2. Философское понимание свободы

Концепция понимания свободы у философов рассматривается по разному. В данной работе рассмотрим понимание свободы у Н.А.Бердяева, Ж.П.Сартра и Канта.

2.1. Философское понимание свободы у Жаль Поль Сартра.

Жаль Поль Сартр (родился 21 июня 1905 года) - французский философ, представитель экзистенциализма (так называемого атеистического его варианта), писатель, драматург и эссеист. Он также был общественным деятелем, участником Французского движения Сопротивления, в послевоенные годы - многочисленных демократических движений и организаций. Явился основателем и директором журнала “Les Temps Modernes” (1945). Образование получил в лицеях Ла-Рошели, кончил высшую нормальную школу в Париже, стажировался во Французском институте в Берлине (1934). Преподавал философию в различных лицеях Франции (1929-39 и 1941-44); с 1944 целиком посвятил себя литературной работе. Известность Сартру принесли роман “Тошнота” (1938) и сборник рассказов “Стена”. Основная философская работа - “Бытие и ничто”. Но популярность Сартр приобрел в послевоенные годы.

Мировоззрение Сартра сложилось под влиянием прежде всего Бергсона, Гуссерля и Хейдеггера. Экзистенциальная философия Сартра обнаруживает себя как одно из современных ответвлений феноменологии Гуссерля, как приложение его метода к “живому сознанию”, к субъективно-деятельной стороне того сознания, с каким конкретный индивид, заброшенный в мир конкретных ситуаций, предпринимает какое-либо действие, вступает в отношение с другими людьми и вещами, стремится к чему-либо, принимает житейские решения, участвует в общественной жизни и так далее. Все акты деятельности рассматриваются Сартром как элементы определенной феноменологичной структуры и расцениваются фактически в зависимости от задач личностного самоосуществления индивида. Сартр рассматривает роль “субъективного” (подлинно-личностного) в процессе человеческой персонализации и исторического творчества. По Сартру, акт специфически человеческой деятельности есть акт обозначения, придания смысла (тем моментам ситуации, в которых проглядывает объективность - “другое”, “данное”). Предметы лишь знаки индивидуальных человеческих значений, смысловых образований человеческой субъективности. Вне этого они - просто данность, сырая материя, пассивные и инертные обстоятельства. Придавая им то или иное индивидуально-человеческое значение, смысл, человек формирует себя в качестве так или иначе очерченной индивидуальности. Внешние предметы - здесь просто повод для “решений”, “выбора”, который должен быть выбором самого себя.

Поскольку у Сартра человеческая деятельность - в той мере, в какой она свободная и творческая, - лишена корней в содержании объективности, в том числе и в содержании форм определенной человеческой деятельности (то есть культуры), то содержанием ее оказывается натуралистическое взятое содержание природы самого индивида, его уникальные биологические зависимости, события и травмы глубокого детства, довлеющие над индивидом,  как рок. В этой связи Сартр развивает метод, называемый им экзистенциальным психоанализом, который призван прояснить облик индивидуальности путем выявления тех обстоятельств детства и тех специфических биологических зависимостей, в ответ на которые она себя строит.

Философская концепция Сартра развивается на основе абсолютного противопоставления и взаимоисключения понятий: “объективность” и “субъективность”, “необходимость” и “свобода”. Источник этих противоречий Сартр усматривает не в конкретном содержании сил социального бытия, а во всеобщих формах этого бытия (вещественные свойства предметов, коллективные и обобществленные формы бытия и сознания людей, индустриализация, техническая оснащенность современной жизни и так далее). Свобода индивида как носителя беспокойной субъективности может быть лишь “разжатием бытия”, образованием в нем “трещины”, “дыры”, ничто. Индивида современного общества Сартр понимает как отчужденное существо, возводя это конкретное состояние в метафизический статус человеческого существования вообще. Всеобщее значение космического ужаса приобретают у Сартра отчужденные формы человеческого существования, в которых индивидуальность стандартизирована и отрешена от исторической самостоятельности, подчинена массовым, коллективным формам быта, организаций, государства, стихийным экономическим силам, привязана к ним также и своим рабским сознанием, где место самостоятельного критического мышления занимают общественно принудительные стандарты и иллюзии, требования общественного мнения и где даже объективный разум науки представляется отделенной от человека и враждебной ему силой. Отчужденный от себя человек, обреченный на неподлинное существование, не в ладу и с вещами природы - они глухи к нему, давят на него своим вязким и солидно-неподвижным присутствием, и среди них может себя чувствовать благополучно устроенным только общество “подонков”, человек же испытывает “тошноту”. В противовес всяким вообще “объективным” и опосредованным вещами отношениям, порождающим индивидуальные производительные силы, Сартр утверждает особые, непосредственные, натуральные и цельные человеческие отношения, от реализации которых зависит подлинное содержание человечности.

В мифологизирующем утопическом мышлении Сартра все же на первый план выступает неприятие действительности современного общества и его культуры, выражающее сильную струю современного социального критицизма. Жить в этом обществе, согласно Сартру, как живет в нем “довольное собой сознание”, можно лишь отказавшись от себя, от личной подлинности, от “решений” и “выбора”, переложив последние на чью-либо анонимную ответственность - на государство, нацию, расу, семью, других людей. Но и этот отказ - ответственный акт личности, ибо человек обладает свободой воли.

Концепция свободы воли развертывается у Сартра в теории “проекта”, согласно которой индивид не задан самому себе, а проектирует, “собирает” себя в качестве такового. Поэтому трус, например, ответственен за свою трусость, и “для человека нет алиби”. Экзистенциализм Сартра стремится заставить человека осознать, что он полностью в ответе за самого себя, свое существование и окружающее, ибо исходит из утверждения, что, не будучи чем-то заданным, человек постоянно строит себя посредством своей активной субъективности. Он всегда “впереди, позади себя, никогда - сам”. Отсюда то выражение, которое Сартр дает общему принципу экзистенциализма: “... существование предшествует сущности...” По сути это означает, что всеобщие, общественно-значимые (культурные) объективации, которые выступают как “сущности”, “природа человека”, “всеобщие идеалы”, “ценности” и так далее, являются лишь отложениями, застывшими моментами деятельности, с которыми конкретный субъект никогда не совпадает. “Экзистенция” и есть постоянно живой момент деятельности, взятый в виде внутрииндивидуального состояния, субъективно. В более поздней работе “Критика диалектического разума” Сартр формулирует этот принцип как принцип “несводимости бытия к знанию”. Но экзистенциализм Сартра не находит иной основы, из которой человек мог бы развить себя в качестве подлинно самодеятельного субъекта, кроме абсолютной свободы и внутреннего единства “проектирующего я”. В этом своем возможном развитии личность одинока и лишена опор. Место активной субъективности в мире, ее онтологическую основу Сартр обозначает как “ничто”. По мысли Сартра, “... человек, без всякой опоры и помощи, осужден в каждый момент изобретать человека” и тем самым “человек осужден на свободу”. Но тогда основой подлинности (аутентичности) могут быть только иррациональные силы человеческого подполья, подсказки подсознательного, интуиции, безотчетные душевные порывы и рационально не осмысленные решения, неминуемо приводящие к пессимизму или к агрессивному своеволию индивида: “История любой жизни есть история поражения”. Появляется мотив абсурдности существования: “Абсурдно, что мы рождаемся, и абсурдно, что мы умираем”. Человек, по Сартру, - бесполезная страсть.

2.2. Николай Бердяев о свободе личности

Духовная эволюция Николая Александровича Бердяева прошла путь от «легального марксизма», когда он (наряду с другими марксистами) выступал против идеологии народничества, к религиозному миросозерцанию.

Николай Александрович Бердяев родился в Киеве в 1874 году в аристократической семье. Учился в Киевском кадетском корпусе, в 1894 году поступил на естественный факультет Киевского университета, затем перешел на юридический. Систематические занятия философией Бердяева начались в университете под руководством Г.И. Челпанова. Тогда же он включился в социал-демократическую работу, став пропагандистом марксизма, за что при разгроме киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» в 1898 г. был арестован и исключен из университета. В опубликованной в 1901 г. работе «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.К. Михайловском» наметился поворот к идеализму, закрепленный участием Бердяева в сборнике «Проблемы идеализма» в 1902 г. С 1901 по 1903 г. писатель находился в административной ссылке, где отошел от социал-демократии и примкнул к либеральному «Союзу освобождения». Причиной разрыва с марксизмом для Бердяева было неприятие им идеи диктатуры и революционного насилия, несогласие с тем, что историческая истина зависит от классовой идеологии, от чьих бы то ни было интересов. В противоположность этим утверждениям он подчеркивает, что объективная (абсолютная) истина существует независимо от классового (эмпирического) сознания и может лишь в той или иной мере открываться человеку - в зависимости от его жизненного опыта и ценностных установок. Но, не приняв марксистской философии истории, постулируя априорную систему логических условий познания и нравственных норм, он не отрицал социологической значимости марксизма.

Его отход от «легального марксизма» совершился достаточно безболезненно: Бердяев, по впечатлениям его современников, вообще никогда не был фанатиком какой-либо одной идеи, одного культа. Его отличала «безумная расточительность» ума, вызывавшая нередко самые серьезные нарекания. Шестов, например, иронизирует по поводу стремительной эволюции его взглядов: «Как только он покидает какой-либо строй идей ради нового, он уже в своем прежнем идейном богатстве не находит ничего достойного внимания. Все - старье, ветошь, ни к чему не нужное... Он стал христианином прежде, чем выучился четко выговаривать все слова символа веры». Но даже встав на позиции христианства, он искал не веры, а знания, он и в религиозной жизни хотел сохранить свободу искания, свободу творчества.

В 1908 году Бердяев переехал в Москву, где принимал участие в различных сборниках. Поиск собственного философского обоснования «неохристианства» завершился книгами «Философия свободы» (1911) и, в особенности, «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (1916), которую он ценил как первое выражение самостоятельности своей религиозной философии. 1-я мировая война была воспринята Бердяевым как завершение гуманистического периода истории с доминированием западноевропейских культур и начало преобладания новых исторических сил, прежде всего России, исполняющей миссию христианского соединения человечества (о чем он писал в сборнике «Судьба России», 1918). Бердяев приветствовал народный характер Февральской революции и вел большую пропагандистскую работу по предотвращению «большевизации» революционного процесса, с тем чтобы направить его в «русло социально-политической эволюции». Октябрьскую революцию расценил как национальную катастрофу. В советский период жизни Бердяев создал в Москве Вольную академию духовной культуры, где читал лекции по философии, в том числе по проблемам религиозной философии истории, которые составили основу книги «Смысл истории».

В годы 2-й мировой войны Бердяев занял ясно выраженную патриотическую позицию, а после победы над Германией надеялся на некоторую демократизацию духовной жизни в СССР, что вызвало негативную реакцию со стороны непримиримой эмиграции. В 1947 году Бердяеву было присуждено звание доктора Кембриджского университета.

В «Самопознании» Бердяев отмечает связь его творчества, философских взглядов  с жизненными событиями, так как, по мнению писателя, «творческая мысль никогда не может быть отвлеченной; она неразрывно связана с жизнью, она жизнью определяется». Он пишет: «Я пережил три войны, две из которых могут быть названы мировыми, две революции в России... пережил духовный ренессанс начала XX века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции... я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий. ...И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение... но ничему не принадлежал до глубины... за исключением своего творчества. Я всегда был анархистом на духовной почве и «индивидуалистом».

Находясь в вынужденной эмиграции, Бердяев продолжает считать себя русским философом. Он пишет: «Несмотря на западный во мне элемент, я чувствую себя принадлежащим к русской интеллигенции, искавшей правду. Я наследую традиции славянофилов и западников, Чаадаева и Хомякова, Герцена и Белинского, даже Бакунина и Чернышевского, несмотря на различие миросозерцаний, и более всего Достоевского и Л. Толстого, Вл. Соловьева и Н. Федорова. Я русский мыслитель и писатель.»

Творчество как реализация свободы

Суть «персоналистической революции», объявленной Бердяевым, раскрывается им в концепции творчества, центральным стержнем которой становится идея творчества как откровения человека, совместно с Богом продолжающего творения. Философия христианского творческого антропологизма Бердяева получила свое первое развернутое выражение в книге «Смысл творчества», основная тема которой - идея творчества как религиозной задачи человека. Впечатления современницы писателя Е.К.Герцын о книге: «Сотни пламенных, парадоксальнейших страниц. Книга не написана - выкрикнута. Местами стиль маниакальный: на иной странице повторяется пятьдесят раз какое-нибудь слово, несущее натиск его воли: человек, свобода, творчество. Он бьет бешено молотком по читателю, Не размышляет, не строит умозаключений, он декретирует.»

В этой книге Бердяев ставит вопрос об отношении творчества и греха, творчества и искупления, об оправдании человека в творчестве и через творчество. Он считает, что «оно оправдывает человека, оно есть антроподицея». Антроподицея, согласно Бердяеву, это "третье антропологическое откровение", возвещающее о наступлении "творческой религиозной эпохи". Оно упраздняет откровение Ветхого и Нового заветов ("Христианство так же мертвеет и коснеет перед творческой религиозной эпохой, как мертвел и коснел Ветхий завет перед явлением Христа"). Но третьего откровения нельзя ждать, его должен совершить сам человек; это будет делом его свободы и творчества. Творчество не оправдывается и не допускается религией, а само является религией. Его целью служит искание смысла, который всегда находится за пределами мировой данности; творчество означает "возможность прорыва к смыслу через бессмыслицу". Смысл есть ценность, и потому ценностно -окрашено всякое творческое стремление. Творчество создает особый мир, оно "продолжает дело творения", уподобляет человека Богу-Творцу. Бердяев считает, что «все достоинство творения, все совершенство его по идее Творца - в присущей ему свободе. Свобода есть основной внутренний признак каждого существа, сотворенного по образу и подобию Божьему; в этом признаке заключено абсолютное совершенство плана творения». Присущая человеку способность к творчеству божественна, и в этом состоит его богоподобие. Со стороны Бога высшая природа человека показывается Иисусом Христом, Богом, принявшим человеческий облик; со стороны человека - его творчеством, созданием «нового, небывшего еще».

Для автора «творчество человека не есть требование человека и право его, а есть требование Бога от человека, обязанность человека». «Бог ждет от человека творческого акта как ответ человека на творческий акт Бога. О творчестве человека верно то же, что и о свободе человека. Свобода человека есть требование Бога от человека, обязанность человека по отношению к Богу.» Бердяев пишет: «Творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный творит. Из необходимости рождается лишь эволюция; творчество рождается из свободы». Тайна творчества также «бездонна и неизъяснима», как и тайна свободы.

«Творчество - это цель жизни человека на земле - то, для чего Бог создал его. Если христианство есть религия спасения, то это спасение через творчество, а не только через аскетическое очищение от греха», - пишет Бердяев. В книге «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931) он утверждает, что не только этика искупления, но также этика творчества есть путь в царство небесное.

«Тьма, ничто, бездна - вот что для Бердяева в основе бытия, вот в чем корни и божественного миротворчества, и бездонной свободы человеческого духа. Но эта же тьма, бездна снова настигает светлый космос и человека и грозит поглотить их - отсюда необходимость творчества во что бы то ни стало... твори, не то погибнешь», - пишет Герцын. «Бог всемогущ в бытии и над бытием, но он бессилен перед «ничто», которое до бытия и вне бытия. Он мог только распяться над бездной этого «ничто» и тем внести свет в него... В этом и тайна свободы. ...Отсюда и бесконечный источник для творчества». Бердяев считает, что «творчество возможно лишь при допущении свободы, не детерминированной бытием, не выводимой из бытия». Иначе, «без «ничто», без небытия творчество в истинном смысле слова было бы невозможно».

В «Смысле творчества» Бердяев выражает мысль, что «творчество есть творчество из ничего, то есть из свободы». На мой взгляд, было бы неправильно думать, что творчество человека не нуждается в какой-либо материи (материале), так как совершается в реальности. Бердяев поясняет, что «творческий акт человека не может целиком определяться материалом, который дает мир, в нем есть новизна, не детерминированная извне миром. Это и есть тот элемент свободы, который привходит во всякий подлинный творческий акт». Я думаю, что именно в этом смысле «творчество есть творчество из ничего». Бердяев считает, что творческие дары даны человеку Богом, но в творческие акты человека привходит элемент свободы, не детерминированной ни миром, ни Богом.

Бердяев говорит о трагедии человеческого творчества. Он видит ее в несоответствии его результатов первоначальному замыслу, в том, что «творческий акт в своей первоначальной чистоте направлен на новую жизнь, новое бытие... на преображение мира. Но в условиях падшего мира он отяжелевает, притягивается вниз... создает не новую жизнь, а культурные продукты большего или меньшего совершенства». Культура, по мысли писателя, является одной из форм объективации и лишь символически указывает на духовный мир. Подтверждение своей мысли Бердяев видит в том, что великие русские  писатели  чувствовали конфликт между совершенной культурой и жизнью и стремились к совершенной,  преобразованной жизни. В том  отношении  очень показательны Гоголь, Толстой, Достоевский. Вся русская литература проникнута болью о страданиях народа и человека. В условиях «падшего» мира «результаты творчества носят не реалистический, а символический характер». Такое творчество «символическое, дающее лишь знаки реального преображения. Реалистическое творчество было бы преображением мира, концом этого мира, возникновением нового неба и новой земли», так как творческий акт «есть акт эсхатологический, он обращен к концу мира», предвосхищает начало мира нового, новой эпохи Духа.

В произведениях писателя можно проследить связь между исключительным отношением Бердяева к творчеству и его достаточно пессимистическим отношением к действительности. Он пишет: «Творческий акт для меня всегда был трансцендированием, выходом за границу имманентной действительности, прорывом свободы через необходимость». «Творческий акт есть наступление конца этого мира, начало иного мира.» Автор предупреждает, что может возникнуть иллюзия, что «результаты творческого акта могут быть совершенными в этом мире, могут нас оставлять и не притягивать к иному миру». Бердяев пишет, что совершенные продукты творчества »всегда говорят о мире ином, чем эта мировая действительность, и упреждают преображение мира». Очевидно особое отношение писателя к творчеству. «Творчество, - пишет он, - было для меня погружением в особый, иной мир, мир, свободный от тяжести, от власти ненавистной обыденности. Творческий акт происходит вне времени. Во времени лишь продукты творчества, лишь объективация. Продукты творчества не могут удовлетворять творца. Но пережитый творческий подъем, экстаз, преодолевающий различение субъекта и объекта, переходит в вечность». «Творчество для меня не столько оформление в конечном, в творческом продукте, сколько раскрытие бесконечного, полет в бесконечность.» Бердяев понимает под творчеством «потрясение и подъем всего человеческого существа, направленного к иной, высшей жизни, к новому бытию». Именно в творческом опыте «раскрывается, что «я», субъект, первичнее и выше, чем «не-я», объект».

«Творчество не всегда бывает истинным и подлинным, оно может быть ложным и иллюзорным. Человеку свойственно и лжетворчество. Человек может давать ответ не на призывы Бога, а на призыв сатаны». «Подлинное же творчество человека должно в героическом усилии прорвать порабощающее царство объективации... и выйти на свободу, к преображенному миру, миру экзистенцциальной субъективности и духовности, то есть подлинности, к царству человечности, которая может быть лишь царством Богочеловечности».

Можно сделать вывод, что, с одной стороны, творчество - это высшее проявление свободы, создающей из «ничто» подлинное и ценностное, с другой - процесс деобъективации затвердевшего в формах бытия, природы и истории. «Творчество всегда есть освобождение и преодоление. В нем есть переживание силы. ...Ужас, боль, расслабленность, гибель должны быть побеждены творчеством. по существу есть выход, исход, победа.» [1] Творчество - это откровение «я» Богу и миру, в нем оправдание человека, как бы ответный шаг на его пути к трансцендентному.

2.3. Кант: метафизика свободы

Антитеза свободы и природы - центральная идея философии Канта,  прямое выражение постулируеммой ею раздвоенности всего существующего на мир явления, совокупность которых образует природу, и на его первооснову - мир “ вещей в себе”, пребывающий по ту сторону категориальных определений природы. Необходимость, казуальные отношения, так же как и пространство, и время относятся лишь к миру явлений , мир “вещей в себе” свободен от этих определенностей и поэтому образует  царство свободы - свободы от неумолимых законов природы. Таким образом Кант  с одной стороны, доказывает безусловную  подчиненность  явлений  законам природы, строжайшему детерминизму , а с другой _ столь же решительно настаивает на том, что свобода- первое, довременное  звено причинно- следственной цепи событий. Правда , существование этой изначальной свободы недоказуемо, она непознаваема, сверх чувственна, трансцендентна. Но если мы соглашаемся с тем, что существуют не только явления, но и “вещи в себе”, то что вывод о наличии свободы становится вполне оправданным. Если же мы напротив отвергаем бытие “вещей в себе”, то мы отвергаем тем  самым  всякую возможность , ибо природный детерминизм  не знает исключений.

     Кант полагает, что его непоколебимое убеждение в существовании  особой , принципиально отличной  от имперической ( природной) свободной причинности, т. е. необусловленного предшествующим временным рядом начала имперической каузальной последовательности, отнюдь не беспочвенно. У этого убеждения имеется, с одной  стороны, космологическое, а с другой - этическое основание.

     Тезис третьей космологической антономии  гласит: “ В мире существуют свободные причины”, а ее антитезис утверждает : “Нет никакой свободы, все есть природа”. Кант не считает антиномии принципиально  неразрешимыми апориями. Одну из главных задач транс цедентального идеализма он видит не только в установлении, но и в положительном разрешении антиномий. Так, решение антиномии, абсолютно противопоставляющей необходимость  и свободу, заключается в допущении, что ее антитезис относится к природе, а тезис - к сверх природному миру “вещей в себе”. Принимая этот постулат, Кант утверждает: “ природа и свобода могут без противоречия быть приписаны одной и той же вещи, но в различном отношении: в одном случае - как явлению, в другом - как вещи самой по себе”^.

     Что же это за “вещь”, которая есть явление , безусловно определяемое необходимостью, и  вместе с тем есть явление, безусловно определяемое  необходимостью ,  и в месте с тем есть запредельная миру явлений , миру необходимости, “вещь в себе “ . Такой “вещью”, по учению Канта может быть  только человеческое существо. Нравственное сознание присущее человеку, несмотря на совершаемые им ненравственные поступки( они как раз и указывают наличие нравственного сознания), неопровержимо свидетельствуют о вменяемости человеческого индивида, его ответственности за свои поступки , а значит , и о его свободе. В этом смысле кант говорит о практическом( нравственном ) доказательстве свободы воли. А это , в свою очередь , служит если не доказательством, то все же  аргументом в пользу признания космологической свободной причинности, без которой едва ли была бы возможна свобода воли.

     Итак, человек не свободен как явление природы, естественное существо, определяемое законами природы. Человек, говорит Кант, “ может быть сколь угодно изобретателен, но он не может навязать природе другие законы”. Он не свободен как чувственное существо, обусловленное своими восприятиями, переживаниями, страстями. Каждый поступок человека происходит в определенный момент времени , который необходимо обусловлен тем , что предшествует ему  во времени. Следовательно, “в каждый момент времени, в который я действую  , я никогда не бываю свободным”. Но есть лишь форма бытия явлений, Его нет в мире “вещей в себе”. время идеально, оно - априорное чувственное созерцание, имеющее отношение лишь к чувственно воспринимающему миру. Именно идеальность времени делает возможной свободу.

     Человек, поскольку он не только эмпирический индивидуум, то и трансцендентальный субъект, не подвержен необходимости и , следовательно, свободен. И лишь в этом качестве, т.е. в своей трансцендентальности, человек выступает как разумное , разумно действующее, нравственное, свободное  существо. Соответственно этому, и человеческая воля может быть правильно понята лишь с учетом раздвоенности всего существующего. Признание свободы воли отнюдь не равнозначно утверждению , что воля всегда свободна. Как и человек в целом, воля принадлежит двум мирам и поэтому характеризуется противоположными определениями. Кант разъясняет: “ одну и ту же волю в ее проявлении ( в наблюдаемых поступках) можно  мыслить , с одной стороны, как необходимо сообразующуюся с законом природы и постольку не свободную, с другой же стороны, как принадлежащую вещи в себе , стало  быть , не подчиненную  закону природы  и потому как свободную.

     Таким образом , Кант занимает совершенно своеобразную традицию во многовековом  споре о свободе воли. Философы, отстаивающие свободу воли, обосновывали свое убеждение аргументами индетерминизма . Их противники, приверженцы детерминизма , доказывали что свобода воли в принципе невозможна, ибо все явления, в том числе и волевые акты, представляют собой следствие определенных причин. Нравственное сознание присущее человеку, несмотря на совершаемые им ненравственные поступки( они как раз и указывают на наличие нравственного сознания), неопровержимо свидетельствуют о вменяемости человеческого индивида, его ответственности за свои поступки , а значит , и о его свободе. В этом смысле Кант говорит о практическом( нравственном ) доказательстве свободы воли. А это , в свою очередь , служит если не доказательством, то все же  аргументом в пользу признания космологической свободной причинности, без которой едва ли была бы возможна свобода воли.

“ Каждое  существо, которое не может поступать иначе, как руководствуясь идеей свободы, именно поэтому в практическом отношении действительно свободно...”^.

     Таким образом идея свободы как сущностное содержание чистого разума, не просто как убеждение, мнение отдельных индивидов , это идея, осознаваемая человеком во всем ее значении, нравственно освобождает, нравственно преображает эмпирическое человеческое существование. Не может быть более высокой оценки свободы , чем та, которая дана Кантом:” идея свободы делает меня членом постигаемого мира”. Это значит , что по меньшей мере в сфере нравственности существует переход из мира явлений в мир “вещей в себе

     Таким образом , воля свободна, поскольку она согласна с нравственным законом, ибо это согласие и есть ее выбор, но она также свободна, когда вступает в противоречие с этим законом, так как и в этом случае она делает вполне определенный выбор. Правильное понимание учения Канта о свободе должно в полной мере учесть его высказывания о первоначальных, объективных задатках, присущих человеческой природе. Сошлюсь снова на посмертно опубликованные “ Размышления о метафизике”. Кант здесь подчеркивает: “Трудность  в понимании свободы  состоит  в том что субъект зависим  и все-таки должен действовать независимо от других существ.” Чтобы разрешить эту трудность можно , конечно, допустить что человеческий индивид действует частью свободно . а частью несвободно . Кант категорически возражает  против такого допущения: “ Свобода не может быть частично Человек или совершенно свободен или вовсе не свободен Может показаться что приведенные выдержки не согласуются с идеями, обоснованными Кантом в его основных, опубликованных при жизни трудах. Однако такой вывод был бы заблуждением.