разработки которого, скажу еще раз, во много взяты за основу в настоящей работе.

 

          2.Одна из самых значительных идей во взглядах Канта на право. Положения о "чистом праве"  вместе с его суждениями о праве как об явлении публичного, принудительного порядка, занимают значительное место в правовых  взглядах философа.

В тоже время надо видеть что рассуждения Канта  о чистом праве  нередко вызывают предубеждение, а то и изначально - a priopi - неприятие1. Может быть, и впрямь  рассуждения  Канта о чистом праве, в особенности с его реалистическими представлениями о публичном, принудительном праве,  всего лишь игра великого философского ума, некие умозрительные забавы, никому не нужные заумные абстракции, а то и повод для некоторых правоведов конструировать свою "чистую теорию", действительно, по многим позициям  - как верно отмечено в литературе - оторванную от  нашего реального бытия?2 Не потому ли правоведы  (да и в немалой мере - философы)  по большей части оставляли в стороне, будто бы не замечали рассуждения Канта о "чистом праве"? Или же - как это сделал ряд правоведов, приверженцев сугубо позитивистских взглядов на право - связали с ними свою "чистую теорию", крайние варианты юридического нормативизма?

Между тем есть серьезные основания утверждать, что положения Канта о чистом праве - это  ключевой пункт кантовского учения о праве, открывшего научную перспективу его  основательного философского понимания, постижения  наиболее "высоких",  решающих его характеристик - его смысла и назначения.

Если верны соображения о том, что Кант - хотя бы поначалу - обратился к предмету своих "критик . . ." (чистому разум, практическому  разуму, способности суждениям) по той  причине или поводу, что этого потребовала необходимость основательно разобраться со свободой в связи с  правовыми вопросами1, и с тем расчетом, чтобы затем к этим вопросам вернуться, то надо видеть, что именно тут, в идеях чистого права, и кроется  наиболее значимый и действительно, внушительный эффект от подобного, "зигзагообразного" пути в развитии кантовских взглядов.  

Примечательно, что  такой подход к юридическим вопросам, когда  решающим пунктом основательного их постижения является категории чистого права, прямо вписывается в контекст кантовской методологии критической  философии, предполагающий  исследование явлений в их собственной плоти, т.е.  так,  как  это и требуется для того, чтобы вывести исследование на плоскость разработок так дорогих Канту "естествоиспытателей и геометров".

В этой связи уместно в постановочном порядке высказать некоторые соображения по кантовской методологии. Прежде всего - критической методологии в отношении права. Но, возможно, - соображения,  по предположению автора этих строк, имеющих и более широкое значение.

Понятие "чистое" в критической  философии Канта обычно рассматривается применительно к "разуму" (в контексте его фундаментального труда "Критика чистого разума") и под этим углом зрения понимается как разум свободный от опыта2, чувственных побуждений, склонностей, эгоистических пристрастий, предубеждений (когда, кстати сказать, разум "оказывается общественным сознанием, общественным разумом"1).

Но  что имеется ввиду под понятием "чистое", когда оно употребляется в отношении права? Именно - права. Может быть в таком же значение, как и чистый разум, т.е. право, взятое  независимо от чувственных побуждений, склонностей, опыта? В  известном смысле - да, в таком значении, в особенности, если имеются ввиду  "чувственное",  выраженное через интересы и волю в действиях власти, других лиц, от которых зависит право. Подобны взгляд уже высказывался в литературе2.

Дело же, однако, в том, что, по Канту, чистое право - это право,  рассматриваемое независимо не только от опыта, чувственных факторов, но также  и от "цели", "материального принципа", "предмета", которые оказывают существенное влияние на   содержание правовых установлений. В практической жизни, говорит Кант, при использовании потенциала права нужно начинать не с материального принципа, не с цели, не  с поставленной задачи, а с формального принципа, относящегося к праву3 (цель же замечает в скобках Канат, "может быть какой  угодно"1). 

Очевидно,  такой подход,  - кажется, единственный, позволяющий   представить право в качестве  самостоятельной сущности, не зависимой от всего того, что "примешивается", вызвано преходящими потребностями,   интересами, волевыми решениями, политикой, идеологическими  устремлениями, особенностями предмета его регулятивного воздействия и т.д. и, стало быть не сводимой ни к чему иному (воле, интересам, политике,     текущей практике, идеологическим догмам, текущей конкретики материальной жизни и т.д.).

 Именно тогда, надо думать, оказывается возможным перейти тот "узкий горизонт" , который характерен для права, рассматриваемого а сугубо позитивистском плане, т.е. в единстве с законом (объективного права, отличающегося в целом публичным, принудительным характером), - горизонт понимания права, во многом связанный  с практикой, опытом, общественными интересами и потому замыкающегося на качестве права как регулятора, на его регулятивных  свойствах, юридических особенностях правовой материи, изучаемых в основном юридическим позитивизмом. И следовательно,  оказывается возможным выйти  на тот рубеж, с которого открывается возможность истинно философского постижения права,  его тайн, его глубокого смысла его, исторического предназначения - , можно предположить, глубокой сокровенной роли в судьбе и будущем людского рода, человечества.

И как раз по творчеству Канта можно проследить ход его мысли:  зафиксировав и "отдав должное" единству закона  и права, его характеристике как наличного "сущего",он затем настойчиво обращает внимание на чистое право, что в результате последующего анализа и позволило  охарактеризовать  важнейшие особенности права, его смысла и предназначения.

В этой связи, помимо всего прочего, следует  еще раз сказать о том, что внешне, по ряду моментов схожая с кантовской  концепцией "чистая теория" права Г. Кельзена и его сторонников, несмотря терминологические совпадения и на все претензии на  философский статус "кантианства"  или "неокантианства", в действительности, очень далека от правовых воззрений знаменитого философа.

В отличие от такого рода "чистой теории" Кант при рассмотрении права отвлекается от фактических отношений, чувственных факторов, моральных критериев поведения  для того, чтобы постигнуть глубокую суть права как явления  разума, его  духовную суть, в том числе в соотнесении с тем нравственным "законом", который находится в самых недрах, глубинах духовной, трансцендентной природы человека (отсюда широкий, истинно философский подход к праву, характеристика его как права человека, цели общества).

Ну, и наконец, в качестве   известного резюме в отношении изложенного по рассматриваемому вопросу следует со всей определенностью сказать о том, что  данный подход к праву - это не столько  известные императивы критической философии,  сколько непосредственные требования жизни, Ибо  без такого подхода не только  невозможно постигнуть смысл  и предназначение права, его глубокие, сущностные грани, но и  полно, во всех потенциях раскрыть  силу права, рассматриваемого в единстве с законом, потенциальные возможности объективного права в нашей сегодняшней жизни, в будущем людского сообщества.

Весьма примечательно, что Кант  (вопреки довольно распространенным представлениям)  отделяет "собственную"  характеристику права даже от  этики, от требований его знаменитого категорического императива ("пожелать, чтобы максима поведения", которой "во всякое время"  руководствуется человек -  "была всеобщим законом"). Здесь важно  то обстоятельство, что при всех глубоких  этических корнях категорического императива, важна его, так сказать, целеустремленности к праву, он сам по себе не обуславливает, не предопределяет сам феномен права, его сильные и уникальные свойства.   Моральные по своей содержательной  основе положения категорического императива - "пожелай", "поступай только так", "чтобы было", даже положение о "всеобщем законе", все это лишь  требует права, но  сами по себе не выводят на "плоскость права" как особого институционного образования  в области внешних отношений, не определяет своеобразие его свойств. 

А это значит, что  категории этики, даже такие - фундаментальные, которые относятся к кантовскому категорическому императиву, не способны что-то объяснить в самом феномене права. И значит, для того, чтобы понять право, объяснить суть и природу этого уникального институционного образования нужно пока отвлечься от морали, от категорического императива, и рассмотреть право как таковое, в его собственной плоти, т. е. в "чистом виде".                               

3. Форма  в праве и чистое право. Одна из примечательных, бросающихся в глаза особенностей идей Канта по правовым вопросам, предваряющей его подходы к категории "чистое право", состоит в том, что философ настойчиво, безапелляционно и резко отделял в праве форму от содержания. При этом он писал так, что будто бы бросал вызов общепринятым представлениям, явно вызывая  "огонь на себя" И,  надо сказать, преуспел в этом деле: за ним прочно закрепился ярлык формалиста, отрывающего право от "живой жизни" (и не только  в марксистском советском правоведении, где в связи с указанной позицией философа его придавали разносной критике). И это - увы -  как раз и привело к тому, что в юридической науке, даже в разработках, казалось бы,  философских  последователей Канта по вопросам права, в сочинениях  Г. Кельзена и его сторонников, иных аналогичных течений, значительный интеллектуальный потенциал, выраженных в идеях чистого права, в науке так и не был раскрыт.

Вот несколько высказываний Канта в отношении формы и содержания в праве.

Сначала самое краткое: ".только общая  воля, данная  a priori . . ., определяет, что такое право у людей"1 . Другое : "Право как выражение всеобщей воли может быть только одно и касается только формы права, а не его материи или объекта, на который я имею право"1. И наконец, -  в несколько иной плоскости, когда Кант, отмечая, что право " основывается на априорных принципах "(ведь что такое право, этому не может научить  опыт)", характеризует право в государстве как  "объективную  (практическую) реальность, независимо от блага или зла, которое может из   этого  возникнуть"2.

Как можно оценить эти высказывания философа? Вспомним, что по Канту категория "форма" - фундаментальное понятие. Сведение тех или иных явлений к "форме" не только не свидетельство их ущербности, но напротив, под углом зрения критической философии Канта придает им, этим  явлениям, высокую степень, если так можно выразится, содержательной значимости.

Ибо у Канта при указании на "форму" речь идет    н е   о внешней форме, к которой в области права относится одно лишь документальное оформление правовых институтов, их фиксация в юридических документах, иных знаковых системах (в такую внешнюю форму включается даже не все то, что в юриспруденции именуют "догмой права") . Форма, по Канту, как категория фундаментальная  существует как практическая реальность и имеет определяющее значение по отношению к содержанию явлений, предметов, процессов.

Итак,  сформулированное Кантом положение о том, что право "касается только формы",  имеет совсем иной смысл, чем тот, который как будто следует из привычных представлений о "форме" как о нечто внешнем к данному явлению. Тем более, что и "внешнее" в области права - это как уже отмечалось при подробном рассмотрении данной проблемы [2.3. 1-2] - это не только "внешнее".

И здесь, характеризуя приведенное ранее положение Канта, надо видеть, что "материя или предмет, на который я  имею право" - это вообще  не  право. Это - именно материя или предмет, в отношении которого (или - по поводу которого) действуют юридические установления, складывается юридическая практика.

Само же право имеет свою материю - материю права. И отсюда следует, что сила права как формы (по выражению М. Мамардашвили "возможность структуры", "нечто относящееся к полноте" и др.) - это сила собственной материи права, ее собственного содержания.

И по своей философской сути идеи Канта о форме и содержании - это, наряду с мыслью о высокой значимости формы вообще,  идеи о собственной ценности права  как особой объективной (практической) реальности.

Приходится крепко пожалеть о том, что такой подход к явлениям правовой реальности1, открывающий для правоведения, в том числе и для философии права, широкую и во многих отношениях плодотворную, заманчивую научную перспективу, не получил развития.

Напротив, под обаянием ряда модных послекантовских философских и социологических учений, претендующих на универсальность, мысль исследователей нередко сразу же замыкалась на духовных и политических высотах, "перескакивая" через рутинную и заскорузлую юридическую материю, оставляемую для юридической дисциплины весьма низкого по сложившемуся мнению науковедческого уровня - юридического позитивизма.

Между тем объективное право по отношению к предметам, процессам, задачам и целям, которые оно опосредствует, конечно, может быть  охарактеризовано как определенная  форма. Но эту "форму" нельзя сводить - как это получается при общем, порой примитивном взгляде на юридические реальности - к  одним лишь, да и к тому же не  очень-то казалось бы нужным документам, формальным правилам, формальным актам, другим  чуть ли ни к формально-канцелярским  бюрократическим вещам, в лучшем случае - просто к законам, к довольно простым требованиям и нормативам юридической техники.

Представляется необходимым со всей определенность сказать:  собственная материя права как особой реальности в обществе (в том числе - догма права)- это значительное     многогранное,   сложное по своей органике  с о ц и а л ь н о е    б о г а т с т в о, без понимания  и должной оценки  которого  все последующие научные философские   характеристики  лишаются своей основы и подчас по этой причине  превращаются в одни лишь околонаучные спекуляции.

Пора подвести некоторые итоги ранее изложенному.

Главный пункт, который по рассматриваемым вопросам нужно с предельной строгостью зафиксировать,  - это сообразующаяся   с кантовскими идеями необходимость видеть в праве как таковом (как "форме") своего рода самоценность, самостоятельные суть и смысл, высокозначимый социальный, даже - природно-социальный институт, отличающийся значительным  юридическим богатством и - что не менее важно - реализацией силы и богатства духовной, интеллектуальной культуры..

В  чем ж состоят истоки и сила собственного богатства права "как формы, выраженной в нем культуры?                  

4.  О "базисе" права. При рассмотрении истоков права (права в его собственной плоти, т.е. в качестве чистого права) приходится начинать с представлений, имеющих до настоящего времени известное  распространение в науке, в общественном мнении. Особенно - в нашем Отечестве, в России.

 В соответствии с постулатами ортодоксального марксизма в правоведении, безраздельно господствовавшего в условиях советского общества в течение многих десятилетий, исходной и решающей философской основой для понимания права неизменно брались положения о "базисе и надстройке". Даже сейчас, когда общественные науки в России все более и более освобождаются от ортодоксальных догм, эти положения  оцениваются в представлениях ряда авторов как нечто положительное, что и в новых условиях может быть воспринято от марксизма. Признание заслуг Маркса в обосновании зависимости характера  общественного развития и самой сути институтов  общества "от экономики" ("экономического базиса") вообще до нынешнего времени довольно широко распространено в мире.

Между тем положения о "базисе и надстройке", в том виде, в каком они были канонизированы марксизмом, нуждаются, следует думать, в  основательной критической проверке, в переосмыслении. Особенно - с точки зрения предмета этой книги - реальных процессов, характерных для возникновения, функционирования и развития такого важнейшего  института общества в условиях цивилизации, как право.

Конечно,  нет слов, - экономика, экономическое положение  данного общества - важный  фактор, определяющий  реальное состояние общества, саму возможность и перспективу его развития, а отсюда - содержание и  направленность политики в данной обществе, практических действий людей, условия и возможности формирования тех или  иных институтов. Экономика, ее основы и механизмы (рыночные, государственно-властные) накладывают свою печать на  институты общества: демократию, парламентаризм, право, партийную систему и др. И такое влияние, как это отмечалось при рассмотрении права-регулятора, может быть значительным.

Вместе с тем необходимо с предельной строгостью проводить принципиальное различие между таким общим  (именно - общим!) влиянием экономики на жизнь данного общества, на его состояние и возможности, с одной стороны, а с другой -    постулируемое значением экономики в качестве фактора, создающего, формирующего его институты. Суть вопроса в том, что сами институты, из которых складывается общество,  в том числе  право, формы государства и др.,   при всей их зависимости от  внешних факторов и условий, напрямую, пусть и "в конечном счете", не выводимы из экономики. Их "появление на свет", их бытие не вписываются в то соотношение между разнообразными элементами общества, когда бы экономика в виде производственных отношений образовывала некий "базис", а все остальное в жизни людей   (многообразные институты, формы духовной, нравственной, интеллектуальной жизни) составляло всего лишь  "надстройку" над  этим экономическим базисом.

Соотношение здесь - и современная гуманитарная мысль все более и более утверждается в  этом -  сложное, основанное на действии многих факторов, в том числе духовных, нравственных,  которые взаимодействуют  друг с другом,  порой меняются  местами, когда одни из них возвышаются, другие теряют свою силу, сходят со сцены. При этом подробное исследование права подтверждает то обстоятельство, что, наряду с фактором преимущественно экономического порядка (собственностью), на жизнь общества решающим образом влияют еще две  силы - "власть " и "идеи"1.

И если уж оправдано утверждать, что в обществе среди многообразных факторов, влияющих на общественную жизнь,  должен все же наличествовать какой-то исходный "базис", то надо видеть, что для человека, для сообщества людей - существ разумных,  подобный  "базис" (в особенности - в отношении институтов общества) следует искать в разуме, в его высших проявлений, в разумной деятельности людей, в том числе - в только что упомянутых идеях. И не потому ли, возникает предположение,  в соответствии с которым Кант, встретившись с необходимостью раскрыть секреты права, вполне оправданно обратился именно к разуму (чистому, практическому, способности суждения) и, когда затем вновь вернулся к  вопросам права, именно с разумом связал само его, права, существование и развитие?

Если это верно, то в чем тут дело? Не в том ли, что влияние любой внешней силы на поведение человека, его образ действия, поступки, включая - те, которые идут от естественного права,  так или иначе проходит "через его голову" - его мысль, чувства, другие стороны духовной жизни. Да, отчасти - в этом. Но не только и, пожалуй, даже не столько в этом.

Суть дела в другом. В том, что  именно в результате разумной деятельности людей известные  формы этой деятельности объективируются, обретают самостоятельное автономное бытие, отчуждаются в самостоятельные объективированные образования, то есть как раз становятся институтами - процесс, в котором существенную роль играет важнейшее проявление разума - письменная речь, письменность, дающая, по приведенному ранее свидетельству Рикёра,  эффект "семантической автономии".

И хотя в результате институализации известных форм человеческой деятельности, сложившиеся в этой связи институты по современным критериям и оценкам могут иметь  негативное, антисоциальное значение (скажем, институты государства, выраженные в тираническом  режиме власти), принципиально важно для человечества, его судьбы является то, что сами по  себе эти  институты, изначально, по своей сути и, особенно, в своем развитом виде несут в себе позитивный потенциал разума. И что именно в таких институтах  высшие проявления разума, самые значимые его ценности могут объективироваться, входит в мир наличных реальностей,  отсюда -  закрепляться, накапливаться, обогащаться  и получать в таком  качестве непрерывное бытие во времени  как феномены культуры  для всех людей, для будущих поколений.

 Принципиальная важность существования и развития  институтов под углом зрения содержащегося в них потенциала разума состоит, помимо всего иного, в том, что  именно с данной стороны они способны помочь человеку противостоять тем исторически заложенным в человеке био-социальным программам поведения людей (по своей силе и инерции имеющие, увы, по большей части доминирующее значение в людских поступках), как  стремление к господству в системе иерархии, агрессивность, подавление слабого, захват и  присвоение окружающих предметов, сфер и объектов господства. Именно с данной стороны они  способны воспринять сделать практическими реальностями  другие  природные задатки - те, которые     выражают стремление к свободе, своей собственности, творчеству, наконец, к тому, что может быть названо "правом", уважением к нему.

Социальным институтом, содержащим и накапливающим позитивный потенциал разума, в условиях цивилизации и  является право.

5. О фактическом содержании и предмете права. В связи с вопросами, рассматриваемых  в данной главе,  достойна специального анализа проблема предмета права. Причем - в той ее постановке и истолковании, которые  утвердились  в советской юридической науке, приобрели чуть ли ни аксиоматический характер и продолжают властвовать над умами многих отечественных юристов по сей день.

Сначала - некоторые соображения, относящееся к представлениям о фактическом содержании  права.

Напомню, что   Кант, конструируя понятие чистого права, резко отделял право  от внешних "предметов" и внешней "материи". В этой плоскости следует четко разграничивать "само" право и те внешние предметы, внешнюю материю, с которыми право имеет дело. Знаменательно при этом, что Кант проводил свои мысли "по максимуму" и относил к такого рода "предметам" не только природные объекты, вещи, продукты  деятельности людей, но и цели1 (определяемые философом как явления людского произвола),  человеческий опыт 2, моральные основы и критерии поведения людей и даже, как было показано ранее, требования  кантовского категорического императива, имеющего весьма отчетливую правовую ориентацию. С учетом данных Истории и тех метаморфоз, через которые прошло право  при тоталитарных режимах, в том числе в советском обществе, в состав такого рода внешних объектов надо включить, следуя логике рассматриваемого разграничения, идеологию во всех ее  разновидностях, а на  высоком уровне демократического и правового развития также и саму политическую государственную  власть.

В то же время нужно, с опорой на фактический правовой материал, отдавать отчет и в том, что соотношение права и  его "предмета" отличается противоречивостью и, пожалуй, парадоксальностью. При всей строгости приведенного разграничения, оно в реальной жизни не устраняет связи юридического регулирования с его объектами, с общественными отношениями (и тем более - с целями, опытом, моральными критериями и, в особенности, с властью). Все эти внешние предметы и явления  во многих случаях, и  нередко весьма основательно, влияют  на правовое регулирование, даже в какой-то мере сказываются на его содержании, оставляют на нем свой "след", становятся неотделимыми от  содержания прав и обязанностей.

А что касается идеологии и власти, то они до последнего времени ( в той или иной мере также и  в настоящее время) глубоко проникали в содержание права, порождая такие правовые фантомы, как "право власти".

Выходит,  наряду с собственным содержанием права (догмой права, особой юридической структурой, правовыми идеями), уместно говорить также и о фактическом содержании права.

Так что во всех случаях, независимо от философских подходов к рассматриваемому вопросу, предмет права должен находиться в поле зрения правового аналитика - теоретика и практикующегося юриста.

Не случайно поэтому юридическая наука  видит в  объекте  прав и обязанностей (вещах, результатах  действий, продуктах духовного творчества и др.)  особый элемент в структуре правоотношения: от характера объекта в той или иной степени зависят особенности  содержания прав и обязанностей. Небезразличны для юридического регулирования и особенности предмета той или иной совокупности норм - отрасли объективного права,  т.е. особенности той или иной разновидности  опосредствуемых правом общественных отношений. По этой причине  отраслевые кодифицированные акты в первых же своих статьях, как правило,    определяют   свой предмет - круг регулируемых данной отраслью отношений - трудовых,    семейных,  земельных и т.д. И это имеет немалое значение для определения сферы действия права, действия общих и специальных норм, применения права по аналогии, решения ряда других юридически важных вопросов.

Да и вообще не надо быть искусным правоведом, чтобы заметить, что своеобразие того или иного "предмета" определенным образом  сказывается на юридических особенностях   соответствующих нормативных положений. Одно дело, например, вопросы общей собственности, складывающиеся между компаньонами, пусть и близкими друзьями, а другое - , казалось, бы те же самые вопросы в семье, где в отношениях между    супругами   действует режим особой разновидности общей собственности - совместная собственность.

Но суть проблемы о предмете права  не в наличии известного влияния предмета права  на особенности юридического регулирования (здесь явления - очевидные, и по этому  вопросу взгляды Канта нуждаются в критическом восприятии, в уточнении), а  в том - и об это уже говорилось во второй части книги -, что в советской юридической науке  "предмету" было придано ключевое, основополагающее значение в понимании права вообще и в первую очередь - в понимании своеобразия основных подразделений права - отраслей [2.3.3.].

Конечно, следует еще раз сказать - предмет регулирования, как и все фактические отношения, оказывает влияние на  особенности их юридического регулирования, в том числе и на юридическую специфику  отраслей права, влияние подчас - весьма существенное. Особенно - в отношении отраслей, которые не являются прямым выражением частного и  публичного права, т.е. за пределами собственно гражданского и собственно административного права, или в отношении комплексных отраслей,  когда в ходе социального и правового развития происходила своего рода "юридическая мутация".

Но "предмет" не является  единственным, а по главным пластам правовой системы -  главным, определяющим фактором, обусловливающим деление объективного права на отрасли, а тем более - самую суть, природу права.

Соотношение здесь, как уже отмечалось,  другое - более тонкое, сложное и даже  драматичное. Ключом к   пониманию такого соотношения и стали категория чистого права, потенциал разума, с которыми напрямую связано формирование и бытие права.

                                                      2.

                ЧИСТОЕ   ПРАВО  КАК  БЫТИЕ РАЗУМА.

1. Право как объективированное бытие разума.    Здесь настала пора  сказать о том главном, к чему в этой главе поводило содержание рассматриваемых вопросов, логика изложение. В том числе - о "содержательной форме" права, о его собственном содержании, о выражении в нем духовной, интеллектуальной культуре.

Это главное заключается вот в чем.

По своим   коренным особенностям право выступает в качестве продукта  разума, а в идеале и при более широком угле зрения (и понятно, при реализации  в обществе высокой юридической культуры,  развитости юридической системы, ее совершенстве ) оптимальной формы объективированного б ы т и я  разума в области внешних, практических отношений, воплощающего свободу, высокие духовные моральные начала.

При это понятие чистого права является продуктом разума в следующих отношениях.

В о  -  п е р в ы х, в том, что конструируемое разумом представление о праве  путем логических операций  мысленно освобождено от воздействия и влияния опыта, чувственных факторов,  предмета, изменчивых фактических отношений - от всего того, что к нему в реальной жизни "примешивается", т.е. - от политических и экономических целей,  от классовой, национальной, иной групповой воли, политических интересов, диктата власти, эгоизма и каприза правителя, требований, вытекающих из практических соображений, и т.д.

В о  -  в т о р ы х, оно предстает как "чистое" также и потому, что разум воплощает в этом представлении  смысл права, его логику и предназначение, обусловленные его мирозданческой природой, местом и ролью в жизни людей.

           И наконец, в   т р е т ь и х   (главное!), в нем реализуется, находит объективированную жизнь не  просто разум, а чистый  разум,  его сила, мощь, богатство, его - можно предположить - высшее выражение в жизни людей.

Скажу сразу  - такого, стерильно чистого (да к тому же "дважды очищенного") права как некой реально функционирующей юридической  системы в нашей земной жизни не было, нет и не будет никогда.  Право всегда существовало и неизменно будет существовать в сложной  сети экономических, политических, нравственных отношений, в переплетении с  ними, во взаимосвязи с идеологией  и властью, а также под воздействием  разума, воли, страстей  конкретных земных людей, который в свою очередь подвержен влиянию, проникновению в него многообразных чувственных факторов, увлечений, эмоций, заблуждений, иллюзий.

Да и сам вопрос о таком праве не возникал и не мог возникнуть до того, как в человечестве, его бытии назрела острая необходимость фактического перехода народов к либеральным цивилизациям и сложились предпосылки и условия для этого перехода. Словом,  до того, как идеи, дух, идеалы французской революции (а также первые шаги по конституированию демократической политической системы в Северной Америке и в Европе к концу ХУШ в.) не потребовали того, чтобы среди человеческих ценностей  в противовес  произволу, самочинному господству власти, страстей и каприза было возвышено право как институт цивилизации и был определен тот образ (понятие)  такого права, которое необходимо для новой, либеральной эпохи в истории человечества. Такой образ, когда даже в сугубо практической жизни подчинения принудительным   законам     "требует сам  разум", притом             " . . чистый, a priori  законодательный разум, не принимающий в соображение ни одной из эмпирических  целей"1.

Смею утверждать, что такое никем конкретно не поставленное и не сформулированное "задание Истории" и было реализовано Кантом, обосновавшим  понятие, идеальный образ чистого права.

Стало быть, чистое право - это не выдумка идеалиста, не продукт простого кабинетного сочинительства. Оно - прежде всего, найденный философом плод  Истории и Времени.

Здесь, как уже упоминалось, перед нами эффект своего рода "двойного очищения": образ права, освобожденный от чувственных и иных влияний, выступает в качестве продукта разума, который в свою очередь  "очищен" от всего чувственного, преходящего. В этом отношении  "чистое право" представляет собой по своей сути реальное бытие   ч и с т о г о  разума, притом - как можно предположить - чистого разума  в его высшем выражении, которое возможно в реальной (внешней), практической жизни людей. С  рассматриваемой  точки зрения чистое право оказывается "формой", способной, а, возможно, и призванной "дать" людям в высшей степени значимое для них, для их практической жизни  духовное благо,  -  реальное нормативно-правовое  бытие категорического императива.

Насколько такая характеристика чистого права представляется существенной, может быть подтверждено рядом доводов.

Вот один из них. Необходимость разумного регулирования и разумного управления  в общества, причем - такого, когда реализуются самые высокие значения разума, во все века при всех социальных системах, политических режимах и правителях выдвигалось в качестве неизменно высшей, будто бы при данной власти реально осуществляемой. Да в жизни  во все века все правители неизменно изображали  и рекламировали свои решения в качестве "единственно разумных"

Но никогда, ни при каких социальных системах, политических режимах и правителях, такая задача реально, практически не реализовалась и  не могла  быть  реализованной   по определению. Ибо какие  бы ни предпринимались усилия для того, чтобы регулирование  и управление в обществе возвести в ранг "разумного", оно  неизбежно подвержено воздействию чувственных факторов, влиянию переменчивого опыта,  личностных, нередко корыстных мотивов,   страстей,    иллюзий, догм.

В реальной, практической жизни людей, общества существует только один  институт, который в сфере регулирования (управления) способен - к тому же при наличии многих обязательных условий - сделать разум соответствующим самым высоким показателям, т.е. чистым. 

Это - право (которое и со своей стороны должно выступать в качестве "чистого").

И в этом своем качестве, оставаясь идеальным образом и не претендуя на то, чтобы стать некой идеальной юридической системой, чистое  право  тем не менее нуждается в   реализации в ходе демократического и правового развития общества в виде осуществления ряда принципов. Иначе говоря, стать образцом для практического действования. Кант говорит, что мы придем к подвергающим к отчаянию выводам, "если не допустим, что чистые принципы права имеют объективную реальность, т.е. не допустим их осуществимость" 1.

Да, - иначе, действительно, неизбежны весьма грустные выводы ("подвергающие к отчаянию"). Ибо  чистое право как идеальный образ в реальном цивилизационно-либеральном  развитии необходимая, и притом - ключевая ступень, открывающая путь к формированию правового общества, его "юридического выражения" - права человека, что и предопределяет  высокое место права в нашей жизни.

Что же представляет  собой чистое право по своей природе, если оно является - хотя и нуждающимся в осуществлении - идеальным образом? По известной номенклатуре правовых явлений оно, по всем данным,  может быть охарактеризовано в качестве правосознания. Но правосознания как активной силы2 и притом - особого рода. Такого, основу и существо которого образуют естественные потребности общества, если угодно, естественное право на современном этапе развития человечества (вспомним, что, по справедливому кантовскому  определению,  естественное право ничто иное, как "идея разума и образец для нас"). И значит, - правосознания, которое в соответствии с особенностями чистого права, необходимости его реального осуществления выражается в определенных принципах, имеющих характер требований, от  реализации которых решающим  образом зависит наше будущее, формирование и развитие правового гражданского общества.

Эти требования, выраженные в чистых принципах права, и  станут предметом дальнейшего рассмотрения. Притом - в том виде, в каком они выступают в реальной правовой действительности. То есть - в виде институтов;в данном случае - институтов чистого права.

2. "Всеобщий правовой закон". Наиболее общие принципы чистого права   непосредственно, надо полагать,  вытекают из кантовского категорического императива, притом в его стандартной формуле. Если сообразно этой формуле необходимо поступать только по такой максиме, относительно которой ты вместе с тем можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом1, то, спрашивается - какие выводы следуют из такого, этического по своей основе требования к поведению людей?

В самом деле, что означает ключевая  часть формулы категорического императива - "пожелать, чтобы максима поведения", которой, притом "во всякое время",  руководствуется человек -  "была всеобщим законом"? Обратим внимание - "всеобщим законом" и "во всякое время"!

Конечно, нужно иметь ввиду, что  "закон", "законодатель", "законодательство" понятия, которые имеют несколько значений, и что они часто употреблялись в кантовские времена в значении моральных категорий - в  "том широком смысле, который  был характерен для политической литературы ХУП-ХУШ вв."1. А у Канта к тому же -  в смысле  категорий духовного мира,  находящимся по "ту сторону" представлений о  природе, когда человек делает известные требования для себя такими, когда они являются в указанном смысле "всеобщим законодательством". И понятно, в области морали пожелание того, чтобы данная максима поведения была всеобщим законом, относится к людям  как к субъектам морали.

С сугубо же  юридической стороны из кантовского категорического императива с непреложностью следует, что в юридическом плане в области внешних отношений  общий (всеобщий) закон должен строиться так, чтобы он был одинаков для всех, в равных, на соразмерных началах, на началах равновесия отмерял каждому меру его свободы поведения.

Правовая ориентация категорического императива с высокой степенью очевидности и наглядности раскрывается  в его "юридическом продолжении" - том главном требовании к  праву, которое Кант назвал "всеобщим правовым законом",  -  поступай только так, чтобы свободное проявление твоего произвола было совместимо со свободой  каждого сообразно  всеобщему закону2. Здесь  представлен уже "полный набор" свойств и особенностей права - и строгое определение адресатов требований ("каждый"3), и скоординированность позиций субъектов, характерных для права ("было совместимо"), и связанное с этим выраженные в праве начала "меры" и "своего

При этом Кант и прямо формулирует ряд  конкретизированных положений, вытекающих из категорического императива. Наиболее существенными  из них являются  следующие два.

Первое  положение названо философом  "всеобщим правовым законом" (и, пожалуй, такое терминологическое обозначение для данного случая предпочтительней других),    или -  категорическим     императивом     чистого       практического разума: ". . .поступай внешне так, чтобы свободное проявление твоего произвола было совместимо со свободой каждого, сообразно со всеобщим законом"1.

Второе  положение выражено в  такой формуле: "Право есть ограничение свободы каждого условием согласия ее с  такой же свободой  каждого другого, насколько это возможно по всеобщему закону"2.

Смысл  всех этих высказываний в принципе один - свобода каждого человека  должна быть совместимой или, что то же самое, находится в согласии со свободой каждого  другого    человека, гражданина, быть в этом отношении одинаковой - "такой же".

Взяв на заметку, что Кант - и это весьма примечательно - говорит о необходимости совмещать свободу данного лица со свободой отдельного, автономного человека - "каждого" ("именно каждого"!), обратим внимание на то, что  во всех случаях философ связывает такое  ограничение или совмещение свободы  ни с чем иным, а с категорией, имеющей в оптимальном выражении юридический характер -  со всеобщим законом ("всеобщий закон" - это уже, надо полагать, если не изначально, то по крайней мере по существенным своим чертам  или по оптимальным своим характеристикам, касающимися области внешних отношений,  -  правовая категория). Значит, здесь выражаются, находят себе реальную жизнь принципиальные особенности права; причем, наряду с качеством "всеобщности", также - надо добавить - и качество "равновесности". Дает о себе знать здесь и признак "своего": совместимость свободы данного лица со свободой каждого другого с юридической стороны находит выражение в реализации начала - "каждому свое".

К тому же  в данном случае Кант видит во всеобщем законе, а также в качестве "равновесности", особенности права как самостоятельного  явления, обладающего своей спецификой, особыми свойствами, своей самобытной природой, характером.  И  потому, возвышая всеобщий закон, Кант как бы оговаривается - да, "совместимость", "согласие", но всё же - "насколько это возможно по всеобщему закону".

Как  существенна эта оговорка!

И тут отчетливо различимо то обстоятельство, что всеобщий закон, выступая своего рода продолжением на почве права категорического императива, становится результатом интеллектуальной деятельности и в этом отношении - продуктом разума.

Помимо всего иного, она (во всяком случае в области внешних отношений, сугубо юридических категорий) - свидетельство признания того, что закон, объективное право обладают своими жесткими особенностями, своей неподвластной любому произволу природой, порой неподатливыми свойствами, с  которыми следует считаться даже творцу тех или всеобщих законов - законодателю, выразителю всеобщей воли.

Есть здесь сторона проблемы высокой общественной, политической значимости. Требование "свободы  (и чем "шире", чем "больше", тем  лучше) - всегда был неизменным лозунгом   кардинальных преобразователей, революционеров. Но жизнь свидетельствует о том, что если реализация такого требования не сопровождается формированием прочного правового устройства, в котором так или иначе реализуется "всеобщий правовой закон", то в обществе под лозунгами свободы воцаряются тирания, большевистские порядки.

Какое реальное, практическое значение, кроме отмеченных моментов,  имеет только что  рассмотренный общий принцип чистого права, названный Кантом "всеобщим правовым законом", -  с этой стороной проблемы еще предстоит дополнительно разобраться в последующем.  А сейчас - такой вопрос: исчерпываются ли приведенными положениями те принципы, начала, которые могут быть отнесены к числу общих, т.е. распространяющихся на  право в целом?

И вот  здесь  хотелось бы  в постановочном порядке высказать предположение о том, что, возможно, есть основания для того, чтобы пополнить сформулированные Кантом положения, о "всеобщем правовом законе" (который, действительно   a priori    продиктован разумом)  некоторыми другими  общими принципами, тоже базирующимися на  главных устоях человеческого бытия - разуме и  неразрывно связанной с ним свободе -,  но уже в какой-то мере напрямую, в самой юридической материи соприкасающимися с правом, с его исконным содержанием .

Не претендуя на бесспорность и исчерпывающие характеристики, представляется возможным высказать мнение о том, что к числу  таких общих принципов относятся, прежде всего, следующие :

во-первых, принципы   частного и публичного права;

во-вторых, начала, выражающие две главные модели юридического регулирования, два типа построения правового материала - диспозитивный и обязывающий.

Ранее (во второй части книги) то и другое рассматривалось в качестве логики права. При более же внимательном анализе на основе основательных философских данных оказывается, что указанные категории - да и сама логика права - оказываются объективированными явлениями разума в области внешних практических отношений.

3.  Принципы частного и публичного права. Сначала несколько  общих соображении о частном и публичном праве,  - в дополнение к тем, которые были изложены в первой и во второй частях книги.

Формальные критерии  между границами этих двух правовых сфер - порой весьма зыбкими, подвижными, стертыми реальной жизнью, законодательством и юридической практикой, -  обрисованы аналитической юриспруденцией  довольно основательно и убедительно (о них  уже говорилось  - "власть-подчинение" и "субординация" для публичного права; "юридическое равенство" и  "координация"  для частного права1 ).

Самое же существенное заключается в то, что рассматриваемое разграничение  имеет фундаментальное  для права значение, выражает глубокие,  исходные его начала, а отсюда - принципиальные его особенности. Какие особенности?

История права свидетельствует о том, что  долгие века  юридические системы Древнего мира имели неразвитый характер, и это, помимо иных моментов, выражалось как раз в том, что они отличались аморфностью своего содержания, нерасчлененностью по сферам, -  тем, что юридические установления   были представлены в юридических  документах и практике как нечто одинаковое, качественно неразличимое с правовой стороны. Правовой прогресс, и довольно интенсивный, исторически начался, в сущности, лишь тогда, когда произошло за несколько веков до христианской эры  структурное и понятийное обособление в национальных юридических системах частного и публичного права (особо впечатляющее в правовой системе  Древнего Рима). Именно с той поры правовые институты как бы выкристаллизовались в "чистом" виде, что, надо полагать, и позволило в полной мере раскрыть потенции, заложенные в праве, прежде всего потенциал частного права - обстоятельство, свидетельствующее, помимо всего иного, о том, что не только в науке, но и в реальных жизненных отношениях "чистые"  явления и предметы с наибольшей полнотой обнаруживают свою специфику и возможности1.

И вот здесь, обращаясь к философской значимости деления права на публичное и частное, оправдано высказать предположение  о том, что именно в нем, этом делении,  скрыты и реализуются  сами основы и принципы права как института цивилизации, приуготовленного историей ("провидением", "замыслом природы") для либеральной эпохи в жизни людей. А исходный пункт такой трактовки права, его расчлененности -  это раскрываемый через частное и публичное право потенциал  рациональной организации жизни людей. Такой организации, в которой реализуются высокие  начала разума1.

Частное право с этой точки зрения - это  та сфера объективного права (права, органически единого с публичным законом), в которой непосредственно, ближайшим образом воплощается в системе юридических институтов, а через них в области внешних отношений  естественное "право свободы". Причем - таких институтов, которые представляют собой искусные и отработанные правовые построения в сфере  собственности, гражданского оборота,   свободы   договоров, гражданско-правовых мера защиты и т. д.

Поэтому именно в цивилистике, в гражданском праве, прежде всего и особенно в гражданском праве Древнего Рима в пору его расцвета в 1-Ш вв. христианской эры (когда в юриспруденции было сильно влияние выдающихся юристов), стали складываться, кристаллизоваться, притом как будто бы спонтанно, а в действительности,  в силу  могущества разума  начала права, относящиеся к "равновесности" юридических позиций субъектов, их автономии, преимущества договорных начал в юридическом регулировании  (диспозитивность) и др. Не случайно поэтому  позже, в средневековую пору римское частное право было воспринято как обитель разума, и его разработка глоссаторами в европейских университетах долгое время рассматривалась как "право университетов".

Публичное право с рассматриваемых позиций - это вообщем-то другой юридический мир, иная "юридическая галактика", и  по мирозданческим меркам - сфера, не менее значимая, чем само по себе право. По своей  сути оно представляет собой продолжение также высокозначимого социального феномена - государства, публичной власти со всеми ее позитивными и негативными потенциями, также находящих выражение в достоинствах права, хотя и иного "качества" - публичного.  Эти достоинства в результате демократизации общества реализуются  в принципах подчиненности власти закону, юридических процедурах ее осуществления, а в более широком плане -  в принципах разделения властей, республиканской форме правления, и наконец, -  в государственном обеспечении прав человека. Таким путем формы и институты из другой "юридической галактики" как бы втягиваются в единую юридическую систему демократического общества, становятся совместимыми с частным правом и начинают выступать в нем в качестве однопорядковых и взаимодействующих подсистем1.

Так что, по всем данным,  необходимо рассматривать правовую культуру и правовой прогресс в обществе расчлененно, дифференцированно. При известной общности культуры и прогресса в сферах публичного и частного права, всё же основные тенденции и ценности, важные для общества и права, их  развития и будущего,  изначально  складываются и реализуются отдельно, по  указанным фундаментальным сферам.  В публичном праве - это такие категории и ценности, как "компетенция", "дисциплина", "подчиненность", "ответственность" ; в частном праве - "договор", "диспозитивность", "защита", "реституция".  В то же время взаимное проникновение этих категорий и  ценностей из одной сферы в другую (например, конструирование в  частном праве категории "ответственность" штрафного характера, или  применение в публичном праве конструкции "договор") не должно заслонять того решающего обстоятельства, что каждая   из них имеет свою первородную обитель, по своим исходным свойствам коренится либо в естественном "праве свободы" индивида, либо в во властно-государственных началах, и именно там, в  "своей сфере" в полной мере развертываются,  получают адекватное и интенсивное развитие, и потому с учетом особенностей своей первородной обители и одновременно - новых условий должны рассматриваться наукой1, воплощаться  в законодательстве  и применяться в юридической практике2

После приведенной краткой характеристике частного и  публичного права, обратимся к тем чистым началам, которые выражены в этих сферах права. Сферах, которые - скажу еще раз - выражают не классификационные критерии и в этой связи - не столько жестко   формально разъединенные участки правовых систем, сколько  разные, в чем-то полярные "юридические миры", "галактики", отличающиеся друг от друга, в первую очередь, как раз исходными правовыми началами.

Что это за  начала, принципы? Самым общим образом на этот вопрос можно ответить так.

Частноправовые начала, являющиеся основой частноправовой культуры, по своей сути сводятся к такому юридическому порядку, в соответствии с которым отдельное, частное лицо вправе самостоятельно, автономно, по своей воле, независимо от усмотрения государственной власти определять  юридически значимые условия своего поведения ( здесь и дальше - сравни рассматриваемые категории с теми, уже ранее рассмотренными началами, которые закреплены в Гражданском кодексе Российской Федерации) а учреждения государственной власти  - как это ни парадоксально - обязаны признавать, конституировать и принудительной  силой поддерживать эту юридическую значимость и обеспечивать решение всех спорных вопросов независимым судом.  Отсюда вытекают и все другие принципы, характерные для частного права, которые - как мы видели  нашли закрепление в российском гражданском законодательстве - : юридическое равенство субъектов, их однопорядковое правовое положение, доминирование в их взаимных отношениях свободы договора,  недопустимость вмешательства кого-либо и в первую очередь - власти в юридически значимую автономию  субъектов.

Нетрудно заметить, что частное право -  это  ближайшее выражение того, что применительно к объективному праву может быть отнесено  к чистому праву в целом, в том числе и  с точки зрения категорического императива практического разума - "всеобщего правового закона". При последовательно демократическом общественном строе эти чистые начала - пусть на практике при необходимости в сочетании со властно-императивным порядком - представляют собой необходимый и важнейший элемент организации жизни людей, которая имеет характер "правового гражданского общества".

В  отношении же фактов истории нельзя вновь не сказать об удивительном феномене римского частного права, которое в незапамятные для нас времена - два тысячелетия  тому назад, в преддверье и в самом начале христианской эры, уже по многим своим  характеристикам  "явило собой"  как раз чистое право, что и предопределило столь мощное его влияние на все последующее мировое правовое развитие, на весь правовой прогресс.

Иные исходные начала характерны для публичного права, для свойственного для нее пласта правовой культуры. Это - обобщенно говоря, порядок "власти - подчинения" - порядок, в соответствии с которым  лица, обладающие властью, вправе односторонне и непосредственно, в принципе без каких-либо  дополнительны решений иных инстанций, определять поведение других лиц (подвластных, подданных), и сообразно этому вся система властно-принудительных  учреждений обязана силой принуждения обеспечивать полную и точную реализацию приказов и команд власти, а  "все другие" лица безусловно  им подчиняться.

 Отсюда вытекают и все другие принципы публичного права: различие , разнопорядковость правового статуса лиц, иерархичность положения и разный объем властных правомочий  у властвующих лиц, наличие своей, "ведомственной" юрисдикции, отсутствие ориентации на  решение спорных вопросов независимым судом. По мере развития демократии, как уже говорилось ранее, эти принципы обогащаются институтами высокого демократического порядка (гарантиями для граждан, демократическими процедурами  и  др.), становятся  совместимыми со всеми другими подразделениями гуманистического права, но это не меняет саму суть, саму природу публично-правовых начал.

А теперь - один из самых непростых для обоснования (и кажется, понимания) пунктов в рассматриваемом вопросе, о котором в общей форме уже говорилось.. Не следует смешивать, отождествлять  частное и публичное   право как "чистые" категории, с одной стороны, а с другой - отрасли объективного права, даже такие близкие к указанным категориям, как  гражданское и административное право.

Да, скажем, административное право, наряду с государственным правом в традиционно-юридическом значении, представляет собой ближайшее и прямое воплощение публично-правовых начал, их  адекватное претворение в материи объективного права. Но одновременно:

а) административное право в известной мере отражает  в ткани юридического регулирования также и особенности "предмета" - построение органов административного управления, своеобразие их соподчинения, определяемое законом и т. д.;

б) по мере развития демократии в данном обществе административное право (а еще более государственное право в традиционном его понимании) использует определенные положения - как это ни покажется странным - частного права. Внимание - не цивилистики, не гражданского права, а именно - частного права, когда в соответствии с требованиями развивающейся демократии  оказывается необходимым обогатить и порядки "власти-подчинения" такими методами, формами, которые своим источником имеют объективированные начала свободы личности, других субъектов. В этой связи и складываются в административном праве институты, в чем-то сходные с институтами гражданского права, - институты административного договора, процессуальных гарантий и  даже - подведомственность некоторых административных споров независимому суду.

Весьма сложные вопросы возникают при рассмотрении с указанных позиций такой фундаментальной отрасли объективного права, как гражданское право.

Здесь предстоит внести значительные коррективы в положения, которые   прозвучали в ряде  публикаций автора этих строк, связанных с принятием нового российского гражданского законодательства. В положения о том, что гражданское право - это рыночная отрасль (увы, в печати сейчас проскальзывают и с восторгом произносятся  выражение - рыночная демократия; впрочем, кто знает, быть может,  для нашей сегодняшней российской обстановки -  и верное).

Дело, на самом деле, обстоит иначе. Гражданское право (цивилистика) как отрасль национальной юридической системы, действительно, складывается и развивается на основе требований рынка, точнее - имущественных отношений, формирующихся в условиях товарно-рыночной экономики, отношений собственности, гражданского оборота. Именно "рынок", его требования обусловливают необходимость того, чтобы право собственности имело абсолютный характер, способом, определяющим взаимоотношения между субъектами, был договорной метод, существовал беспристрастный  суд - независимый институт решения разногласий, споров, конфликтов и т. д., словом, обусловливает  необходимость существования сферы,  где вопросы решаются по воле и в соответствии с интересами участников  рыночных отношений.

Но гражданское право  прежде всего, и все более по мере прогресса, все большего утверждения разума в реальной жизни, развития институтов демократии выступает в качестве прямого выражения частного права как продукта и высшего проявления разума. Той, скажу вновь,  первородной обители частноправовых  начал, которая  первично реализует  важнейшую природную, естественную сторону био-социального   основания права,  коренящейся  в свободе человека, в  его естественном праве свободы.

Подходя к обсуждаемой проблеме с несколько более широких позиций, допустимо сказать так. "Чистая  юридическая  форма", представляющая оцивилизованную свободу (или в другой области внешних отношений, в области публичного права, - иерархические порядки подчинения), может совпадать с "предметом", его требованиями, например с существующими рыночными или управленческими отношениями, а может и не  совпадать.

В гражданском праве то и другое в основном совпало. И развивалось во взаимодействии и во взаимном влиянии. Хотя - не полностью и не во всех ипостасях. Например, отмеченными обстоятельствами объясняется тот, обычно трудно понимаемый и неуклюже интерпретируемый наукой факт, что гражданское право регулирует личные неимущественные отношения, в том числе  те, которые никак не связаны с отношениями имущественными, да и по своей сути далеки от "рынка", порой несовместимы с ним.

Отсюда же - особенности российского Гражданского кодекса, в статье первой которого, например, при формулировании основных начал гражданского законодательства, наряду с частноправовыми принципами ("равенством", "свободой договора", "автономией" и др.), отвечающими и требованиями рыночной экономики, назван принцип "восстановления нарушенного состояния", - принцип, напрямую обусловленный  преимущественно особенностями имущественных отношений рыночного типа.

Так что,  частное право - не продукт рынка. А гражданское право - не только продукт рынка, а прежде всего - отрасль-обитель "чистых" частноправовых начал,  в наибольшей мере совпавшая с требованиями и условиями рыночных отношений. И потому без отторжения и сопротивления вмещающая нормативные положения рыночного характера.

Вместе с тем истории  права известны и иные соотношения. Такие когда, например, правовые формы, рожденные частным правом, не воспринимают и более того -  отторгают и сопротивляются навязываемому  им "предмету". В этом и состоит истинная драма советского гражданского права, которое - особенно в той его части, которая  строилась по конструкциям ГК 1922 г., воспринявшим через  дореволюционные проекты достижения мировой частноправовой культуры,  - находилась в непреодолимом противоречии (настойчиво сглаживаемом советскими цивилистами) с "планом", "приоритетом государственной собственности" и другими управленческими, административными юридическими реалиями советского времени, упорно вводимыми официальной догмой в содержание гражданского права как отрасли социалистической правовой  системы.

4. Диспозитивное и обязывающее построение правового материала. Здесь перед нами - такие категории, которые во многом основываются на частном и публичном праве и даже воспроизводят их существенные черты, но  которые всё же имеют самостоятельное значение, представляя  собой две особых модели построения  правовой материи. Именно  -  самой правовой материи,  ибо в данном случае речь идет о "чистых" категориях сугубо юридического  характера, о двух типических разновидностях, двух общих моделях построения  правового материала, различаемых в зависимости от того, что лежит в   основании такой модели - является ли ее центром   субъективное право или же -    юридическая   обязанность.

Поразительно, но в данном случае логика права, выраженная в правовом регулировании [2.6.3.],  полностью совпала с категориями чистого права и - что не мене существенно - связывается здесь с их определяющими началами - принципами  частного и публичного права.

Ведь одна из таких  моделей (дозволительное и диспозитивное  построение правового материала: его схема - субъективное право + юридические гарантии),  основывается на  частном  праве. Ее суть  - в предоставлении лицу возможности самому, своей волей определять свое поведение, что открывает простор для действий лица  по своему усмотрению, по свей воле и своему интересу.

Характерно, что с  рассматриваемых позиций и общедозволительный тип  правового регулирования, который также выражает своеобразную логику права, представляет собой особую разновидность дозволительного регулирования. Разновидность, специфика которого заключается в том, что лицо имеет не просто субъективное право, а общее  право.

Такого же рода суждения могут быть сделаны и в отношении другой модели (обязывающего, императивного   построения правового материала; его схема - юридическая обязанность + юридическая ответственность). В ее основе - публичное право и ее суть - в обеспечении организованности, строгого порядка в жизни общества, во взаимоотношениях людей, в обеспечении необходимой общественной дисциплины.  Здесь также есть особая разновидность, синхронно в зеркальном соотношении перекликающаяся с  общедозволительным регулированием,  - разрешительный тип, находящий выражение в другой общеизвестной формуле: "запрещено все, кроме прямо разрешенного законом".

Указанные  две модели построения правового материала, и в особенности общедозволительный и разрешительный типы регулирования (и то и другое обрисовано в этой книге в самых общих чертах1), представляют собой в юридическом отношении еще более "чистые формы", нежели частное и публичное право. Они, по-видимому,  в меньшей степени отражают природно-естественную основу права; но зато они  затрагивают само юридическое существо правового регулирования, его логику,  имеют универсальное значение для всех отраслей права2.

5. Отраслевые начала. О следующей группе принципов, относящихся к категории чистого права, можно, пожалуй, говорить только в сугубо постановочном порядке.

Суть вопроса здесь вот в чем. Рассмотренные ранее принципы имеют общий характер, то есть , как можно предположить, распространяются на право в целом. Но возникает предположение:  нет ли подобных же принципов на отраслевом уровне - таких, которые распространяются только на ту или иную отрасль права или  группу отраслей?

Известные предпосылки для возможно положительного ответа на это предположение содержатся  в разработках правоведов, предпринятых - вновь перед нами уже ранее отмеченный парадокс! - в советском обществе. Неудовлетворенность немалого числа советских правоведов  тем, что по официальной догме все особенности права должны находить объяснение в "предмете", находила выход в том, что их научный поиск все более сосредоточивался на анализе своеобразия "юридической формы", обозначаемой в большинстве случаев в качестве особого "метода" регулирования - второго, как было принято считать,  после "предмета" критерия той или иной отрасли. И этот поиск приводил не только к тому, что происходило возвращение - пусть и в эзоповском словесном обличье - к идеям частного и публичного права (это касается в основном гражданского и административного права), но и к тому, что  в рамках указанных и других отраслей обнаруживались и подвергались научному осмыслению их отраслевые юридические особенности.

К сожалению, этот  уникальный научный поиск (поиск, не имеющий в мировой науке подобных  аналогов и до сего времени по должному не оцененный) не был завершен. Начавшиеся в советском обществе  демократические и рыночные преобразования, как  это, на первый  взгляд, ни странно, захлестнули   ростки передовых научных взглядов  иными тенденциями - политическими страстями, стремлениями  некоторых правоведов сохранить "доброе марксистское старое", а других правоведов - скорее-скорее уподобиться  западной юриспруденции, отличающейся в немалой степени жесткой коммерциализацией, узкой  практической специализацией и скепсисом  в  оправданности абстрактных теоретических  разработок.

Между тем исследования по вопросам "юридической  формы", проведенные советскими правоведами, в том числе - в отношении отдельных отраслей права,  явились не только своего рода отдушиной для ученых .в обстановке тяжелой  идеологической марксистской, ленинско-сталинской тирании, но - как видно теперь - объективно оказались  такими по своей сути и в перспективе, что они в немалой степени сообразуются с  некоторыми гранями передовых и конструктивных философских представлений о праве, его месте и роли в судьбе и будущем человечества. В особенности - с  тем блоком передовых представлений, который был намечен Кантом в его идее чистого права.

С наибольшей выразительностью приведенные соображения могут быть, пожалуй, продемонстрированы на  примере разработок специалистов по гражданскому праву - обители  исходной фактической основы указанных исследований,  "юридической догматики". Именно в  подобных разработках  были проведены исследования по,  казалось бы, идеологически нейтральным проблемам, которые привели  к  осмыслению таких чистых  (по своей исходной основе) цивилистических  категорий и принципов, как "юридическое равенство", "диспозитивность", "автономия" и др., а суммарно - к пониманию юридической специфики метода гражданско-правового регулирования1. Определенные шаги по нахождению своего "особого метода" были сделаны в сфере трудового права, семейного права, других отраслей. Они шаг за шагом подводили к мысли, что каждая реально обособившаяся  в правовой системе отрасль права обладает неким специфическим юридическим режимом регулирования, который, судя по всему, и состоит из "чистых" отраслевых категорий и принципов.

Пока обо всем этом приходится говорить в сугубо постановочном порядке. Вместе с тем нужно твердо знать, что  как раз на данном пути научных исследований, и притом в условиях, когда уже не требуется "оглядываться" на тотально господствующую систему коммунистических догм, могут открыться значительные, еще не использованные резервы правоведения как одной из высокозначимых гуманитарных наук. И,  следовательно,  именно здесь   кроется важнейший потенциал правоведения,  перспектива использования его данных для решения проблем, относящихся и к углубленной проработке острых современных проблем и к более широкому кругу вопросов - о  судьбе человеческого общества, его будущего.

6. Догма права как  объективированное выражение чистого разума. Да, именно такой подход к исходным (и во многом  простым, элементарным) правовым понятиям  представляется  в высокой степени важным.  Правовая материя, выраженная в этих простых понятиях и характеризующих его строение, внешние формы  бытия и реализацию, - не нечто "формалистичное" и "схоластичное", что-то близкое к канцелярщине и буквоедству, а, напротив, интеллектуально высокие и значимые явления.

Сами по себе юридические нормы со своей логической структурой, многообразными разновидностями, субъективные юридические права и обязанности в их многообразных сочетаниях, складывающиеся на их основе сложные юридические конструкции, и многое другое, относящееся к   юридической догме,  представляет  собой (если, понятно, вычесть из всего этого некоторые общие правила и  приемы делопроизводства, оргтехники, ну, и субъективные недоработки, промахи)  ничто иное, как объективированные, отлитые  в строгие логические формы достижения ума, свершения мысли, в общем  - разума.

Более того. Заключенный в правовой материи потенциал долженствования, в котором к тому же имеется "заряженность" на то, чтобы оно становилось сущим, вообще, можно предположить, относится к самым глубинам  разума или императивам разумной жизни (кажется, неведомым нам, людям). А отсюда следует, что, скажем,  логика права - это не просто некая особая разновидность "логик", а явления высокого интеллектуального порядка, имеющие к тому же объективированный характер.

Впрочем, если даже не идти дальше само по себе догмы права во всех ее разновидностях и проявлениях (строение правовой материи; ее внешние формы, источники права; формы реализации), то и в этом случае есть весомые основания утверждать о ее высоком интеллектуальном статусе. Причем здесь существуют такие особенности, которые позволяют охарактеризовать юридическую догму в качестве весьма своеобразного, высокозначимого объективированного явления разума.

Одна из таких особенностей - высокий уровень объективизации правовых явлений, который в ряде случаев (в сфере источников права) достигает степени чувственно осязаемой ("грубо-вещественной") реальности.

Самая же существенная из  упомянутых особенностей заключается в том, что здесь разум, свершения ума и мысли  в ходе общественного развития объективировались в сфере внешних, практических отношений, преломились через требования оптимального их регулирования, стали своего рода сплавом ума и  практики, их кристаллизации и обобщений. При этом - обратим внимание на этот пункт - здесь вполне оправданно говорить именно о чистом разума, ибо  отмеченный "сплав ума и практики" потому и нашел себе  обобщенную объективированную жизнь в устойчивых, твердых формах и конструкциях, что последние рассчитаны на постоянное, непрерывное использование в отношении самых различных конкретных ситуаций, случаев и общественных связей.

Не затрагивая другие особенности догмы права (они требуют  самостоятельного подробного освещения) важно в виде некоторого итога  сказать о том, что догма права представляет собой не только  исходную и  в этом отношении незаменимую основу  правовых исследований самого высокого  науковедческого уровня (общетеоретических и философских), но и сама по себе   - с учетом ранее сделанных пояснений и  оговорок - есть ничто иное, как  реальное бытие чистого права. Догма права под этим углом зрения  - это высокозначимый феномен,  объективированное  и интегрированное  в системе  внешних практических отношений выражение разума (чистого разума).

                                                                                                                                           

                                                     3

ЧИСТОЕ ПРАВО  И ВОПРОСЫ ПРАКТИКИ   ЮРИСПРУДЕНЦИИ

1.Предубеждение, помноженное на сложность. Нет никакой уверенности в том, что  идеи чистого права получат сколько-нибудь быстрое и единодушное признание в науке и в практической жизни. Уже два столетия мысли Канта на этот счет - пусть и не развернутые и не "пропущенные" через специальную юридическую проблематику - не привлекали внимания философов и правоведов. А если как-то и были использованы в правоведении, то, увы, для обоснования философской самодостаточности крайних вариантов юридического позитивизма. Идеи чистого права и по сей день, наверное, молчаливо причисляются к неким, не очень-то значимым философским  причудам кенигсбергского затворника как некий отзвук его общепризнанных идей о чистом разуме.

А здесь, в этой книге, кантовские мысли и основанные на них теоретические выводы и предположения усложнены к тому же еще и другим -    положениями о своеобразной логике права, сведениями из юриспруденции", имеющими, по мнению многих людей,  абстрактный, оторванный от живой жизни схоластический характер. И плюс к тому еще - тут есть  усложнения, связанные с трудностями изложения нового, непривычного для нашей науке материала, которые автору, понятно, не удалось во всем преодолеть,  как не преодолеть - можно ожидать - и аналогичные по истокам трудности его восприятия.

Но как бы то ни было, от всего того, что связано с идеями чистого права, в конечном счете никуда не уйдешь. И коль скоро праву, по  всем данным, уготована основательная перспектива  и его действительная роль в жизни людей будет неуклонно возрастать, то независимо от наших предубеждений и трудностей хочешь-нехочешь  надо вести упорную разработку теоретических проблем, связанных с миссией  права, которой и ныне,  и в будущем нет альтернативы.

В каких же направлениях  идеи чистого права могут проявить  себя - положительным образом сказаться на реализации предназначения права в жизни общества?

Таких направлений два. Одно - практического порядка, связанное главным  образом с законодательством. Другое направление, раскрывающее потенциал идей чистого права, - принципиально теоретического, концептуального характера, относящееся к  постижению действительной ценности права в жизни людей, его смысла.

2. "Нет ничего практичнее  хорошей  теории". На первый взгляд, приведенные слова великого ученого в области естественных знаний меньше всего относятся к сфере права, еще менее - к практической правовой деятельности, даже  к такой ее  разновидности,  как законотворчество.

В самом деле. Если  даже видеть в праве значительное  явление в жизни людей, то всё же представляется очевидным, что такая сугубо практическая работа, как подготовка проектов законов, их текстов (дело, понятно, непростое, предполагающее необходимость напряженной, сосредоточенной работы, использование определенной суммы данных и знаний), требует прежде всего практического опыта и здравого смысла и  касается, в первую очередь, знаний экономического, политического  порядка,   данных психологии, этики, этологии. И  если тут   полезна "хорошая теория", то это, казалось бы, не некая правовая философия, а в первую очередь - теория, которая бы помогла определить действительные потребности общества и человека, задачи законодателя, способствовала учету особенностей регулируемых отношений,  моральных предпосылок и требований.

А  юридические знания? Коль скоро  судить по некоторым внешним приметам, характерным для  порядков и нравов многочисленных  законодательных собраний  России конца ХХ в., то это - знания,  не очень-то сложные, не относящиеся к высокой теории. И хотя почти все члены федерального и региональных законотворческих учреждений часто употребляют выражение "прописать закон" (выражение, еще два-три года тому назад используемое исключительно правоведами-профессионалами, участвовавшими в подготовке законопроектов), такое "прописывание"  понимается, как правило, в технико-юридическом смысле, в смысле подгонки текстов под юридический  стиль, создания внешнего антуража современного законодательного документа, в лучшем случае - работы по устранению противоречий в законах, по их согласованию.

Что ж, верно,  законоподготовительная  работа - дело, действительно, во многом практическое и прозаическое, требующее владения многообразными данными и знаниями - экономическими, политическими, психологическими, порой - сугубо техническими. Нужны и технико-юридические знания, которые при всей их сложности, не представляют собой всё же достаточно значимых высот правовой философии, тем более - некой теории "чистого права".

И ясно, что никому не придет в голову, скажем, приступая к подготовке проекта закона, начинать это многотрудное дело с данных теории философского уровня,  абстрактных, казалось бы  чуть ли не на грани заумного сочинительства, отвлеченных  положений  об "основном правовом законе", типах регулирования, юридической структуре и о многом другом, столь же абстрактном, отвлеченном. При подготовке проекта любого законопроекта исходным и неизменно главными остаются требования и факты самой жизни, запросы практического порядка, экономические, политические расчеты, порой расчеты чисто бухгалтерского порядка, и соответствующие данные,  знания и прогнозы научного характера.

Тем не менее  можно с весьма большой степенью категоричности утверждать, что использование  на практике  данных правовой  философии, в том числе данных теории "чистого права", это  необходимый и важный  этап или элемент законоподготовительной работы. Этап или элемент, скажу еще раз, не исходный, не самый первый, но всё же совершенно необходимый и исключительно важный, предопределяющий саму возможность того, чтобы действующее  право достигло высокого современного уровня.

Конечно, изложенные положения об использовании на практике данных философской правовой теории не следует понимать упрощенно, примитивно. Не так, что вот, дескать, после уяснения экономических и моральных основ  проектируемого закона "наступает особый этап", когда следует соотнести возможные варианты юридического решения назревших проблем с положениями высокой правовой теории (можно без оговорок сказать, этого на практике никогда не было, не будет и этого не надо).

Суть дела  в другом. В том, чтобы  при  подготовке законопроектов участвовали и имели при этом весомое слово специалисты-правоведы, основательно знающие и умеющие применять на практике данные правовой философии, и по-видимому, прежде всего - данные теории "чистого права".

Впрочем, кто знает, быть может со временем окажется необходимой (и практически  возможной) особая  экспертиза по вопросу соответствия проекта закона требованиям, вытекающим из идеи чистого права.

Главное -  принципиально важно, чтобы специалисты-правоведы в каждом случае подготовки законопроекта могли ответить, в частности, на такие вопросы.

Не ущемляет ли предоставление субъективных прав определенным лицам свободу других людей?

Является ли проектируемый законодательный порядок по своей основе частно-правовым  или же публично-правовым?

Если в законопроекте  говорится о "предоставлении прав", то достаточны ли и весомы ли в проекте предусмотренные на это счет  юридические гарантии? 

Если же говорится об обязанностях, то следуют ли за этим должные меры  юридической ответственности?

Если вводится общий запрет, то достаточно ли он "обставлен" условиями и исключениями?"

И так далее. Требуются убедительные и конкретные ответы на все другие вопросы, которые по своей сути не есть вопросы "техники", а представляют собой прикладную сторону философских проблем.

При тщательном, углубленном анализе принятых  в России законов, особенно на региональном уровне - областях, краях, выясняется, что основные их огрехи касаются вовсе не вопросов юридической техники и даже не согласованности законов, в том числе - соответствия региональных законов  федеральным (хотя таких недостатков немало), а отсутствия во многих из них основательной правовой культуры, и, стало быть, - учета данных высокой  правовой теории. Весьма показательным в этом отношении является явный недоучет в законотворчестве теоретических положений о частном и публичном праве, о юридической специфике  отраслей права, типов регулирования.  Хотя законодательные акты, и действующие и проектируемые, имеют по большей части комплексный характер, при решении любого юридического вопроса существенно важно с самого начала определить "отраслевую основу" намечаемого решения: от этого, помимо иного, зависят адекватность, отработанность и действенность всего применяемого  в данном случае юридического инструментария, носящего по своему  содержанию отраслевой характер.

Возьму на себя риск высказать мнение о том, что практически значимая грань есть и у самых казалось бы абстрактных положений идей о чистом праве - таких, как положения о кантовском "основном правовом законе". С этой точки зрения  возникающие порой проблемы при подготовке законопроектов, трактуемые подчас по рубрике "социальных", с юридической стороны затрагивают вопросы  философского порядка, в том числе -  "всеобщий правовой закон". Они, к сожалению, именно в таком качестве  сразу же не вычленяются и не получают должного разрешения потому, что не принимается во внимание принципиально-юридическая сторона дела.

Так было, например, когда разрабатывалась конструкция аренды как  способа приватизации, в соответствии с которой арендаторами становились не трудовые коллективы (как при  последующей официальной приватизации), а самостоятельный субъект - организация арендаторов, формируемая из активных работников-трудяг  данного коллектива. При подготовке  законопроекта об аренде, могу  засвидетельствовать, так и не был поставлен и решен вопрос, относящийся к идеи философского "основного  закона": не ущемляет ли порядок предоставления государственных имуществ арендаторам из числа работников  коллектива правам  (и  свободе) других членов коллектива? И если - да, то каково возможное решение трудностей, возникающих при реализации закона? И верно - трудности подобного свойства в последующем, действительно, были.

Можно, пожалуй, утверждать, что участие в законоподготовительных работах специалистов-правоведов, владеющих знаниями высокой правовой теории, и достойное авторитетное их место в таких работах, - это верный показатель уровня юридической  культуры в данной стране. Таким показателем является и признание того, что критерием высокой классности юриста-профессионала должно считаться знание и умение применять на практике такого рода знания. А значит,  и их разработанность в юридической науке, а также соответствующая указанным требованиям организация подготовки юристов-профессионалов.

Если приведенные соображения верны для законоподготовительной работы, то они тем более справедливы для  деятельности в области государственно-правовой жизни более высокого порядка.

По всем данным, идей и  категории   чистого права должны быть признаны  основополагающими  в сложных процессах формирования и развития государства  и законодательства, а также при решении вопросов о соответствии принимаемых законов общим правовым принципам. И Кант поясняет: "Эти принципы не столько законы, которые дает уже образовавшееся государство, сколько  законы, единственно на основании  которых и возможно образование государства в соответствии с исходящими из чистого  разума принципами внешнего человеческого права вообще"1.

К сожалению, надо признать, что у нас, в современной России, в наших многочисленных и обширных рассуждениях о "строительстве правового государства", о "правовой реформе", и не менее - в практических действиях, совершаемых как будто бы в этом направлении, вопрос  о "принципах чистого права вообще" даже не ставился. И, понятно, в практической плоскости не ставится сейчас, когда в политической жизни порой реанимируются авторитарные тенденции.

3. Необходимая ступень постижения права. Научным положениям о чистом праве  принадлежит существенное, возможно, незаменимое значение и в философском, концептуальном отношении.

Суть вопроса - в том, что эти положения вплотную подводят к постижению истинного смысла права, его, если угодно, мирозданческого предназначения в жизни людей, их судьбе, их будущем.

Ведь кантовские идеи о чистом праве - пусть в каком-то смысле романтизированные, даже с налетом мечты и плюс к тому сформулированные на высших уровнях научных абстракций, - обращены к тем сторонам исконной природы права, которые коренятся в началах разума, а значит и свободы людей Существо кантовской идеи об основном правовом законе в том и состоит, чтобы на разумной основе в соответствии с принципам всеобщности, равновесности  реализовать между  всеми людьми  начала свободы, притом - "величайшей свободы", так нужной людям и необходимой для  прогресса в обществе.

Такова же суть других идей, которые, по всем данным, могут быть отнесены к чистым правовым началам. В том числе - о частном и публичном праве, о дозволительной структуре и об  общедозволительном типе юридического регулирования, которые сориентированы на свободное поведение человека.

Даже исходный  слой  правовой материи - догма права - как мы видели есть ничто иное, как объективированный, выраженный в  логически  стройных, отработанных конструкциях, иных элементах правовой материи  "придумки"  разума, результат его внешней объективизации.

Подобная оценка положений о чистом праве, возможно, предстанет еще более обоснованной, если их рассматривать под углом зрения  юридической логики, в том числе - структуры собственного содержания права, - той, определяющей стороны этой структуры, когда в качестве центра собственного содержания права, "стягивающего"  к себе все частицы  правовой материи, выступают субъективные права участников общественных отношений, причем - права по терминологии юриспруденции "на собственное поведение", и, стало быть, открывающие простор для активности, творческой самодеятельности людей.

 Словом, именно идеи чистого права выводят на те теоретические позиции, с которых  может и другим основополагающим положениям философии права, и - что особо существенно - должно быть начато рассмотрение права как  права  человека (права людей).

                                                         Глава  пятая

                              ПРАВО  ЧЕЛОВЕКА

                                                              1

             ПРАВА  ЧЕЛОВЕКА  - ПРОТИВОРЕЧИВАЯ, ТРЕВОЖНАЯ

            СУДЬБА

                                   

         1.Право человека - важнейшее звено философского понимания права. После освещение естественного права как первоосновы позитивного права и права как бытия разума, важнейшее звено его философского понимания, выводящее на итоговые выводы философии права, - это группа проблем, объединяемых рубрикой - "право человека".

          Замечу сразу - перед нами нечто "другое", философски и практически более значимое, чем традиционно понимаемые "неотъемлемые права человека". Но все же в качестве исходной точки и в известном смысле основы этого (более философски и практически значимого) явления  выступают эти самые общеизвестные, традиционно понимаемые права и свободы человека

С них и начнем.

2. Неотъемлемые права человека: поворот  в истории. Итак, сначала  речь в этой главе пойдет о широко известных, пожалуй, даже модных  положениях  о  "правах человека"  как правах личности.

И здесь  необходимо со всей определенностью сказать о том, что  неотъемлемые права человека в данном значении потому и  приобрели  характер модных  (хотя подчас - общих, декларативных) формул, что они по своей сути действительно имеют  качество исторически знаковой категории. Они  выражают на  языке права отмеченный ранее поворот от традиционных к либеральным цивилизациям, е персоноцентристскому обществу и поэтому приобрели,  начиная с эпохи Просвещения, особенно - Французской революции, значение    знамени  Свободы

Самое существенное в рассматриваемом отношении состоит в том, что они  не только стали предельно точным и конкретизированным выражением самой сути естественного права  в современном его понимании - свободы отдельной, автономной личности, но и представляют собой известную, пусть и относительную,  институализацию этой, в целом несколько общей категории - естественного права, его сути, относящейся к личности.

Раскрывая свою естественно-правовую природу в определениях -  "неотъемлемые", "прирожденные", они в тоже время  изначально  "зазвучали" в общепринятом  для личности  "институционном" понимании - в виде права на жизнь, права на свободу слова, права на творчество, права свободу получения и использование информации,  права на частную жизнь        и т. д., словом, в виде субъективных прав -  возможностей, принадлежащих каждому  человеку, "прикрепленных" к отдельному, автономному субъекту,  неотъемлемых от данной  конкретной личности.

3. Две тенденции. После  Французской революции (и утверждения североамериканской демократической государственности в конце ХУШ в.) развитие идей о неотъемлемых правах человека пошло в двух направлениях.

 П е р в о е   из них - это дальнейшая правовая институализация рассматриваемой категории и приобретение ей все большей юридической значимости. Вслед за  провозглашением революционной демократии в конце ХУШ века и утверждения в мировом общественном мнении  неотъемлемых прав человека как прав  личности - таких, как  жизнь, свобода, собственность, безопасность личности, стремление к счастью - подобного рода понимание рассматриваемой гуманитарной категории приобрело общепризнанный характер, получило закрепление и в международных юридических документах и во внутригосударственных конституционных и  иных законодательных актах.

При этом важно, что изначально, по самой своей первородной сути, неотъемлемые права человека  стали символом и адекватным юридическим аналогом индивидуальной свободы  человека, его твердой защищенности от произвола власти. И именно в таком изначальном ("первородном") качестве права человека шаг за шагом получали юридическое закрепление в международном и во внутригосударственном праве демократических стран,  обретали свою реальную государственно-правовую жизнь.

Но есть и   в т о р а я  линия развития, относящиеся к правам человека, имеющая характер весьма очевидной тенденции. Это - не только упадок, чуть ли ни полное забвение идеологии прав  человека во второй половине Х1Х века1, но и - наряду с отмеченными положительными  современными тенденциями - негативные явления сегодняшнего дня, выраженные в нарастающей утрате этой основополагающей гуманитарной и демократической  ("исторически знаковой") категорией своего истинного и высокого  социального значения.

Обратимся к краткой характеристике указанных двух тенденций в развитии идей о правах человека  и  реального положения дел в этой ключевой гуманитарной области жизни людей.

4. Позитивная тенденция. Крупные   последствия. В  условиях  демократического развития, начавшегося в эпоху Просвещения и перешедшего в передовых демократических странах в 1950 -1960 годах в  новую фазу,  происходят знаменательные изменения  в  позитивном праве этих стран.

В чем  существо таких изменений?

Самое   главное здесь  это - прямое и глубокое вторжение в позитивное право, в саму его органику,  возрожденного естественного права, выраженного в системе общепризнанных неотъемлемых прав человека. Иначе говоря, - это обретение неотъемлемыми правами человека  значения и функциями действующей правовой реальности, да причем - такой, когда она  становится правовым базисом,  юридической  основой  национальных правовых систем.

Можно высказать весьма серьезное предположение, что как раз в этом обстоятельстве  следует видеть своеобразие того варианта прецедентного права, которое характерно для США и которое характеризуется - как и все прецедентное право - доминированием не закона, а непосредственно судебной деятельности, но все же в данном случае - с опорой последней на  естественно-правовые категории. Невосприятие  бурно развивающейся в конце ХУШ в. государственными образованиями  Северной Америки (кроме территории Квебека)  всего богатства сложной европейской догматической правовой культуры, которая в условиях средневековья еще не раскрыло своего действительного интеллектуального и демократического значения, привело к тому, что ее "место" в осуществлении судебной деятельности в государственных образованиях Северной Америки во многом заняли  положения правосознания, вобравшие категории неотъемлемых прав человека. Отсюда - своеобразие, поистине уникальная самобытность понимания в североамериканском правовом мышлении самого понятия законности, в немалой степени сориентированного на судебные решения и судебный прецедент, которые в свою очередь опираются на судебные интерпретации  неотъемлемых прав  человека.

В значительно более позднее время, уже в  середине  ХХ века, неотъемлемые права человека стали пробивать себе дорогу в реальное юридическое бытие также и  европейских странах, при господстве основанной на римском праве  догматической правовой культуры, опирающейся на принципы верховенства закона. Именно события  ХХ века, унизившие людей бесчеловечной тиранией и поставивших человечество на край тотальной гибели, показали, что нет иного   (кроме неотъемлемых прав человека) института, представляющего собой прямое выражение свободы личности, твердой основы ее суверенности, независимости, противостоящей произволу власти и насилию. И именно тогда, в 1950-1960 гг. и началась вторая "революция  в праве",  и при доминировании европейской догматической юридической культуры общепризнанные права и свободы человека стали приобретать непосредственное юридическое значение.

А это означает, что основные, фундаментальные человеческие права, признанные мировым сообществом, непосредственно, причем независимо от воспроизведения или упоминания о них в национальных законодательных документах, в условиях верховенства закона напрямую входят в содержание действующего права страны и имеют в стране непосредственное юридическое действие.

Более того. Есть и более гуманитарно и юридически существенные явления. Именно категории возрожденного естественного права в виде идей о неотъемлемых правах  человека   начали  приобретать значение центрального  звена действующего права как сложного   многогранного образования. Того центрального звена, той правовой идеи "в праве", которая  имеет первостепенное значение не только для решения  ряда вопросов теории,  в том числе  для характеристики особого построения  всех других слоев, граней правовой материи, но и для  практической стороны дела - для решения вопросов законодательства, вопросов юридической практики.

Именно тут нужно искать объяснение тому обстоятельству, что в современных условиях неотъемлемые права человека  по своей юридической силе не  только не уступают национальным законам всех рангов, но и в принципе имеют  по  отношению  к ним приоритетное юридическое действие.

С точки зрения юридической практики существенно важно, например, - то, что  при пробелах в действующем праве, недостаточности или неопределенности действующих законоположений правовой вакуум заполняется, а неопределенность  законоположений  преодолевается на основе центральной  правовой идеи. Значит, права человека в таком случае становятся тем ориентиром, который  определяет направление и перспективу решения тех или иных юридических дел.

Одним же из наиболее ярких подтверждений принципиального изменения регулятивного статуса естественного права, выражающих его неотъемлемых  прав человека, стало решение в 1996 году Конституционного суда Германии, который признал юридически оправданной ситуацию, с позиций ортодоксальной догматической юриспруденции невозможную, - привлечение к уголовной ответственности руководителей несуществующего государства (ГДР) за причастность к убийствам на границе перебежчиков, т. е. за деяния, которые как будто бы согласовывались с законоположениями ГДР, но противоречили фундаментальным правам человека.

В этой связи замечу - то обстоятельство, что в российском Конституционном суде при рассмотрении конституционной обоснованности актов, положивших в 1994 году начало войне в Чечне, права человека не получили такого признания, - свидетельство того, что в России продолжает господствовать право власти (в лучшем случае - право государства), а не передовое демократическое право, соответствующее требованиям современного гражданского общества.                                       

Отмеченные крупные изменения в позитивном праве, выражающие глубокое проникновение в саму его органику возрожденного естественного права, -   изменения, по должному ни наукой, ни общественным мнением еще  не оцененные (и более того - в немалой мере оставшиеся незамеченными), в действительности, по своей масштабности и, особенно, значению для настоящего и будущего ничуть не уступают тому гигантскому сдвигу в правовом прогрессе, которым отмечена эпоха Просвещения, эпоха французской революции. Потому-то они с полным основанием и могут быть обозначены в качестве  в т о р о й "революции в праве".

Новая трактовка права  находится в диссонансе со  сложившимися и весьма устойчивыми стереотипами о праве, законе, законности, сориентированными на власть. И поэтому переход от понимания права как  исключительно и всецело "силового" института, прочно укоренившегося за долгие века взаимоотношений человека с властью,  к пониманию его как гуманистического явления, феномена свободы,  происходит с трудом. Еще в самом начале ХХ века знаменитый русский правовед П.И. Новгородцев  говорил о неоправданном положении вещей,  "когда отвергают право как порождение силы и произвола и забывают право как выражение справедливости и свободы, - то право, которое издавна вдохновляло на подвиги и на борьбу и которое всегда почиталось священным достоянием лиц"1.

Итак, перед нами - самое значительное последствие в позитивном праве, наступающее в условиях возрожденного естественного права, его новой жизни. Оно касается соотношения права и власти, - того соотношения, которое при всех метаморфозах  права (его развития от "права сильного" к "праву власти" и "праву государства") неизменно оставалось силовым институтом, не содержащим  каких-либо элементов, так или иначе не зависящих от власти.

Ныне же, в результате второй "революции в праве" такого рода элементы, да притом непосредственно выражающие сами основы человеческого бытия, появились! Появились в виде неотъемлемых прав человека, которые приобрели прямое юридическое действие и заняли (точнее - начали занимать) центральное место во всей юридической системе современного гражданского общества.

А это значит,  что впервые за всю историю человечества право стало обретать такое новое качество, которое позволяет ему   в о з в ы с и т ь с я   н а д   в л а с т ь ю  и, следовательно, наконец-то решить одну из коренных проблем нашей жизни, истинное проклятие человечества, проблему умирения и "обуздания" политической государственной власти.

Стало быть,   в результате недавней "революции в праве" именно сейчас, в наше время, право и власть начали меняться местами И именно сейчас, в наше время,  на место права как сугубо силового образования   приходит гуманистическое право - право современного гражданского общества1, действенность которого строится в основном на природной силе  естественного права, свободы .

С рассматриваемой  точки зрения, быть может, самым верным показателем того, что в данном обществе право занимает достойное и высокое положение, соответствующее формулам "правовое государство", "правление права", является способность власти терпеть право, и без колебаний сообразовывать с ним все свои действия. Так  относиться  к  праву, чтобы и в тех случаях, когда существование и действие права не согласуются с интересами власти, безропотно признавать его приоритет, верховенство "над собой" и одновременно - делать все для того, чтобы его требования неукоснительно  и полностью проводились   в  жизнь.

Понятно, процесс формирования  права современного гражданского общества даже  в передовых демократических странах еще  не завершен. Во многих других странах он и не начат. В некоторых странах заметны порой симптомы правового регресса, попятного движения к праву власти, силовым юридическим порядкам.

Что ж, перспектива формирования и развития гуманистического права в тех или иных странах накрепко связана с судьбой демократии на нашей планете, будущим демократических и гуманистических ценностей, словом, с судьбой и будущим  на нашей земле  цивилизаций либерального типа.

Но как бы то ни было, закладка фундамента юридических систем, способных возвыситься над властью и последовательно реализовать демократические и гуманистические ценности,  в истории человечества  состоялась.

5. Негативная тенденция. Обратимся  теперь к другой, уже негативной линии, связанной с развитием идей о  неотъемлемых  правах  человека.

 Здесь прежде всего бросается в глаза то обстоятельство, что ныне, на пороге ХХ1 в., идеи прав человека,  столь величественные  не так давно и столь возвысившиеся по своей сути в наше время, в последние годы все более  фактически  теряют свой престиж и влияние на умы и  дела людей.

Повторяющиеся изо дня  в день во всех секторах социальной жизни стереотипные положения, цитаты и  заклинания по поводу "прав человека" в представлениях все большего числа людей  постепенно переходят  на уровень тех лозунгов, которые были в ходу, например,  в условиях господства коммунистической идеологии. Кажется, теперь уже никто, вплоть до деятелей откровенно авторитарной политической ориентации,  не страшится  произносить подобные лозунги и заклинания, вносить их в свои декларации и даже юридические документы, представлять себя в качестве "поборника", а то и "гаранта" прав и свобод человека. Заметна и тяжка тревожная тенденция перехвата властью правозащитных организационных форм - попыток власти, порой небезуспешных, создавать под своей эгидой и своим контролем учреждения "по защите прав человека", что призвано создавать властителям, нередко весьма авторитарного типа, ореол поборников  высших гуманитарных ценностей.

Чем все этом можно объяснить?

Может быть тем,  не менее тревожным обстоятельством, что звучащие ото всех и повсюду шаблонные положения и заклинания по правам человека по большей части (во всяком случае - во многих странах) фактически по главной своей  сути, во всей своей полноте и реальной значимости не проводятся в жизнь?

Что ж, здесь, конечно же,  дает о себе коварство и изощренность власти, носители и служители которой во все века использовали благообразные лозунги и модные, престижные формулы  для того,  чтобы прикрыть свою истинную суть, представить себя в наилучшем свете.

Достойно внимания и то обстоятельство, что даже авторитарные режимы власти уживаются с формально провозглашенными началами естественного права, лозунгами и формулам и о правах человека. И.А. Покровский убедительно показал, например, что в ХУШ в. возникло "своеобразное сочетание естественного права  с монархизмом, которое мы имеем в называемом     п р о с в е щ е н н ом          а б с о л ю т и з м е   с  его системой всесторонней правительственной опеки над подданными", т. е. "сочетание" "идеи естественного права  с идеей полицейского государства", когда "абсолютизм стремится спасти себя,  взяв на себя функцию общего просвещенного благодетеля и руководителя"1. Подтверждением такого положения дел служит и нынешнее состояние российского государства, в котором выражения о правах человека в самых различных вариациях, пронизывают тексты законодательных и иных официальных документах, наличествуют в названиях многих инстанций и общественных образований, и все это уживается с фактами вопиющего нарушения элементарных человеческих прав, практикой пыток, массовым уничтожением десятков тысяч людей, истреблением имущества и губительным поражением природной среды во имя " наведения конституционного порядка" на территории одного из субъектов Федерации.

Приходиться вновь делать ударение на том, что фактическое состояние дел в области права (и по-видимому, прежде всего в области прав человека) решающим образом  сопряжено с действительным утверждением в общественной жизни начал либеральной цивилизации, персоналистической культуры, истинной демократии, всех элементов развитой юридической системы.

Вместе с тем, на мой взгляд, существенное значение в рассматриваемой области принадлежит и "самим" проблемам прав человека,  складывающимся по этой проблематике представлениям, направлениям и перспективам их разработки.

                                                               2

                                 ПРОБЛЕМЫ  ПРАВ ЧЕЛОВЕКА

1. "Размытая" категории. Первая и, думается, весьма острая проблема, затрагивающая  неотъемлемые  права человека,  - это их, так сказать, "первоприрода", истинная суть, и в это связи тревожный процесс - обескровливание, размывание  данной категории в лозунговой политической жизни и, увы, в науке.

Основание для такого "размывания" - как это нередко бывает -  дали  реальные процессы, происходящие в Х1Х-ХХ веках в человеческом обществе в связи с гигантским научно-техническим, общественным  прогрессом и  с расширяющимся переходом общества от традиционных к либеральным цивилизациям.

Эти процессы потребовали, совершенствования и углубления  либеральных воззрений, и в этом отношении  -  развития начал солидаризма (об этом более подробный  разговор - дальше), обеспечения достойного уровня жизни людей, выработки форм социальной, в том числе - государственной деятельности, направленной на "общественное служение". С достаточной полнотой такого рода тенденции и линии общественного развития нашли отражение в ряде теорий неолиберализма, в теории солидаризма Л.Дюги1 и - что весьма примечательно - в разработках русских правоведов-философов2.

Но,  спрашивается,  каким образом, через какой категориальный юридический аппарат можно перевести указанные тенденции  в плоскость прав людей?

Как это ни покажется неожиданным,  а на деле в полном согласии с марксисткой тактикой "перехвата идей",  решение указанного вопроса было дано на принципиально иной, чем либерально-гуманистическая, философско-политической основе, на основе марксистской доктрины, причем - в  ее большевистской, сталинской интерпретации. В советской Конституции 1936 года, призванной по замыслу  ее отцов-разработчиков (сначала Бухарина, затем - Сталина) возвестить о торжестве "социалистической демократии", были закреплены "великие социально-экономические права трудящихся":  "право на труд", "право на отдых", "право на образование", "право на социальное обеспечение" и т. д.

Эти социально-экономические права были сразу же объявлены коммунистической пропагандой "социалистическими", намного превосходящими формальные буржуазные права, некие абстрактные права человека, политические и  гражданские права, служащие интересам эксплуататорских классов  (хотя они частично тоже были закреплены в сталинской Конституции, но в марксисткой обработке - как второстепенные и в своем применении непременно увязываемые с "интересами социализма"). И вот именно эти социально-экономические права долгое время, вплоть до крушения коммунизма в России, служили - а порой служат и сейчас - своего рода знаменем побед социализма, показателем невиданных преимуществ социалистической демократии.

А теперь коренной вопрос: что же представляют собой такого рода социально-экономические права (в том виде, в каком они были закреплены в сталинской Конституции) со строго юридической стороны?  И мне представляется, если руководствоваться общепринятыми научными критериями, наиболее корректным, научно строгим ответ на поставленный вопрос таков:  перед нами не права, имеющие непосредственно юридическое значение, действие и охрану, а идеолого-политические категории, которые представляют собой идеалы,  намерения, лозунги-задачи и которые в их реальном значении могут обозначаться как принципы  деятельности государства, выступающего в качестве института "общественного служения". В отношении граждан они под известным  углом зрения могут быть обозначены как общие публичные права1 - права именно в политическом ракурсе, т.е. возможности требовать от государства через политико-правовые институты его действий в области "общественного служения" в соответствии с принципами социальной солидарности: по обеспечению граждан достойным уровнем существования (реально - прожиточным минимумом), по охране здоровья, по созданию условий для обучения,  по другим реальным компонентам "права на существование".

При этом для того, чтобы эти принципы,  идеалы, публичные права получили реальное,  не общеполитическое, а непосредственно-юридическое значение, действие и охрану в отношении граждан, необходимо по крайней мере наличие двух непременных условий:

во-первых, само общество должно достигнуть достаточно высокого уровня материального и духовного развития, богатства2;

и во-вторых, принципы, идеалы, общепубличные права должны быть, по выражению Л.Дюги,  переведены на уровень конкретных юридических прав и обязанностей (например, в области образования, гарантирования условий труда, правил приема на работу, обеспечения прожиточного минимума и др.), которые могут быть реализованы при помощи юридических средств, обеспечены государственно-правовыми институтами, прежде всего - институтами правосудия.

Этих условий, особенно в обстановке конца 1930 годов, в Советском Союзе не существовало. Реальность  по всем этим двум пунктам была негативная, со знаком минус. Лишь на очень ограниченных участках реальной жизни они были переведены на уровень конкретных прав и обязанностей (например, при приеме на работу беременных женщин). И потому указанные широковещательные "права" в социалистическом обществе  не только не работали в их действительном значении (т.е. как принципы, идеалы и даже как политические права), но по сути дела представляли собой характерные для "общества социализма" демагогию, мифы и ложь - прямой обман, грубую мистификацию, а по сути - дискредитацию конституционно-правовых институтов. Словом - то, что плоть от плоти марксистской  революционной идеологии и прямо вписывается в ущербное  советское социалистическое право.

А дальше с категорией социально-экономических прав случилось нечто странное, с гуманитарной и юридической сторон  невообразимое, и если угодно, печальное и трагическое для всей проблематики неотъемлемых прав человека, до сих пор ни в науке, ни в общественном мнении до конца, на мой взгляд, не  оцененное. С конца 1940 годов гордость социализма - социально-экономические права внезапно, сказочным образом  превратились в "неотъемлемые права человека", их "второе поколение".

Как и почему это случилось?

На первый взгляд, во второй половине 1940 годов  произошло,  казалось бы, закономерное высокозначимое явление - международно-правовое признание социально-экономических прав. Во Всеобщую декларацию прав человека     1948 года, в ряде последующих ооновских документах  в состав прав человека были включены, с известными коррективами и с большими - нежели в советской конституции - акцентами юридического характера  (насколько это оказалось возможным) социально-экономические права, которые и были  обозначены правами человека "второго поколения".

Надо прямо сказать -  это было, так сказать, легкое, неадекватное решение на указанные ранее требования времени, не учитывающее сложность соответствующих проблем, тех упомянутых ранее социальных и юридических условий их конституирования и действительной реализации.

И плюс к тому мало кто при этом принял во внимание то обстоятельство, что подобное расширение общепризнанной гуманитарной категории имело политизированный характер -  произошло в ООН  в результате прямого и настойчивого идеологического и дипломатического воздействия советского государства, руководящие инстанции которого преследовали цель лишить категорию прав человека "буржуазной" трактовки и напротив, сообщить ей "социалистический" характер, "обогатить"  ее  достижениями сталинской Конституции, постулатами марксисткой идеологии.

В обстановке почтительной эйфории, которая была характерна для отношения к Советскому Союзу после его победы над гитлеровским фашизмом в первые послевоенные годы (а также настойчивости и ухищрений советских дипломатов и идеологов, перетянувших на свою сторону многих представителей стран "третьего мира"),  и возникли предпосылки, на основе которых, наряду с причинами объективного порядка,  и было достигнуто включение в состав неотъемлемых прав человека при записи соответствующих положений в ооновских документах социально-экономических  прав "второго", а потом и "третьего" поколений1.

Такого рода нарастающий, идущий волна за волной процесс "обогащения" и расширения категории неотъемлемых прав человека и  вызывает   тревогу и в интеллектуально-мировоззренческом, гуманитарном, строго правовом и практическом отношениях.

Во избежание недоразумений скажу еще раз -   сообразно с крупными социальными изменениями, происходящими в мире в связи с переходом человечества к либеральным цивилизациям, социально-экономические, трудовые, пенсионные и им аналогичные права имеют все более возрастающую  значимость в жизни людей и должны реализоваться в принципах социальной солидарности, в реальных юридических отношениях. Они, как политические принципы и идеалы, нуждаются в конституционном и ином законодательном закреплении, в государственном обеспечении. Но они  в своем реальном (а не фразеологическом обозначении) - принципиально иные  явления, и даже при наличии указанных ранее условий, в том числе - экономических1, а также при переводе рассматриваемых явлений в систему реальных юридических отношений, представляют собой принципиально другие правовые феномены, нежели неотъемлемые права и свободы человека.

Почему? Не только потому, что они   являются в основном  декларациями, идеалами, принципами, особыми публичными и притом юридически "слабыми"  правами публичного порядка, требующими  правовой конкретизации, перевода на уровень конкретных гражданских прав, и в этом отношении -   развернутой юридической регламентации, во многом к тому же зависимой от переменных величин - уровня развития экономики, социальной сферы, культуры данного общества, политики государства. И не только потому, что в этой связи они  как таковые не могут быть предметом непосредственной судебной защиты и государственного обеспечения (плюс к тому, выступая в политической сфере как общие публичные права и политические обязанности государства, они в практическом применении - коль скоро не выражены в конкретных юридических отношениях, защищаемых судом, - ставят человека в зависимость от органов власти, должностных лиц, чиновников, их усмотрения). И в силу всего этого они изначально лишены тех необходимых свойств, которые бы позволили рассматривать их в качестве неотъемлемых субъективных  прав.

Главное здесь - соображения принципиального порядка, относящиеся к самой сути прав человека, их исконной природе. Даже без проникновения в теоретические глубины, с одной лишь опорой на  сложившееся в реальной  жизни понимание данной категории, практику ее применения должно быть ясным, что неотъемлемые  права человека призваны утверждать независимо от состояния общества высокое достоинство и свободу человека,  высокие духовные и нравственные начала личности и в этом отношении прежде всего защищать человека как высокодуховное существо от произвола самой могущественной силы в обществе - от произвола власти, ее  стремления господствовать над личностью.

Те же социально-экономические и иные "права", которые относятся ко "второму" и "третьему" поколениям, ставят человека не только в зависимость от уровня развития общества, его богатства, но и в зависимость от власти, от ее состояния и  усмотрения чиновников.

Принципиально важно и  то, что  закрепление в конституциях демократических стран основных, неотъемлемых прав человека (в отличие от фиксации  в конституционных текстах всей суммы гражданских прав, в том числе и переведенных в юридическую плоскость социально-экономических прав) имеет особый высокогражданственный юридический смысл. Именно основным, фундаментальным правам человека - как это сделано в ряде конституций западноевропейских стран -  придано в конституциях  "повышенно-конституционное" политико-юридическое значение (они помещены на первое место в тексте, им сообщено непосредственно-юридическое действие, качество "неприкасаемости" и др.) - все то, что вообще резко возвышает права человека в обществе, делает их   непреложной основой общественной жизни , непосредственной юридико-регулятивной реальностью, которая призвана поставить в строгие рамки государственную власть.

Замечу при этом, что конституирование социально-экономических прав в качестве "неотъемлемых прав человека", наряду с другими, уже отмеченными  несообразностями, предполагает усиление императивной государственной деятельности, пусть  терминологически облагораживаемой при помощи категории "социальное государство".

Так что, казалось бы,  благое дело - расширение  каталога прав человека на  деле обескровливает эту основополагающую гуманитарную категорию. Приводит, если угодно, к устойчивому настроению по  дискредитации самой категории прав человека - процесс, происходящий в результате включения в нее с помощью международно-правовых документов и научных деклараций все новых "поколений", вплоть до "права     на   самообразование",    "права на сон" и др.

И если у советских идеологических стратегов был в конце 1940 годов расчет на то, чтобы лишить категорию прав человека их истинной, первородной духовной и юридической силы, то этот расчет (увы, с помощью истинных правозащитников, нас, юристов, в том числе либеральной ориентации) в немалой степени практически осуществился. С  этой точки зрения требуют известных корректив  утверждения о том, что "бывший Советский Союз был первым государством мира, который конституционно закрепил достаточно широкую систему экономических прав" и что "отрицать роль Советского государства в формулировании системы экономических прав было бы неправильным"1.

Итак, представляется  в высшей степени важным строго разграничить основные неотъемлемые права человека, направленные на обеспечение свободы и достоинства каждого человека (они имеют основополагающее и абсолютное значение в обществе, ставшем на путь демократического развития), и весь обширный комплекс прав гражданина данного государства. С этой точки зрения вполне оправданно первую из указанных группу прав так и именовать - "права человека", а вторую (весь обширный комплекс гражданских прав) именовать по-иному -  "права гражданина данного государства". Или,  как это делает ряд современных европейских Конституций (в том числе - Германии, Испании),  обозначить общепризнанные  неотъемлемые права человека термином "основные права".

 2.Необходимость углубления теоретической разработки. Еще   раз   о И. Канте и И.А. Покровском. Вопросы прав человека требуют не только своеобразного восстановления рассматриваемой  категории в ее исконном, истинном, первородном значении, но и ее углубления, развития

И вот здесь (знаменательно! - прежде всего именно здесь, по данной  группе вопросов) вновь следует сказать о  тех  философско-правовых разработках, теперь о теоретических положениях о правах человека, которые в разное время и независимо друг от друга, но в одном и том же направлении, в одном ключе  выдвинуты великим немецким философом Иммануилом  Кантом и замечательным  русским правоведом-цивилистом  Иосифом Алексеевичем Покровским.

И хотя  решающий пункт итоговых положений, относящихся к содержанию данной главы (о праве   человека как объективном праве) будет обозначен в качестве  кантовской  идеи,  мне все же представляется важным обратить повышенное внимание на мысли     нашего   отечественного ученого, А. И. Покровского. Они не только по отмеченному решающему пункту , притом в конкретизированном виде, совпали с идеями немецкого философа, но - главное - в своей совокупности представляют собой развернутую теорию прав человека, отвечающую передовым либеральным представлениям  современного периода - времени  конца  ХХ - начала  ХХ1 века.

Ведь сейчас, особенно после 1950-1960 гг., когда произошло резкое возвышение прав человека и вся публицистическая литература, весь "эфир" до предела насыщен разговорами о них, казалось бы, в гуманитарной науке должен был бы царить подлинный бум по глубокой научной разработке  теории  этой, действительно, требующей основательного научного  углубления проблемы. Но в действительности этого нет, если не считать разработок по сугубо конкретизированным вопросам, общих деклараций, да тупиковых по моему мнению,  попыток простого расширения  рассматриваемого понятия, включения в него новых "поколений" с весьма скромными, политизированными выводами на этот счет1.

А вот А. И Покровский задолго до указанного времени, в начале ХХ века,  в условиях, когда само понятие "неотъемлемые  права человека" признавалось большинством гуманитариев с известной осторожностью (сам автор   выражение "неотъемлемые права" нередко заключает в кавычки),  выдвинул на основе конкретных юридических данных  по вопросам прав человека ряд основательных  взаимосвязанных соображений. Да к тому же - таких соображений,  которые заложили, по моему убеждению, философские основы современной теории неотъемлемых прав человека, в полной мере раскрывающей свою научную и практическую значимость именно сейчас, в наши дни.

 4.  Личность и государство.  Первое из соображений  русского правоведа, которое представляется важным выделить, - это мысль о соотнесении неотъемлемых прав человека не с "органами власти", а с государством в целом.

Отметив, что  "абсолютизм отжил свой век, и в естественном  праве взяло верх то течение, которое провозгласило верховным сувереном волю народа  . . ., а системе правительственной опеке противопоставило декларацию свобод, декларацию прав человека и гражданина",  И.А. Покровский вместе с тем  замечает, что это вовсе не означало,  что государственная власть  при таких декларациях ". . .п р и н ц и пи а ль н о   в чем-то  ограничена" . "Все декларации прав, - пишет автор, - были направлены  против  о р г а н о в             в л а с т и, но не против самой власти, не против власти народа; все они имели своей целью гарантировать свободу политическую, а не свободу  индивидуальную"2. (мысль, кстати сказать, весьма существенная для строгого различения, казалось бы, совпадающих понятий "право государство" и "право гражданского общества - гуманистическое право").

А дальше, отстаивая последовательно взгляд о верховенстве личности в обществе, он формулирует общий вывод: "есть такие "неотъемлемые права человека", которые никаким законом уничтожены быть не могут, которые даже для государства в целом недосягаемы. Если всякое субъективное право обеспечивает личность от произвола  в л а с т е й, то идея "неотъемлемых прав" направляется против  г о с у д а р с т в а     к а к         т а к о в о г о". "Самоутверждение личности, пишет А.И. Покровский, - достигает здесь в юридическом отношении своего кульминационного пункта. Некогда безгласная овца  в человеческом стаде, она заявляет теперь претензию на роль равноправной с государством державы с правом суверенитета на некоторой собственной территории"1. "В противоположность  идеи милости . , - отмечает он -  все определеннее и ярче выдвигается идея права по отношению к государству"2

Такое понимание неотъемлемых прав человека даже в передовом европейском и североамериканском политическом и правовом мышлении стало, как мы видели, утверждаться только после чудовищных потрясений, вызванных гитлеровской и  коммунистической тиранической диктатурами, в 1950-1960 гг. Да и то с такой определенность, как это сделано русским правоведом в 1917 году,  соответствующие  положения нигде и ни кем не сформулированы.

С этой точки зрения  становятся понятными те основания, которые приводят к   отрицанию  некоторыми режимами и деятелями универсального характера самой категории  неотъемлемых прав человека. Сюда можно отнести  настойчивые усилия деятелей ряда стран, особенно восточных, представить категорию прав человека в качестве явлений сугубо "западных цивилизаций", будто бы не     согласующихся с  национальными культурами тех или иных стран. Прискорбно, хотя и в чем-то знаменательно, что подобные утверждения начинают звучать и в России, когда отвергается абсолютный характер прав и свобод человека и на первое место среди социальных ценностей, будто бы согласующихся с российской историей и культурой, выдвигаются идеи "государственности", "державности".

 В практической же жизни таких стран, как Россия,  подобный подход, пробивавший себе дорогу при подготовке проекта Конституции, вновь уступил  "государственическим" и "державным" тенденциям, а категории неотъемлемых прав  человека в этой связи остался  в основном уделом неких, будто бы второстепенных законодательных формул, пропагандистских штампов и академических рассуждений. И если порой на практике возникает вопрос о правах человека, то по большей части он связывается не с общим положением личности - "равноправной с государством державы", а  со взаимоотношением отдельного человека, во многом остающимся  "безгласной овцой в человеческим стаде", с отдельными "органами власти", которые "кое-где", "порой"   "нарушают".

5. Духовная ("трансцендентная") сторона неотъемлемых прав человека. Выраженный в позиции А.И. Покровского основательный подход к правам человека,  выводящий правовое  положение личности на уровень ее взаимоотношений с государством в целом, взаимоувязан с другой  существенной  проблемой. С тем, что неотъемлемые права человека потому и касаются "государства как такового" и потому и ограждают личность от произвола власти , что они по своему источнику и важнейшей стороне своей сути  обращены к человеку как духовной личности, и в этом отношении затрагивают   не политику  (и даже не  только "политические права", как замечает автор), а прежде всего духовные, нравственные начала людей.

А.И. Покровский обращает внимание на то, что  тот соответствующий дух Просвещения вариант естественное право, который "отрицает неограниченность государства по отношению к индивиду", зародилось "прежде всего в борьбе за религиозную независимость, и  первым правом, которое стали провозглашать неотъемлемым, было право на свободу религиозного исповедания"1: а отсюда " . . первое отчетливое формулирование идеи о пределах государственного вмешательства произошло на почве вопроса о свободе религиозного исповедания, т.е. именно в той области, которая является центром  д у х о в н о г о бытия человеческой личности" ( лишь потом, замечает автор, к  этому был присоединен и вопрос о неприкосновенности собственности, а ныне - к  государству  в целом)1.

Именно поэтому А.И. Покровский,  резко возражает                                  Б. А. Кистяковскому, упрекнувшего автора в увлечении частно-правовым индивидуализмом, и пишет, что подобный упрек опровергается самим содержанием  " . . .моей книги, где борьба за гражданские "права личности" выставляется определенно лишь продолжением борьбы за свободу веры, мысли и т. д., за "большие и кульминационные интересы человеческого духа""2

Такой, обоснованный А.И. Покровским угол зрения на неотъемлемые права человека  исключительно важен  потому, что он позволяет - при всей существенной остроте проблематики, относящиеся к политике и власти - тем не менее позволяет выделить  во всей сумме прав человека  центральное, определяющее звено, если угодно, их духовную сущность, относящуюся к свободе духа, начал высокой нравственности,  основополагающих моральных принципов. А это в свою очередь открывает путь к тому, чтобы  увидеть в развитом праве, где  доминантой становятся неотъемлемые права человека,  явление высшего духовного порядка, истоки которого коренятся не только в природе, но и во внечувственных, в трансцендентных сущностях  мироздания, что  дает основание по словам Канта рассматривать право в качестве "самого святого из всего того, что есть у Бога не земле".

В этой связи хотелось бы еще раз сослаться на слова  И. А. Покровского о том, что  "нравственный прогресс может быть только делом индивидуальной свободы, и высшим назначением права может быть лишь создание такого социального порядка, в котором эта творческая свобода находила бы себе наилучшие условия для своего осуществления"1.

6. Новый шаг в  понимании неотъемлемых прав человека. Категория прав человека, начиная с эпохи Просвещения раскрыла свой глубокий философский и социальный смысл  по той основной причине, что она обозначила в качестве центра в жизни людей отдельного, автономного человека. Не человечество в целом (и тем более ту или иную его часть - "трудящихся", "людей дела - предпринимателей", "ученых"), а именно  каждого обособленного индивида как такового, "персону" вообще, что и стало исходной предпосылкой для теории персонализма.

Казалось бы, это своего рода предел, потолок в высокой оценки личности; тем более, что до настоящего времени подобная оценка  порой рассматривается даже как некая "крайность", выражение индивидуалистического эгоизма.

Между тем - как это ни покажется неожиданным - основанная на указанных персоналистических трактовках категория неотъемлемых прав человека может быть углублена (что, как мне представляется, по законам парадокса снимает с нее впечатление эгоистических крайностей).

Такое углубление предложено как раз  И.А. Покровским. На его взгляд,  гуманитарные взгляды, основанные на возрожденческой культуре, могут достигнуть более высокой ступени развития. И тогда, наряду с преобразованием объективного права, призванного давать надлежащее удовлетворение "среднему, типичному человеку", на таких "более высоких ступенях развития  усиливается сознание самобытности и особенности   к а ж д о й   о т д е л ь н о й   л и ч н о с т и   и  вместе с тем начинает чувствоваться потребность  в  п р а в е на эту самоценность, в         п р а в е     н а     и н д и в и д у а л ь н о с т ь"2 Вот это право  каждого человека на свою, всегда - уникальную, неповторимую индивидуальность на признание и защиту своей неповторимой самобытности и представляет собой то наиболее своеобразное, что вносит русский мыслитель в теорию, да и в само понимание прав человека.

 В этой связи автор отмечает "целый ряд явлений, знаменующих собой дальнейший рост признания человеческой личности именно там, где так или иначе затрагиваются ее духовные, нравственные интересы. Ставится на новую почву охрана "прав личности, получает признание "индивидуальность", право на защиту конкретных особенностей человеческой личности"1

Приходится высказать сожаление в связи с тем, что эта идея русского правоведа - сторонника последовательно либеральных, персоноцентристиских воззрений - не привлекла внимание ни науки ни практики, озабоченной проблемами прав человека (и никто, насколько мне известно, не высказал таких или аналогичных по содержанию идей). Ибо есть вполне достаточные основания полагать, что            п р а в о   н а          и н д и в и д у а л ь н о с т ь   представляет собой  новую, современную, быть может, наиболее возвышенную ступень  самой сути неотъемлемых прав человека.

Характерно при этом, что фактически, в реальном бытии развитых демократических стран с утвердившейся высокой правовой культурой именно так, в контексте "права на индивидуальность"  трактуются многие стороны проблематики человеческих прав. Именно в этой связи  столь обостренным становится внимание к неприкосновенности личности, его особых интересов и устремлений, неприкасаемости его личной жизни, его неприкосновенного права решать свою судьбу, строить сообразно своей  индивидуальной  судьбе  всю свою жизнь.

Здесь, помимо иных проблем,  требует известной переоценки научные взгляды, охватываемые теорией персонализма. Нередко ее основы связываются с именами некоторых западных авторов (таких, как Э. Мунье). Отдавая должной разработкам этих авторов, пытавшихся к тому же "связать персонализм с социализмом", нужно вместе с тем видеть не только то, что русские мыслители - в том числе Н.А. Бердяев -   впервые в истории политической и правовой  мысли  обосновали глубокие философские основы персоналистической теории, но и  плюс к тому - если принять во внимание только что  рассмотренные положения  А.И. Покровского - видеть, что с их творчеством связаны  дальние перспективы углубления самого понимания прав  человека, их современного научного осмысления, их практической, культурной  и  правовой значимости в жизни людей. И что - не менее существенный момент  - по выражению И.А. Покровского  достойное место среди персоналистических воззрений призваны занять вопросы  юридического персонализма.

7. Переход к объективному праву.  Наиболее же существенное в проблематике прав человека, которое     следует связать с   именем                  И.А. Покровского (и - внимание! - одновременно с идеями Канта), - это  такая характеристика неотъемлемых прав человека, в соответствии с которой их существование и реальное значение неотделимо от объективного права (и как мы увидим, - более, чем просто "неотделимо").

А.И. Покровский пишет: "В общем ходе экономического и культурного развития неизбежно повышается   о б щ и й     у р о в е  н ь    требований личности в данной среде: растет   самосознание и самооценка    с  р е д н е г о ,  т и п и ч н о г о человека, и в  соответствии с этим расширяется общая система субъективных прав: право объективное неизбежно должно поспевать за этим возрастающим общим самосознанием и давать ему надлежащее удовлетворение"1.

Но дело не только в том, что позитивное право "должно поспевать" за ростом самосознания и  расширением  системы  субъективных  прав. Перед нами  - более глубокие процессы, затрагивающие и права человека и объективное право. Здесь я вновь приведу суждения И. А. Покровского (ранее во второй части работы уже в основном цитированные), которые по своим итоговым выводам  и в  контексте данного раздела работы - можно уверенно предположить - окажутся  неожиданными для читателя.

Рассматривая свойства и достоинства права, И.А.Покровский утверждает: "одно из первых и самых существенных требований, которое предъявляются к праву развивающейся человеческой личностью, является требование    о п р е д е л е н н о с т и     юридических норм". И дальше после разъяснений этого тезиса - такая  мысль, которая, наверняка, и окажется    неожиданной. Автор пишет : "Логически это право на определенность правовых норм есть одно из самых неотъемлемых прав человеческой личности, какое только себе можно представить; без него, в сущности, ни о каком "праве" не может быть речи (курсив мой - С.А.)"1

Итак, наряду с право на жизнь, с правом на свободу  мысли, с правом на неприкосновенности личности, наряду с этими и другими аналогичными  фундаментальными  началами, по  И.А. Покровскому "одно из самых неотъемлемых прав личности" - это "всего лишь" один из моментов юридической материи, ее свойство, - определенность юридических норм. К этому автор добавляет еще одну, казалось бы, сугубо юридическую черту -  требование прочности  правопорядку, что как и требование определенности права, является выражением "естественной и "неотъемлемой" потребности индивида иметь свое ясное и определенное место в  жизни целого социального организма"2.

Таким образом, получается - коль скоро следовать логики мысли русского правоведа - неотъемлемые права человека охватывают не только сами по себе важнейшие социальные ценности (жизнь, свободу, достоинство, независимость человека, его объективно высокий статус  в гражданском обществе), но непосредственно и явления юридического порядка,  и  только через них  реализуются важнейшие социальные  категории, в данном случае - потребности индивида иметь ясное и определенное место в жизни всего социального организма.

Какие выводы можно сделать из такого рода постановки вопроса?

Таких выводов, надо полагать, - два: во-первых, вполне оправдано конституирование особого "право на право" - субъективного права  весьма высокого юридического статуса; и во-вторых,  существует необходимость признания права человека не только в качестве субъективного, но и объективного права.

8. "Право на право". Думается, есть серьезные основания  в число неотъемлемых прав человека включить, наряду с другими общепризнанными категориями, также "право на право". Оставляя в поле зрения только что приведенные суждения И.А. Покровского, поводящего к такой идее, можно   подойти к  обоснованию  последней также и с других сторон.

Один из них - аргумент широкого, "мирозданческого" порядка. Если феномен права имеет глубокие природные корни, то, по всей видимости,  одним из его естественных выражений  в условиях цивилизации становится  "право на право", реализуемое главным образом в чувстве права, в требованиях правосудного решения, в других конституционных правах  в области юстиции, правосудия.

Наиболее яркое из них - право человека на решение конфликтной ситуации, в которой оказался человек, через процедуры правосудия. Решения - не всемогущим чиновником, не вердиктом общественного мнения, не неким высоким собранием, а именно судом - независимым, компетентным, обладающим достаточными правомочиями, притом в строго процессуальном порядке с соблюдением всех законных гарантий для   участников процесса.

Отказ от такого права, от его использования не только упречен в моральном отношении (и об этом, вспомним, прямо говорил  Кант в своих лекциях в  Кенигсбергском университете в 1780-1782 гг.), но и существенно подрывает сами основы правового статуса  гражданина, лишает его истинно правового значения.

Когда, скажем, в России в связи с вооруженными событиями   1991 и 1993 гг. были освобождены из предварительного заключения видные их участники, а  заведенные юридические дела  прекращены на основе "амнистии", то это стало, помимо всего иного, свидетельством покорности пострадавших людей перед "милостью силы", а по существу - прямым попранием идей верховенства права в обществе. Отрадно всё же, что один из участников  указанных событий (Варенников) отказался  от "амнистии", потребовал суда и в условиях соблюдения надлежащих судебных процедур  добился положительного для себя решения. И этот, пусть и единичный, факт - независимо от нашего отношения к существу такого решения и личности участника этой акции - подтвердил облагораживающее значение и юридическую значимость правосудных начал в жизни общества, весомость конструирования категории "право на право".

Такое "право на право"  выражает, надо полагать, важнейшие стороны назначения права в жизни людей, его качества  как права человек - саму возможность утвердить свое высокое положение в обществе, отстоять каждым свое человеческое достоинство, иметь надежное убежище от произвола, самодурства чиновников.

Именно эту сторону проблемы, надо думать, имел ввиду также и         И.А. Покровский, когда требование личности  определенности права и его прочности напрямую  относил к его потребности  иметь "свое", ясное и определенное, место в системе социальных отношений (чем, помимо всего иного, и должно отличаться действительное гражданское общество).

В  связи с рассматриваемой категорией могут быть в порядке обсуждения обозначены и новые подходы к решению ряда существенных теоретических проблем в области права. Как  уже упоминалось, "право на право" уходит своими корнями, можно обоснованно предположить, в био-социальное прошлое человека, в природные основы естественного права и в  этой плоскости выражается в первородном чувстве права.

А если это верно, то, возможно, чувство права имеет опережающую функцию в цепи явлений правовой действительности: оно не отражение и следствие действующего права, как это принято считать (хотя известное влияние, идущее от юридических реалий,  здесь наличествует), а наоборот -  исконное  для человека правовое чувство предшествует и во многом предопределяет позитивное право.

С этой же точки  зрения (и в связи с ней) есть основания для признания весьма упрощенным взгляд, в соответствии с которым констатируется односторонняя императивная зависимость позитивного права от начал справедливости. Связь здесь, можно предположить, более сложная, двусторонняя. Справедливость в исходно-цивилизационном и тем более - современном понимании - не только порождение глубоких трансцендентальных начал совести и добра, но в довольно существенных гранях складывается под влиянием чувства права и утверждающих на его основе правовых принципов. Справедливость, возможно, в самой себе несет как интуитивные ощущения глубинной ценности  права как цели, так и - известный негативный  момент - возвеличенные представления о "равенстве". Те представления, которые являются  отражением  качества права как "равной меры", имеющей в юридической области ограниченно регулятивное значение, но через мораль возводимое в некий социальный и моральный абсолют - основу утопических социалистических и коммунистических  воззрений

9. Право человека - также и объективное  право. Именно здесь, как уже упоминалось, сошлись мысли И.А. Покровского и Канта. И по всем данным, именно здесь перед нами - самое существенное, ключевое, принципиально новое из всего того, что способно качественно обогатить современное понимание прав человека.

Ведь по своей сути  категория "право на право" означает, что неотъемлемые права человека вторгаются в самые недра юридической материи, в сложные юридические механизмы, выраженные в  юридических нормах, в законах, в объективных свойствах права.

Такова концептуальное  существо  приведенных суждений                   И.А. Покровского об определенности права и прочности правопорядка.

Но и в  правовых воззрениях  Канта  одним из важнейших, пожалуй, даже итоговых положений является идея    о   п р а в е     человека (или - по иной формулировке,  -   о   "праве  людей")     как    об          явлении                             о б ъ е к т и в н о г о     права. И,  следовательно, об явлении, которое находится в единении, сложном, противоречивом, но всё же именно в единении с законом и которое в силу этого  существует в качестве объективно реального, институционного образования, обладающего набором "сильных" качеств и свойств, целой системы юридических средств и механизмов, делающих объективное право носителем значительной социальной энергетики, мощным фактором в общественной жизни, в жизни людей.

Позиция Канта по данной группе вопросов весьма знаменательна. Знаток юридического категориального аппарата и терминологии, Кант в ряде случаев говорит именно о правах человека как о субъективных правах (прямо-таки классической, буква в букву совпадающей с современными представлениями и с современной лексикой можно признать его, ранее уже приведенное положение, когда он пишет о значении "этих прирожденных, необходимо принадлежащих человеку и неотчуждаемых прав"1). В то же время Кант многократно, притом - в соответствующем смысловом контексте, употребляет, казалось бы, эту .же словесную формулировку, "право человека",  в значении объективного права, и как совершенно равнозначное в аналогичных смысловых контекстах использует выражение - "право людей"2.

Стало быть, для Канта, а затем и для И.А. Покровского категория  "право человека", оставаясь (в особенности при  употреблении соответствующих формулировок во множественном числе) явлением из сферы субъективных прав, правоотношений, возводится на  качественно новый уровень - явления  объективного права.

                        

                                                    3.

 ПРАВО  ЧЕЛОВЕКА  КАК  КАТЕГОРИЯ  ОБЪЕКТИВНОГО

 ПРАВА

1. Суть идеи. Сначала о  самой сути кантовской идеи о праве человека, так поразительно совпавшей со взглядами русского правоведа.

Категория  "право человека" ("право людей"), рассматриваемая как объективное право,  п р и н ц и п и а л ь н о    н о в а я. Она характеризует иную плоскость правовой действительности и ее понимания,   нежели  понятие "права человека", рассматриваемое в значении субъективных прав (хотя последнее - исходное звено, важнейшая и определяющая ее характеристика). Перед нами - определение, которое, во-первых,  переводит общие, нередко сугубо декларативные формулы на уровень строго юридических явлений (такой путь в начале своего творчества, судя по ряду данных, проделал Кант3) и, во-вторых, фиксирует принципиально новое качество права в условиях вступивших на историческую сцену и постепенно  утверждающихся либеральных цивилизаций1.

Именно такой подход к праву гражданского общества, помимо всего другого, позволяет определить главные направления правового развития в современную эпоху и одновременно  избежать упрощений, примитива, сугубо декларативных интерпретаций (на манер  тех декларативных определений, которые ныне коснулись прав человека). Суть  категории "право человека" - в  том, что она характеризует данное явление под углом  зрения его органики, его юридической природы и правовых черт, и значит - что особо существенно в практическом отношении - под углом зрения тех юридических механизмов и  правовых средств, которые способны перевести устанавливаемое законом правовые положение людей, их юридические возможности (юридически должное и возможное) в плоскость социальной реальности.

Причем  здесь  сама эта органика права  выступает в виде правовых начал, принципов, особенностей, выражающих природу и логику права как мирозданческого явления, то есть - такого, которое  включается в  процесс развития человечества как сообщества разумных существ и занимает в этом процессе необходимое, без альтернатив, место.

Положения о "праве человека" - если не итоговый, то во всяком случае - один из итоговых философских выводов Канта в его взглядах на право, находящихся в том же комплексе идей, что и положения о чистом праве и о праве как    цели общества.

          2. Требования времени и логика права. Можно  указать на два основания, которые вызвали к жизни идею "право человека" (здесь и дальше во всех случаях  и без повторяющихся оговорок приведенное выражение будет употребляться  в  значении объективного права).      

Это - во-первых, требования новой эпохи развития человеческого общества, когда в соответствии с импульсами и духом французской   революции обозначился глобальный переход в мире от традиционных к либеральным цивилизациям, и, во-вторых, сама логика права.

 Можно уверено предположить, что именно Кант, как никто из мыслителей той поры (а затем в новых условиях И.А. Покровский),  уловили и выразили в соответствующих научных построениях то важнейшее требование времени, что  гражданскому обществу, к которому устремило свое развитие человечество,  нужно не просто право, а новое право, соответствующее требованиям новой эпохи. И вот кантовские положения о чистом праве и о праве человека представляют собой ответ выдающегося философа на заказ Истории. Достойно внимания, что  спустя  столетие, в условиях кризисной ситуации, связанной с переходом к новому строю, к либеральной цивилизации, в подобном же направлении, притом - на конкретном юридическом материале,  стал строится сам ход мыслей выдающегося русского правоведа -                   И.А. Покровского.

Гражданскому обществу в условиях либеральной цивилизации требуется юридическая  система, сутью, центром и смыслом которой являются не "просто регулирование", не власть, не некие идеологические химеры, а - люди, человек. В соответствии с этим  право новой эпохи  призвано по самой своей сути стать правом людей, правом человека.

Конечно, - и об этом время от времени приходится вновь говорить - такая направленность  разработок о праве человека придает им идеальный и романтический характер, порой некий мечтательный оттенок. Но так как эти разработки строятся на фундаментальной философской основе, они обретают  качество научного прогноза, идей - обращенных в будущее. И  то обстоятельство, что спустя полтора-два столетия   эти разработки получили научное "продолжение", а затем стали прямо отвечать потребностям все более утверждающегося в своих либеральных ценностях гражданского общества, является надежным свидетельством того, насколько они по своему содержанию имеют реалистический характер и далеки от всякого рода  беспочвенных утопий.

Тем более, что здесь надо иметь в виду и другое основание идеи о праве человека - логику права, скрытые в нем  "устремления" и потенции, о которых шла речь во второй части книги.

 

3. Аспекты. Анализ природы права свидетельствует о том, что  оно в ряде   своих аспектов - как мы видели при рассмотрении логики права -  может быть интерпретировано и ему  исторически предопределено раскрываться именно как  праву человека.

Таких аспектов три.

Первый  (общий) - любое право  есть "право людей" в том смысле, что право потому и "право", что его смысл и действие  вообще раскрываются через  субъективные права, т.е. через юридические возможности людей, их объединений, людских образований. Право в этом отношении - институт, изначально настроенный на человека, его волю и поведение. Именно поэтому субъектами права неизбежно выступают люди, "человеки", которые не случайно названы "физическими лицами" и под этим углом зрения теми  реалиями в физическом мире, во имя которых право существует.

Второй (общедемократический)  аспект заключается в том, что  в юридических системах различных типов и разновидностей по мере развития цивилизации, углубления культуры неизбежно вводятся ограничения и гарантии, призванные при любой системе  власти как-то защитить человека, личность. Ибо иного института - кроме права - , способного на всеобщих, равновесных, одинаковых (в этом отношении - общедемократических) началах  реально защитить человека,  не существует. Потому-то с древнейших времен право почитается в качестве потенциально демократического явления в жизни людей - явления, свойства которого (общеобязательная нормативность, определенность по содержанию) соответствуют требованиям демократии и, следовательно,  так или  иначе призваны служить человеку. И потому-то, надо добавить, право - как только оно  начинало действовать в соответствии со своей исконной природой и вводить необходимые ограничения и гарантии -становилось, как правило, неугодным и не очень любимым для власти институтом.

Третий  (либерально, гуманистически-демократический) аспект природы права раскрывается в современную эпоху. В условиях утверждающихся либеральных цивилизаций в современном гражданском обществе происходит своего рода принципиальная перенастройка юридических систем, имеющей характер истинной революции (переворота) в праве - второй и не менее значительной, чем  резкое возвышение прав в годы буржуазных революций. Как свидетельствуют данные правового развития передовых в демократическом отношении стран, начиная с 1950-1960 гг.,    демократическое право не только по своей направленности и отдельным проявлениям, но и по  своему основному содержанию  начинает реально служить  человеку.  Во всей системе социально-политических, правовых отношений этих стран человек, его достоинство и неотъемлемые права шаг за шагом становятся на первое место,  начинают возвышаться над  политической властью.

Разумеется, нужно видеть и суть дела и исторические факты во всей их противоречивой многогранности. В праве, его природе и проявлениях, и в особенности,  на первых фазах его исторического развития,  доминирующее значение имеет "феномен свободы", действующий через систему иерархически властных отношений, что и находит свое выражение в том состоянии юридических систем, которое может быть названо "правом власти". Юридические порядки здесь - весьма податливы перед произволом  носителя власти и даже перед капризом самовластного правителя. Да и становление истинно гуманистического права даже в передовых демократических странах - процесс, судя по реальным фактам,   трудный, противоречивый, идущий  со спадами, далеко не всегда непрерывно и последовательно.

И тем не менее всесторонний анализ  особенностей права, его  логики, действия и исторического развития дает основания для    твердого вывода о том, что   логика права  выражает  обрисованный ранее "замысел природы", сообразно которому право не только включается в качестве необходимого элемента в механизмы поступательного развития человеческого рода, но и имеет свою, исторически предопределенную судьбу, наиболее  высоким выражением которой, возможно, и является право человека.

Под рассматриваемым углом зрения представляют интерес некоторые соображения Канта. Отмечая возможность подчинения права "произволу правителей", Кант говорит о такой неблагоприятной перспективе именно в отношении "праве людей"1. Не менее значимо   суждение философа о том, что есть нечто такое, к чему "разум внушает непосредственное уважение", - мысль которую Кант сразу же поясняет в следующих словах - "таково всякое право человека"2.  

Но еще более впечатляющий (чем общие формулы) характер, имеет своеобразие ряда конкретных юридических институтов, юридических механизмов -  даже таких, которые, на первый взгляд, производят впечатление сугубо технико-юридических конструкций. И здесь эстафету рассуждений, по принятой в этой книге цепочке мыслителей, пора от Канта передать                А.И. Покровскому.

Издавна в праве сложился весьма своеобразный институт, именуемый "владельческой защитой".Его содержание  заключается в том, что  фактический владелец вещи, независимо от того,  имеет он или нет необходимое юридическое основание для этого (и даже при серьезных  сомнениях на сей счет), имеет право на защиту своего владения, в том числе и в отношении законного собственника. Каковы причины такого своеобразного, в чем-то по обычным  мерка даже нелогичного  положения вещей?  Может быть, это просто защита, так сказать, промежуточного порядка до окончательного решения суда? "Неизбежное зло", как полагал знаменитый немецкий юрист Р. Иеринг? Какое-то другое чисто прагматическое соображение?

А вот что - вчитайтесь, вслушайтесь, пожалуйста! - говорит И.А.Покровский. "Для  частных лиц фактическое господство владельца должно быть неприкосновенным; этого требует растущее уважение к человеческой личности, этого требует истинно культурный строй отношений между людьми".                 ". .. Поэтому, - продолжает И.А. Покровский, -  если для  Иеринга  защита владельцев неправомерных является лишь неизбежным злом . . ., то нам оно кажется, напротив, кульминационным пунктом основной идеи. Именно по отношению к этим владельцам принцип уважения к человеческой личности подвергается наибольшему искушению, и поэтому охрана даже этих владельцев является его наивысшим торжеством"1. И вот завершающий вывод:  "Как бы то ни было, но во всяком случае ясно одно: в институте защиты владения дело идет не о собственности и вообще не таком или ином      и м у щ е с т в е н н о м праве, а  о  начале гораздо более высоком и идеальном - о насаждении уважения к человеческой личности как таковой"2.

 И все это - тут уж моя ремарка, -  быть может, наиболее красноречивое подтверждение того, что здесь  - даже вопреки формальной логике - сквозь казалось бы, заскорузлые юридические хитросплетения пробивается  юридическая логика, которая  по какой-то своей глубинной сущности "тянется" к человеку, к уважению человеческой личности - любой человеческой личности, личности как таковой! (Пусть эти строки не пройдут мимо тех авторов, которые до сих почитают данные практической юриспруденции  данными "низшего сорта", далекими от "высокой" философии).

4. "Чистое право" и "право человека".  Широко известно утверждение Канта о том, что право должно "считаться священным, каких бы жертв ни стоило это господствующей власти" и о том, что  "всей политике следует преклонять колени перед правом". И вот что характерно - это утверждение, а также слова о том, что здесь "нет середины и нельзя измышлять среднее прагматически обусловленного права (нечто среднее между     правом и пользой) . . ."1, сказаны философом именно в отношении права человека. И это, по  всем данным, объясняется тем, что право людей  как раз и выражает чистые правовые начала, которые потому и "чистые", что они не допускают "нечто среднее".

И главное - если   на деле реализовать все то, что характеризует чистое право, то "такое" право неизбежно, по логике вещей становится по ряду важнейших своих сторон правом человека. Скажем, осуществление принципа, требующего  согласования свободы данного лица со свободой всех других лиц, - это ничто иное, как направленность юридической системы на служение каждому человеку. Такое же значение имеет собственное содержание права, его юридическая структура, которая в условиях демократии на первое место в сложной сети юридических отношений ставит человека с его высоким достоинством и неотъемлемыми правами. Отмечая, что оптимальное  государственное устройстве (понимание под ним республиканское правление), наряду со своим "чистым источником" должно возникнуть "также из чистого источника понятия права"1,  Кант связывает такое оптимальное устройство с человеком, личностью, со "свободой членов общества как людей"2.

В этой связи - такое замечание, касающееся уже не идей, а правовых реалий. То  обстоятельство, что  юридические системы демократически и гуманистически развитых стран можно уже сейчас определить по ряду черт как право человека, не есть, как мы видели, одно лишь порождение современной эпохи - эпохи развертывания либеральных цивилизаций. Здесь - более сложные и глубокие процессы. В условиях развертывающихся (по всем параметрам - экономическим, политическим, духовным) либеральных цивилизаций  право раскрывает свои потенции, заложенные в нем именно как в мирозданческом  явлении, имеющем в качестве своей ближайшей природной   предосновы  естественное право, преимущественно с той его стороны, которая выражается в требовании  свободы отдельного индивида .

С этой точки зрения  "чистое право" и "право людей" - категории в сущности тождественные, оттеняющие лишь разные стороны одного и того же  явления. Первая - главным образом по ряду общих принципов и в отношении собственного содержания юридической системы. Вторая - более широкая, объемная, уже с некоторыми социологическими акцентами, главным образом с точки зрения взаимосвязи с человеком, его положением в праве, с акцентом на то, что юридическая система призвана служить не власти, а людям3.

5. Идея  и  ее  содержательная  конкретизация. Идея права человека или, что то же самое,  права людей  - важнейшее достижение философской мысли, сформулированное  в виде общей формулы  уже в годы французской революции. Но  именно сформулированное, поставленное Кантом, прежде всего и преимущественно в виде настойчиво проводимого  указанного терминологического обозначения в соответствующем смысловом контексте.

Между тем эта идея  является фундаментальной, значительной именно по  своей сути, содержанию. И, понятно, она  не может быть признана таковой, если при ее анализе и практическом применении  ограничиваться одними декларациями, словесными заявлениями и штампами. Тем более, что существование,  ее  словесного повтора на уровне субъективных прав - прав человека - , часто вызывающее смешение терминов и отсюда трудности в их понимании, поучительно, и как раз - потому, что замечательное по своей сути положение все более становится для многих людей и власти всего лишь расхожим  штампом, а подчас и удобной картой в политических играх. Словом, положение о праве человека (праве людей) нуждается в содержательном наполнении, в том, чтобы раскрыть его существо в определенных и притом - юридических институтах и принципах. Хотя бы духе и в направлении тех суждений, о которых говорит И. А. Покровский

Определяющие  из  упомянутых институтов и принципов охватываются  понятием (или, если сказать несколько шире - проблематикой)  дозволительного права.

                                              4

ПРАВО  ЧЕЛОВЕКА  -  ДОЗВОЛИТЕЛЬНОЕ ПРАВО

 

1.Дозволительное право - идея. Здесь придется напомнить некоторые положения, которые рассматривались при характеристике логики права, основных вех его исторического развития.

Суть вопроса в том, что к  эпохе Просвещения феномен права существовал и повсеместно воспринимался как государственно-властное образование, содержащее главным образом общеобязательные предписания, запреты, ограничительные императивы, т.е. выступающее в виде запретительно-предписываюего права. Именно в таком  облике позитивное право предстало перед людьми с той своей  природно-естественной стороны, которая выражает властную иерархическую организацию общественной жизни, в предельной мере обнажившейся и даже обострившейся в условиях традиционных цивилизаций феодальных типов, когда  действующие юридические установления привычно воспринимались даже не  в качестве "права власти", а скорее - "права сильного" и даже "кулачного права".

Эпоха  Просвещения, как и вся  возрожденческая культура,  и в не меньшей степени   революционные события конца ХУШ в. в Европе и  Северной Америке, т.е. все нарастающие процессы, выражающие начало реального перехода человечества к либеральным цивилизациям, потребовали нового права и принципиально нового правопонимания, т.е. открыли новую эпоху в праве. Это и стало предпосылкой взглядов  о праве как праве человека.

Но спрашивается, в чем реально, кроме общей постановки вопроса и непривычного терминологического обозначения состоит  то новое, что должно быть характерным для права в условиях либеральных цивилизаций, новое в самом принципе правопонимания?

И вот здесь мы встречаемся  с самым главным переломом в мире правовых явлений и правовых представлений, происшедших  в то время  за  всю человеческую историю,   -   с     переходом   от      запретительно-предписывающего        права к        д о з в о л и т е л ь н о м у (дозволяющему)    праву [2.4.4.]. И соответственно этому - с переходом от видения права как сугубо  властно-государственного образования к его трактовке как института свободы и творческой активности людей.

И здесь, кстати сказать, на примере творчества Канта, на долю которого выпала многотрудная работа по философскому осмыслению гуманитарных проблем   перехода человечества к либеральным цивилизациям,  можно проследить, насколько  многосложной оказалась ломка правовых представлений в  науке и юридической практике - долгий процесс, продолжающийся во всем мире до настоящего времени.

В сочинении "К вечному миру" (1795 г.) Кант дал   развернутый профессиональный философско-правовой анализ, опирающийся на догму права, на вытекающую из нее юридическую логику. Поводом к этому  анализу стала  частная и сугубо специальная юридическая  проблема, затронутая в работе, - обоснование того, что "запрещение" по рассматриваемой в сочинении ситуации касается только   способа приобретения владения, а  не самого владения, которое  основано - хотя и не на действующем позитивном праве,  но на  праве  обычном.

И вот в связи с характеристикой правомерности владения и способа  его приобретения Кант обращается к самой сердцевине правовой материи, к одной из ее "тайн" (которая в этой книге была одним из центральных пунктов при рассмотрении логики права) - к ее трем фундаментальным элементам, ее "сгусткам" - запрещениям, предписаниям, дозволениям, рассматриваемым под углом зрения закона, его трех видов, обозначенных  философом с помощью специальной  юридической  терминологии: предписывающих /leges  praeceptvae/, запрещающих /leges  prohibtivae/, дозволяющих /leges  permissivae/.

Указав на эти три вида законов, Кант начинает  анализ с того, что подвергает сомнению обоснованность  существования дозволений, содержащихся в  дозволяющих      законах, как юридических категорий1. И такого рода критический подход основывается как раз на господствующей в его время  идеологии о праве как праве власти (или даже "праве сильного", "кулачном праве"), которое  имеет преимущественно предписывающее, запретительно-ограничительное содержание, ориентированное на принуждение. Ибо  без опоры на господствующие в ту пору правовые представления  проблемы трех видов законов вообще нет (сам факт выделения  дозволяющих законов, по словам Канта "само собой дается систематически классифицирующему разуму"2).

Причем, основываясь на господствующих представлениях,  Кант, заметив, что "законы вообще заключают в себе самих основание объективной практической необходимости",  пускается в сложные рассуждения, оправдывая  сомнения об обоснованности существования дозволений в области права тем не очень-то корректным аргументом, согласно которому  при их признании "дозволяющий закон содержал бы принуждение к тому или иному поступку, к тому, к чему никто принужден быть не может"3 (при дозволительном регулировании, в действительности, закон призван прежде всего не "принуждать", а определять гарантии для дозволения; принуждение же применяется в отношении лиц, нарушающих гарантии).

А теперь самое  знаменательное.  Кант, подвергнув сначала сомнению обоснованность существования дозволений в области права, всё же в самом ходе своих  рассуждений, рассуждений - сложных, на мой взгляд, на грани внутренней ломки,   в конце концов именно с ними, с дозволениями, связывает последовательное законодательство, всеобщие законы - то, что  "требует понятие закона". Кант в конце концов пишет даже, что обоснованность выделения дозволений и соответственно - юридическая оправданность формулы о дозволяющих законах "есть единственный настоящий критерий последовательного законодательства, без которого всякое так называемое ius  certum останется лишь благим намерением. - В противном случае  /т.е. без учета формулы о дозволяющем законе С.А./ мы  будем иметь лишь общие законы, а не всеобщие (применимые ко всем случаям),   как   того   требует,    по-видимому,                   понятие закона"1.

Путь рассуждений, проделанный Кантом при формулировании приведенных выводов (да и слово "по-видимому"), - пожалуй, лишь свидетельство трудности, своего рода драматичности неотвратимо наступившей ломки сложившихся в феодальную эпоху фундаментальных представлений о праве, принципиального изменения в  его понятии. А по сути дела перед нами - поворотный  пункт в самом существе этого круга проблем. Если дозволения и дозволяющие законы представляют собой единственный критерий последовательного законодательства, и лишь при таком критерии могут реально существовать всеобщие законы и именно этого требует "понятие закона", то значит,  речь должна идти о качественно ином праве, резко отличающемся от права запретительно-ограничительного характера.    Речь    должна       идти о    д о з в о л и т е л ь н о м    праве.

2. На трудных путях освобождения от стереотипов. Характеристика права в условиях  перехода к либеральным цивилизациям в качестве "дозволительного" вовсе не означает того, что на уровне национальных юридических систем оно сплошь состоит из одних дозволений или что последние вытесняют все другие компоненты правовой материи. На   всех этапах развития человеческого общества в принципе неизменной  остается функция права как регулятора, в том числе - по обеспечению общественного порядка, необходимой общественной дисциплины, борьбе с правонарушениями, когда, помимо иных моментов, сохраняется значение  государственного принуждения, действие карательных  методов, сочетаемых с моральными принципами и нормами. А потому  и в условиях развитого гражданского общества,  реализации последовательно демократических и гуманистических начал в общественной жизни  значительное место в правовой материи занимают отрасли и институты публичного права, включая административное и уголовное право, другие примыкающие к ним подразделения правовой системы.

Положения о дозволительном праве  означают лишь то, что весомое  и все более определяющее место в действующих юридических системах начинают занимать правовые дозволения, в том числе общие дозволения, а также то обстоятельство, что дозволения через всю совокупность свойственных им институтов, способов и типов регулирования придают принципиально новый облик праву в целом, сообщают ему черты "чистого права", делают дозволительные начала ведущими правовыми принципами.

Между тем   неизменное существование в праве того слоя правовой материи, который по-прежнему имеет предписывающее, запретительно-ограничительное назначение, острота возникающих в этой связи правовых и социальных проблем, повышенное внимание к ним со стороны общества - все это и ныне поддерживает устойчивый стереотип, в соответствии с которым  право, как и раньше,  во все века, имеет преимущественно властно-принудительную природу.

3. Истоки.  Формула  "дозволительное право" не имела бы никакой реальной ценности или, более того, служила бы - как это нередко случается - лишь пропагандистским прикрытием совсем иной политики и иных реалий, если бы она - как и положение о праве человека (праве людей) в целом - не шла дальше общих деклараций и объявленных  намерений. Или - даже сопровождалась время от времени законодательными акциями  властей, будто бы сообразующимися с подобными намерениями.

Вот почему  после констатации самой сути идеи о дозволительном праве как важнейшей, определяющей черте той юридической системы, которая должна утвердиться в человечестве  с его переходом к либеральным цивилизациям,  требуется  углубление этой  идеи - рассмотрение ее истоков.

Самое существенное здесь - это  понимание того, что особенности права человека как преимущественно дозволительной юридической системы строятся на началах естественного права, притом - на началах той его стороны, которые характеризуют свободу отдельного, автономного индивида, человека. А именно эта сторона естественного права - коль скоро понимать  его  в кантовском смысле (в смысле "идеи разума и образца для нас") - является в мирозданческом отношении, с точки зрения сущности и назначения человеческого бытия наиболее важной, перспективной, решающей для будущего людей, всего человеческого  рода.

Долгие-долгие века в обстановке традиционных цивилизаций - азиатских, рабовладельческих, феодальных - доминирующее значение в общественной жизни имели природно-социальные требования, которые отражали необходимость корпоративной организованности, построенной на властно-иерархических, авторитарных  началах и выражающихся в  свободе (произволе) власти и, следовательно, - в праве власти.

В обстановке же перехода к либеральным цивилизациям естественно-природные требования свободы отдельного индивида, человека, заслоненные и деформированные в предшествующей истории властно-иерархическими, авторитарными началами, приобрели приоритетное, первенствующее значение в жизни людей, как бы прорвались в главные пласты жизни людского сообщества. Они-то, эти истинно гуманистические требования естественного права, и предопределили  необходимость коренной смены вех в самом построение правовых систем - переход от преимущественно запретительно-ограничительной юридической системы к дозволительному праву - праву современного гражданского общества.

4. Институты. Рассмотрение истоков  принципиально нового феномена в либеральную эпоху - права человека (права людей)  призвано углубить представления об    этом феномене. Вместе с тем нужно    видеть и то, ранее уже упомянутое обстоятельство, что о   существовании права человека  как реального явления, в полной мере отвечающего своему назначению в современном мире,  можно утверждать лишь тогда, когда в условиях  развитого гражданского общества в самой органике  действующей юридической системы, в ее собственном содержании происходит качественная перенастройка. Такая перенастройка, которая  фактически делает  право и с сугубо юридической стороны (в том числе - в юридической догматике) принципиально иным, чем право в обстановке господства властно-иерархических начал в организации общества, - правом,  по самому своему юридическому содержанию настроенным, подготовленным и целеустремленным на  служение человеку, людям.

Характеристика права человека (права людей) как дозволительного права представляет собой уже известную  конкретизацию  приведенного положения. Но ее следует довести до логического конца. А это значит, что формирование и бытие права человека как дозволительного права должно быть выражено, найти свою жизнь в  институтах, т.е. в объективированных через закон юридических установлениях - в  нормах, иных положениях объективного права, их структурных комплексах, механизмах.

Эти нормы, их комплексы, структурное построение и механизмы, к счастью, уже во многом открывает "сама" юридическая логика,  рассмотренная во второй части книги  ( логика, во многом совпавшая к тому же с идеями чистого права).

Напомню о таких сторонах, компонентах. Это:

частное право;

диспозитивное построение правового материала;

юридическая структура собственного содержания права, характеризующаяся тем, что   центром    правового регулирования являются субъективные права;

общедозволительное регулирование.

Перечень этих институтов - стоит только провести обстоятельный теоретический анализ - вне сомнения может быть  существенно пополнен, в том числе - указанием на ряд отраслевых  институтов (скажем, на принципы саморегулирования на муниципальном уровне по конституционному праву или односторонне сделочного регулирования в гражданском праве). Но такой анализ уже значительно выходит за рамки настоящей работы. И сейчас, пожалуй, можно ограничиться тем, чтобы отметить несколько узловых пунктов в собственном содержании права, где  дозволительная направленность  права в условиях гражданского общества  нуждается в   воплощении в виде определенных институтов, механизмов регулирования.

Внимание науки и практики, по все данным, должны привлечь прежде всего  три из подобных узловые пункта: во-первых, институты, обеспечивающие  всеобщность права, и, во-вторых,  юридическое обеспечение высокого правового статуса человека и в третьих, на значение договорного метода юридического регулирования (включая проблему "первоначального договора").

5. Общие дозволения и общие запреты. Суть вопроса  по первому из указанных пунктов - вот в чем. Для права, в особенности для права человека, должно быть характерно - о чем уже говорилось - не просто  регулирование при помощи норм, т.е. общих правил, а всеобщее регулирование, которое  тогда изначально является одинаковым, юридически равновесным, юридически равным для всех субъектов, всех людей.

Но как достигнуть такого всеобщего регулирования, когда общественные отношения бесконечно разнообразны и создать общие правила для бесчисленного множества жизненных случаев, казалось бы, невозможно? Развитие  человеческой культуры и история права подсказали, по-видимому, единственный путь для решения такой проблемы; это - повышение уровня нормативных обобщений, которое нашло выражение в ряде институтов - таких,  как институты типизации юридических отношений, общих юридических конструкций, норм-дефиниций и др.

Ныне становится очевидным, что первостепенную роль в повышении уровня нормативных обобщений в праве призван сыграть институт общих дозволений и общих запретов, и соответственно - два типа регулирования - общедозволительный и разрешительный   (о них ранее, в связи с анализом логики права  уже упоминалось; напомню их краткие формулы  - "дозволено все, кроме  прямо запрещенного законом" и "запрещено все, кроме прямо разрешенного законом").

Представляется несомненным, что праву человека сообразно его дозволительной природе должны быть характерны общие дозволения и основанный на них - общедозволительный тип регулирования. Такие, например, дозволения, как свобода предпринимательской деятельности,  общее дозволение автономного договорного регулирования. Содержащиеся в законах исключения из указанных и иных общих дозволений (такие исключения вместе с  общими дозволениями и образуют общедозволительный тип регулирования)  позволяют и здесь реализовать важную особенность права -  строгую определенность регулирования по содержанию.

Но какова в этом случае роль в праве (и прежде всего в дозволительном праве) общих запретов и основанном на них разрешительном типе регулирования (например, общих запретов на свободный оборот наркотических веществ, на использование в нормальной гражданской жизни боевого оружия)? На первый взгляд, может сложиться впечатление о том, что для дозволительного права они - всего лишь "особые случаи", тоже своего рода исключения из общего дозволительного  построения объективного права.

Но это  не так. Характер существующих здесь институтов  более сложен, в конечном итоге, и он в идеале, в принципе по логике чистых правовых начал "выводит" на дозволительную природу права. И вот как раз по этой, исключительно важной стороне проблемы должны быть приняты во внимание  некоторые философско-правовые суждения Канта.

Прежде всего, примечателен сам факт того, что Кант в сложном процессе постижения права,  приведшем его вопреки исходным посылкам к обоснованию роли дозволяющих законов как "единственного настоящего критерия последовательного законодательства" и всеобщности законов, по сути дела говорит о разрешительном типе регулирования, общем   запрете. То есть говорит  о  положениях из самых глубин юридической теории, к пониманию которых только-только сейчас, спустя два столетия после кантовских работ  подошла современная теория права. И Кант пишет: "запрещающий  закон сформулирован сам по себе, дозволение же включается в этот закон не в качестве ограничивающего условия (как это должно было бы быть), а как исключение ... "1 ("исключение" - свидетельство того, что запрет является общим).

Но как понимать, что дозволение в запрещающем законе "должно быть" не исключением, а "ограничивающим условием"? В этом случае, поясняет Кант, дозволение  добавляется к запрещающему закону "на основе принципа", и оно вследствие этого включается в "формулу запрещающего закона" , а "тем самым" запрещающий закон  превращается "и в закон дозволяющий"2.

Исключительно важный, по меркам юридической теории - утонченный, ювелирно отточенный и вместе с тем -  философски перспективный вывод! Помимо всего иного, он подводит к мысли о том, что общие запреты и разрешительный тип регулирования могут вполне совмещаться с природой дозволительного права. И  это происходит как раз тогда, когда противостоящее  общему запрету   дозволение выступает не в виде одного из исключений ("разрешения"; вспомним общую схему разрешительного типа регулирования - "запрещено все, кроме прямо разрешенного законом"), а в виде ограничивающего условия. Скажем, - условия, в соответствии с которым общий запрет на оборот наркотических средств не конечен: он установлен при том условии, что свободный оборот всей суммы лекарственных средств находится в режиме общего дозволения. Тем более, что, как пояснил Кант, исключения,  это -  вообще не принцип, на основе которого должно строиться юридическое регулирование: таких исключений может быть неопределенное множество - "до бесконечности; ибо здесь дозволения добавляются к закону лишь случайно, не  на основе принципа, а  в результате подыскания подходящих случаев"3.

А отсюда - еще один, кажется, еще более основательный для философии права вывод. В зависимости от того, является ли  общий запрет "конечным", а значит, вписывается они или нет через "ограничительное условие" в общедозволительное регулирование, в зависимости от этого можно предельно точно установить природу действующего права. Если  запрет, например, в виде разрешительного порядка проведения демонстраций, собраний и митингов, "конечен", выражен в общем запрете и не имеет в качестве условия общее дозволение на свободу демократических действий, то перед нами надежное свидетельство того, что действующая юридическая система имеет характер  права власти, что и  саму-то власть характеризует по меньшей мере как авторитарную.

 Напротив, если разрешительные элементы в порядке проведения демонстраций, собраний, митингов, связанные с необходимостью соблюдения, допустим,  правил уличного движения, вводятся при том ограничивающем условии, что существует общее дозволение на свободу демократических действий, то такого рода разрешительные элементы и связанные с ним запреты, пусть - и общие, вполне согласуются с дозволительной природой действующей юридической системы. И это, наряду со всем другим, - крепкое свидетельство демократичности существующих общественных порядков в данной стране.

6. О правовом статусе субъектов. Обратимся ко второму из указанных ранее узловых пунктов, характеризующих институты дозволительного права. Дозволительная природа объективного права проявляется не только, а быть может, даже не столько в построении действующей правовой системы, в доминировании в ней тех или иных  типов и способов регулирования, сколько в статусе субъектов, прежде всего - физических лиц, граждан, т. е. в их правовом положении - тех правовых позициях, которые они занимают по отношению друг к другу, к государству.

Здесь имеются основания обратиться к той обозначенной Кантом трехмерной характеристике правового положения субъектов, в соответствии с которой статус лица в гражданском обществе определяется через его свободу как человека, равенство как подданного, самостоятельность как гражданина1. И в этом отношении обратим внимание на третье звено - самостоятельность субъекта как гражданина, где философ обоснованно поменял эмоционально-этический лозунг французской революции "братство" на более строгую, юридически значимую категорию - "самостоятельность".

При  освещении этого звена правового положения гражданина, существенно важно сказать о том, что именно в рамках его правовой самостоятельности и может быть реализовано то решающее, что требуется для обеспечения дозволительной природы права, - возвышение правового статуса гражданина. С тем, чтобы гражданин, отдельный, автономный индивид  с его высоким статусом и неотъемлемыми правами,  занял в соответствии с требованиями гражданского общества центральное место в общественной жизни, возвысился над властью и другими социально-политическими институтами общества  в целом.

Каковы механизмы и пути такого возвышения? Ответ на этот вопрос   требует учета многих факторов - и не только юридических. Исходный пункт такой, широкой трактовки самостоятельности гражданина - в том, чтобы каждый человек  "был    сам себе господин (sui iuris) и, следовательно, имел какую-нибудь собственность 2.

Особо примечательным в приведенном суждении Канта - это  слово "следовательно". Выходит, по Канту, именно собственность, обладание ею  делает человека "самим себе господином" и потому "гражданином  государства". Причем пусть не останется незамеченным  и то, что речь идет лишь о "какой-нибудь" собственности, и, стало быть,  величина собственности не определяет объем прав, уровень статуса гражданина. Плюс к тому  в  собственность,  по кантовским воззрениям, входит "всякое  умение,    ремесло,   изящное   искусство  или наука", дающие средства к существованию 3.

Но как бы то ни  было, в гражданском обществе человек непременно должен быть носителем собственности - такой, которая дает человеку собственную опору в жизни, обеспечивает ему самостоятельное существование (в том числе, в виде обладания профессиональными знаниями и навыками, что, по всем данным, охватывается понятием "интеллектуальная собственность") и которая вследствие этого ставит человека в  положение лица, независимого от власти, и  более того способного при наличии других предпосылок обладать в отношении власти императивными публичными правомочиями.

Фундаментальное значение собственности для статуса гражданина, его самостоятельности в странах со сложившимися институтами гражданского общества - общее место, само собой разумеющаяся  норма, исходная идея для признания определяющей функции в обществе "среднего класса".

А вот в отношении России, ныне с трудом вырывающейся от пут тоталитарного строя, приходится вновь и вновь  высказать сожаление насчет того, что запись в первоначальных проектах  российской Конституции о собственности как основе гражданских прав ("частная собственность - неотъемлемое право человека") после чиновничьих проработок проекта непосредственно перед конституционным референдумом так и  не увидела свет.

Впрочем, в  реформируемой России есть основания и для другой, не менее серьезной тревоги. В результате широко разрекламированной официальной приватизации - "ваучерной" и сплошного акционирования  -большинство российских граждан оказалось по-прежнему, как и при коммунистическом режиме, отчужденными от собственности, не имеющими "собственно собственнической" основы для своего независимого статуса, экономической и правовой самостоятельности. Это и стало предпосылкой не только бедственного положения многих людей, униженного положения перед чиновниками и сказочно обогатившимися ново-русскими богатеями, но и позорного для общества явления, когда чуть ли не центральным фокусом социальной и правовой жизни стала проблема "не получения" зарплаты и пенсий ( и  чуть ли не великим подвигом властей их "выплата в какие-то отдаленные  сроки").

И - еще один момент, в отношении кантовских воззрений о статусе гражданина, необходимости его возвышения в гражданском обществе.  Это - то  поистине великое значение,  которое придавал Кант при оценке положения человека в обществе человеческому достоинству. По его представлениям, нужно достигнуть такого положения , чтобы    правительство считало ".для самого себя полезным обращаться с человеком. . .  сообразно его достоинству"1.

Достоинство с этих позиций - это вообще категория мировоззренческого порядка. Кант пишет: "похоже природа больше рассчитывает на его /человека/ разумное самоуважение, нежели на его благополучие";  "кажется, - продолжает философ, - что природа  заботится не о том, чтобы человек хорошо жил, а о том, чтобы вследствие глубокого преобразования самого себя, благодаря своему поведению он стал достоин жизни и благополучия". И такая же мысль: главное, по Канту, не то, как стать счастливым, а то, - как "стать достойным счастья"2.

И вновь приходится  говорить о том, что философские представления о достоинстве человека и, стало быть, о  месте достоинства в статусе человека появились на свет с немалым опережением во времени. Только спустя более чем полтора столетия, после 1950-х годов в конституциях и других законах передовых демократических стран  запись о  достоинстве человека стала не  дежурной формулой, используемой при констатации критериев правонарушений (например, при защите чести, недопущения пыток и т. д.), а исходной нормативно-гуманистической основой  признания за человеком всей суммы неотъемлемых прав - основополагающей нормой в составе норм о правах и свободах человека. Пример тому -  Конституция Германии.

Попытки конструирования конституционного текста в такого рода направлении в России, увы,  опять-таки не увенчались успехом. Соответствующие положения, содержащиеся в первоначальных проектах, не сохранились в окончательном варианте: запись о достоинстве человека, как и в былые времена, оказалась соединенной с одним из правонарушений - недопустимостью пыток. Что впрочем - как это рассказывалось в начале книги - не стало препятствием для подобных отвратительных явлений на практике, когда реализовались кардинальные меры в борьбе с организованной преступностью.

7. "Первоначальный"   договор и договорные принципы в жизни людей. Теперь - третий пункт, характеризующих дозволительную природу права.

Понимание права как   права по своей природе дозволительного связано со значением договора в формировании демократического устройства общества.      Как показал  К.Д.Кавелин в Европе после средневековых раздоров и государственной раздробленности "гражданский и  политический  быт, сверху донизу, был построен на договорах, на системе взаимного уравновешения прав"1 А если принять во внимание сохранившиеся традиции древнеримской правовой культуры, то проясняется та благоприятная среда, которая предопределило довольно быстрое становление современных правовых систем, имеющих дозволительную направленность,  в демократических странах Европы.

Отсюда становится понятной идея первичности в государственно-правовой жизни договорных начал,             основательно проникшей в науку. В.С. Библер полагает, что "извечно и демократично только то современное общество, которое сохраняет в своих корнях демократическое право своих граждан заново, исходно, изначально порождать и договорно закреплять свои собственные правовые структуры"2.

С рассматриваемых позиций представляется важным обратить внимание на идею Канта о  "первоначальном договоре"  - понятии, близком к понятию "общественный договор", но все же  имеющим свой смысловой  оттенок.

Дело в том, что общественный договор как таковой в распространенной  локковско его трактовке   делает ударение  именно на общественном (а не на монархическом) понимании  государственной власти, на ее народной природе, на требованиях народного суверенитета. У Канта же ударение делается на другом - на том, что сообразуется с его взглядами на право, притом - на  объективное право, и более того - именно на праве людей дозволительной направленности.

 В этом отношении кантовские представления о первоначальном договоре соотносятся не с естественным состоянием, по-разному, кстати сказать, объясняемому Локком, Гоббсом и Спинозой, а с прирожденными правами людей. Причем - так, что прирожденное право имеет своей основой  свободу, которая  присуща каждому человеку в силу его принадлежности к человеческому роду.

Отсюда вытекает та принципиальная особенность правовых взглядов Канта, в соответствии с которыми именно первоначальный договор - это явление действительно первоначальное. Такое, которое сообщает  объективному праву, всей действующей юридической системе правовой характер - придает им качество достаточной правовой легитимности.

У Канта на этот счет есть достаточно жесткие выражения. Характеризуя первоначальный договор в качестве "всего лишь идеи  разума",  он вместе с тем подчеркивает, что этот договор "однако, имеет несомненную (практическую) реальность в том именно смысле, что он налагает на каждого законодателя обязанность издавать свои законы так, чтобы они могли исходить от объединенной воли целого народа", выраженной  в первоначальной договоре1.

Вряд ли с этой точки зрения можно признать  точными высказанные в философской литературе  соображения о том, что первоначальном договору Кант придавал моральное звучание. Э.Ю.Соловьев утверждает: "Индивиды, согласно Канту, вступают в договор не в качестве разумно-эгоистических, а в качестве моральных существ" 2. Смысл  общественного договора при таком подходе состоит в том, что "человек обладает достаточной внутренней силой для добровольного обуздания своих  "предпреступных" помыслов"1. Этическая  сторона договорного "самообязывания", конечно же, достойна внимания и она во многом согласуется с самой сутью философии Канта, главным образом . в глубоко духовной, трансцендентной ее стороны. Но всё же существо первоначального (именно - первоначального) договора состоит в том, что здесь и таким путем придается правовая легитимность и последовательная правовая направленность нормативным установлениям в области внешних отношений, претендующим на утверждение твердой правозаконности, вытекающей из современного права  - права человека.

С  рассматриваемых позиций следует признать справедливым мнение Э.Ю.Соловьева,  высказанное в  другой работе. Отмечая (увы, поначалу вновь с известным  креном в сторону морали), что "кантовский моральный индивид - это, если угодно, трансцендентальный конституционалист", автор затем обоснованно пишет: "Мы нимало не погрешим против основного смысла категорического императива, выразив его "стандартную формулу" следующим образом : "Поступай так, чтобы максима твоего поведения была совместима с первоначальным договором, обеспечивающим само политическое сообщество людей на началах правозаконности"2.

Насколько Кант придавал существенное политико-правовое значение первоначальному договору видно из его слов,  когда он утверждает, что без идеи первоначального договора "нельзя мыслить никакого права по управлению      народом" и что на идее первоначального договора "должно быть основано всякое правовое законодательство народа"1.

Изложенные соображения, думается, объясняют то обстоятельство, что в жизни, на практике при решении сложных, конфликтных проблем высшими юрисдикционными  учреждениями страны имеются необходимые основания для того, чтобы видеть в известных реалиях прошлого и настоящего значимые элементы первоначального договора, от признания которых зависит решение конфликтных ситуаций.

Например, в сложных зыбких, противоречивых обстоятельствах, которыми были отмечены события  реформируемой России в 1991-1993 гг., когда распался Советский Союз и шло жесткое противоборство между Президентом и Верховным Советом РСФСР, казалось бы, нет сколько-нибудь крепких юридических оснований для выхода из конфликтной ситуации. Конституция РСФСР была принята до распада Союза, и потому действовавший на ее основе Верховный Совет и принимаемые им законодательные документы не имели достаточной легитимности. Неустойчивым было и правовое положение президентской власти, сформированной на недавних по тому времени всенародных выборах, но всё же - также на основе нормативных положений составной части уже не существующего государства.

Но вот   в конце апреля 1993 г. состоялся референдум о доверии президентской политике реформ. И  его результаты, как вскоре стало ясным, приобрели более широкое правовое значение, чем просто одобрение определенного направления внутренней политики. Во всяком случае, открытое противоборство "двух властей" в начале октября 1993 г., кульминацией которого стали вооруженные столкновения у резиденции Верховного Совета и его штурм вооруженными силами - при всей противоправности совершаемых в этом случае акций, было встречено   с известной терпимостью большинством населения. И это, надо полагать, в значительной степени объясняется  как раз тем, что  референдум по своей сути представляет собой одну из общепринятых форм общественного (первоначального) договора, результаты которого дают  победителю известные  основания для действий в критических ситуациях с опорой на достигнутое  на референдуме по принципу большинства согласие населения.

Но если это верно, то тогда не это ли обстоятельство стало незримым фоном для того, чтобы спустя года для решения другого конституционного конфликта, связанного с действиями правящих кругов  Чечни по ее государственному обособлению, вновь, и теперь уже в крупных масштабах, в действие были приведены регулярные вооруженные силы и на территории России началась двухлетняя кровавая бойня. - Горький факт,  который  должен стать  поучительным уроком для всех, кто заранее не просчитывает возможные последствия   своих акций, относящихся к такому крупному социальному институту, как первоначальный договор во всех его разновидностях и проявлениях.

Идея первоначального договора такова по своему  правовому значению, что ее можно рассматривать в качестве основы конституционного развития страны.

Под рассматриваемым углом зрения такие  институты демократической организации общества, как свободные выборы по принципу большинства (выборы депутатов в высший представительный орган страны, выборы главы государства), а также всенародные  референдумы, могут быть признаны формами первоначального договора, имеющими независимо от характера их нормативного закрепления непосредственное конституционное значение на данном участке государственно-правовой жизни гражданского общества.

Еще больше оснований для такого утверждения в отношении всенародных референдумов, на которых решается вопрос о принятии Конституции (а также - поправок к ней, иных непосредственно конституционных проблем). Конституционные референдумы - правовой институт,  ближайшим образом соответствующий  идее первоначального договора.

В то же время по данному вопросу необходимы известные уточнения.

Как свидетельствует конституционная  практика ряда стран (Франции, России), референдум, на котором принимается проект конституционного документа и происходит разовая и непосредственная легитимация проекта всенародным голосованием, не может быть признан совершенным и безупречным  во всех отношениях механизмом, реализующим идею первоначального договора. И по соображениям профессионально-делового характера (непосредственное "всенародное принятие" сложного юридического документа не обеспечивает его необходимую отработанность),  и по соображениям юридической и нравственной корректности такого принятия (на референдуме в принципе невозможно дать дифференцированную оценку многообразным положениям проекта).

Оптимальным вариантом принятия конституционного документа в соответствии с идеей первоначального договора является такой его механизм, в ходе и результате которого происходит двойная  или даже тройная легитимация проекта всенародным голосованием. По такому варианту сначала проект документа вырабатывается высшим представительным учреждением страны, статус депутата которого обретен на основе свободных выборов, а затем - в качестве завершающей стадии происходит одобрение принятого законодателями документа. Кроме того, перед завершающей стадией целесообразно еще одно звено - промежуточный  референдум по нескольким (двум-трем) наиболее острым вопросам конституционного устройства общества. Отсутствие на практике такого, казалось бы чрезмерно усложненного порядка разработки и принятия конституционного документа снижает уровень его легитимной обоснованности, превращая референдум  в способ решения населением вопроса об  одобрении или неодобрении той или иной политики, а еще более - руководящего статуса лидера, с именем которого сопрягается документ, вынесенный на референдум.

Отсюда - если согласиться с приведенными соображениями - становятся понятными истоки тех юридических  огрехов и  неодобрительных оценок со стороны отдельных людей и специалистов, которые характерны для отношения к Конституции России, принятой на  референдуме 1993 г. Многое в этих огрехах  (а также и в отсутствии многоэтапных процедур принятия конституционного проекта) объясняется  сложностью политической ситуации в России того времени,  вытекающим в этой связи весьма вероятным предположением  о том, что соблюдение оптимальных процедур  в обстановке политического кризиса привело бы к появлению еще большего числа огрехов и минусов, а быть может, и вообще отодвинуло принятие демократической конституции на неопределенно долгую перспективу. Но как бы то ни было, существующие реалии, относящиеся к действующей российской Конституции, должны быть уроком, поводом к размышлениям с  перспективой на будущее, когда - будем верить - в  конституционном развитии России в полной мере реализуется весь политический, нравственный и юридический потенциал идеи первоначального договора.                           

                                                         4

                    ОТ ПРАВ  ЧЕЛОВЕКА  К  ПРАВУ ЧЕЛОВЕКА

         1. Многосложные  проблемы. Одна из фундаментальных задач нынешнего времени (особенно - для стран, освобождающихся из-под ига тоталитарных режимов) - это  перейти от славословий, а порой словоблудия по правам человека к реальному делу.

        Условия, пути и способы решения возникающих здесь проблем, направленных на превращение в жизненную реальность идей    о правах человека,   многообразны. Они сопряжены со степенью утверждения в обществе начал либеральной цивилизации, природой, характером и честностью политической власти, деятельностью  общественных правозащитных организаций, действительных подвижников правозащитного дела, со многими другими  факторами нашего сегодняшнего бытия..

Но быть может, среди этих различных условий, путей и способов тоже есть ключевое звено?

2. От субъективного права к объективному праву - праву человека. Да, и  здесь, при определении условий, путей и способов превращения правозащитных лозунгов и формул в реальность, есть центральный пункт. Он состоит в юридическом возвышении прав человека. В том,  чтобы идеи прав человека воплотить в действующем позитивном праве, и в обществе утвердилось,  стало незыблемым и основополагающим   п р а в о  человека.

Здесь вновь приходится говорить об азбучных положениях науки, рассмотренных в самом начале книги [1.2.1.] . Право человека в общераспространенном их понимании - это  субъективные права, т.е.  возможности конкретной личности, субъекта. Более того, и в античности, и даже в эпоху Просвещения они в принципе не имели юридического характера, выступали  в качестве некоего духовного начала, требований естественного права, имеющих преимущественно идеологическое, гражданственное, моральное значение.

Только с середины ХХ в. общественная значимость этой категории и необходимость ее реализации  стали настолько значительными, что права человека получают  общее признание, а отсюда шаг за шагом - и юридическое значение. Они в полномасштабном виде закрепляются в международных документах, конституциях, других внутригосударственных  законах. А затем - уже ближе к  нынешнему времени -  постепенно начинают обретать и прямое  юридическое действие.

Последнее из указанных обстоятельств не только имеет существенное практическое значение, связанное с фактической реализацией прав и свобод человека, но и представляет собой крупный шаг в их юридическом  возвышении, -  к тому, чтобы начался процесс преобразования материи права, его перенастройка из "права  власти" или "права государства" в "право человека". Такое преобразование обусловлено с юридической стороны тем, что прямое юридическое действие прав человека означает их непосредственное признание правосудными учреждениями - судом, и значит - вступление в "работу" других звеньев юридической  системы, когда  постепенно, звено за звеном начинает "работать" объективное право в целом, весь комплекс его средств и механизмов.

Право человека, таким образом, в качестве своей основы и сути включает субъективные права человека, которые как бы распространяют на объективное право  свою духовную силу и  которые  со своей  стороны сами   выступают уже в лоне и под эгидой объективного права. И потому - они, субъективные права человека,  не только становятся критерием, своего рода камертоном построения и настройки всего содержания юридической системы, всех ее подразделений (в том числе и тех, которые направлены  на обеспечение порядка и организованности в общественной жизни), но также - что не менее существенно - становятся юридическими субъективными правами и, стало быть, оснащенными  юридическими средствами и механизмами по их реализации.

Этот процесс юридического возвышения прав человека, когда они наращивают "юридическую плоть" и все более выступают в качестве субъективных юридических прав, только начался в мире. Даже в передовых демократически  развитых странах   (таких, как Германия) сделаны в этом направлении только первые шаги, о которых ранее уже упоминалось.

В целом такого рода перенастройка юридической системы, осуществимая во всем своем объеме при успешном претворении в жизнь идеалов либеральной цивилизации, по конечным итогам  будет означать качественный переворот в мире правовых явлений, когда реально, фактически, и  притом - во вполне развернувшемся  виде,  и войдет в жизнь людей неведомый ранее юридический феномен - право человека, о котором двести лет тому назад  прозорливо сказал Кант и котором по сути дела говорят передовые правоведы (такие, как И.А. Покровский).

Хотя процесс становления права человека, по всем данным, окажется сложным и долгим, уже сейчас различимы основные вехи этого процесса. По-видимому, наиболее крупными, поворотными среди них окажутся следующие три. Это:

В о - п е р в ы х, такое построение позитивного права, когда путем целенаправленного законодательства категории субъективных прав человека будет подчинен весь основной нормативный материал национальной правовой системы (именно такой курс - судя по фактическим данным - взят в демократически передовых странах, в конституциях которых заглавное, определяющее место занимают нормативные положения об основных правах человека; в Конституции России аналогичное положение - пусть  пока на формальном уровне - записано в ст.18);

В о - в т о р ы х,  создание независимой системы правосудия, способной и настроенной  на то, чтобы противостоять любым акциям учреждений исполнительной и законодательной власти, не согласующимся с конституцией, основными правами  и свободами человека;

В    т р е т ь и х, фактическое, немедленное и резкое реагирование судебной системы (реагирование, при отсутствии иных оснований, - по своей инициативе), а вслед за ней - всего государства на все случаи, когда - пусть и  в юридической форме - происходят на деле нарушения основных прав человека.

3. Всеобщее правовое общество. Право человека - это право гражданского общества.  И  вот что примечательно. Рассматривая формирование последнего как "величайшую проблему для человеческого рода", Кант определял его как всеобщее правовое гражданское общество1. Но что значит "всеобщее"?

Прежде всего, понятно - то, что правовые  и гражданские начала в таком обществе должны  распространяться на все основные стороны его жизни (и иметь в этом отношении "тотальное", стало быть, всеобщее значение). Но дело не только в этом.

Характеризуя развитие человечества "во всемирно-гражданском плане", Кант связывал создание и существование совершенного гражданского устройства данного общества с состоянием международных дел, с утверждением законосообразного порядка и во внешних связях между государствами2. Именно - законосообразного! То  есть - в принципе такого же, какой должен господствовать и внутри общества3.

 Насколько эта сторона гражданского устройства представлялась существенной для Канта, видно хотя бы из того, что  именно в плоскости международных дел он освещал  важнейшие достоинства права. Рассматривая под этим углом зрения проблемы мира (основная работа по этой  проблеме - "К вечному миру" 1795 г.), Кант говорит "об уважении  к понятию права, которое одно только могло бы утвердить навечно мир"4.

Вместе с тем здесь, на мой взгляд,  может быть отмечена и другая  сторона проблемы. Реализация идеалов права, и, возможно, прежде всего - тех, которые относятся к  субъективным правам человека,  должна, не только получать фактическую жизнь через механизмы  объективного права данного государства, но и, по всем данным,  иметь опору в мировом сообществе. - в международном праве, в самом законосообразном порядке внешних связей государств, а главное - в общем состоянии и в "настроенности" права, характерном для мирового сообщества.

Каковы доводы, обосновывающие это положение? Два основных соображения должны быть приняты здесь во внимание.

Первое из них заключается в том, что право - это универсальный институт в  жизни людей на нашей планете. И потому в обстановке ХХ - начала ХХ1 века, сблизивших через поразительную по эффективности систему коммуникаций людей всех стран и континентов, есть основания утверждать  о существовании в мире общего правового состояния, своего рода уровня права, планки и порога правосознания, задаваемых общепризнанными правовыми  ценностями, правовой культурой наиболее развитых, продвинутых по путям прогресса стран. Вполне понятно поэтому, что в странах, особенно - тех, которые только вступили на путь формирования права современного гражданского общества, опорными точками для такого правового развития должны стать не только внутренние, существующие в данном обществе условия и импульсы, но и та планка правовых ценностей, которая характерна для человеческого сообщества в целом.

А в этой связи - и второе соображение. Существо его в том, что и в современном гражданском обществе стран, уже во многом освоивших ценности либеральных цивилизаций, политическая государственная власть остается потенциально наиболее мощной социальной силой. И по этой причине  даже в передовых по демократическому развитию странах рецидивы насилия нет-нет, да и прорываются в реальном бытии, в политической практике. И порой, увы,  так, что возвышенные идеалы прав человека (права человека) грубо, вооруженной силой попираются.

Тем более такое положение вещей, характеризующее непростую конкуренцию  насилия и права, присуще странам, стремящимся в ускоренных темпах достигнуть современной стадии обещецивилизационного  развития. - Таким странам, как современная Россия, где либеральные по замыслу  реформы реализуются  в обстановке нетерпения  в ускоренных темпах через институты государственной власти и где в результате этого, а также в результате   былой силовой идеологии декларируемые правовые формы и принципы остаются неустойчивыми, зыбкими, податливыми перед силовым давлением. Позор России - кровавая бойня в Чечне в1994-1996 гг., отмеченная (официально не осужденными и даже официально не зафиксированными) грубыми массовыми нарушениями прав человека, обнажила реальное существо  российской юридической системы, сохранившей глубокие следы коммунистической правовой идеологии с ее доминантой - возможностью вооруженного насилия при решении внутригосударственных проблем.

В такой обстановке сама жизнь выдвигает необходимость (согласующуюся с кантовской идеей всеобщего характера гражданского общества) формирования на уровне мирового сообщества  институтов, обладающих надлежащий компетенцией и достаточными императивными возможностями для  инициирования и поддержания в странах, вставших на путь современного правового развития, правовых форм, ориентированных на утверждение в реальной жизни передовых правовых ценностей, идеалов прав человека (права человека).

Речь в данном случае не идет об утопических, сомнительных  проектах создания некоего "всемирного правительства" или системы межгосударственных законов, равных по силе законам внутригосударственным (Кант - автор этой идеи - указывал и на великие опасности при ее реализации).

Реальное значение при решении возникающих здесь многосложных вопросов имела бы проработка таких вариантов решения рассматриваемой проблемы, в соответствии с которыми получили бы развитие и совершенствование  система Международных судов, призванных защищать права человека, упрочение и углубление их компетенции, императивной силы их   решений.

Предложения по данному  кругу вопросов С.А.Ковалева  - истинного и верного подвижника в реальном утверждении идеалов и ценностей права - должны привлечь внимание отечественной и мировой демократической общественности. Их смысл - не только в том, что в конце концов должен быть найден выход из ситуаций, когда массированная пропаганда и официальная риторика, лукавые и лживые "правозащитные" акции власти создают непробиваемую иллюзию благополучия при тревожном, а подчас и прямо ужасающем фактическом состоянии дел по правам человека. Их смысл - также и в том, чтобы не утратить веру, не сойти с курса, постигать на деле право, двигаться к торжеству, верховенству права в нашей жизни.

                                              Глава   шестая

                ПРАВО   В   СУДЬБЕ   ЛЮДЕЙ

                                                              1

                                            ПРАВО   КАК  ЦЕЛЬ

                                                              

1. Выводы, столь существенные в современную эпоху.  Здесь, в завершающей главе книги,   обратимся к положениям философа, идеи которого (вместе с философскими положениями И.А. Покровского) определяют философское кредо данной  работы,  - к идеям о праве Канта.                            

По утверждению  Канта право в мироздании, в существовании, в бытии и  развитии человечества представляет собой  цель общества, находящегося в гражданском состоянии1.

Кант утверждает нечто большее. Под углом зрения обосновываемых им  мировоззренческих позиций, гражданское устройство, воплощающее право, которое "само по себе есть цель", составляет, "безусловный и первейший долг во всех вообще внешних отношениях между людьми"2. В другом месте  философ говорит о  том, что право выступает для людей в качестве их "долга и надежды"3, а само оно, право, - это "высший принцип, из которого должны исходить все максимы, касающиеся общества"4 и что оно, право, призвано получить в обществе "верховную власть"5. Наконец, по  словам Канта,  право в том виде, в каком его представляет  философ (подробнее об этом разговор - дальше), - это самое святое, что есть у Бога на земле6.

Что дает основание для подобной высокой оценки права?

Конечно, прежде всего - тот смысл права, который вытекает из его характеристики как объективированного бытия разума (чистого права) и его особенностей как права человека.

Представляется весьма существенным в этой связи принять во внимание и другой момент. По мысли   Канта право  как " цель, которая  . . . сама по себе   есть долг", представляет собой  "высшее формальное   условие ( conditio  sine qua non) всякого другого внешнего долга"1.

Но если право - это "высшее формальное условие" всякого другого внешнего долга в области  внешних отношений, то это означает:

В о - п е рв ы х,   что ничего другого от гражданского общества в целом не требуется. Все "другое", прежде всего - достижение личного счастья, благополучие человека и т.д. - это уже дело, главным образом,   самого человека, его активности, творчества. Конечно, общество призвано создать для людей известные предпосылки, условия, устранить существующие и возможные  препятствия, стоять на страже общечеловеческих ценностей, оказывать людям при необходимости определенное гуманитарное содействие. Но после того, как определены (на основе всеобщего правового закона)  и сохраняются границы свободы, главное,  от чего зависит достижение счастья, других личных целей человека, - это его активность, напряженная творческая работа, ответственность за дело, его успех;

и,  в о - в т о р ы х, в условиях, когда в  соответствии с требованиями гражданского общества каждому  определяется "свое" и  это "свое" ограждается от посягательств каждого другого, человек становится обладателем прочной и твердой опоры для своей активности, творчества, самостоятельной деятельности. Это "свое" при  надлежащем правовом развитии, когда складывается право человека (право людей), получает на основе публичных принудительных законов реальное бытие в виде защищаемых государственной властью субъективных прав, реализуемых при необходимости государственной властью.

Весьма точен в своих определениях Т.И. Ойзерман, когда пишет: "таким образом, достижение гражданского, управляемого правовыми законами общества, в котором каждый гражданин свободен в границах, определяемой свободой его сограждан, составляет высшую задачу человечества, решение которой создает основу для развития всех присущих  человеческой  природе творческих задатков"1.

К сказанному можно добавить и такой еще штрих, который в данной работе представляется  возможным только обозначить. Вступление человечества в Х1Х в. в эпоху либеральных цивилизаций, ознаменовав гигантский шаг человечества вперед и породив великие романтические надежды, уже в следующем, ХХ веке, особенно - в середине и к концу его, обернулось нарастающими разочарованиями. Эти разочарования в немалой степени затронули институты политической демократии, парламентаризма, системы свободных выборов, при помощи  которых (а чаще - под прикрытием которых) в ряде стран устанавливались диктаторские, тиранические режимы власти, поддерживались  авторитарные политические структуры. И в такой обстановке разочарований, порожденных, на мой взгляд, неукротимостью и коварством власти, все более и более крепнет убежденность о великом предназначении права и в политической сфере - в том, что, возможно, именно праву человека (праву людей) и соответствующему ему правовому гражданскому устроению суждено стать достойным продолжением современной политической системы, вбирающим из нее все положительное на последовательно правовой основе. Словом, с какой стороны к проблемы  не подходи, логика мысли, основанная на   идеях Канта возвращает нас к его положению о праве как цели.

В данном месте есть основание еще раз  обратиться к кантовскому пониманию "формы", которое во многом предопределяет  сами подходы к рассмотрению ценности права. Приведу - как и ранее - суждения на этот  счет М. Мамардашвили. "Значит, - пишет автор, - для Канта проблема не в том, чтобы хорошо устроить жизнь, - должна быть форма, такая (внимание! - С.А.), чтобы не содержала в себе оснований зла  и несчастья."1.

Таким образом, право для людей, их жизни и судьбы, выступает и как основа возвышения личности, и как опора активности, творчества человека, и как его убежище от зла и несправедливости  - гарантия свободы и ограждение от бед. Другой, равноценной и равновеликой по значимости для человека цели, к которой во имя  человека, его благополучия и счастья, могло бы стремиться общество, просто нет.

2. Доводы "от противного". Только что высказанные  соображения о праве как цели  общества могут быть дополнены  и доводами  "от противного". Здесь весьма показательны фактические данные и вытекающие из них  очевидные предположениями о том, что происходит с человечеством, с людьми, когда точно не определяются и не сохраняются границы свободы. И когда сообразно такой бреши в организации жизни людей в суровых условиях земной жизни каждому достаточно строго не определяется  или вовсе не определяется  "свое" и это "свое"  не ограждается от посягательств каждого другого, что влечет за собой крайне негативные последствия в любых социальных условиях и на всех уровнях человеческой жизнедеятельности.

Такие негативные последствия весьма  очевидны на бытовом, житейском уровне и  в сфере обычных процессов жизнедеятельности. Это - отсутствие при недостаточном или ущербном праве  должного порядка в общественной жизни, ее дезорганизация, а порой и крайние ее проявления - анархия, вольница, война всех против всех, в известных областях - и негативные последствия  совсем иного рода: утрата активности, бездеятельность, иждивенчество. Последствия - особо острые, болезненные, разрушительные в   обстановке, когда отсутствуют  или не обрели должной силы другие факторы, порождающие стимулы к активной деятельности, бремя и ответственность, - такие, как частная собственность в производстве, требования  конкурентной рыночной экономики.

 Очевидны негативные последствия при отсутствии или недостатках права также и в политической области. Исторический опыт свидетельствует, что  везде и всегда режимы диктатуры и тирании  торжествовали в условиях неразвитых или ущербных юридических систем. Или - что не менее пагубно - в условиях, когда сохраняется неадекватное право, что, кстати сказать, во всем букете указанных правовых негативов  и случилось в России в конце ХХ в., в тяжкие годы российских  реформ.

Но, думается, по рассматриваемому вопросу можно высказать предположение, пусть и с известными интонациями гиперболы,  более тяжкого свойства.

Кант с симпатией цитировал  известное изречение древнеримского права - "Fiat  iustitia,  periat mundus"  (Да свершится правосудие, пусть даже погибнет мир). 

Иногда этой формуле придается сугубо нравственно-назидательный смысл. Между  тем она  имеет прямое логически-содержательное значение (его придерживался Кант1). Ибо есть нечто более страшное и трагическое, нежели "просто гибель" мира. Это - как можно  предположить -  мир без права, где  не свершается и не торжествует правосудие, - общество, которое тоже в крайних вариантах бесправия обречено на гибель, но гибель в ничем не оправданных и нескончаемых страданиях и мучениях людей, вызванных хаосом произвола и вседозволенности.

Вот и выходит, что альтернативой праву в человеческом обществе в крайних вариантах такого предположения являются самые негативные последствия, быть может,  гибель человеческого общества, брошенного в бездну  бесправия, а отсюда -  страданий и  мучений, вакханалии   произвола и насилия. Общество без права - общество, не только утратившее важнейшие опорные  пункты и смысл своего существования, но и вставшее на путь самоуничтожения. Не случайно Кант говорил о том, что  "наибольшая и наисильнейшая беда коренится скорее в бесправии людей, чем в их несчастии"2.

                                                         

                                                            2

                                                    ОЦЕНКИ

        1. Общепринятые формулы и оценка самого высокого смыслового  значения. В настоящее  время прочно вошли в обиход, и на научном и на публицистическом уровнях, такие формулы, относящиеся к современному развитому гражданскому обществу, как "верховенство права"  или "правление права". Формулы, в которых  и содержится  лестная для приверженцев права  оценка этого института.

              И  все же наиболее яркое и точное, на мой взгляд, определение ценности  права  выражено в   кантовском  положении о том, что право человека  является самым святым из всего того, что есть у Бога на земле.

Вовсе не случайно в сочинениях Канта, затрагивающих вопросы права, неизменно присутствует слово "святое". Оно уже прозвучало в лекциях 1780-1782 гг., прочитанных в Кенигсбергском университете. "Наш долг, - говорил Кант, - состоит в том, чтобы глубоко уважать право других и как святыню чтить его"1. В последующих своих работах философ в ряде случаев использует указанное определение также   в отношении субъективных прав - прав отдельных личностей, общностей и даже всего человечества (Кант утверждает, например, что отказ от просвещения "тем более для последующих поколений, означает нарушение и попрание священных прав человечества"). Вместе с тем такую возвышенную    характеристику Кант со временем все более распространяет на всю правовую материю,  на объективное право.

Это относится и к обобщающему положению о том, что "право человека должно считаться священным"2. А главное -  к тому приведенному выше положению, которое представляет собой оценку наиболее высокого смыслового значения,  - к положению о праве как самом  святом из того,  что есть у Бога на земле3.

2. Почему "у Бога" и почему "самое святое"? Сначала два замечания предварительного порядка.

П е р в о е. Кант с его отношениям к  религиозным догматам (например, к догматам о "рае", к обыкновениям "падать ниц" при совершении религиозных ритуалов1)  не придает приведенным выражениям и  словесным символам ортодоксально-религиозный смысл. Более того, на мой взгляд, связывая с правом внутренний духовный трансцендентальный мир человека, характеризуемый сообразно принятой лексике через категории "бессмертное", "Бог", Кант таким путем снимал с последних из указанных категорий налет ортодоксально-религиозных представлений. Как уже отмечалось в современной философской литературе, тема Бога появилась  у позднего  Канта как "тема согласованности множества частных и разнообразных, разнородных законов; согласованности, которая может быть приписана лишь воспроизводству некоторой производящей основы всех этих законов"2. В таких позиций, возможно, есть основания утверждать и о том, что ссылка на Бога при характеристике ценности права позволяет придать человеку как разумному существу и  праву  человека значения своего рода "представителя" или носителя ценностей  "производящей основы" духовного мира людей  в области внешних, практических отношений.

И - второе предварительное замечание. Весьма примечательно , что в приведенном выше положений Кант столь возвышенно оценивает право в сопоставлении со "священностью"  власти, правителя. Он утверждает, что есть известный резон в суждениях, в соответствии с которыми "правитель - наместник Бога". Почему? Да потому, что такого рода, казалось бы, славословные суждения должны вызывать  "в его душе смирение", так как - внимание! -  вообще-то  он, правитель,  " взял на себя миссию слишком тяжелую для одного человека, а именно взялся блюсти право людей (самое святое, что есть у Бога на земле) и ему постоянно следует опасаться чем-либо задеть эту зеницу  господа"1.

В какой-то мере такое терминологическое обозначение ценности права, отражая особенности общепринятой лексики конца ХУШ в., имеет в кантовских суждениях сугубо светское, мирское значение. Оно в под этим углом зрения призвано  выразить отношение к праву  - стать определяющей категорией, ключевым звеном  правосознания людей в гражданском обществе. Ведь по сложившемуся с конца позднего средневековья (и до наших дней) словоупотреблению нет другого словесного символа, другого терминологического обозначения, кроме  слова "святое", которое бы выражало высшее, самое высокое отношение к тому или иному предмету. Отношение - предельно уважительное, почтительное, не допускающее никаких исключений. (Показательно, что в России даже в первые годы после октябрьского переворота, когда открыто провозглашался и проводился в жизнь откровенно атеистический режим диктатуры пролетариата,  Ленин говорил о том, что нужно "свято" соблюдать законы и предписания "советской власти").

Главное же, что предопределило столь возвышенное отношение Канта к праву, - это  сама суть философских воззрений Канта, его философских идей о праве. Идей, посвященных не только праву как звену "замысла" природы, в частности, тому, что относится к  глубинным, природным корням права, той "путеводной нити природы", которая  "таинственным образом связана с мудростью"2. Решающее значение и в  данном отношении имеют философские представления Канта о внутреннем духовном мире человека, находящегося "по ту сторону" представлений о  природе, когда - кстати будет замечено - он  в связи с характеристикой прирожденных, необходимо принадлежащих человеку и неотчуждаемых прав  Кант говорит о том, что здесь человек выступает "гражданином сверхчувственного мира"3. Именно в таком ключе Кант пишет о том,  что  "человечество в нашем лице должно быть для нас самым святым, так как человек есть субъект морального закона, стало быть, субъект того, что само по себе свято"1.

А теперь в краткой, наиболее сжатой  характеристике суть проблемы - ответ на поставленные вопросы, относящиеся к кантовскому положению, - почему "у Бога" и почему "самое святое"?

Потому, отвечу в  предельной кратком виде, что  человек, суверенная личность - существа, наделенного  разумом, - это самое великое, самое "божественное" на  земле, выражение или воплощение на земле  самого "Бога" (хотя у  человека немало и того, что имеет и "бесовской", темный характер - из мира зла и дурного). Такое божественное, по нашим конфессионным доминантам - христианское понимание личности как раз надо полагать, и было обосновано Н.А. Бердяевым1 - одним из крупных философских умов последнего столетия.  И вот само-то положение человека разумного существа, человека как личности может быть "дано" - закреплено и охраняемо - только правом,  правом  человека.

И тут в обоснование приведенного положения представляется важным обратиться к одной из определяющих особенностей права  человека, вытекающей из идей  другого мыслителя, взятых за основу  в  этой книге,      И.А.  Покровского. Именно потому, что человеческие права, лежащие в основе права современного гражданского общества, раскрываются  как право на индивидуальность каждой  человеческой личности, то надо отдавать отчет в том, что "на земле" нет иных социальных институтов и  средств - кроме объективного права -  которые были бы способы реализовать, претворить на деле эту наиболее высокую гуманитарную цель сообщества разумных и потому свободных существ - людей, - цель, состоящую в возвышении личности, реализации ее индивидуальности. А это и предполагает, что именно право как объективированное бытие разума   - именно под только указанным углом зрения - приобретает качество основного звена решения жизненных проблем людей. И оно в данном отношении не может не быть самым святым из того, что есть у Бога на земле.

3. Трансцендентная  сторона вопроса. При рассмотрении права как  самого святого, что есть у Бога на земле есть и  такая  сторона вопроса, которая требует дополнительных характеристик. Это - понимание ценности права с точки категорий, находящихся "по ту сторону" представлений о  природе, выраженных в духовном мире человека, - трансцендентальных идей чистого разума:   свободы, бессмертия, Бога. То есть того внутреннего духовного мира человека, в которой господствуют идеалы и высшие начала морали, начала добра и совести, светлые начала разума, формируется нравственная личность и "в своей трансцендентальности, человек выступает как разумное, разумно действующее, нравственное, свободное существо"2

При всей (к счастью, оправданной) сложности такого подхода к действительности, трудностях его восприятия традиционным  мышлением, надо отдавать ясный отчет в том, что  без учета глубоких духовных основ нашей жизни, находящихся "по ту сторону" представлений о  природе, идеи свободы личности, ее прирожденных неотъемлемых прав, личной ответственности и личной вине лишается каких-либо оснований. И значит - отпадает возможность самой постановки вопроса как объективированном бытии разума и тем более - о праве человека - праве в высоком духовном человеческом значении, способной возвысится над  властью, стать целью и под углом зрения    высоких духовных, нравственных начал.

 Именно здесь   проявляется и значимость высоких моральных  начал и ценностей   для реализации жизненных целей. Недаром еще в лекциях 1780-1782 гг.  Кант сказал: "Конечное назначение человеческого рода состоит в наивысшем моральном совершенстве, которое достигается при помощи свободы человека, благодаря чему человек приобретает способность к высшему  счастью"3.

Вместе с тем  здесь, наряду с  допустимой, думается, гипотезой о возможно, трансцендентных, сверхчувственных корнях самого феномена права, требуется  известный разворот аргументации, перевод ее в иную плоскость, к учету того факта, что позитивное право охватывает внешние практические отношения, область прозаических, грубых, эгоистических интересов и страстей. Но эти фактические,  суровые и жесткие, особенности сферы внешних, практических отношений людей, не только не устраняют, но как раз предопределяют то обстоятельство, что именно право является - как это ни парадоксально - образованием, наиболее близким к духовному миру человека, адекватным, совместимым с ним.

Ибо именно право  в земной, прозаической жизни призвано быть носителем чистого разума, выступать в качестве права человека. И поэтому именно право должно быть (при реализации заложенных в нем потенций) не только прочной и твердой опорой для  активности, творчества, самостоятельной деятельности людей на "земле", в сфере  внешних отношений, но и  "сделать" человека центром людского сообщества - личностью, и в этой связи  о п о р о й (именно - опорой, не более, но и не менее того)   для утверждения в во взаимоотношениях между людьми высоких духовных, моральных начал, идеалов, ценностей.

В сфере внешних, практических отношений иной, сравнимой по социальной силе, энергетике и органике, опоры для утверждения и реализации духовных, моральных ценностей человека среди социальных образований не существует. Именно  отсюда  раскрывается его, права,  уникальное значение, состоящее в том, что при помощи права оказывается возможным распространять высокие проявления разума, трансцендентальные ценности -  духовные        моральные  начала, идеалы на область внешних, практических отношений. То есть - создавать условия, быть стартовым пунктом, опорой для того, чтобы "возвращать" их людям в сфере отношений, наполненных антагонизмами, конфликтами, страстями, суровыми и трудными буднями. При этом - возвращать эти человеческие ценности не в виде одного лишь "милосердия", "блаженной любви", "сострадания",  других  категорий патерналистского сознания и традиционных порядков, а в виде свободы человека, выраженной в субъективных правах и охраняемой   законом.

При этом   следует учесть обстоятельство, на которое обратил  внимание М.Мамардашвили."Декарт и Кант (а также некоторые философы ХХ века, например Шпенглер), - говорит он, - понимали идеальное, идеал не как нечто существующее в оценочном отношении человека, а как реальное явление, событие ".И отсюда - "проблема  ценностей  у Канта - это не проблема веры человека в идеалы, высшие ценности. Речь у него идет о другом - об участии человека с его усилием в реальной жизни, отличной от нашей, в реальной жизни некоторых онтологических абстракций порядка или так называемых высших, или совершенных объектов"1

И здесь вновь следует сказать о "перекличке" идей Канта и                 И.А. Покровского. Приведу в этой связи, ранее уже упомянутую, такую мысль русского правоведа: "Борьбе личности за свои права является . . . борьбой за свободное целеполагание, за нравственную свободу. Человек хочет свободно искать Бога и его правды, ибо только свободно признанный Бог есть Бог; принудительно навязанный может  только идол"2. Одна лишь авторская корректива к сказанному - человек как существо разумное и моральное и есть выражение  Бога на земле (или  "носителя", или  "представителя" Его сущности - дело не в словах, а самой сути того великого и человеческого, о которой идет речь).

4. Право в его соотношении с моралью. Категория "правовой долг". Путь понимания в общественном мнении и в науке взаимоотношений между правом и моралью оказался в представлениях людей довольно сложным, порой - причудливым с переносом центра тяжести то на одну, то на другую категорию и даже с действительными или кажущимися "поворотами назад".

С давних пор в общественном и индивидуальном сознании людей утвердилось представление о приоритете морали над правовыми критериями поведения . Идеалы добра, взаимопомощи, а также моральные ценности и нормы (равного  общественного бремени, родительской любви, уважения к старшим и др.) почитались как нечто более высокое и значимое, чем формальные установления закона, судебные решения,  легистские рассуждения и требования неукоснительного соблюдения "буквы". Довольно часто право под таким    углом зрения рассматривалось и нередко рассматривается сейчас  в качестве всего лишь известного "минимума морали".

Подобные представления  обрели глубокие корни в России. Определяющую роль здесь сыграли не только устойчивость общинного сознания и общинного, соборного  образа жизни, но и постулаты той ветви восточно христианской  культуры, которая в византийском обличье утвердилась на российской земле в виде православия. Особенно - позднего православия, слившегося с идеологией имперской державности. И хотя в самом наименовании этой культуры, казалось бы, присутствует  "право" ("православие"),  такого рода "право" понималось  и в немалой   степени понимается ныне в качестве приоритета и абсолютной значимости религиозных канонов, церковных законоположений, а в житейских  делах - приоритета совести и веры.

Время  глобального сдвига в истории человечества - время перехода от традиционных к либеральным цивилизациям - потребовало переосмысления утвердившихся представлений о соотношении права и морали, такого переосмысления, которое  отвечало бы объективно назревшим и объективно происходящим процессам возвышения права в жизни общества, в жизни людей.

И здесь, как и по ряду других проблем, родоначальником  правовой концепции, отвечающей требованиям либеральных цивилизации,  стал Кант с его науковедческой ориентацией, направленной на придание учению о праве самостоятельного, "суверенного" статуса, на "высвобождение" идей о праве из-под эгиды господствующей в то время философской традиции, из  общих этических воззрений.

Выражением такого поворота в научных воззрениях на соотношение права и морали  стала идея  строгого   права, представляющая собой одну из сторон другой, более общей методологической категории, ранее уже освещенной, - чистого права.

Кант, характеризуя взаимосвязь права и принуждения, пишет: "Как вообще право имеет своим объектом внешнюю сторону поступков, так и строгое право, т.е. такое, к которому не примешивается ничего этического, не требует никаких определяющих оснований, кроме внешних; тогда оно чисто и не смешано ни с какими нравственными представлениями"1.

 "Очищение" права от всего, что к нему примешивается, - и со стороны фактических отношений, и со стороны этики, нравственных представлений - позволяет увидеть право в его собственной плоти, со всеми его собственными особенностями. И именно   потому понятие строгого права  стало одним из важных выводов, характеризующих итог развития идей Канта по данному  кругу проблем, -  формирование высокозначимого самостоятельного учения о праве, и отсюда  выступает в качестве  смыслового  центра его правовой концепции, предопределяющего с философской стороны все другие  его черты. Оно же, понятие строгого права, является исходным пунктом для понимания ряда новых сторон соотношения права  и морали.

Одна из таких сторон - парадоксальные грани соотношения права и морали .В общественной мысли последних десятилетий такое направление в развитии науки, исходным пунктом  которого стало представление о  строгом праве, нашло выражение в ряде идей, обосновываемых в философской и юридической литературе. В том числе - о том,  что  мораль и право занимают самостоятельное и равновеликое положение в составе социальных механизмов, опосредствующих общественные отношения И  более того,  - о том, что правовые начала играют в ряде случаев передовую роль, нередко в большей степени соответствуют требованиям общественного прогресса1.

В рассматриваемом контексте в философской литературе был выдвинут перспективный в научном отношении взгляд о взаимодополнительности права и морали (примечательно при этом, что  истоки философского обоснования такого взгляда  и были найдены  именно  у  Канта)2.

Надо полагать, однако, что в нашей науке глубина подхода Канта к проблеме соотношения права и морали, построенного на выделении строгого права, еще не получила должной оценки. Этот подход позволяет  не только вывести право (в регулятивной плоскости) на один уровень с моралью, но и - и это главное! - придать морали такое качество, которое на первый взгляд снова  возвышает мораль над правом и даже  будто бы возвращает нас "назад", но которое, в действительности, - и притом как это ни парадоксально именно через моральные идеалы и ценности  -  качественно возвышает право, сообщает ему значение  священной категории - цели  в жизни человеческого сообщества - самого святого из того, что есть у Бога на земле.

Здесь нужно учесть, что функции морали как регулятора  (как и функции права-регулятора) ограничены ее регулятивным назначением. Для морали они сводятся к функциям критерия, на основе которого определяется оценка событий и поступков под углом  зрения таких категорий, как - правильно-неправильно, правда - неправда, хорошее - плохое, доброе - недоброе.

Но мораль - не только регулятор; он одновременно выступает в качестве идеалов и ценностей. А это уже не только категории высокого, трансцендентного духовного мира, законы его духовной свободы, но и в этой связи - принципы, призванные придавать надлежащий духовный ранг, духовный статус тем или иным явлениям в области внешних отношений, внешней свободы, и прежде всего -  придавать  им качество "священного" явления. Отсюда и следует, что "священность" права во многом раскрывается через мораль - мораль, которая утверждается в гражданском обществе и через свои высшие идеалы, ценности возвышает право. Обратим внимание - не заменяет право, не становится более  высоким и более значимым, чем право, критерием  при оценке поведения людей, а напротив, действуя как духовный фактор, возвышает объективное право, придает ему  не только   регулятивную, но и  самую  высокую духовную значимость.

 И такой эффект достигается, как мы увидим,  не только путем настойчивых деклараций, использования соответствующих определений, эпитетов, но и путем выработки особых категорий, выражающих моральную оценку права.

Эта категория  -  правовой долг. Приведу сначала  выдержку из сочинения Канта  "К вечному миру", а затем в ходе разбора  суждений философа попытаюсь обосновать  мысль о том, что именно через категорию "правовой долг" реализуется высшая моральная оценка права.

Вот что пишет Кант: "И любовь к человеку, и уважение к  праву  людей есть долг; первое, однако, только обусловленный, второе же напротив - безусловный, абсолютно повелевающий долг; и тот, кто захочет отдаться  приятному чувству благосклонности, должен вначале полностью убедиться, что он не нарушил этого долга". И вслед за тем: "Политика легко соглашается с моралью в первом смысле (с этикой), когда речь идет о том, чтобы подчинить право людей произволу их правителей, но с моралью во втором значении (как учением о праве), перед которой ей следовало бы преклонить колени, она находит целесообразным не входить в соглашение, предпочитая оспаривать всю ее реальность и  всякий долг истолковывать лишь как благоволение". И здесь, замечает Кант дает о себе знать "коварство боящейся света политики"1.

Необходимо сразу же заметить, что, по Канту, уважение к праву для людей не просто долг, а долг - безусловный, абсолютно повелевающий. Более того, Кант  противопоставляет его долгу "любить человека" - одному из центральных постулатов христианской религии, рассматривает его в качестве лишь "обусловленного долга", словом, возвышает долг людей в плоскости права (в другом месте он прямо называет его "правовым долгом"2) даже над  важнейшим религиозным началом, относящимся к самой сути христианства.

Почему же именно правовой долг имеет,  как полагает Кант,  безусловный, абсолютно повелевающий характер? Тем более - в условиях, когда происходит разъединении морили и права3.

И вот здесь обретает глубокий смысл  то обстоятельство, что конструирование понятия "правовой долг" оказывается возможным и оправданным только в   гражданском обществе - том обществе, где в силу природы и логики его экономической, политической и духовной  жизни   право,  раскрывая смысл либеральной цивилизации, становится целью  общественной жизни. В том обществе, в котором право возвышается над властью (политикой), ставит в  центр общественной жизни человека, его достоинство, высший статус и неотъемлемые права. И  именно тогда  в сфере  морали право  и реализуется в долге, имеющем безусловный, абсолютно повелевающий характер.

Выходит, мораль, выраженная в правовом долге, есть мораль гражданского общества -  высшая мораль, мораль-максима.

Но долгие века в человеческом сообществе в условиях традиционных цивилизаций, в которых доминировали власть и ритуальные религии, господствующее положение имела адекватная им  традиционная мораль, в которой  первое место занимают власть (политика) и ритуальная религия, во многом поглощающие и право. И стало быть,  мораль, открывающая путь к тому, чтобы - по словам Канта -   подчинить право людей произволу их правителей, когда господствует с точки  зрения современных представлений - "право власти".

И когда Кант вполне справедливо говорит о том, что "политика должна преклонить колени перед правом человека"1, то пусть не пройдет мимо нашего внимания, что речь идет не вообще о праве, а именно   о "праве человека".

И не менее примечательно  то обстоятельство, что это строгое, недвусмысленно определенное выражение в отношении политики (власти) - "преклонить колени"  - Кант слово в слово применяет и в отношении морали,  выраженной в правовом долге, в "учении о праве"2. Красноречива и  такая деталь - с точки зрения Канта (и здесь вполне обоснованной, последовательной) политика, а значит - и власть "легко соглашается с моралью", когда она освещает подчинение права людей произволу их правителей. А вот перед правом человека и моралью, выражающейся в правовом долге (моралью гражданского общества),  власть, политика тушуются, робеют, понимая, что это - большая, могучая, по логики общества доминирующая сила - явление  ей, власти, глубоко органически чуждое, претендующее на первенство. Потому-то в отношении "такой морали" (или "учением о праве") политика не спешит "преклонять колени", а переводит дело в иную плоскость - "находит целесообразным не  входить  в соглашение, предпочитая оспаривать всю ее реальность и всякий долг истолковывать как благоволение"3, когда,  по Канту, и раскрывается коварство "боящейся света политики".

В другом месте Кант, в уже приведенном ранее комментарии   древнеримской формулы -  "Fiat  iustitia,  periat mundus", -  обращает внимание на такую грань соотношения права и морали, связанную с правовым долгом. Он пишет, что политические максимы должны исходить " . . .из чистого понятия правового долга (из долженствования, принцип которого дан a priori  чистым  разумом"1. Подчеркивая таким образом приоритет правовых категорий по отношению к политическим, он поясняет суть правового долга через  моральное понятие "долженствование", но   - такое долженствование,  основу  которого образует принцип, данный a priori чистым разумом. То есть - принцип чистого права,   высоких чистых правовых начал.

И теперь - такое соображение. Одной из трудных проблем жизни современного общества, начиная со времен Канта  до наших дней, - это проблема взаимоотношения политики (власти) и морали, моральность  политики. 

Сам по себе "спор" морали и политики - бесперспективен: политика и мораль имеют свои основания общественной значимости, свои особые ниши бытия и могут каждая в "своей" сфере с немалым успехом отстаивать "свой приоритет".

Но этот "спор" находит удовлетворительное решение, как только в него включается право, притом - именно право человека как  цель общества. В таких условиях  мораль, призванная придавать священный характер праву, занимает должное высокое место по отношению к власти, к политике. И тогда, по словам Канта, "истинная политика не может сделать шага, заранее не воздав должного морали" . И тогда в любых жизненных перипетиях "право человека должно считаться священным, каких  бы жертв это ни стоило господствующей власти"2.

Достоин упоминания еще один штрих, характеризующий моральность власти, политики. И вновь толчок к размышлениям по данному вопросу  дают идеи Канта о праве. Для Канта, как и многих других мыслителей эпохи Просвещения, были очевидными негативные стороны, коварство и тяготы власти. И вытекающая отсюда - необходимость умирения власти и даже - коль скоро речь идет о правителе как "наместнике Бога" - смирения в его душе.

И вот при обосновании такой необходимости, когда философом и была высказана мысль   о праве  как о "самом святом, что есть у Бога на земле", Кант, как уже отмечалось, и  говорит о наиболее тяжкой миссии для правителя,  - блюсти право людей1.

Отсюда - предположение. Не в этой ли миссии - блюсти право людей, когда недопустимо даже "чем-либо задеть" со стороны правителя эту святыню -  надо видеть высшее предназначение государственной власти в обществе? Если это предположение справедливо, то оно может служить еще одним подтверждением  того высокого предназначения права, когда "природа неодолимо хочет, чтобы право получило в конце концов верховную власть"2.

И еще один знаменательный момент, выражающий жесткую позицию Канта в отношении людей, попирающих неотъемлемые права человека. По обоснованному  утверждению Канта,  нарушение прав человека - явление отвратительное. Такое нарушение, по его словам, "есть зло и им остается, в особенности, в преднамеренном взаимном нарушении самых священных человеческих прав",  "которое нельзя не ненавидеть"3.

Но  какой должна быть реакция на подобное нарушение прав человека? В свою очередь причинить нарушителям зло? Нет, говорит Кант, признание нарушение прав человека явлением  отвратительным "не означает причинять людям зло, это значит   к а к    м о ж н о   м е н ь ш е   и м е ть  с  н и м и              д е л о "1 Да, именно так. Именно такой с философской, истинно человеческой, глубоко моральной стороны должна быть реакция  на нарушителей священных прав человека. Как можно меньше иметь дело   с   нарушителями  прав людей. И прежде всего, надо добавить, - с властью, которая по самому своему назначению призвана утверждать и охранять права людей как незыблемую святыню.

Итак, краткий итог изложенному: в области внешних отношений вровень с правом  (правом человека) как  самым святым, что есть у Бога не земле, "рядом" с ним должен быть поставлен правовой долг - долг безусловный, абсолютно повелевающий, выражающий высший моральный принцип отношения людей к праву в гражданском обществе.

5. Мораль - право - справедливость - равенство. Хотя  право и мораль - самостоятельные, "суверенные" механизмы регуляции и формы духовности,. в нашем общественном сознании прочно утвердились представления, в соответствии с которыми есть такая сторона во взаимосвязи  рассматриваемых явлений, где приоритет безусловно принадлежит морали. Это, по убеждению многих людей, - значение в области права основополагающей моральной категории - справедливости. Той справедливости, которая,  характеризует  начала  "равновесности" в праве и соотносится с его определяющим качеством -  бытием и действием права в качестве "равной меры".

В этой связи нужно видеть, что распространенные в обществе представления о "равенстве", возвеличиваемые  в социалистических и коммунистических доктринах,  потому, по-видимому, имеют непререкаемый авторитет непреложной аксиомы, что освящены ореолом достоинств права и морали и прежде всего - высоких моральных принципов, "моральной сути" принципа справедливости.

Между тем с учетом ранее изложенных положений, в том числе - о строгом праве в кантовском понимании этой категории, здесь требуется  иной подход.

В действительности, коль скоро не "примешивать" к праву моральные представления , реальная  и изначальная справедливость в нашей людской жизни - это справедливость в праве и через право, для которого начала "равновесности", "равной меры" являются имманентными, органическими качествами2. В этом отношении право является единственным социальным институтом, способным "ввести" равенство. Впрочем главным образом - в виде   равенства всех (каждого) перед законом и судом, а в социальном отношении - установления для всех  права на существование, режима равных правовых возможностей1.

Более того, можно предположить, что моральные представления о равенстве и справедливости представляют собой - во всяком случае по своей основе - всего лишь идеологизированное, духовное   выражение качества права как "равной меры", равновесности, подкрепленное с совпавшей с этой реальностью мечтой-утопией о "всеобщем  равенстве". Понятно, такая постановка проблемы требует критической проверки, конкретизации. Но исходный пункт предлагаемого  ею решения - первичность права как  изначальной человеческой ценности в области внешних отношений - имеет, по моему убеждению, серьезные теоретические и историко-фактичские основания, о которых в последующем будут высказаны и некоторые другие соображения.

6. Христос  и  право. И  в заключении этого раздела главы - гипотеза.

Суть ее вот в чем. Мне кажется, что в науке не обращено должного внимания на то  очевидное обстоятельство, что  формирование вселенского шедевра культуры-  римского частного права в его наиболее развитых формах (Ш-П в. до н. э. -  П-Ш вв. н.э.) и появление великих христовых откровений-заповедей, положивших начало христианской культуры и морали, - события исторически одномоментные.

И дело здесь не просто в исторических совпадениях. И даже не в таких,  лежащих на поверхности, объяснениях  исторической одномоментности событий прошлого, как общность достижений культуры античности. В отношении одновременного (по меркам основных исторических процессов) формирования римского частного права и появления духовных начал христианской культуры и морали имеются, надо полагать, глубокие основания, относящиеся к утверждению самих основ человеческой цивилизации.

Ведь свобода человека в начальные периоды человеческой истории, наряду с поразительными свершениями ума и творчества, обернулась в немалой степени злом - произволом, торжеством эгоистических устремлений, попранием элементарных прав людей. Да и власть, которая как будто бы должна была придать необходимую организованность жизни человеческого сообщества, раскрылась во многом нравами и культом насилия, своеволия, доминированием грубых  низменных утех. Уже к тому времени, с которого началось новое летоисчисление, жизнь людей, вставших на путь цивилизационного развития, все более и более скатывалась к безвыходному тупику, к бесперспективному финалу, который и подвел черту самого существования ряда дохристианских цивилизаций той поры.

И можно предположить, что в такое кульминационное, критическое для человеческого рода время природа, с той стороны, в отношении которой можно  говорить о ее "замысле" или "разумности"(или трансцендентных начал, находящихся "по ту сторону" представлений о природе? или Бога, или  Провидения? суть в данном случае - одна) включила в жизнь людей  д в е  главные силы, способные упорядочить, оцивилизовать свободу в практической жизни   с помощью ценностей культуры, духовных начал. Такими силами, как можно предположить, и стали право, достигшее высокого        уровня развития  (главным образом в области внешних отношении людей), и христианская религия или однопорядковые по моральному содержанию религиозные системы (главным образом в отношении  духовно-моральных начал жизни людей).

Если такого рода гипотеза найдет подтверждение, то, на мой взгляд,  выраженный в ней подход откроет весьма конструктивную  многообещающую  перспективу постижения самых основ духовных ценностей их - если можно так сказать - единого корня, уходящими в самую суть разума,  свободы, морали. Этот  подход может стать предпосылкой  для понимания и других существенных сторон  и перспектив  развития человеческой культуры,  взаимосвязи ее различных, казалось бы отдаленных друг от друга областей, в том числе - права и религии.

Впрочем, эта взаимосвязь уже сейчас может быть подтверждена некоторыми историческими фактами. И не только такими - противоречивыми, неоднозначными по своей сути и последствиям, как развитие в определенные исторические периоды правовых институтов и принципов в религиозной форме. Более основательное значение имеют  такие, попавшие в поле зрения ученых взаимосвязи в области культуры, когда формулы христовых откровений-заповедей складывались под влиянием достижений юридической культуры (всеобщего характера юридических установлений,  личностного характера  субъектов права и др., даже  духа и принципов таких правовых шедевров дохристианской эпохи, как установления Кодекса Хаммурапи).

При углубленном анализе могут   быть, возможно,  найдены известные ассоциации или своего рода перекличка между моральными заповедями Христа и передовыми, на мой взгляд, непревзойденными правовыми категориями, в современную пору - кантовскими разработками  по вопросам права, его определения в качестве самого святого, что есть у Бога не земле. Причем - даже со стороны смысловых образов и лексики. Если в христовых откровениях  обоснование высоких моральных начал во многом  реализовалось через художественно преподанные образы, то центральные идеи по вопросам права через лексический образ, генетически связанный с религиозными .представлениями, - образ "самого святого на земле".

                                                         3

"СОЦИАЛЬНОЕ  ГОСУДАРСТВО",  ИДЕИ СОЛИДАРИЗМА  И

ПРАВО.

           1.Современная эпоха и государство. Бурное, тревожное время ХХ, особенно -  кануна ХХ1 вв., заслонив  общемировую тенденцию  признания права высшей социальной ценностью, породило представление о необходимости неких решительных и кардинальных мер, которые привычно оказались связанными с  представлениями о целесообразности и даже  неотвратимости расширением и усиление государства в жизни общества1.

В этих условиях  получила распространение и, сверх того, стала некой модой  с претензией на передовой статус идея социального государства, которая        в  виде общей терминологической формулы  нашла закрепление в ряде Конституций  последнего времени (Германии, Испании, Турции   и др., а ныне - и России).

Объективные предпосылки идеи социального государства - те же, что и основания   "второго поколения"  прав человека  -   гигантский научно-технический   прогресс,  переход общества от традиционных к либеральным цивилизациям, потребовавшие   углубления гуманистического содержания  либерализма,  обеспечения достойного уровня жизни людей, выработки форм социальной, в том числе - государственной деятельности, направленной на "общественное служение".

Более того. Само возникновение и смысл идеи социального государства связывается в литературе (и это вполне логично)  именно с концепцией прав человека "второго поколения", с   "обязанностью государства принимать меры, содействующие обеспечению "нового поколения" прав человека"2 (право на труд, права на отдых, право на образование  и т.д.). 

С этой точки зрения вызывает настороженность уже то обстоятельство, что по сути дела  термин "социальное государство"  является стыдливым аналогом термину "социалистическое государство". Небезынтересно, что Б.А.Кистяковский, обосновывая социальные функции государства, в открытую, без обиняков говорил именно о социалистическом государстве, о поглощении с его помощью частного права правом публичным3.

Пожалуй, только ужасы сталинского "социализма" и гитлеровского "национал социализма"  потребовали  терминологических корректив, замены дискредитированного выражения "социалистическое государство" на более обтекаемое и неопределенное - "социальное государство". Впрочем, и ныне при  освещении деятельности "социального государства" подчас употребляются характеристики, присущие именно социалистической государственности, прежде всего подчеркивается его "всеохватывающая деятельность", когда государство является "планирующим, управляющим, производящим, распределяющим"1.

Но если даже не связывать идею социального государства с категорией прав человека "второго поколения", а видеть те фактические  социальные потребности и запросы, которые  предъявляет к обществу и государству современная эпоха, то и в этом случае идея социального государства вызывает серьезную тревогу.

Эта тревога обусловлена тем, что кредо рассматриваемой идеи, по мнению ее сторонников, состоит в усилении государства   в решении социальных вопросов,  его деятельности   в экономике, в сфере распределения.

Усиление же государства, его деятельности в экономико-распределительных отношениях, неизбежно сопряжено с ужесточением и расширением властно-императивных начал, доминированием публично-властного, "чиновничьего" управления по исконно-экономическим делам. А значит - с ростом государственного аппарата, дальнейшим укоренением бюрократических  сторон его функционирования, чиновничьим всемогуществом, с тенденцией вмешательства во все стороны экономической и социальной жизни, и, как показывает жизненная практика, - с неизбежными в этом случае злоупотреблениями властью,  коррупцией и мздоимством.  Отсюда - с неизбежным при таком положении вещей умалением самостоятельности отдельной личности, ее качеств "самостоятельной державы", превращением ее в безропотный "винтик" гигантской системы, в центре которой - государство.

Идея социального государства, таким образом, входит в противоречие с требованиями свободной конкурентной рыночной экономики, демократической государственности и - что в данном месте надлежит особо оттенить - с основополагающими принципами правового государства, верховенства (правления) права в демократическом обществе, идеей права человека и тем более его  характеристики как цели общества.

Вот и получилось, что  линия в либерализме на "консенсус", выраженная в идеологии социального государства, породила на практике новые трудности и проблемы.

Если даже ограничится областью экономики, то нужно видеть, что в тех странах, где такая линия получила реализацию в законодательной и управленческо-административной государственной деятельности, начались негативные процессы, выраженные в ослаблении стимулов к свободному предпринимательству, а отсюда - в замедлении модернизации производства, падении его эффективности и - что особенно тревожно -  в  разбухании чиновничьего аппарата, в его неконтролируемом всемогуществе, в неоправданном росте государственных расходов, бюрократических, антидемократических тенденциях. В добавлении к этому - произошло усиление в политической сфере групп давления, лоббистских механизмов,  особенно там, где начал все более признаваться приоритет политических методов над рыночными, идеология "социального государства".

Но это последствия - сугубо экономического порядка. Но не менее (а быть может - более) пагубными являются общие социальные, политические результаты "усиления власти", выраженные в соскальзывание власти к  авторитарным режимам, порядкам, неизбежно ведущим к подавлению личности, к попранию неотъемлемых прав человека. Знаменательно, что о такой опасности, притом чуть ли ни единственный из числа видных русских мыслителей-либералов, предупреждал именно И.А. Покровский. Он писал: ".установление публично-правовой организации всего народного хозяйства увеличит власть государства над индивидом по сравнению с нынешним (а     И.А. Покровский имел ввиду режим царского самодержавия - С.А.) во много раз. В руках государства, т.е. практически в руках "правящего большинства", окажется почти безграничная возможность господствовать над всеми сторонами индивидуального существования"1.Продолжая эту мысль он утверждал, что "вопрос об усилении или ослаблении государственной регламентации в области экономических отношений  является   н е    с т о л ь к о    в о п р о с о м               л о г и ки  и    и л и          п р а в а,       с к о л ь к о                             в о п р о с о м      о б щ е с т в е н н о й                        п с и х о л о г и и"2 Тут же в сноске приводится мнение  B. Jacob-а, который полагает, что " социализм (будь он установлен, а он - увы- был установлен в ряде стран) . . мгновенно превратится в самую тираническую, самую одиозную из всех известных форм общественного  устройства и погибнет в огне всеобщего бунта, если общество не будет состоять из граждан всецело приверженных идее права, готовых уважать свободу ближнего не менее, чем защищать свою собственную . . ."3.

2. Опыт Запада. Поучителен в рассматриваемом отношении опыт Запада. Опыт, который - увы - во многих случаях получает одностороннее, политизированное истолкование.

В западных странах  (и на это обычно ссылаются сторонники идеи социального государства, в том числе и наши, отечественные) - действительно, произошло усиление государственных начал в жизни общества. Но такое усиление вызвано не столько потребностью решения социальных задач, сколько необходимостью осуществления радикальных мер в 1930-1940 годах для выхода из жестокого экономико-социального кризиса, трудностями военного и послевоенного времени.

И кстати сказать, подобное усиление государственного регулирования было бы на какой-то короткий срок оправданно и в российских условиях  нынешнего переходного времени и, быть может, таких острых кризисных ситуациях, которые произошли в результате безоглядной "шоковой терапии", особенно,  в конце лета - осенью 1998 г.. С тем хотя бы, чтобы  обеспечить разумную приватизацию государственной собственности, формирования на ее основе свободных собственников-производителей, конкурентной среды,  а еще более - с тем, чтобы в этой связи предотвратить захват государственных имуществ партийно-комсомольской номенклатурой и криминализированным теневым капиталом, формирование на этой основе олигархического слоя, новорусской, по своей сути - компрадорской буржуазии. А значит - предотвратить и нашу сегодняшнюю страшную беду и проклятие - чудовищное  имущественное и социальное расслоение людей на узкий слой сверхбогатых магнатов ("олигархов", почти сплошь состоящих из былых комсомольских вожаков), паразитирующих на народных богатствах, и малообеспеченное  большинство населения России. 

Хотя факты усиления роли государства на Западе в кризисных и военных условиях и послужили питательной почвой для некоторых вариантов неолиберализма,  усиление вмешательства в область экономико-распределительных отношений изначально воспринималось как "неизбежное зло" и оно - как показывают  фактические данные - при отпадении острой необходимости постепенно свертывалось, заменялось при решении социальных задач  институционными и регулятивными формами, адекватными  принципам правового гражданского общества

Конечно же, приведенные критические соображения об идее социального государства ни в коей мере не снимают, ни в чем не умаляют необходимость решения многообразных социальных задач, вытекающих из объективных потребностей  современного общества, - тех задач, которые не могут и не должны решаться рыночными методами - воспитания, обучения, гражданственности1, а также решения некоторых других задач, например, утверждения в качестве неотъемлемого права человека права на существование, в оптимальном варианте в виде обеспечения всех граждан прожиточным минимумом, создания условий для социального равенства, прежде всего - в области образования. Вполне понятно, что они касаются всего общества, всех его подразделений, но в том числе, разумеется,  и государства. Тем более, если оказывается возможным, перевести на язык позитивного права и включить в систему действующих юридических отношений такие жизненно важные социальные потребности и интересы людей, которые в идеолого-политических  категориях  и общих публичных правах политического значения до сих пор получают выражение в укоренившихся, хотя во многом и иллюзорных  формулах "право на труд", " право на образование" и т.д.

И вот еще - сторона проблемы, к которой хотелось бы привлечь внимание. Наряду со своей властно-императивной, исконно юридической деятельностью (в которой в данной сфере в основном замыкается институтами права, правосудия), современное государство стремится обеспечить решения социальных задач путем выработки и придания должного авторитета социальным программам, поощрения соответствующих самодеятельных организаций, формирования координирующих центров. Иначе говоря, государство в социальной сфере во все больших масштабах  выступает не как институт власти, а как общенациональная авторитетная (но н авторитарная!) корпорация, однопорядковая в данном отношении по своему статусу  с соответствующими инициативно-частными организациями. Да и сама государственная деятельность в этой связи приобретает "мягкие", не традиционно-императивные, "чиновничьи" формы; она выражается в системах поощрения, льгот, аккуратной, строго дозированной  корректировке частноправовых отношений (например, в области арендных отношений, публичных договоров, юридического обеспечения общедоступности важных социальных благ и др.). И совсем уже примечательное явление - государство,  как это показал Х.Ф. Цахер на примере Германии, передает государственные учреждения (в сфере обслуживания, образования, здравоохранения)  частным лицам1.

3. И в тоже время - усиление  исконно-государственной деятельности. Большое зло, крупная беда для общества - это императивно-властное вмешательство государственной власти в экономику, в сферу распределения, усиление ее хозяйственно-распределительной деятельности  - все то, что нарушает естественно-экономические процессы, основанные на экономической свободе, предприимчивости, инициативе, риске и что приводит к чиновничье-бюрократическому засилью в хозяйственной жизни.

В то же время функционирование свободной конкурентной рыночной экономики и не менее - реальное развитие демократических процессов требуют достаточно эффективной,  дееспособной  власти, ее усиления в ц е л я х   осуществления исконно-государственных задач - задач по созданию крепких, надежных, безотказно-действующих правовых основ конкурентно-рыночного хозяйствования и демократии  (того, что  великие философы понимали под "самым точным определением и обеспечением свободы", "игрой свободы", "правовым устроением" свободной деятельности). Сильная власть в демократическом обществе нужна, следовательно, для  обеспечения верховенства права, реального проведения в жизнь принципов правозаконности. В этих целях государство призвано в экономической сфере:

создать отработанные  законодательно-нормативные "правила игры" конкурентно-рыночного хозяйствования (гражданские законы, а также сопряженные с ними нормативные документы -  по земельному, трудовому, административному,  уголовному праву, налоговому праву);

поддерживать режим благоприятствования для участников предпринимательской деятельности в сфере конкурентного рынка (путем обеспечения необременительного налогового обложения, доступного банковского кредита);

практически повседневно поддерживать неприкосновенность собственности, свободу договоров, состояние свободной конкуренции, обеспечивать надежную защиту прав и законных интересов граждан, их объединений;

пресекать  злоупотребления экономической свободой, устранять неблагоприятные последствия таких нарушений;

Но это все - не некая особая деятельность "социального государства", а нормальная, обычная деятельность правового государства  (т.е. государства, в котором  утверждается верховенство право в его последовательно гуманистическом, персоноцентристском понимании), что строго сообразуется с  ценностями современного либерализма и является   органическим элементом либеральной цивилизации, условием и средством действительной реализации ее принципов и целей - свободы и благополучия каждого человека.

Так что,  часто провозглашаемые тезисы - "меньше государства",  "государство - ночной сторож", будто бы  неотделимые от либеральной теории, нуждаются в существенных уточнениях.

Тем более они требуют  значительной корректировки для общества, осуществляющего переход от монопольно-огосударствленного социалистического  хозяйства к свободной конкурентной рыночной экономике. Ранее уже отмечалось, что здесь  целенаправленная и действенная государственная деятельность, отчасти носящая в переходный период императивно-властный, административный характер (деятельность по "выращиванию" свободных собственников-товаропроизводителей, устранение монополизма, создания режима благоприятствования для свободного предпринимательства, пресечение злоупотреблений при приватизации и др.) - необходимое и, пожалуй,  решающее условие перехода к современному товарно-рыночному хозяйствованию. То обстоятельство, что в России после введения свободных цен и официальных приватизационных акций государство как бы "отошло в сторону" и перешло на позиции, характерные для  сложившегося рыночно конкурентного хозяйства, в действительности привело к обратному, чем предполагалось,  результату, -    к  дикому полурынку, стихии в борьбе за собственность и власть, и в итоге - к  торжеству "сильного" - номенклатурного полукриминального и одновременно разбойничьего государственного капитализма.

4. Равенство и государство. В связи с идеей "социального государства" следует еще раз сказать о проблеме равенства в условиях гражданского общества.

Что ж, своего рода непреложной аксиомой является положение о том, что политическое и  юридическое равенство людей (и прежде всего - равенство перед законом и судом) - это непременный, обязательный атрибут политического режима демократии, гуманистического права, правозаконности. В условиях современного гражданского общества оно было конкретизировано принципом равных свобод для всех и пониманием их как субъективных прав1, словом, равенство в гуманистическом праве. Верно и то, что "современный   либерализм, как еще в начале ХХ века утверждал П. Новгородцев, стремится продолжить принцип равенства в сферу уравнения социальных условий жизни"2.

Корень     вопроса    равенства    людей   в     современном     обществе   -  в   ф а к т и ч е с к о м  равенстве людей, в необходимости его обеспечения, в том числе путем соответствующей деятельности государства ("социального государства"!).

И если в отношении помощи, льгот и преимущества таких социально обездоленных людей, как старики, дети, многосемейные, инвалиды, другие нетрудоспособные  - социально-обеспечительная деятельность государства  по своей оправданности не вызывает ни тени сомнения, то нужно с предельной строгостью сразу же пояснить, что  вопрос о фактическом равенстве, опирающийся на постулаты коммунистической идеологии [3.3.2.],  касается  в основном уровня материальных благ людей в связи  функционированием свободной конкурентной рыночной экономики.

Впрочем, тут нужны еще два пояснения.

П е р  в о е. Поставленный вопрос в очень малой степени затрагивает функционирование рыночной экономки в связи с нынешним положением людей в России. Сложившееся в последние годы кричащее фактическое неравенство  людей в российском обществе (с поражающих весь мир безумной роскошью новорусских богатеев и с социальной обездоленностью большинства населения) - не результат функционирования рыночного хозяйства (его в России в сложившемся виде  еще нет), а  последствие - за немногими исключениями -  присвоения гигантских национальных богатств активистами партийно-комсомольской номенклатуры и криминализированного теневого капитала, воспользовавшихся для быстрого, поистине сказочного  обогащения широкой свободой, неотработанными формами приватизации и отсутствием надлежащего государственно-правового регулирования.

 И   в т о р о е. За пределами рассматриваемого вопроса остается та сфера действительности, которая - как говорилось ранее - не может и не должна быть подвластна рыночным методам, законам купли-продажи - воспитания, обучения,  гражданственности.  То есть - сфера, где в соответствующей социальной деятельности государства господствуют принципы справедливости, тенденции к  фактическому равенству.

Возвращаясь к вопросу о фактическом равенстве людей (и роли в этой области государства) в связи с функционированием свободной рыночной экономики, представляется  важным, в первую очередь, определить исходный принцип, определяющий соотношение "экономической свободы" и "вмешательства государства в свободную экономическую деятельность", и связанное с этим соотношением -  социальное  неравенство людей.

На мой взгляд, указанное соотношение с необходимой четкостью раскрыл крупный русский мыслитель-правовед Б.Н. Чичерин. Он со всей определенностью сформулировал положение о безусловном приоритете в экономике свободы и о недопустимости вмешательства государства в экономическую жизнь. И при господстве экономической свободы возникающее при этом  неравенство становится закономерным результатом   движения промышленных сил   ( обратим внимание на эти слова!). Обосновывая такой подход к вопросу о свободе и равенстве, Б.Н. Чичерин пишет: "Таков общий закон человеческой жизни, закон, действие которого может прекратиться только при совершенно немыслимом всеобщем уничтожении свободы"1.

В другой работе Б.Н. Чичерин обращает внимание на другую сторону проблемы - на то, что именно человеческая свобода является основой действительного равенства. Как бы пророчески предвосхищая ситуацию, наступившую в результате "социалистической революции", когда  упомянутое им немыслимое всеобщее уничтожение свободы реально произошло,             Б.Н. Чичерин пишет, что у социалистов  " . . . во имя равенства уничтожается то, что составляет саму его основу - человеческая свобода. Большего внутреннего противоречия с истинной природой человека невозможно представить"1.

Приведенные суждения, как мне представляется, ничуть не противоречат ни идеи И.А. Покровского о праве каждого человека на существование, ни мысли П. Новгородцева о необходимости уравнения социальных условий жизни. Ибо такое "уравнение", в том числе в области обучения, а также в нашей постсоветской обстановке - условий обретения собственности, - это именно равенство в условиях, которые обеспечивают приоритет свободы в самом глубоком ее понимании, т. е. как поприще для конкуренции, экономического состязания, без чего нет свободного  конкурентного рынка. В таком же направлении строились мысли ряда других русских философов-правоведов либеральной ориентации. Как справедливо подмечено в современной литературе, " . .  . они принимали идею "права на достойное существование", понимая под этим законно гарантируемое право на прожиточный минимум и образование. Либералы считали это не уступкой "государству", а устранением фактических препятствий на пути развития личной свободы граждан; не ограничением свободы конкуренции, но соблюдением правил "честной игры"2.

Это же поистине замечательно, что фундаментальные положения об экономической свободе (да притом в соотношении с равенством) заложили именно русские философы-правоведы, по ряду принципиальных позиций предвосхищая идеи Ф.Хайека и  Фридмена.

И в этой связи, пожалуй, можно утверждать, что идеалы свободы в экономике - это уже в какой-то мере российская интеллектуальная, духовная традиция.

С этой точки зрения высказанные в последнее время соображения о том, что на нынешнем этапе экономического развития нашего общества оправдано  не только прямое усиление государственного вмешательства в экономико-социальную жизнь, а в этой связи - известное (сбалансированное) "ограничение свободы экономической деятельности"1 и  "выравнивание положения людей "  с точки зрения фактического равенства2, пожалуй,  в большей мере  вызваны теми, отмеченными ранее пороками утверждающегося у нас номенклатурного полукриминального  государственного капитализма, нежели функционированием рынка и различием положения людей, обусловленного "движением промышленных сил" на основе экономической свободы.

Но в этих суждениях есть пункт, который требует более обстоятельного рассмотрения. Это мысль о том, что в обществе, особенно  - российском, существует "необоримое стремление людей к равенству, которое возникло в давние времена и неуничтожимо никакими законами рыночной экономики"3, что оно - "естественное стремление"4, что общество не может не считаться с "безудержной тягой людей к равенству и справедливости"5, что, наконец, советский тоталитарный  режим удерживался не только репрессиями, но и верой в осуществление при коммунизме равенства и справедливости; и поэтому недопустимо "стремление вытеснить эту веру сегодня, заменить ее идеалами свободы, конкуренции, соревнования, неизбежно порождающих социальное неравенство"1.

Приведенная мысль о равенстве (подчеркну - о равенстве, а не о солидарности) как явлении естественно-неодолимого порядка требует того, чтобы она была сопоставлена с рядом других положений и отсюда - критической проверке.

Прежде всего, в отличие от стремлений к свободе,  собственности, и следует добавить - к праву, к солидарности, которые действительно имеют серьезные естественно-природные предпосылки, у тяги к равенству таких предпосылок нет. По свидетельству этологов в первобытных сообществах "предков человека не могло быть и тени равноправия"; такого рода тяга к равенству наблюдалось лишь у "зашедших в тупик и вторично деградировавших племен"2.  Автор цитированной выдержки обращает внимание на то, что "первобытный коммунизм", с его якобы естественным равноправием, это - выдумка кабинетных ученых прошлого века; и потому не случайно везде, где проводился коммунистический эксперимент "вместо общества равенства возникали жесткие  иерархические  пирамиды, увенчанные окруженным "шестерками" тираном - "паханом"3.

Но основное соображение - не факты из исторического прошлого (впрочем - и из настоящего тоже). Главное заключается в том, что действительное равенство возможно только в условиях свободы, и истинное равноправие, порождающее необоримое стремление, - это равноправие свободных людей, находящее выражение в политическом равенстве, равенстве всех перед законом и судом, в гуманистическом праве. Об этом  говорит Б.Н.Чичерин  в приведенном ранее его суждении о роли свободы в экономической жизни. Таково же мнение А. Токвиля, на которого порой ссылаются при обосновании  необоримости стремления людей   к   фактическому равенству. Вот что говорил А. Токвиль: "Демократические народы испытывают естественное стремление к свободе" и "болезненно переживают ее утрату. Однако равенство вызывает  у них страсть, пылкую, неутолимую, непреходящую и необоримую; они жаждут равенства в свободе, и, если она им не доступна, они хотят равенства хотя бы в рабстве"1.

Итак, внимание! По Токвилю - у демократических народов (именно - демократических) страсть - пылкую, неутолимую, непреходящую, необоримую - вызывает не просто равенство, а равенство в свободе, и только тогда, когда равенство в свободе недоступно, они хотят "равенства хотя бы в рабстве". Что ж, грустное наше прошлое и впрямь подтверждает, что если нет равенства в свободе, то вместо него  - да и при отсутствии всего того, что сделало бы людей "демократическим народом" - возникает мелкие и коварные страстишки любой ценой добиться "равенства в нищете", "в дележе остатков с барского стола", "в равной  приближенности к пахану", "к телу и уху правителя", "в равной пайки и одинаково-теплом месте  на нарах"2.

А сейчас еще раз - слово Б.Н.Чичерину, который  подчеркивая роль государства в обществе, вместе с тем соглашается с Гумбольдтом в том, что "излишней регламентацией" и "вмешательством государства во все дела" "подрывается самодеятельность и тем самым умаляются материальные и нравственные силы народа, который привыкает во всем обращаться к правительству, вместо того, чтобы полагаться на самого себя"3. Ну, а если углубиться в еще более  основательные  слои духовных ценностей, то и без необходимой конкретизации  возьмем на заметку слова замечательного русского философа Н.А. Бердяева о том, что "равенство есть метафизически пустая идея и . . . социальная правда должна быть основана на достоинстве каждой личности, а не на равенстве"1.

Впрочем, высказанные суждения по идее социального государства и равенства не имеют, хотелось бы предупредить, безусловно категорического и в перспективе безапелляционного характера. Жесткость этих суждений во многом относится к нынешней ситуации в России, когда - обратим внимание на это! - положения о социальном государстве служат своего рода оправданием для всемогущества  бюрократического чиновничества в нашей стране, неостановимых тенденций его разбухания и усиления. Порой складывается впечатление, что именно оттуда, из гигантского бюрократического аппарата, дан социальный заказ на обоснование правомерности идеи социального государства в отношении российского общества в его нынешнем состоянии.

5. Идея     солидаризма в государстве. Но если формулы "социальное государство", "второго поколения" прав человека и требования достижения (опять-таки с помощью государственной власти) общего равенства индивидов в экономике и сфере распределения не согласуются с самой сутью современного гражданского общества, то спрашивается:  в каких же все таки принципах государственно-правовых началах должно найти выражение  императивы  нынешней эпохи, современной цивилизации, гигантского научно-технического прогресса, начала современного гуманизма, истинно либерального общества, в центре которой должен быть  человек?

Смею со всей определенность сказать, что на эти вопросы достойный, увы, до сей поры по настоящему не понятый и не оцененный ответ дала в начале ХХ в. российская наука (которая впрочем  по ряду вопросов и  по воззрениям ряда исследователей также не избежала социалистических увлечений),  и прежде всего, не могу не  заметить с гордостью, русские правоведы.

На мой взгляд, вполне оправданной альтернативой формуле "социальное государство" могла бы стать предложенная П.Новгородцевым категория общественного служения, что сообразно этому  дает основание рассматривать государство в условиях развитого правового гражданского общества как государство общественного служения. Ведь здесь - перед нами не исконно-государственная, властно-императивная деятельность, а совсем другое - включение государства во всю систему институтов гражданского общества.

Но еще большую теоретическую и практическую значимость  имеет идея И.А.Покровского (о ней говорил и  другие российские мыслители) - идей солидаризма, точнее - солидаризма в государстве.

Знаменательно, что начиная свое главное теоретическое исследование И.А.Покровский ссылается на известного мыслителя Ренана. Комментируя слова Ренана о том, что "политика подобно  пустыне; в ней идут наугад - то на север, то на юг, но никто не знает, где добро, где зло",  он говорит: "Мы же думаем, что, как для пустыни, так и для политики есть свой компас. Стрелка этого компаса всегда поворачивается к  одному пункту - именно к тому, где сходятся свобода и социальная солидарность"2

 Нужно сразу же со всей строгостью сказать, что идея солидаризма в трактовке И.А. Покровского не имеет ничего общего с теми взглядами, с которыми по традиции сопрягается термин "солидаризм", - с солидаристским учением французского ученого Л. Дюги. Ведь учение Л. Дюги направлено не на утверждение прав людей, последовательных правовых начал в их жизни, а напротив, на некое коллективистское "преобразование" права, отрицание значимости субъективных прав, необходимости их "замены" социальными функциями на коллективистических основах1.

Есть вполне достаточные основания утверждать, что взгляды на  солидаризм И.А.Покровского представляет собой самостоятельную, оригинальную, по философски  мощную теорию, отвечающую требованиям современной эпохи, - теорию, которая вполне может стать альтернативой социалистическим воззрениям, ее "либеральным вариациям".

Ее суть - в необходимости органического соединения свободы каждого человека и в солидарности между людьми. Причем - такого соединения, которое реализуется "в государстве" через всю систему  правовых институтов, в том числе - частного права. И.А. Покровский убедительно показал  оптимальные юридические формы соединения свободы человека и солидарности людей в таких специальных институтах права, как право собственности, вещные права, обязательства из причинения вреда, институты наследственного права. В современных юридических построениях этих и других институтов права, пишет автор, "чувствуется, что нельзя бросить на произвол судьбы человека, пораженного случайным несчастьем, и что полное равнодушие к беде ближнего не может считаться идеалом культурного общежития"2.И вот вывод более общего порядка на примере наследственного права -  ". . . и в области наследственного права мы имеем ту же борьбу между тенденцией к "индивидуализации" и тенденцией к "солидаризации" . . . Отрешаясь от исторической солидаризации в союзах родовых и общинных, развивающееся общество переходит к солидаризации в государстве"1.

Самое существенное во взглядах И.А. Покровского на солидаризм (на что хотелось бы обратить повышенное внимание) - это  внутренняя связь       по-покровски   понимаемого солидаризма  с углубленной трактовкой неотъемлемых прав человека, их развитием в право на индивидуальность. Именно потому, что каждый человек имеет неотъемлемое  право на индивидуальность, именно поэтому (наряду со всеми другими основаниями) должен быть в современном государстве защищен и обеспечен высокий статус каждого человека как разумного существа и носителя присущей ему индивидуальности. В том числе - и в виде неотъемлемом праве каждого человека на существование.

Иного пути, замечает И. А. Покровский, как  сделать крупный шаг - осуществить "право на существование" каждого человека у человечества просто нет. "Осуществим ли этот шаг при сохранении частноправовой организации народного хозяйства или нет, это покажет будущее; во всяком случае только признание права на существование может еще дать нравственную поддержку для сохранения этой организации"2 Тем  более, что только "при осуществлении подлинной солидарности человек возвращается, действительно, на присущее ему место - "меры всех вещей". Человеческая личность возвышается: не общество превращает ее в средство, а напротив, само общество в целом становится хранителем и гарантом ее существования"3.             

                                                      4

                                    БОРЬБА   ЗА   ПРАВО

1.Обреченное  на борьбу. Еще в  Х1Х в. знаменитый  немецкий  правовед Рудольф Иеринг  - на мой взгляд, юрист "от Бога", один из немногих мыслителей глубоко и тонко понимающих сам феномен права -  выдвинул идеи, суть которых сводится к необходимости непрестанной и упорной борьбы за право. Комментируя эти идеи И. А. Покровский пишет, что воззрения Иеринга - это "учение о непрестанной борьбе за право, без которой немыслим никакой прогресс. Не как растение, не само по себе раскрывается право в истории, а в труде и  борьбе . . . "1.

Мысль о необходимости бороться за право, справедливая сама по себе,  становится еще более значимой и в чем-то очень острой и тревожной, если  видеть в праве  объективированное бытие разума, утверждать его  как  право человека, которое призвано быть "целью общества" - самым святым, что есть у Бога на земле.

И вот  в завершении этой книги, которая по авторскому замыслу и сути рассматриваемых проблем призвана поддержать настроения оптимизма и веры  в право (а значит, и в оптимистическое будущее людей, всего человеческого сообщества),  приходится несколько по иному расставить акценты в  такого рода настрое. И сказать  о том, что право в том виде, в каком   оно    сообразно   своим  идеалам и ценностям обрисовано в книге,   н е    с о с т о и т с я (со всеми неотвратимыми в этом случае последствиями для всей человеческой цивилизации), если  повсеместно, "всем миром" не повести жесткую, целенаправленную, бескомпромиссную борьбу за право.

2. Противоборствующие  реалии. Суть дела в том, что как верно подметил Р. Иеринг право при всех своих природных предпосылках, не в пример "растению", произрастает не само по себе - не само по себе раскрывается в истории. Почему?

Прежде всего, понятно, - потому, что право представляет собой продукт разума, результат  интеллектуальной деятельности, творческого труда - особо сложного и  многотрудного, коль скоро речь идет о развитых, отработанных, совершенных юридических формах. И следовательно, утверждение права в жизни людей, его развитие еще в большей мере, чем все то, что сопряжено с "замыслом природы", нуждается в целенаправленной, упорной деятельности в обстановке "полного антагонизма", противоборства, столкновения  страстей, противостоящих тенденций.

Добавим сюда  ту недобрую  славу, которую приобрело право "как таковое", когда юридические системы выступали преимущественно в  качестве права власти, верных служительниц сильных мира сего, поприща формалистики и чиновничьего своеволия.

Главное же, что предопределяет необходимость борьбы за право (борьбы в самом точном, строгом значении этого слова), заключается в том, что  ему праву, и в особенности праву, которое должно служить человеку, противостоят могущественные противоборствующие силы. Силы, скажем так, - антиправовые по своей сути. То есть - такие, для которых право   представляет собой ненужное  и даже вредное   явление. А если в чем-то  нужное и полезное, то не  в развитом виде, не в своем исконном предназначении в сообществе разумных существ, - служить человеку, но всего лишь в  своих усеченных,  ограниченных качествах, главным образом в виде верной и безропотной "службы" упомянутых могущественных сил, некоего сугубо "оформительского" служебного подсобного инструментария в политической и деловой жизни, где главными силам являются власть и деньги.

Основная из таких противоборствующих сил - сила, увы, природная.

Здесь придется вернуться к положениям о природных предпосылках права, которые ранее были использованы для обоснования ценности права в людском сообществе.

Напомню:  данные экологии (науки о поведении и нравах животных, о заложенных в них программах поведения) дают основание полагать, что право имеет глубокие природные  предпосылки, особо четко выраженных в "нравах" и "нормах поведения" организованных биологических сообществ.

Но вот что важно. Если "право" каждой особи   организованного биологического сообщества может быть обозначено всего лишь как намечающаяся возможность, то "свобода" и соответствующие "права" особей-звеньев иерархической пирамидальной организации - верховного иерарха (вожака стаи), избранных им самок, "приближенных", и дальше - вниз по иерархической лестнице, до "дна иерархической пирамиды", имеет в мире "социальных животных" доминирующее    значение [3.2.2.] .

Именно  здесь следует искать первичные, подпочвенные истоки того, увы, органичного для человеческого общества извечного, кочующего из века в век от одной страны к другой организационного построения, которая характеризуется иерархической пирамидальной  структурой, вершину которой увенчивают особи, жаждущие власти1. И отсюда же  - если опять-таки иметь ввиду природные предпосылки - проистекает  то исторически первые ступени правового развития, которые ранее были определены как "право сильного", "право войны", "кулачное право",  "право власти".

А теперь - самое существенное. С учетом приведенных данных, как бы перекликаясь слово в слово с суждениями Р. Иеринга и И.А.Покровского, в литературе по вопросам этологии обращается внимание на то, что демократический строй (а вместе с ним право человека), имеющие известные природные предпосылки, все же   н е   м о ж е т  "возникнуть сам собой, на основе инстинктивных программ"; демократический строй и соответствующее право "это продукт разума (курсив мой- С.А.), продуманная система коллективного воспрепятствования образованию иерархической пирамидальной структуры. . ."2. И отсюда - "демократию нужно все  время поддерживать политической активностью граждан, не  позволять прийти к власти "паханам" и "шестеркам""3.

В этой связи следует отдать должно точности суждений В. Дольника - автору приведенных  положений - , когда отметив, что "демократия - продукт борьбы разума с животными инстинктами, толкающими их (людей - С.А.) самособираться  в жесткие авторитарные иерархические режимы", он уже прямо по вопросам права  пишет: "государство, построенное ради защиты прав человека и основанное на законах, стоящих выше государства и любого человека, - это демократическое государство"4.

Но именно такое демократическое государство - это и есть воплощенное в демократическую организационную структуру право человека - право, представляющее собой объективированное выражение разума и призванное служить человеку. Если  верно, что поднять человека "со дна", вывести его из "зоологического состояния" может "свобода и собственность"1, а последние  вместе с разумом находят концентрированное выражение как раз в праве человека, то также  верно и то, что  создание столь совершенного образования - права человека - и борьба за него представляет собой задачу в высшей степени сложности.

Наряду с отмеченными "природными силами" (и во многом на основе или в связи с ними), реалиями, противоборствующими праву, являются и другие факторы. Нередко весьма сильные, мощные.

Эта -  политическая власть, которая сама по себе нуждается только в одном праве - в "праве власти". И это относится (что, в частности,  характерно для современной России) и к такой государственной организации на всех ее уровнях, которая представляет себя в качестве "демократической"  главным образом потому, что в обстановке провозглашенного принципа разделения властей происходит формирование руководящих государственных органов на основе принципа свободных выборов.

Факторами, противоборствующими праву - именно праву человека! - , являются нарастающие трудности в различных областях жизни современного общества. Трудности, связанные с бурным индустриально-техническим развитием, сопровождаемым - во всяком случае в современных условиях - глобальными нарушениями природной среды, экологическими бедами. Трудности и беды, сопряженные со вступлением человечества в условия либеральных цивилизаций и  сопровождаемые, наряду с другими последствиями, "безумием свободы".  Тем более - трудности обществ, порывающими с тоталитарными режимами  и стремящихся в быстрых темпах достигнуть манящих благ  "общества потребления". Словом, трудности и беды, которые как  будто бы требуют не некоего "права человека", а опять-таки решительных, кардинальных действий императивной  власти. Типа батюшки-царя, Поночета или, в крайнем случае, - Столыпина.

3. Прежде всего - высокая теория. Борьба за право требует в первую очередь  интенсивной  разработка идей права, обретение ими высокого научного и гражданственного  признания. Идеи права в современном их понимании (в том числе с позиций автора этих строк - понимание права как объективированного бытия разума, его особенностей как права человека и цели общества) достойны того, чтобы они стали одним из центров интеллектуальной, духовной жизни общества, ничуть не уступающего  науковедческому статусу передовых естественнонаучных и технических знаний.

Вот какие пояснения на этот счет здесь, в дополнение ранее изложенным соображениям на мой взгляд, необходимы.

Ныне  специалисты многих отраслей науки единодушно говорят о  приметах, свидетельствующих о стремительном приближении новой  полосы исторического развития в жизни людей. По многим приметам мы стоим на пороге такого времени, когда произойдет, наряду со всем другим, и резкое  возвышение права.

Что ж, ничего нежданного в такого рода прогнозе, надо полагать, нет. После  трудных и долгих  тысячелетий своей традиционной истории человечество  именно в нынешнее время вышло на такой отрезок своего исторического развития, когда    во  все большем числе стран реально  утверждаются либеральные цивилизации. Или, во всяком случае, - в сложной борьбе  различных тенденций и сил  нарастают процессы, предвещающие их неизбежное, возможно, скорое   пришествие.

Общества же, в которых утверждаются либеральные цивилизации, - это  постиндустриальные, технологически и информационно развитые общества,  и в не меньшей мере - общества  свободные, самоуправляющиеся, сутью и стержнем которых становится право. Именно - право. Ибо как свидетельствуют опыт и  логика жизни, именно право позволяет  людям  утвердиться в великих либеральных ценностях,  справиться с вырывающейся  на простор   свободой,  сделать свободу в высшем цивилизационном понимании исходным началом и стержнем достойной жизни людей, обратить ее в человеческую активность, творчество, свершения ума - основу восходящего развития человеческого рода.

А это все  предполагает  необходимость, если в данном случае уместно использовать  возвышенные категории, н о в о й    э п о х и    в понимании права - такого развития, пожалуй, даже поворота в развитии  правовой мысли, который бы в полной мере  отвечал принципиально новым потребностям либеральных цивилизаций.

Уже сейчас, думается, вырисовываются некоторые направления такого поворота в понимании и характеристиках права, которые способны преодолеть традиционны  трактовки и дать ответ на требования времени. Назову те из них, которые, надо полагать, уже определились - понятно, в постановочном порядке - в ходе   рассмотрения теоретических  и философских проблем в этой книге.

Первое из таких направлений - это освещение права с мировоззренческих позиций, т. е. его понимание как особого мирозданческого явления -  самостоятельного, самобытного, уникального звена  в процессах  бытия и развития  человечества. Причем - такого звена, которое  имеет свои, незаменимые функции и свое предназначение, не сводимое ни к категориям государства, ни к категориям морали и, быть может, еще и такого, которое обладает качествами природного по своим основам, корням  явления.

Другое, обращенное в будущее  направление развития правоведения, - это разработка таких научных положений, которые, продолжая некоторые идеи научного поиска современной  юридической науки, призваны раскрыть свойства и возможности права как сильного и действенного фактора в жизни людей. Причем - такого, который, несмотря на все метаморфозы, "приговорен" служить людям,  и - что особо существенно - способен  осуществить, казалось бы,  невыполнимую  задачу  - не только преодолеть негативные стороны величайшего дара человека - свободы, но и обратить ее в активность человека, его творчество, свершения  ума.

И наконец,  еще одно направление развития правовой мысли, взаимосвязанное со всеми другими и имеющее дальнюю перспективу. Это - характеристика права как феномена разума и высоких истинно человеческих  начал. Причем  - таких начал (относимых к числу духовных,  идеальных, даже - божественных), которые, быть может, наиболее близки к самой сути человека как высшего, великого создания природы, что и предопределяет саму  возможность оценки права как святыни в жизни  человека.

Новые рубежи правопонимания, прозорливо два столетия тому назад увиденные Кантом ( в нашем отечестве знаменитыми русскими правоведами, на мой взгляд, прежде всего И.А. Покровским), таковы по своей сути, что они  как раз и предполагают необходимость решительного развития высокой теории. Ибо  иного пути для  решения фундаментальных проблем, определенных  для юридических знаний  требованиями современной эпохи,  просто нет.

А отсюда - и   настрой на опережающее развитие юридических знаний. С тем,  чтобы не ограничиваясь обобщениями существующего правового материала на догматическом его уровне и вытекающими из таких обобщений рекомендациями (конечно же, в высшей степени нужными, крайне необходимыми), все же "вырываться" научной мыслью  вперед,  прежде всего - в понимании ценности и предназначении права, его миссии в судьбе общества, человека.

И здесь, кстати сказать, - наиболее сложное и трудное дело, относящееся к самой правовой теории, - это философское осмысление ценности правоведения - догмы права, ее философское возвышение.

Такой подход к теоретической правовой проблематике, призванный преодолеть многовековой разрыв между исконными юридическими  знаниями и философией права, уже намечен в   науке. Он прослеживается в характере, в самом   методе, направленности и содержании философских разработок Канта по вопросам права. Он  характерен для русской правовой мысли начала ХХ века. Известные шаги в рассматриваемом направлении (с позитивными научными  результатами) сделаны в отечественной юридической науке даже в условиях советского времени.

Именно здесь, думается, и кроется   к л ю ч е в о е    з в е н о  развития правовой науки - и в современных условиях и в перспективе.

Сейчас становится все более очевидным, что научная правовая мысль по "основным запросам эпохи"  не сможет сколько-нибудь существенно продвинуться вперед, если по-прежнему так и останутся пребывать на далекой дистанции   друг от друга, с одной стороны, практическая юриспруденция (юридический позитивизм) - отрасль знаний по принятым представлениям невысокого науковедческого  уровня, а с другой - философия права, оперирующая категориями высшего смыслового порядка.

Да и сама логика правовых знаний и  перспектива их результативности не дают иного  решения. Именно правовой материал - , казалось бы, такой сухой, формалистичный,  а на деле являющийся "живой жизнь" юриспруденции и, как оказывается, реальным бытием разума, - выводит при основательных философских подходах к нему   на  обобщения высокого смыслового уровня, в  конечном итоге - на понимание смысла и назначения права в жизни людей,  постижение его сути  как самого святого, что есть у Бога на земле.

4. Борьба за право - социальная сверхзадача, дело всех и каждого! Борьба за право не сводится, понятно, к одним лишь проблемам теории. Хотя - смею заметить - импульсом к высокому престижу права в жизни общества может стать только высокая теория.  Борьба за право во всех гранях и ипостасях этого трудного дела включает ряд составляющих, которые охватывают наряду с  юридической наукой и юридическим образованием, также общее правовое просвещение, а еще более  - реальное состояние права и законности в стране, состояние культуры и гражданственности.

Вместе с тем, на мой взгляд, вслед за высокой теорией и в связи с ней, предполагает появление и рост  числа подвижников, активных и искренних приверженцев идей права, непреклонных борцов за правовые идеалы и ценности. Недаром в недавнем коммунистическом прошлом России искренних и последовательных борцов за правду и демократию именовали правозащитниками - пусть эти "диссидентские"  традиции обретут силу одного из наиболее мощных направлений  общего демократического движения.

Самое же главное - это выдвижение идеи права в качестве ведущей национальной идеи, центрального звена политики государства, общегражданского дела. Все "рецепты", которые могут способствовать оптимистическому развитию человеческого общества, а в этой связи -  борьбе за право,  достигнут цели только тогда, когда это воистину святое дело станет  своего рода сверхзадачей -  делом всех и каждого в нашем обществе.

14 октября 1998 года.

           1 Напомню - в этой комплексной монографии, суммирующей разработки автора последних лет, использованы с необходимыми коррективам  и дополнениями, в ряде случаев весьма существенными,  материалы уже опубликованных трудов, в данной части - главным образом материалы книг - "Философия права" и "Самое святое, что есть у Бога на земле" (1998).

2.По  мнению Д.А.Керимова, "предмет философии права можно охарактеризовать как разработку логики, диалектики и теории познания правового бытия" (Керимов Д.А. Предмет философии права. //Государство и право.1994. №7). В другой работе Д.А.Керимов видит перспективы философского осмысления права под углом зрения о всеобщих диалектических законах и категориях (Керимов Д.А. Основы философии права. М.,1992).

С несколько иных позиций рассматривает философию права В. С. Нерсесянц. Исходя з того, что предметом этой высшей духовной формы познания является  "право в его и соотношении с законом" (Нерсесянц В.С. Философия права. Учебник для вузов. М.,1997. С. 10 и след.),  он именно по этим углом зрения характеризует основные проблемы философии права. О позитивных сторонах проблематики соотношения права и закона, имеющей выходы на вопросы философской значимости, уже говорилось ранее во торой части работы [2.3.2.].

3 Баскин Ю.Я. Очерки философии права. Сыктывкар, 1996. С.4.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.35.

 

1 По мнению В.С.Нерсесянца, понятие "право" употребляется Гегелем в следующих основных значениях:1) право как свобода - "идея права", 2)право как определенная форма и ступень   свободы - "особое право", 3) право как закон - "позитивное право" (Политические учения: история и современность. Домарксистская политическая мысль. "Наука". М., 1976. С.462).

1 Гегель Г.В.Ф. Философия права. 1990. С. 57-58.

1 Ершов Ю.Г. Философия права (материалы лекций). 1995. С.9

2  См. Баскин Ю.Я. Очерки философии права. Сыктывкар, 1996. С.5.

3 Отмечая сложную, неоднозначную диалектику взаимоотношений  мифологии и  права, необходимо обратить внимание и на то, что   " более прочные правовые истоки, предпосылки правовой культуры, более высокий ее уровень в конечном счете будет у того этноса, в мифологии которого глубже и детальнее "проработаны" предправовые мотивы и сюжеты,  выражено более четкое отношение к нормам, обычаям, последствиям их нарушения".

При это необходимо иметь в виду, что и сама  "первобытная мифология  выполняла  регулятивную функцию в обществе, аккумулируя опыт предков и передавая его из поколения в поколение в форме ритуалов, обычаев и традиций."    ( Семитко А.Р. Развитие правовой культуры как правовой прогресс. Екатеринбург, 1996. С.91, 249).

1  Малинова И. П. Философия права (от метафизики к герменевтике). Екатеринбург, 1995. С.41.

1 См. Фихте И.Г. Соч. Т.1.С. 15-30.

.

1 Малинова И. П. Философия права (от метафизики к герменевтике). Екатеринбург, 1995.  С. 4.

.

1 Блестящую вступительную статью к основному труду Иосифа Алексеевича с очень точной характеристикой его выдающегося вклада в науку,  оценкой их современного звучания, замечательного облика ученого и гражданина написал А.Л.Маковский - см. Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 3-32.

   1 На удивительную современность  правовых воззрений А. И. Покровского обратил внимание по ряду его суждений А.Л. Маковский  в указанной выше публикации.

    1  Именно этим, на мой взгляд, можно объяснить не только близкие даже по словесному  звучанию формулы (такие, как  "этическая максима", положения о верховенстве права  по отношению к моральным категориям "милости" и др.), но даже некоторые сравнительные образы, имеющие общие терминологические корни в библейской культуре, но используемые в относительно близком смысловом контексте. Так, Кант, говоря об активности людей  в правовом гражданском обществе, приводит в качестве контрпримера житие "аркадских пастухов", пребывающих в  полном согласии и любви. И пишет: "люди, столь же кроткие, как овцы, вряд ли сделали свое существование более достойным, чем жизнь их домашних животных". А вот слова Покровского, утверждающего, что идея неотъемлемых прав человека направляется " против государства как такового": "Самоутверждение личности достигает здесь в юридическом отношении своего кульминационного пункта. Некогда безгласная овца (!) в человеческом стаде, она заявляет теперь претензию на роль равноправной с государством державы с правом суверенитета на некоторой собственной территории".

.

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 121

1 Там же. С.310

1 См. Редькин П.Г. Из лекций по истории философии права в связи с историей философии вообще. Спб. 1989. С.395-396; Малинова И.П. Философия права (от метафизики к герменевтике). Екатеринбург, 1995. С.14-17.

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 62.

1 Не может не привлечь к себе внимание то обстоятельство, что широкая трактовка права (перекликающаяся с суждениями авторов, обосновывающими право через категорию "свобода") находится в одной плоскости с характеристиками самой философии, призванной дать объяснение, обоснование всему сущему. Отмечая эту одноплановость, которая, быть может, станет со временем предметом такого осмысления, которое приведет к выработке высокозначных  выводов, надо сразу же указать на существующие здесь принципиальные различия: во-первых, философия раскрывает  с интеллектуальной, мировоззренческой стороны основания сущего - явлений процессов, тогда как назначение права давать социально оправдывающее основание  поведению людей, поступкам. И во-вторых, философия призвана  мировоззренчески объяснять действительность, тогда как право  уже "дает" основание и оправдание действиям и поступкам в практической жизни. Кажется, никто не обратил внимания на то, что знаменитые слова Маркса о том, что философы, дескать, призваны не объяснять мир, а изменять его,  стали исходной предпосылкой для того, чтобы идеологические постулаты марксизма  превратились в действующее революционное право - непосредственное основания для  любых в сущности акций в отношении общества и людей.

1 На то, что широкое значение права и характеризует естественное право, обратил внимание Ю.Я. Баскин - см. его. Очерки философии права. С.43-44.

1 Об основных значениях категории "естественное  право" и об основных взглядах  по этому вопросу - См.: Червернин В.А. Основные концепции естественного права. М.,1988.

2 И. А. Покровский справедливо замечает, что даже при простом применении права возникает этическое чувство - справедливо-несправедливо. "На почве этого элементарного этического чувства постепенно  развивается философская рефлексия, которая уже в античном    мире приводит     к зарождению    идеи    так    называемого               е с т е с т в е нн о г о   п р а в а. Праву действующему и положительному, которое считается продуктом произвольного  человеческого установления, противополагается  право естественное, jus , представляющееся отражением абсолютного мирового  разума или правящей миром божественной сущности". Под углом зрения естественного права "перед человеческой мыслью развертывается целый ряд вопросов совершенно иного порядка, чем те, с которыми имеет дело догматика права"                  ( Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 61).

.

1 Дольник В. Непослушное дитя биосферы. "Педагогика-пресс". 1994. С.168.

2 Там же. С.169.

3 Этим, пожалуй, объясняется то обстоятельство, что "мысль о том, что естественное право является источником юридических норм и что оно призвано восполнять, а то даже справлять позитивное право, , - эта мысль приобрела  средневековой юриспруденции гораздо большую распространенность, чем это было в римском праве" (Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. Статут".1998. С.62).

1 По мнению В. Н. Кудрявцева, "на привычной для нас материалистической почве трудно возродить идеи естественного права" (см. Кудрявцев В.Н. О правопонимании и законности. Государство и право.1994. №3.С.7).

Не из таких ли  представлений об естественном праве, исходили специалисты, которые на завершающем этапе, непосредственно перед референдумом отрабатывали и редактировали текст Конституции России, когда в результате такой отработки и редактирования из него были исключены  формулировки, отражающие естественно-правовое видение прав человека (в том числе - что особо прискорбно - формулировку о частной собственности как естественном праве человека)?

2 Хабермас Ю.  Демократия. Разум. Нравственность. М.,1995. С.35.

3 По мысли Б.Спинозы, право природы следует понимать как "законы или правила, согласно которым все совершается, т. е. самую мощь природы. И потому естественное право всей природы и, следовательно, каждого индивидуума простирается столь далеко, сколь далеко простирается их мощь" (Спиноза Б. Избр. произведения. Т. 2. М., 1957. С.291).

1 Мальцев Г.В. Новое мышление и современная философия прав человека.(Права человека в истории человечества и в современном мире.М.,1988. С.35).

1 Шеллинг Ф.В. Соч.Т.1. С.447.

1 Кант И. Соч. в шести томах.Т.3. С. 502.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 60

2 Там же.. С. 61.

1 И.А. Покровский пишет: " идея естественного права уже у римских юристов приобрела серьезное практическое значение: естественное право и  справедливость,jus naturale   и  aequitas , часто рассматривается ими как источники  гражданско-правовых норм и оказывают влияние на толкование этих последних". Оно способствует " процессу превращения римского права в право универсальное"( Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.61).

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 54

1 Хотя в литературе и предпринята дерзкая (на мой взгляд, пока не увенчавшаяся очевидным успехом)  попытка придать категориям естественного права строго определенный, "математический" характер (см. Лобовиков В.О. Математическое правоведение. Часть1. Естественное право. Екатеринбург 1998.). Не касаясь иных соображений, представляется существенным заметить, что как мне представляется, категории естественного права, "улавливаемые " разумом - да к тому же во многом имеющие трансцендентный характер, потому и нуждаются в воплощении в нормах позитивного права, что лишены качеств строгой определенности - определяющего и уникального достоинства юридического регулирования.

1 Чичерин Б. Собственность и государство. Часть вторая. М., 1883. С.302.

1 Кант говорит о "великой в своем искусстве природе", "в механическом процессе которой обнаруживается целесообразность" (Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С.  405), а в другом месте - о "путеводной нити природы", "таинственным образом связанной с мудростью" (Там же. С. 107).

1 Впрочем с позиций автора этих строк указанные "три варианта" (Бог, "информационное поле", закономерная  логика объективных процессов, связанная  с тем, что возник разум человека),  означает по своей сути  одно и то же.

2.. Напомню ,что здесь и дальше при ссылках на это издание используются материалы таких трактатов и статей:

Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане (с.79-123);

Предполагаемое начало человеческой  истории (с. 149-191);

О поговорке "Может быть, это  и верно в теории, но не годится для практики" (Сокращенно - "О поговорке . . ."; с. 239-351);

К вечному миру (с. 353-477).

3 Там же. С. 85.

1 Кант, отдавший много труда возвеличиванию  и анализу  разума  в его положительных  сторонах и проявлениях, в тоже время связывает с людским своеволием, коренящимся в "вольном" использовании силы разума,  пороки нашего бытия. Он полагает, что тяжкие беды в обществе возникают "из-за злоупотребления собственным разумом", "рассматриваемым просто как орудие для удовлетворения разнообразных  склонностей ". Причем   "первое применение им /человеком/ своего разума состояло в злоупотреблении  им   (даже вопреки  указанию  природы)"  и что "история природы, таким образом, начинается с добра, она есть дело Божье; история свободы - со зла, ибо она - дело человеческое" (Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 165,191-192,169)

2 Там же. С. 87.

1 Там же. С. 95.

1 Там же. С. 93.

2 Там же.

3 Там же. Кант тут же продолжает: ". . . здесь постепенно развиваются все таланты, формируется вкус и, благодаря продолжающемуся просвещению, устанавливается начало для утверждения образа мыслей, который со временем может превратить грубую природную склонность к нравственному различению в определенные практические принципы и преобразовать таким образом, наконец, паталогически-вынужденное согласие к жизни в общества в моральное целое ".

1 Здесь уместно сделать два кратких замечания в связи с кантовским анализом человеческих качеств.

Первое. По-Канту  обстановка  антагонизма, противодействия наклонностей  отдельных людей друг другу  "предоставляет разуму свободную игру" и здесь отрицательные наклонности людей, из которых  вырастает злое, разум "подчиняет себе и вместо злого, само себя разрушающего, делает господствующим доброе, которое, если  оно уже есть, в дальнейшем поддерживает  само себя" (Там же. С. 347).

Второе. Это - то, о чем уже  начат разговор в тексте. С учетом различного влияния человеческих качеств на жизненные процессы есть основания переосмыслить  обычно принятую однопланово отрицательную оценку таких отмеченных  Кантом качеств людей, как честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, тщеславие и др. Здесь по всем данным - как и в других случаях - решающее значение имеют "мера" и то, что обычно принято считать "злоупотреблениями" и "крайностями". С рассматриваемых позиций должно привлечь внимание безусловно негативная и вполне справедливая, как мне  представляется, оценка Кантом  ряда  качеств людей, о которых будет сказано  дальше.

2 Кант  справедливо утверждает: "самыми ужасными тремя пороками, которые мы можем рассматривать все вместе и которые воплощают подлейшие и злейшие наши устремления, являются: неблагодарность, зависть и злорадство. Когда же они достигают своей высшей степени, то превращаются в дьявольские пороки" (Кант И. Из "лекций по этике". Этическая мысль 1988. М., 1988., С. 328).

3 Кант отмечает при этом : ". . . основание злого находится не в каком-либо объекте, который определяет произвол через склонность . . ., а только в правиле, которое произвол устанавливает себе (!!!) для применения своей свободы . . ." (Кант И Соч. Т.4. ч. 2.с.22)

4 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С.92-93.

1 Там же. С. 347.

2 Там же. С. 95.

3 Там же. С. 387.

1 Там же. С. 103, 107, 395 и др.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 419-421.

2 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 389, 447.

3 "Полагание  идеального в качестве природного - обычная процедура раннебуржуазного  просветительского мышления . . .Но я не знаю другого мыслителя Нового времени, который бы так прямо, так решительно и безапелляционно превращал в природное свойство  людей само их гражданское правомочие" (Соловьев.Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука". 1992).

4 Дольник В. Непослушное дитя биосферы. М.,1994. С.169.

1 Как справедливо отмечено в философской литературе, "антитеза свободы и природы - центральная идея философии Канта, прямое выражение постулируемого ею раздвоенности всего существующего на мир явлений, совокупность которых образует природу, и на его первооснову - мир "вещей в себе", пребывающей по ту сторону категориальных определений природы"( Ойзерман Т.И. К характеристике трансцендентального идеализма И. Канта: метафизика свободы. "Вопросы философии". 1996 № 6. С. 66.).

1 Мамардашвили М. Кантианские вариации. - М..; "Аграф", 1997. С.55.

2 См.: Кант И. Соч. Т.4.ч.1.С.464.

1 . Кант И. Соч. Т 4. ч. 2. С.184.

             2 Кант приведенную особенность права обозначает как его черту номер один ("во-первых") и добавляет сразу же: "Во-вторых, понятие права  означает не отношение произвола к желанию (следовательно, к чистой потребности) другого \лица\, как это имеет место в благодетельных или жестокосердечных поступках , а лишь к произволу другого \лица\" ( Кант И. Соч. Т.4.ч.2.С. 139 )

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.3. М., 1997. С.179-181.

2Ойзерман Т.И. К характеристике трансцендентального идеализма И. Канта: метафизика свободы. Вопросы философии. 1996. № 6.С.70.

.

3 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.3. М., 1997. С. 105.

4 По мнению А.К. Судакова "даже так называемые обязанности перед самим собой могут быть последовательно представлены лишь как обязанности перед той законодательной властью морального мира, силой и действием которой  достоинство нравственной свободы в человеке поставлено выше всякой неразумной природы в мире" (Судаков А. К. Любовь к жизни и запрет самоубийства в кантианской метафизике нравов. "Вопросы философии" 1996. № 8. С. 54).

5 Кант И. Соч. Т. 4. ч. 2.  С. 413

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.3. М., 1997. С. 179-181.

3 Мамардашвили М. Кантианские вариации. - М..; "Аграф", 1997. С.86. И тут же автор замечает: ". . . как философы  мы можем понять, что склонности к добру в натуральном смысле этого слова не может быть".

1 Ойзерман Т.И. К характеристике трансцендентального идеализма И. Канта: метафизика свободы. Вопросы философии. 1996. № 6.С.67.

1 Отмеченные особенности соотношения права и морали в их кантовском понимании недостаточно учитываются в литературе. Высказан, в частности, такой взгляд об  отличии кантовской этики от учения Канта о праве. "В первой, пишет Х. Оберер, -  речь идет только позитивном понятии свободы  нравственной  автономии, а в учении о праве речь идет только о негативном понятии свободы в смысле отсутствия принуждения от побуждающей чувственности и узаконенности ее внешнего употребления" (Oberer H. Zur Fruhgeschichte der kantischen Rechtslere// Kant-Studien. B. 1973. Jg. 64. H. 1.S.48). Между тем, надо полагать,  учение Канта о праве охватывает свободу и в ее позитивном значении и не только в смысле "узаконенности ее внешнего употребления". Право, как будет показано в последующем изложении, - это главная опора для свободы человека во всех ее позитивных проявлениях в мире внешних, практических отношений.

2 Знаменательно, что даже в обстановке сложного отношения к Канту, характерного для советского общества, в конце концов, притом со ссылкой на слова философа о  "возвышенном характере нашего собственного сверхчувственного существования" (Со ч. Т 4. ч. 1 С. 415), было признано и даже как-то увязано с идеями коммунизма, что с позиции Канта "морали и этике принадлежит особая роль в возвышении человека, в отстаивании его высокого предназначения и достоинства". (Кант и кантианцы. "Наука". М., 1978.  С. 332).

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.75.

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.76.

1 О значениях, которые придаются понятию "цивилизация" в данной работе, см. пояснения в подстрочечном примечании на с.11.

2 Ахаезер А.С. Россия: исторический опыт.Т.1.М., 1991. С.332-333.

Весьма симптоматично, что  идея  общего глобального перехода человечества к либеральным цивилизациям является такой, которая как говорится, "висит в воздухе", находит в различных теоретических построениях и словесных формулировках признание в разработках многих мыслителей. Она, как мне представляется,    быть может, под несколько иным    углом зрения,   в иных   ракурсах   представлена также   во взглядах А. Бергсона о "закрытом" и "открытом" обществах, особенно в его воззрениях на демократию, которая "приписывает человеку нерушимые права", причем - так,   что   в    каждой    фразе Декларации прав человека слышен протест, "вызов, брошенный какому-то злоупотреблению"( Бергсон А. Два источника морали  и религии М., 1994.С.305, 306.). о всем данным, приведенные суждения вполне распространимы на разграничение культур на социо(системо-)центристские и персоноцентристские (о нем -  речь впереди), на ряд других философских и политических разработок последнего времени.

3 Взгляд о том, что именно Великобритания является "первооткрывателем" в области прав человека (Общая теория прав человека. Под ред. Е.А.Лукашевой. Изд. Норма. 1996. С.8), при всей важности  принятых в этой стране  в ХШ-ХУШ веках законодательных документов, ограничивающих королевскую власть, все же не учитывает того обстоятельства, что права человека в своем реальном бытии представляют собой не рефлексию, отражающую ограничение власти, а самостоятельное правовое начало, требующее  самостоятельного конституирования, в том числе   на основании актов конституционного значения.

1 Подчеркивая великое значение в утверждении идей свободы мыслителей эпохи Просвещения, не будем всё же забывать о том, что " богатство мировой цивилизации в правовой и политической теории и практике создавалось разными народами на протяжении тысячелетий" (Ершов Ю.Г. Философия права (материалы лекций), Екатеринбург, 1995. С. 33).

2 Достойно внимания то обстоятельство, что кантовские подходы к свободе и праву начинают находить все большее признание в юридической литературе (см. Лившиц Р.З. Теория права. М.1994. С.51; общая теория права и государства. Под ред. В.В.Лазарева. М., 1994. С.29-30).

1 Баскин Ю.Я. Очерки философии права. Сыктывкар, 1996. С.17.

2 По справедливому мнению Ю. Хабермаса,  именно Франция является страной, которая воплотила главную линию сознательного исторического развития -  благодаря революции избрала для мира демократическую культуру и вследствие этого "буржуазные революции, имевшие место ранее, а именно: голландская, английская, американская, только благодаря  французской революции обрели свой облик в качестве революций" (Хабермас. Ю Демократия. Разум. Нравственность М., 1995. С. 62).

3 См. Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука". 1992.С. 39.

1 Х. Оберер пишет, что Кант не только использовал терминологию и "фактуру" правовых идей Гоббса, Локка, Юма, Монтескье и особенно Руссо, но и принял многие социально-философские идеи французской революции. - Oberer H. Zur Fruhgeschichte der kantischen Rechtslere// Kant-Studien. B. 1973. Jg. 64. H. 1.S.        

2 По словам Э.Ю. Соловьева "само его /Канта - С.А./ легендарное "философское затворничество" было ни чем иным, как попыткой (и притом успешной) оградить себя от прусского провинциализма и стать кабинетно открытым по отношению к "мировой эпохе"" (Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука". 1992.С. 5).

3 "Эпоха Канта - эпоха Просвещения, которому Кант придает новую, обогащаемой  самокритикой разума, историческую форму" (Ойзерман Т.И. Этикотеология  Канта и ее современное значение. Вопросы философии. 1997. №3. С. 111.).

1 Гегель. Философия духа (Энциклопедия философских наук. М., 1977). С. 406.

2  Кант. Соч. Т.4. С.147.

3 Гегель. Соч. Т. Х1.1935. С.444.

1 Шеллинг Ф.В. Соч.Т.1.С.458.

1 См.: Семитко А.П. Развитие правовой культуры как правовой прогресс. Екатеринбург, 1996. С.147-205. По мнению А. Оболонского, первую из названных фаз развития  культуры следует именовать "системоцентризмом (где индивид -  не высшее мерило всех вещей, а только придаток, средство над надличностных целей) - См.: Оболонский А.В. Драма российской политической истории: система против личности. М.,1994. С. 9 и след.

2 См. Фихте И.Г. Соч. Т.1. С.27-29.

3 Бердяев Н. А. Самопознание. М., 1991. С. 104,226.

Жаль только, что  знаменитые русские философы конца Х1Х - начала ХХ века, раскрыв новые пласты  философии в религиозных ориентациях философской мысли, не увидели в таких ориентациях также и новые возможности в понимании права. В этой связи возник непонятный и в чем-то трагический разрыв между русской философией и либеральными разработками видных русских правоведов.

1 Там же. С..89, 136.

2 Бердяев Н.А. Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии. 1970.С.212.

3 Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 1909. С.101.

4 Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. 1916. С. 579.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.77

.

2 Там же.  С.78.

3 Там же. . С.78.

1 См.: Мунье Э. Персонализм. М., 1992. Характеристику персонализма применительно к проблемам философии права - См.:  Семитко  А.П.. Указ. работа С.5-8.

2  Хайек Ф. Дорога к рабству.// Вопросы философии. 1990. № 11. С.128.

3 Есть основания полагать, что Франция - страна, которая благодаря революции избрала для всего мира демократическую культуру и потому " . . .буржуазные революции, имевшие место ранее, а именно: голландская, английская, американская, только благодаря французской революции обрели свой облик в качестве революций"..  ( Хабермас Ю. Демократия. Разум, Нравственность. М.,1995. С.62).

1 Знаменательно, что гражданское право имеет и глубокие исторические корни. Еще в  первобытном обществе, в условиях производящего хозяйства, нормативная регламентация все более сосредоточивалась на вопросах имущества, его раздела, наследования, договорных имущественных обязательств - того, что по мнению А.И. Першица,  может быть названо "гражданским предправом",  с той, правда, существенной особенностью (раскрывающей господствующие в ту пору естественно-природные императивы), что ". . . основные нормы закрепляют иерархическую структуру  общества и неравенство в статусах лиц различных категорий" ( История первобытного общества. Эпоха классообразования. М. 1998. С.456).

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 309

1 Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. М., 1995.С.60 , 65.

1 Там же С.57, 60.

1 Там же. С. 34.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.75.

2 См. Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права. М.,1916. С. 508.

1 Баскин Ю.Я. Очерки  философии права. Сыктывкар, 1996. С.54.

1 Коркунов Н.М. Общественное значение права. Спб. 1898.С.69.

2 Шеллинг Ф.В. Соч.Т.1.С.456.

3 Шеллинг Ф.В. Соч.Т.1.С.450-451.

4 Шеллинг Ф.В. Соч.Т.1.С.447.

5 Шеллинг Ф.В. Соч.Т.1.С.458.

1 Здесь хотелось бы обратить внимание на несостоятельность и порочность самих представлений о возможности существования  некоего общества благостной, беззаботной жизни (принципиально не согласующихся с неизбежно жесткими механизмами существования восходящего развития человеческого рода).

              Такое обоснование  несостоятельности и порочности подобных идей, наряду с другими мыслителями, дано Кантом в ходе критического разбора жизненных обстоятельств, вызывающих мечту о неком "рае", неодолимое стремление к нему. Причем Кант относит эту мечту не только к библейским религиозным догмам и верованиям, а к общим условиям жизни людей, покинувших при вступлении в условия цивилизации "материальное лоно природы". Цивилизация, само  бытие разумных существ, по словам философа, толкнули человека "в обширный мир, где его ожидает столько забот, труда и неведомых зол". И вот вывод общего значения. "Впоследствии, - пишет он, - тягостность жизни  все  чаще будет пробуждать в  нем желание попасть в рисуемый силой его воображения рай, где он мог бы пребывать в спокойном бездействии и в постоянной умиротворенности предаваться мечтаниям или вообще тратить время попусту"( Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 167).

Не трудно заметить, насколько точно такая  характеристика "рая" соответствует марксистским и домарксистским представлениям о "полном коммунизме" - "царстве свободы", в котором жизнь всех людей благостна и счастлива, и в котором  все жизненные интересы находят удовлетворение  "по потребностям".

1 Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. М., 1995. С.43, 44.

2 Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С.230.

3 Барулин В. С. Социальная философия. Ч.1.М., 1993.С.26.

1 Цит. по: Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1918-1923.М., 1990. С.44.

1 В самый канун октябрьского переворота идеолог  революционного права советского образца П.И.Стучка писал: " . . . мы вслед за Марксом заявляем, что мы должны стоять не на почве законности, а стать на почву революции" (Стучка П.И. Избранные произведения . . .С..227).

1 Там же. С. 350.В другом месте автор замечает: "С первых же дней революции 1917 г. еще в марте и позже мне неоднократно приходилось возражать против сознательного или невольного лицемерия тех революционеров, которые привыкли говорить о строгой законности в самый разгар революции" (С.232).

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.47

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.86.

1 Знаменательно, что некоторые направления религиозной идеологии по известным параллелям смыкались с коммунизмом. Эта сторона религиозных воззрений и коммунизма  справедливо была подмечена русскими либеральными правоведами-философами, а в области художественного творчества - Ф.Достоевским. Как верно отмечено в современной литературе, "в  глазах Чичерина (одного из самых видных русских правоведов либерального направления, критиковавшего Соловьева за увлечение католицизмом - С.А.), общей чертой католицизма и социализма было стремление к насильственной организации Добра; в этом пункте он полностью соглашался с  Достоевским . . . Социализм и коммунизм, по его словам, это явная попытка возврата к теократическим устремлениям католического средневековья, т. е. насильственного насаждения Царства Божьего, исключительно опасного ввиду развития современного государственного аппарата. Удача такого эксперимента была бы огосударствлением  всего и повлекла за собой всеобщее порабощение и экономическую катастрофу". И дальше: " Соловьев обвинялся Чичериным не только за увлечение католическим теократизмом, но и за прокладывание дороги социализму и даже коммунизму"( Валицкий А. Нравственность и право в теориях русских либералов конца Х1Х -начала ХХ века//Вопросы философии.1991.№8.С.33. ).

1 Там же. С. 165.

1 Представляется важным с рассматриваемой точки зрения обратить внимание на то, что "имущество    вообще служит    н е     к о м  у - н и б у д ь,   а     ч е м у- н и бу д ь, т.е. таким или иным признанным и одобряемом правопорядком целям". Притом "р а з у  н ы м   целям" (Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.108.).

1 Гойхбарг А.Г. Пролетарская революция и гражданское право. "Пролетарская революция и право".1918 г.№1.С.17.

2 Гейман Ю. Хозяйственное право к 12-летию Октября."Е.С.Ю."1929. № 44. С.1030,1032.

3 См.: Пашуканис Е.Б. Общая теория права и марксизм.  - Избранные произведения по общей теории государства и права. М., 1980.

1 Семитко А.П. Развитие правовой культуры как правовой прогресс. Екатеринбург, 1996. С.155.

1 Впрочем, в юридической литературе того времени можно найти и высказывания оптимистического характера." . . . Наше имущественное право, - писал в 1928 г. один из правоведов, - как в общих терминологических очертаниях своих, так и по содержанию своих нормативных постановлений,  будет все более  приближаться к обычным типам гражданских институтов, свойственных частно-правовому строю капиталистических стран" (Канторович Я. Основные идеи гражданского права. Юридическое издательство НКЮ УССР. Харьков, 1928. С.6).Примечательно, что в 1926 году Б.Б.Черепахин издал в Иркутске брошюру "К вопросу о частном и публичном праве", в которой  на основе обширных научных материалов дал обстоятельную характеристику гражданско-правовым началам - началам координации воли и интересов субъектов(Х сб. трудов профессоров и преподавателей Иркутского гос. ун-та. 1926. С.258-281;отд оттиск).

1 П.И. Стучка писал, что после революции " . . . появилось слово "советское" право, скорее по нашей революционной привычке прибавлять слова "красное", "советское", "революционное . . .Очень солидные коммунистические ученые тогда высказались вообще против советского права, есть-де только единое право . . ."            (Стучка П.И. Избранные произведения . . С.59).

1 См. Тилле А. Право абсурда. Социалистическое феодальное право. М., 1992.

1 Семитко А.П. Развитие правовой культуры как правовой прогресс. Екатеринбург, 1996. С.174.

1 По мнению В.М.Горшенева, например, определяющий смысл социалистической законности реально "сводится к тому, что соблюдение законов и иных нормативных актов в деятельности органов государства, и особенно должностных лиц, должно обеспечивать в конечном счете создание обстановки всеобщего благоприятствования личности"(Горшенев В.М. Теория социалистической законности в свете Конституции СССР 1977 г. //Сов. государство  и право.1979. № 11.С.16).

1 См., например: Иоффе О.С. Правоотношение по советскому гражданскому праву. Изд ЛГУ. 1948.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3.С. 197.

1 Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука". 1992.С.15

               1 Фукояма Ф. Конец истории? "Вопросы  философии". 1990. №3. С. 148.

1 Официально проведенная в России в 1992-1995 гг. приватизация, вопреки расчетам ее организаторов,  не привела к формированию частной собственности в производстве. Она, с одной стороны (ваучерная приватизация), имела пропагандистский, сугубо социалистический характер, вылилась в распределении "на равных" между всеми согражданами некоторой, весьма малой части государственных имуществ в денежном выражении. С другой же стороны, официальная приватизация состояла во всеобщем акционировании государственных предприятий, которое также не дало ожидаемого результата. Ибо акционерная форма хозяйствования вообще не является способом приватизации (она существует для организации и управления хозяйственными делами при уже сложившейся частной собственности), а  государственные предприятия как звенья былой "одной фабрики" сами по себе, пусть и в виде акционерных обществ, не могут одномоментно в силу одного лишь акционирования в любом ее варианте превратиться в свободных товаропроизводителей, функционирующих на основе частной собственности.

И вот - уже  частично отмеченное последствие.. Свободные цены и всеобщее акционирование, при отсутствии частной собственности в производстве, дали,  говоря формулировками   Канта,  "величайшую свободу"  и  неизбежный в этой связи   "полный антагонизм". Но это, к несчастью,   был  "антагонизм" - не тот, который выступает в виде конкурентной состязательности, соревнования и раскрывает человеческие достоинства, активность, созидательную  энергию людей, а  просто-напросто антагонизм вольницы. И именно здесь,  в бескрайней вольнице, не связанной и не обузданной частной собственностью в экономике, реальным экономическим делом, нужно видеть истоки той необузданной  спекулятивно-потребительской стихии, вспышки страстей, анархического безумия, которые ввергли жизнь России в нарастающий хаос в ходе   продиктованных властью рыночных реформ в наше время.

1 Общая теория прав человека. Под ред. Е.А.Лукашевой. Изд.Норма. 1996. С.127

1 Знаменательно, что в 1990-1991 годы сектор арендных и частнособственнических, "коллективных" предприятий оказался единственным подразделением в советском народном хозяйстве, где наблюдались рост и модернизация производства. Здесь шел интенсивный процесс создания слоя частных собственников в производстве - основы  формирования современного конкурентного рыночного хозяйства, которому, при благоприятном развитии событий, суждено было  путем постепенных реформ прийти на смену централизованной плановой экономике. Не случайно поэтому бюрократические ведомства, вся советская партгосноменклатура стали создавать для этого  развивающегося  сектора хозяйства всевозможные препятствия. Конец  благоприятной перспективе в этой области положили, увы, "кардинальные" реформы, когда арендные и частнособственнические "коллективные" предприятия были одним росчерком пера в подзаконном нормативном акте преобразованы в открытые акционерные общества, - с той одинаковой для всех этих обществ судьбой, когда  вся реформируемая экономика стала основой номенклатурного государственного капитализма и  пребывает  в непрекращающейся стадии глубокого упадка.

Что перед нами - упущенный шанс? Наверное. Но в основном - это урок. Помимо всего иного, он еще раз подтвердил, что революционные меры, рассчитанные на быстрый впечатляющий успех и по-большевистски проведенные сверху (а именно такой характер имела  начатая в 1992 году официальная приватизация),  оканчиваются неудачей, нарастанием трудностей, бедой. Во всяком случае  при возможно-разных оценках плюсов и минусов "кардинальных" реформ (либеральных по своему замыслу и ряду результатов)   очевидно, что формы официальной приватизации, как уже отмечалось,  не дали того созидательного  эффекта, который могла и должна была дать действительная частная собственность в производстве. Ваучерное распределение части государственных имуществ  и всеобщее акционирование государственных предприятий фактически создали благоприятные условия для спекуляции ваучерами и акциями,  для приобретения за бесценок много миллиардных национальных богатств, относящихся в основном к природным ресурсам страны.

1 Вместе с тем, обращая  внимание на пороки советского права как части коммунистической социальной системы, надо видеть и его противоречивость, разноплановость. В том числе -  отражение в нем (пусть во многом с терминологической, технико-юридических сторон) известных российских правовых традиций, существование и в советской законодательной системе  немалого числа общеправовых установлений в области уголовной ответственности, судебных процедур и т.д., реализацию в законах, в   практике судов, других правоохранительных органов технико-юридических рекомендаций  правовой науки.

Такого рода общеправовые, идеологически нейтральные элементы советского права служили фактической предпосылкой для "внеидеологической" (хотя и прикрываемой терминологическим и цитатным марксистским камуфляжем) исследовательской и преподавательской работы в области правоведения в условиях советского общества. Они же стали исходным пунктом в том сложном, тяжком, мучительном процессе преобразования советского права и советского правоведения, который начался в России в конце 1980 - начале 1990 гг. и с великим  трудом идет в нынешнее время.

1 Ильин И.А. Путь к очевидному. Собр. соч. М., 1994. Т.3 С. 510.

1 Характеризуя явление "мнимого конституционализма", этого политического мутанта, Ю.Г.Ершов пишет, что здесь перед нами - "реакция на радикальный переход от авторитарного режима к демократии, средство стабилизации общества в интересах   традиционно правящего класса (социальной группы), чем переходная форма к правовому государству" (Ершов Ю.Г. Философия права (материалы лекций). Екатеринбург, 1995. С.33).

1 Характер ст. 2 действующей Конституции никак не соответствует существующему мнению о том, что будто бы она является достаточным эквивалентом первоначальным проектам, где положения об основных правах человека занимали первое, заглавное место. Как справедливо отмечено в литературе, " . . эта статья  несет лишь идеологическую нагрузку и не является правовой нормой" ( Колдаева Н.П. К вопросу о роли идеологических факторов в правообразовании. Теория права. Новые идеи. М., 1995.Вып. 4.С.40).

1 Здесь прежде всего дает о себе знать  наше укоренившееся,  труднопреодолимое ощущение чуждости, оторванности от живой жизни самого понятия  "чистое" в отношении явлений социальной жизни, до сих пор воспринимаемое как  нечто такое, что оторвано от нашего реального бытия, нужд людей, близкое, скажем, к идеологии "чистого искусства", так долго и с такой  яростью проклинаемого  в советском обществе.

И плюс к этому  - широко распространенное, ранее уже упомянутое и тоже, пожалуй, прочно утвердившееся мнение о праве  как сфере   сугубо практического, прикладного порядка, да к тому же - во многом приземленной, связанной с политическими интересами и политической идеологией, не  самой престижной, обыденной прозой жизни. И с этой точки зрения представляется  - что-что, но вот правовая материя уж никак не может быть неким "чистым" фантомом.  Во всяком случае - в реальных, практических делах. Тем более, что право, действительно, пребывает в самой гуще  общественной жизни и  во многом обусловлено фактическими отношениями.

2 Сс.: Туманов В.А. Буржуазная правовая идеология. М.Ю1971. С.209 и след.

1 Германский исследователь творчества Канта  Х. Оберер высказал соображения о том, что сама проблема свободы возникла у Канта при разработке вопросов  права. Но как раз проблема свободы под углом зрения об антиномиях дала толчок к разработке идей чистого разума, его критики. Таким образом, полагает Х. Оберер, именно кантовское учение о праве было исходным пунктом и конечной целью всей его критической философии (Oberer H. Zur Fruhgeschichte der kantischen Rechtslere// Kant-Studien. B. 1973. Jg. 64.)1.

2 По мнению  В. Хёсле "Чтобы не возникло никаких ложных толкований, надо сразу  же сказать: Кант не исключает, а как раз утверждает, что генетически всякое познание привязано к опыту. Но из этого не следует, чтобы в теоретическом плане всякое  познание можно было свести к опыту, - в этом строгом различении генетического и  теоретически значимостного измерения  заключается одно из важнейших нововведений Канта по сравнению с представителями метафизики раннего этапа нового времени" (Хёсле В. Гении философии нового времени. М., 1992. С. 75).

1 Ойзерман Т.И. К характеристике трансцендентального идеализма И. Канта: метафизика свободы. Вопросы философии. 1996. № 6.С. 69.

2 Х. Оберер - Oberer H. Zur Fruhgeschichte der kantischen Rechtslere// Kant-Studien. B. 1973. Jg. 64. H. 1.S.48.

3 Здесь, допустимо предположить, перед нами такая сторона критической  философии Канта, которая  порой в какой-то мере  ускользает из поля зрения.

Дело тут вот в чем. Нередко чуть ли ни вершиной философского мышления при постижении  явлений окружающего нас мира выставляется ( в недавнем прошлом, в обстановке тотального господства марксистско-ленинско-сталинских догм, выставлялся императивно) тезис о взаимосвязи и взаимообусловленности этих явлений. Верный и очевидный сам по себе такого рода  тезис, однако, имеет ограниченное значение в отношении глубины познания. Взаимосвязь и взаимообусловленность явлений  приводит к тому, что каждое из них получает как бы отпечаток от всех других, начинает нести на себе следы других явлений, находящихся с ним во взаимосвязи, и  это при всей значимости такой взаимообусловленности становится одновременной преградой к пониманию своеобразия данного явления, его самобытной природы (что в конечном счете не дает возможности в полной мере выявить специфику и существующих здесь взаимных отношений и взаимообусловленностей).   Поэтому есть основания полагать, что критический метод Канта - это способ мышления, в соответствии с которым то или иное явление не только берется независимо от опыта, чувственных факторов, но и вообще предстает в своей  собственной плоти,  в "чистом виде", вне тех отпечатков, следов, которые оставляют на нем другие явления, предметы, процессы. И такое рассмотрение  явления в "чистом виде", в его собственной плоти,  когда познавательная мысль отвлекается от опутывающих и затеняющих его связей и влияний, позволяет постигнуть его глубины, его определяющие сущностные характеристики и определения, а затем уже понять все его связи и опосредования, решать другие мировоззренческие и прикладные проблемы (как это мы увидим в отношении права). Этот метод, надо полагать, имеет широкие, далеко еще не использованные наукой возможности. В том числе - и при рассмотрении коренных проблем философии. Автор этих строк в свое время имел возможность убедиться в этом, когда  при освещении ценности права попытался с предельной осторожностью (неизбежной при отсутствии философских претензий и в условиях всеохватного доминирования марксистского материализма) выйти за пределы жесткой диалектико-материалистической догмы "материя-сознания" и, продолжая придерживаться известных социалистических догм, всё же вычленить в качестве "чистых" сфер мироздания - "Космос" - "Жизнь"- "Разум" - "Общество" - сфер или уровней, каждая из которых не сводима к другой и требует при обилии взаимосвязей особого научного подхода (Алексеев С.С. Перед выбором. М. , 1990. С.39-50).

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 449.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С.453.

1 Там же. С.289.

2 Там же. С. 329.

1 В. С. Нерсесянц, возражая Гегелю, утверждающему, что у Канта нет "материи закона",пишет: " . . .в кантовском практическом разуме как раз присутствует "материя", а именно - правовая "материя" (принцип правового равенства), адекватным выражением чего и является категорический императив" (Нерсесянц В.С. Философия права. Учебник для вузов.М.,1997. С. 489).

1 См.:  - Проблемы теории права. Изд. 2-е. М., 1995. С. 24 -27.

1Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С.449.

2  Там же. С. 329.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. С. 283.

1 Там же. С.459.

2 См.: Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука". 1992. Отметив, что в правосознании содержится мощный активный потенциал, автора пишет: "Правосознательный ригоризм настоятельно необходим для ныне переживаемого нами этапа общественного обновления. На мой взгляд, он важнее даже таких безусловно ценных и желательных установок, как чуткость и милосердие. И никто не учил ему лучше создателя трансцендентальной этики" (С.191)..

1 См.: Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.3. М., 1997. С.143).

1 Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права . "Наука". 1992.С.108

2Кант И. Соч. . Т. 4. ч.2 С. 140.

3 Категорический императив, полагает Э.Ю. Соловьев, "должен был появиться на свет прежде всего в значении принципа автономии ( Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. М., 1992.С.99).  Жаль только, что это верное замечание автор связывает с идеей "самозаконности", тогда как  - и судя по другим публикациям, такой же позиции придерживается и  Э.Ю. Соловьев - начала автономии, раскрываемые через личность, характерная особенность  именно права как объективного феномена социальной действительности.

1 Кант И. Т. 4. .ч.2. С. 140

          2 Эта выдержка из кантовской работы "О поговорке . . ." дана в переводе  Э.Ю.Соловьева (см.: Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука". 1992. С. 171.). По справедливому мнению автора,  содержащийся в ряде изданий  русский перевод этого текста не вполне точен (например, - 1У.ч.2.с. 78).

При этом автор замечает: "Это один из великих девизов классической  философии права, и если бы меня попросили привести одно и только одно высказывание, выражающее общий смысл цивилизованного новоевропейского правопонимания, я привел бы именно эти слова". (там же. С. 171-172).

    1 Обзор литературы и разработку проблем публичного и частного права - см.: Черепахин Б.Б. К вопросу о частом и публичном  праве. Иркутск. 1926

    1 И  другой пример, уже близкий нашему времени. Ущербность юридической системы, существовавшей в советском обществе, состояла не только в ее заидеологизированном и репрессивном характере, но еще и в том, что в ней сообразно коммунно-большевистской догме существовала нацеленность на изничтожение, полное искоренение частного права в основных областях  общественной жизни (напомню ленинские слова - "мы ничего частного в хозяйстве не признаем"). Благодаря этому  советское право приобрело однобоко публичные содержание и направленность, и это стало характерным даже для такой, казалось бы, исконной обители частного права, как гражданское право, цивилистика. Частные же начала (частное право в  своем  чистом виде)  сохранились в советских условиях, и то ограниченно, только в области бытовых отношений, а в основном они были загнаны в теневую, во многом криминальную экономику, где утратило цивилизованно юридический характер, превратившись в обыкновения дикого, криминального рынка-базара (такого рода обыкновения во многом  продолжают господствовать в России и после 1992 г. в условиях будто бы созданной, а в чем-то и действительно созданной,  "современной рыночной экономики").

    1 Представляется важным еще раз сослаться на слова  И.А. Покровский о том, что юриспруденция "инстинктивно  чувствует" в различение публичного и частного права                  ". . . глубоко принципиальное; она смутно улавливает глубокую в самом   д у х е  права публичного и частного . ." (Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.38). Знаменательно,, что при этом замечательный русский правовед отмечает, характерзуя особенности частного права в отличие от публичного": Ведь "государственная власть принципиально не может допустить в этих областях рядом с собой никакой другой воли, ничьей другой инициативы"1.

      1 Хотелось бы обратить внимание на такой момент, который в отношении частного права подробнее будет рассмотрен в последующем. При всей близости понятий "частное право" и   "гражданское право" (также как и близости понятий "публичное право" и "административное право"), между ними - как мы  увидим - нельзя ставить знак равенства. Если частное и публичное право выражают  начала  права, связанные с разумом, его смысл, то  гражданское право  (также, как право административное, трудовое, социального обеспечения и т.д. ) - это уже  отрасли национальной юридической системы. Отрасли же позитивного права  могут по различному выражать те или иные исходные правовые начала. Например, гражданское право - как это было в советском обществе - имело  в основном опубличенный характер. Но и при последовательном выражении частно-правовых начала в гражданском праве всегда наличествуют известные публично-правовые элементы, а порой и целые институты (например, институты опеки, регистрации юридических лиц и т.л.).

1 Здесь уместно и такое еще замечание. В отношении научных разработок, совершенных правоведами в условиях советского  общества (в них, как уже отмечалось, - немало позитивного, вполне соответствующего мировому уровню науки), нужно постоянно иметь в виду, что они - даже в позитивных своих гранях - сориентированы всё же на публично-правовую культуру. Эти разработки, особенно обобщающего характера, зачастую не принимают во внимание данные и ценности частноправовой культуры, которые по многим фундаментальным проблемам правовой теории (например, договорной формы юридического регулирования) призваны служить отправным пунктом научного анализа.

     2 Выскажу здесь в постановочном порядке общетеоретическое соображение  на  возможную и, не исключено, конструктивную перспективу разработки проблемы.

Краткая характеристика  частного и публичного права позволяет, думается, наметить контуры сложного многозвенного  пути движение природно-социальных процессов от природных предпосылок к праву. Это движениеот  природных предпосылок, которые выражены, с одной стороны, обособлении отдельных особей из "социально-биологического целого", а с другой -  в поддержании иерархической системы подчинения;

через формирование соответствующих объективных  требований формирования "своего" закрепления и гарантирования за каждой особью;

к  образованию частного и публичного права, которые становятся результатом уже разумного восприятия и осмысления  указанных требований людьми (и потому выступают в под данным углом зрения в качестве продукта разума).

      1 Более подробно указанные юридические феномены рассмотрены в других работах автора

       типизированные модели правового регулирования (названные "системами правового регулирования") в книге - Теория права. Изд. БЕК. М.,1995 С.247-251;

      общедозволительный и разрешительный типы регулирования в книге - Общие дозволения и общие запреты в советском праве. Изд. " Юридическая  литература". М., 1989.

2 Логика изложения увела рассмотрение темы главы в сторону непростых специальных юридических проблем. Но если вернуться к автору идеи "чистого права" - к Канту,  и присмотреться к другим положениям философа, имеющим отношение - пусть  и не прямое - к этой идее, то могут быть найдены подходы к определению некоторых других общих принципов.

          Прежде всего  должны быть приняты во внимание те кантовские положения, в которых обосновывается мысль о праве как выражении общей воли людей, которую к тому же  "требует сам  разум",   притом " . . чистый, a priori  законодательный разум, не принимающий в соображение ни одной из эмпирических  целей" ( Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 283). И Кант отводит в этой связи много места в обоснование тех механизмов, которые реально, в жизни приводили бы к такому положению вещей, когда бы (и здесь - с учетом  "эмпирических целей") складывалась эта самая "общая" или даже "всеобщая" воля. Пространные  рассуждения Канта на этот счет, рассчитанные по замыслу на  обоснование такого идеального порядка, когда  бы каждый закон выражал  волю каждого гражданина,  завершаются    иным выводом   -    выводом о    том,    что допустимо    всё же   "довольствоваться /решением/ большинства, как если бы оно было принято по общему согласию . . ." (Там же. С. 303) Такой вывод можно было бы отнести к  часто встречающимся курьезам логических обоснований, когда предположения разума опрокидываются грубой прозой жизни,  и приведенный вообще-то тривиальный вывод Канта  оказался бы в стороне от основного потока его идей, если бы не то дополнение, которое в процитированном высказывании мною было опущено. Кант, говоря о допустимости довольствоваться решением большинства "как если бы оно было принято по общему согласию", тут же завершает мысль ". . . .следовательно, посредством договора" (Там  же). Вот эта ссылка на договор  меняет ситуацию, так как  обоснованность принимаемых решений связывается с конструкцией договора, формирование и действие которого уже не требует в каждом случае использования механизмов "общего согласия". Тем более, что вслед за  приведенными положениями Кант и вовсе проясняет свою мысль. Он пишет, что  "общее согласие", выраженное в принципе большинства "и есть тот первоначальный договор, на котором только и можно основать  гражданское, стало быть, чисто правовое устройство" (Там же). В последующем нам придется более обстоятельно рассмотреть идею первоначального договора (или - общественного договора, тут есть грань, в данном случае - не очень существенная). Сейчас же важно отметить то, что идея первоначального договора может быть охарактеризована в качестве еще одного общего принципа, имеющего значение для признания тех или иных законодательных решений в качестве "чисто правовых". Об этом собственно говоря - и не только в уже приведенных положениях - прямо пишет Кант, когда утверждает, что первоначальный договор - это вообще не реальный факт ("как таковой он вообще невозможен"), а ". . .есть всего лишь идея разума, которая, однако, имеет несомненную (практическую) реальность в том именно смысле, что он налагает на каждого законодателя обязанность издавать свои законы так, чтобы они могли исходить от объединенной воли целого народа" (Там же. 303)..

И еще один существенный момент, относящийся уже к общефилософским взглядам Канта на развитие общества. Это - его идеи о постоянном антагонизме как  необходимом звене поступательного развития сообщества людей.  И те предположения, которые дальше будут высказаны, тем более уместны, что  Кант свои мысли об антагонизме максимально приближает к праву, когда пишет, что обязательная сила известных положений разума распространяется именно на людей, "свобода каждого из которых находится в антагонизме со свободой другого".

Думается, есть основания рассматривать в качестве общего принципа, сориентированного на "чистые юридические формы", то уже ранее охарактеризованное обстоятельство, что право в связи с механизмами  общественного развития представляет такой социальный институт, принципы и нормы которого должны быть изначально  рассчитаны на неизбежность и одновременно - оправданность постоянного антагонизма между людьми, на возможность и неизбежность конфликтных ситуаций,  которые  должны разрешаться исключительно на основе права и исключительно правовыми  методами, в правовых процедурах. Насколько эти положения напрямую "выходят" на острые проблемы нынешнего времени (в экономике - проблемы конкурентного рынка, в политике - политического плюрализма) очевидно, как и очевидна надобность специальной разработки возникающих здесь юридически значимых вопросов.

1 См.: Яковлев В.Ф. Гражданско-правовой метод регулирования общественных отношений. Свердловск. 1972.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С.  285

1 Как заметил И. А. Покровский, ". . . реакция против естественного права вызвала в начале Х1Х века отрицательное отношение ко всякому  философскому элементу в юриспруденции. Только исторические и догматические исследования положительного права признавались достойными  имени научного; все, что  выходило за пределы этих позитивных исследований, отметалось как незаконное детище старого естественно-правового направления." (Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. Статут".1998. С.73).

1 Новгородцев П. И. Идея права в философии Вл.С. Соловьева.М.,1901. С.18-19.

1 С этой точки зрения следует признать справедливым мнение, в соответствии с которым " . . именно права человека выступают чистым воплощением права, то есть безусловного общественного дозволения самодеятельности свободного человека". (Ершов Ю.Г. Философия права (материалы лекций). 1995. С. 21.).

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.80. Хотя автор тут же замечает, что когда естественное право "системе правительственной опеке противопоставило декларацию свобод, декларацию прав человека и гражданина", это не означало, что государственная власть  " . . .п р и н ц и пи а ль н о  в чем-то ограничена" (там же. С. 81).

1 См. Дюги Л. Социальное право, индивидуальное право, преобразование государства. М., 1909. Автор пишет, в частности, что правители "обязаны не только воздерживаться; они должны действовать, а это обязанность переводится в юридическую обязанность обучения и гарантировать труд" (С. 72).

2 Весьма радикальные идеи солидаристского плана,  в чем-то отступающие  от канонов либерализма Л. Дюги, высказывал П. Новгородцев, которые считал, что здесь вообще происходят коренные изменения в государственно-правовой жизни, - такие, когда государство становится органом "общественного служения" ( См. Новгородцев П. Кризис современного правосознания. М., 1909. Автор утверждает, что современный либерализм означает "целый переворот понятий, который знаменует новую стадию в развитии правового государства " (С.340). Еще более основательно с развернутых философских позиций раскрыл суть принципа солидарности в современном его понимании И. А. Покровский - этому в последующем будет посвящены особые страницы данной работы.

1 О категории публичных прав - см. Кистяковский. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права. М. 1916. С.579-581. Характерно, что автор придавал категории публичных прав социалистический характер.

Не случайно  позиция Кистяковского на этот счет была подвергнута основательному сомнению со стороны И.А. Покровским, который со ссылкой на литературные источники отметил, что оправдана их оценки в качестве "просто рефлекс объективной нормы"                      ( Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 320).

2 Как  убедительно показала Л.А.Лукашева, ". . . "накопление народного богатства" - непременное условие реальности осуществления социальной функции государства", и  такого рода функция " . . .в западном мире осуществляется в развитом гражданском обществе..." (Общая  теория прав человека. Под ред. Е.А.Лукашевой. Изд. Норма. М.,1996. С.121, 122.

Примечательно, что еще в начале нынешнего века П. Новгородцев писал, что объявив себя органом общественного служения, государство "встречается с необходимостью реформ, которые лишь частично осуществимы немедленно, а в остальном либо вовсе не осуществимы, или осуществимы лишь в отдаленном будущем, вообще говоря, необозримы в своем дальнейшем развитии и осложнении" (Новгородцев П. Кризис современного правосознания. М, 1909. С.340.

1 К правам  "третьего" поколения обычно относят коллективные и солидарные права - права народов (право на мир, на здоровую окружающую среду, право на коммуникацию и др.), а также, по мнению отдельных авторов, такие экстравагантные "права человека", как право не быть убитым во время войны, право на сон, право на самообразование и т.д.

А. П.Семитко высказал предположение о возможности "четвертой волны" в понимании прав человека, когда этой категорией могут быть охвачены права, связанные с запретом абортов, и право на эвтаназию (Семитко А.П. Развитие правовой культуры как правовой прогресс. М.,1996. С.193).

1 Е.А. Лукашева, придавая существенное значение группе социально-экономических прав, пишет вместе с тем: "далеко не все государства могут уже сегодня реально защитить все важнейшие права этой группы. Основная причина - состояние экономики страны. Ведь социальная функция  может осуществляться в полном объеме лишь при высоком уровне экономического развития, позволяющего разумно перераспределять средства и ресурсы, сохраняя свободу рыночных отношений и предпринимательства" (Общая теория прав человека. Под ред. Е.А.Лукашевой. Изд. Норма.1996. С.108.).

    1 Общая теория прав человека. Под ред. Е.А.Лукашевой. Изд. Норма. 1996. С.129.

    1 Известное продвижение вперед  по разработке сделано в коллективном труде видных российских правоведов - см.  - Общая теория прав человека. Под ред. Е.А.Лукашевой. Изд. Норма.1996.

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.81.

1 Там же. С. 309-310.

2 Там же. С.151.

1 Там же. С.80-81.

1 Там же. С.83-84. При этом автор отмечает, что ". . .в огромном споре между личностью и обществом, думается, надо резко различать две совершенно несродные части спорной территории: с одной стороны, внутреннюю,  д у х о в н у ю   жизнь  человека, имеющую своим кульминационным пунктом  его религиозное  исповедание, а с другой стороны - отношения внешнего, главным образом экономического порядка. Первые, духовные интересы составляют самое содержание, самую сущность человеческой личности . . . " (Там же С.84).

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 320

1 Там же. С. 78

2 Там же. С. 121.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 309-310

1 Там же. С. 120-121.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.89.

2 Там же.  С.106.

    1 Там же. С.375.

    2 Там же. С. 452, 461, 475 и др.

    3 Примечательно, что уже в  кенигсбергских лекциях, прочитанных Кантом в 1780-1782 гг.,  содержались важнейшие идеи, которые легли в основу концепции Канта о принципиально-новом понимании права. Казалось бы, можно сказать даже большее. На первый взгляд, представляется, что некоторые положения философа, сформулированные в лекциях,   настолько основательны, что они могут быть без каких-либо корректив как  таковые,  вполне "готовые", к тому же весьма оригинальные, сильные  лозунги и призывы, использованы в нашей сегодняшней действительности. В чем-то это, действительно, так "Высшей среди . . . обязанностей, - говорит Кант, - является глубокое уважение  права    других людей. Наш долг состоит в том, чтобы глубоко уважать право  других и как святыню ценить его. Во всем мире нет ничего более святого, чем право других людей. Оно неприкосновенно и нерушимо. Проклятие тому, кто ущемляет право других и топчет его ногами! Право человека должно обеспечивать ему безопасность, оно сильнее всякого оружия и надежнее всех стен" (Кант И .Из лекций по этике// Этическая мысль.М.,1988. С. 306.)Отсюда - другие положения  Канта  (в кавычках - перевод Э.Ю. Соловьева), в том числе о том, что "каждый человек обязан отстаивать свое право" и следить, чтобы другие не топтали его ногами. Он "не должен отказываться от человеческого преимущества "иметь право"", а обязан так долго отстаивать его, как только может, потому    что, "отказываясь от своего права, он отказывается и от права называться человеком"( Соловьев.Э.Ю.  И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука". 1992. С. 52 ). В приведенных суждениях и современный юрист найдет мысли о правовых принципах, отвечающих самым передовым взглядам на право нынешней эпохи ("право других" - неприкосновенно и нерушимо; оно обеспечивает безопасность человеку; недопустимо отказываться  от "своего права"). Но есть  всё же высказываниях Канта, несомненно верных и точных по своей  сути,  нечто такое, что настораживает. Что это?

       Пожалуй, - то что  здесь и бытие и реализация  правовых принципов остается под эгидой  морали, решающим образом зависит от нее.

       А в этой связи вот какую гипотезу о логике развития идей Канта по вопросам права (именно гипотезу, предположение, не претендующих на категоричность)  хотелось бы высказать. Именно потому, что Кант в лекциях 1780-1782 гг. сформулировал передовые правовые принципы, их автору  уже в то время становилось все более и более очевидным, что  такого рода принципы не могут  обрести реальность при помощи одних лишь моральных начал (даже таких, действительно, важных, как признание "прав других людей святыней" и провозглашение того, что "во всем мире нет ничего более святого, чем право других людей"). Да и в жизни нарождающиеся либеральные цивилизации, буржуазные революции, формирование парламентарной демократии и свободного конкурентного рынка требовали господства в обществе передовых юридических принципов и норм, не обремененных постулатами во многом неопределенной, уходящей в прошлое морали. А значит - понимания "собственной плоти" права, самостоятельного статуса. И отсюда - признания его собственной самодостаточной силы и назначения, необходимости возвышения  "собственных" юридических механизмов и  средств, при помощи которых право утверждается и реализуется в обществе, тем более - в обществе, где наличествуют "величайшая свобода" и "постоянные антагонизмы".

     В этой связи в дополнение к другим соображениям о сложном пути развития творчества Канта вообще, по-видимому, проясняется ответ на вопрос - почему,  определив в порядке постановки весьма основательные идеи о праве, Кант затем обратился к проблемам разума и до завершения своих исследований по этой проблематике не сформулировал в  окончательном, отработанном  виде в виде цельного ф философско-правового сочинения  свои правовые воззрения. Да потому, как следует из последующих кантовских работ, что именно в разуме, его "чистоте" и силе он увидел перспективу понимания самих основ, глубокой сути права.

       В итоге допустимо  предположить, что именно  к концу 1780-х и, особенности - первой половине 1790-х гг., т.е. к тому времени, когда в основном уже получили завершены  исследования Канта о разуме (чистом, практическом, способности суждения) и  появился  трактаты и статьи - "О поговорке . . .", "К вечному миру",  в которых были изложены в связи с острыми вопросами действительности  вполне сформировавшиеся кантовские идеи о праве.

      1 Автор этих строк  использовал в работе по философии права (М. 1997) это обобщающее выражение, настойчиво вводимое, насколько мне известно, лишь Кантом, - "право человека". И хотя оно в упомянутой работе и  получило некоторое авторское обоснование, но, к сожалению, по данному вопросу без должного соотнесения с общими философскими положениями и без развернутой констатации качественной грани между "правом человека" и "правами человека".

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 475.

2 Там же. С. 331.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.228

2 Там же.. С.229

1 Там же. С. 461.

1 Там же. С.377.

2 Там же. С. 375.

3 Стало быть, право людей уже предполагает, что оно -  по своей  основе - "чистое". И поэтому в  дальнейшем при освещении проблем права достаточно терминологически  ограничиваться формулой "право людей (право человека)", больше не упоминая каждый   раз, что оно по своей основе  - "чистое право".

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С.369.

2 Там же. С.371.

3 Там же. С.369.

1 Там же. С. 371.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 371.

2 Там же.

3 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 371.. -  Хочу еще раз заверить - что сделано в книге "Самое святое, что есть у Бога на земле" - , что соображения Канта об "исключениях" и об "условиях" в отношении общих запретов носят с точки зрения юридической теории поистине поразительный, если угодно, в чем-то фантастический характер. Мне, автору этих строк,  занимавшемуся в течение нескольких лет подробным, с использованием данных современной науки  и практики, исследованием общих дозволений и запретов ("Общие дозволения и общие запреты в советском праве". Юрид. лит. М., 1989), представляются  совершенно поразительными приведенные соображения Канта в отношении проблемы, которая в то двухсотлетней давности время даже не была поставлена  юридической теорией. Соображения,  которые, могу добавить, существенно расширяют, казалось бы, подробные представления по этой сложной проблеме. Только, пожалуй,  тем обстоятельством, что  взгляды Канта по вопросам права опираются на основательное знание юридической конкретики, а главное носят глубокий, истинно философский характер  и  намного опередили время, можно объяснить такое основательное проникновение мысли философа в тонкости современной юридической теории, причем по материалам, добытых и обобщенных  юридической наукой в ее позитивистском понимании..

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 285-299, 379-301 и др.

2 Там же. С. 297-299. С этой точки зрения требует к себе внимания мысль Канта о том, что "нет такого правового действия (своего ли или действия другого), в силу которого человек перестал бы быть собственником себя самого "(Там же. С. 293).

3. Там же. С. 299. Особый, этический ракурс в кантовском понимании собственности придает мысль философа  - небезынтересная с точки зрения нынешнего состояния дел в России - о том, что   собственность данного лица охватывает получение чего-то от другого субъекта, но "только путем отчуждения того, что ему принадлежит . . .;следовательно, чтобы он не служил (в собственном смысле слова) никому,  кроме общества" (Там же. С. 301).

1 Там же. С. 147.

2 Там же. С. 89, 243.

1 Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С. 311. В.К. Кантор, обратившись в этой связи к русской истории и отметив, что в период Московской  Руси восторжествовало "монгольское  право на землю", упразднившее частную земельную собственность, пишет об отсутствии в российских порядках самого важного  для установления цивилизованных отношений - представления "о ценности личности, о ценности другого, о возможности с ним договориться" (Кантор В.К Насилие как провокация цивилизационных срывов в России. "Вопросы философии" 1995. № 5. С.44.).

2 Будь лицом: ценности гражданского общества. Т.1 Томск. 1993. С. 18.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 303.

2Соловьев Э.Ю. Теория "общественного договора и кантовское моральное обоснование права. . Сб.: Философия Канта и современность. М. 1974. С.209.

1 Там же.

2 Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука". 1992.С.115).

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 359, 375.

1 Там же. С. 95.

2 Там же. С. 101-115.

3 Важно, что Кант не только придает высокое значение международному праву (в состоянии которого, по его словам, "только и могут должным образом развиться человеческие способности, делающие наш род достойным любви" - Там же. 331), но и строит его по образцу внутригосударственного права. Во всяком случае - в той его плоскости, которая делает международное право ("основанного н публичных и опирающихся на силу законах, которым должно подчиняться всякое государство" - Там же. С.349) в сущности единственным средством, способным противостоять войне.

4 Там же. С. 459.

1 Как полагает немецкий философ Б. Тушлинг, комментирующий философскую суть сочинений  Канта, последний вообще "анализирует право как конечную цель человеческого рода" (Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1.Трактаты и статьи (1784-1796).  М., 1994.  Предисловие. С.35).

2 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1.Трактаты и статьи (1784-1796).  М., 1994. С. 281.

3 Там же. С.447.

4 Там же. 307.

5 Там же. С.421.

6 Там же. С. 383.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. С. 261.

1 Ойзерман Т.И. К характеристике трансцендентального идеализма И. Канта: метафизика свободы. Вопросы философии. 1996. № 6.С.76.

1 Мамардашвили М. Кантианские вариации. - М..; "Аграф", 1997. С.93.

1 Кант писал в отношении  приведенного изречения: "Звучит оно, правда, несколько вызывающе, но оно истинно и  представляет собой смелое основоположение права, отрезающее все окольные пути, к которым прибегает коварство или сила" (Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С.455)

2 Кант И .Из лекций по этике// Этическая мысль.М.,1988. С. 307

1 Кант И. Из лекций по этике.// Этическая мысль М.,1988.С.271.

2 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 141, 461.

3 Там же. С 383.

1 Кант пишет : "Склонять колени или падать ниц с целью показать свое преклонение перед силами небесными противно человеческому достоинству" (Кант И. Соч. Т.4.ч. 2.С.375).

2 Мамардашвили М. Кантианские вариации. - М..; "Аграф", 1997. С.151.

1 Там же.

2 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 107.

3 Там же. С. 375.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.3. М., 1997. С.645.

1 Н. А. Бердяев пишет "Идея Бога есть величайшая человеческая идея. Идея человека сь величайшая Божья идея. Человек ждет рождения в нем Бога" ( Бердяев Н.А. Самопознание. М.,1990. С. 195).

2 Ойзерман Т.И. К характеристике трансцендентального идеализма И. Канта: метафизика свободы. Вопросы философии. 1996. № 6.С.67.

3 Кант И. Из "Лекций по этике".// Этическая мысль .1990. М., 1990. С. 321.

1 Мамардашвили М. Кантианские вариации. - М..; "Аграф", 1997. С.276. 277.

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.85.

1 Кант И. Соч. Т.4. ч. 2. С. 141.

1 Обоснование такого подхода было предпринято и автором этих строк - см. Теория права. Изд. 2. БЕК. С.133 и след.

2 См. Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность морали и права. М., 1992.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 475.

2 Там же. С. 455.

3 Отметив происшедшее в Европе "разведение" морали и права  как факт, свидетельствующий о преодолении моральной нетерпимости (выступавшей в качестве духовной санкции насилия), А. А. Гусейнов считает, что такое "разведение" выразилось в "возведении права в мораль государства" (.Гусейнов А.А.. Моральная демагогия как форма апологии насилия. Материалы конференции "Российско-германский диалог: насилие в посттоталитарных обществах". "Вопросы философии". 1995. №5. С.12).Последнее из приведенных суждений требует, на мой взгляд, известных корректив. Оно, думается, приобретет положительное ценностное звучание, если  "моралью государства" станет не вообще право, а право человека.

1 Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 461.

2 Там же. С. 475.

3 Там же.

1 Там же. С. 457.

2 Там же. С. 461.

1 Там же. С.383.

2 Там же. С.419.

3 Там же. С. 333.

1 Там же.

2 Э.Ю. Соловьев справедливо пишет: "В "Метафизике нравов" Кант наталкивается на реальность простейших  правоотношений, на феномен эквивалентности, "равновесности", известной практике правового регулирования конфликтов с самых древних времен. И в заслугу ему как аналитику правового сознания надо поставить то, что он в общем-то  достаточно ясно видит внеэтичность данного феномена. "Равновесность" понимается им как правило чистого разума, привлеченного к решению пруденциальных проблем, а не как принцип разума практического. Одновременно Кант догадывается о том, что правоотношения могут получить развитие и достигнуть чистоты лишь при наличии правового порядка.  Последний же поддается достаточно убедительному моральному обоснованию" (Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность  морали и права. "Наука".,1992.С. 188). Верные, убедительные соображения! Едва ли, однако, нужно было подкреплять их привычной в литературе ссылкой на возможность "убедительного морального обоснования" правового порядка.

1 По проблема равенства имеется обширная  литература, в которой отчетливо можно проследить своеобразие либеральных, коммунистических, социал-демократических подходов. Мысли Канта о равенстве, либеральные по своей сути, содержать отзвуки реалий его эпохи (он полагает, что из идеи правового равенства вытекает формула: "каждый член общности должен иметь возможность достигнуть в ней каждой ступени того или иного состояния (доступного для подданного), которой он способен достигнуть благодаря своему таланту, прилежанию и удаче" - Кант И. Сочинения  на немецком и русском языках.Т.1. М., 1994. С. 289-291).В своем рациональном виде эти мысли, на мой взгляд означают необходимость создания для всех членов общества условий и возможностей, благодаря таланту, прилежанию и удаче, достигнуть успеха. Иные соображения автора по этой проблеме, наряду с приведенными в тексте краткими замечаниями, - см. Философия права.  М.,1997.С. 314-319.

1 Такая линия получила, в частности, отражение в конструктивных  и плодотворных для своего времени построениях Кейнса, оправдывавших усиление экономико-социальных мер государственного характера (хотя мало кто обратил внимание на то, что эти меры, обусловленные тяжелыми реалиями Великой депрессии и обстоятельствами  Второй мировой войны, не имели и не могли иметь универсального характера). Отсюда и возникли весьма основательные  изменения в либеральных воззрениях (да еще с опорой на представления о существовании "второго поколения" прав человека).

2 Общая теория прав человека. Под ред. Е.А.Лукашевой. Норма. 1996. С.103.

3 Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права. М., 1916. С.579 и след.

1 Хессе К. Основы конституционного права ФРГ. М., 1981.С.111-112.

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.47

2Поясняя эту мысль И.А. Покровский пишет, что с вопросом о централизации в экономике ". . .связан огромный вопрос о взаимоотношении между личностью и государством, вопрос, который .. .  является в значительной степени вопросом общественной психологии. Чем меньше будет почвы для опасений, с точки зрения подлинных неотъемлемых прав человеческой личности, тем слабее будет сопротивление против перехода к новой системе, и наоборот: чем настойчивее будет проводится мысль о человеке как простом средстве для интересов целого, тем это сопротивление будет сильнее. И конечно, с полным основанием подобная "этическая максима" уничтожает самую цель проводимой реформы, убивает надежду при ее посредстве освободить закабаленного в производстве человека, вернуть его к самому себе"( Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С. 315).

 .

3 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.86.

1 Рикёр П. Герменевтика. Этика. Политика. М., 1995. С.158-159.

1 См. Государственное право Германии. Т.1.М., 1994. С.68-69.

1 См.: Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. М., 1995. С.34.

2 Новгородцев П. Кризис современного правосознания. М., 1909. С.309.

1 Чичерин Б. Собственность и государство. Часть вторая. С. 326.

1 Чичерин Б. Философия права. М., 1900

2  Валицкий А. Нравственность и право в теориях русских либералов конца Х1Х - начала ХХ века. //Вопросы философии. 1991. № 8. С.41. Автор приводит примечательное на этот счет высказывание русского правоведа С. И.Гессена: "Оказывая содействие лицам, не по своей воле находящимся в положении, которое в силу крайнего неравенства в фактической мощи уничтожает конкуренцию как конкуренцию . . ., право как бы говорит борющимся: боритесь, конкурируйте друг с другом, но в этой борьбе победу должен одержать  не тот, кто воспользовавшись беспомощным положением слабого и превратив его в простое орудие своих целей, освободит  самого себя от творческих усилий" (Гессен  С.И. Основы педагогики. Берлин, 1923. С.164).

1 Общая теория прав человека. Под ред. Е.А. Лукашевой. 1996.С.117.

2 Там же. С.117, 132.

3 Там же. С.118.

4 Там же. С.124.

5 Там же. С. 132.

1 Там же. С.125.

2  Дольник В. Непослушное дитя биосферы. Педагогика-пресс. 1994. С.147.

3 Там же.

1 Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1994. С. 373.

2 Как верно пишет  И.П. Малинова ," вне экстремальных ситуаций, указанных в ст. 25 Декларации (когда субсидиарная помощь оправдана, необходима), социальная опека, октроирование права на достойное существование делают человека зависимым, несамостоятельным и могут рассматриваться как формальный способ компенсации существенных изъянов системы (экономической, социальной, политической), не способной решать главную гуманитарную задачу - вовлечения человека в активную жизнь, включения в социальную"( Малинова И.П. Философия правотворчества. Екатеринбург, 1996. С. 132).

3 Чичерин Б. Собственность и государство. Часть вторая. С. 201.

1 Бердяев Н.А. Самопознание. М. 1990. С.213

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.36.

1 См. Дюги Л. Общие преобразования гражданского права. М., 1919. В.А. Туманов приводит любопытное высказывание  наиболее последовательного ортодоксального идеолога марксизма по вопросам права Е.Б. Пашуканиса, который пи сал "Если марксисты говорят об отмирании государства после захвата власти пролетариатом. . . , то Дюги обещает эту эволюцию современному капиталистическому и милитаристическому государств"  (цит. по -            Туманов В.А. Буржуазная правовая идеология. М.,1971. С.119).

2 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.295.

1 Там же.  С. 308

2 Там же. . С. 321

3 Там же.  С. 321

1 Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М. "Статут".1998. С.70.

1 см. - Дольник В. Непослушное дитя биосферы. М.,1994. С.168. При этом автор замечает, что "дно" подобной иерархической пирамиды образуют агрессивные подонки. Причем "группа предоставленных самим себе людей собирается в подобную иерархическую пирамиду. Это закон природы и противостоять ему невозможно. Можно лишь заменить самосборку, осуществляемую на зоологическом уровне, построением, основанным на разумных основах " (Там же. С. 141).

2 Там же. С. 168.

3 Там же. С. 168.

4 Там же. С. 169.

1 Там же. С. 141. Представляют интерес и такие суждения автора, которые также "выводят" на право: "В основании пирамиды государства должны находится . . .независимые от государства производители, имеющие достаточного чего-то своего (земля, дом, орудия производства, акции и т.д.) для того, чтобы чувство собственного достоинства и уверенности в собственных силах были точкой отсчета при бессознательном выборе мозгом подходящих программ        поведения" (С.164).

461