Вместе с тем, как бы ни хотели лингвистические аналитики избежать "метафизических" следствий путем принятия какой бы то ни было программы, сама необходимость утвердить свое направление в качестве философии, отличной от всех других, по самой логике дела не могла не вести к принятию определенных предпосылок, то ли формулируемых явно, то ли демонстрируемых в самой технике и практике анализа (таков вообще парадокс всякой претендующей на "беспредпосылочность" философии).

Изучение практики лингвистических аналитиков показывает, что те предпосылки, из которых они реально исходят в своей деятельности, во-первых, носят явно философский (на языке аналитиков "метафизический") характер и, во-вторых, весьма неубедительны. Основной такой предпосылкой является прежде всего сама установка на то, что смысл слов ищется в их обычном употреблении, а корень философских проблем ("метафизических псевдопроблем" на языке аналитиков) усматривается в нарушении правил обыденного языка. Однако само понятие "обыденный язык" весьма неясно.

Нужно сказать, что сторонники этого направления рисуют картину собственной практики, существенно отличную от простого "всматривания" в факты языка и последующего их описания. Мало просто собирать различные случаи словоупотребления. "Сущность" становится "обозримой" не посредством "анализа" или пассивного наблюдения над тем, что "уже лежит перед глазами", пишет Дж. Райл, а с помощью "нового упорядочения или даже нескольких таких упорядочений, которые я должен произвести... Поэтому-то и нет метода в философии, так как нет метода для изобретения случаев и для упорядочения их... Так же, как нет метода для того, чтобы "быть пораженным" скорее одним фактом, чем другим...".

Но отсюда вытекает возможность (и неизбежность) разного понимания фактов языка, разного осмысления того, что же считать подлинным, а не мнимым употреблением (значением) того или иного слова.

Сама лингвистическая философия, таким образом, оказывается своеобразным видом "метафизики", выступающей в облачении техники языкового анализа, хотя и не решающейся признать свою подлинную сущность.

Еще один парадокс лингвистической философии состоит в том, что решение задачи, которую ставят перед собой аналитики (искоренение философских проблем), должно было бы привести к уничтожению всякой философской деятельности, в том числе и аналитической.

Но есть и другой путь превращения исследования обыденного языка в научное занятие. Признав, что обыденный язык является "формой жизни" и так или иначе связан с социальными институтами, можно исследовать зависимость языка от системы культуры в целом и его изменения в процессе социально-культурного развития человечества. Такой путь предлагает С. Тулмин. По-видимому, это имеет смысл, так же как и изучение усвоения языка ребенком в процессе индивидуального развития психики (работа, подобная той, которую осуществляет швейцарский психолог, философ и логик Ж. Пиаже). Если бы это было сделано, считает Тулмин, то лингвистический анализ привел бы к возникновению новой науки, которая исследовала бы взаимоотношение концептуальных онтогении и философии.

Философское знание было существенно реабилитировано уже в работах постпозитивистов (после неопозитивистов), являющихся, как и неопозитивисты, сторонниками научного построения знания.

Часть философов сохранили свою приверженность неопозитивизму по настоящее время. Тем не менее начиная с середины XX века все большее число философских экспертов стали отдавать предпочтение постпозитивизму. Виднейшие из постпозитивистов: англичане Поппер и Лакатос (приехал в Англию из Венгрии), американцы Фейерабенд и Кун.

Постпозитивисты согласны со своими предшественниками неопозитивистами прежде всего в стремлении четко уяснить себе и другим содержание научного знания. Вместе с тем постпозитивисты достаточно резко отличаются от неопозитивистов.

Неопозитивисты считали, что человек способен на ясное, истинное на века знание. Постпозитивисты же придают принципиальное значение тому факту, что человек - существо ошибающееся. Это означает, что ясное, вечное знание не может быть достигнуто: одна теория неминуемо сменяет другую. Надо обеспечить рост научного знания.

Неопозитивисты полагали, что достижение знания имеет определенный конечный пункт ("все ясно, дальше идти некуда"). Постпозитивисты настаивают на развитии знания, причем посредством коренных преобразований, научных революций.

Неопозитивисты упорствовали в непризнании философии наукой, постпозитивисты ставят проблему по-другому: между наукой и философией нет жесткой границы, но философствовать надо научно.

Постпозитивизм связан с неопозитивизмом - проблематикой, методологией и людьми.

Отличия постпозитивизма от неопозитивизма:

1) постпозитивисты проводят анализ истории науки (логическая реконструкция истории науки), возникает стремление найти универсум - основу человеческого разума через историю науки;

2) в рамках постпозитивизма ставится вопрос - каковы главные факторы развития науки: внешние или внутренние?

3) Постпозитивистами проводится анализ динамики, а не статики науки. Если неопозитивисты ставили вопрос о том, как провести грань между философией и наукой, то постпозитивистов интересует вопрос реального движения науки, какие факторы влияют на науку.

В рамках постпозитивизма происходит "три великих отказа": от чистого фактуального базиса науки (признание того, что он недостижим); от демаркационизма между наукой и философией (эта проблема становится вторичной, а главной - выбор теории); от представлений о чисто линейном поступательном развитии науки.

Карл Раймунд Поппер (1902-1994) - основной представитель постпозитивизма утверждал: "Я похоронил неопозитивизм". 

Основными понятиями его концепции научного знания являются следующие:

-               проблема демаркации;

-               принцип фальсификации;

-               принцип фаллибилизма;

-               теория "трех миров".

Теорию нельзя проверить на окончательную истинность, но ее можно опровергнуть, фальсифицировать, доказывал Карл Поппер. В этом состоит защищаемый им принцип фальсификации. По К.Попперу, мы не можем сказать, что теория верна, ибо, как свидетельствует история, признававшиеся истинными теории рано или поздно проявляли свою недостаточность. Почти триста лет механику Ньютона считали истинной во всех отношениях, а потом на смену ей пришли новые теории. Так обстоит дело с любой теорией, она появляется, достигает стадии расцвета, а затем опровергается.

Поппер считал, что в мире теорий идет "борьба за существование", схожая с известными представлениями Дарвина о естественном отборе среди живых особей.

Отсюда главные выводы Поппера:

1) в основании теории находятся гипотезы (т.е. предположения); научные гипотезы навсегда остаются гипотезами, ибо, как уже отмечалось, их истинность нельзя доказать;

2) из гипотез по законам дедукции выводят предложения, которые можно сопоставить с фактами;

3) сопоставление с фактами дает два результата: либо предложения не противоречат фактам, в таком случае теория продолжает жить, она признается работоспособной и правдоподобной, либо предложения теории опровергаются, фальсифицируются фактами, в таком случае теория считается ложной, она отвергается и интенсифицируется поиск новой теории. Итак, по Попперу, теория имеет гипотетико-дедуктивную структуру. Гипотезы выступают попытками разрешить проблемы, дедукция позволяет провести очную ставку содержания гипотез с экспериментальными фактами. Факты экзаменуют теорию на прочность (годится - не годится).

ПРОБЛЕМА ДЕМАРКАЦИИ - одна из основных задач философии, заключающаяся в отделении научного знания от ненаучного. Методом демаркации, по Попперу, является принцип фальсификации.

ПРИНЦИП ФАЛЬСИФИКАЦИИ - принцип, предложенный Поппером в качестве демаркации науки от "метафизики", ненауки как альтернатива принципу верификации, выдвинутому неопозитивизмом. Этот принцип требует принципиальной опровержимости (фальсифицируемости) любого утверждения, относимого к науке.

ПРИНЦИП ФАЛЛИБИЛИЗМА - утверждает, что любое научное знание носит лишь гипотетический характер и подвержено ошибкам. Рост научного знания, по Попперу, состоит в выдвижении смелых гипотез и осуществлении их решительных опровержений.

ТЕОРИЯ "ТРЕХ МИРОВ" - теория философской концепции К. Поппера, утверждающая существование первого мира - мира объектов, второго мира - мира субъектов и третьего мира - мира ОБЪЕКТИВНОГО ЗНАНИЯ, который порожден первым и вторым мирами, но существует независимо от них. Анализ роста и развития знания в этом независимом третьем мире и есть, по Попперу, предмет философии науки.

Концепцию И. Лакатоса можно охарактеризовать с помощью следующих основных понятий:

-               научно-исследовательская программа;

-               "жесткое ядро" исследовательской программы;

-               "защитный пояс" гипотез;

-               гипотеза ad hoc;

-               положительная и негативная эвристики.

Методология Лакатоса рассматривает рост "зрелой" (развитой) науки как смену ряда связанных исследовательских программ. Важными структурными элементами исследовательской программы являются ее "жесткое ядро" и "защитный пояс" гипотез. Научно-исследовательская программа имеет свое "твердое ядро". Имре Лакатос обратил внимание на то, что обычно ученый имеет дело не с одной, а с целым семейством теорий, образующих научно-исследовательскую программу.

У теорий данной программы есть "твердое ядро" и "защитный пояс". Теории сопоставляют друг с другом. Рост научного знания совершается так: сначала разрушается защитный слой твердого ядра, а затем наступает черед и самого твердого ядра. Только тогда, когда будет разрушено твердое ядро программы, необходимым окажется переход от старой научно-исследовательской программы к новой.

Твердым ядром научно-исследовательской программы Ньютона являются три закона механики и закон тяготения. На этой базе было развито множество теорий, относящихся к астрономии, учению о свете, сопромату, технике. Все они имели свои особенности, противоречия, недостатки, часть из которых не удавалось устранить, а раз так, защитный слой начинал трещать. Понадобились годы и десятилетия, прежде чем разрушению подверглось твердое ядро. К тому же ньютоновская научная программа жива и по настоящее время ее изучают, ею пользуются.

ГИПОТЕЗА ad hoc - в методологии научно-исследовательских программ Лакатоса - гипотеза из "защитного пояса", относящаяся лишь к данному случаю, т.е. охраняющая "жесткое ядро" программы от определенного контрпримера.

ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ И НЕГАТИВНАЯ ЭВРИСТИКИ - обуславливают смену программ нормативными правилами, предписывающими, какие пути наиболее перспективны для дальнейшего исследования ("положительная эвристика"), а каких путей следует избегать.

Согласно Лакатосу, в развитии исследовательской программы можно выделить 2 основные стадии - прогрессивную и вырожденную. На прогрессивной стадии "положительная эвристика" активно стимулирует выдвижение гипотез, расширяющих эмпирическое и теоретическое содержание. Однако в дальнейшем развитие исследовательской программы резко замедляется, ее "положительная эвристика" теряет эвристическую мощь, в результате чего возрастает число ad hoc гипотез.

Для концепции Т.Куна, в основном разработанной им в книге "Структура научных революций", характерны следующие основные понятия: парадигма; дисциплинарная матрица; нормальная наука; задачи-головоломки; несоизмеримость парадигм.

Научное сообщество на стадии научных революций создает научный образец (парадигму). Парадигма - это совокупность убеждений, ценностей, технических средств, принятых научным сообществом и обеспечивающих научную традицию. У Куна наука понимается столь широко, что впору утверждать о выходе за пределы всякого позитивизма. Позитивизм, по определению, борется за чистоту науки. Кун же фактически имеет в виду всю совокупность ценностей и убеждений научного сообщества.

Период господства той или иной парадигмы Кун обозначает понятием "нормальная наука". Этот период заканчивается, когда парадигма "взрывается" изнутри под давлением "аномалий" (проблем, неразрешимых в ее рамках). Наступает кризис, или революционный период, когда создаются новые парадигмы, оспаривающие первенство друг у друга. Кризис разрешается победой одной из них, что знаменует начало нового "нормального" периода, и весь процесс повторяется заново.

Кумуляционное (то есть путем постепенного накопления) развитие научного знания в рамках определенной парадигмы происходит путем решения задач-головоломок. Парадигмы обладают таким свойством как несоизмеримость, которое означает, что невозможно установление каких-либо логических отношений между сменяющими друг друга теориями. Этот тезис связан с утверждением того, что не существует фактов, независимых от парадигмы, и следовательно, не существует теоретически нейтрального языка наблюдения. Напротив, ученые, овладевая содержанием парадигмы, учатся "видеть мир" сквозь ее призму. Не факты судят теорию, а теория определяет, какие именно факты войдут в осмысленный опыт. С этим связано отрицание Куном преемственности в эволюции науки: знание, накопленное предыдущей парадигмой, отбрасывается после ее крушения, а научные сообщества просто вытесняют друг друга.

Основу концепции П.Фейерабенда, названной им "эпистемологическим анархизмом", составляет ПРИНЦИП ПРОЛИФЕРАЦИИ (размножения) ТЕОРИЙ, утверждающий, что ученые должны стремиться создавать теории, несовместимые с существующими и признанными теориями. Этот принцип был выдвинут Фейерабендом на основе разработанного Поппером и Лакатосом положения о том, что при столкновении научной теории с некоторым фактом для ее опровержения необходима еще одна теория (придающая факту значение опровергающего свидетельства). Создание альтернативных теорий, по Фейерабенду, способствует их взаимной критике и ускоряет развитие науки. Принцип пролиферации призван обосновывать у Фейерабенда плюрализм в методологии научного познания.

ПЛЮРАЛИЗМ В МЕТОДОЛОГИИ НАУКИ - принцип методологии Фейерабенда, являющийся следствием принципа пролиферации теорий. Соединение у Фейерабенда плюрализма с тезисом о несоизмеримости теорий в итоге порождает анархизм, суть которого состоит в том, что каждый ученый может изобретать и разрабатывать свои собственные теории, не обращая внимания на противоречия и критику. По Фейерабенду, деятельность ученого не подчинена никаким рациональным нормам, поэтому развитие науки иррационально, и наука ничем не отличается от мифа и религии, представляя собой одну из форм идеологии, поэтому следует освободить общество от "диктата науки", отделить науку от государства и предоставить науке, мифу, магии, религии одинаковые права в общественной жизни.

Концепцию С.Тулмина кратко характеризуют следующие понятия.

В основе научных теорий лежат "СТАНДАРТЫ РАЦИОНАЛЬНОСТИ И ПОНИМАНИЯ". Ученый считает понятными те события или явления, которые соответствуют принятым им стандартам. То, что не укладывается в "матрицу понимания", считается аномалией, устранение которой (т.е. улучшение понимания) выступает как стимул эволюции науки. Рациональность научного знания, по Тулмину, есть соответствие принятым стандартам понимания. Стандарты рациональности меняются с изменением научных теорий непрерывного процесса отбора концептуальных новшеств.

С.Тулмин рассматривает содержание теорий не как логические системы высказываний, а как своеобразные популяции понятий. Согласно Тулмину, основные черты эволюции науки сходны с дарвиновской схемой биологической эволюции. Содержание концептуальных популяций (аналог биологических видов) подвержено изменению, что влечет за собой изменение методов и целей научной деятельности; возникновение концептуальных новшеств балансируется процессом критического отбора (аналог биологической мутации и селекции). Этот двойственный процесс приводит к заметному изменению лишь при определенных условиях (аналог выживания или вымирания видов в борьбе за существование); сохраняются те концептуальные варианты, которые лучше адаптируются к требованиям интеллектуальной среды.

Многообразие концепций философии науки, разработанных в рамках постпозитивизма, вызвало много новых проблем. Результатом этого стало осознание безнадежности создания общепризнанной теории, описывающей строение и развитие науки. Данное обстоятельство повлияло на завершение очередного этапа в философии позитивизма - постпозитивизма.

Лекция 17. Структурализм

Структурализм как направление в гуманитарном знании возникает в двадцатых годах XX столетия. Его появление связано с переходом ряда гуманитарных наук от описательно-эмпирического уровня исследования к уровню абстрактно-теоретическому. Это стало возможным благодаря разработанному в структурной лингвистике структурному методу. Суть последнего заключается в выявлении структуры объекта как совокупности отношений, инвариантных при некоторых преобразованиях. При этом структура рассматривается не как каркас исследуемого объекта, а как совокупность правил, по которым из одного объекта можно получить второй, третий и т.д. путем перестановки его элементов и некоторых других симметричных преобразований.

Обобщенно структурализм можно определить как попытку выявить глубинные универсальные ментальные структуры, которые проявляются в структурах социума на всех уровнях. Зарождение структурализма связано с исследованиями швейцарского лингвиста Фердинанда де Соссюра (1857- 1913). Он рассматривал язык как систему знаков, в результате чего лингвистика становилась разделом новой науки - семиологии, изучающей знаки.

Идеи де Соссюра о том, что язык представляет собой систему знаков, каждый из которых представляет собой единство означающего и означаемого, а каждая единица системы одновременно определяет другие элементы и определяема ими; о том, что "все в языке - отношения" легли в основу структурализма.

Методы исследования структурной лингвистики повлияли на развитие исследований во всех гуманитарных науках: литературоведении, искусствознании, этнологии, истории, социологии, психологии. В результате сформировался структуралистский комплекс идей, оказавший громадное влияние на философию и методологию XX века.

Одним из основоположников структурализма считается Клод Леви-Стросс (род. в 1908 г.). Его взгляды изложены в работе "Структурная антропология", на страницах которой не только разворачивается панорама причудливого мира первобытнообщинных отношений и мифологического мышления, но и закладывается фундамент новой философской концепции. Последняя связана с анализом языка, речи, текстов и их структур, а также с социально-философским исследованием человеческих отношений, форм и типов общественного сознания.

В своей работе Леви-Стросс опирается на исследования структур первобытного мифологического мышления и символических форм Э. Дюркгейма, Л. Леви-Брюля, Э. Кассирера и др. и труды в области кибернетики. Но главными источниками концепции Леви-Стросса являются структурная лингвистика и психоанализ 3. Фрейда и К.-Г. Юнга (различение подсознательного и бессознательного, понятие коллективного бессознательного).

Леви-Стросс рассуждает следующим образом. Если исходить из того, что, во-первых, бессознательная умственная деятельность состоит в наделении содержания формой, и, во-вторых, эти формы в основном одинаковы для всех типов мышления, древнего и современного, первобытного и цивилизованного, то можно прийти к заключению о существовании бессознательной структуры, лежащей в основе каждого социального установления или обычая. Это заключение позволяет обрести принцип истолкования, действительный и для других установлений и обычаев.

Тяготение Леви-Стросса к исследованию языково-символических форм, "оязыковление" всей жизни (не особенно разговорчивых, часто не имеющих письменности) первобытнообщинных народов и поселений вовсе не случайно. Выдвижение на первый план языка и своего рода "языковая редукция", то есть сведение таких, например, социальных феноменов как социальные отношения, культурное творчество, искусство к языково-символическим формам и их выражениям, есть своего рода знамение времени. В XX веке язык становится объектом усиленных исследований, которые заканчиваются впечатляющими и неожиданно точными результатами. Только язык среди ряда феноменов общественной жизни рассматривался как явление, которое может подвергаться истинно научному исследованию, объясняющему способ его формирования и рассматривающему некоторые направления его последующего развития.

Леви-Стросс, отыскивая общие корни в мышлении, культуре, деятельности, социальной жизни народов, стоящих на разных ступенях исторического развития, исходил из предположения о том, что разные формы общественной жизни представляют в своей сути нечто общее. Вся они являются системами поведения - каждая из которых есть некоторая проекция на плоскость сознательного и общественного мышления всеобщих законов, управляющих бессознательной деятельностью духа.

Более конкретная гипотеза, позволившая Леви-Строссу широко и масштабно освоить этнографический материал, заключалась в следующем. Главное внимание должно быть привлечено к тем способам, с помощью которых система кровного родства биологического происхождения заменяется системой социального характера. Тогда брачные правила и системы родства предстают как система обмена и как особый язык, то есть как множество операций, обеспечивающих возможность общения между индивидами и группой индивидов. В выделенной для анализа системе предельно широко понятого языка Леви-Стросс решающее значение придал не словам, а структуре. По мнению Леви-Стросса, не суть важно, создан ли миф каким-либо индивидуальным субъектом или заимствован из коллективной традиции (оба эти вида мифов подвержены взаимодействию и взаимообогащению). Его структура остается неизменной, именно благодаря ей миф выполняет свою символическую функцию. Одно из важнейших положений Леви-Стросса - это положение о том, что структуры едины для всех языков, то есть они безразличны к материалу. Для того чтобы составить себе представление о мифах и сказках разных народов вовсе необязательно досконально знакомиться с творчеством каждого народа. Все существующие мифы можно свести к небольшому числу простейших типов, если за разнообразием действующих лиц разглядеть некоторые простейшие функции.

В "Структурной антропологии", четырех томах "Мифологического" и других работах Леви-Стросс весьма скрупулезно воспроизводит глубинные структуры мифов, их кодирование, располагая коды на географической, космологической, социологической и техноэкономической плоскостях. Леви-Стросс выделяет такие отличительные особенности мифологической логики, как логика обобщений, классификации, анализа природных и социальных явлений, что делает ее внутренне родственной науке. Вместе с тем эта логика конкретно-образна, является логикой ощущений. Мифологическое мышление широко пользуется метафорами, символами и превращает их в способы постижения мира и человека.

По Леви-Строссу, логика мифа, как и логика самих социальных отношений, построена на бинарных (двойных) оппозициях (высокий - низкий, день - ночь, правый - левый, мир - война, муж - жена, небо - земля и т.д.).

Поскольку через более конкретный структурный анализ внутренней логики мифов, моделирование структур родства первобытных народов Леви-Стросс пролагал дорогу обобщенной философии и методологии структурного анализа, в дальнейшем его последователи считали возможным применить идеи структурализма к другим областям гуманитарного знания.

Жак Лакан (1901 - 1981) применял структурный метод в сфере психологии и психиатрии. Построив свою концепцию на базе трансформированного психоанализа, Лакан, в отличие от Фрейда, в исследовании бессознательного на передний план выдвигал проблему языка, а именно - сложный анализ речи пациента, служащей главным средством коммуникации врача и больного.

Лакан начинает свою карьеру как практикующий врач. В 30-е годы он обращается к серьезному изучению философии, культуры, литературы и искусства. Стремление синтезировать гуманитарное и медицинское знание отразилось в его диссертации "О параноическом психозе и его отношении к личности". Выводы этой работы широко использовались деятелями художественной культуры.

Базовая формула Лакана - бессознательное сконструировано как язык. Этой формулой Лакан выражает символическую опосредованность любых проявлений человеческой психики и, прежде всего, - бессознательно психического, их закономерно упорядоченный характер.

Лакан пересматривает декартовское cogito ergo sum , полагая, что субъект не исчерпывается cogito, субъекты бытия и мышления располагаются на разных уровнях, а значит, и обоснование бытия мышлением должно быть опосредовано речью и, следовательно, двучленная формула связи бытия и сознания неверна. Творческая функция речи толкуется как функция символического, первичного по отношению к бытию и сознанию. Речь предстает здесь как универсальный источник креативности, порождающий как понятия, так и сами вещи.

Лакан сравнивает речь с мельничным колесом, посредством которого желание беспрестанно опосредуется, возвращаясь в систему языка. Слово в этом контексте не просто приравнивается к вещи. С точки зрения Лакана, слово "слон" реальнее живого слона, ведь произнесение этого слова вершит судьбы слонов. Благодаря символическим свойствам языка, говорит Лакан, в узкую дверь парижской аудитории в любой момент могут войти слоны. Ведь мыслить - значит заменять живого слона словом "слон", солнце - кругом. Иными словами, понятие заменяет вещь.

Cogito ergo sum для Лакана - символ плоского, банального мещанского сознания. По его мнению, заслуга Фрейда заключается в том, что по его понятиям сознание утратило свою универсальность, стало непрозрачным для самого себя. Задача структурного психоанализа - восстановить понятие либидо как воплощение творческого начала в человеческой жизни, источника плодотворных конфликтов, двигателя человеческого прогресса.

М. Фуко (1926 - 1984) - одна из самых ярких фигур французской философии XX века. Вопрос о периодизации его творчества является весьма сложным и запутанным. Не малую роль в этом сыграли высказывания самого философа. Ранние работы Фуко ["Слова и вещи" (1966), "Археология знания" (1969)] поставили его в один ряд с главными авторитетами структуралистской доктрины: Леви-Строссом, Пиаже, Бартом, Греймасом.

Более поздние работы свидетельствуют уже о постструктуралистской ориентации философа. В рамках лекционной темы нас будет интересовать Фуко-структуралист.

В середине 60-х годов Фуко выдвигает понятие "эпистема". В этот период своего творчества он, как и многие французские структуралисты этого времени, считал, что существует некий глобальный принцип организации всех проявлений человеческой жизни, некая "структура прежде всех других структур", по законам которой образуются, "конституируются" и функционируют все остальные структуры. В свете научных представлений того времени этой "доминантной структуре" приписывался языковой характер, то есть она понималась по аналогии с языком.

Основываясь на концепции языкового характера мышления и сводимости деятельности людей к дискурсивным (речевым) практикам, Фуко постулирует для каждой конкретной исторической эпохи существование специфической эпистемы - своего рода проблемного поля, достигнутого к данному времени уровня культурного знания, образующегося из дискурсов различных научных дисциплин. В силу специфичности задач каждой научной дисциплины как особой формы познания эти дискурсы разнородны, но в совокупности они образуют более или менее единую систему знаний - "эпистему", реализующуюся в речевой практике современников как строго определенный языковой код. Этот код Фуко рассматривает как свод запретов и предписаний, как определенный набор процедур, который одновременно ограничивает, организует, подвергает отбору и контролирует порождение дискурса. Именно эта языковая норма, по мнению Фуко, бессознательно определяет языковое поведение, а вместе с ним и мышление отдельных индивидуумов.

Эпистема Фуко - это уровень научных представлений своего времени. В целом Фуко выделил около пяти эпистем: античную, средневековую, возрожденческую, просветительскую и современную. Первые две не получили у него развернутой характеристики. Фактически в "Словах и вещах" он говорит о трех эпистемах, четко противопоставленных друг другу. Это - Возрождение (XV-XVI вв.), классический рационализм (XVII -XVIII вв.) и современность (с начала XIX в.). Эти три эпистемы кардинально отличаются друг от друга. В ренессансной эпистеме слова и вещи сопринадлежны по сходству, в классическую эпоху они соизмеряются друг с другом посредством мышления - путем репрезентации, в пространстве представления; начиная с XIX слова и вещи связываются друг с другом еще более сложной опосредованной связью - такими мерками, как труд, жизнь, язык, которые функционируют уже не в пространстве представления, но во времени, в истории. Специфика эпистем заключается в различии означающего механизма, соотношении "слов" и "вещей", и соответственно перипетии языка в культуре: язык как вещь среди вещей (Возрождение), язык как прозрачное средство выражения мысли (классический рационализм), язык как самостоятельная система в современной эпистеме. Последние превращения "языка" вместе с "жизнью" и "трудом" угрожают, как считает Фуко, единству человека: в современную эпоху вопрос о человеке как сущности невозможен. В этом заключается смысл идеи "смерти человека" ("человек умирает - остаются структуры"), воспринятый сторонниками Фуко как девиз структуралистского движения.

В 70-е гг. структурализм как течение, основанное на убеждении в существовании единства всего сущего, универсальности его принципов и стремлении определить универсальную структуру человеческого бытия, уступает место парадигме постмодернизма. Начинается постструктуралистский период. Прежние приверженцы структурализма заявили, что структурализм - это скорее идеология, чем наука. Тем не менее, предпосылки структурализма продолжают лежать в основе постструктуралистской теории.

Литература

1. Автономова Н.С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. М., 1977.

2. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1986.

3. Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. М., 1977.

Лекция 18.Постструктурализм

Постструктурализм - это широкое и необыкновенно интенсивно воздействующее, интердисциплинарное по своему характеру, идейное течение в современной жизни Запада. Он появился в самых различных сферах гуманитарного знания: литературоведении, философии, социологии, лингвистике, истории и т.п. и вызвал рождение современного образа мышления.Ключевой фигурой постструктурализма является Жак Деррида.

Интердисциплинарная природа постструктуралистской мысли как рефлексии на современное состояние гуманитарных наук, рефлексии, берущей в качестве точки отсчета тезис о художественно-литературном по самой своей сути характере человеческого мышления, нашла наиболее яркое выражение именно в текстах Дерриды, на авторитет которого, вне зависимости от степени приятия или неприятия его идей, ссылаются все, кто занимается данной проблемой.

Творчество Ж. Дерриды пользуется огромной популярностью, несмотря на сложность его манеры изложения собственных идей. Метод этого философа может быть охарактеризован как постоянное движение самоуточнения. Для Дерриды характерно стремление уточнять свою мысль всевозможными корректировками, дополнениями прямого (денотативного) и косвенного (контекстуального, коннотативного) значения слов, бесчисленными цитатами и тут же следующими разъяснениями, обращением к авторитету словаря до такой степени, что многие страницы его произведений напоминают словарные статьи. Подобный стиль философствования коренится в поэтическом мышлении, что и определяет неутомимое пристрастие Дерриды к отчаянной игре со смыслами, приданию и наделению новым смыслом традиционных понятий.

Деррида подверг решительной критике сам принцип "структурности структуры" (представленной в 1966 г.) и традиционные для структурализма семиотические представления, выявив неизбежную, с его точки зрения, ненадежность любого способа языкового обозначения. В его ранней работе "Структура, знак и игра в дискурсе о гуманитарных науках" представлены практически все базовые положения его системы взглядов, составившие впоследствии "обязательный канон" теории постструктурализма.

С точки зрения Дерриды, понятие "центра структуры" определяет сам принцип "структурности структуры". Центр не только ориентирует, балансирует и организовывает структуру, в первую очередь, он гарантирует, чтобы организующий принцип структуры ограничивал то, что можно назвать свободной игрой структуры, поскольку несомненно, что, ориентируя и организуя связность системы, центр допускает свободную игру элементов внутри целостной формы. В то же время, в самом центре трансформация элементов (которые, разумеется, могут быть в свою очередь структурами, включенными в состав общей структуры) запрещена. Таким образом, центр, который уникален уже по определению, представляет в структуре именно то, что управляет этой структурой и в то же время само избегает структурности. Иначе говоря, центр парадоксальным образом находится внутри структуры и вне ее. Центр находится в центре целостности, и, однако, ей не принадлежит; эта целостность имеет свой центр где-то в другом месте. Центр не является центром.

С точки зрения Дерриды, вся история концепции структуры может быть представлена как ряд замещений одного центра другим, как взаимосвязанная цепь определений этого центра. Последовательно и регулируемым образом центр получал различные формы и названия. История метафизики, как и история Запада, является историей этих метафор и метонимий. Матрица служит определением бытия как наличия во всех смыслах этого слова. Можно показать, что все эти названия связаны с фундаментальными понятиями, с первоначалами или с центром, который всегда обозначал константу наличия - сущность, субстанция, субъект, Бог, человек и т.д.

Таким образом, в основе представления о структуре лежит понятие "центра структуры" как некоего организующего ее начала, того, что управляет структурой, организует ее, в то время как оно само избегает структурности. Для Дерриды этот центр - не объективное свойство структуры, а фикция, постулированная наблюдателем, результат его "силы желания" или ницшеанской "воли к власти", а в конкретном случае толкования текста (и, прежде всего литературного) следствие навязывания ему читателем своего собственного смысла, "вкладывания" этого смысла в текст, который сам по себе может быть совершенно другим. В некоторых своих работах Деррида рассматривает этот центр как "сознание", "cogito" или "феноменологический голос". С другой стороны, само интерпретирующее Я понимается им как своеобразный текст, составленный из культурных систем и норм своего времени, и, следовательно, произвольность интерпретации со стороны этого Я заранее ограничена исторической обусловленностью его норм и систем.

Для Дерриды законы, управляющие миром вещей, отражают лишь желание человека во всем увидеть некую "Истину". На самом деле они есть не что иное, как "трансцендентальное означаемое" - порождение западной логоцентрической традиции, стремящейся во всем найти порядок и смысл, во всем отыскать первопричину или навязать смысл всему, на что направлена мысль человека.

Деррида, как и Ницше, на которого он часто ссылается, видит в этом стремлении присущую западному сознанию "силу желания" или волю к власти. В частности, вся восходящая к гуманистам традиция работы с текстами выглядит в глазах Дерриды как порочная практика насильственного овладения текстом, рассмотрения его как некоей замкнутой в себе ценности, вызванного ностальгией по утерянным первоисточникам и жаждой обретения истинного смысла, поэтому он и утверждает, что понять текст для гуманистов означало овладеть им, присвоить его, подчинив его смысловым стереотипам, господствовавшим в их сознании.

Деррида стремится доказать иррациональность буржуазного (возводимого в ранг общечеловеческого) мышления, традиционно и абсолютно незаслуженно, незаконно претендующего на логичность, рациональность, разумность и упорядоченность, что в целом и обеспечивало его "научность".

Этой традиционной форме научности Деррида противопоставляет "грамматологию" - специфическую форму научного исследования, оспаривающую основные принципы общепринятой научности. Грамматология должна деконструировать все то, что связывает понятие и нормы научности с онтотеологией, с логоцентризмом, с фонологизмом. Эта огромная работа предполагает существование своего рода двойного регистра практики грамматологии: необходимости одновременного выхода за пределы позитивизма или метафизического сциентизма и выявления всего того, что в фактической деятельности науки способствует высвобождению из метафизических вериг, обременяющих ее самоопределение и развитие уже с самого начала ее зарождения. Грамматология намечает и в то же время размыкает те пределы, которые ограничивают сферу существования классической научности.

Деррида постулирует примат графического оформления языка над устной, живой речью. Устная форма речи - это живой язык, гораздо более непосредственно связанный с действительностью, чем его графическая система записи (письмо в собственном смысле слова), условный характер которой (любое слово любого языка можно записать посредством различных систем нотации: кириллицей, латиницей, иероглифами и т.п.) способен значительно усиливаться в зависимости от специфики самой системы, ее исторического состояния, традиционности, консервативности и т.д. Условность графики позволяет Дерриде значительно ослабить связь между означающим и означаемым.

Другая причина неприятия звуковой речи связана с критикой концепции самосознания человека, получившей свое классическое выражение в "Cogito ergo sum" Декарта. С точки зрения Дерриды, говорящий субъект во время говорения предается иллюзии о независимости, автономности и суверенности своего сознания, самоценности своего Я. Принцип cogito расшифровывается философом как классический центр, который, пользуясь привилегией управления структурой или навязывания ее тексту в виде его формы, сам в то же время остается вне постулированного им структурного поля, не подчиняясь никаким законам.

Язык рассматривается Дерридой как социальный институт, как средство межиндивидуального общения, как идеальное представление (например, о правилах грамматики и произносительных нормах), под которые подстраиваются его отдельные конкретные носители при всех индивидуальных отклонениях от нормы - в противном случае они могут быть просто не поняты своими собеседниками. Эта ориентация на нормативность выступает в виде протописьма, являющегося условием как речи, так и письма в узком смысле слова, поэтому Деррида рассматривает "человека культурного" как мыслящего в связи с хронологически предшествовавшей ему традицией, которая, в свою очередь, способна существовать лишь в форме текстов, составляющих в своей совокупности "письмо".

Таким образом, вся культура может быть рассмотрена как серия текстов, пересекающихся с другими текстами, продуцирующих новые тексты, включая тексты критики. Эта интертекстуальная ткань живет своей собственной жизнью, наполняется смыслами, которые не были заложены как интенции автора. Контроль над текстом невозможен по причине постоянного переплетения текстов и значений. Деконструкция работает в направлении поиска одного текста внутри другого, растворения одного текста в другом, встраивания одного текста в другой.

М.Фуко. В следующем периоде своего творчества (период генеалогий) Фуко отказывается от применения термина "эпистема" и переключает свои научные интересы на еще более иррациональный импульс "перводвигателя истории" - власти как власти-к-знанию. Он исследует как малые (локальные) формы власти - власти, находящейся на нижних пределах своего проявления, когда она касается тела индивидов, так и великие аппараты, глобальные формы господства, осуществляющие свое господство посредством институализированного дискурса.

Фуко рассматривает власть как невсегда уловимую и осознаваемую, но тем не менее активно действующую надличную силу, которая отличается такими свойствами, как дисперсность, дискретность, противоречивость, повсеместность и обязательность проявления.

Специфика понимания власти у Фуко заключается прежде всего в том, что она проявляется как власть научных дискурсов над сознанием человека. Иначе говоря, знание, добываемое наукой, само по себе относительное и потому сомнительное с точки зрения "всеобщей истины", навязывается сознанию человека в качестве неоспоримого авторитета, заставляющего и побуждающего его мыслить уже заранее готовыми понятиями и представлениями. Фуко, анализируя этот в высшей степени регулируемый дискурс, дает картину культурного Бессознательного, которое выражается не столько в различных либидозных желаниях и импульсах, сколько в жажде знания и связанной с ним власти.

Власть, как желание, бесструктурна; фактически Фуко и придает ей характер слепой жажды господства, со всех сторон окружающей индивида и сфокусированной на нем как на центре применения своих сил. Как проявление стихийной силы бессознательного она принципиально равнодушна к тем целям, которые преследуют ее носители, и может в равной мере служить как добру, так и злу, выступая и как репрессивная подавляющая, и как высвобождающая, эмансипирующая сила. Понятие власти у Фуко не носит однозначно негативного смысла, оно скорее имеет характер фатальной неизбежности. При этом "власть" Фуко несовместима с понятием социальной власти. Это скорее метафизический принцип, амбивалентный по своей природе, стихийно неупорядоченный и сознательно неуправляемый, а потому он объективно направлен на подрыв, дезорганизацию всякой социальной власти.

Однако Фуко не соглашается с утверждением о том, что существует первичный и фундаментальный принцип власти, которая господствует над обществом вплоть до мельчайшей детали. Чрезмерный акцент на сверхдетерминированности человека и его сознания фактически снимает и сам вопрос о человеке.

В философствовании о человеке важнейшая тема исследования Фуко - субъект. Он видит свою задачу в том, чтобы создать историю различных модусов, посредством которых человеческие существа становились в западной культуре субъектами.

Как и для всех постструктуралистов, для Фуко было важно понятие "Другого" в человеке, его собственной по отношению к себе инаковости - того, не раскрытого в себе "другого", "присутствие" которого в человеке, в его бессознательном, и делает человека нетождественным самому себе. Часто тайный, бессознательный характер этого "другого" ставит его на грань или, чаще всего, за пределы нормы - психической, социальной, нравственной, и тем самым дает основание рассматривать его как безумного, сумасшедшего. С точки зрения Фуко, нормальный человек - такой же продукт развития общества, конечный результат его научных представлений и соответствующих этим представлениям юридически оформленным законов, что и человек безумный. Грань между нормальным и сумасшедшим исторически подвижна и зависит от стереотипных представлений.

В безумии Фуко видит проблеск истины, недоступной разуму. Реальность неразумия - это элемент, внутри которого мир восходит к своей собственной истине, сфера, где разум получает для себя ответ.

Проблема безумия как расстройства психики представляется Фуко проблемой развития культурного сознания, историческим результатом формирования представлений о душе человека, представлений, которые в разное время были неодинаковы и существенно видоизменялись в течение рассматриваемого им периода с конца Средневековья до наших дней. При этом Фуко связывает проблему безумия не с природными изъянами функций мозга, а с психическим расстройством, вызванным трудностями приспособления человека к внешним обстоятельствам.

Именно проблематика взаимоотношения общества с безумцем позволила Фуко сформулировать концепцию "дисциплинарной власти как орудия формирования человеческой субъективности. Общество не желает узнавать себя в больном индивиде, которого оно отвергает или запирает; по мере того, как оно диагностирует болезнь, оно исключает из себя пациента.

До XVII в. сумасшедшие вели бродячий образ жизни и не были обременены особыми запретами. Хотя их изгоняли из города, но на сельскую местность эти ограничения не распространялись. С 1659 г. начался период "великого заключения" - сумасшедшие были социально сегрегированы и территориально изолированы из пространства обитания нормальных людей, психически ненормальные стали регулярно исключаться из общества и общественной жизни. В Европе возникают дома призрения, где без разбора помещались нищие, бродяги, больные, безработные, преступники и сумасшедшие. Так как главными грехами считались лень и безделье, заключенные должны были работать, поскольку труд стал рассматриваться как основное средство исправления. Безумие, как и бедность, трудовая незанятость и т.д. превратились в социальную проблему, за решение которой несло ответственность государство.

Дома призрения, возникнув в качестве меры социальной предосторожности в период индустриализации, полностью исчезли в начале 19 в. Очередная смена представлений о природе безумия привела к рождению клиники, к кардинальной реформе лечебных заведений, когда больные и сумасшедшие были разделены и появились собственно психиатрические больницы. Уже в их рамках происходила частичная отмена наказания и принуждения к умалишенным, вместо которой пытались создать строгую систему самоограничения. Место грубого физического подавления пациента заняли надзор и авторитарный суд администрации, больных стали воспитывать тщательно разработанной системой поощрения и наказания, как детей.

Возникновение психических больниц, пенитенциарной системы рассматривается Фуко как проявление общего процесса модернизации общества, связанной со становлением субъективности как формы современного сознания человека западной цивилизации. При этом философ неразрывно связывает возникновение современной субъективности и становление современного государства, видя в них единый механизм социального формирования и индивидуализации (социализации), как постепенный процесс, в ходе которого внешнее насилие было интериоризировано, сменилось состоянием психического контроля и самоконтроля общества.

Эта идея дисциплинарной власти содержится в работе Фуко "Надзирать и наказывать". Здесь же он предложил одну из самых популярных своих концепций - "паноптизма" -всеподнадзорности. Саму идею Фуко позаимствавал у И. Бентама, предложившего в XVIII в. архитектурный проект тюрьмы "Паноптикон", где внутри расположенных по кругу камер находится центральная башня, откуда ведется постоянное наблюдение. В этих условиях никто из заключенных не мог быть уверен, что за ним не наблюдают, в результате заключенные стали постоянно сами контролировать свое собственное поведение. Впоследствии этот принцип паноптизма был распространен на школы, казармы, больницы, были выработаны правила составления персональных досье, системы классификации и аттестации - все, что способствовало установлению перманентного надзора, мониторинга над учениками, больными и т.д.

Можно обнаружить параллель между Паноптиконом и компьютерным мониторингом над индивидами в условиях развитого капитализма. Паноптикон, с точки зрения Фуко, это воплощение той специфической для современного общества дисциплинарной власти, которая его отличает от монархической власти феодального общества.

Не менее важная, чем проблема безумия, для Фуко проблема сексуализации мышления. Изучая историю прежде всего как историю становления сознания человека, он рассматривал его с точки зрения человеческой субъективности. Развитие последней он принципиально обуславливал фактором возникновения сексуальности в современном ее понимании.

Если классическая философия разрывала дух и плоть, конструируя в царстве мысли автономный и суверенный трансцендентальный субъект как явление сугубо духовное, резко противостоящее всему телесному, то усилия многих мыслителей современности, в том числе и постструктуралистов, были направлены на теоретическое "сращивание тела с духом", на доказательство неразрывности чувственного и интеллектуального начал. Эта задача решалась путем внедрения чувственного элемента в сам акт сознания, утверждения невозможности чисто созерцательного мышления вне чувственности, которая объявляется гарантом связи сознания с окружающим миром.

В результате было переосмыслено и само представление о внутреннем мире человека, поскольку с введением понятия "телесности сознания" различие в классической философии между духом и плотью, "внутренним" и "внешним", оказывалось снятым, по крайней мере, в теории.

Именно Фуко уже в своих ранних работах задал те параметры сексуализированного характера чувственности, которые стали столь типичными для постструктуралистского теоретизирования. Его вклад в развитие концепции телесности заключается прежде всего в том, что он стремился доказать непосредственную взаимообусловленность социальных и телесных практик, формирующих исторически различные типы телесности. В первом томе "Истории сексуальности" он стремился обосновать вторичность и историчность представлений о сексуальности. Для него она - не природный фактор, не естественная реальность, а продукт - следствие воздействия на общественное сознание системы постепенно формировавшихся дискурсивных и социальных практик, в свою очередь явившихся результатом развития системы надзора и контроля над индивидом. По Фуко, эмансипация человека от деспотичности форм власти, сам факт складывания его субъективности является своеобразной формой духовного рабства, поскольку "естественная" сексуальность человека сформировалась под воздействием феномена дисциплинарной власти. Современный индивид, его тело и душа, изучающие его гуманитарные науки, - это порождение одновременно действующих механизмов нормирования и индивидуализации (чем более анонимна власть, тем более индивидуализирован ее объект).

В "Словах и вещах" Фуко говорит, что анализ европейской культуры с XVI в. показывает, что "человек" - это изобретение недавнее. Появление образа человека - это просто следствие изменений основных установок знания. Если эти установки исчезнут, человек изгладится, как лицо, нарисованное на прибрежном песке.

Итак, на смену упорядоченному видению мира, присущего структурализму, приходит рассмотрение мира как плюралистичного и фрагментарного, не подчиняющегося никаким "тотализирующим дискурсам", отдающему предпочтение плюрализму, различию и подвижности. Плюралистический мир несводим ни к какому объединяющему принципу. Этот мир предстает как бесконечный, безграничный текст.

Литература

1. Деррида Ж. Письма к японскому другу//Вопросы философии. 1992, No.4.

2. Зыбайлов Л.К., Шапинский В.А. Постмодернизм. М., 1993.

3. Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999.

Лекция 19. Духовная ситуация нашего времени

Автор лекции - Н.В. Пушкарева, доцент кафедры философии Саратовского медицинского университета.

Духовная ситуация нашего времени давно уже стала темой No.1 для многих интеллектуалов - ученых, политиков, философов, деятелей искусства, служителей церкви, видных бизнесменов и др.

Они прежде всего выражают беспокойство и даже тревогу за будущее Западной цивилизации и планеты Земля, предлагают принять такие меры, которые могли бы изменить положение в лучшую сторону.

Если прибегнуть к известной метафоре, то ХХ век - это "железный век" (А. Блок). Именно в ХХ столетии развернулся во всю ширь научно-технический прогресс, коренным образом преобразовавший экономическое производство, технологические процессы, системы управления и т.д.; он - прогресс - утвердил человека в его уверенности относительно своих возможностей, сделав его независимым от природы. Сегодня человеку покорились пространство и время (глобальные линии связи, межконтинентальные транспортные линии, информационные технологии и др.).

Все это вполне заслуженно воспринимается нами как великое завоевание человеческого духа. Вместе с тем нельзя не видеть и обратной стороны этого завоевания. Ведь именно в ХХ столетии человечество пережило две опустошительных мировых войны, возникших в недрах Западной цивилизации. И хотя угроза третьей мировой войны сегодня отодвинута, считать ее полностью устраненной пока нет оснований. В ХХ век сформировались и довольно продолжительное время действовали в качестве духовных основ политики тоталитарные по своей сути идеологии (фашизм, коммунизм и т.п.); они питали те общественные системы, которые не только жестоко подавляли инакомыслие (современная форма средневековой инквизиции), но и были причиной политической и военной конфронтации.

К этому можно добавить многочисленные локальные войны и конфликты в самых разных регионах нашей планеты, кровопролитные и жестокие гражданские войны; националистические движения, прибегающие к тактике терроризма - все это красноречиво говорит само за себя. Но даже в тех благополучных в экономическом отношении странах, где достаточно высокий уровень жизни, мы не видим благополучия социального и духовного; ведь не секрет, что в этих странах существует довольно внушительная статистика террористических актов, наркомании, суицидов, распада семей, наблюдается упадок религиозного нравственного влияния.

Высшие управленческие эшелоны власти нередко становятся мишенью для СМИ по поводу коррупции или равного рода аморальных и противозаконных действий их представителей. Есть, однако, и более тревожные симптомы духовного кризиса. В последние 25-30 лет вполне осознанно мы стали ощущать глобальные проблемы; среди них первостепенными считаются экологическая и энергетическая проблемы, проблема природных ресурсов, проблема техногенной опасности, а также проблема разительного экономического и культурного неравенства ("богатый Север - бедный Юг").

Все это создает новый тип угрозы, не имеющей аналога в прошлом. Всем нам - землянам - сегодня недостает способности осознать всю серьезность такой угрозы и необходимости предпринять практические согласованные шаги навстречу ей. В общем итоге ситуация видится так: невиданный ранее научно-технический прогресс (с одной стороны) и на его фоне - утрата духовных ценностей (с другой стороны).

Человечество теряет веру в будущее, теряет чувство позитивной перспективы; цели развития становятся "бездушными", формальными, а человек все больше осознает себя как объект анонимной, но враждебной ему, необходимости. Чувство духовного тупика - вот самый общий знаменатель всех форм сознания современного человека.

Как же возникла описанная нами ситуация? Какие факторы привели к ее формированию? В ряде известных источников даются ответы на эти вопросы.

Массы.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет (1883 - 1955) в своей широко известной работе "Восстание масс" (1930 г.) одним из первых в ХХ столетии указал на те последствия, которые имел для Западного общества демографический фактор и связанное с ним омассовление всего Западного общества. Этот процесс берет начало с ХIХ столетия, когда население Европы в период с 1800 по 1914 г.г. скачком достигло 460 млн. человек (тогда как за предыдущие 12 веков не поднималось выше 180 млн. чел.), то есть резко выросло более, чем в 2,5 раза. Это вызвало коренные изменения в жизни общества, которые Ортега образно назвал "восстанием масс".

Суть его в том, что элита (политическая, культурная и пр.) была оттеснена на второй план, на передний план во всех областях жизни вышла масса. Она овладела всем тем, что раньше было доступно исключительно меньшинству общества и стала определять своими мерками все проявления общественной жизни. Самое существенное в том, что масса вытеснила всякую индивидуальность, она "убила" все неординарное, благородное, избранное и выдающееся. Она утвердила свой критерий: человек должен быть таким, как все (в мыслях, оценках, стремлениях, поступках и т.д.). Масса породила среднего человека, и он стал главным героем современной истории. Человек-масса ("средний человек") может принадлежать к самым разным слоям общества, но все эти люди будут связаны одинаково воспринятыми словами и мнениями.

Единство того и другого - одно из качеств массы. Но оно носит временный характер, ибо оно навязано членами общества из вне и не учитывает присущего им от природы стремления к обособлению, к проявлению индивидуальности. Поэтому масса неизбежно становится манипулируемым объектом; она (по Г. Лебону) обладает импульсивностью, внушаемостью, терпимостью к мнению, склонностью к частым изменениям своего настроения и т.д.

Отдельный человек живет разумом, масса же живет инстинктом. Люди, сбитые в массу, представляют нечто качественно иное, нежели люди сами по себе. Это хорошо показано в книге современного психолога Франции Сержа Московичи "Век толп", которая сообщает опыт ХХ столетия в сфере господства психологии масс. Именно в силу указанных свойств масса поглощает личность, убивая в ней индивидуальность. "Средний человек" приобрел мир и жизнь (ему стали доступны материальные блага, раздвинулись границы его свободы, появились новые возможности - путешествовать, учиться, занимать хорошо оплачиваемые должности, участвовать в политической и общественной жизни и мн.др.), но при этом замкнулась его душа, она стала непроницаемой.

Жизнь, лишенная прежних запретов, смела всякий авторитет, кроме авторитета массы. Человек оказался один на один с толпой. Стал беззащитным перед ней. Приспособившись к этой ситуации, человек не использует своего интеллекта (это путь к глупости); в порядке самозащиты человек прибегает исключительно к "своему" мнению, не слушая других. Так приверженность массе сочетается со стихийным бунтом против нее. Но, как отмечал еще А. Камю, бунтует раб, но не свободный человек. В этом случае коммуникация носит извращенный характер, а бытие духа становится неидентичным (направленным против самого человека).

Опыт реальной истории показывает нам во что это может превратиться, если во главе массы оказывается "вождь" (а это происходит неизбежно). Уставшая от идейных и прочих блужданий масса жаждет вождя, фюрера, генерального секретаря или еще кого-либо из этого ряда, уповая на их способность, якобы, "навести порядок"; тогда возникают тоталитарные идеологии и системы, которые "узаконивают" массу в ее притязаниях и человека-массу вместе с ней.

Это самый трагический и самый негуманный итог омассовления современного общества. В тех общественных системах, где в массовом сознании прочно укоренились демократические ценности (приоритет общечеловеческого над идеологическим, права человека и их защита и т.п.), до этого как правило дело не доходит, но это не спасет современное общество от духовного кризиса, который порождается омассовлением всего и вся. Сегодня мы уже привыкли к словосочетаниям "массовая культура", "массовое производство", "массовое потребление", "средства массовой информации", "массовые зрелища", " массовые партии", "массовые общественные организации" и т.д. и т.п. И здесь личность подвергается повседневному давлению массы.

Аппарат.

Среди факторов, определяющих духовную ситуацию времени, немецкий философ Карл Ясперс (1883 - 1969) называл бюрократический управленческий аппарат.

Масса, в силу присущих ей свойств, не могла бы существовать без громадного механизма управления; именно в нем она находит свою опору, без него она ничто. Масса неизбежно порождает "массовую" бюрократию, архипелаг чиновничьих структур, которые учитывают, высчитывают, планируют, определяют, контролируют, требуют постоянного отчета с низов и плодят многочисленные руководящие бумаги, смысл которых обычному человеку часто просто непонятен. Но без всего этого, стоящего над массой, масса не выжила бы.

Аппарат, будучи порождением массы, сам всецело ориентируется на массу, на ее потребности и вкусы: в области производства - на массу потребителей, в области духа - на массовую культуру, в области информации и управления - на средства массовой информации, в политике - на интересы массы (производителей, среднего класса и т.д.). В таком своем качестве аппарат становится универсальным механизмом как по масштабам (он велик и вездесущ), так и в качественном отношении (он уникален и единственен, кроме него ничего другого нет). Он и надежда, и опора, и реальность массы; но он и ее "поработитель", "притеснитель", "организатор", - с этой его ролью масса смирилась, ибо, как говорится, иного ей не надо.

Скрытая критика бюрократии содержится в Ганноверской Декларации (1993г.) Римского клуба (неправительственная организация интеллектуальной элиты, разрабатывающая рекомендации политикам по вопросам мировых проблем). В ней говорится, что в Европе и в мире все еще функционируют архаические институты управления, продолжают работать устаревшие экономические теории и политические структуры. Радикальные перемены необходимы, и они должны коснуться не только этих структур, но и менталитета людей. Требуются новые формы управления. Необходима подготовка новых политических руководителей.

Техника.

Это особый фактор, определяющий жизнь и содержание Западной цивилизации, ее сущность, цели и общий характер. Ключевую роль техники в современном обществе отмечали многие философы. Приведем высказывания некоторых из них.

К. Ясперс констатировал тот факт, что мы уже давно живем в техническом мире, где, в отличие от прошлых времен, имеет место подлинное господство человека (и общества) над природой. Начиная от последних веков Нового времени мир приобрел такое количество железа и бетона, что стало ясно: человек заковал планету в сеть своей аппаратуры. Планета стала похожа на единую фабрику использования материалов и энергии. Техника развивается в неслыханных темпах и масштабах; она теперь стала Второй природой или метатехникой (термин японского философа Т.Имамичи), оттеснив от человека Первую природу - естественную Природу, Природу Аристотелевского смысла.

Метатехника сегодня - это и есть наша среда обитания. Машина стала ближе человеку, чем Первая природа в лице животного, например. В этом последнем случае животное олицетворяет свою природную форму; машина же сконструирована самим человеком и никаких своих тайн (форм) она не имеет. Она близка нам своей функциональной полезностью и только, и именно в силу этого позитивного свойства она нам ближе, чем самое экзотическое животное. Н.А. Бердяев (1874 - 1948) отмечал феномен обездушивания человека, поставившего между собой и Первой природой машину.

Машина сделала человека независимым от природы, она стала орудием подчинения природы человеку, и человек "опьянел" от сознания своей свободы и силы. Он уже не может остановить себя в своем движении вперед, дальше и дальше по пути технического прогресса, но он далеко не всегда осознает того, что он уже перешел ( и продолжает переходить!) разумные границы своей свободы.

Он утратил душевные свойства - деликатность, осторожность, душевный трепет, разумный страх и т.п., - без которых он едва ли может считаться подлинным человеком. В этой связи раскрывается смысл фразы французского философа Жана-Поля Сартра (1905 - 1980): после Хиросимы (имеется в виду ее атомная бомбардировка американцами в начале августа 1945 г.) человечество осознало, наконец, что оно свободно.

Это надо понимать так, что предел стремлений человека к свободе в мире техники есть полный абсурд, хотя он таковой многими и не осознается, ибо политика, опирающаяся на атомную дипломатию, выглядит вполне разумной и даже необходимой. Западная цивилизация фактически стала заложницей у техники, ибо техника как среда обитания приобрела независимость от человека: она сама "ставит" себе цели и "определяет" направление развития; человеку же остается думать и действовать в соответствии с императивами технологии. Но самое тревожное состоит в том, что в таком своем качестве техника активно формирует самого человека, его духовность.

Масса стала собой именно "благодаря" технике. Техника насильственно, властно и неизбежно организует людей, подчиняет их логике технологического процесса, предъявляет к ним определенные требования, и они становятся придатком техники. Эту сторону вопроса хорошо показал еще К. Маркс. Люди (работники) у техники превращаются в разновидность функциональных устройств, ибо от них требуется технологическая дисциплина, внимательность, деловитость, действия автоматического характера, а также знания технологических процессов, инструкций и т.п.

Индивид становится функцией: для него быть означает быть в деле, в процессе. Технически насыщенный и организованный быт уравнивает все слои общества в едином восприятии всего и вся. Средства связи и сообщения, радио и газеты, кино и телевидение настолько сократили расстояния и время, что у нас возникает чувство единства с жителями не только других стран, но и далеких континентов. Для сравнения скажем, что о смерти Наполеона А.С. Пушкин узнал лишь спустя три месяца после этого события. Сегодня о подобных событиях мы узнаем через несколько часов, а то и минут. Зная все, мы сопереживаем всему, но так как это практически невозможно, то наши сопереживания становятся бездушными, формальными.

Техника не только объединяет нас, она еще унифицирует наши мысли и чувства, распространяя и навязывая всем нам одни и те же стандарты и критерии, оценки и подходы. Мы разучиваемся думать, искать, оценивать события и вещи самостоятельно - нам предлагают все то, что уже решено за нас и принято другими. Мы же боимся выпасть из орбиты общественного мнения и оказаться вне ее. Таким образом, "благодаря" технике наше бытие мыслится нами исключительно как "Мы", но не как "Я".

В этом кроется опасность для всех, ибо стандартизация восприятия, унификация мыслей и действий порождают конформистов по духу, то есть людей, некритически воспринимающих социальную реальность, готовых одобрять ее даже тогда, когда она выстраивается на сомнительных в моральном отношении началах (национальный и корпоративный эгоизм, гонения на инакомыслящих, апелляции к большинству, вождизм и т.д.).

В настоящее время технический прогресс определяется во многом развитием информатики. Гигантские по объему банки данных, развитые компьютерные сети, включая Internet, позволяют "учесть" чуть ли не каждого жителя страны и выдать информацию о нем даже деликатного свойства. Если в этом состоит удобство для полиции (борьба с преступниками), налоговой службы и др. служб государственного назначения, то в этом кроется и опасность, ибо при случае эта технология может быть использована в тоталитарном режиме для насаждения чуждой людям идеологии.

Философия кризиса духа

Какова же философия кризиса духа современной техногенной цивилизации?

Согласно К. Ясперсу, приведенные выше факторы этого кризиса, а именно - массы, аппарат бюрократии и техника в совокупности как бы очерчивает границы порядка существования. В этих границах и живет человек. Но он не был бы человеком, если бы не стремился вырваться из них. Человека невозможно свести к некоему набору принципов, какими бы разумными они не представлялись. Человек открыт миру, он богаче всех принципов, вместе взятых.

Это заложенное в человеке извечное стремление превзойти себя находит в качестве своего рода противовеса софистику, оправдывающую границы порядка существования. Иначе нормальным положением вещей и отношений стала бы анархия, общество впало бы в состояние хаоса. Современное технократическое общество имеет такую софистику, однако, она все больше входит в противоречие со здравым смыслом. Например, безудержное стремление развивать технику сегодня уже становится под сомнение фактами техногенных катастроф (одна из них - Чернобыль, 1996г.) и возникающих на их основе психологических комплексов. Или другой пример. Вера в силу бюрократии в современном обществе подрывается фактами ее неспособности предотвратить нежелательное развитие событий в области экономики (неожиданные финансовые спады), социальных отношений (вспышки национализма и экстремизма), мировой политики и экологии (возникновение кризисных ситуаций в отношениях между странами и блоками, обострение отношений в отдельных регионах и др.). Это говорит о том, что аппарат отрывается от реальностей, приобретает самостоятельное значение и перестает удовлетворять массы. Что же касается техники, то она, как известно, при всем своем совершенстве, обладает неустранимыми изъянами: она не может быть абсолютно надежной, она "склонна" к отказу, ломается и разрушается, она требует тщательного ухода и подчас создает очень высокую степень ответственности для тех, от кого зависит ее функционирование. Например, согласно, официальной статистики 70% авиакатастроф в мире происходит по причине человеческого фактора.

Все эти "минусы" фокусируются в психике современного человека в форме глубоких и тревожных состояний духа, и они "толкают" его - человека - массу, к выходу за границы порядка существования. Так человек - масса оказывается в состоянии экзистенции, то есть он начинает осознавать жесткую ситуацию выбора: или оставаться в массовом обществе и с тревогой ожидать катастрофы, или превзойти его, найдя иные подходы, иные ценности, иные смыслы бытия.

Истоки такой экзистенции Н.А. Бердяев и К. Ясперс усматривали в ощущении разрыва человека со всей предыдущей историей человечества, в историческом факте разбожествления мира и на этой основе - в утрате смысла жизни, в появившемся и укоренившемся ощущении духовной пустоты. Кризис духа К. Ясперс объяснял недостатком доверия. Когда все вокруг нас подчиняется целесообразности, исчезает сознание целого как основы всего. Мир перестает восприниматься нами как позитивное по своей сути единство; мы воспринимаем его фрагментарно, разорвано и в каждом конкретном случае мы ставим под вопрос доверие к "Фрагменту": можно ли доверять занимаемой нами должности?, профессии?, вещам, которыми мы пользуемся и которые нам навязываются рекламой?, информации, которая нам сообщается?, политику, который маячит на экране телевизора и т.д.? Распад некогда единого мира на фрагменты привел к кризису доверия к миру в целом. Этому способствовало и развенчание Божественного авторитета, уничтоженного огнем критики в XVII-XVIII ст., что неизбежно привело к цинизму, позитивизму, утрате высоких идеалов. Произошло разбожествление мира, он был лишен главной своей тайны и силы - Бога. Такой же в сущности точки зрения придерживался и Н.А. Бердяев.

Выход из кризиса в этом случае видится не на путях дальнейшей рационализации порядка существования, а на путях "очеловечивания государства" (К. Ясперс) или "охристианивания" технической цивилизации (Н.А. Бердяев). И то, и другое имеет исключительно духовное назначение и представляет по сути попытку вернуть человеку (и обществу) человеческое, то есть вернуть ему осознание его сущности.

Но есть и иные "проекты". Знаменательным является факт проявления озабоченности духовным кризисом со стороны ученых. Один из них - физик Дэвид Бом считает, что всем нам необходима когерентная культура (от лат. cohaecrens - находящийся в связи), то есть такая, которая основана на общих для всех людей смыслах.

Сейчас такой культуры практически нет, ибо люди на Земле разобщены различием смыслов, которые лежат в основе их духовной жизни. Если же мы все-таки придем к сознанию ценности общего (идея холизма - от греч. holos - целый, весь (как нашей главной ценности, то мы покончим с тенденцией дробления смыслов, воинствующей фрагментарности, что разъединяет всех нас и обрекает на одиночество и духовную гибель. Поиск общих смыслов может осуществляться через диалог, поэтому всем нам надо проявить такое качество, как открытость к диалогу, способность услышать друг друга, понять принципы друг друга и быть готовым пожертвовать чем - то ради общей (а она станет и нашей ) выгоды. Здесь имеется в виду диалог христиан со сторонниками иных религий, верующих и неверующих, ученых и представителей искусства и культуры, науки и религии и т.п. В итоге мы могли бы прийти к когерентному холизму, ибо не все холистические взгляды когерентны. Например, нацизм есть холизм, но он не когерентен, так как охватывает лишь часть общества, которая открыто и резко противопоставляет себя другим его частям (народам, нациям, личностям и т.д.). Когерентный холизм возможен только при сознательном и добровольном движении к нему всех людей.

Активную позицию в решении проблемы духовного кризиса занимает Христианская Церковь. Но она считает целесообразным воспротивится тем технологическим новациям, которые становятся (или уже стали) нормой жизни цивилизованного общества. Речь идет о практике пересадки органов в целях продления жизни людей, о контроле за рождаемостью, о технике искусственного осеменения, о технике генного анализа и генетического отбора, о борьбе со старением человеческого организма и других технологиях, которые неизбежно порождают этические проблемы. В этой связи стоит введение нового термина "биоэтика" - этика сохранения жизни.

Христианская Церковь исходит из божественной сущности человека, а следовательно ответственность человека видит как ответственность перед Богом прежде всего. Она видит глубинную связь между телом и личностью, и поэтому всякое вторжение в тайну тела рассматривает как угрозу личности, ее божественной сущности, угрозу взаимопроникающим отношениям между заповедью, любовью и воплощением истинного ч еловеческого потенциала. С точки зрения здравого смысла вышеуказанная позиция выглядит спорной однако игнорировать ее было бы ошибкой.

Мы привели далеко не все высказывания по поводу духовного кризиса Западной цивилизации. Но и те, о которых шла речь позволяют нам заключить о том , что проблема кризиса осознается в ее важности.

Справедливым будет заметить, что "задетость" кризисом, чувство трагизма в большей степени присуще сознанию простого человека, чем идеологам научно-технического прогресса, бизнеса и управления, которые сильны своим догматизмом, подкрепляемым корпоративными эгоистическими интересами. Человечеству еще предстоит найти новый подход, но оно должно выработать его в себе самом при полном осознании его важности и необходимости. Как отмечается в Ганноверской Декларации Римского клуба, нам нужны новые поколения политиков, способных эффективно ответить на вызов истории.

Лекция 20. Социокультурные аспекты развития науки

Автор лекции: Шадрина Е.Н., асс. кафедры философии и социальных наук Саратовского медицинского университета.

1. Научные сообщества.

Субъект науки является не столько отдельным ученым, неизбежно ограниченным в своих возможностях, сколько совокупностью конкретных исследователей, т.е. научным сообществом.

Учитывая роль личного фактора в развитии и функционировании науки, роль ученого как генератора идей, следует отметить, что деятельность ученого обусловлена влиянием научной среды, принятыми в ней ценностными установками, нормами, правилами.

Говоря о субъекте как о творце науки, следует помнить, что под субъектом понимают соотношение "ученый - научное сообщество".

Понятие "научное сообщество" утвердилось во всех областях науки благодаря американскому ученому Т. Куну, его труду "Структура научных революций".

Определяя науку не как систему знаний, а как деятельность научных сообществ, Т. Кун акцентировал внимание на психологические параметры научного знания.

Понятие "научное сообщество" распространено в современной социологии и науке.

Научное сообщество необходимо понимать не как аморфную совокупность ученых, а как целостную организацию, которая воспроизводит себя через систему образования и научного общения.

В рамках научного сообщества можно выделить устойчивые структурные единицы.

Например, национальные научные сообщества, действующие в рамках того или иного государства, научные сообщества, ограниченные рамками соответствующей области знания, научные школы, объединенные решением определенной проблемы.

В научном сообществе можно выделить определенную иерархию научных авторитетов.

2. Научный этос.

Научный этос - это совокупность базовых принципов, ценностей, обеспечивающих мотивацию научной деятельности, нормы взаимоотношений между субъектами деятельности.

Как правило, научный этос передается в процессе совместного обучения и работы. Его выявлением и анализом занимается социология и этика науки.

Одним из определяющих качеств научного этоса является стремление к свободе и равноправию всех членов научного сообщества.

Модели научного знания.

Существует 2 подхода к формированию моделей научного знания:

1. Логицистский, 2. Историцистский.