СОДЕРЖАНИЕ

Введение. 3

1. Коллективизация. 5

2. Первая пятилетка: ее результаты.. 13

2.1. Индустриализация. 13

2.2. Культурная и социальная революция. 17

3. Партия и «великий перелом». 20

Заключение. 27

Список литературы.. 28

Введение

С конца 20-х годов государство приступает к более длительному среднесрочному планированию. Начали вырабатываться пятилетние планы разви­тия народного хозяйства страны, которые приобрели характер твер­дых, четко определенных заданий по производству промышлен­ной и сельскохозяйственной продукции.

XV съезд ВКП(б), состоявшийся в декабре 1927 года, утвер­дил директивы по составлению первого пятилетнего плана разви­тия народного хозяйства СССР. На основании этих директив Гос­план разработал два варианта первой пятилетки — отправной и оптимальный. Вначале эти два Плана не противопоставлялись, а просто учитывалось, что некоторые факторы (будущий урожай, внешнеторговая конъюнктура, внешнеполитическая обстановка) не поддаются точному прогнозу.

Однако в дальнейшем отправной вариант все чаще стали именовать минимальным, оппортунистическим, враждебным. Совнарком стал рекомендовать только оптимальный вариант плана. Начало этому было положено в 1929 году, когда в результате волюнтарист­ского вмешательства сталинского руководства были кардинально пересмотрены показатели уже принятого и начавшего успешно осу­ществляться первого пятилетнего плана. Сталина и его окружение не устраивали не только отправной, но даже и оптимальный вариан­ты плана. Поэтому в 1929 году в них были внесены существенные коррективы в русле повышения плановых показателей. Еще один пересмотр показателей развития народного хозяйства страны произошел в начале 1930 года, и уточненные цифры первого пятилет­него плана были утверждены на XVI съезде ВКП(б).

Первая пятилетка продолжалась 4 года и 3 месяца. В ее ходе страна испытывала значительные трудности. Одновременное строительство сотен новых промышленных предприятий, не под­крепленное соответствующими капитальными вложениями, ма­териальными и людскими ресурсами, вело к распылению средств и сил, к появлению большого количества объектов незавершенно­го строительства. Непосильные темпы развития производства вы­зывали нарушение технологических требований, многочислен­ные аварии и поломки оборудования, перебои в снабжении, снижение качества работ и выпускаемой продукции.

Для того чтобы обеспечить выполнение производственных заданий, стоящих перед промышленностью, требовалось в таких же размерах «подстегнуть» темпы развития сельского хозяйства. Согласно плановым заданиям, сельское хозяйство к концу пяти­летки должно было сделать огромный скачок в деле социалисти­ческого преобразования деревни. Планировалось увеличить по­севные площади на 22%, урожайность — на 35%. Было подсчитано, что рост сельскохозяйственного производства, спо­собный обеспечить потребности промышленности, можно до­стичь при объединении только 18-20% крестьянских хозяйств в колхозы. Однако уже в ноябре 1929 года была поставлена задача форсировать темпы социалистического преобразования сельско­го хозяйства, а в январе 1930 года был утвержден график коллек­тивизации. В соответствии с ним к концу пятилетки в колхозах должно было находиться не 20, а 80-90% крестьянских хозяйств. Совершенно очевидно, что достичь этого в столь короткие сроки можно было только путем насилия над крестьянством для его форсированной коллективизации.

Цель работы – раскрыть содержание такого исторического явления, как  «Великий  перелом». Для этого и поставлены следующие задачи (основные вопросы, подлежащие разработке (исследованию)):  сущность, положительные  и отрицательные черты  коллективизации, индустриализации, культурной и социальной революции в обществе.

1.   Коллективизация

В докладе Молотова на ноябрьском (1929 г.) пленуме ЦК от­мечалось: «Вопрос о темпах коллективизации в плане не встает... Остается ноябрь, декабрь, январь, февраль, март — четыре с по­ловиной месяца, в течение которых, если господа империалисты на нас не нападут, мы должны совершить решительный прорыв в области экономики и коллективизации»[1]. Решения пленума, в ко­торых прозвучало заявление о том, что «дело построения социа­лизма в стране пролетарской диктатуры может быть проведено в исторически минимальные сроки», не встретили никакой крити­ки со стороны «правых», признавших свою безоговорочную ка­питуляцию[2].

После завершения пленума специальная комиссия, возглавля­емая новым наркомом земледелия А. Яковлевым, разработала график коллективизации, утвержденный 5 января 1930 г., после неоднократных пересмотров и сокращений плановых сроков. На сокращении сроков настаивало Политбюро. В соответствии с этим графиком Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье подлежали «сплошной коллективизации» уже к осени 1930 г. (самое позднее к весне 1931 г.), а другие зерновые районы дол­жны были быть полностью коллективизированы на год позже. На остальной территории страны преобладающей формой кол­лективного ведения хозяйства признавалась артель, как более передовая по сравнению с товариществом по обработке земли. Земля, скот, сельхозтехника в артели обобществлялись.

Другая комиссия во главе с Молотовым занималась решени­ем участи кулаков. 27 декабря Сталин провозгласил переход от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулаков к ликвидации кулачества как класса. Комиссия Молотова разделила кулаков на 3 категории: в первую (63 тыс. хозяйств) вошли кулаки, которые занимались «контрреволюционной деятельно­стью», во вторую (150 тыс. хозяйств) — кулаки, которые не ока­зывали активного сопротивления советской власти, но являлись в то же время «в высшей степени эксплуататорами и тем самым содействовали контрреволюции»[3]. Кулаки этих двух категорий подлежали аресту и выселению в отдаленные районы страны (Сибирь, Казахстан), а их имущество подлежало конфискации. Кулаки третьей категории, признанные «лояльными по отноше­нию к советской власти», осуждались на переселение в преде­лах областей из мест, где должна была проводиться коллективизация, на необработанные земли[4].

В целях успешного проведения коллективизации власти моби­лизовали 25 тыс. рабочих из городов, в дополнение к уже на­правленным ранее в деревню для проведения хлебозаготовок. Как правило, эти новые мобилизованные рекомендовались на по­сты председателей организуемых колхозов. Целыми бригадами их отправляли по центрам округов, где они вливались в уже су­ществовавшие «штабы коллективизации», состоящие из местных партийных руководителей, милиционеров, начальников гарнизонов и ответственных работников ОГПУ. Штабам вменялось обязанность следить за неукоснительным выполнением графика коллективизации,  установленного местным партийным комитетом: к определенному числу требовалось коллективизировать за­данный   процент   хозяйств.   Члены   отрядов   разъезжались   по деревням, созывали общее собрание и, перемежая угрозы всякого рода посулами,  применяя различные способы давления (аресты «зачинщиков», прекращение продовольственного и промтоварно­го снабжения), пытались склонить крестьян к вступлению в кол­хоз. И если только незначительная часть крестьян, поддавшись на уговоры и угрозы, записывалась в колхоз, «то коллективизиро­ванным на 100%» объявлялось все село[5].

Раскулачивание должно было продемонстрировать самым не­податливым  непреклонность властей  и бесполезность всякого сопротивления. Проводилось оно специальными комиссиями под надзором «троек», состоящих из первого секретаря партийного комитета, председателя исполнительного комитета и руководите­ля местного отдела ГПУ. Составлением списков кулаков первой категории занимался исключительно местный отдел ГПУ. Списки кулаков второй и третьей категорий составлялись   на местах с учетом «рекомендаций» деревенских активистов и комитетов де­ревенской бедноты, что открывало широкую дорогу разного ро­да злоупотреблениям и сведению старых счетов. Кого отнести к кулакам? Кулак второй или третьей категории? Прежние критерии,  над разработкой которых в предыдущие годы трудились партийные идеологи и экономисты, уже не годились. В течение предыдущего года произошло значительное обеднение кулаков из-за постоянно растущих налогов. Отсутствие внешних проявле­ний богатства побуждало комиссии обращаться к хранящимся в сельсоветах налоговым спискам, часто устаревшим и неточным, а также к информации ОГПУ и к доносам.

В итоге раскулачиванию подверглись десятки тысяч середня­ков. В некоторых районах от 80 до 90% крестьян-середняков были раскулачены как «подкулачники». Их основная вина состо­яла в том, что они уклонялись от коллективизации. Сопротивле­ние в больших станицах Украины, Северного Кавказа и Дона было более активным, чем в небольших деревнях Центральной России, и туда даже были введены войска. Количество выселен­ных, согласно официальной статистике, долгое время определя­лось цифрой в 240 747 семей (или около 1,2 млн. человек). Более современные советские источники называют цифру в 1 млн. раскулаченных семей (или приблизительно 5 млн. человек).

Одновременно с «ликвидацией кулачества как класса» неви­данными темпами разворачивалась сама коллективизация. Каждую декаду в газетах публиковались данные о коллективизированных хозяйствах в процентах: 7,3% на  1  октября  1929 г.; 3,2% на 1 декабря; 20,1% на 1 января 1930 г.; 34,7% на 1 февраля, 50% на 20 февраля; 58,6% на  1 марта...[6] Эти проценты, раздуваемые местными властями из желания проде­монстрировать руководящим инстанциям выполнение плана, в действительности ничего не означали. Большинство колхозов су­ществовали лишь на бумаге. Результатом этих процентных побед стала полная и длительная дезорганизация сельскохозяйственно­го производства. Угроза коллективизации побуждала крестьян забивать скот (поголовье крупного рогатого скота уменьшилось на четверть в период между 1928 — 1930 гг.). Нехватка семян для весеннего сева, вызванная конфискацией зерна, предвещала катастрофические последствия.

В своей статье «Головокружение от успехов», появившейся 2 марта 1930 г., Сталин осудил многочисленные случаи нарушения принципа добровольности при организации колхозов, «чинов­ничье декретирование колхозного движения»[7]. Он критиковал из­лишнюю «ретивость» в деле раскулачивания, жертвами которого стали многие середняки. Обобществлению часто подвергался мелкий скот, птица, инвентарь, постройки. Необходимо было ос­тановить это «головокружение от успехов» и покончить с «бу­мажными колхозами, которых еще нет в действительности, но о существовании которых имеется куча хвастливых резолюций»[8]. В статье, однако, абсолютно отсутствовала самокритика, а вся от­ветственность за допущенные ошибки возлагалась на местное руководство. Ни в коей мере не вставал вопрос о пересмотре самого принципа коллективизации. Эффект от статьи, вслед за которой 14 марта появилось постановление ЦК «О борьбе про­тив искривления партлинии в колхозном движении», сказался немедленно. Пока местные партийные кадры пребывали в пол­ном смятении, начался массовый выход крестьян из колхозов (только в марте 5 млн. человек). К 1 июля коллективизированны­ми оставались не более 5,5 млн. крестьянских хозяйств (21% общего числа крестьян), или почти в 3 раза меньше, чем на 1 марта.

Возобновленная с новой силой к осени 1930 г. кампания хле­бозаготовок способствовала росту напряженности, временно спавшей весной. Исключительно благоприятные погодные ус­ловия 1930 г. позволили собрать великолепный урожай в 83,5 млн. т. (на 20% больше, чем в предыдущем году). Хлебо­заготовки, осуществляемые проверенными методами, принесли государству 22 млн. т. зерна, или в два раза больше, чем удава­лось получить в последние годы нэпа. Эти результаты; достигну­тые на самом деле ценой огромных поборов с колхозов (доходивших до 50 — 60% и даже до 70% урожая в самых пло­дородных районах, например на Украине), могли только побу­дить власти к продолжению политики коллективизации. На крестьян снова различными способами оказывалось давление: районы, сопротивлявшиеся коллективизации, отстранялись от промтоварного снабжения; колхозам отдавались не только кон­фискованные кулацкие земли, но и все пастбища и леса, находившиеся в общем пользовании крестьян; наконец, прокатилась новая волна раскулачивания, охватившая на Украине 12 — 15% крестьянских хозяйств. Реакция крестьян на этот грабеж средь бела дня была ожесточенной: во время хлебозаготовок 1930 — 1931 гг. отделы ГПУ зарегистрировали десятки тысяч случаев поджогов колхозных построек. Несмотря на это, к 1 июля 1931 г. процент коллективизированных хозяйств вернулся к уровню 1 мар­та 1930г. (57,5%)[9].

Отобранное у крестьян зерно предназначалось для вывоза, преимущественно в Германию. Эта страна обязалась в рамках торгового германо-советского соглашения, подписанного в апреле 1931 г., предоставить Советскому Союзу значительные кредиты (более 1 млрд. марок). В обмен на необходимую для индустриализации технику (с   1931  по   1936 г. половина всей ввозимой СССР техники была немецкого происхождения) советская сторона брала обязательства снабжать Германию сельскохозяйственным сырьем и золотом. Добыча этого металла с начала 30-х годов достигла небывалых размеров, прежде всего на Колыме и в райо­нах Крайнего Севера, где в качестве рабочей силы использова­лись заключенные — в основном раскулаченные крестьяне.

К концу лета 1931 г. хлебозаготовки начали давать сбои: снизились поступления зерновых. Власти решили направить в деревню  50 тыс.  новых уполномоченных в качестве подкрепления местному аппарату. Из-за неурожая в восточных районах страны особенно суровому обложению подвергли Украину. Тысячи колхозов остались полностью без кормов и почти без семян. Несмот­ря  на  очень  посредственный  урожай   (69  млн.  т),   во  время хлебозаготовок   было  изъято   рекордное   количество   зерна (22,8 млн. т), из них 5 млн. т. пошли на экспорт в обмен на технику. Насильственное изъятие одной трети (а в некоторых колхозах до 80%) урожая могло лишь окончательно расстроить производственный цикл. Правительство, воодушевленное успехами хлебозаготовок, наметило на 1932г. план в 29,5 млн. т. А на Украине между тем появлялись первые признаки «критиче­ской продовольственной ситуации». Этот эвфемизм, употреблен­ный украинским ЦК, на самом деле означал голод.

Назревал и становился неизбежным конфликт между идущи­ми на всяческие уловки во имя сохранения части урожая крестья­нами, с одной стороны, и властями, обязанными любой ценой выполнить план по хлебозаготовкам, — с другой. Заготовки 1932 г. протекали очень медленно. С началом новой жатвы крестьяне, часто в сговоре со своими руководителями, стремились пустить в упот­ребление или припрятать все, что только можно. Власти тотчас же вознегодовали по поводу «разбазаривания народного богатства». 7 августа 1932 г. был издан закон, позволявший приговаривать к высылке сроком до 10 лет за всякое мошенничество в ущерб кол­хозу. Осенью 1932 г. правительство собралось нанести реши­тельный удар по колхозникам, которые, по словам Сталина, целыми отрядами выступали против Советского государства. В соответствии с законом от 7 августа и статьей 5 8 Уголовного кодек­са (которая позволяла осудить всякого, кто совершил какое-либо действие, подрывающее советскую власть) десятки тысяч колхоз­ников были арестованы за самовольное срезание небольшого ко­личества колосьев ржи или пшеницы. О размахе репрессий может свидетельствовать секретный циркуляр, датированный 8 мая 1933 г. В нем указывалось на необходимость навести поря­док в произведении арестов, совершаемых кем попало, разгру­зить места заключения и в течение двух месяцев снизить общее число заключенных с 800 до 400 тыс. человек. Репрессиям под­вергались не только рядовые колхозники, но и председатели кол­хозов. Только за 1932 г. 36% из них были смещены с должностей, и почти всем было предъявлено обвинение в антиго­сударственной деятельности, направленной на саботаж хлебоза­готовок. Чистка коснулась и партийцев — примерно треть из них пострадала. Продотряды, осуществлявшие заготовки, совершали настоящие карательные экспедиции, прежде всего в зерновых районах. В своих действиях они не останавливались даже перед изъятием всего колхозного зерна, в том числе выделенного на се­мена и оплату за работу.

Результатом этих действий был страшный голод, от которого погибло, главным образом на Украине, от 4 до 5 млн. человек. В отличие от 1921 г., когда голод был официально признан и власти обратились за международной помощью, на этот раз существова­ние «критической продовольственной ситуации» в украинской де­ревне полностью отрицалось правительством. Сведения о массовом голоде скрывались даже внутри страны. В наиболее по­страдавших районах воинские подразделения следили за тем, что­бы крестьяне не покидали свои деревни. В итоге массового ухода из деревень, как в 1921 — 1922 гг., не произошло.

После этой катастрофы правительство признало необходи­мость пересмотра методов проведения заготовок. Были предпри­няты шаги по централизации и объединению разрозненных органов в единый комитет по заготовкам (Комзаг), подчинявший­ся непосредственно Совету Народных Комиссаров. Этими дейст­виями руководство признало первостепенную значимость ежегодной хлебозаготовительной кампании, являвшейся, по сло­вам Кирова, концентрированным выражением всей политики в деревне, пробным камнем нашей силы и слабости, силы и слабо­сти наших врагов. Были произведены также преобразования в структуре органов управления. Создавались политотделы, состоя­щие из проверенных людей, имеющих все основания «гордиться» своим богатым опытом работы, чаще всего в органах госбезопас­ности или в армии. Политотделы руководили деятельностью ма­шинно-тракторных станций, являвшихся основными органами контроля за сельскохозяйственным производством, а также «при­сматривали» за местными партийными инстанциями, считавшими­ся чересчур либеральными по отношению к крестьянам.

Наконец, по Постановлению от 19 января 1933 г. заготовки становились составной частью обязательного налога, взимаемого государством и не подлежащего пересмотру местными властями. Эта мера в принципе должна была защитить колхозы от бесконтрольных многократных обложений, произвольно назначаемых ме­стными властями. Но на самом деле, не снижая размера отчисле­ний в пользу государства, постановление лишь утяжелило участь крестьян. В придачу к налогу колхозники обязывались оплачивать натурой услуги, предоставляемые им через МТС. Этот весьма значительный сбор давал в 1930-е годы минимум 50% хлебозаго­товок. Сверх того государство полностью брало на себя контроль за размерами посевных площадей и урожая в колхозах, несмотря на то, что они, как предполагалось по их уставу, являлись социали­стическими кооперативами и подчинялись только общему собра­нию колхозников. Размер государственного налога при этом определялся исходя из желаемого результата, а не из объектив­ных данных.

Наконец,  чтобы  закрыть  всякую  лазейку,   через  которую продукция могла бы уйти из-под контроля государства, в марте 1933 г. было издано постановление, по которому, пока район не   выполнит   план   по   хлебозаготовкам,   90%   намолоченной зерна отдавалось государству, а оставшиеся  10% распределились среди колхозников в качестве аванса за работу. Открытие колхозных  рынков,  легализованных  с лета   1932  г.  с  целью смягчения катастрофической ситуации с продовольствием в го­родах, также зависело от того, справлялись ли колхозы района с выполнением плана. Для установления полного контроля го­сударства над деревней оставалось коллективизировать 5 млн. сохранившихся еще к началу  1934  г. единоличных хозяйств. На июльском (1934 г.) пленуме ЦК существование этих 5 млн. «спекулянтов» было признано неприемлемым. Власти объявили об установлении исключительно высокого денежного обложе­ния крестьян-частников.  Кроме того, размер государственного налога был увеличен для них на  50% и в таком виде  значи­тельно превосходил уровень платежеспособности мелких про­изводителей. Для частников оставалось только три выхода из этой ситуации: уйти в город, вступить в колхоз или стать на­емным рабочим в совхозе. На Втором съезде колхозников (по существу,    колхозных   активистов),    проходившем   в   феврале 1935 г., Сталин с гордостью заявил, что 98% всех обрабаты­ваемых земель в стране уже являются социалистической соб­ственностью.

В том же 1935 г. государство изъяло у села более 45% всей сельскохозяйственной продукции, т.е. в три раза больше, чем в 1928 г. Производство зерна при этом снизилось, несмотря на рост посевных площадей, на 15% по сравнению с последними годами нэпа. Продукция животноводства едва составила 60% уровня 1928 г[10].

2. Первая пятилетка: ее результаты

2.1. Индустриализация

XVI партийная конференция (апрель 1929 г.), а затем V съезд Советов СССР (май 1929 г.) утвердили после не­однократных пересмотров в сторону повышения задач «оптимальный вариант» первого пятилетнего плана. Этот план, критикуемый «правыми», которые считали его выполнение нере­альным, предусматривал рост промышленной продукции на 136%, производительности труда на 110%, снижение себестои­мости промышленной продукции на 35%. Великие стройки, нача­тые в 1927 — 1928 гг. — прежде всего Днепрогэс и Турксиб, — должны были быть завершены к 1930г[11]. Планировалось строитель­ство более чем 1200 заводов (по словам одного из делегатов V съезда Советов, при утверждении этих планов создава­лось впечатление, что Рыков сидит на огромном сундуке с день­гами и раздает заводы всем, кто пожелает). По плану приоритет отдавался тяжелой промышленности, которая получала 78% всех капиталовложений. Их объем должен был возрасти с 8,4 до 16,2% валового национального продукта. В начале 1930 г. плановые показатели были еще раз пересмотрены и увеличены: теперь уже речь шла о добыче к концу пятилетки от 120 до 150 млн. т. угля (вместо 75 млн. т, предусмотренных изначально), о выплавке 17 — 20 млн. т. чугуна (вместо 10 млн. т), о добыче 45 млн. т нефти (вместо 22 млн. т.), о производстве 450 тыс. тракторов (вместо 55 тыс.), о строительстве более 2 тыс. новых заводов.

Газеты в январе — феврале создавали миф о безденежной социалистической экономике, в которой непосредственный об­мен между производителями заменит торговлю. Наступало вре­мя колхозов-гигантов и трудовых коммун на промышленных предприятиях, доходы которых должны были распределяться по­ровну между работниками.

XVI съезд партии (июнь — июль 1930 г.) одобрил действия сторонников ускорения темпов социалистического строительства (пятилетку в четыре года!). На этом съезде Куйбышев заявил, что необходимо каждый год удваивать объем капиталовложений и увеличивать производство продукции на 30%! «Темпы решают все!»[12] Планы превращались в своего рода «вызовы», которые пе­редовые предприятия должны были принимать, выдвигая встреч­ный план, осуществляемый через социалистическое соревнование между бригадами ударников.

Новые   увеличенные   планы   не   соответствовали   реальным возможностям производства, а способствовали его дезоргани­зации. Строительство сотен объектов было начато и не завер­шено из-за нехватки сырья,  топлива,   оборудования,  рабочей силы. К концу 1930 г. 40% капиталовложений в промышлен­ность были заморожены в незавершенных проектах. Они пара­лизовали     огромное     количество     материальных     ресурсов, недостаток в которых ощущался в других областях экономики. Невыполнение   планов   обусловило   цепную   реакцию   развала экономики: один невыполненный проект служил препятствием в выполнении другого и т.д. В целях преодоления нехватки ма­териальных ресурсов  (впрочем,  относительной, поскольку она существовала лишь по отношению к заведомо невыполнимым показателям первого пятилетнего плана)  снабжение предприя­тий постепенно полностью переходило в руки административ­ных   структур.   Они   пытались   обеспечить   централизованное распределение основных ресурсов и рабочей силы, необходи­мых в промышленности, исходя из ими же определяемой важ­ности того или иного предприятия. Деятельность предприятий оказалась, таким образом, в сильной зависимости от очередно­сти получения ассигнований, порядок которой определялся зна­чением   предприятия.   Система   приоритетов   в   распределении сырья,  оборудования,  рабочей силы распространялась, прежде всего,  на  несколько  ударных  объектов,   которые  ставились   н пример    всей стране (металлургические комбинаты в Кузнецке и Магнитогорске,  тракторные  заводы в Харькове и Челябин­ске,  автомобильные заводы в Москве и Нижнем Новгороде). Нехватка   ресурсов   все   возрастала,   и   соответственно   росло число  приоритетных  предприятий.   Очень  скоро  система  при­оритетов привела к конфликтам между предприятиями, что вы­звало      необходимость      введения      системы      чрезвычайной очередности.   Так   административный   способ   (сначала   только распределения ресурсов) со временем подменил собой плани­рование, и ему суждено было на долгие годы стать одной из важнейших особенностей советской экономики.

Система приоритетов была результатом импровизации. Она, правда, позволила избежать полного паралича, которым грозила резко увеличившаяся нехватка ресурсов в наиболее важных от­раслях производства. Но в деятельности предприятий, не вошед­ших в число «первостепенных», она только усилила анархию. Эта система представляла собой полумеру, которая позволила ненадолго отсрочить проявление негативных последствий тех противоречий, которые существовали между плановыми показа­телями и реальной возможностью их выполнения. Эти противо­речия неизбежно вели к значительному усилению давления как на экономические, политические, культурные структуры, так и на отдельного человека. Не случайно усилия, направленные на осуществление индустриализации, преподносились как настоя­щая революция. Внутри страны это была «культурная револю­ция», «война классов» («...наши классовые враги существуют. И не только существуют, но растут, пытаясь выступать против Со­ветской власти», — утверждал Сталин в мае 1928 г.) и борьба за выживание социализма в международном масштабе («Мы отста­ли от передовых стран на 50 — 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас со­мнут», — говорил Сталин в феврале 1931 г.)[13].

Все направленные на осуществление индустриализации уси­лия предпринимались в рамках двух взаимосвязанных тенден­ций: с одной стороны, осуществлялась нейтрализация и ликвидация старых кадров и специалистов, не вступивших в пар­тию и скептически настроенных по отношению к «великому пе­релому»; с другой стороны, предпринимались усилия по выдвижению «новой технической интеллигенции», поддерживав­шей радикальные перемены, вызванные индустриализацией, т.к. она получала от них наибольшую выгоду.

Заявление апрельского (1928 г.) пленума ЦК о раскрытии на шахтах Донбасса организованного «буржуазными специалиста­ми» саботажа знаменовало собой конец начавшегося в 1921 г. периода привлечения на сторону советской власти опытных спе­циалистов — выходцев из старой интеллигенции. В постановле­нии содержался, с одной стороны, призыв к усилению бдительности по отношению к специалистам, а с другой — при­зыв к массовому выдвижению на ответственные посты рабочих. В 1928 г. огромное большинство кадровых работников на пред­приятиях и в государственных учреждениях все еще состояло из представителей дореволюционной интеллигенции. И лишь ни­чтожно малая часть из них (2%) были членами партии. Смысл Шахтинского дела, организованного как раз накануне принятия пятилетнего плана, становился совершенно ясным: скептицизм и безразличие по отношению к великому делу, предпринятому партией, неизбежно ведут к саботажу. Сомнение уже означало предательство. В 1928 — 1931 гг. была развернута широкая кампания против «буржуазных специалистов». На протяжении 1928 — 1929 гг. тысячи сотрудников Госплана, ВСНХ, Народ­ного комиссариата земледелия, ЦСУ, Народного комиссариата финансов были изгнаны под предлогом правого уклона (чересчур мягкое налогообложение кулаков и нэпманов) или принадлежно­сти к чуждому классу (оказалось, что 80% высшего руководства из финансовых органов служили еще при старой власти). Общее число взятых под контроль служащих за четыре года составило 1256 тыс. человек. 138 тыс. из них (11%) были отстранены от выполнения служебных обязанностей (23 тыс. из числа отстра­ненных были причислены к «первой категории» — «враги совет­ской власти») и лишены гражданских прав. Зимой 1932/33 г. новая чистка отстранила от службы еще около 153 тыс. служащих.

2.2. Культурная и социальная революция

Введение нового законодательства на предприятиях поло­жило конец разделению власти между «красным» генеральным директором (обязательно членом партии, но, как правило, не­квалифицированным: в 1929 г. 89% «красных» директоров имели только начальное образование) и техническим директо­ром («буржуазным специалистом»). Управленческий треуголь­ник, состоявший из секретаря парткома, «красного» директора и председателя профкома, упразднялся. Отныне вся власть на предприятии   принадлежала   исключительно   генеральному  ди­ректору.

Мания саботажа, возникавшая всякий раз, когда происходил несчастный случай или не выполнялся план, делала положение кадровых работников и «буржуазных специалистов» весьма не­устойчивым. Только на предприятиях Донбасса в 1930 — 1931 гг. половина кадровых работников была уволена или арестована. На транспорте в течение первых шести месяцев 193 1 г. было «раз­облачено» 4500 «саботажников». Состоялись многочисленные судебные процессы. Одни проходили за закрытыми дверями (процессы над специалистами ВСНХ, над членами Крестьянской трудовой партии). Другие были открытыми (процесс над Промпартией, в ходе которого восемь обвиняемых «сознались» в создании крупной подпольной организации, состоящей из 2 тыс. специа­листов, ставящей своей целью вести по наущению иностранных посольств подрывную деятельность в экономике).

Одновременно   с   ведением   борьбы  против   старых  кадров правительство  развернуло летом   1928  г.  широкую кампанию по выдвижению на ответственные посты рабочих-коммунистов и формированию в кратчайшие сроки новой, «красной» техни­ческой интеллигенции, хорошо подготовленной и пролетарской по духу. Она была направлена на создание у некоторой части рабочего класса, и, прежде всего у самых молодых его пред­ставителей,  разочарованных  новой  экономической политикой, не уничтожившей безработицу и не открывшей достаточно ши­роких возможностей для роста, ощущения, что страна, наконец, вступила в новую эру и простому трудящемуся открыты все дороги. 

Политика выдвижения новых кадров приводила к коренно­му изменению состава рабочего класса и его социального по­ведения.   Он   менял   свое   классовое   лицо.   Заводы   потеряли наиболее опытных рабочих, которые могли бы помочь миллио­нам новичков получить надлежащую профессиональную подго­товку.    

Болезненный процесс адаптации новых пролетариев влек за собой целый ряд негативных явлений. Участились неявки на ра­боту, усилилась текучка кадров, увеличилось количество случаев хулиганства и поломок техники, выпуска бракованной продук­ции, резко выросли производственный травматизм, алкоголизм и преступность. Эти явления в не меньшей степени, чем завышен­ные планы и перебои в снабжении, усугубляли дезорганизацию промышленного производства в годы первой пятилетки. Три года пролетаризации, культурной революции и, в конечном счете, со­циалистической  утопии,   отмеченных  наступлением  на  старые кадры, ускоренным выдвижением на ответственные посты рабо­чих-коммунистов, наплывом миллионов новых пролетариев, вы­нудили руководство партии признать, что такая политика вела к социальной нестабильности, чреватой разрушительными послед­ствиями для экономики. Подрыв авторитета кадров означал под­рыв   авторитета   и   дисциплины   на   производстве.    Применение уравнительного принципа в оплате тру­да означало скатывание в «мелкобуржуазную уравниловку», не слишком благоприятную для идеи социалистического соревнова­ния.

23 июня 1931 г. Сталин выдвинул свои знаменитые «шесть условий», которые фактически положили конец форсированно­му осуществлению культурной революции. Он приостановил выдвижение рабочих, осудил уравниловку, «спецеедство» и призвал к большей заботе о специалистах старой школы, окон­чательно вступивших в союз с рабочим классом. Несколько недель спустя 40 тыс. недавно выдвинутых на руководящие посты рабочих были вновь отправлены на производство. Была отменена большая часть стипендий, а также предоставляемые за счет предприятий ежедневные два часа для рабочих-учащих­ся. Были пересмотрены размеры заработной платы и отменены дискриминационные меры по отношению к старым кадрам, выражавшиеся, прежде всего в ограничении доступа их детей к высшему образованию. В соответствии с законом, изданным в июле 1931 г., объем социальных благ был поставлен в прямую зависимость от непрерывности стажа на предприятии. В сен­тябре 1932 г. были введены обязательные внутренние паспор­та, подлежащие предъявлению рабочими на предприятиях. В них отмечались все прежние места работы. В целях уменьше­ния текучести рабочей силы была введена система прописки (действующая и поныне). Неявка на работу сурово каралась по закону от 15 ноября 1932 г., предусматривавшему немедлен­ное увольнение, лишение продовольственных карточек и высе­ление с занимаемой жилплощади.

Мероприятия, направленные на увеличение производительно­сти труда (снизившейся в 1928 — 1930 гг. на 28%), не ограни­чивались этими мерами. Значительно расширялись полномочия директоров предприятий. Была введена новая система оплаты труда — сдельная, размеры которой зависели от выработки и от темпов труда. Все эти вышеназванные меры открывали новый период — пе­риод «восстановления порядка». Они знаменовали собой пере­ход к политике защиты в социальной сфере. Целью но­вой политики была стабилизация и консолидация разбитого со­циального организма, превратившегося. Ее осуществление долж­но было происходить путем внедрения в общество таких соци­альных ценностей, как дисциплина, власть, законопослушание, патриотизм.

В начале 1933 г. было заявлено, что пятилетний план выпол­нен за 4 года и 3 месяца после его утверждения. Подводя итоги, Сталин лукаво оперировал цифрами первоначального варианта плана, принятого в апреле — мае 1929 г., а не утвержденного несколько позже (в 1930 г.) гораздо более смелого варианта. Специалисты до сих пор по-разному оценивают итоги первой пятилетки.

3. Партия и «великий перелом»

После разгрома правой оппозиции, завершенного на ноябрь­ском (1929 г.) пленуме ЦК, политика «великого перелома», ка­залось, получила единогласную поддержку. В приветствиях Сталину по поводу его пятидесятилетия (декабрь 1929 г.) он на­зывался не только самым выдающимся теоретиком ленинизма, но и — впервые — «Лениным наших дней», гением, замечатель­ные качества которого были необходимы рабочему классу. К этому времени большинство бывших левых оппозиционеров, ис­ключенных из партии в 1927г., добилось восстановления и при­соединилось к политической линии Сталина, которую они определили как близкую той, что защищали в предыдущие годы. Несомненно, их позиция была обусловлена также и другими со­ображениями, изложенными, в частности, Пятаковым, первым крупным оппозиционером, перешедшим в сталинский лагерь в феврале 1928 г.: для коммуниста нет жизни без партии. Тем не менее политика насильственной коллективизации встретила сопротивление — хотя преимущественно пассивное — со стороны немногочисленных сельских партячеек, каждый пя­тый член которых был впоследствии исключен из партии во вре­мя чистки 1929 г. за пассивность, за связь с враждебными элементами или за искривление партлинии (т.е. чаще всего за от­каз вступить в колхоз). С другой стороны, перерыв в проведении коллективизации, декретированный статьей Сталина от 2 марта 1930 г., вызвал недовольство многих местных партработников, негодовавших по поводу обвинения их в допущении перегибов и в искривлении политики партии. Руководители местных органи­заций выразили недоумение в так называемых «Дискуссионных трибунах», публиковавшихся «Правдой» в мае — июне 1930 г., во время подготовки к XVI съезду. Некоторые из них даже на­мекали на то, что предпринятое Сталиным отступление имело ха­рактер правого уклона. 27 мая 1930 г. «Правда» в своей передовице заявила, что такие оценки представляли собой такти­ку, направленную на дискредитацию ленинского партийного ру­ководства.

XVI партсъезд, на котором обсуждались вопросы дальнейше­го развертывания коллективизации и ускорения темпов индуст­риализации, проходил без каких-либо признаков существования организованной оппозиции. Правые оппозиционеры снова были осуждены, а Рыков и Томский принуждены к раскаянию, на этот раз еще более унизительному, чем во время ноябрьского плену­ма 1929г. Съезд одобрил массовое изгнание старых профсоюз­ных кадров, обвинявшихся в том, что они проводили оппортунистическую и тред-юнионистскую политику, несовме­стимую со строительством социализма. Резолюция по профсою­зам превращала их в простой инструмент выполнения плана. Был прой­ден важный рубеж в идентификации врага, хотя пока еще соот­ношение сил в Политбюро не позволяло Сталину и ближайшим его соратникам сразу же перейти к практическим действиям, вытекающим из формулы: уклонист — враг.

Раздавались, однако, единичные голоса с критикой позиции Генерального секретаря по вопросам темпов индустриализации. Это сделал Рыков, последний представитель бывшей правой оп­позиции. Позже, в декабре 1930 г., он будет исключен из соста­ва Политбюро, а на его место выдвинут Орджоникидзе, близкий соратник Сталина, назначенный на пост народного комиссара тя­желой промышленности.

Официальное осуждение всех уклонов и наступившее мни­мое единодушие вокруг Сталина не означали, однако, что было покончено со всеми оппозиционными настроениями. В декабре 1930 г. Сырцов, кандидат в члены Политбюро, и Ломинадзе, секретарь Закавказской парторганизации, были выведены из со­става ЦК. Первому поставили в вину скептицизм по поводу тем­пов индустриализации, второму — обвинение партии и Советов в феодальном отношении к рабочим и крестьянам. Высказывания Сырцова и Ломинадзе, их контакты с другими членами партии были квалифицированы как заговор. Все было соответствующим образом освещено в прессе, рассмотрено во всех парторганиза­циях и присовокуплено к другим делам о саботаже в народном хозяйстве[14]. Это дело явилось в какой-то степени этапным с точки зрения уставных принципов партии. Впервые члены ЦК были ис­ключены не на пленарном заседании ЦК, которое только и могло по уставу решить этот вопрос, а на совместном заседании Полит­бюро и Центральной контрольной комиссии (т.е. небольшой группой высших руководящих работников)[15].

Летом 1932 г. было открыто дело Рютина, известного московского правоуклонистского лидера. Он подготовил и распространял документ, возлагавший на Сталина личную ответственность за гибельную политику коллективизации, и тре­бовал его смещения. Этот документ, обнаруженный ОПТУ, был тотчас же объявлен платформой оппозиции. Сталин настаивал на аресте и смертном приговоре Рютина, но неожиданно столкнул­ся с сопротивлением большинства членов Политбюро, пока еще не допускавших применения высшей меры наказания к уклони­стам. Рютин был сослан, Зиновьева и Каменева, которые вступа­ли с ним в контакт, снова исключили из партии и также сослали в Сибирь. Несколькими месяцами позже, если верить письму, отправленному Троцкому его сыном Л.Седовым, был сформиро­ван, хотя и достаточно эфемерный, блок оппозиции. Этот блок, созданный, прежде всего для обмена информацией, включал в себя различных представителей как правой, так и левой оппози­ции.

Попытки создания организованной оппозиции предпринима­лись на фоне очень напряженной социальной и экономической ситуации (значительное снижение жизненного уровня в городах, голод на Украине) и настоящего кризиса веры в свои силы, охва­тившего партию. Этот кризис достиг кульминации к осени 1932 г., когда казалось, что катастрофа в сельском хозяйстве грозила обернуться полным крахом всей системы.

Сталинская политика в это время начинала вызывать недо­вольство со стороны кадровых народнохозяйственных работни­ков — директоров предприятий и председателей колхозов. Эти специалисты, назначенные на свои посты недавно, были плохо подготовлены и испытывали на себе ежедневное давление со стороны высшего руководства, требующего выполнять непосиль­ные задачи. Они были зажаты в тиски невыполнимых требова­ний,   с   одной   стороны,   и   пассивного   сопротивления   своих подчиненных — с другой. Потоки критики обрушивались на них за неумение освоить новую технику. Угроза обвинения в сабота­же нависала над ними всякий раз, как только руководимое ими предприятие или отрасль не справлялись с планом. В этих усло­виях молодая, еще неопытная и неокрепшая бюрократия училась выискивать средства защиты от посягательств государственной машины, подобно тому, как научились сопротивляться крестьяне, стараясь работать как можно меньше на коллективизированных землях, подобно тому, как рабочие отвечали на ухудшение усло­вий жизни низкой производительностью труда и частой сменой  рабочих мест. У служащих тоже появлялись свои методы защи­ты. Они научились скрывать действительное положение вещей, помогали друг другу в поисках новых, более престижных мест, знали, как защитить свой небольшой «семейный круг», как со­хранить связи и клиентуру.

Начиная с 1931 г. кадры предприятий Народного комиссари­ата тяжелой промышленности ощущали все большую поддержку со стороны своего ведомства, во главе которого стоял Орджони­кидзе — приверженец более умеренных темпов индустриализа­ции. Не без влияния этого ведомства произошел уже упомянутый выше «перелом» лета 1931 г., в результате которого политика партии по отношению к специалистам изменилась. По­зиции умеренного крыла еще больше укрепились к лету 1933 г., когда значительно возросли трудности экономического и соци­ального плана, вызываемые кризисом сверхнакопления (объем капиталовложений превысил все реально допустимые существу­ющими ресурсами размеры).

Это повлияло и на цифры второго пятилетнего плана, разра­ботанного в 1933 г. и утвержденного XVII съездом партии (26 января — 10 февраля 1934 г.). Намеченные показатели были более умеренными и казались более выполнимыми, чем показатели первого пятилетнего плана. Кроме того, новый план уделял заметно больше внимания нуждам населения. В политиче­ской сфере также наблюдалась некоторая разрядка. Заметно снизилось по сравнению с предшествующими годами количество случаев применения наиболее жестоких репрессивных мер — расстрелов и выселений. На политическую сцену вернулись прежние оппозиционеры, такие, как Каменев и Зиновьев, в оче­редной раз помилованные после очередного покаяния, и Буха­рин, опубликовавший многочисленные статьи с обоснованием необходимости положить конец жестокостям «революции свер­ху» и начать новый период. Некоторые современные исследова­тели связывают эту относительную либерализацию с существованием оппозиционного течения, возглавляемого Киро­вым. Несмотря на правдоподобность предположения, все же факт существования такого течения никогда не был убедитель­ным образом доказан. Это течение, если оно и существовало, не имело никакой организации и никакого официального печатного органа (из страха перед приговорами, выносимыми любой груп­пе, которую можно было назвать «фракцией»). К тому же нельзя считать, что Киров был противником Сталина, хотя его взгляды после XVII съезда партии иногда расходились со сталинскими.

1933 г. был отмечен внушительной чисткой в партии, объяв­ленной на январском (1933 г.) пленуме ЦК и развернутой в мае. Постановление ЦК от 28 апреля определяло, какие категории членов партии подлежали исключению: классово чуждые и враждебные элементы; двурушнические элементы, под прикры­тием лживой клятвы в верности пытающиеся сорвать на деле политику партии; открытые и скрытые нарушители железной дисциплины партии и государства, подвергающие сомнению и дискредитирующие решения и установленные партией планы болтовней об их «нереальности» и неосуществимости; перерож­денцы; карьеристы; шкурники и морально разложившиеся; политически малограмотные, не знающие программы, устава и основных решений партии.

Масштабы чистки, которая длилась полтора года вместо изна­чально намеченных пяти месяцев и завершилась исключением 18% коммунистов (в то время как 15% членов «вышли» из пар­тии добровольно), вполне соответствовали масштабам кризиса, охватившего партийную организацию в результате чрезмерно быстрого ее роста в предыдущие годы. На протяжении 1928 — 1932 гг. количество членов партии увеличилось с 1,5 до 3,7 млн. человек. Во время массовых приемов этих лет численный состав партии увеличился более чем на 2 млн. человек. Большин­ство их составляли рабочие, чаще всего идеологически не подго­товленные. Среди них были как искренние энтузиасты «большого скачка вперед», так и расчетливые карьеристы, кото­рым партийный билет открывал широкие возможности для пре­успевания в профессиональной и общественной сферах. В реальности партия была очень далека от создаваемого официаль­ной идеологией образа и не являлась монолитной и дисциплини­рованной организацией, способной возглавлять бурные общественные и экономические процессы, происходящие в стране. Она все больше превращалась в отдельный обществен­ный организм, становившийся все менее монолитным и объеди­нявший людей с разными убеждениями, различными уровнями образования, неоднородной идеологией. Некоторые из них — примерно один из шести — были «мертвыми душами», чьи имена только значились в картотеках. Многие рядовые члены партии, потрясенные тем, что они увидели, что сделали или что вынужде­ны были делать в предыдущие годы (массовое выселение кресть­ян, голод, ухудшение условий жизни), стали, если употреблять официальную терминологию, пассивными членами.

Неоднозначным было отношение к партии и в среде должно­стных партийных работников, в том числе занимавших невысо­кие посты (в 1933 г. насчитывалось более 30 тыс. освобожденных работников). Некоторые из них, откровенные приспособленцы, образовывали настоящие мафиозные группи­ровки (называемые в официальной терминологии «семейными кружками»). Единственное, к чему они стремились, — сохране­ние своих вотчин, в которых они, скрытые от глаз центральных властей, безнаказанно хозяйничали, Другие, особенно недавние выдвиженцы, считали своим долгом беспрекословно выполнять приказы свыше. Их психология была проникнута бюрократиче­ским духом и раболепием перед властью, стремлением занять более высокие посты. Они, не задумываясь, разоблачали истин­ные или мнимые ошибки своих руководителей во время развя­занной высшим партийным руководством кампании по разоблачению саботажа среди партийно-хозяйственных кадров По уровню идеологической подготовки эти члены партии сильно отличались от старых большевиков и коммунистов поколения гражданской войны, которые вплоть до 1935 — 1937 гг. все еще сохраняли ключевые посты в партии и чье прошлое позволя­ло им считать себя вправе если не высказывать открыто критиче­ских суждений по поводу считавшихся непререкаемыми решений партийного руководства, то хотя бы проявлять некото­рую гибкость в выполнении нереалистичных директив, исходя­щих из центра. На практике это означало сокрытие истинного положения дел, что помогало несколько ослабить давление на простых тружеников и рядовых членов партии.

Итак, к концу первой пятилетки партия оказалась в самой гу­ще острейших социальных противоречий и представляла собой неповоротливую, хаотическую конструкцию, своенравный и не­совершенный инструмент власти — организацию, в которой рос­ло внутреннее напряжение и появлялись ростки раскола.

Заключение

За пять лет государству удалось провести «блестящую» опе­рацию по вымогательству сельхозпродукции, покупая ее по сме­хотворно низким ценам, едва покрывавшим 20% себестоимости.

Эта операция сопровождалась небывало широким применением принудительных мер, которые содействовали усилению полицейско-бюрократического характера режима.

Насилие по отноше­нию к крестьянам позволяло оттачивать те методы репрессий, которые позже были применены к другим общественным группам. В ответ на принуждение крестьяне работали все хуже, по­скольку земля, по существу, им не принадлежала.

Государству пришлось внимательно следить за всеми процессами крестьян­ской деятельности, которые во все времена и во всех странах весьма успешно осуществлялись самими крестьянами: пахотой, севом, жатвой, обмолотом и т.д. Лишенные всех прав, самостоя­тельности и всякой инициативы, колхозы были обречены на за­стой. А колхозники, перестав быть хозяевами, превращались в граждан второго сорта.

Беспорядочная, «вакханальная» ин­дустриализация, подчиняющаяся бесконечным импровизациям («переломы» апреля — мая 1929 г., января — февраля 1930 г., июня 1931 г.), погрузила страну в перманентное состояние все­общей, как на войне, мобилизации и напряжения, потому что планы, как правило, были невыполнимыми. Она усиливала сте­пень экономического хаоса и общественного беспорядка. Она вызывала все большую необходимость политического руководст­ва экономической сферой. Административно-командная система (используя современную советскую терминологию) заменяла со­бой законы рыночной экономики. Черты, присущие этой систе­ме, способ ее функционирования и система экономических приоритетов, утвердившиеся в ходе первой пятилетки и подчи­ненные постулату построения социализма в одной, отдельно взя­той стране, дают о себе знать до сих пор.

Список литературы

1.     Верст Н. История советского государства. 1900 – 1991. – М.: Прогресс, 1992. – 480 с.

2.     История государства и права России. Учебник под редакцией Ю. П. Титова – М.: Просвещение, 1998. – 609 с.

3.     История России: народ и власть. – СПб.: Лань, 1997. – 799 с.

4.     Кудрявцев В., Трусов А. Политическая юстиция в СССР. – М.: Юнити, 2000. – 365 с.

5.     Российское законодательство X –XX веков. В 9 т. Т. 9. М.: Просвещение, 1985. – 1387 с.

6.     Титов Ю. П. Хрестоматия по истории государства и права России. – М.: Прогресс, 1997. – 980 с.

---

[1] Верст Н. История советского государства. 1900 – 1991. – М.: Прогресс, 1992. С. 190.

[2] Там же. С. 191.

[3] История государства и права России. Учебник под редакцией Ю. П. Титова – М.: Просвещение, 1998. С. 187.

[4] Там же. С. 189.

[5] Там же. С. 190.

[6] Там же. С. 112.

[7] Титов Ю. П. Хрестоматия по истории государства и права России. – М.: Прогресс, 1997. С. 531.

[8] Там же. С. 534.

[9] Там же. С. 539.

[10] Кудрявцев В., Трусов А. Политическая юстиция в СССР. – М.: Юнити, 2000. С. 98.

[11] Там же. С. 99.

[12] Там же. С. 101.

[13] Верст Н. История советского государства. 1900 – 1991. – М.: Прогресс, 1992. С. 204.

[14] Там же. С. 205.

[15] Там же.