Библиотека		Авторы		Каталоги		Календарь		Разное		Форум

Владимир Федорович Одоевский

Сильфида

---

Оригинал этого текста расположен в библиотеке сайта

"Русская Фантастика" по адресам: http://rusf.ru/

c OCR & Spellcheck - Александр Усов.

Сверка произведена по изданию: "Русская фантастическая проза эпохи романтизма", изд-во Ленинградского Университета, Ленинград, 1991 г.

---

(из записок благоразумного человека)

Посв. Анас. Серг. П-вой

Поэта мы увенчаем цветами и выведем его вон из города.

/Платон/

Три столба у царства: поэт, меч и закон.

/Предания северных бардов/

Поэты будут употребляться лишь в назначенные дни

для сочинения гимнов общественным постановлениям.

/Одна из промышленных компаний XVIII-го века.

!?!?, XIX-й век/

ПИСЬМО I

Наконец я в деревне покойного дядюшки. Пишу к тебе, сидя в огромных дедовских креслах, у окошка; правда, перед глазами у меня вид не очень великолепный: огород, две-три яблони, четвероугольный пруд, голое поле - и только; видно, дядюшка был не большой хозяин; любопытно знать, что же он делал, проживая здесь в продолжение пятнадцати лет безвыездно. Неужели он, как один из моих соседей, встанет поутру рано, часов в пять, напьется чаю и сядет раскладывать гранпасьянс вплоть до обеда; отобедает, ляжет отдохнуть и опять за гранпасьянс вплоть до ночи; так проходят 365 дней. Но понимаю. Спрашивал я у людей, чем занимался дядюшка? Они мне отвечали:

"Да так-с". Мне этот ответ чрезвычайно нравится. Такая жизнь имеет что-то поэтическое, и я надеюсь вскоре после довать примеру дядюшки; право; умный был человек покойник!

В самом деле, я здесь по крайней море хладнокровнее, нежели в городе, и доктора очень умно сделали, отправив меня сюда; они, вероятно, сделали это для того, чтоб сбыть меня с рук; но, кажется, я их обману: сплин мой, подивись, почти прошел; напрасно думают, что рассеянная жизнь может лечить больных в моем роде; неправда: светская жизнь бесит, книги также бесят, а здесь, вообрази себе мое счастие, - я почти никого не вижу, и со мной нет ни одной книги! этого счастия описать нельзя - надобно испытать его. Когда книга лежит на столе, то невольно протягиваешь к ней руку, раскрываешь, читаешь; начало тебя заманивает, обещает золотые горы, - подвигаешься дальше, и видишь одни мыльные пузыри, ощущаешь то ужасное чувство, которое испытали все ученые от начала веков до нынешнего года включительно: искать и не находить! Это чувство мучило меня с тех пор, как я начал себя помнить, и я ему приписываю те минуты сплина, которые докторам угодно приписывать желчи.

Однако ж не думай, чтоб я жил совершенно отшельником: по древнему обычаю, я, как новый помещик, сделал визиты всем моим соседям, которых, к счастию, немного; говорил с вами об охоте, которой терпеть не могу, о земледелии, которого не понимаю, и об их родных, о которых сроду но слыхивал. Но все эти господа так радушны, так гостеприимны, так чистосердечны, что я их от души полюбил; ты па можешь себе представить, как меня прельщает их полное равнодушное невежество обо всем, что происходит вне их уезда; с каким наслаждением я слушаю их невероятны суждения о единственном нумере "Московских ведомостей", получаемом на целый уезд; в атом нумере, для предосторожности обвернутом в обойную бумагу, читается по очереди все, от привода лошадей в столицу до ученых известий включительно; первые, разумеется, читаются с любопытством, а последние для смеха, - который я разделяю с ними от чистого сердца, хотя по другой причине; за то пользуюсь всеобщим уважением. Прежде они меня боялись и думали, что я, как приезжий из столицы, буду им читать лекции о химии пли плодопеременном хозяйстве; по когда я им высказал, что, по моему мнению, лучше ничего не знать, нежели знать столько, сколько знают наши ученые, что ничто столько не противно счастию человека, как много знать, и что невежество никогда еще не мешало пищеварению, тогда они ясно увидели, что я добрый малый и прекраснейший человек, и стали мне рассказывать свои разные шутки над теми умниками, которые назло рассудку заводят в своих деревнях картофель, молотильни, крупчатки и другие разные вычурные новости: умора, да и только! - И поделом этим умникам - об чем они хлопочут? Которые побойчее, те из моих новых друзей рассуждают и о политике; всего больше их тревожит турецкий султан по старой памяти, и очень их занимает распря у Тигил-Бузи с Гафис-Бузи; также не могут они добраться, отчего Карла Х начали называть ДонКар-лосом... Счастливые люди! Мы спасаемся от омерзения, ко торое наводит на душу политика, искусственным образом, - т. е. отказываемся читать газеты, а они самым естественным - т. е. читают и не понимают...

Истинно, смотря на них, я более и более уверяюсь, что истинное счастие может состоять только в том, чтоб все знать или ничего не знать, и как первое до сих пор человеку невозможно, то должно избрать последнее. Я эту мысль в разных видах проповедую моим соседям: она им очень по сердцу; а меня очень забавляет то умиление, с которым они меня слушают. Одного они не понимают во мне: как я, будучи прекраснейшим человеком, не пью пунша и не держу у себя псовой охоты; но надеюсь, что они к этому привыкнут и мне удастся, хотя в нашем уезде, убить это негодное просвещение, которое только выводит человека из терпения и противится его внутреннему, естественному влечению: сидеть склавши руки... Но к черту философия! она умеет вмешаться в мысли самого животного человека... Кстати о животных: у иных из моих соседей есть прехорошенькие дочки, которых, однако ж, нельзя сравнить с цветами, а разве с огородной зеленью, - тучные, полные, здоровые - и слова от них не добьешься. У одного из ближайших моих соседей, очень богатого человека, есть дочь, которую, кажется, зовут Катенькой и которую можно бы почесть исключением из общего правила, если б она также не имела привычки прижимать язычок к зубам и краснеть при каждом слове, которое ей скажешь. Я бился с нею около получаса и до сих пор не могу решить, есть ли ум под этою прекрасною оболочкою, а эта оболочка в самом деле прекрасна. В ее полу-заспанных глазках, в этом носике, вздернутом кверху, ость что-то такое милое, такое ребяческое, что невольно хочется расцеловать се. Мне очень желательно, как здесь говорят, заставить заговорить эту куколку, и я приготовляюсь в бу дущее свидание начать разговор хоть словами несравненного Ивана Федоровича Шпоньки: "летом-с бывает очень много мух" (Гоголь. (Примеч. В. Ф. Одоевского.)), и посмотрю, не выйдет ли из этого разговора нечто продолжительнее беседы Ивана Федоровича с его невестою.

Прощай. Пиши ко мне чаще; но от меня ожидай писем очень редко; мне очень весело читать твои письма, но едва ли не столь же весело не отвечать на них.

ПИСЬМО II

(Два месяца спустя после первого)

Говори теперь о твердости духа человеческого! Давно ли я радовался, что со мною нет ни одной книги; но не прошел месяц, как мне взгрустнулось по книгам. Началось тем, что соседи мои надоели мне до смерти; правду ты мне писал, что я напрасно сообщаю им мои иронические замечания об ученых и что мои слова, возвышая их глупое самолюбие, еще больше сбивают их с толка. Да! я уверился, мой друг: невежество не спасенье. Я скоро здесь нашел все те же страсти, которые меня пугали между людьми так называемыми образованными, то же честолюбие, то же тщеславие, та же зависть, то же корыстолюбие, та же злоба, та же лесть, та же низость, только с тою разницею, что все эти страсти здесь сильнее, откровеннее, подлее, - а между тем предметы мельче. Скажу более: человека образованного развлекает самая его образованность, и душа его по крайней мере не каждую минуту своего существования находится в полном унижении; музыка, картина, выдумка роскоши - все это отнимает у него время на низости... Но моих друзей страшно узнать поближе; эгоизм проникает, так сказать, весь состав их; обмануть в покупке, выиграть неправое дело, взять взятку - считается не втихомолку, но прямо, открыто, делом умного человека; ласкательство к человеку, из которого можно извлечь пользу, - долгом благовоспитанного человека; долголетняя злоба и мщение - естественным делом; пьянство, карточная игра, разврат, какой никогда в голову не войдет человеку образованному, - невинным, по введенным отдыхом. И между тем они несчастливы, жалуются и проклинают жизнь свою. - Как и быть иначе! Вся эта безнравственность, все это полное забвение человеческого достоинства переходит от деда к отцу, от отца к сыну в виде отеческих наставлений и примера и заражает целью поколения. Я понял, наблюдая вблизи этих господ, отчего безнравственность так тесно соединена с невежеством, а невежество с несчастием: христианство недаром призывает человека к забвению здешней жизни; чем более человек обращает внимания на свои вещественные потребности, чем выше ценит все домашние дела, домашние огорчения, речи людей, их обращение в отношении к нему, мелочные наслаждения, словом, всю мелочь жизни, - тем он несчастливее; эти мелочи становятся для него целию бытия; для них он заботится, сердится, употребляет все минуты дня, жертвует всею святынею души, и так как эти мелочи бесчислен ны, душа его подвергается бесчисленным раздражениям, характер портится; все высшие, отвлеченные, успокоивающие понятия забываются; терпимость, эта высшая из добродетелей, исчезает, - и человек невольно становится зол, вспыльчив, злопамятен, нетерпящ; внутренность души его становится адом. Примеры этого мы видим ежедневно: человек всегда беспокойный, не нарушили ль в отношении к нему уважения или приличий; хозяйка дома,, вся погруженная в смотрение за хозяйством; ростовщик, беспрестанно занятый учетом процентов; чиновник, в канцелярском педантизме забывающий истинное назначение службы; человек, в низких расчетах забывающий свое достоинство, - посмотрите на этих людей в их домашнем кругу, в сношении с подчиненными - они ужасны: жизнь их есть беспрерывная забота, никогда не достигающая своей цели, ибо они столько пекутся о средствах для жизни, что жить не успевают! - Вследствие этих печальных наблюдений над моими деревенскими друзьями я заперся и не велел никого из них пускать к себе. Оставшись один, я побродил по комнате, посмотрел несколько раз на свой четвероугольный пруд, попробовал было срисовать его; но ты знаешь, что карандаш мне никогда не давался: трудился, трудился - вышла гадость; принялся было за стихи - вышел, по обыкновению, скучный спор между мыслями, стопами и рифмами; я даже было запел, хотя никогда не мог наладить и di tanti palpiti (Буквально: с волнением, с трепетом (итал.)) - и наконец, увы! призвал старого управителя покойного моего дядюшки и невольно спросил у пего: "Да неужели у дядюшки не было никакой библиотеки?" Седой старичок низко мне поклонился и отвечал: "Нет, батюшка; такой у нас никогда не бывало".- "Да что же такое, - спросил я, - в этих запечатанных шкапах, которые я видел па мезонине?" - "Там, батюшка, лежат книги; по смерти дядюшки вашего тетушка изволила запечатать эти шкафы и отнюдь не приказывала никому трогать".- "Открой их".

Мы взошли на мезонин; управитель отдернул едва дер жавшиеся восковые печати - шкаф открыт, и что я увидел? Дядюшка, чего я до сих пор не подозревал, был большим мистиком. Шкапы были наполнены сочинениями Парацельсия, графа Габалиса, Арнольда Виллановы, Раймонда Луллия и других алхимиков и кабалистов. Я даже заметил в шкафу остатки некоторых химических снарядов. Покойный старик верно искал философского камня... проказник! и как он умел сохранять это в секрете!

Нечего было делать; я принялся за те книги, которые на" шлись, и теперь, вообрази себе меня, человека в XIX-м веке, сидящего над огромными фолиантами и со всеусердием читающего рассуждение: о первой материи, о всеобщем электре, о души солнца, о северной влажности, о звездных духах и о прочем тому подобном. Смешно, и скучно, и лю бопытно. За этими хлопотами я почти позабыл о моей соседке, хотя ее батюшка (один порядочный, хотя и скучный, человек из всего уезда) часто у меня бывает и очень за мною ухаживает; все, что я ни слышу об ней, все показывает, что она, как называли в старину, предостойная девица, т. е. имеет большое приданое; между тем я слышал стороною, что она делает много добра, напр<имер> выдает замуж бедных девушек, дает им денег на свадьбу и часто усмиряет гнев своего отца, очень вспыльчивого человека; все окрестные жители называют ее ангелом - это не по-здешнему. Впрочем, эти девушки всегда имеют большую склонность выдавать замуж, если не себя, так других. Отчего бы это?..

ПИСЬМО III

(Два месяца спустя)

Ты, я чаю, думаешь, что я не только влюбился, но даже женился, - ты ошибаешься. Я занят совсем другим делом; я пью - и знаешь ли что? чего не выдумает безделье! я пью - воду... Не смейся: надобно знать, какую воду. Роясь в библиотеке моего дядюшки, я нашел рукописную книгу, в которой содержались разные рецепты для вызывания элементарных духов. Многие из них были смешны до крайности; тут требовалась печенка из белой вороны, то стеклянная соль, то алмазное дерево, и по большой части все составы были таковы, что их не отыщешь ни в одной аптеке. Между прочими рецептами я нашел следующий: "Элементарные духи, - говорит автор, - очень любят людей, и довольно со стороны человека малейшего усилия, чтоб войти в сношение с ними; так, наприм<ер>, для того чтоб видеть духов, носящихся в воздухе, достаточно собрать солнечные лучи в стеклянный сосуд с водою и пить ее каждый день. Этим таинственным средством дух солнца будет мало-помалу входить в человека, и глаза его откроются для нового мира. Кто же решится обручиться с ними посредством одного из благородных металлов, тот постигнет самый язык стихийных духов, их образ жизни, и его существование соединится с существованием избранного им духа, который даст ему познание о таких таинствах природы... но более мы говорить не смеем... Sapient! sat... (Для понимающего достаточно (лат.)) здесь и без того много, много уже сказано для просветления ума твоего, любезный читатель",- и проч. и проч. Этот способ показался мне столько простым, что я вознамерился испытать его, хоть для того, чтоб иметь право похвастаться, что я на себе испытал кабалистическое таинство. Я вспомнил было ундину, которая так утешала меня в ребячестве; но, не желая иметь дела с ее дядюшкою, я пожелал видеть сильфиду; с этою мыслию - чего не делает безделье? - бросил бирюзовый перстень в хрустальную вазу с водою, выставил эту воду па солнце, к вечеру, ложась спать, ее выпиваю, и до сих пор я нахожу, что по крайней мере это очень здорово; еще никакой элементарной силы я не вижу, а только сон мой сделался спокойнее.

Знаешь ли, что я не перестаю читать моих кабалистов и алхимиков, и знаешь ли, что я еще скажу тебе: эти книги для меня весьма занимательны. Как милы, как чистосердечны их сочинители: "Наше дело, - говорят они, - очень просто: женщина, по оставляя своего веретена, может совершить его, - умой только понимать пас".- "Я видел, - говорит один, - при мне это было, когда Парацельсий превратил одиннадцать фунтов свинца в золото".- "Я сам, - говорит другой, - я сам умею извлекать из природы первоначальную материю, и сам посредством ее могу легко превращать все металлы один в другой по произволению". - "Прошлого года, - говорит третий, - я сделал из глины очень хороший яхонт" и проч. У всякого после этого откровенного признания следует краткая, но исполненная жизни молитва. Для меня необыкновенно трогательно это зрелище: человек говорит с презрением о том, что они называют ученостию профанов, т. е. нас; с гордою самоуверенностию достигает или думает достигнуть до последних пределов человеческой силы - и на сей высокой точке смиряется, произнося благодарную, простосердечную молитву всевышнему. Невольно веришь знанию такого человека; один невежда может быть атеистом, как один атеист невеждою. Мы, гордые промышленники XIX-го века, мы напрасно пренебрегаем этими книгами и даже не хотим знать о них. Посреди разных глупостей, показывающих младенчество физики, я нашел много мыслей глубоких; многие их этих мыслей могли казаться ложными в XVIII-м веке, но теперь большая часть из них находит себе подтверждение в новых открытиях: с ними то же случилось, что с драконом, которого тридцать лет тому почитали существом баснословным и которого теперь отыскали налицо, между допотопными животными. Скажи, должны ли мы теперь сомневаться в возможности превращать свинец в золото с тех пор, как мы нашли способ творить воду, которую так долго почитали первоначальною стихиею? Какой химик откажется от опыта разрушить алмаз и снова восстановить его в первобытном виде? А чем мысль делать золото смешнее мысли делать алмазы? Словом, смейся надо мною как хочешь, но я тебе повторяю, что эти позабытые люди достойны нашего внимания; если нельзя во всем им верить, то, с другой стороны, нельзя сомневаться, что их сочинения не намекают о таких знаниях, которые теперь потерялись и которые бы не худо снова найти; в этом ты уверишься, когда я тебе пришлю выписку из библиотеки моего дядюшки.

ПИСЬМО IV

В последнем моем письме я забыл тебе написать именно то, для чего я начал его. Дело в том, что я нахожусь, мои Друг, в странном положении и прошу у тебя совета: я писал к тебе уже несколько раз о Катеньке, дочери моего соседа; мне наконец удалось заставить говорить ее, и я узнал, что она не только имеет природный ум и чистое сердце, но еще совсем неожиданное качество: а именно - она влюблена в меня по уши. Вчера приехал ко мне отец ее и рассказал мне то, о чем я слышал только мельком, препоручая все мои дела управителю; у нас производится тяжба об нескольких тысячах десятинах леса, которые составляют главный доход моих крестьян; эта тяжба длится уже более тридцати лет, и если она кончится не в мою пользу, то мои крестьяне будут совершенно разорены. Ты видишь, что это дело очень важное. Сосед мой рассказал мне его с величайшими подробностями и кончил предложением помириться; а чтоб мир этот был прочнее, то он дал мне очень тонко почувствовать, что ему бы очень хотелось иметь во мне зятя. Это была совершенно водевильная сцена, но она заставила меня задуматься. Что, в самом деле? молодость моя уже прошла, великим человеком мне не бывать, все мне надоело; Катя девушка премилая, послушлива, неговорливая; женившись на ней, я кончу глупую тяжбу и сделаю хоть одно доброе дело в жизни: упрочу благосостояние людей, мне подвластных; одним словом, мне очень хочется жениться на Кате, зажить степенным помещиком, поручить жене управление всеми делами, а самому по целым дням молчать и курить трубку. Ведь это рай, не правда ли?.. Все это вступление к тому, что, как бы сказать тебе, что я уже решился жениться, но еще не говорил об этом отцу Кати, и не буду говорить, пока но дождусь от тебя ответа на следующие вопросы: как ты думаешь, гожусь ли я быть женатым человеком? спасет ли меня от сплина жена, которая, не забудь, имеет привычку по целым дням не говорить ни слова и, следственно, не имеет никакого средства надоесть мне? одним словом, должно ли еще мне подождать, пока из меня выйдет что-нибудь новое, неожиданное, оригинальное, или просто, как говорится, я уже кончил свой карьер, и мне остается заботиться только о том, чтоб из моей особы можно было сделать как можно больше спермацета? Ожидаю от тебя ответа с нетерпением.

ПИСЬМО V

Благодарю тебя, мой друг, за твою решительность, твои советы и за благословление; едва я получил твое письмо, как поскакал к отцу моей Кати и сделал формальное предложение. Ежели б ты видел, как Катя обрадовалась, покраснела; она даже мне проговорила следующую фразу, в которой вылилась вся чистая и невинная душа ее: "Я не знаю, - сказала она мне, - удастся ли мне это, но я постараюсь сделать вас столько счастливым, как я сама буду счастлива". Эти слова очень просты, но если б ты слышал, с каким выражением они были сказаны; ты знаешь, что часто в одном слове больше скрывается чувства, нежели в длинной речи; в Катиных словах я видел целый мир мыслей: они должны были ей дорого стоить, и я умел оценить всю силу, которую дала ей любовь, чтоб превозмочь девическую робость. Действия человека важны по сравнению с его силами, а я до сих пор думал, что превозмочь робость было свыше сил Кати... После этого, ты можешь себе представить, что мы обнялись, поцеловались, старик расплакался, и по окончании поста мы веселым пирком да и за свадебку. Приезжай ко мне непременно, брось все свои дела - я хочу, чтоб ты был свидетелем моего, как говорят, счастия; приезжай хоть для курьеза, посмотреть на жениха с невестою, каких ты, верно, никогда не видывал; сидят друг против друга, смотрят обоими глазами, оба молчат и оба очень довольны.

ПИСЬМО VI

(Несколько недель спустя)

Не знаю, как начать мне мое письмо; ты меня почтешь сумасшедшим; ты будешь смеяться, бранить меня... Все по зволяю; позволяю даже мне не верить; но я не могу сомне ваться в том, что я видел и что вижу всякий день собствен ными глазами. Нет! не все вздор в рецептах моего дядюшки. Действительно, это остаток от древних таинств, которые до ныне существуют в природе, и мы многого еще не знаем, многое забыли и много истин почитаем за бредни. Вот что со мной случилось: читай и удивляйся! Мои разговоры с Катею, как ты легко можешь себе представить, не заставили меня забыть о моей вазе с солнечною водою; ты знаешь, любознательность, или, просто сказать, любопытство есть основная моя стихия, которая мешается во все мои дела, их перемешивает и мне жить мешает; мне от нее ввек не отделаться все что-то манит, все что-то ждет вдали, душа рвется, страждет - и что же?.. Но обратимся к делу. Вчера вечером, подошед к вазе, я заметил в моем перстне какое-то движение. Сначала я подумал, что это был оптический обман и, чтоб удостовериться, взял вазу в руки; но едва я сделал малейшее движение, как мой перстень рассыпался на мелкие голубые и золотые искры, они потянулись по воде тонкими нитями и скоро совсем исчезли, лишь вода сделалась вся золотою с голубыми отливами. Я поставил вазу на прежнее место, и снова мой перстень слился на дне ее. Признаюсь тебе, невольная дрожь пробежала у меня по телу; я призвал человека и спросил его, не замечает ли он чего в моей вазе; он отвечал, что нет. Тогда я понял, что это странное явление было видимо только для одного меня. Чтоб не подать повода человеку смеяться надо мною, я отпустил его, заметив, что мне вода показалась нечистою. Оставшись один, я долго повторял свой опыт, размышляя над этим странным явлением. - Я несколько раз переливал воду из одной вазы в другую: всякий раз то же явление повторялось с удивительною точностию - и между тем оно неизъяснимо никакими физическими законами. Неужли в самом деле это правда? Неужли мне суждено быть свидетелем этого странного таинства? Оно мне кажется столько важно, что я намерен его исследовать до конца. Я больше прежнего принялся за мои книги, и теперь, когда самый опыт совершился пред моими глазами, все более и более мне делается понятным сношение человека с другим, недоступным миром. Что будет далее!..

ПИСЬМО VII

Нет, мой друг, ты ошибся и я также. Я предопределен быть свидетелем великого таинства природы и возвестить его людям, напомнить им о той чудесной силе, которая находится в их власти и о которой они забыли; напомнить им, что мы окружены другими мирами, до сих пор им неизвестными. И как просты все действия природы! Какие простые средства употребляет она для произведения таких дел, которые изумляют и ужасают человека! Слушай и удивляйся.

Вчера, погруженный в рассматривание моего чудесного перстня, я заметил в нем снова какое-то движение: смотрю - поверх воды струятся голубые волны, и в них отражаются радужные опаловые лучи; бирюза превратилась в опал, и от него поднималось в воду как будто солнечное сияние; вся вода была в волнении; били вверх золотые ключи и рассыпались голубыми искрами. Тут было соединение всех возможных красок, которые то сливались бесчисленными оттенками, то ярко отделялись. Наконец радужное сияние исчезло, и бледный зеленоватый цвет заступил его место; по зеленоватым волнам потянулись розовые нити, долго переплетались между собою и слились на дне сосуда в пре красную, пышную розу - и все утихло: вода сделалась чиста, лишь лепестки роскошного цветка тихо колебались. Так уже прошло несколько дней; с тех пор каждый день рано поутру я встаю, подхожу к моей таинственной розе и ожидаю нового чуда; но тщетно - роза цветет спокойно и лишь наполняет всю мою комнату невыразимым благоуханием. - Я невольно вспомнил читанное мною в одной кабалистической книге о том, что стихийные духи проходят все царства природы прежде, нежели достигнут своего настоящего образа. Чудно! чудно!

(Чрез несколько дней)

Сегодня я подошел к моей розе и в средине ее заметил чтото новое... Чтоб лучше рассмотреть ее, я поднял вазу и снова решился перелить ее в другую; но едва я привел ее в движение, как опять от розы потянулись зеленые и розовые нити и полосатою струею перелились вместе с водою, и снова на дне вазы явился мой прекрасный цветок: все успокоилось, но в средине его что-то мелькало: листы растворились малопомалу, и - я не верил глазам моим! - между оранжевыми тычинками покоилось, - поверишь ли ты мне? - покоилось существо удивительное, невыразимое, неимоверное - словом, женщина, едва приметная глазу! Как описать мне тебе восторг, смешанный с ужасом, который я почувствовал в эту минуту! - Эта женщина была не младенец; представь себе миньятюрный портрет прекрасной женщины в полном цвете лет, и ты получишь слабое понятие о том чуде, которое было перед моими глазами; небрежно покоилась она на своем мягком ложе, и ее русые кудри, колеблясь от трепетания воды, то раскрывали, то скрывали от глаз моих ее девственные прелести. Она, казалось, была погружена в глубокий сон, и я, жадно вперив в нее глаза, удерживал дыхание, чтоб не прервать ее сладкого спокойствия.

О, теперь я верю кабалистам; я удивляюсь даже, как прежде я смотрел на них с насмешкою недоверчивости. Нет, если существует истина на сем свете, то она существует только в их творениях! Я теперь только заметил, что они по так, как наши обыкновенные ученые: они но спорят между собою, не противоречат друг другу; все говорят про одно и то же таинство; различны лишь их выражения, но они понятны для того, кто вникнул в таинственный смысл их... Прощай. Решившись исследовать до конца все таинства природы, я прерываю сношения с людьми; другой, новый, таинственный мир для меня открывается; я лишь для потомства сохраню историю моих открытий. Так, мой друг, я предназначен к великому в этой жизни!..

ПИСЬМО ГАВРИЛА СОФРОНОВИЧА РЕЖЕНСКОГО К ИЗДАТЕЛЮ

Милостивый государь!

Извините меня, что хотя я лично не имею чести быть с вами знакомым, но, по сведению о тесной вашей дружбе с Михаилом Платоновичем, решаюсь беспокоить вас письмом моим. Вам, конечно, небезызвестно, что у меня с покойным его дядюшкою, по коем он ныне находится законным наследником, имелась тяжба о значительном количестве строевого и дровяного леса. Почувствовав склонность к старшей дочери моей Катерине Гавриловне, ваш приятель предложил мне себя в зятья, на что я, как вам известно, изъявил свое согласие; впоследствии чего, надеясь на обоюдную пользу, я остановил ход сего дела; но ныне нахожусь в крайнем недоумении. Вскоре после обручения, когда и повестки были ко всем знакомым разосланы, и приданое дочери моей окончательно приготовлено, и все бумаги нужные к сему очищены, Михаил Платонович вдруг прекратил ко мне свои посещения. Полагая сему причиною случившееся нездоровье, я посылал к нему человека, а наконец и сам, несмотря на свою дряхлость, к нему отправился. Неприлично, да и обидно мне показалось напомнить ему о том, что он забыл свою невесту; а он хоть бы извинился! только что рассказывал мне о каком-то важном деле, им предпринятом, которое ему должно кончить до свадьбы и которое в продолжение некоторого времени требует его неусыпного внимания и надзора. Я полагал, что он хочет завести поташный завод, о котором он прежде поговаривал; думал я, что он хочет удивить меня и припасти для меня свадебный подарок, показав на опыте, что он может заниматься чем-нибудь дельным, по причине того, что я его часто журил за его пустодомство; однако же я никаких приготовлений для такого завода не заметил и ныне не вижу. Я положил было посмотреть, что дальше будет, как вчера, к величайшему моему удивлению, узнал, что он заперся и никого к себе не пускает, даже кушанье ему подают в окошко. Тут мне пришла, милостивый государь, престранная мысль в голову. Покойный дядя его жил в этом же доме и слыл в нашем уезде чернокнижником; я, сударь, сам некогда учился в уни верситете; хотя немного поотстал, но чернокнижию не верю; однако же мало ли что может причиниться человеку, особливо такому философу, как ваш приятель! Что же наиболее уверяет меня в том, что с Михаилом Платоновичем случилось что-то недоброе, - это слух, дошедший до меня стороною, будто бы он сидит по целым дням и смотрит в графин с водою. В таковых обстоятельствах, милостивый государь, обращаюсь к вам с покорнейшею просьбою - немедленно поспешить вашим сюда приездом для вразумления Михаила Платоновича, по вашему к нему участию, дабы и я мог знать, чего мне держаться: снова ли начать тяжбу, пли покончить решенное дело; ибо сам я, после нанесенной мне вашим приятелем обиды, к нему в дом не поеду, хотя Катя и с горькими слезами меня о том упрашивает.

В надежде скорого свидания с вами, честь имею быть, и проч.

РАССКАЗ

Получив это письмо, я счел долгом прежде всего обра титься к знакомому мне доктору, очень опытному и ученому человеку. Я показал ему письма моего приятеля, рассказал его положение и спросил его, понимает ли он что-нибудь во всем этом?.. "Все это очень понятно, - сказал мне доктор, - и совсем не ново для медика... Ваш приятель просто с ума сошел..." - "Но перечтите его письма, - возразил я, - есть ли в них малейший признак сумасшествия? отложите в сторону странный предмет их, и они покажутся хладнокровным описанием физического явления..."

"Все это понятно...- повторил медик. - Вы знаете, что мы различаем разные роды сумасшествии - vesaniae (безумия (лат.)).

К первому роду относятся все виды бешенства - это не ка сается до вашего приятеля; второй род содержит в себе: вопервых, расположение к призракам - hallucinationes; (галлюцинации (лат.)) во-вторых, уверенность в сообщении с духами - demonomania (демономания (лат.)). Очень понятно, что ваш приятель, от природы склонный к ипохондрии, - в деревне, один, без всяких рассеянностей, углубился в чтение всякого вздора, это чтение подействовало на его мозговые нервы; нервы..."

Долго еще объяснял мне доктор, каким образом человек может быть в полном разуме и между тем сумасшедшим, видеть то, чего он не видит, слышать, чего не слышит. К чрезвычайному сожалению, я не могу сообщить этих объяснений читателю, потому что я в них ничего не понял; но, убежденный доводами доктора, я решился пригласить его ехать со мною в деревню моего приятеля.

Михайло Платонович лежал в постели, худой, бледный; в продолжение нескольких дней он уже не принимал никакой пищи. Когда мы подошли, он не узнал нас, хотя глаза его были открыты; в них горел какой-то дикий огонь; на все наши слова он не отвечал нам ни слова... На столе лежали исписанные листы бумаги - я мог разобрать в них лишь некоторые строки, вот они:

ОТРЫВКИ

Из журнала Михаила Платоновича

— Кто ты?

— У меня нет имени - оно мне не нужно...

— Откуда ты?

— Я твоя - вот все, что я знаю; тебе я принадлежу и никому другому... но зачем ты здесь? как здесь душно и хо лодно! У нас веет солнце, звучат цветы, благоухают звуки... за мной... за мной!.. как тяжела твоя одежда - сбрось, сбрось ее... а еще далеко, далеко до нашего мира... но я не оставлю тебя! - Как все мертво в твоем жилище... все живое покрыто хладною оболочкой: сорви, сорви ее!

...Так здесь ваше знание?.. Здесь ваше искусство?.. вы отделяете время от времени и пространство от пространства, желание от надежды, мысль от ее исполнения, и вы но умираете от скуки? - За мной, за мной! скорое, скорое...

...Ты ли это, гордый Рим, столица веков п пародов? Как растянулась повилика по твоим развалинам... Но развалины шевелятся, из зеленого дерна подымаются обнаженные столпы, вытягиваются в стройный порядок, - чрез них свод отважно перегнулся, отряхая вечный прах свои, помост стелется игривым мозаиком, - на помосте толпятся живые люди, сильные звуки древнего языка сливаются с говором волн, - оратор в белой одежде с венцом на главе поднимает руки... И все исчезло: пышные здания клонятся к земле; столпы сгибаются, своды врываются в землю - повилика снова вьется по развалинам - все умолкло, - колокол призывает к молитве, храм отворен, слышны звуки мусикийского орудия - тысячи созвучных переливов волнуются под моими пальцами, мысль стремится за мыслию, они улетают одна за другою как сновидения... если бы схватить, остановить их? - И покорное орудие снова вторит, как верное эхо, все минутные, невозвратимые движения души... Храм опустел, лунный блеск ложится на бесчисленные статуи; они сходят с мест своих, проходят мимо меня, полные жизни; их речи древни и новы, важна их улыбка и значителен взор; но снова они оперлись на свои пьедесталы, и снова лунный блеск ложится на статуи... Уж поздно... нас ждет веселый, тихпй приют; в окошках мелькает Тибр; за ним Капитолий вечного града... Очаровательная картина! она слилась в тесную раму нашего камелька... да! там другой Рим, другой Тибр, другой Капитолий. Как весело трещит огонек... Обними меня, прелестная дева... В жемчужном кубке кипит искрометная влага... пей... пей... Там хлопьями валится снег и заметает дорогу - здесь меня греют твои объятия...

Мчитесь, мчитесь, быстрые кони, по хрупкому снегу, взви вайте столбом ледяной прах: в каждой пылинке блистает солнце - розы вспыхнули па лице прелестной - она прильнула ко мне душистыми губками... Где ты нашла это художество поцелуя? все горит в тебе и кипячею влагою обдает каждый нерв в моем теле... Мчитесь, мчитесь, быстрые кони, по хрупкому снегу... Что? не крик ли битвы? не новая ли вражда между небом и землею?.. Нет, то брат предал брата, то невинная дева во власти преступления... и солнце светит, и воздух прохладен? Нет! потряслася земля, солнце померкло, буря опустилась с небес, спасла жертву и омыла преступного, - и снова солнце светит, и воздух тих и прохладен, лобызает брат брата, и сила преклоняется пред невинностию... За мной, за мной... Есть Другой мир, новый мир... Смотри: кристалл растворился - там внутри его новое солнце... Там совершается великая тайна кристаллов; поднимем завесу... толпы жителей прозрачного мира празднуют жизнь свою радужными цветами; здесь воздух, солнце, жизнь - вечный свет: они черпают в мире растений благоуханные смолы, обделывают их в блестящие радуги и скрепляют огненною стихией... За мной, за мной! мы еще на первой ступени... По бесчисленным сводам струятся ручьи:

быстро бьют они вверх и быстро спускаются в землю; над ними живая призма преломляет лучи солнца; лучи солнца вьются по жилам, и фонтан выносит на воздух их радужные искры; они то сыплются по лепесткам цветов, то длинною лентою вьются по узорчатой сети; жизненные духи, прикованные к вечно-кипящим кубам, претворяют живую влагу в душистый пар, он облаками стелется по сводам и крупным дождем падает в таинственный сосуд растительной жизни...: Здесь, в самом святилище, зародыш жизни борется с зародышем смерти, каменеют живые соки, застывают в металлических жилах, и мертвые стихии преобразуются началом духа... За мной! за мной!.. На возвышенном троне восседает мысль человека, от всего мира тянутся к ней золотые цепи, - духи природы преклоняются в прах перед нею, - на востоке восходит свет жизни, - на западе, в лучах вечерней зари, толпятся сны и, по произволу мысли, то сливаются в одну гармоническую форму, то рассыпаются летучими облаками... У подножия престола она сжала меня в своих объятиях... мы миновали землю!

Смотри - там в безбрежной пучине носится ваша пылинка: там проклятия человека, там рыдания матери, там говор житейской нужды, там насмешка злых, там страдания поэта - здесь все сливается в сладостную гармонию, здесь ваша пылинка не страждущий мир, но стройное орудие, которого гармонические звуки тихо колеблют волны эфира.

Простись с поэтическим земным миром! И у вас есть поэзия на земле! оборванный венец вашего блаженства! Бедные люди! странные люди! в вашей смрадной пучине вы нашли, что даже страдание есть счастие! Вы страданию даете поэтический отблеск! Вы гордитесь вашим страданием; вы хотите, чтоб жители другого мира завидовали вашей жизни! В нашем мире пот страдания: оно удел лишь несовершенного мира, - создание существа несовершенного! - Вольно человеку преклоняться пред ним, вольно ему отбросить его, как истлевшую одежду па плечах путника, завидевшего родину.

Неужели ты думаешь, что я не знала тебя? Я с самого младенчества соприсутствовала тебе в дыхании ветерка, в лучах весеннего солнца, в каплях благовонной росы, в не земных мечтаниях поэта! Когда в человеке возрождается гордость его силы, когда тяжкое презрение падает с очей его на скудельные образы подлунного мира, когда душа его, отряхая прах смертных терзаний, с насмешкою попирает трепещущую пред ним природу, - тогда мы носимся над вами, тогда мы ждем минуты, чтоб вынести вас из грубых оков вещества - тогда вы достойны нашего лика!.. Смотри, есть ли страдание в моем поцелуе: в нем нет времени - он продолжится в вечность: и каждый миг для нас - новое наслаждение!.. О, не измени мне! не измени себе! берегись соблазнов твоей грубой, презренной природы!

Смотри - там вдали, на вашей земле поэт преклоняется пред грудою камней, обросших бесчувственным организмом растительной силы. "Природа! - восклицает он в восторге, - величественная природа, что выше тебя в этом мире? что мысль человека пред тобою?" А слепая, безжизненная природа смеется над ним и в минуту полного ликования человеческой мысли скатывает ледяную лавину и уничтожает и человека, и мысль человека! Лишь в душе души высоки вершины! Лишь в душе души бездны глубоки! В их глубину не дерзает мертвая природа; в их глубине независимый, крепкий мир человека; смотри, здесь жизнь поэта - святыня! здесь поэзия - истина! здесь договаривается все недосказанное поэтом; здесь его земные страдания превращаются в неизмеримый ряд наслаждений...

О, люби меня! Я никогда не увяну: вечно свежая, девст венная грудь моя будет биться на твоей груди! Вечное на слаждение будет для тебя ново и полно - и в моих объятиях невозможное желание будет вечно возможной существенностию!

Этот младенец - это дитя наше! он не ждет попечении отца, он не будит ложных сомнений, он заранее исполнил твои надежды, он юн и возмужал, он улыбается и не рыдает - для него нет возможных страданий, если только ты не вспомнишь о своей грубой, презренной юдоли... Нет, та не убьешь нас одним желанием!

Но дальше, дальше - есть еще другой, высший мир, там самая мысль сливается с желанием. - За мной! за мной!..

Дальше почти невозможно было ничего разобрать; то были несвязные, разнородные слова: "любовь... растениеэлектричество... человек... дух..." Наконец, последние строки были написаны какими-то странными неизвестными мне буквами и прерывались на каждой странице...

Запрятав подальше все эти бредни, мы приступили к делу и начали с того, что посадили нашего мечтателя в бульонную ванну: больной затрясся всем телом. "Добрый знак!" - воскликнул доктор. В глазах больного выражалось какое-то престранное чувство - как будто раскаяние, просьба, мученье разлуки; слезы его катились градом... Я обращал на это выражение лица внимание доктора... Доктор отвечал: facies hippocratica! (предсмертная маска (лат.))

Чрез час еще бульонная ванна - и ложка микстуры; за нею порядочно мы побились: больной долго терзался и упор ствовал, но наконец проглотил. "Победа наша!"-вскричал доктор.

Доктор уверял, что надобно всеми силами стараться вы вести нашего больного из его оцепенения и раздражить его чувственность. Так мы и сделали: сперва ванна, потом ложка аппетитной микстуры, потом ложка бульона, и благодаря нашим благоразумным попечениям больной стал видимо оправляться; наконец показался и аппетит - он уже начал кушать без нашего пособия...

Я старался ни о чем прежнем не напоминать моему приятелю, а обращать его внимание на вещи основательные и полезные, как-то о состоянии его имения, о выгодах завести в нем поташный завод, а крестьян с оброка перевести на барщину... Но мой приятель слушал меня как во сне, ни в чем мне не противоречил, во всем мне беспрекословно по виновался, пил, ел, когда ему подавали, хотя ни в чем не принимал никакого участия.

Чего не могли сделать все микстуры доктора, то произвели мои беседы о нашей разгульной молодости и в особенности несколько бутылок отличного лафита, который я догадался привезти с собою. Это сродство вместе с чудесным окровавленным ростбифом, совершенно поставило на ноги моего приятеля, так что я даже осмелился завести речь о его невесте. Он выслушал меня со вниманием и во всем со мною согласился; я, как человек аккуратный, не замедлил вос пользоваться его хорошим расположением, поскакал к будущему тестю, все обделал, спорное дело порешил, рядную написал, одел моего чудака в его старый мундир, обвенчал - и, пожелав ему счастия, отправился обратно к себе домой, где меня ожидало дело в гражданской палате, и, признаюсь, поехал весьма довольный собою и своим успехом. В Москве все родные, разумеется, осыпали меня своими ласками и благодарностию.

Устроив мои дела, я чрез несколько месяцев рассудил, однако же, за благо навестить молодых, тем более что я от молодого не получал никакого известия.

Застал я его поутру: он сидел в халате, с трубкой в зу бах; жена разливала чай; в окошко светило солнышко и вы глядывала преогромная спелая груша; он мне будто обрадо вался, но вообще был неговорлив...

Я выбрал минуту, когда жена вышла из комнаты, и сказал, покачав головою:

— Ну, что, несчастив ты, брат?

Что же вы думаете? он разговорился? Да! Только что он напутал!

— Счастлив! - повторил он с усмешкою, - знаешь ли ты, что сказал этим словом? Ты внутренне похвалил себя и по думал: "Какой я благоразумный человек! я вылечил этого сумасшедшего, женил его, и он теперь, по моей милости, счастлив... счастлив!" Тебе пришли на мысль все похвалы моих тетушек, дядюшек, всех этих так называемых благора зумных людей - и твое самолюбие гордится и чванится... не так ли?

— Если бы и так...- сказал я.

— Так довольствуйся же этими похвалами и благодарностию, а моей не жди. Да! Катя меня любит, имение наше устроено, доходы сбираются исправно, - словом, ты дал мне счастье, но не мое: ты ошибся нумером. Вы, господа благоразумные люди, похожи на столяра, которому велели сделать ящик на дорогие физические инструменты: он нехорошо смерил, инструменты в него не входят, как быть? а ящик готов и выполирован прекрасно. Ремесленник обточил инструменты, - где выгнул, где спрямил, - они вошли в ящик и улеглись спокойно, любо посмотреть на него, да только одна беда: инструменты испорчены. - Господа! по инструменты для ящика, а ящик для инструментов! Делайте ящик по инструментам, а не инструменты по ящику.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты очень рад, что ты, как говоришь, меня вылечил, то есть загрубил мои чувства, покрыл их какою-то непроницаемою покрышкою, сделал их неприступными для всякого другого мира, кроме твоего ящика... Прекрасно! инструмент улегся, но он испорчен; он был приготовлен для другого назначения... Теперь, когда среди ежедневной жизни я чув ствую, что мои брюшные полости раздвигаются час от часу более и голова погружается в животный сон, я с отчаянием вспоминаю то время, когда, по твоему мнению, я находился в сумасшествии, когда прелестное существо слетало ко мне из невидимого мира, когда оно открывало мне таинства, которых теперь я и выразить не умею, но которые были мне понятны... где это счастие? - возврати мне его!

— Ты, братец, поэт, и больше ничего, - сказал я с доса дою, - пиши стихи...

— Пиши стихи! - возразил больной, - пиши стихи! Ваши стихи тоже ящик; вы разобрали поэзию по частям: вот тебе проза, вот тебе стихи, вот тебе музыка, вот живопись - куда угодно? А может быть, я художник такого искусства, которое еще не существует, которое не есть ни поэзия, ни музыка, ни живопись, - искусство, которое я должен был открыть и которое, может быть, теперь замрет на тысячу веков: найди мне его! может быть, оно утешит меня в потере моего прежнего мира!

Он наклонил голову, глаза его приняли странное выра жение, он говорил про себя: "Прошло - не возвратится - умерла - не перенесла - падай! падай!" - и прочее тому подобное.

Впрочем, это был его последний припадок. Впоследствии, как мне известно, мой приятель сделался совершенно порядочным человеком: завел псарную охоту, поташный завод, плодопеременное хозяйство, мастерски выиграл несколько тяжеб по землям (у него чересполосица); здоровье у него прекрасное, румянец во всю щеку и препорядочное брюшко (NB. Он до сих пор употребляет бульонные ванны - они ему очень помогают). Одно только худо: говорят, что он немножко крепко пьет с своими соседями - а иногда даже и без соседей; также говорят, что от него ни одной горничной прохода пот, - по за кем нет грешков в этом свете? По крайней мере оп теперь человек, как другие.

Так рассказывал один из моих знакомых, доставивший мне письма Платона Михайловича, - очень благоразумный человек. Признаюсь, я ничего не понял в этой истории: не будут ли счастливее читатели?

---

Оригинал этого текста расположен в библиотеке сайта

"Русская Фантастика" по адресам:

http://www.sf.amc.ru/

http://www.kulichki.rambler.ru/sf/

http://www.sf.convex.ru/

Версия 1.04 от 14 октября 1998 г.

c OCR & Spellcheck - Александр Усов.

Сверка произведена по изданию: "Русская фантастическая проза эпохи романтизма", изд-во Ленинградского Университета, Ленинград, 1991 г.

---

c Права на этот электронный текст принадлежат сайту

"Русская Фантастика". Разрешено свободное распространение

при условии сохранения целостности текста (включая данную

информацию). Разрешено свободное использование для

некоммерческих целей при условии ссылки на источник.

---

Владимир Федорович Одоевский Сильфида Подписано в печать 07.08.2003. Гарнитура Times. Печать офсетная. Тираж 93 экз. Заказ №7377. Отпечатано с готовых диапозитивов. Электронная библиотека AzbukNET 2003—2005гг

Владимир Федорович Одоевский 1803 – 1869 Сильфида (Из записок благоразумного человека) — Повесть (1836) Мой знакомый Платон Михайлович решил перебраться в деревню. Он поселился в доме покойного дядюшки и первое время вполне блаженствовал. От одного вида огромных деревенских дядюшкиных кресел, в которых вполне можно утонуть, хандра его почти прошла. Признаться, я дивился, читая эти признания. Представить себе Платона Михайловича в деревенском наряде, разъезжающим с визитами по соседним помещикам — это было выше моих сил. Вместе с новыми друзьями Платон Михайлович обзавелся и новой философией. Он тем и понравился соседям, что выказал себя добрым малым, который думает, что лучше ничего не знать, чем столько, сколько наши ученые, и что самое главное — хорошее пищеварение. Излишнее умствование, как известно, вредит этому процессу. Спустя два месяца Платон Михайлович снова загрустил. Он уверился нечаянно, что невежество не спасение. Среди так называемых простых, естественных людей также бушуют страсти. Тошно было смотреть ему, как весь ум этих практичных людей уходил на то, чтобы выиграть неправое дело, получить взятку, отомстить своему недругу. Самые невинные их занятия — карточная игра, пьянство, разврат... Наскучив соседями, Платон Михайлович заперся в доме и не велел никого принимать. Взор его обратился к старинным запечатанным шкафам, оставшимся после его дядюшки. Управитель сказал, что там лежат дядюшкины книги. Тетушка после смерти дяди велела запечатать эти шкафы и больше не трогать. С большим трудом упросил Платон Михайлович старого слугу открыть их. Тот отнекивался, вздыхал и говорил, что грех будет. Однако же барский приказ ему пришлось выполнить. Взойдя на мезонин, он отдернул восковые печати, открыл дверцы, и Платон Михайлович обнаружил, что совсем не знал своего дядю. Шкафы оказались заполнены сочинениями Парацельса, Арнольда Виллановы и других мистиков, алхимиков, каббалистов. Если судить по подбору книг, то страстью дядюшки были алхимия и каббала. Боюсь, Платон Михайлович тоже заболел этим. Он с усердием стал читать книги о первой материи, о душе солнца, о звездных духах. И не только читал, но и подробно об этом мне рассказывал. Среди прочих книг ему попалась одна любопытная рукопись. Что бы, вы думали, в ней было? Ни много ни мало — рецепты для вызывания духов. Иной, может, и посмеялся бы над этим, но Платон Михайлович уже был захвачен своей мыслью. Он поставил стеклянный сосуд с водою и стал собирать в него солнечные лучи, как показано в рукописи. Воду эту он каждый день пил. Он полагал, что так вступает в связь с духом солнца, который открывает его глаза для мира незримого и неведомого. Дальше — больше. Мой приятель решил обручиться с Сильфидой — и с этой целью бросил в воду свой бирюзовый перстень. Спустя долгое время он заметил в перстне какое-то движение. Платон увидел, как перстень рассыпается и превращается в мелкие искры... Тонкие голубые и золотые нити заполнили всю поверхность вазы, постепенно бледнея, исчезая и окрашивая воду в золотой с голубыми отливами цвет. Стоило поставить вазу на место — как перстень снова показался на дне. Друг мой убедился, что ему открыто то, что спрятано от остального мира, что он стал свидетелем великого таинства природы и просто обязан разобраться и возвестить о нем людям. За опытами Платон Михайлович совсем забыл о своем деле. Дело же это было хотя и несколько неожиданное для Платона Михайловича, но вполне понятное в его положении и, я бы даже сказал, преполезное для его состояния духа, У одного из соседей он познакомился, между прочим, с его дочкой Катей. Долго Платон Михайлович пытался разговорить девушку и победить ее природную застенчивость, заставлявшую краснеть при каждом обращенном к ней слове. Узнав ее поближе, он выяснил, что Катенька (как он уже называл ее в письмах) не только имеет природный ум и сердце, но и влюблена в него.. Отец ее намекнул Платону Михайловичу, что не прочь видеть его своим зятем и готов в этом случае покончить миром тридцатилетнюю тяжбу о нескольких тысячах десятин леса, которые составляли главный доход крестьян Платона Михайловича. Вот он и задумался: не жениться ли ему на сей Катеньке. Катя ему понравилась, он нашел ее девушкой послушной и неговорливой. Словом, он теперь спрашивал скорее моего благословения, чем моего совета. Разумеется, я решительно написал Платону, что женитьбу его одобряю полностью, радуюсь за него и за Катю. Надо сказать, что иногда на моего приятеля находят приступы деятельности. Так было и в тот раз. Он тут же поскакал к Реженским, сделал формальное предложение и назначил день свадьбы — сразу же после поста. Он радовался, что сделает доброе дело для крестьян, гордился, что понимает свою невесту лучше, чем ее собственный отец. Платон Михайлович со свойственной ему восторженностью находил уже в каждом слове Катеньки целый мир мыслей. Не знаю, был ли он прав, но я не разубеждал его. Решение его показалось окончательным. И все-таки, признаюсь, мне было как-то не по себе. уж больно странные письма я начал получать. Я уже рассказывал, как Платон Михайлович уверился, что его перстень в вазе рассыпается на отдельные искры. Потом ему привиделось, что перстень превратился в розу. Наконец, он увидел между лепестками розы, среди тычинок, миниатюрное существо — женщину, которая была едва приметна глазу. Моего приятеля очаровали ее русые кудри, ее совершенные формы и естественные прелести. От только и делал, что наблюдал за ее чудесным сном. Это бы еще полбеды. В последнем письме он объявил, что прекращает сношения с миром и целиком посвящает себя исследованию чудесного мира Сильфиды. В непродолжительном времени я все же получил письмо, только не от Платона Михайловича, а от Гаврилы Софроновича Реженского, отца Катеньки. Старик страшно обиделся, что Платон Михайлович перестал внезапно ездить к нему, казалось, совершенно забыл о свадьбе. Наконец он узнал, что друг мой заперся, никого к себе не пускает и все кушанья ему подают через окошко двери. Тут Гаврила Софронович забеспокоился не на шутку. Он вспомнил, что дядю Платона Михайловича, когда он жил в доме, звали чернокнижником. Сам Гаврила Софронович в чернокнижие хоть и не верил, но, услыхав, что Платон Михайлович целыми днями рассматривает графин с водой, решил, что друг мой заболел. С этим письмом и с письмами самого Платона Михайловича я отправился за советом к знакомому доктору. Выслушав все, доктор положительно уверил меня, что Платон Михайлович просто сошел с ума, и долго объяснял мне, как это произошло. Я решился и пригласил его к своему приятелю. Друга моего мы нашли в постели. Он несколько дней ничего не ел, не узнавал нас, не отвечал на наши вопросы. В глазах его горел какой-то огонь. Рядом с ним были листы бумаги. Это была запись воображаемых его бесед с Сильфидою. Она звала его с собой, в свой солнечный, цветущий, благоухающий мир. Ее тяготил мертвенный хладный земной мир, он причинял ей неописуемые страдания. Совместными усилиями мы вывели Платона Михайловича из оцепенения. Сперва ванна, потом — ложка микстуры, потом ложка бульона и все сначала. Постепенно у больного появился аппетит, он начал оправляться. Я старался говорить с Платоном Михайловичем о вещах практических, положительных: о состоянии имения, о том, как перевести крестьян с оброка на барщину. Друг мой слушал все очень внимательно. Не противоречил, ел, пил, но участия никакого и ни в чем не принимал. Более успешными оказались мои разговоры о нашей разгульной молодости, несколько бутылок лафита, захваченные мною с собой, и окровавленный ростбиф. Платон Михайлович настолько окреп, что я даже напомнил ему о невесте. Он со мною согласился. Я поскакал к будущему тестю, уладил спорное дело, а самого Платона одел в мундир и наконец дождался венчания. Через несколько месяцев я навестил молодых. Платон Михайлович сидел в халате, с трубкой в зубах. Катенька разливала чай, светило солнце, в окно заглядывала груша, сочная и спелая. Платон Михайлович вроде даже обрадовался, но вообще был молчалив. Улучив минуту, когда жена вышла из комнаты, я спросил его: «Ну что, брат, разве ты несчастлив?» Я не ожидал пространного ответа или благодарности. Да и что тут сказать? Да только друг мой разговорился. Но какой же странной была его тирада! Он объяснил, что мне надо довольствоваться похвалами дядюшек, тетушек и прочих благоразумных людей. «Катя меня любит, имение устроено, доходы собираются исправно. Все скажут, что ты дал мне счастье — и это точно. Но только не мое счастье: ты ошибся нумером. Кто знает, может быть, я художник такого искусства, которого еще нет. Это не поэзия, не живопись, не музыка <...>. Я должен был открыть это искусство, а нынче уже не могу — и все замрет на тысячу лет <...>. Ведь вам надо все разъяснять, все разложить по частям...», — говорил Платон Михайлович. Впрочем, это был последний припадок его болезни. Со временем все вошло в норму. Мой приятель занялся хозяйством и оставил прежние глупости. Правда, говорят, он теперь крепко выпивает — не только с соседями, но и один, да ни одной горничной проходу не дает. Но это так, мелочи. Зато он теперь человек, как все другие. В. Н. Греков Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Русская литература XIX века: Энциклопедическое издание. – М.: «Олимп»; ООО «Издательство ACT», 1996. – 832 с.

Антон Павлович Чехов 1860 – 1904

Черный монах — Рассказ (1893, опубл. 1894)

Андрей Васильевич Коврин, магистр, заболевает расстройством нервов. По совету приятеля-доктора решает поехать в деревню. Это решение совпадает с приглашением в гости от подруги детства Тани Песоцкой, проживающей вместе с отцом, Егором Семенычем, в имении Борисовка. Апрель. Описание громадного разрушающегося дома Песоцких со старинным парком на английский манер. Егор Семеныч страстный садовод, посвятивший жизнь своему саду и не знающий, кому перед смертью передать свое хозяйство. В ночь, когда приезжает Коврин, Егор Семеныч с Таней спят поочередно: следят за работниками, которые спасают деревья от заморозков. Коврин с Таней идут в сад, вспоминают детство. Из разговора легко догадаться, что Таня неравнодушна к Коврину и что ей скучно с отцом, который знать не хочет ничего, кроме сада, а ее превратил в покорную помощницу. Таня тоже нравится Коврину, он предполагает, что может всерьез увлечься, но эта мысль скорее смешит, чем всерьез занимает его.

В деревне он ведет такую же нервную жизнь, как и в городе: много читает, пишет, мало спит, часто курит и пьет вино. Он крайне впечатлителен. Однажды он рассказывает Тане легенду, которую не то слышал, не то вычитал, не то видел во сне. Тысячу лет назад одетый в черное монах шел по пустыне в Сирии или Аравии. За несколько миль рыбаки видели другого черного монаха — мираж, который двигался по поверхности озера. Потом его видели в Африке, в Испании, в Индии, даже на Дальнем Севере... Наконец он вышел из пределов земной атмосферы и теперь блуждает во Вселенной, его, возможно, видят на Марсе или на какой-нибудь звезде Южного Креста. Смысл легенды в том, что через тысячу лет после первого появления монах должен снова явиться на землю, и вот это время пришло... После беседы с Таней Коврин идет в сад и вдруг видит черного монаха, возникающего из вихря от земли до неба. Он пролетает мимо Коврина; тому кажется, что монах ласково и лукаво улыбается ему. Не пытаясь объяснить странное явление, Коврин возвращается в дом. Его охватывает веселье. Он поет, танцует, и все находят, что у него особенное, вдохновенное лицо.

Вечером этого же дня в комнату Коврина приходит Егор Семеныч. Он заводит разговор, из которого понятно, что он мечтает выдать Таню замуж за Коврина.. чтобы быть уверенным в будущем своего хозяйства. «Если бы у тебя с Таней сын родился, то я бы из него садовода сделал». Таня и отец часто ссорятся. Утешая Таню, Коврин однажды понимает, что более близких людей, чем она и Егор Семеныч, у него нет в целом свете. Вскоре его вновь посещает черный монах, и между ними происходит разговор, в котором монах признается, что он существует лишь в воображении Коврина. «Ты один из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками божьими. Ты служишь вечной правде». Все это очень приятно слушать Коврину, но он опасается, что психически болен. На это монах возражает, что все гениальные люди больны. «Друг мой, здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди». Радостно возбужденный Коврин встречает Таню и объясняется ей в любви.

Идет подготовка к свадьбе. Коврин много работает, не замечая сутолоки. Он счастлив. Раз или два в неделю встречается с черным монахом и подолгу беседует. Он убедился в собственной гениальности. После свадьбы Таня и Коврин переезжают в город. Однажды ночью Коврина вновь посещает черный монах, они беседуют. Таня застает мужа разговаривающим с невидимым собеседником. Она напугана, как и Егор Семенович, гостящий в их доме. Таня уговаривает Коврина лечиться, он в страхе соглашается. Он понимает, что сошел с ума.

Коврин лечился и почти выздоровел. Вместе с Таней проводит лето у тестя в деревне. Работает мало, не пьет вина и не курит. Ему скучно. Он ссорится с Таней и упрекает ее в том, что она заставила его лечиться. «Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален...»

Он получает самостоятельную кафедру. Но в день первой же лекции извещает телеграммой, что читать не будет по болезни. У него идет горлом кровь. Он уже живет не с Таней, а с другой женщиной, старше его на два года — Варварой Николаевной, которая ухаживает за ним, как за ребенком. Они едут в Крым и по дороге останавливаются в Севастополе. Еще дома, за час до отъезда, он получил письмо от Тани, но читает его лишь в Севастополе. Таня извещает о смерти отца, обвиняет его в этой смерти и проклинает. Им овладевает «беспокойство, похожее на страх». Он ясно понимает, что он — посредственность. Выходит на балкон и видит черного монаха. «Отчего ты не поверил мне? — спросил он с укоризной, глядя ласково на Коври-на. — Если бы ты поверил мне тогда, что ты гений, то эти два года ты провел бы не так печально и скудно». Коврин опять верит, что он избранник божий, гений, не замечая, что из горла идет кровь. Зовет Таню, падает и умирает: «на лице его застыла блаженная улыбка».

П. В. Басинский

Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Русская литература XIX века: Энциклопедическое издание. – М.: «Олимп»; ООО «Издательство ACT», 1996. – 832 с.

Олег Качмарский, "КНЯЗЬ В.Ф.ОДОЕВСКИЙ. Тезисы нового канона"

Станислав Минаков 2003-12-29 13:31:33

Конечно, "Княжна Зизи" имеет более истины и занимательности, нежели "Сильфида", но всякое даяние Ваше благо.. "Сильфиду" ли, "Княжну" ли, но оканчивайте и высылайте. Без Вас пропал "Современник". Из письма Пушкина Одоевскому 11 августа 2003 года не вызвало в среде почитателей русской литературы сколь-нибудь заметного оживления. Между тем, этого дня отмечался 200-летний юбилей Владимира Федоровича Одоевского, русского писателя-романтика, видного общественного деятеля XIX века (годы жизни: 1803-1869 гг., по другим данным В.Ф. Одоевский родился 11 августа 1804 года). Кто же такой писатель В.Ф. Одоевский? Каково его место в каноне русской литературы? Соответствует ли отведенное ему место действительному его значению? Прежде, чем самому ответить на эти вопросы, приведем мнение по этому поводу советских литературоведов. А.Н.Соколов. История русской литературы XIX века (1-я половина). Москва. Высшая школа 1970 год, стр. 335-336: "Универсально образованный человек и философ, музыкант и музыкальный критик, Одоевский в своих литературных произве-дениях отразил переходное состояние русской литературы. Одним из излюбленных его жанров была романтическая, философско-мистическая повесть... Большее значение имели бытовые повести Одоевского, в которых нашли выражение реалистические тенденции... Свет-ская повесть Одоевского далека от шаблона, который сложился в те годы. Однако и Одоевский ограничивается критикой "нра-вов", не поднимаясь до той социальной критики дворянского об-щества, которую можно найти в произведениях его великих со-временников: Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Чужды Одоевскому и демократические тенденции названных писателей в их изображении "маленького человека"... Если при этом вспомнить, что философско-эстетические взгляды Одоевского носили ярко выраженный идеалистический характер, то мы поймем, почему этот талантливый писатель и энциклопедически образованный человек, несмотря на наличие прогрессивных элементов в его творчестве, не занял видного места среди передовых деятелей русской литературы и общественной мысли 30-х гг". Е.А. Маймин. Владимир Одоевский и его роман "Русские ночи". (В книге: В.Ф. Одоевский. Русские ночи/серия "Литературные памятники". Ленинград. Наука. 1975 год, стр. 257-248). "Долгое невнимание к В. Одоевскому объясняется скорее резким своеобразием литературного дарования автора "Русских ночей", нежели недостатками дарования. Историко-литературное значение его творчества, быть может, не до конца осознанно и определено, но в целом оно неоспоримо. В. Одоевский был от-крывателем новых жанров. Один из виднейших представителей философского романтизма в России, он был автором не только первого русского философского романа, но и философских новелл…" Однако, несмотря на относительное признание творчества В.Ф. Одоевского, как это видно из приведенной цитаты Маймина, место его остается на маргинесе литературного канона. Почему так? Тут следует обратить мысль на условия создания канона. Начиналось с "неистового" Виссариона Белинского, который буквально костьми лег, чтобы направить литературный процесс в "реалистическое" русло. Линию эту подхватили "революционные демократы" века Х1Х-го, а затем восприняли "советы". Ключевой здесь была идея социальной революции, для воплощения которой в литературе необходимо как раз то, о чем пишет в вышепри-веденной цитате советский литературовед Соколов. Во-первых, реализм как метод. В этом случае менее всего воз-можно проникновение в литературную ткань идей мистических и иррациональных. Такие исключения, как "магический реализм" Гоголя и Достоевского, можно было рассматривать в качестве литературных приемов. Во-вторых, литератору чуть ли не вменялась в обязанность "социальная критика дворянского общества". (Часто эту критику находили даже там, где ее, по сути, не было: например, в "Герое нашего времени" Лермонтова). В-третьих, демократизм писателя определялся наличием в его творчестве "темы маленького человека". Маленького значит заурядного, "типического" – в отличие от романтической сильной личности, противо-поставленной окружению. Таким образом, при формировании канона писатели роман-тического лагеря оказывались на втором и третьем планах. И сколько бы ни был талантлив и интересен В.Ф. Одоевский, исходя изданного постулата, его все же нельзя было поставить в один ряд с "великими современниками", величие которых, но мнению Со-колова и Ко, именно в приверженности их идее социальной рево-люции. Но у романтиков иное: у них имеет место критика не строя, а человеческого общества как такового, изначальное противоречие "энтузиаста" с миром "филистеров". И проблема из социального плана переносится в психологический, а затем – в духовный. Разрешима ли данная проблема вообще? С позиции материализма – нет. Социалисты твердили о несовершенствах общества угнетения и как на панацею указывали на новый справедливый строй. Как видим, они жестоко про-считались, потому как человек остается все тем же – со всеми по-роками. По этой причине путь развития литературы и искусства, базирующихся на идеях материализма и атеизма, неизбежно приводит к вырождению. С позиции же философского идеализма проблема проти-востояния человека и несправедливого общества – разрешима. Но не сугубо в этом мире. Она разрешима мистически. Идеализма же и писателей, стоявших на ярко выраженных идеалистических позициях, творцы канона боялись, как черт ладана. Однако советская система, утвердившая этот канон авторитетом "единственно правильного учения", уже более как 10 лет приказала долго жить. Не пора ли задуматься о кардинальном пересмотре литературного канона, чья подпитка происходила во многом за счет потерпевшей крах идеологии? Сегодня это – не более чем штамп, усвоенный со школьной скамьи. Жесткий каркас, сооруженный кем-то с определенными целями, и становящийся поперек горла при попытке его проглотить. На ком же держится сей каркас? На Белинском? Нет, он скреплен слюной Белинского, а держится на трех китах, имя которым: Пушкин, Гоголь и Лев Толстой. Ого-го! Вот это имена! Попробуй подступись! Смотри, не расшиби лба! Ври да не завирайся! Но если чувствуешь неладное, в поисках истины не должен останавливать чей бы то ни было авторитет, каким бы колоссальным он ни был. В данном случае нужно выйти из-под воздействия его лучей, и просто-напросто заняться изучением той литературы, которую мы очень плохо знаем: русской литературы XIX века. Итак, Пушкин Александр Сергеевич – Солнце русской поэзии (выражение, кстати, В.Ф. Одоевского), навсегда первый русский поэт, в чем нет никаких сомнений. В его поэзии не стоит искать большой философии. Здесь нет лунного мистицизма Лермонтова или грандиозного пантеизма Тютчева и Державина. Это не обличающий Гюго, не пла-чущий Шевченко, не угрюмо вещающий Бай-рон, не демонический Бодлер. Это – идея красоты, еще не выродившаяся в противо-стояние этики и эстетики. Однако ошибка возникает, когда первен-ство в поэзии автоматически переносят на прозу, публицистику и т.д. Забывая, что лири-ка и эпос имеют разную природу. Охранители канона возложили табу на критику Пушкина, проведя его мумифи-кацию. Но вспомним эллинскую мифологию: какими несовершен-ными бывают порой боги! И вот перечитывая, к примеру, "Повес-ти Белкина", убеждаешься, что из пяти пьес лишь две выполнены на приличном уровне ("Выстрел", "Станционный смотритель"). Что же до трех оставшихся, то они ничем не превышают уровня Загоскина, Олина или Лажечникова. Кроме того, обратим внимание на слова А.С., вынесенные нами в эпиграф. В отличие от Лермонтова, от Державина, от Тютчева и Баратынского метафизический и мистичес-кий аспекты достаточно чужды Пушкину. Не мудрено, что в социально-психологической "Княжне Зизи" он видит "более истины и занимательности", чем в философско-мистической "Сильфиде". Проблемы светского общества занимали его много больше, были намного ближе и понятнее, нежели тонкая материя иного мира. Мистика же в лучшем случае могла вдохновить его на сказки, на сон Татьяны, в худшем – на грубые поделки вроде "Гробовщика". Как бы там ни было, но это предпочтение, эта привязка к светским делам стоила поэту жизни. Именно светское общество его в буквальном смысле съело. Далее. Николай Гоголь. Великий художник, открывший новую трактовку конституции человека, что тоже не подвергается сомнению. Но ключом к его творчеству, к его роли и месту, возможно, являются "Записки сумасшедшего". Гений и помеша-тельство – идея эта как нельзя лучше относится к Гоголю. Вопрос в том, что несет его Гений? Ответ: тему маленького человека, демон-страцию уродств общества маленьких людей, психических и пси-хологических болезней. Где выход? У Гоголя выхода нет: острей-шим образом стоит проблема положительного героя. Таким обра-зом, тема болезни становится основополагающей в каноне русской литературы. Подход чрезвычайно интересный, требующий изуче-ния, как это делается в книге Абрама Терца "В тени Гоголя", Но на этот ли только маяк следует ориентироваться? Где же идеи здоро-вья? Они выбрасываются на маргинес: "Фрегат "Надежда" Марлинского, "Мечты и жизнь" Полевого, "Двойник" Погорельского, "Русские ночи", "Косморама" и "Сильфида" Одоевского – хорошо ли изучены эти произведения? Ну и наконец – столп канона Лев Толстой. Наряду с Гомером, Данте и Шекспиром один из наиболее почитаемых писателей чело-вечества. Но нам он открылся несколько с иной стороны. В одном из центральных его произведений – "Смерти Ивана Ильича" – находим мысль: "...ему вдруг пришло в голову: а что, как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была "не то". Вот главная мысль "гениального" Толстого! Ничего большего он не может вытянуть из своего рационалистического сознания, своей философии. А ведь идеям "Смерти Ивана Ильича" в русской литературе можно противопоставить идеи "Бригадира" и "Живого мертвеца" Одоевского, таких рассказов, как "Между жизнью и смертью" Алексея Апухтина, "Сон смешного человека" Достоев-ского, "Призраки" и "Клара Милич" Тургенева и, в конце концов, концепцию "Околдованной жизни" и "Девахана" Елены Блаватской. Уверяю, что здесь мы найдем гораздо большие пространства. Так стоит ли загонять русскую литературу в маленькую комнату, в кото-рой нет ни воздуха, ни света? Именно такой предстает пред нами метафизика Льва Толстого в его трактатах "Исповедь" и "В чем моя вера?", равно как и в художественных произведениях, этой философией пропитанных. Как и Гоголь, Л. Толстой под занавес пытается найти смысл жизни в религиозно-нравственной проповеди. У обоих это обора-чивается подлинным мракобесием. "Мертвые душат", – по выражению Абрама Терца, – и они будут душить, пока не вырвешься из их цепких объятий, пока не найдешь живых. Тем более, что русская литература XIX века при более пристальном изучении предлагает целую пле-яду задвинутых на задний план писателей, не впи-савшихся в свое время в канон: Н. Полевой, А. Бестужев-Марлинский, А. Погорельский, А. Вельтман, В. Кюхельбекер, А.К. Толстой, В.Одоевский.. Художественное наследие Владимира Одоев-ского при всей его разношерстности составляет единую взаимодополняющую философскую кон-цепцию. В нее входят и социально-дидактические "Пестрые сказки" (1833), предвосхитившие гро-тескность гоголевских "Петербургских повестей" и опусов Салтыкова-Щедрина; и светские, столь любимые Пушкиным, повести "Княжна Мими" (1834) и "Княжна Зизи" (1839); и новеллы, ото-бражающие мистическое мировоззрение автора: "Сильфида" (1837) (много превосходящая "Чер-ного монаха" Чехова – повесть с той же идеей), "Орлахская крестьянка" (1838), "Косморама" (1839), "Саламандра" (1841); и "Живой мертвец" (1839) – своеобразный нравственный трактат, обле-ченный в художественную форму; и рассказ "Живо-писец" (1839) – оттиск романтической идеи о не-соответствии творческой личности и окружающей реальности (эта тема в русской литературе наиболее ярко и проникновенно разра-ботана Н. Полевым в цикле "Мечты и жизнь"); и итоговое произ-ведение – роман "Русские ночи" (1844), включающий в себя множество философских прозрений: "Здесь, в стоячем болоте, засыпают силы; как взнузданный копь, человек прилежно вертит нее одно и то .же колесо общест-венной махины, каждый день слепнет более и более, а махина полу разрушилась: одно движение молодого соседа и исчезло стотысячелетнее царство ". "Слушайте и удивляйтесь... Я узнал теперь горьким опытом. что в каждом произведении, выходящем из головы художники, зарождается дух-мучитель; каждое здание, каждая картина, каждая черта, невзначай проведенная по холсту или бумаге, слу-жит жилищем такому духу. Эти духи свойства злого: они любят жить, любят множиться и терзать своего творца за тесное жилище". "Но уже утро, господа. Посмотрите, какие роскошные, баг-ряные полосы разрослись от не восшедшего еще солнца; посмот-рите, как дым с белых кровлей клонится к земле, с каким трудом стелется по морозному воздуху, - а там... там, в недостижимой глубине неба — // свет, и тепло, будто жилище души, и душа невольно тянется к этому символу вечного света... " Следует отметить, что в художественном творчестве В.Ф. остается больше философом, чем художником. Главным для него в любом случае является идейное содержание, порой его повести напоминают философские, а то и откровенно дидактические, трак-таты. С одной стороны это несколько снижает художественный уро-вень, но с другой – подчеркивает стремление создать четкую философскую систему. Итак, в системе князя В.Ф. Одоевского мы нашли идеи, не-подвластные времени, сохранившие актуальность доселе; идеи, достойные лечь в основание нового канона русской литературы.

9. Интертекстуальные отношения в литературе Отношения между текстами были осмыслены литературоведением прежде всего как отношения эволюции. Есть, однако, несколько эволюционных моделей литературы. Исходной моделью явилась филиация - порождение, прямое наследование: с этой точки зрения каждое новое явление литературы прямо вытекает из предшествующего. Эта модель до сих пор господствует в массовом сознании; в ней выдвигается на первый план фактор непрерывности развития. На линии эволюции выделяются отмеченные, особо ценные точки - это классика (национальной литературы, жанра, личного творчества того или иного автора); по отношению к ней другие тексты рассматриваются как приготовление классики, ее развитие или же упадок. В такой модели сильно влияние биологических идей: развитие литературы мыслится по аналогии с развитием живого организма. В теории литературы модель филиации давно уже считается устаревшей. Критикуя ее, В.Б. Шкловский и Ю.Н. Тынянов выдвинули новую концепцию - системно-динамическую. Тынянов разграничивал генезис произведения и эволюцию художественной системы: генезис относится к единичному факту, а эволюция к системной целостности. Традиционные явления филиации в общем покрываются понятием генезиса - это частные обстоятельства создания текста (биографические факты, исторические события, потребности "социального заказа"). Генезис, вообще говоря, внелитературное явление; напротив, эволюция характеризует внутреннее саморегулирование литературы. В литературной системе выделяется доминанта - главный фактор художественной конструкции, смещение или замена которого меняет смысл всей системы в целом. Изменение доминанты - это и есть суть литературной эволюции как динамического процесса борьбы конструктивных сил за господство в тексте. Динамизируется и сама идея наследования: русские формалисты не отбросили ее полностью, но заменили, по выражению Шкловского, наследование авторитета от отца к сыну наследованием от дяди к племяннику - с принципиальным смещением линии наследования. В каждую эпоху в литературе существуют как минимум две соперничающих и иерархически неравных традиции - "старшая" и "младшая"; в ходе развития старшая ветвь постепенно теряет силу, автоматизируется и уступает лидерство младшей, которая до тех пор находилась "под паром", в резерве культуры. Это называется канонизацией младшей ветви, в ней происходит взаимообращение центра и периферии культуры. Достоинство данной концепции - динамичность: литературное развитие трактуется как конфликт, столкновение разных вариантов творчества, как цепь кризисов, революций, преимущество отдается моменту прерывности. Недостаток - механичность этого процесса: две борющиеся линии, вообще говоря, чужды одна другой, неясно, каким образом они могут взаимодействовать и синтезироваться в новом явлении, каким образом возможен прогресс. Из современных концепций эволюции следует упомянуть теорию Харольда Блума. Она касается не столько системных моментов эволюции, сколько межличностных (интерсубъективных) отношений "старшего" и "младшего" писателя, которые уподобляются отношениям отца с сыном по Фрейду. Отец для сына - авторитет, образец и вместе с тем препятствие, соперник; он как бы говорит ему "делай как я" и одновременно "не делай того, что делаю я". Так и новый писатель испытывает двойственные чувства по отношению к предшественнику: он восхищается им и в то же время чувствует, что подражание лишит его самого собственной личности. Его стратегии направлены на то, чтобы обойти эту амбивалентность, преодолеть "страх влияния". Выделяются шесть таких стратегий: 1) искажение стиля старшего писателя вплоть до тенденциозной ошибки - misreading - в его понимании ("клинамен"), 2) завершение, доведение до логического предела интенций старшего писателя и тем самым их отрицание ("тессера"), 3) самоопустошение ("кеносис") младшего писателя перед лицом старшего, 4) сублимация особенностей старшего писателя, их превращение в объективную необходимость ("даймонизация"), 5) самоочищение, постепенное изживание чужого влияния ("аскесис"), 6) возвращение в позднем творчестве младшего писателя подавленных влияний старшего ("апофрадес"). Это не столько теория эволюции в целом, сколько типичные ситуации на перекрестках этой эволюции, типичные способы ее переживания участниками эволюции. До сих пор говорилось по преимуществу о взаимодействии между писателями. Однако возможно - и все больше осуществляется в последнее время - рассмотрение взаимодействия текстов как таковых, независимо от отношений между их авторами. Ж. Женетт в книге "Палимпсесты" (1982) наметил типологию таких взаимодействий, обозначаемых у него родовым понятием "транстекстуальности". Это могут быть отношения текста с его ближайшим околотекстовым окружением (паратекстуальность), с его жанром, вообще типом творчества, к которому он принадлежит (архитекстуальность), с суждениями и интерпретациями критиков и читателей (метатекстуальность), с целым предшествующим текстом (гипертекстуальность) или с его отдельными фрагментами, цитатами, реминисценциями (интертекстуальность - в особом, узком смысле слова). Особым случаем гипертекстуальности является "геральдическая конструкция" (mise en ab?me), когда текст удваивается, отражается сам в себе. В широком смысле это вообще включение целостного текста в другой целостный текст, которое неизбежно заставляет нас искать и находить между ними структурные взаимоотношения, читать внутренний текст как эмблему внешнего - чем часто и занимаются критики. Два взаимодействующих текста могут принадлежать одному или разным языкам (картина в романе и т.д.); как показал Ю.М. Лотман, в любом случае при этом текст обретает повышенную условность (в "реалистическое" повествование о Дон Кихоте включаются условно-галантные или приключенческие новеллы, чей условно-знаковый характер напоминает читателю и о знаковой природе "главного" текста). Самым традиционным типом гипертекстуальности является пародия - вторичная разработка структуры исходного текста в игровых целях. Игра может быть как самоцельной, так и агрессивной, оспаривающей предшественника и систему литературы, в которой он работал. В обоих случаях имеет место остранение, деавтоматизация исходной структуры, последняя благодаря столкновению с новым материалом, с другими структурами делается ощутимой, перестает казаться сама собой разумеющейся. По мысли Ю.Н. Тынянова, агрессивная пародия - важнейшее средство динамической литературной эволюции, тогда как диффузно-фрагментарное взаимодействие текстов, не преследующие системно-полемических целей, сближается скорее с "интертекстуальностью" по Женетту. Новейшая теория интертекстуальности - можно назвать ее тотальной интертекстуальностью, чтобы отличить от других значений термина - выдвинута Ю. Кристевой в 60-е годы и явилась одним из первых проявлений постструктуралистской поэтики. В числе ее источников, помимо тыняновских понятий литературной эволюции и пародии, - бахтинская концепция диалога и соссюровская теория анаграмм. Ф. де Соссюр так и не напечатал свои разыскания об анаграммах в древней поэзии, то есть о зашифрованности в стихах божественных имен, которые не называются прямо, но читаются в особом подборе звуков или букв. Анаграммы трудно доказуемы, а сама анаграмматическая гипотеза ведет к отказу от однозначного чтения текста: из одного текста фактически выходит два (или даже больше) на одном и том же пространстве. Постструктуралисты взяли соссюровские анаграммы за образец интертекстуальных отношений - именно для того, чтобы через взаимодействие текстов в культуре подорвать однозначность их смысла. Чтобы ввести в доказуемые рамки дурную бесконечность анаграмм, которая в свое время устрашила Соссюра, возможен следующий критерий интертекстуальности. Интертекстуальность появляется в тексте вместе с несистемным, немотивированным, структурно необъяснимым сегментом - такой сегмент позволяет подозревать интертекстуальность, хотя ее может и не быть (немотивированный элемент может оказаться загадкой - элементом герменевтического кода, или же специально оставленным без мотивировки "эффектом реальности" по Р. Барту). Этот сегмент разъясняется как цитата или реминисценция, через сопоставление одного текста с другим; читательская работа над таким сегментом состоит в редукции немотивированности, в подыскании ей объяснения - если не в рамках данного текста, то в пространстве интертекстуальности. Привилегированным является здесь не авторское, а читательское отношение к тексту, интертекстуальность реализуется в рецепции, в работе редуцирования. Отсюда следствие: интертекстуальные отношения между текстами могут возникать независимо от авторского намерения, при полном отсутствии сведений о желании автора процитировать некий текст и даже при отсутствии его знакомства с ним. В предельном случае цитироваться может вообще еще не написанный текст ("Пьер Менар..." Х.-Л.Борхеса)... В новейших концепциях интертекстуальности фактически отменяется диахроническое направление литературного развития; все произведения литературы располагаются не во времени, а в пространстве универсальной библиотеки (по Борхесу), соседствуя и взаимодействуя благодаря работе читателя, совершающего произвольные путешествия по этому пространству. Литература: Х. Блум. "Страх влияния. Карта перечитывания". Екатеринбург. 1998; Ю.М. Лотман. "Текст в тексте" - в кн.: Ю.М. Лотман. "Избранные статьи". т. 1. Таллин, 1992; Ю.Н. Тынянов. "Проблема литературной эволюции", "Достоевский и Гоголь" - в кн.: Ю.Н. Тынянов. "Поэтика. История литературы. Кино". М., 1977; Х.-Р. Яусс. "История литературы как провокация литературоведения" // "Новое литературное обозрение". 1994. № 12; М.Б. Ямпольский. "Память Тиресия". М., 1993.

© Институт европейских культур, 1995 - 2002. Дизайн сайта © Андрей Яшин (www.yashin.narod.ru), 2001. Замечания и предложения сообщайте web-мастеру.

Типы интертекстуальных отношений. Наиболее общая классификация межтекстовых взаимодействий принадлежит французскому литературоведу Жерару Женетту. В его книге Палимпсесты: литература во второй степени (1982; рус. перевод 1989; палимпсестом называется рукопись, написанная поверх другого текста, счищенного для повторного использования писчего материала, обычно пергамента, элементы старого текста иногда проступают в новом; отсюда – эта популярная метафора для обозначения интертекстуальных отношений) предлагается пятичленная классификация разных типов взаимодействия текстов:

– интертекстуальность как соприсутствие в одном тексте двух или более текстов (цитата, аллюзия, плагиат и т.д.);

– паратекстуальность как отношение текста к своему заглавию, послесловию, эпиграфу;

– метатекстуальность как комментирующая и часто критическая ссылка на свой претекст;

– гипертекстуальность как осмеяние или пародирование одним текстом другого;

– архитекстуальность, понимаемая как жанровая связь текстов.

В первом классе, который носит название собственно интертекстуальности, важно провести различие между явлениями «цитаты» и «аллюзии». Цитата – это воспроизведение двух или более компонентов претекста с сохранением той предикации (описания некоторого положения вещей), которая установлена в тексте-источнике; при этом возможно точное или несколько трансформированное воспроизведение образца. Аллюзия – заимствование лишь определенных элементов претекста, по которым происходит их узнавание в тексте-реципиенте, предикация же осуществляется по-новому.

Так, например, строки А.Вознесенского

Поэты любят имя повторять – «Сергей», «Владимир» – сквозь земную осыпь. Он имя позабыл, что он хотел сказать. Он по себе вздохнул на тыщу лет назад: «Ох, Осип...»

включают в себя несколько трансформированных цитат с исходной предикацией из поэзии О.Мандельштама (Я повторяю это имя; Легче камень поднять, чем имя твое повторить! и Я слово позабыл, что я хотел сказать); трансформация вызвана заменой лица (Я ® Он) и обобщением (Я ® поэты).

В случае аллюзии заимствование элементов происходит выборочно, а целое высказывание или строка претекста (или текста-донора), соотносимые с новым текстом, присутствуют в последнем как бы «за текстом» – только имплицитно. Показательный пример – аллюзия, ориентированная на «школьные цитаты» у В.Нарбиковой в повести «План первого лица. И второго»: Я говорил, что в красоте жить нельзя, что ничего не получится, – это слова героя, который носит знаменательную фамилию Додостоевский. Из «цитатного атома» «красота» и части фамилии героя «-достоевский» складывается классический тезис Ф.М.Достоевского «красота спасет мир», который стоит за текстом Нарбиковой. В случае цитат цельная строка также может складываться из элементов нескольких строк, как в повести Река Оккервиль Т.Толстой (Он купил хризантем на рынке – мелких, желтых, обернутых в целлофан. Отцвели уж давно. [восстановление предикации] <...> Черный ход, помойные ведра, узкие чугунные перильца, нечистота. Сердце билось. Отцвели уж давно. В моем сердце больном), однако ее прежняя предикация лишь восстанавливается в новом тексте, а не рождается заново.

По формулировке И.П.Смирнова, в случае цитации автор преимущественно эксплуатирует реконструктивную интертекстуальность, регистрируя общность «своего» и «чужого» текстов, а в случае аллюзии на первое место выходит конструктивная интертекстуальность, цель которой – организовать заимствованные элементы таким образом, чтобы они оказывались узлами сцепления семантико-композиционной структуры нового текста.

И цитаты и аллюзии можно типологизировать по степени их атрибутированности, а именно по тому, оказывается ли интертекстуальная связь специально обозначенным фактором авторского построения и читательского восприятия текста или нет. Так, у А.Вознесенского цитаты из Мандельштама атрибутируются благодаря вписанному в текст имени поэта Осип, которое задает всю звуковую организацию текста; в повести В.Нарбиковой аллюзия тоже атрибутирована, но чувствуется попытка затемнить атрибуцию. В цитированных выше строках А.Ахматовой о «шали» аллюзия вообще никак не атрибутирована.

Именная аллюзия иногда выступает как реминисценция. Под реминисценцией понимается отсылка не к тексту, а к некоторому событию из жизни другого автора, которое безусловно узнаваемо. Примером реминисценции служит введение имени Н.Гумилева в стихотворение Л.Губанова На смерть Бориса Пастернака: В награду за подземный бой / он был освистан и оплеван. / Тащилась первая любовь / в кровавой майке Гумилева. Однако в поэзии «реминисценция» часто оборачивается аллюзией. Так, у самого Гумилева в Заблудившемся трамвае фигурирует аналог «кровавой майки» – «красная рубаха» палача, и эти два синонимичных на некотором глубинном уровне понятия вступают в отношение конверсии: В красной рубахе, с лицом, как вымя, / Голову срезал палач и мне. Заметим, что и строки о «воспетой шали» в Поэме без героя также рождаются на пересечении реминисценции и аллюзии.

Возможностью нести аллюзивный смысл обладают элементы не только лексического, но и грамматического, словообразовательного, фонетического уровней организации текста; он может также опираться на систему орфографии и пунктуации, а также на выбор графического оформления текста – шрифтов, способа расположения текста на плоскости (см. АЛЛЮЗИЯ; ДИАКРИТИЧЕСКИЕ ЗНАКИ).

назад   дальше

(Ж.-Б.Мольер. "Мещанин во дворянстве")

Хорошо известно, что термин "интертекстуальность" ввела в научный обиход в 1969 году ученица Ролана Барта Юлия Кристева. Не менее хорошо известно, что сделала это она под непосредственным влиянием идей М.М.Бахтина. В свою очередь, М.М.Бахтин как ученый формировался отнюдь не в вакууме, и, конечно же, на него влияли современники и предшественники (хотя бы в негативной форме). А у тех были свои предшественники (например, в лингвистике все дружно называют Ф. де Соссюра). Ниточка тянется в глубь веков и доходит (но на этом не обрывается), например, до... Гераклита и его учения о самовозрастающем Логосе. Предшественники Гераклита... Читатели, конечно, уже догадались, что Ю.Кристева всего лишь оказалась мольеровским учителем философии, сообщившим всему человечеству, что оно все эти годы (века!) говорило прозой, то бишь знало о существовании интертекстуальности, пользовалось ею, но не подозревало, что это именно интертекстуальность.

Так что же это такое - интертекстуальность? Как всякую простую и очевидную вещь, ее очень трудно объяснить. Помните, как просто объяснил тот же учитель философии, что такое проза? - "Все, что не проза, то стихи, а что не стихи, то проза". В случае с интертекстуальностью мы находимся в еще более сложном положении. Ю.Кристева, Р.Барт (да и другие авторы) просто и без затей заявляют: "Всякий текст - это интертекст". А "чтоб служба медом не казалась", Р.Барт, развертывая это высказывание, окончательно все запутывает: "Всякий текст есть между-текст по отношению к какому-то другому тексту, но эту интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть какое-то происхождение; всякие поиски "источников" и "влияний" соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат - из цитат без кавычек". Если, как заверяет Барт, всякий текст - это "пространство без центра и без дна, без конца и без начала", то о каком "другом тексте" и об "отношении" к нему можно говорить? Впрочем, пусть во всей этой путанице разбираются те, кто станет изучать рубрику "Первоисточник", остальным не советуем. Тем более, что в статье "Эти интертекстуальные кошки" информация "Первоисточника" дублируется, но уже нормальным языком (и приблизительно так же, как в случае с поэзией и прозой).

Если воспользоваться образом Томаса Манна и уподобить интертекст катящемуся шару ("Шар катится, и никогда нельзя будет установить, где берет свое начало какая-то история - на небе или на земле" - "Иосиф и его братья"), то содержанием разных рубрик этого сдвоенного номера станут попытки остановить шар, приняв за исходную точку (точку отсчета) произвольно выбранную. Такой исходной точкой может стать какой-то мелкий элемент текста (например, кошка или зеркало). Могут сопоставляться два текста, принадлежащие разным авторам. Один текст может соотноситься с множеством других (иногда одного и того же автора, иногда - разных). Порой будет исследоваться "многослойная" структура текста, отсылающего к текстам иной фактуры (здесь следует оговориться, что текстом, вслед за Ю.М.Лотманом, мы склонны считать любое отграниченное - то есть имеющее рамку - (не)художественное сообщение, причем не только словесное). Ведь известны и доказаны структурные соответствия словесных текстов и живописных, пластических, музыкальных, архитектурных и др. Так, например, готический собор буквально "вписан" в стихотворение М.Бажана "Собор", повесть А.П.Чехова "Черный монах", по версии Дм.Шостаковича, имеет сонатную форму, "Ревизор" Н.В.Гоголя скульптурно-пластичен (В.В.Розанов) и т.д. - примеры можно множить бесконечно.

По существу, весь номер - наглядная иллюстрация, эквивалент принципа интертекстуальности: все его рубрики пестрят отсылками, пронизаны реминисценциями и повторами на разных уровнях. И не случайно именно в этом номере появились новые - специфически "интертекстуальные" - рубрики ("Голос автора", "Голос читателя", "Золотая роза", "Лавка метафор"). И то, что материалы номера сориентированы на читателей разных возрастов и культурного опыта, - еще одно проявление интертекстуальности. Здесь не все понятно ребенку - но как знать, может быть, когда-нибудь сработает "эффект Вознесенского", в подростковом возрасте допущенного в круг общения поэта Бориса Пастернака. Иногда ведь очень важно не столько понимать, сколько запоминать...

Тамара Борисова

 Черный монах

Чехов А.П.

СИМВОЛИКА ЦВЕТА В ПОВЕСТИ А. П. ЧЕХОВА “ЧЕРНЫЙ МОНАХ”.

СИМВОЛИКА ЦВЕТА В ПОВЕСТИ А. П. ЧЕХОВА “ЧЕРНЫЙ МОНАХ” Написанная в 1893 году повесть А. П. Чехова “Черный монах”, на мой взгляд, одно из лучших произведений писателя. В нем отразилась глубокая философия автора, а также те ощущения беспокойства и тревоги, которые, по воспоминаниям современников, преследовали А. П. Чехова в период написания повести. “Жизнь до такой степени пуста, что только чувствуешь, как мухи кусаются — и больше ничего”, — запишет Чехов в то время. Сам автор охарактеризовал свое произведение так: “Это рассказ медицинский, historia morbi”. Однако в письме к Суворину Чехов обращает внимание на то, какого рода болезнью страдает его герой, Коврин. Эта болезнь — мания величия, болезнь многих русских людейвека. По-видимому, основная тема повести — показать, как ломает жизнь человека эта испепеляющая страсть, и подчинены осмыслению этой темы все художественные средства, используемые в произведении. Чехов — один из величайших мастеров слова и детали в русской литературе. Но в этом произведении он показал себя и великим мастером живописи, цвета, ибо каждое упоминание цвета в этой повести не случайно. Действие повести связано с садом, что само по себе должно говорить о многообразии красок. В начале повествования мы действительно читаем: “Такого богатства красок, как у Песоцкого, Коврину не случалось видеть нигде в другом месте”. Но, как ни странно, Чехов не описывает ни одного из этих “всевозможных цветов”, а указывает лишь четкую границу: “Начиная с ярко-белого и кончая черным, как сажа”. Подчеркивая эти необычные для сада цвета, Чехов указывает на их символическое значение. Символика белого и черного цветов восходит к балладам. Кстати, упоминание о них в повести есть: “Тут было такое настроение, что хоть садись и балладу пиши”. Здесь же можно вспомнить и Поликрата, приносящего в жертву богам “свой любимый перстень”. Да и сама легенда, поразившая Коврина, носит характер баллады о монахе, который за свои грехи вынужден был вечно скитаться по вселенной. Может быть, именно это и имеет в виду Чехов, когда пишет, что Коврин “вычитал” легенду “или слушал”. У Байрона есть баллада о черном монахе (“Берегись! Берегись! Над Бургаским путем...”), которая вполне могла быть известна Чехову, тем более что на русский язык ее переводил М. Ю. Лермонтов. В ней создается образ монаха, свидетеля прошедших времен, который “при бледной луне //Бродил и взад и вперед”. Телешов вспоминал об одном своем разговоре с Чеховым о “писательстве”, когда Чехов сказал о сюжете: “А вот это разве не сюжет? Вон, смотрите: идет монах... Разве не чувствуете, как сама завязывается хорошая тема?.. Тут есть что-то трагическое — в черном монахе на бледном рассвете”. Именно сочетание черного облика монаха и бледной луны или рассвета, черных одежд и бледного лица (“Бледное, страшно бледное лицо!” — так описывает автор в повести призрак монаха) явно ориентирует читателя на связь с традиционной романтической балладой. А что означают эти цвета в балладе? Белый цвет — это цвет молодости, жизни и добра. Черный же — это всегда символ смерти. Если же рассматривать противопоставление черного и белого цветов еще глубже, то мы увидим, что оно восходит к Библии или, точнее, к Апокалипсису. В повести А. П. Чехова точно указано время появления черного монаха — тысяча лет назад. Сравним это с некоторыми стихами из Откровения Иоанна Богослова: “И увидел я ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны... Он взял дракона, змея древнего, который есть Диавол и сатана, и сковал его на 1000 лет и низверг в бездну, и заключил его, и положил перед ним печать, дабы не прельщал он народы, доколе не кончится 1000 лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время... Когда же окончится 1000 лет, сатана будет освобожден из темницы своей и будет обольщать народы”; “И схвачен был зверь и с ним лжепророк, производящий чудеса перед ним, которыми он обольстил принявших начертание зверя и поклонившихся его изображению”. Как видно, в Апокалипсисе тысяча лет — это время заключения дьявола. Весьма возможно, что черный монах и есть дьявол, который на тысячу лет выходит за пределы земли (вселенная в романтической традиции часто отождествляется с бездной), или один из его свиты. О близости повести к стихам Апокалипсиса говорят еще несколько фактов: лжепророк обольщает народы тем, что “производит чудеса перед ними”, и Коврина сильнее всего привлекают неожиданные появления монаха, его невидимость для других; люди, обольщенные лжепророком, “поклоняются его изображению”, и черный монах для Коврина только мираж, изображение, а не реальность. Ну а мысль об избранничестве — какое обольщение может быть сильнее для человека! И. Сухих в своей статье о “Черном монахе” пишет о том, что в связи с Апокалипсисом открываются претензии Коврина на апостольство. Но в том же Апокалипсисе сказано, что души убиенных за слово Божье получают “одежды белые”. Вряд ли поэтому можно говорить о том, что видение Коврина послано Богом. Но в связи с этим открывается еще одна грань символики цветов: белый цвет символизирует Божье избранничество. Человек, достойный носить белые одежды — человек безгрешный, непорочный. Кстати, в начале повести Коврин успокаивает себя: “Я никому не делаю зла; значит, в моих галлюцинациях нет ничего дурного”. На протяжении всей повести мы неоднократно убеждаемся в иллюзорности такого взгляда. Странно: Коврин мечтает о избранничестве, которое сулит ему человек, одетый в черное, и упускает “белое”, Божье избранничество. Вообще, белый цвет в повести появляется только один раз, в самом конце. Коврин разрывает письмо Тани, бросает клочки на пол, но они белеют и не дают ему покоя. Самым простым решением было бы связать в этом эпизоде символику белого цвета с образом Тани. Но мне кажется, это будет не совсем точно. Вспомним: Коврин подбирает клочки письма и бросает их в окно, но с моря дует ветер, и клочки рассыпаются по подоконнику. А несколько минут спустя появляется черный монах, чтобы забрать жизнь Коврина. И теперь все на своих местах: умирающий Коврин ниже всех, он на полу, повержен, а выше него лежит то злосчастное письмо, которое в последнюю минуту оказывается нужнее всего. Мне кажется, что белый цвет — это цвет жизни, которая и сад, и ржаное поле, и молодость, и смелость, радость — все то, что Коврин приносит в жертву своей идее избранничества. На протяжении всей повести белое теряется под черными красками, чтобы потом взять верх. Чтобы закончить разговор о цветовой палитре произведения, надо упомянуть еще одну важную деталь. Цветовые определения на протяжении всей повести представляются скупыми и однообразными. И только в конце произведения появляются два чудесных описания крымской бухты: сине-зеленая вода, лунный свет, “множество голубых, синих, бирюзовых и огненных глаз”. Только перед смертью Коврин увидел настоящую красоту мира. Значит, бесполезно прожита жизнь! Итак, мы можем с полной уверенностью сказать, что в повести “Черный монах” А. П. Чехов предстает истинным художником слова, способным поднять цветовую гамму произведения на уровень символики и показать, что же противостоит идее избранничества Коврина, путем противопоставления черного и белого цветов.

Сочинение А. П. Чехов Черный монах

Повесть А.П.Чехова Черный монах состоит из девяти частей. Действующие лица – Андрей Васильич Коврин, Песоцкий Егор Семенович, его дочь Татьяна. Основные события разворачиваются в доме Песоцких, куда приезжает Коврин, чтобы подлечить свое здоровье. У Андрея Васильича расстроены нервы, поэтому доктор посоветовал ему отдохнуть в деревне. Тогда же пришло письмо от Тани Песоцкой, и Коврин решил поехать к ним – своему бывшему опекуну и его дочери. Дом у Песоцкого был огромный, а вокруг дома росло огромное количество различных деревьев: Егор Семенович занимался садоводством. Приехав, Андрей Васильич проводит много времени с Таней, и ему даже приходит в голову, что за лето он может привязаться к этому маленькому, слабому, многоречивому существу. В деревне Коврин продолжает вести такую же нервную жизнь, как и в городе. Он много читает и пишет, спит очень мало, зато, часто курит и пьет вино. Коврину очень нравится слушать музыку – при этом он испытывает необъяснимые чувства. Однажды после вечернего чая Коврин сидел на балконе. Вдруг он услышал, как внизу Таня с барышнями – соседками играют серенаду Брага. Коврин вслушивается в слова и понимает смысл серенады: девушка, больная воображением, слышит ночью в саду какие-то звуки, прекрасные и страшные - это священная гармония, непонятная смертным. После того, как Коврин услышал эту серенаду, его вновь охватили странные ощущения, которым он не мог дать объяснения. Вечером он гуляет с Таней по саду и рассказывает ей легенду о черном монахе, которую сам не помнит, где слышал. …Тысячу лет назад одетый в черное монах шел по пустыне. За несколько миль от того места рыбаки видели мираж – черного монаха, который шел по поверхности воды. Это был мираж. От миража получился другой мираж, от того – третий, и в итоге он вышел из земной атмосферы в Галактику. Предсказание гласит, что через тысячу лет мираж вновь попадает в атмосферу и покажется людям. По словам Коврина тысяча лет истекало в ближайшее время. Вечером Коврин вышел прогуляться. Неожиданно вдалеке показывается смерч, Коврин отходит в сторону. Присмотревшись, он видит, что это черный гигантский монах, который улыбается Коврину. Вернувшись, домой, Коврин решает никому не говорить о чудесном явлении, так как боится, что его сочтут за сумасшедшего. После ужина Коврин уходит в свою комнату, ему хочется думать о черном монахе, но входит Таня и приносит ему статьи отца о садоводстве. Вместе с ней приходит Егор Семенович. Когда Таня выходит из комнаты, Егор Семенович начинает жаловаться Коврину на то, что после его смерти сад погибнет. Это произойдет в том случае, если Таня выйдет замуж за какого-нибудь проходимца и садом некому будет заняться. Песоцкий прямо заявляет Коврину, что хотел бы видеть его в своих зятьях. После ухода Егора Семеновича Коврин снова думает о черном монахе. Ему приходит в голову, что монаха видит он, и, это значит, что он болен и дошел уже до галлюцинаций. Но с другой стороны Коврин осознает, что если ему хорошо, то в этих галлюцинациях нет ничего плохого. На следующий день возникает ссора между отцом и дочерью Песоцкими. Таня запирается и никого не впускает к себе. Коврин решает их помирить, он идет к Тане, утешает ее, гладит по голове - и вдруг понимает, что никогда не сможет полюбить женщину, но бледная и слабая Таня ему нравится. В этот же день Коврин вновь видит приведение черного монаха – среди бела дня, в саду Песоцких. Монах говорит Коврину, что тот – избранный богом, и должен служить вечной правде, тогда его ждет вечная жизнь. Кроме того, черный монах говорит, что он - действительно галлюцинация, но эта галлюцинация еще одно подтверждение гениальности Коврина. Затем монах исчезает. После исчезновения монаха Коврин испытывает такую сильную эмоцию счастья, что делает Тане предложение. Начинаются приготовления к свадьбе, дел невпроворот. Коврин счастлив, монах является ему по несколько раз в неделю. Свадьбу празднуют широко и весело, затем молодые переезжают в город. Однажды ночью монах является Коврину в спальне. Коврин беседует с ним, и в это время просыпается Таня. Она ужасается, что муж разговаривает с пустым креслом, говорит ему, что он болен. После этого его ведут к врачу и начинают лечить. Коврин перестает видеть галлюцинации, но он совсем не рад этому. Вскоре он расходится с Таней и начинает жить с другой женщиной. У него часто идет горлом кровь, и он уезжает с ней в Крым. Там он получает от Тани письмо, в котором она сообщает о смерти отца, обвиняет в этом Коврина и проклинает его. В эту ночь Коврину вновь является черный монах и спрашивает, почему Коврин не поверил в свою гениальность. Отвечать монаху Коврин не может: у него идет горлом кровь. Умирая, он слышит шепот монаха, который уверяет его, что слабое тело не может быть оболочкой для гения. На этом завершается произведение А.П.Чехова Черный монах.

Заказать любое сочинение

А.П. Чехов - "Черный монах"

Андрей Васильевич Коврин, магистр, много работает, мало спит, курит и, наконец, расстраивает себе нервы. Доктор советует ему провести лето в деревне. Он отправляется к Песоцким Егору Семеновичу, своему бывшему опекуну и воспитателю, и его дочери Тане в деревню Ворисовку. Песоцкпй знаменитый российский садовод. Коврпиа с детства поражала фантазия Егора Семеновича в саду есть самые необыкновенные растения от черных тюльпанов до арок, вензелей и канделябров, в форме который растут садовые деревья. Сам Песоцкий и Таня много работают в саду; это единственный смысл жизни Егора Семеновича, он очень беспокоится за то, что после его смерти некому будет продолжить его дело. Таня девушка чувствительная и довольно нервная, многословная и искренне симпатизирующая Коврину. Она часто ссорится с отцом по пустякам, после чего запирается у себя в комнате и рыдает остаток дня. В Борисовке Коврин продолжает такую же беспорядочную жизнь, что и в городе. Он мало спит, много читает и пишет (он занимается психологией и философией), учит итальянский язык, пьет вино, курит, общается с довольно скучными знакомыми Песоцких барышнямисоседками, играющими с Таней на пианино, и молодым человеком, играющим на скрипке. Однажды Коврин слышит, как Таня, ее подруга и молодой человек разучивают серенаду Брага. Сюжет серенады незатейлив: "Девушка, больная воображением, слышала ночью в саду какието таинственные звуки, до такой степени прекрасные, что должна была признать их гармонией священной, которая нам, смертным, непонятна и потому обратно улетает в небеса". Коврину скучно, он рассказывает Тане легенду о черном монахе, которую сам не помнит, где слышал. Тысячу лет назад одетый .в черное монах шел по пустыне. За несколько миль от того места рыбаки видели мираж черного монаха, который шел по поверхности воды. Мираж отражался такое множество раз, что, наконец, вышел за пределы Галактики. Предсказание гласит, что через тысячу лет, т. е. во время жизни Коврипа и Тани, этот мираж вновь попадёт в земную атмосферу и покажется людям. Тане легенда не нравится. Коврип выходит в поле, восхищается красотой природы, ему кажется, что мир притаился и ждет, чтобы Коврпн понял его. Неожиданно вдалеке показывается смерч, Коврин отходит в сторону. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это гигантский черных монах. Он оборачивается на Коврина и улыбается ему. Коврин возвращается в дом. Судя по всему, никто, кроме него, не заметил чудесного явления, и Коврип решает никому ничего не говорить, потому что все сочтут его сумасшедшим. Когда гости разъезжаются, Таня приносит Коврипу почитать статьи отца о садоводстве. Егор Семенович сам наведывается к Коврипу, сетует на то, что после его смерти сад пропадет, что Таня выйдет за какогонибудь проходимца, пойдут дети, и садом некому станет заниматься. Песоцкий прямо заявляет Коврину, что единственный человек, которому он с радостью доверил бы дочь, это он. После ухода Егора Семеновича Коврин принимается было за чтение статей, и его поражает агрессивны! i тон повествования (Песоцкий весьма резко полемизирует с другими садоводами). На другой день отец и дочь в очередной раз ссорятся, Таня запирается и никого не впускает к себе. Коврип решает их помирить, идет к Тане, утешает ее, успокаивает, гладит по голове, и вдруг понимает, что никогда не сможет полюбить женщину, вполне здоровую душевно, "но бледная, слабая, несчастная Таня" ему правится. В тот же день Коврин повторно видит привидение черного монаха среди бела дня, в саду Песоцких. Черный монах говорит, что Коврин один из немногих избранных богом людей, которые служат вечной правде и несут на себе божественную, небесную печать. Для таких людей есть вечная жизнь; своим трудом они приближают вечную жизнь и для остальных люден. Коврину приятно это слышать, но он понимает, что перед ним галлюцинация, и прямо спрашивает монаха, болен ли он психически. Тот отвечает, что нет ничего страшного в психическом недуге это отклонение только в понимании обыкновенных людей, т.е. "стада". Большинство гениев страдало тем или иным душевным недугом. Монах советует Коврнну: "Если хочешь быть здоров и нормален, иди в стадо". Когда мираж исчезает, у Коврина становится легко и весело на душе, он настолько счастлив, что, увидев Таню, восторженно делает ей предложение. Начинаются приготовления к свадьбе. Таня нервничает; Егор Семенович сердится на рабочих. Дел невпроворот: готовятся фрукты и цветы к отправке в город, ведется оживленная переписка с подрядчиками, шьется приданое. Коврин ничего не замечает; он полностью уходит в работу. Он обожает Таню, постоянно говорит ей о любви. Монах является ему по несколько раз в неделю; однажды это происходит в присутствии Песоцких. Коврин принимается говорить с ними на темы, которые могли бы заинтересовать монаха, и Песоцкие не подозревают, что Коврин общается не с ними, а со своей галлюцинацией. Свадьбу празднуют широко и весело, затем молодые переезжают в город, где у Тани часто болит с непривычки голова, особенно по ночам. Однажды ночью монах является Коврину в спальне. Думая, что Таня спит, Коврин беседует с монахом о славе, известности и своем к ним отношении. Его беспокоит, что он чересчур счастлив, но монах объясняет ему, что "чем выше человек по умственному и нравственному развитию, чем он свободнее, тем большее удовольствие доставляет ему жизнь". Таня просыпается и ужасается тому, что муж сидит и разговаривает с пустым креслом. Она бросается в соседнюю комнату к отцу, который гостит у них. Коврин сам немного напуган. Семья принимает решение обратиться за помощью к врачу. Коврин начинает лечиться. Летом Коврпны снова выезжают в деревню. Коврин пьет много молока, работает только по два часа в день, не употребляет табака и алкоголя, и вскоре черный монах перестает являться ему. Но Коврин становится все более раздражителен, его отношения с тестем сильно портятся. Он считает, что Егор Семенович виноват в том, что Коврин стал посредственностью, ему было бы легче жить в мире галлюцинаций и быть счастливым. Таня умоляет мужа помириться с Песоцким, говорит, что от дурного характера Коврина страдают все и в первую очередь она. В конце концов, Коврин заявляет, что Егор Семенович сам просил его жениться на Тане. Песоцкий вне себя от негодования, Таня падает в обморок. Коврин и Таня расходятся. Он живет с другой женщиной (Варварой Николаевной), получает кафедру, болеет (у него часто идет горлом кровь, что мешает ему начинать читать курс). Таня возвращается к Егору Семеновичу. Варвара Николаевна решает вывезти Коврина на лечение в Крым. Там он получаст письмо от Тани, в котором та сообщает ему, что Егор Семенович скончался, обвиняет в этом бывшего мужа и проклинает его. Чтобы успокоиться, Коврин пытается сесть за работу, но внизу ктото играет на скрипке и мешает ему. Выйдя на балкон, он слышит слова серенады Брага. Это напоминает ему, как когдато давно он слышал ее в исполнении Тани и ее знакомых. Ему вновь является черный монах, который спрашивает, отчего Коврин не поверил, что он гений. Отвечать ему Коврин не может: кровь идет у него горлом. Коврин слабеет, пытается позвать Варвару Николаевну, но произносит лишь имя Тани. "Он звал Таню, звал большой сад с роскошными цветами, обрызганными росой, звал парк, сосны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, звал жизнь, которая была так прекрасна". Умирая, он слышит шепот монаха, который уверяет его, что слабое тело не может больше быть оболочкой для гения. Copyright © 2003—2005 "Litevv"

  Жизнь и творчество А.П.Чехова

1.     Балабанович Е. Из жизни А.П.Чехова. Дом в Кудрине.– М.: Моск.рабочий, 1967.-254с. 

2.     Бердников Г. А.П.Чехов. Идейные и творческие искания. – 2-е изд, доп. – Л.: Худож.лит., 1970. 

3.     Билинскис  Я. С. Об эпичности чеховского искусства //Русская литература.-1994.-N1.-с.152-159. 

4.   Бялый Г. Чехов и русский реализм: очерки. – Л.:Сов.писатель, 1981. – 400с. 

5.   Вокруг Чехова /Сост., вступ. ст. и примеч. Е.М. Сахаровой. – М.: Правда,  1990. – 656с. 

6.   Громов М.П. Книга о Чехове. – М.: Современник, 1989. – 384с.  – (Б-ка  “Любителям  российской словесности”).

 7.     Гульченко В. Чехов и XX век: Специальный выпуск //ПС:Искусство.-1998.-N19. 

8.     Дунаев  М.   Чехов:  в поисках веры: К 100-летию со дня смерти великого писателя //Труд.-2004.-15-21июля.-С.10. 

9.     Залыгин  С.  Мой поэт: К 140-летию со дня рождения А.П.Чехова //Литература в школе.-2000.-N1.-с.18-27. 

10. Зингерман Б. Между Европой и Азией //Искусство.-2000.-N1.-С.8-10. Чехов  - главное действующее лицо в европейской театральной культуре XX века 

11. Золотусский  И.   На перекрестке эпох: Толстой и Чехов: Судьба  и творчество писателей //ПС:Литература.-1999.-N14.-с .2-4.  

12. Каплан И. Антон Чехов: В детстве у меня не было детства  //ПС:Литература.-1998.-N5.-С.14. 

13. Киреев  Р. Чехов. Посещение Бога: Из книги "Семь великих смертей" //ПС:Литература.-2002.-№ 38.-С.5-12. О последних днях жизни писателя. 

14. Клех И. Чехов: Ich sterbe:версия //Знамя.-2003.-№ 2.-С.190-207. 

15. Кулешов В.И. Жизнь и творчество А.П.Чехова: Очерк. – М.: Дет.лит., 1982. – 175с. – (Школьная б-ка)  

16. Кураев М. Чехов посередине России //Звезда.-1997.-N3.-с.116-137. 

17. Лекманов О. Чехов: тема и вариации //ПС:Литература.-2000.-N44.-с.4. 

18. Линков В.Я. Художественный мир прозы. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982.  – 128с. 

19. Малолетков В. Чехов в Мелихове: Открытие памятника А.П.Чехову у дома музея-заповедника в Мелихово //Юный художник.-2003.-N10.-С.8-9. 

20. Минаев Б. Сушеная вишня //Огонек.-2004.-N4.-С.46-48. 100 лет назад была премьера "Вишневого сада" 

21. Рассадин  С. Чуявшие грозу (Чехов и Бунин) //ПС:Литература.-2001.-N25.-С.5-6. 

22. Сашина Р. Женщины в творчестве Чехова //ПС:Искусство.-2001.-N14.-С.9-10. 

23. Свинцов В. Вера и неверие: Достоевский, Толстой, Чехов и другие //Вопросы литературы.-1998.-Сентябрь - октябрь.-с.176-207. 

24. Семар Г. Мое детство было страданием: К 140-летию со дня рождения А.П. Чехова //Учительская газета.-2000.-N4.-с.20. 

25. Соболев  Ю. Чеховские уголки: В Бабкине //Памятники Отечества.-1994.-N31.-с.113-116. 

26. Солженицин  А.  Окунаясь в Чехова: Из "Литературной коллекции" //Новый мир.-1998.-N10.-с.161-183. 

27. Степанов  Ю. Помогай бедным, береги мать, живите мирно: Моральный  кодекс  Чехова. Биография писателя //ПС:Литература.-1998.-N9.-с.1-4,13. 

28. Степанов А. Бродский о Чехове: Отвращение, соревнование, сходство //Звезда.-2004.-N1.-СМ.209-215. 

29. Трунин  А.  "В письмах вы, как и в жизни...":об эпистолярном поведении А.Чехова //ПС:Литература.-1996.-N48.-с.2-3. 

30. Трунин А. Злые семена: об одном типе героя у А.П. Чехова и М.А.Булгакова //ПС:Литература.-1999.-N6.-с.2-3. 

31. Труайя А. Русские биографии //Наука и жизнь.-2002.-N1.-С.72-78. Французский писатель и историк Анри Труайя о работе над жизнеописаниями русских классиков, с его размышлениями об их творчестве, личности, жизни и судьбе. 

32. Ульянов Н.И. Мистицизм Чехова //Русская литература.-1991.-N2.-с.86-92. 

33. Чехов А.П.1860-1904-1994 //Лит.обозрение.-1994.-N11-12.-С.3-35.

 34. А.П.Чехов. Документы. Фотографии: Альбом. – М.: Сов.Россия, 1984. –196с. 

35. Чуковский К. О Чехове. – М.: Худож. лит., 1967. – 205с. 

36. Шапошников В. Так начинался классик:29 января - 140 лет со  дня  рождения  А. П. Чехова //Сов.Сибирь.-2000.-28 января.-С.27. 

37. Шах- Азизова  Т. Год Чехова: Год 2004-й объявлен ЮНЕСКО Годом Чехова //Клуб.-2004.-N2.-С.24.

 38. Шубин Б.М. Доктор А.П.Чехов. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Знание, 1979.-  144с. 

Раздел II

Изучающим творчество А.П.Чехова

39. Архангельский А. Антон Павлович Чехов: Художественный мир писателя //ПС:Литература.-2001.-N37.-с.5-12. 

40. Белых Е. Рассказ А.П.Чехова "Ионыч" //ПС:Литература.- 2003.-N3.-С.7-9. 

41. Бройде М. В защиту Любови Андреевны: Проблемы "Вишневого сада" //ПС:Литература.-2000.-N12.-с.10-11. 

42. Брюханова А. Нежная тварь или бродячий скот?: Готовимся к сочинению //ПС:Литература.-2001.-N13.-с.1. 

43. В  помощь  ученику  и  учителю: Краткая хроника жизни и творчества А.П. Чехова. Материалы к биографии. Критика. //Чехов А.Рассказы. Пьесы.-М.: АСТ. Олимп.-1996. 

44. Вигдорова  Е. И. Самый скучный рассказ Чехова: Опыт анализа. Краткий экскурс почти по всем произведениям Чехова //ПС:Русский язык.-2000.-N3.-с.5-8. 

45. Волков  С.  Изучаем рассказ Чехова "Ионыч" //ПС:Литература.-1998.-N48.-с.4. 

46. Володин  Э.Ф. "Злоумышленник" А.П. Чехова: О двух системах миропонимания //Литература в школе.-2000.-N1.-с.34-37. 

47. Головачева  А. Г.  Звук лопнувшей струны: Непрочитанные страницы "Вишневого сада" //Литература в школе.-1997.-N2.-с.34-46. 

48. Головачева А. Мечта о фонтанах необыкновенных и рассказ Чехова "Невеста" //Вопросы литературы.-2000.-N5.-с.168-180. 

49. Головачева А. Спенсер и Чехов //ПС:Литература.-2001.-N18.-с.12.

 50. Горелик  Л.  Образ Наташи в драме "Три сестры" как реплика в споре А.П.Чехова с Л.Н.Толстым //ПС:Литература.-2000.-N33.-с.11-12.

 51. Грачева И.В. Пьеса А.П. Чехова "Вишневый сад" и русская живопись //Литература в школе.-2000.-N2.-с.26-33.

52. Гульченко В. "Три сестры" в пространстве и времени //ПС:Искусство. -1997.-N19.-с.2-3. 

53. Гусарова  К.  Вишневый сад - образ, символ, персонаж:  План-конспект сочинения //ПС:Литература.-2002.-№12.-С.27-28. 

54. Драматургия А.П.Чехова: Методические материалы //Ариадна.-Бердск, 2003.

 55. Иванова Н. "Романс в прозе" Чехова //ПС:Литература.-2001.-N38.-с.14.

 56. Иванова  Н. Песенка "стрелок" в творчестве Чехова //ПС: Литература.-2003.-N3.-С.10-11.

 57. Исмаилова Н. Любовь по Чехову //ПС:Искусство.-2001.-N14.-с.1.

 58. Ищук-Фадеева  Н. Чехов и Горький: Концепция личности в драматургии //ПС:Литература.-2003.-N23.-С.5-12.

 59. Ищук-Фадеева Н. "Вишневый сад": стиль – жанр - метод //ПС: Литература.-1997.-N7.-С.6-13.

 60. Киреев Р. Дом Беликова: Прототипом "человека в футляре" послужил инспектор гимназии Таганрога А.Ф.Дьяконов //ПС:Литература.-2002.-N4.-с.4.

 61. Коровин В. "Злоумышленник" А.П.Чехова и своеобразие русского мира //ПС:Литература.-2001.-N18.-с.8-11.

 62. Кошелев В. Мифология "сада" в последней комедии Чехова //ПС: Литература.-2003.-N27-28.-с.20-23.

 63. Лекманов  О.  О "Чёрном монахе" А.П.Чехова //ПС:Литература.-2000.-N40.-С.15.

 64. Лобкова  Е.   Мастерство  психологического анализа А.П.Чехова в рассказе "Володя" //ПС:Литература.-2001.-N6.-с.7-8.

 65. Людкевич Н. Говорящие фамилии в рассказах А.П.Чехова //ПС: Литература.-2004.-N13.-С.26-27.

 66. Маркина Л. Два  доктора: Быт и бытие в рассказах А.П.Чехова "Попрыгунья" и "Ионыча" //ПС:Литература.-2002.-N30.-С.5-7.

 67. Мелентьева И. "Анима"- значит "душа": Рассказ Чехова "Душечка" //ПС:Литература.-1999.-N40.-с.10.

 68. Минеева О.С. Пейзаж в рассказе А.П. Чехова "Попрыгунья": Внеклассное  чтение Х класс //Литература в школе.-2000.-N1.-с.86-89.

 69. Морозова Т. Пассажирское счастье: О рассказе А.П. Чехова "Красавицы" //Литература в школе.-2000.-N1.-с.28-33.

 70. Мотеюнайте  И. Сакральный текст в литературном произведении:   "Студент" А.П.Чехова и "Гроза" В.В.Набокова //ПС:Литература.-2003.-N3.-С.5-6. 

71. Николаева  В. Комплексный анализ рассказа А.П. Чехова "Дом с мезонином": Уроки по Чехову //ПС:Литература.-2000.-N12.-с.5-6.

 72. Подольская О. Три сестры: Ключевые темы, образы и мотивы в пьесе А.П.Чехова //ПС:Литература.-2003.-N16.-С.9-12.

 73. Подольская О. Проблема комического: Почему Чехов назвал свою пьесу "Вишневый сад" комической? //ПС:Литература.-1999.-N40.-с.11.

 74. Подольская О. "Пучина" Островского и "Дядя Ваня" Чехова: преемственность  или  заимствование? //ПС:Литература.-2001.-N6.-с.5-6.

 75. Путинцева  В.  Когда болит душа: Конспект урока по пьесе А.П.Чехова "Вишневый сад" //ПС:Литература.-1998.-N26.-с.11-12.

 76. Ранчин А. Вишневый сад: А.Н.Островский и А.П.Чехов //ПС: Литература.-2003.-N27-28.-с.18-19.

77. Романов  А. С.  Герои произведений А.Чехова вспоминают классиков: Викторина //ПС:Русский язык.-2001.-N41.-С.16.

 78. Соловьев  С. "Обратная перспектива": Раннее творчество Чехова //ПС:Литература.-1999.-N40.-с.6-7. 

79. Страшевская  А. Комплексный анализ рассказа А.П.Чехова "Черный монах" //ПС:Литература.-2000.-N20.-с.4.

 80. Сухих И. Струна звенит в тумане:1903. "Вишневый сад" А.Чехова //Звезда.-1998.-N6.-с.230-238.

 81. Толочко Е. "Маленькая трилогия" А.П. Чехова как цикл //ПС:Литература.-1998.-N27.-с.10-11.

 82. Трилогии  Чехова: Особенности поэтики Чехова-новелиста. Театр  Чехова  и  его особенности. "У каждого должен быть свой  Исаак".  Анализ пьес "Дядя Ваня", "Три сестры" //ПС:Литература.-2000.-N12.-с.7-8. 

83. Тюпа  В. И. Художественность чеховского рассказа: Учеб. пособие.- М.: Высш. шк.,1989.-    135с.:ил.-(Б-ка преподавателя)

84. Учамбрина И. Рассказ А.П.Чехова "Невеста": Нравственный аспект изучения. 10 класс //ПС:Литература.-2001.-N18.-с.5-7.

 85. Хайнади  З.  Подтекст: "Три сестры" Чехова //ПС:Литература.-2004.-N11.-С.25-28.

 86. Чернов  Ф. К. Рассказ А.П. Чехова "Ионыч": X класс //Литература в школе.-2000.-N2.-с.88-90.

 87. Шевцова Т. О чем пела скрипка //ПС:Литература.-2001.- N6.-с.9-10.

 88. Штильман  С.   Около трех градусов: Мотив возвращения в творчестве А.П.Чехова //ПС:Литература.-2003.-N17.-С.14-15.

 89. Штильман  С. Антон Павлович Чехов и его рассказ "Учитель" //ПС:Русский язык.-1999.-N3.-с.1-2.

 90. Штильман  С.  Антон Павлович Чехов: "Мертвые души" //ПС:Литература.-1999.-N40.-с.8-9.

 91. Юганова  Ф.  Никто не знает и не скажет, в чем тут красота: О языке рассказа "Дама с собачкой" //ПС:Литература.-1998.-N37.-с.2-4.

Что такое шизофрения и как от нее избавиться, или Записки сумасшедшего, или Трактат о самом дешевом и самом опасном наркотике

Предлагаемая вашему вниманию полезная информация есть результат многолетних наблюдений и размышлений автора этой брошюры. Шизофрения — тяжелое загадочное заболевание, приносящее много горя. Ученые пока не могут выяснить причину шизофрении, и это сильно затрудняет поиски эффективных методов лечения. Население об этой болезни знает мало. Имеющаяся литература на эту тему на многие вопросы ответа не дает. Загадочная болезнь порождает вокруг себя массу предрассудков и суеверий. Отношение к больным в обществе негативное, похожее на отношение к больным проказой. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что некоторые больные в период обострения болезни совершают безобразные антиобщественные поступки, чем настраивают окружающих на неприязненное отношение к больным шизофренией.

В данной брошюре вы найдете ответ на вопрос, что такое шизофрения. Надеюсь, это поможет больным и их близким в борьбе с болезнью, ускорит научные исследования по поиску новых эффективных методов лечения.

Анализ имеющихся научных данных и результатов собственных наблюдений позволил сделать вывод, что шизофрения — разновидность наркомании. Больной шизофренией заставляет свой организм вырабатывать наркотик. Такое утверждение, на первый взгляд, многим кажется неправдоподобным. Чтобы убедить скептиков, воспользуюсь цитатами из известных книг. (Отобранные цитаты содержат массу ценной информации, обычно не замечаемой. В контексте предлагаемых идей эта информация станет легко доступной.)

Вот, что пишется в книге "Шизофрения" известного американского психиатра Э. Фуллера Торри. "Хорошо известен тот факт, что многие наркотики, употребляемые из-за их воздействия на психику, могут давать симптомы, сходные с шизофреническими. Даже после приема такого относительно слабого наркотика, как марихуана, человек может испытывать странные соматические ощущения, терять чувство границ своего тела и проявлять признаки параноидного бреда. Есть даже люди, которые бросили употреблять марихуану именно потому, что после каждой затяжки испытывали неприятное параноидное состояние. Более сильные наркотики, такие, как ЛСД и психостимуляторы, обычно вызывают галлюцинации (хотя чаще зрительные, чем слуховые), бред и расстройства мышления. Иногда эти симптомы бывают настолько сильными, что человека приходится госпитализировать, и если неизвестно, что он наркоман, ему может быть, ошибочно поставлен диагноз шизофрении. Особенно близкие к шизофрении симптомы возникают при приеме амфетаминов (психостимуляторов)".

Внешнее сходство больного шизофренией и наркомана общеизвестно. Есть и внутреннее сходство, схожи переживания, ощущения. Цитата из той же книги. "Во многих описаниях первых дней развития шизофрении говорится о необычайно приподнятом состоянии, называемом обычно ощущением экзальтации. Такая экзальтация также присуща заболеваниям маниакально-депрессивного характера и наркомании. Одна из пациенток описывает это состояние следующим образом:

"Вдруг все мое существо наполнилось светом и любовью, каким-то идущим из глубины чувством радости и отзывчивости. Меня охватило состояние глубочайшего самопознания и просветления. Что можно о нем сказать? Это — как безоблачное, ослепительно голубое небо разума, наполненное теплым ласкающим солнечным светом."

Мы знаем, что является следствием таких состояний экзальтации для наркомана – возникновение жесточайшей привязанности к наркотику. Естественно предположить, что и у больного шизофренией после таких приподнятых состояний развивается привязанность к болезни. К сожалению, в психиатрической литературе мне не удалось найти упоминаний о привязанности больных шизофренией к своей болезни. Словно бы такого явления не существует. Но, по моим наблюдениям, оно существует. Подтверждение правильности своих наблюдений нашел у Чехова.

"Он крепко сжал руками голову и проговорил с тоской: Зачем, зачем вы меня лечили? Бромистые препараты, праздность, теплые ванны, надзор, малодушный страх за каждый глоток, за каждый шаг — все это в конце концов доведет меня до идиотизма. Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален. Теперь я стал рассудительнее и солиднее, но зато я такой, как все: я посредственность, мне скучно жить... О, как вы жестоко поступили со мной! Я видел галлюцинации, но кому это мешало? Я спрашиваю: кому это мешало?

— Бог знает, что ты говоришь! — вздохнул Егор Семенович. — Даже слушать скучно. — А вы не слушайте. Присутствие людей, особенно Егора Семеновича, теперь уж раздражало Коврина, он отвечал ему сухо, холодно и даже грубо и иначе не смотрел на него, как насмешливо и с ненавистью, а Егор Семенович смущался и виновато покашливал, хотя вины за собой никакой не чувствовал. Не понимая, отчего так резко изменились их милые, благодушные отношения, Таня жалась к отцу и с тревогой заглядывала ему в глаза."

"У Коврина захватило дыхание, и сердце сжалось от грусти, и чудесная, сладкая радость, о которой он давно уже забыл, задрожала в его груди. Черный высокий столб, похожий на вихрь или смерч, показался на том берегу бухты. Он со страшною быстротой двигался через бухту по направлению к гостинице, становясь все меньше и темнее, и Коврин едва успел посторониться, чтобы дать дорогу... Монах с непокрытою седою головой и с черными бровями, босой, скрестивши на груди руки, пронесся мимо и остановился среди комнаты.

— Отчего ты не поверил мне? — спросил он с укоризной, глядя ласково на Коврина. — Если бы ты поверил мне тогда, что ты гений, то эти два года ты провел бы не так печально и скудно. Коврин уже верил тому, что он избранник божий и гений, он живо припомнил все свои прежние разговоры с черным монахом и хотел говорить, но кровь текла у него из горла прямо на грудь, и он, не зная, что делать, водил руками по груди, и манжетки стали мокрыми от крови. Он хотел позвать Варвару Николаевну, которая спала за ширмами, сделал усилие и проговорил:

— Таня! Он упал на пол и, поднимаясь на руки, и опять позвал: —Таня! Он звал Таню, звал большой сад с роскошными цветами, обрызганными росой, звал парк, сосны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, звал жизнь, которая была так прекрасна. Он видел на полу около своего лица большую лужу крови и не мог уже от слабости выговорить ни одного слова, но невыразимое, безграничное счастье наполняло все его существо. Внизу под балконом играли серенаду, а черный монах шептал ему, что он гений что он умирает потому только, что его слабое человеческое тело уже утеряло равновесие и не может больше служить оболочкой для гения."

Цитаты из рассказа Чехова "Черный монах". Для наглядности сравните переживания чеховского героя с переживаниями наркомана. "Во второй раз ввел себе 2 мл 1 % раствора морфина н эффект "превзошел все ожидания". Через несколько секунд после введения ощутил "мягкую волну, идущую из низа живота невыразимо мягким толчком вверх, наполняющую грудь теплом и поднимающуюся к голове. Это было настолько приятное ощущение, что оно превосходило все испытанное раньше. Оно было гораздо приятнее, чем опьянение, даваемое вином, сильнее даже сексуального оргазма". После этого голова "наполнилась слабым мелодичным звоном, напоминающим нежную музыку, окружающее уплывало, все тело стало легким, и эта легкость доставляла необыкновенное наслаждение. Теплая волна прекратилась через несколько секунд, но за эти секунды испытал такое наслаждение, какого не было никогда в жизни". Вслед за этим больной погрузился в мечты. "Все тело было расслабленным, не хотелось двигаться, не хотелось даже думать, мечты наплывали сами собой, все было как в приятном и легком сне, который нельзя пересказать, но который вспоминается очень долго и всегда хочется испытать его снова". Окружающего как будто не существовало, однако звал, что и его приятели испытывают такое же блаженство, как и он и от этого они казались ему ближе, чем раньше. "Все их поступки и мысли стали мне близки, у них осталось только хорошее, думал о них, как об очень милых и сердечных людях". Такое состояние блаженства длилось около 3 ч., затем его интенсивность стала снижаться, было очень "жаль расставаться с мечтами, не хотелось, чтобы их сменила грубая реальная жизнь."

"После прекращения действия морфина стал испытывать резкую раздражительность (к концу первого года наркотизации): "Выводили из себя любые мелочи, сразу взрывался, грубил даже родителям". Настроение становилось тревожным, мрачным, ничто не радовало."

"Рассказывая о себе, подчеркивает свои достоинства, свои способности "поэтический дар". Объясняет наркотизацию тем, что наркотики "способствовали его творческим успехам". Цитаты из монографии "Морфинизм". Авторы — московские специалисты Г.В. Морозов. Н.Н. Боголепов. Еще несколько цитат. "Наркоманы часто объясняют свое пристрастие к наркотикам тем, что они помогают преодолеть скуку." "Одна группа данных касается амфетамина — препарата, очень сходного по химической структуре с дофамином". "... одни и те же препараты, называемые, "антипсихотическими" или "нейролептиками", с помощью которых лечат острые параноидные галлюцинаторные состояния при шизофрении, облегчают параноидные симптомы также у лиц, злоупотребляющих амфетамином."

"По данным вскрытий у больных шизофренией слегка повышено количество дофамина в богатых этим веществом зонах мозга. В этих же зонах отмечены изменения, указывающие на то, что наряду с увеличением содержания дофамина неадекватно возросла и чувствительность к этому веществу."

Цитаты из книги "Мозг, разум и поведение". Авторы — американские специалисты Ф. Блум, А. Лейзерсон, Л. Хофстедтер. Предположение, что странное поведение больных шизофренией объясняется действием наркотика, существует давно. Никто, однако, не мог предположить, что наркотик образуется по воле больного. По моим наблюдениям, шизофрения развивается следующим образом. Человек испытывает дискомфорт из-за физического недомогания или тяжких переживаний. Он стремится избавиться от неприятных ощущений — и вдруг замечает, что при определенном внутреннем усилии боль слабеет. Многие при этом думают, что научились управлять своим организмом, обрели сверхъестественные способности. Внутреннее усилие легко переходит в подсознание и, таким образом, становится незаметным для больного. Этот процесс можно сравнить с развитием навыков езды на велосипеде. Вначале очень тяжело удержать равновесие при езде. Требуется много усилий. Нас учат, что нужно поворачивать руль в ту сторону, в которую начинаешь падать. В дальнейшем удерживаем равновесие без усилий. Можно ехать и разговаривать, в то время как подсознание само определяет, какие надо выполнить телодвижения, чтобы сохранить равновесие. Так и больной, как правило, не замечает, что его мозг занимается саморазрушительной работой. Что при этом происходит в организме? Полагаю, что в результате многократного повторения усилия происходит сильное запредельное переутомление какой-то группы клеток мозга. Защитные системы организма не успевают обезвреживать токсические вещества, выделяемые сверхпереутомленными клетками. Эти вещества попадают в мозговую ткань, нарушая ее нормальную работу. Что проявляется в появлении галлюцинаций и других психических отклонений. Беда в том, что у больного развивается привязанность к этим токсическим веществам, и он делает все. чтобы болезненный процесс продолжался. Со временем у больного развивается абстиненция, и эйфория, которую он прежде испытывал, сменяется угнетенным состоянием, кошмарами. Как известно, наркоманы пытаются бороться с абстиненцией, увеличивая дозу наркотика.

В некоторых случаях шизофрения начинается с малых доз наркотика, и эйфория слабо выражена и может быть незамечена, а быстро развивающаяся абстиненция маскирует эйфорическое действие наркотика. Теперь несколько слов о том, как избавиться от шизофрении. Чтобы больной шизофренией мог самостоятельно бороться с болезнью, он должен достаточно трезво воспринимать окружающий мир. Поэтому на первом этапе становится задача доведения больного до вменяемого состояния. Как правило, без госпитализации тут не обойтись. Хорошие врачи с помощью современных лекарственных средств в большинстве случаев добиваются нужного результата. Больной, способный осознать свое положение, может при своем желании и помощи со стороны окружающих добиться полного выздоровления. К сожалению, среди больных шизофренией есть, как и среди обычных наркоманов, люди не стремящиеся к излечению. Таких больных вряд ли можно вылечить.

Помимо лекарств, назначаемых психиатром, больному помогут правильное питание и здоровый образ жизни. Хорошее здоровье очень нужно при шизофрении. Когда у человека нигде ничего не болит, то у него меньше поводов прибегать к помощи наркотика. Здоровый организм обладает хорошей саморегуляцией и может успешно сопротивляться попыткам своего хозяина нарушить нормальную работу клеток мозга.

Чтобы здоровье было хорошим, надо заниматься бегом. О том, как правильно бегать, можно прочитать, например, в книгах "Аэробика для хорошего самочувствия" К. Купера и "Выбираю бег" Е. Мильнера. Желательно, и во многих случаях даже необходимо, чтобы кто-то из здоровых людей присутствовал при занятиях больного физкультурой. Болевой порог у больных, как правило, повышен, и больной может не замечать, что дает слишком большие нагрузки на организм, и вместо пользы получается вред здоровью. Часто больным так до конца и не удаляется избавиться от мании величия — стремясь прославиться, опередить всех они зачастую много работают, не щадя своего здоровья. Надо, чтобы больной понимал это и постоянно одергивал себя. Хорошо, если кто-то будет помогать ему контролировать себя.

Очень полезны для здоровья лечебно-профилактические пищевые добавки, выпускаемые некоторыми фирмами. Например, пищевые добавки французской компании "Визион": "Антиокс", "Пакс" и другие. Некоторые из предлагаемых советов подойдут не всем больным. Например, бег при некоторых заболеваниях (например, сердца) не рекомендуется. Обязательно советуйтесь с лечащим врачом по поводу любых своих действий!

Соберите побольше литературы о шизофрении, здоровом образе жизни. Выберете из нее подходящие вам советы. У вас должно быть как можно больше информации по интересующему вас вопросу. Помните, самое ценное в этом мире — это информация.

Больной шизофренией, если он чувствует, что не до конца здоров, должен быть осторожен в своем поведении. Нужно периодически задавать себе вопрос: "А правильно ли я чувствую? Эти ли чувства я должен испытывать в подобной ситуации?" В сложных случаях, может быть, стоит отложить решение вопроса до момента, пока голова не прояснится (хотя бы на мгновение), и не придет правильное решение. Иногда стоит ориентироваться в своем поведении на поведение окружающих здоровых людей и поступать так, как поступают они.

Хорошо, если больной способен к самоанализу и сможет среди массы ощущений, переполняющих голову, выделить нездоровые внутренние усилия и отказаться от них. Следует иметь ввиду: постоянно повторяющиеся мысли в голове, постоянно повторяющиеся ощущения как раз и есть те нездоровые, переутомляющие мозг усилия, от которых надо избавиться.

По моему мнению, больным шизофренией не следует заниматься аутогенной тренировкой, индийской йогой, другими видами самовнушения. Самовнушения построены на постоянном повторении одних и тех же мыслей. У больного шизофренией все это скорее всего обратится в нездоровые внутренние усилия.

В некоторых случаях болезнь настолько истощает мозг (точнее, думаю, небольшой участок мозга), что любая даже небольшая нагрузка оказывается для него непосильной, вызывает переутомление. Простая прогулка по оживленной улице, масса впечатлений, обрушивающаяся при этом на больной мозг, может оказаться для него слишком утомительной. Хотя больной может этого и не почувствовать, — выделяющиеся токсические вещества притупляют чувство усталости.

Но, оберегая больного от переутомления, следует иметь ввиду, что общение со здоровыми людьми, посильный труд ему крайне необходимы. Они полезны больному по той же причине, по какой полезны и обычным наркоманам.

Эти рекомендации я составил, используя свой личный опыт. Может быть, вы ждали большего, чем эти простые советы. Но трудно предложить что-то высокоэффективное для лечения наркомании. Те, кто давно интересуется шизофренией, думаю, по достоинству оценят сделанный шаг вперед. Понимание природы болезни — это та путеводная нить, следуя которой больной может выйти из лабиринта болезни.

К сожалению, психиатрия очень консервативная наука. Мою теорию пытаются замалчивать. Большинство специалистов о ней не знают. А очень может быть, что используя мою теорию кто-то из специалистов разработает новые высокоэффективные методы лечения шизофрении.