I. Победоносное завершение Советским Союзом Великой Отечественной Войны 1941–1945 гг. поставило важные проблемы перед социальными дисциплинами. Победила страна, которая по всем конкретно-историческим показателям, определяющим военную мощь государства, должна была потерпеть поражение.

К 1940 году фашистская Германия полностью перевела экономику на рельсы военного производства. Ее промышленный потенциал значительно превосходил потенциал СССР. Численность станочного парка Германии по сравнению с численностью станочного парка СССР была больше в 2,5 раза, а количество работников, занятых в машиностроении, – в 1,5 раза. Германия без оккупированных территорий “...добывала в 2,5 раза больше угля, чем Советский Союз, выплавляла намного больше алюминия, магния, производила больше электроэнергии, стали, цемента, локомотивов и грузовых машин. Пропускная способность ее железных дорог была примерно вдвое выше пропускной способности советских железных дорог”[23]. Такое соотношение промышленного потенциала Германии и Советского Союза сохранялось на протяжении всей войны, а с учетом оккупированных стран и присоединенных территорий было значительно больше. Так в 1940–1945 гг. в фашистской Германии по сравнению с Советским Союзом производилось больше угля в 4,8 раза, стали – в 2,6 раза[24].

К 1941 году фашистская Германия оккупировала Грецию, Албанию, Чехословакию, Норвегию, Голландию, Данию, Бельгию, Францию, Польшу и Югославию. Она использовала производственные и людские ресурсы этих стран, а также стран-сателлитов: Болгарии, Румынии, Венгрии и Австрии.

До сих пор существует мнение, что США и Великобритания оказали СССР существенную экономическую поддержку во второй мировой войне. Обратимся к цифрам. В 1941-1945 гг. Советский Союз получил от США и Великобритании военную помощь по ленд-лизу. Однако поставки союзников были величиной “...весьма незначительной – около 4 процентов производства промышленной продукции в СССР. К тому же Советский Союз не всегда получал именно то, в чем особенно нуждался, и не в то время, когда поставки были особенно необходимы”[25].

Советский Союз вел борьбу с фашистской агрессией фактически в одиночку. Союзники не открывали второй фронт в Европе, стремясь максимально ослабить СССР и Германию. И лишь страх перед возможным продвижением Советских вооруженных сил на запад после побед под Сталинградом и Курском заставил союзников поторопиться с открытием второго фронта. Была разработана операция “Оверлорд”, в соответствии с которой предполагалось осуществить высадку англо-американских войск в северной Франции весной 1944 года. На Тегеранской конференции главы правительств СССР, Великобритании и США “...пришли к полному соглашению относительно масштаба и сроков операций, которые будут предприняты с востока, запада и юга”[26]. При этом Советское правительство обещало предпринять наступление примерно в то же время с целью предотвратить переброску германских сил советско-германского фронта на западный фронт[27]. Высадившиеся на севере Франции войска США, Великобритании оказались в крайне тяжелом положении в Арденах, что вынудило Советскую Армию начать наступление 12 января 1945 года – раньше планового срока и в неблагоприятных для военных операций погодных условиях[28].

Таковы факты. Чем же определяется победа СССР в войне, решающая роль в которой принадлежала технической оснащенности войск? Выдвигалось много версий, претендующих на объяснение этого исторического события: от “мороза” до ошибок немецкого генералитета. Но все они оказались несостоятельными. Отвлекаясь от социальных систем (хотя они имеют важное, а иногда решающее значение), абстрагируясь от искусства военного руководства страны и других важных факторов победы СССР в Великой Отечественной Войне 1941-1945 гг., мы основное внимание обратим на новую форму организации и самоорганизации общества в Советском Союзе.

II. Любое общество имеет определенную организацию. Под организацией общества мы понимаем: его состав, т.е. те подсистемы, из которых состоит изучаемое общество и которое можно фиксировать каким-либо контролируемым способом; взаимодействия между подсистемами состава; структуру, т.е. различные варианты взаимодействий между подсистемами состава, возникающие в процессе функционирования общества. Каждая подсистема в свою очередь может иметь характерную для нее организацию, состоящую из относительно-самостоятельных процессов типа процесса труда. Процесс труда в его элементарной форме “субъект труда ® средство труда ® предмет труда” есть конструктивный процесс. Человек конструирует его. Конструирование есть основная функция мышления человека, его сознания. Становление процесса труда есть становление сознательной формы организации в обществе. Если под самоорганизацией понимать качественное или количественное изменение организации таких подсистем, то их самоорганизация также является конструктивной, а следовательно, сознательной формой.

В развитии общества возникает и стихийная форма организации и самоорганизации. Становление в обществе относительно самостоятельных элементарных форм процессов труда и аналогичных ему процессов превращает его организацию в атомарную структуру. В таких обществах сознательная организация и самоорганизация присуща только элементарным формам. Так процесс труда имеет пять элементарных форм: индивидуальный процесс труда, простая кооперация, мануфактура, общественно-комбинированный процесс труда с применением машин и общественно-комбинированный процесс труда в масштабах общества. Это – конкретные исторические формы самоорганизации процесса труда. В общественном производстве первые четыре формы организации процесса труда образуют атомарную структуру. Их взаимодействие не может конструироваться и контролироваться человеком. Оно развивается стихийно и представляет собой стихийную форму организации и самоорганизации общественного производства.

В конце XIX и начале XX вв. появились гигантские монополии, которые конструировали свою организацию и самоорганизацию. За десятками тысяч людей закреплялись определенные функции, выполнение которых осуществлялось в строго заданных пространственно-временных параметрах. В таких же формах организации и самоорганизации были созданы армии, государственные учреждения, научные институты и другие общественные подсистемы.

Октябрьская революция 1917 года открыла эпоху сознательно организуемого и самоорганизуемого общества. В начале казалось, что построение такого общества не может породить непреодолимых трудностей. Но военный коммунизм показал, что начинать с такой конструкции общества является утопией. Конструирование перехода к социальной организации и самоорганизации общества представляет собой сложную проблему, решение которой не исключает не только больших, но и трагических ошибок.

III. Всякое общество имеет определенное количество людских и материальных ресурсов, функционирующих в его подсистемах. Это тот реальный фактор, который определяет его производственный, военный и научный потенциалы. При стихийной организации и самоорганизации общества отношения между его субъективными и материальными факторами складываются стихийно: они задаются взаимодействием подсистем общества. Сознательная организация и самоорганизация общества предполагает конструирование и сознательную реализацию такого отношения. Однако чтобы создать такое общество, требуется сконструировать переход к нему. Сознательная организация общества обусловливает сознательное участие человека в его функционировании. В дореволюционной России 75 процентов населения не умело ни читать, ни писать. Это означало, что количество школ было способно дать начальное образование менее чем 25 процентам населения. Необходимо было перераспределить людские и материальные ресурсы из производства, товарного и денежного обращения, государственного управления и других подсистем общества в начальное и среднее образование. Декретом ВЦИК “Положение о единой трудовой школе Российской Социалистической Федеративной Советской Республики” от 16 октября 1918 года вводилась единая трудовая школа[29]. Образование в школах становилось бесплатным, провозглашалась необходимость политехнического образования. В декабре 1919 года издается декрет СНК “О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР”. В июле 1920 года учреждается Всероссийская Чрезвычайная комиссия по ликвидации безграмотности (ВЧКликбез)[30]. В губерниях и уездах формируются соответствующие комиссии. Страна покрывается густой сетью пунктов по ликвидации безграмотности. В начале 1920 года при университетах и институтах были организованы первые рабочие факультеты (рабфаки). Они готовили рабочую и крестьянскую молодежь для поступления в высшие учебные заведения. В сентябре 1920 года декрет “О рабочих факультетах” наделяет слушателей рабфаков правами студентов и обеспечивает их стипендиями. Особое внимание уделяется развитию высшей школы и науки. К 1940 году заканчивается формирование общественного комбинированного процесса познания[31].

Развитие высшего образования и научных исследовательских институтов потребовало перераспределения в эти подсистемы общества значительных трудовых и материальных ресурсов. Реализация такой модели самоорганизации общества формировало интеллектуальный потенциал для более быстрого роста общественного производства.

IV. К концу 1925 года в СССР завершается восстановление народного хозяйства. Сознательная форма организации в тех подсистемах производства, которые стали общественными, позволила ликвидировать разруху и наладить выпуск продукции в сжатые сроки. После окончания гражданской войны и иностранной военной интервенции (1920 г.) производство крупной промышленности составило седьмую часть довоенного выпуска, а выплавка стали – менее пяти процентов. В декабре 1920 года на VIII Съезде Советов был утвержден план ГОЭЛРО. Это был первый план развития народного хозяйства. Главное внимание уделялось тяжелой промышленности. Намечалось построить тридцать новых электростанций. Восстановление народного хозяйства осуществлялось на новой технической основе. В декабре 1925 года XIV Съезд ВКП(б) одобрил курс на обеспечение преимущественного развития тяжелой индустрии, быстрого роста производства средств производства, достижения экономической самостоятельности страны.

Стихийная организация и самоорганизация промышленности определяет более быстрый рост производства предметов потребления. В этих отраслях меньше время оборота капитала и выше темп концентрации прибыли. И лишь тогда, когда функционирующий в них капитал достигает такой величины, которая позволяет повысить его техническое строение, появляется спрос на более совершенные средства труда. Это и стимулирует развитие отраслей, производящих средства производства. При этом капитализируемая величина капитала ограничивает технический и технологический уровень производства средств труда. Поэтому стихийная организация и самоорганизация производства по сравнению с сознательной формой несет в себе медленные темпы его развития.

Сознательная форма организации и самоорганизации общества изменяет отношение между производством средств производства и предметов потребления. Трудовые и материальные ресурсы в большем объеме направляются в производство средств производства. Выделяемые объемы должны обеспечить более высокий технический и технологический уровень производимых средств производства для отраслей и средств производства и предметов потребления. Именно такое распределение производственных ресурсов является определяющим фактором ускорения развития общественного производства.

Более того, сознательная форма организации и самоорганизации общества позволяет временно снизить или задержать темпы роста предметов потребления. Это достигается перераспределением людских и материальных ресурсов из отраслей, производящих предметы потребления, в отрасли средств производства.

К такой динамике развития промышленности Советское правительство вынуждено было прибегать в 1928–1941 годах. История отводила стране тринадцать лет на достижение экономической самостоятельности и требуемого военного потенциала. Первый пятилетний план развития народного хозяйства (1928–1932 гг.) предусматривал индустриализацию страны и повышение ее обороноспособности[32]. Строились Днепрогэс, Сталинградский и Харьковский тракторные заводы, Магнитогорский металлургический комбинат, Турксиб, Комсомольск-на-Амуре и другие индустриальные гиганты первой пятилетки. Вошли в строй 1500 крупных промышленных предприятий, возникли такие новые отрасли промышленности, как автомобильная, авиационная, тракторная, станкостроение и приборостроение.

В постперестроечной литературе часто можно встретить упреки в гигантомании. Такие утверждения связаны с технической неграмотностью. Масштабы планируемых производственных единиц определялись, прежде всего, высшим техническим и технологическим уровнем массового производства.

Создание промышленных объектов типа единой энергетической системы, общественного железнодорожного транспорта, Аэрофлота и т.п. обеспечивало максимально допустимую производительность труда и надежность.

Второй пятилетний план развития народного хозяйства (1933–1937 гг.) ставил задачу: завершение реконструкции всего народного хозяйства на базе освоения новой техники и новых производств[33]. “В 1933–1937 гг. прирост продукции, в два с лишним раза превысивший показатели первой пятилетки, был получен в результате резкого увеличения энерговооруженности и производительности труда при незначительном расширении числа рабочих и служащих. Промышленность стала играть главную роль в создании национального дохода: ее вклад поднялся с 34,9 процента в 1913 году до 42,5 в 1929 году и 53,1 процента – 1937 году”[34].

Постперестроечные экономисты в качестве основного недостатка планового хозяйства выделяли невыполнение планов. Действительно, отправной вариант второй пятилетки предлагал выплавить в последнем году пятилетки 7 млн. тонн чугуна, оптимальный (а значит, и первоначально утвержденный план) – 10 млн., повышенное задание XVI Съезда – 17 млн. Фактически в 1932 году выплавлено 6,2 млн. тонн. Против 3,3 млн. тонн в 1928 году это было блестящим, невиданным в мире успехом... Пятилетний план намечал довести производство тракторов до 53 тыс., повышенное задание – 170 тыс., фактический итог – 49 тыс. Соответствующие показатели по автомобилям: 100 тыс., 200 тыс. и 24 тыс. Электроэнергии в 1932 году произведено – 13,5 млрд. кВт/часов при 22 млрд. по пятилетнему плану, минеральных удобрений – 0,9 млн. тонн вместо 8 млн. тонн. Можно констатировать – невыполнение плана было впечатляющим. Но критику планового хозяйства нельзя сводить к невыполнению плана. Сознательная организация экономики, прежде всего, конструирует качественную модель общественного производства. Она всегда выполнялась. Выполнялось и ее реальное функционирование. Что же касается количественных показателей, то плановые задания и реальные результаты могут расходиться в силу многих факторов. Но, как правило, полученные результаты всегда были очень большие, недостижимые для стихийной самоорганизации производства. Следует указать еще на одну причину невыполнения плановых заданий. Сталин стремился максимально ускорить индустриализацию страны. Формирующаяся система вождизма позволяла ему корректировать плановые задания. Разработанные государственными учреждениями планы утверждались съездами партии. Давлению вождя не могли противостоять даже представители государственного аппарата, принимавшие непосредственное участие в разработке плана.

13 марта 1939 года был утвержден третий пятилетний план развития народного хозяйства на 1939–1942 гг. Планировалась дальнейшая индустриализация страны и решение в течение ближайшего времени основной экономической задачи – догнать и перегнать в экономическом отношении наиболее развитые капиталистические страны Европы и США[35]. В условиях надвигающейся военной опасности огромный размах приняло капитальное строительство в восточных регионах страны и национальных республиках.

Сталин предвидел неизбежность военного нападения на СССР и стремился задать наивысшие темпы индустриализации. Он понимал как возможности сознательной организации и самоорганизации общества, так и увеличивающееся влияние “вождя” на все подсистемы общества. В главном он ошибался: нельзя форсировать развитие промышленности выше максимально допустимых темпов, доступных данному состоянию общества. Это – предел. Всякие попытки преодолеть его ведут к снижению темпов, падение которых значительно ниже реально достижимого значения. Возникали диспропорции между отраслями промышленности. Снижалось качество продукции. Замедлялось внедрение новой техники и технологии и т.д. Все эти отрицательные последствия необоснованного ускорения развития промышленности замечались во всех подразделениях хорошо сконструированного государственного и партийного механизма управления. Но болезнь “вождизма” поразила все его звенья. Причины “находили” в несостоятельности отдельных хозяйственных руководителей. К ним и применялись административные и, даже, репрессивные меры.

Военная обстановка обострялась. Сознательная организация общества предоставляла возможность прибегать и к непопулярным мерам. 26 июня 1940 года была увеличена продолжительность рабочего дня для рабочих и служащих во всех государственных, кооперативных и общественных предприятиях и учреждениях на 1-2 часа, запрещен самовольный уход рабочих и служащих из государственных, кооперативных и общественных предприятий и учреждений, а также самовольный переход с одного предприятия на другое или из одного учреждения в другое[36].

Третья пятилетка набирала темпы хозяйственного развития. В стране шла грандиозная по масштабу работа по строительству заводов. В числе новостроек были такие промышленные гиганты, как Ново-Тагильский металлургический и Балхашский медеплавильные комбинаты. Развернуто проектирование, изготовление и испытание опытных образцов вооружения. “...в 1939–1940 гг. были созданы, а затем запущены в серийное производство наиболее совершенные по тому времени танки Т-34 и КВ... В 1939 г. принимается решение о строительстве девяти новых самолетостроительных и шести моторостроительных заводов... Заводы авиационной индустрии насыщаются самым современным и эффективным оборудованием. Создаются новые конструкторские бюро. Во второй половине 1940 г. – начале 1941 года развертывается ускоренное серийное освоение новых типов самолетов: ЯК-1, МИГ-3, ЛАГГ-3, бронированного штурмовика ИЛ-2, пикирующего бомбардировщика ПЕ-2. На 22 июня 1941 г. советские Военно-Воздушные Силы имели свыше 2700 самолетов новых типов”[37].

V. Особые трудности возникли с созданием сознательной организации и самоорганизации производства в сельском хозяйстве. После разрухи военных лет, гражданской войны и интервенции оно оставалось мелкотоварным и малопродуктивным. “...В 1925–1929 гг. производство зерна колебалось чуть выше довоенного...”[38].

Мелкотоварное крестьянское хозяйство в лучшем случае могло использовать небольшую семейную кооперацию и семейное разделение труда. Оно не способно было применить мощную сельхозтехнику и развить инфраструктуру по производству, переработке и доставке потребителю своей продукции. 19 декабря 1927 года было принято решение: “...на основе дальнейшего кооперирования крестьянства постепенный переход распыленных крестьянских хозяйств на рельсы крупного производства (коллективная обработка земли на основе интенсификации и машинизации земледелия), всемерно поддерживая и поощряя ростки обобществленного сельскохозяйственного труда”[39]. Предполагалось, что переход к такой организации сельского хозяйства не только увеличит его продуктивность, но и позволит перевести необходимое количество трудовых ресурсов в промышленность. В первой пятилетке была полностью ликвидирована безработица, и дальнейшая индустриализация страны нуждалась в постоянном притоке рабочей силы. Превращение сельского хозяйства в крупное производство с сознательной организацией и самоорганизацией его было общественной потребностью. Планировалось осуществить его через развитие потребительской, сбытовой и производственной коопераций. Одновременно такой процесс формировал бы инфраструктуру обобществленного в масштабах страны сельского хозяйства.

Сталин вместе с захваченным идеологией “вождизма” руководством партии (Молотовым, Кагановичем, Орджоникидзе, Куйбышевым, Микояном, Андреевым и др.), используя репрессивные механизмы власти, насильственно загоняли крестьян в колхозы, превращая их в своеобразные “цеха” по производству сельхозпродукции под руководством партийных и государственных органов. Коллективизация была завершена в 1937 году. Из-за насилия при организации колхозов, установки на максимальное обобществление скота было подорвано животноводство. Восстановление сельскохозяйственного производства началось в 1935–1937 гг. Важную роль в его развитии сыграли МТС. Техническое перевооружение сельского хозяйства набирало темп. В 1937 году МТС уже обслуживали 9/10 колхозов. Их продуктивность быстро росла, создавала необходимые условия и для развития промышленности, и для обеспечения продуктами страны и армии во время войны. Достигнутый уровень производства был значительно ниже того, который обеспечивался сознательной формой самоорганизации сельского хозяйства. Оно функционировало в условиях сложившейся “системы вождизма”, которая снижала, ограничивала присущие ей возможности.

VI. К 1941 году можно отнести окончательное становление “системы вождизма”. Сталин, несомненно, – талантливый мыслитель, политик и организатор. Его титанический труд вложен в создание сознательной организации и самоорганизации общества. Конструирование всей системы государственного управления и партийного руководства осуществлялось с его непосредственным участием. Эффективность этих систем подтверждена историей. Но именно эта деятельность Сталина сосредоточила в его руках значительную власть. Сталин не был царем. Но он обладал несравнимой с царем властью.

Создаваемая сознательная организация и самоорганизация общества выдвигала на все уровни государственного и партийного аппарата в значительной массе образованных и одаренных специалистов. Но партийная и государственная иерархия, руководящая этим аппаратом, подбиралась по принципу личной преданности вождю. Все конструктивные изменения организации общества в конечном счете утверждались Сталиным. Ему можно предлагать, но нельзя противоречить. Всякие сомнения в отношении созданной партийной и государственной системы объявлялись враждебными, а враги должны подвергаться репрессиям и уничтожаться. Именно это привело к значительному торможению в развитии общества. Диктатура расправлялась с инакомыслящими и, естественно, в их число в первую очередь попадали многие талантливые представители производства, партии, государственных учреждений, армии, науки и культуры. Только этим можно объяснить отступление и значительные потери наших войск в 1941 г.[40]. Анализ военных операций 1941–1945 гг. дает основание считать, что идеология вождизма была решающей в некоторых поражениях наших войск и больших людских потерях[41].

Однако созданная форма сознательной организации и самоорганизации общества обладала таким потенциалом, который не могла преодолеть даже деспотия “вождизма”. Она работала с меньшим коэффициентом полезного действия, но все же обеспечившим победу СССР в Великой Отечественной Войне 1941–1945 гг.

VII. Сознательная организация и самоорганизация общества в начальный период войны позволила перебазировать производственные мощности из угрожаемых районов на восток. В первую половину 1941 года было перебазировано оборудование 2593 промышленных предприятий[42]. В предельно короткие сроки – через 1,5-2 месяца предприятия вступали в строй и начинали давать продукцию фронту. В восточные районы 1941–1945 гг. удалось вывести миллионы людей, сотни тысяч тонн сырья, а также другие материальные и культурные ценности. На Урале был создан Танкоград. На базе Челябинского тракторного завода воздвигнут танкостроительный комбинат, включавший эвакуированные Ленинградский, Кировский тракторный и Харьковский дизелестроительный. 18 тысяч танков и самоходных орудий дал этот гигант фронту. Массовые перемещения предприятий возможны только в условиях сознательной организации общества.

Советская экономика оказалась мобильной и маневренной, способной быстро перестраиваться и оперативно реагировать на изменяющиеся условия военного времени. Стихийная форма организации общества исключает подобные операции.

VIII. Сознательная организация производства, обладая меньшим по сравнению с Германией количеством исходного сырья (руды, чугуна, стали, нефти и др.), постепенно наращивала производство вооружений и уже в 1944 году обогнала Германию вместе с оккупированными территориями.

Так в контрнаступлении под Москвой в 1941–1942 гг. личный состав вооруженных сил составлял 1100 тыс. человек, фашистский блок – 1708 тыс. человек, соответственно использовали в операции: орудий и минометов – 7,65 и 13,5 тыс.; танков и САУ – 0,77 и 1,17 тыс., боевых самолетов – 1,0 и 0,61 тыс.[43]. “Наши войска, воодушевленные успехами, достигнутыми в оборонительных боях, перешли под Москвой без какой-либо паузы в контрнаступление... Западный фронт не имел численного превосходства над противником (кроме авиации). В танках и артиллерии превосходство было даже на стороне врага...

И вот наступило 6 декабря 1941 года. Войска западного фронта севернее и южнее столицы начали контрнаступление. В районах Калинина, поселка Ельца двинулись соседние фронты. Развернулось грандиозное сражение...

Гитлеровские армии, обессиленные, измотанные боями, несли большие потери и под напором наших войск отступили на запад... “Ударные группировки немецкой группы армий “Центр” потерпели тяжелое поражение и отступили”[44].

Враг был отброшен на запад на 100-250 км. В битве под Москвой было положено начало коренному повороту в ходе войны, была развенчана легенда о непобедимости гитлеровской армии. Потерпел провал план “Барбаросса”.

В контрнаступлении под Сталинградом (1942–43 гг.) соотношение сил между армиями СССР и фашистского блока меняется. Численность вооруженных сил СССР составляла 1106 тыс. человек, фашистского блока – 1011 тыс. человек, соответственно: орудий и минометов – 15,5 и 10,29 тыс. штук; танков и САУ – 1,46 и 0,67 тыс. штук; боевых самолетов – 1,35 и 1,21 тыс. штук[45]. Советские войска нанесли противнику огромный урон в оборонительных боях. В ходе контрнаступления разгромили 5 армий – 2 немецких, 2 румынских и 1 итальянскую. Фашистский блок потерял убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести около 1,5 млн. человек[46].

Победоносное контрнаступление под Сталинградом являлось решающим вкладом в коренной перелом не только в Великой Отечественной Войне, но и во всей второй мировой войне. Фашистский блок не обладал достаточной военной мощью для решения стратегических задач в войне с Советским Союзом. Его судьба была предрешена.

Фашистская Германия еще занимала значительную территорию Советского Союза и обладала большим экономическим потенциалом. Разрабатывается наступление “Цитадель”. Фашистское руководство рассчитывало взять реванш за Сталинград, разгромив войска Центрального и Воронежского фронтов. Однако соотношение сил уже значительно изменилось. Советское командование, предвидя замысел противника, вело подготовку к контрнаступлению под Курском (1943 год) по двум направлениям: Орловскому и Белгородско-Харьковскому. На Орловском направлении была сосредоточена численность советских войск в 1280 тыс. человек против 600 тыс. человек фашистского блока. Соответственно орудий и минометов – 21,0 тыс. против 7,0 тыс. штук, танков и САУ – 2,4 тыс. против 1,2 тыс. штук, боевых самолетов 3 тыс. против 1,1 тыс. штук. На Белгородско-Харьковском направлении советские войска составляли 980 тыс. человек против 300 тыс. человек фашистского блока. Соответственно орудий и минометов – 12,0 тыс. против 3,0 тыс. штук; танков и САУ – 2,4 тыс. против 0,6 тыс. штук; боевых самолетов – 5,3 тыс. против 1,35 тыс. штук[47].

Перевес в соотношении сил был на стороне Советских войск. 5 июля 1943 года немецко-фашистские войска перешли в наступление. На Курском выступе Советские войска оказали врагу упорное сопротивление и 12 июля перешли в контрнаступление. В районе Прохоровки произошло самое крупное во всей истории второй мировой войны танковое сражение. В нем участвовало с обеих сторон около 1200 танков. Хваленые гитлеровские “тигры”, лишенные в ближнем бою преимущества своего вооружения, успешно расстреливались с коротких расстояний нашими Т-34. Нанеся встречный удар танковым дивизиям СС, наши танки одержали бесспорную победу. Советские войска освободили Орел и Белгород, всю левобережную Украину, Донбасс и Крым, вышли 22 сентября на Днепр. 6 ноября был освобожден Киев. 1943 год стал годом коренного перелома в ходе Великой Отечественной Войны и всей второй мировой войны.

Сознательная организация и самоорганизация общества обеспечивала быстрое восстановление народного хозяйства на освобожденных территориях. Военный и экономический потенциал страны увеличивался во всех последующих операциях (Белорусской – 1944 года, Ясско-Кишиневской – 1944 года, Берлинской – 1945 года), неукоснительно росла боевая мощь Советской армии. Победа Советского Союза в Великой Отечественной Войне становилась неизбежной.

IX. Победа СССР в Великой Отечественной Войне 1941–45 гг. показала масштабы творческого потенциала в сознательной организации и самоорганизации общества. Советский Союз за тринадцать лет (1928–1941 гг.) превратился из аграрной в экономически самостоятельную индустриальную державу. Он создал бесплатные системы всеобщего образования и здравоохранения, социальное обеспечение, гарантирующее достойное существование. Общественно-комбинированный процесс познания объединил фундаментальные и прикладные науки по всем направлениям научных исследований с конструктивными разработками во всех подсистемах общества.

Используя новую форму организации и самоорганизации общества, страна в короткие сроки восстановила разрушенное хозяйство на оккупированных территориях, вышла на передовые рубежи в гражданской и военной реактивной авиации, построила оборонный комплекс со всеми видами атомного оружия, заняла передовые позиции в атомной энергетике, первая из высокоразвитых стран вышла в космос и открыла эпоху космических научных исследований.

Победа СССР выявила противоречия между сознательной организацией и самоорганизацией общества и сложившейся “системой вождизма”. Ощущение этого противоречия, как показал послевоенный период, испытывали многие государственные и партийные работники, производственники, научные сотрудники и представители культуры. Первая попытка разрешения этого противоречия относится к “эпохе” Н.С.Хрущева. Однако направленность преобразований ограничилась борьбой с необоснованными репрессиями и “культом личности”. Какова же природа “культа личности” как социального явления? Такой вопрос даже не ставился. Наступила “оттепель”... И только! Но и “оттепель” напугала соратников и последователей Сталина. Страна была переведена в тихое “царствование” Л.И.Брежнева.

Все осталось на прежних местах – рабочий класс, крестьянство, интеллигенция по-прежнему были отделены от руководства обществом во всех его подсистемах. Ни один ученый не имел возможности выступить с теоретическим анализом господствующей идеологии “вождя”, отличающимся от общих декларативных положений, прописанных в партийной литературе. Отсутствие теоретических разработок по проблеме “вождизма” сыграло крайне негативную роль. Напряжение росло... Истории предстояло его разрешить либо через сознательную перестройку “системы вождизма”, либо через трагедию. В советской действительности второй путь оказался более реальным. Страна должна его пройти, чтобы выйти на дорогу прогресса.

Л.Г.Антипенко

Духовная безопасность России

(Из опыта военных и послевоенных лет)

Шли худые, шли босые

В неизвестные края.

Что там, где она, Россия,

По какой рубеж своя!

Шли, однако. Шел и я ...

А.Т.Твардовский

Одним из важнейших результатов победы нашего народа в Великой Отечественной войне является поворот общественного сознания к проблеме духовной безопасности государства. Ослабление внимания к ней не раз приводило Государство Российское к катастрофическим последствиям. Два державных катаклизма на протяжении всего лишь одного столетия – февральская революция 1917 года и распад Советского Союза в процессе так называемой перестройки 1985–1991 годов – наглядные тому примеры. После революции 1917 года и последовавшей за ней гражданской войной с многомиллионными людскими потерями у народа нашего все же хватило сил, чтобы заново отстроить свое государство и выиграть страшную войну с германским фашизмом. Но одержать победу в самой жестокой и крупномасштабной – за всю человеческую историю – войне и потерпеть неслыханное и невиданное поражение в мирное время!... Должно же быть разумное объяснение этим двум противоположным историческим явлениям! Я полагаю, что в порядке поиска такого объяснения нам надо обратиться за помощью к той философско-социальной категории, которую Гегель в свое время обозначил как “дух народа”. “В здоровом теле – здоровый дух”, – говорили древние римляне. Но нельзя не согласиться и с тем, что не может быть здорового тела человека, у которого надломлена душевно-духовная конституция. И если это верно для индивидуальной человеческой личности, то с тем большим основанием можем мы сказать то же самое в отношении коллективной системы – народа, нации, государства. Лишь постигая царство духовной реальности, мы обретаем средства для объяснения таких социальных или национально-социальных течений, как, скажем, нигилизм и/или фашизм. Бесполезно подходить к их объяснению в рамках хорошо известной нам вульгарно-экономической философии, вошедшей в учебники под названием исторического материализма.

Указывая на наличие проблемы духовной безопасности России как особой, специфической проблемы нашего общественного бытия, я хотел бы подключить читателя к совместному размышлению над всем комплексном вопросов, связанных с данной проблемой. Но в первую очередь мне придется поделиться частицей своего собственного духовного опыта, приобретенного мною в военные и послевоенные годы.

Детство мое прошло в деревне, расположенной при дороге, ставшей в годы Великой Отечественной войны доругой большой и столь же памятной в наших краях, как ряд других мест русской воинской славы, отмеченных на карте Родины. Большак наш, соединяющий два районных белорусских города – Кричев и Чаусы – простирающийся далеко на восток и запад, был протоптан, почти в буквальном смысле, армейскими сапогами, проторен военной техникой. Осенью и зимой 1943–44 гг. путь на Запад упирался в фронтовую линию, находившуюся в 25 верстах от наших селений (Ботвиновки, Зайцевой Слободы). Там на реке Пронь, под Чаусами, почти четыре месяца шли ожесточенные бои. Время, прожитое в прифронтовой полосе[48], навсегда вселило в меня чувство прочной солидарности с тем кругом русских и советских людей, которые сохраняют свою верность идеалам нашей Победы.

Фронтовая линия, прочерченная неоднократно на полях сражений Великой Отечественной войны, вошла в мое сознание как четкий водораздел, отгораживающий вражеский мир от мира родного бытия. Тогда не возникало никаких сомнений в том, кту есть враг, ибо он вел себя открыто, не лицемерил, не прятался под маской “демократических свобод”, “прав человека” или “общечеловеческих ценностей”. Именно этот конкретный зримый образ врага на длительное время потом заслонил собою существование иного врага – более изощренного, задействованного в скрытой войне против России. Наиболее точное, исторически оправданное название этой вражьей силы – Антанта[49].

Антанта разрушила в начале века Российское государство, Антанта реализовала планы по уничтожению Советского Союза.

Антанта избирает тактику борьбы, исключающей поначалу открытое, лобовое столкновение с тем, кого она считает своим противником. В скрытой фазе войны нет противостояния вдоль фронтовой линии или границы. Антанта находится здесь и там, воюет внутри и за пределами государства. Представителей Антанты можно всегда встретить по обе стороны баррикад, но выполняют они одни и те же функции – подрывать материальные и духовные устои нации и государства. Духовным их оружием служит нигилизм, или, по словам Серафима Роуза, философия абсурда [1]. В контексте данной философии проблема духовной безопасности России предстает как задача поисков защиты от всеразлагающей заразы нигилизма.

Что же представляет собой нигилизм? Сущность нигилизма как духовно-социального явления, открыто заявившего о себе уже во второй половине XIX века, оставалась долгое время на уровне весьма поверхностного понимания. Чтобы разобраться в сути вопроса, надо было дождаться того момента, когда данное явление созреет настолько, чтобы породить свою противоположность и утвердить себя в ранге естественного принципа: действию отвечает противодействие. Таким противодействием по отношению к нигилизму стал фашизм – неизбежная реакция на всемирный нигилизм. Последний зародился в лоне европейской буржуазной цивилизации, замкнувшей содержание жизни цивилизованного человека в рамках прагматической деятельности, неизменно ориентируемой на научно-технический прогресс и материальное потребление. Поскольку духовная сфера бытия при такой ориентации осталась вне технического контроля, она стала заполняться всевозможными видами оккультных опытов и заклинаний, выходящих за рамки традиционной религии и вступающих с ней в непримиримое противоборство.

Последний плод в развертывании нигилистического мировоззрения – философия абсурда [см. (2; 222-318)], смысл которой, как утверждает Роуз, состоит в отрицании, а значит и определяется тем, что подлежит отрицанию. Ведь абсурдное может выставить себя лишь в отношении к тому, что не является абсурдным. Идея о мировой бессмыслице может прийти, согласно авторитетному высказыванию Роуза, тем, кто когда-то веровал в христианскую идею о смысле бытия, но в ком эта вера умерла. Следовательно, философию абсурда нельзя понять в отрыве от христианских корней [1; 154].

Начиная свою конфронтацию с нигилизмом в Европе, фашизм должен был решить следующую дилемму: или преодолеть нигилизм на пути возврата к христианским ценностям, или, включившись в поток революционных пертурбаций, подчинить его своим, далеким от христианства, целям. Гитлер, как известно, избрал вторую альтернативу. Как пишет Г.Раушнинг, он понял истинную подоплеку новой реальности намного раньше других и революционным путем пробил брешь во всемирном законе нигилизма. При этом Гитлер, отмечает Раушнинг, первоначально не был вождем мировой революции, каким выявил себя в годы второй мировой войны. “Он и его генералы опирались на опыт взаимоотношений Людендорфа[50] с Россией. Они изучали опыт германского Генерального штаба, накопленный при засылке Ленина и Троцкого в Россию, и на основе этого выработали собственную систему и доктрину – стратегию экспансии” [3; 240]. Таким образом круг замыкается, особенно, если вспомнить, что Россия в годы первой мировой войны воевала на стороне Антанты.

Но Гитлер все же просчитался: развязав агрессию против Советского Союза в 1941 г., он не учел того, что во главе нашего государства к тому времени стоял человек, окончательно стряхнувший с себя путы нигилистической идеологии и, к нашему счастью, уже не имевший ничего общего с Антантой.

Все эти хитросплетения политиков я смог осмыслить в зрелые годы. А летом же 1941 г. я стоял на обочине большака и смотрел, как двигались на восток нескончаемые колонны наших солдатушек; все больше пешком, “шли худые, шли босые...”. Остающиеся старики и женщины наши помогали им, чем могли, желали грядущей победы и скорейшего возвращения. Лица красноармейцев в моем мальчишеском воображении ассоциировались тогда с большой – во всю стену – картой СССР, которая висела в хате нашего деда, старого солдата, участника первой мировой войны, и вызывала во мне представление о живом лике. Это сформировавшееся в чрезвычайных обстоятельствах наивное детское представление оказалось, как выяснилось впоследствии, верным в том смысле, что понятие духовного содержания человеческой личности вполне применимо и к таким сверхличностным образованиям, как народ (этнос), нация, государство. Поэтому вопрос о духовной энергии или духовном потенциале того или иного этноса, как и все вопросы, касающиеся духовного здоровья (мощи) и духовной немощи отдельных государств, являются жизненно важными вопросами.

Чтобы убедиться в том, что вопросы эти не являются беспредметными, нам придется сделать небольшое отступление в область той дисциплины мысли, которая располагает наиболее эффективными средствами проникновения в сущность духовно-социальных явлений. Я назову здесь несколько авторитетных имен ученых-социологов и историографов, – чтобы сразу стало понятно, о какой дисциплине мысли и о какой научной школе идет речь. Российская плеяда ученых, чуждых вульгарно-экономической социологии, представлена в первую очередь именами Н.Я.Данилевского(1822–1885), К.Н.Леонтьева (1831–1891), А.А.Чупрова (1874–1926), П.А.Флоренского (1882–1937). На Западе историографические и социологические идеи русских мыслителей разделяли В.Виндельбанд (1848–1915) и Г.Риккерт (1863–1936).

Особенности интересующей нас дисциплины мысли выясняются при сравнительном анализе двух способов мышления, используемых, с одной стороны, в области наук естественных, с другой – в области наук общественных, или общественно-исторических. В курсе лекций “Об историческом познании” П.А.Флоренский отмечал, что такие гуманитарные науки, как социология, культурология и т.п., не могут обладать необходимой для них полнотой, если они рассматриваются вне исторического контекста. Но как только принимается во внимание этот контекст, выясняется, что естествознание и история (в широком смысле этого слова) находятся на разных, и даже противоположных, полюсах нашего предметовидения.

Как понимать данные полюса? Мы поймем, что это такое, если будем ассоциировать с одним из них вещь, а с другим – личность. “Вещь, – говорит Флоренский, – всегда есть некоторое вообще: вам все равно, какой стакан воды выпить, тот или этот, лишь бы это была вода. Личность же всегда в частности: вам вовсе не все равно, кого назвать своим отцом или своим сыном; определенное, единственное, неповторимое лицо есть Ваш отец; определенное, неповторимое, единст<венное> лицо есть Ваш сын” [4; 20]. Поэтому, если человек представляет собой в подлинном смысле личность, он не может относиться с безразличием к вопросу о том, к какому народу он принадлежит и в каком царстве-государстве живет.

Вещь как естественное явление располагается в причинно-следственном ряду других таких же явлений. Личность же всегда принадлежит ряду генеалогическому. Отсюда имеет место противопоставление причинных рядов, или последовательностей, в естествознании и генеалогических рядов в истории. Причинная связь вещей есть необходимая их связь в том смысле, что она могла бы быть стертой, уничтоженной лишь с уничтожением самих вещей. А вот та связь лиц, без которой не понять лица и с уничтожением которой уничтожились бы самые лица, есть связь рождений.

Основной вывод из проведенного таким образом сравнительного анализа наук естественных и наук исторических Флоренский представляет в терминах общего и единичного: “Общее и единичное; њrgon и љnљrge…a; твердое тело и духовная жизнь – вот полюсы нашего понимания бытия, и между этими полюсами располагаются все промежуточные ступени” [4; 20]. Но означает ли такой вывод, что в отличие от естествознания, занятого изучением общего и необходимого (причинный закон), история и культурология не идут дальше фиксации единичного и индивидуального? Вовсе нет. Всякая культура выступает в виде культурно-исторического типа, всякая историческая эволюция мыслится как движение в историческом времени некоторой культурной целостности. Важнейшей особенностью такой целостности, отличающей ее от общности или единства, заданного на множестве причинносвязанных вещей, состоит в том, что поведение ее элементов – человеческих личностей – определяется не только законами причинной необходимости, но и принципами свободного волеизъявления и целесообразной деятельности. Поэтому: “Общности (схожести) природы через (причинную. – Л.А.) закономерность соответствует живое единство культуры через целестремительность” [4; 23].

Чтобы не смешивать специфические методы одних и других наук, имеющих принципиально разные предметы, В.Виндельбанд, Г.Риккерт, А.А.Чупров (см., в частности, его работу [6]) предложили именовать их так, чтобы в самих названиях отражалось их различие. Науки о природе стали называть номографическими, а науки о культуре и истории – идиографическими (от гр. tў ‡jia – единичное). Следуя данной терминологии, мы каждый народ, нацию, государство должны рассматривать как единицу, или монаду, но единицу другого – более высокого – уровня по сравнению с уровнем отдельной личности.

И действительно, если в каждом человеческом индивиде мы видим лицо, личность, и это есть главное, что есть в человеке, что отличает его от других людей, то точно также надо иметь в виду, что каждый народ с присущим ему государством имеет свое отличительное лицо (лик), свой тип единства, свою историческую линию развития, которая где-то начинается с его зарождением и кончается в момент распада. На этом стояла и стоит русская философская школа мысли, распространившая свое плодотворное влияние даже на методы математического познания. В опубликованной в 1904 г. статье Н.А.Некрасова “Московская философско-математическая школа и ее основатели” далеко не случайно цитируются мысли А.С.Хомякова (из “Письма из Англии”):

<...>гибельно вечное умничанье отдельных личностей, гордых своим мелким просвещением, над общественною жизнью народов”; “вредно уничтожение местной жизни и местных центров”; “страшно заменять исторические нравственные связи связями условными, а совесть и дух полицейским материализмом формы и убивать живое растение под мертвыми надстройками [5; 168].

Под живым растением понимается здесь в первую очередь Государство Российское, которому готовилась тогда участь падения под “мертвыми надстройками”.

Итак, нельзя смотреть на государство, нацию, этнос как на механический агрегат или как на людское множество, подгоняемое под некоторую интернациональную атрибутику. Нельзя забывать, что государство, нация, этнос относятся, во-первых, к числу систем органических, и, во-вторых, к тем из них, которым присуща история духовного развития.

Совершившийся, было, поворот общественного сознания к духовно-историческим ценностям бытия, восстановление в правах той простой истины, что у Родины нашей есть исторически наследуемое имя – Русь, Россия – стали залогом победы в Великой Отечественной войне. Забвение или сознательное игнорирование этих принципов в годы так называемой “холодной войны” привело к обратным результатам – поражению.

* * *

Еще совсем недавно произнесение таких слов, как “духовная безопасность страны”, вызвало бы замешательство в рядах советской партийной номенклатуры. С опаской отнеслись бы и к выражению “национальная безопасность”, так как его трудно было бы совместить с доктринами и проповедями интернационализма. Нас пытались убедить в том, что на территории Советского Союза проживает единый народ, который из-за явной несовместимости терминов “народ” и “интернациональный” стали именовать советским народом. Термин, характеризующий политическое устройство государства, перенесли в сферу этнической реальности. Неудивительно, что ни в одном сколь-нибудь заслуживающем уважения учении об этносах (этнологии) нельзя было встретить и намека на то, что уже возник или может возникнуть советский (интернациональный) этнос. И тем не менее с такой воображаемой химерой, не имеющей ничего общего с действительностью, нам приходилось сосуществовать.

Наверное, здесь нельзя обойтись без ответа на вопрос: существовала ли раньше реальная альтернатива в отношении концепции космополитического интернационализма? Как по-другому можно было бы сплотить воедино народы бывшей Российской империи? Ответ на эти вопросы исчерпывающим образом дан в исследованиях Л.Н.Гумилева. Население Земного шара образует, согласно Гумилеву, этносферу так же, как все живущее на Земле составляет биосферу. Этносфера имеет мозаичный характер, т.е. распадается на отдельные этносы. Этнос у Гумилева представляет собой неделимую целостность, единицу, или монаду, на определенном уровне социальной организации жизни. А единицей более высокого уровня выступает суперэтнос [7].

В условиях конкретной российской действительности образование суперэтноса шло по линии объединения всех народов и народностей, населяющих наши земли, вокруг русского народа. История распорядилась так, что именно на него, на русский народ, пало бремя державной ответственности. Так что необходимым условием образования и грядущего существования российского суперэтноса стало существование русского народа. Уничтожение или распыление последнего означало бы и неизбежный распад суперэтноса вне зависимости от того, назвали бы его советским народом или как-то иначе.

Кто-то может усомниться в этих, казалось бы, хрестоматийных положениях. Но среди представителей нашего военного поколения искренне сомневающихся не найдется. Ведь уже за полдесятка лет до войны советские идеологи перестают тупо твердить, что “все мы родом из Октября”; на страницах школьных учебников стали появляться рассказы о славной победе над Наполеоном, о героях Севастопольской обороны 1854-1855 годов; быстро зарождалось понимание, что отразить агрессию фашистской Германии, имеющей в своем резерве материальные и людские ресурсы чуть ли не всей Европы, не удастся, если не мобилизовать духовные силы народа, если по-прежнему внедрять в его сознание фальшивую версию отечественной истории, состряпанную Покровским и К^о. Так или иначе приходилось отбрасывать пагубные для страны партийные установки, пропитанные антиисторическим и антидуховным нигилизмом.

Многие из таких установок преподносились тогда в самой смехотворной форме. Вот один характерный пример – статья в “Известиях” (от 8 января 1924 г.) под названием “Комсомольская свадьба”. В ней пишется:

Еще совсем недавно рабочая молодежь на улицах и площадях сжигала изображения и куклы богов и святых всех стран и народов. Теперь, перейдя к более углубленным методам антирелигиозной пропаганды, она сжигает свое религиозное прошлое. И вот каким образом: например, в Иваново-Вознесенске на рождественских праздниках стали перекрещиваться: Степанова Нина – Нинель, Широкова Мария – Октябрина, Демидов Петр – Лев Троцкий, Марков Федор – Ким, Смолин Николай – Марат Тендро, Гусев Павел – Лев Красный, Клубышев Николай – Рим Пролетарский, Уваров Федор – Виль Радек, Челышев Иван – Лев Красный.

Читаешь подобного рода сообщения и на ум приходит библейский образ стада свиней, понесшихся к озерному обрыву, в сторону своей гибели, когда в них вселился легион бесов [Мк. 5; 9-13]. Подобная библейская символика неоднократно находила свое отражение в конкретном историческом опыте. Что значит вступить на гибельный путь? Это значит совершить радикальный разрыв с традиционным жизненным строем, освященным Божественной благодатью. Нейтрального атеизма, как выясняется, и быть не может: удаление от Бога неизбежно приводит в стан бесов. Об этом, между прочим, напомнил в разгар “перестройки” немецкий ученый-славист Р.Лаут. С Россией, заболевшей атеизмом, занесенным с Запада, говорил он 15 марта 1989 г. в АН СССР, происходит то, о чем свидетельствует Евангелист Лука: “Бесы сидели в человеке, и имя им было легион...” [8; 145]. В “легионе” Лаут видит основную причину массового истребления людей:

Во время французской революции во Франции с населением в 28 млн. человек жертвами политического террора стали 1,8 миллиона, убитых зачастую самым зверским образом (сюда не входят погибшие на войне). То, что в более поздние времена произошло в Мексике, России, Германии и Китае, общеизвестно. Можно было бы поддаться соблазну отнести эти жестокости на счет демократии или социализма, или, например, реакции на них. Но прислушаемся к голосу Достоевского, голосу, предупреждающему о возможной ошибке. Причина всех подобных эксцессов иная – атеизм [8; 162].

В России миллионы людей погибли в огне гражданской войны, но нельзя сбрасывать со счета и “мирную”, проводимую в определенном направлении, политику, которая стоила не меньшего, если не большего числа жертв. В 1920 г. на IX съезде РКП(б) была принята резолюция об организации по всей стране концентрационных лагерей. Эта репрессивная мера была уже не против помещиков и капиталистов: их к тому времени в живых практически не осталось. Жертвой концентрации, фильтрации и мученической “перековки” становились рабочие, крестьяне, духовные лица – и в первую очередь русские, русский народ в целом.

В письме XII съезду партии, написанном в конце 1922 г., Ленин открыто разъяснял, в чем состоит суть интернациональной политики, проводимой по отношению к русскому народу: “<...>интернационализм со стороны угнетающей или так называемой “великой” нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически. Кто не понял этого, тот не понял действительно пролетарского отношения к национальному вопросу, тот остался, в сущности, на точке зрения мелкобуржуазной и поэтому не может не скатываться ежеминутно к буржуазной точке зрения” [9; 359]. Логика высказывания вождя мирового пролетариата подводила к выводу, что русский рабочий должен был, чтобы не стать врагом самому себе, отказаться от своей национальности. Потому-то и превращался Демидов Федор в Льва Троцкого, Уваров Федор в Виля Радека, а Степанова Нина – в Нинель.

* * *

Партийная установка на подавление национального самосознания русского народа стала завершающим этапом той тенденции, которая приняла угрожающие размеры уже в XIX столетии. Сравним свидетельства двух летописцев, относящиеся к двум разным эпохам – послереволюционной и дореволюционной. В “Ответах на частные вопросы” (1921 г.) Флоренский с болью в сердце отмечал: “Сейчас у большинства глубоко несправедливое, жестокое, нехристианское отношение к русскому народу, которое особенно стало развиваться в последнее время: презрительное, жестокое, враждебное. Но русский народ обладает глубокою верою, преданностью исторически сложившемуся строю <...>” [4; 61]. Примерно такое же настроение отражается в статье В.В.Розанова, написанной в 1912 г. и посвященной памяти П.А.Столыпина. В отличие, однако, от Флоренского Розанов все же мог в свое время конкретнее охарактеризовать анонимное “большинство”. Его “Опавшие листья” – отчаянный крик души русского человека, наблюдающего, как либералы и нигилисты шаг за шагом устанавливают в стране свое царство – царство роскоши, лжи, подлости, обмана. Стоит, писал Розанов, сравнить тусклую, загнанную, “где-то в уголку” жизнь Страхова, у которого не было иногда щепотки чая, чтобы заварить его пришедшему приятелю, – с шумной, широкой, могущественной жизнью Чернышевского и Добролюбова, которые почти “не удостаивали разговором” самого Тургенева; стоит сравнить убогую жизнь Достоевского в позорном Кузнечном переулке, где стоят только извозчичьи дворы и обитают по комнатушкам проститутки, – с жизнью женатого на еврейке-миллионерке Стасюлевича[51], в собственном каменном доме на Галерной улице, где помещалась и “оппозиционная редакция” “Вестника Европы” ...” [10; 527].

В советское время насаждалось представление о нигилистах как об “отчаянном студенчестве” вкупе с переродившимися семинаристами да курсистсками-суфражистками. А Розанов свидетельствует о другом, о том, что нигилизм, стремление к власти и революция шли рука об руку в одном строю, имели единого режиссера. Так, например, А.М.Горький выполнял миссию связи между богатейшими домами Петербурга и “бедными революционерами”, с которыми он играл в шахматы на итальянском острове Капри [10; 528]. Вот продолжение картины, описанной Розановым:

<...> стоит сравнить жалкую полужизнь – жизнь как несчастье и горе – Кон.Леонтьева и Гилярова-Платонова с жизнью литературного магната Благосветлова[52] (“Дело”), и, наконец, жизнь Пантелеева, в палаццо которого собиралось “Герценовское общество” (1910-1911), с его более чем сотнею гостей-членов, с жизнью “Василия Васильевича и Варвары Дмитриевны” (супругов Розановых – Л.А.), с Ге и Ивановым за чашкой чаю, – чтобы понять, что нигилисты и отрицатели России давно <...> побежали к золоту, побежали к чужому сытному столу, побежали к дорогим винам, побежали везде с торопливостью неимущего – к имущему [10; 527-528].

Мы, гимназисты и студенты, входили в нигилизм, сообщает Розанов, как в смертельную и мучительную борьбу против всего сытого и торжествующего, против всего, сидящего за пиршеством жизни и давящего на народ. А потом, с запозданием, узнавали, кту захватывал право на пиршество жизни. Кому случалось посещать нигилиста Благосветлова, видел, “что в кабинет его вела дверь из черного дерева с золотой инкрустацией, перед которой стоял негр, и вообще все “как у графов и князей” ...” [10; 528-529].

Неплохо, как видим, жилось в дореволюционной России демократам, либералам и нигилистам. Но за сытую, вполне благополучную, а то и роскошную жизнь надо было платить. А платой служила антинациональная, антирусская деятельность, уже вполне обозначившая себя в те годы, когда жил А.С.Пушкин. Пушкин неоднократно разъяснял, откуда проистекают корни этого опасного явления. Наблюдая жизнь вокруг и читая старые летописи, он сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожались, как остальные упадают и исчезают, как новые фамилии, новые исторические имена, заступив место прежних, уже падают, ничем не огражденные, “и как имя дворянина, час от часу более униженное, стало наконец в притчу и посмеяние разночинцам, вышедшим во дворяне, и даже досужим балагурам!” [11; 296]. Все это сказано поэтом так, как если бы он видел наших нынешних “досужих балагуров” и “вышедших во дворяне разночинцев”, прозванных почему-то новыми русскими.

Падение и разложение русского дворянства, о котором говорит в данном случае Пушкин, сопровождалось искоренением создаваемой веками национальной культуры. Приходится констатировать с сожалением, что причины национальных утрат были отчасти заложены и в близорукой космополитической политике царского правительства, прикрытием которой долгое время служила формула С.С.Уварова “православие, самодержавие, народность”. Если термины “православие” и “самодержавие” заключали в себе вполне конкретный и понятный смысл, то о народности ничего определенного сказать было нельзя[53]. Понятие народности охватывало и православного русского, и католика-поляка, и правоверного иудея, и любого выкреста, который сменил свою веру по тем или иным, часто корыстным, соображениям.

Современники по-разному оценивали это понятие: одни подразумевали под ним “простой народ”, другие – “идею народной особенности”, выраженную в нашей истории, третьи – “остатки церковного устройства”, сохранившиеся в жизни и обычаях простого народа [12; 38]. Как бы ни судить, но одно ясно: не было в формуле Уварова даже намека на поставленную временем задачу формирования нации и супранационального, по выражению Н.О.Лосского, единства всех народов Российской империи [13; 43]. Оценивая охранительную идеологию царского правительства, П.Сувчинский[54] писал, спустя несколько лет после революции, что идеология сия, провозглашая в качестве защиты декларацию о самобытности русского народа и его призваниях (начиная от Магницкого, Уварова и кончая Катковым и Победоносцевым), в то же время не давала никакого конкретно-самостоятельного, историко-активного задания русскому государству. Наоборот, уступая общему ходу событий, Россия все сложнее втягивалась в общеевропейские политические сплетения, и тем самым правительство на деле опровергало свои идеологические предпосылки о создании самостоятельной судьбы русской государственности [15; 53].

Сувчинский обращает внимание на полное отсутствие понимания в российских верхах проблемы духовной и национальной безопасности. Главное зло, указывает он, было не в недостатках строя, а в том, что, начиная с верхов власти, русское великодержавие обнищало духовно, выродилось, утратило свой смысл и даже стиль, не говоря уже об императивности. Верхи русской общественности не могли стать оплотом культурного “охранения”, так как сами неудержимо стремились по пути денационализации и европеизации, неизбежно связанный с уклоном к либерализму. “В результате действительно консерватизм оказался только политическим, а не национально-культурным и стал решительно неубедительным для всей нации” [15; 55].

В этих условиях антинациональный угар в российских верхах достиг к 70-м годам прошлого столетия таких масштабов, что остается только удивляться, как это вообще было возможно. Достоевский приводит один эпизод, имевший место в годы русско-турецкой войны в 1877–78 годах. В то время, как турки сажали на кол попавших к ним в плен русских солдат, русские великосветские дамы забрасывали пленных турок цветами. Откуда это взялось? У Пушкина мы находим объяснение. В свое время Александр Сергеевич указывая, что самое неосновательное, глупое ругательство получает у нас вес от волшебного влияния типографии. “Нам все еще печатный лист кажется святым. Мы все думаем: как может это быть глупо или несправедливо? Ведь это напечатано” [11; 285]. Никакая власть, никакое правление, пророчески утверждал Пушкин, не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда. “Уважайте класс писателей, – призывал поэт, – но не допускайте же его овладеть вами совершенно” [11; 356].

Царское правительство не способствовало тому, чтобы средства массовой информации, существовавшие тогда в виде печатного слова – газеты и журналы – принадлежали русскому народу и защищали его интересы. Всякая, исходящая от славянофилов, попытка отстаивать национальные интересы России, резко пресекалась. “Почему, – спрашивал Розанов за два года до февральской революции, – Благосветлов с “Делом” не был гоним, а [И.][С.]Аксаков с “Парусом” и “Днем” – гоним был?” [10; 469]. Почему, добавим сюда еще один вопрос, в 1878 году был закрыт Московский славянский комитет, а И.С.Аксаков выслан из Москвы? Потому что, не будем скрывать, либерально-журналистский террор в России достиг к 70-м годам своего апогея и начал превращаться из террора вербального в террор кровавый. Установилась положительная (с точки зрения кибернетики) обратная связь между ростом в стране антинационального терроризма и превращением самодержавной власти во власть компрадорской буржуазии.

Февральскую революцию 1917 года было принято называть буржуазной или буржуазно-демократической, но никак не антинациональной. Объясняется это, вероятно, тем, что последовавший за ней октябрьский переворот, характеризуемый знаком плюс, стал завершающим этапом антинациональной тенденции в политике и идеологии. Когда человека заставляли менять его собственное имя во имя отказа от “проклятого прошлого”... дальше этого, кажется, и идти уже было некуда.

До революции в паспорте российского гражданина не было графы “национальность”, а указывалось вероисповедание. Так что все русские отождествлялись с православными. Если кто-то считал своим недругом человека православного, то таковым для него оказывался русский, и, наоборот, русский человек, с его простотой и добродушием, брался на подозрение как человек, исповедующий православную веру. Надо, однако, сказать, что к числу духовных ценностей русского народа относилась не только единая вера в православного Бога – в пресвятую Троицу. К разряду духовных ценностей русский народ спокон веков относил и свою Землю с ее широкими просторами, могучими реками, с лесами, полями, озерами, с морями и океанами, омывающими ее с севера, запада и востока. И за это – за обладание такими сокровищами – ненавидели нас наши внешние и внутренние враги. У нас геополитика неразрывно связана с духовной культурой. Вот почему, говоря о проблеме духовной безопасности России, мне сразу же пришлось апеллировать к нашей геополитической реальности.

* * *

Французский психолог Альфред Бинй (1857–1911) открыл и описал, кажется, впервые одно психопатологическое явление, называемое раздвоением личности. Речь идет о временнум раздвоении человеческой личности (есть еще и феномен пространственного раздвоения, но его мы здесь затрагивать не будем). Болезнь выглядит так. У человека наступает кризис сознания, после которого из его памяти вычеркивается вся его прошлая жизнь. Но он получает способность воспринимать и хранить в памяти все то, что происходит с ним после кризиса. На следующем пике заболевания старая память восстанавливается, а новая стирается. Раздвоение личности приводит к утрате личностной самотождественности. Имеет место непроизвольный акт замены имени или выпадения его из памяти. Впала в сонное забытье, скажем, женщина по имени Сюзанна, а проснулась Гертрудой. (Бине наблюдал за болезнью особы женского пола).

Нетрудно догадаться, что, с другой стороны, всякий произвольный, целенаправленный акт смены имени у человека (я оставляю в стороне особый случай монашества) чреват некоторым психическим расстройством или духовным умопомрачением. Многие уголовные преступники проводят свою жизнь под разными именами, но в преступном мире как раз и наблюдаются отклонения от здоровых духовных норм социального общежития.

Могло ли оставаться благополучным в духовном смысле государство, у которого отнимают право на собственное имя? На протяжении всего каких-то семи десятков лет Государство Российское переименовывалось дважды: сначала это делали социал-демократы, затем (просто) демократы. В 1922 г. место России на политической карте мира занял СССР. Память о былом имени страны сохранялась лишь в названии одной республики Союза – РСФСР. “Перестройка” привела к акту обратного переименования. Но государству, получившему название “Россия – Российская федерация” в наследство оставлена лишь территория бывшей РСФСР. Все это нельзя рассматривать иначе, как результат подрыва духовной безопасности российского государственного организма.

* * *

Мы имеем полное право говорить о созидательной роли нашей победы в Великой Отечественной войне не только потому, что Советский Союз разгромил фашистско-германского агрессора и отстоял свою государственную независимость, но и потому, что в связи с военной угрозой был впервые приостановлен длительный, почти безостановочный процесс денационализации сознания русского народа, подавления в нем его исторической памяти. К сожалению, гибельная для России нигилистическая тенденция национального обезличивания после смерти Сталина возобновилась с новой силой. Следствия, как все видят, плачевны, но кто сможет положить предел усиленно насаждаемой ныне в нашей стране космополитизации?

В годы войны с фашизмом Антанта вынуждена была смиряться с антинигилистической политикой Советского правительства и даже содействовать достижению нашей победы, ибо не было у нее другого выбора: сторонников Антанты немецкие фашисты считали своими злейшими врагами. Но неужели теперь позволительно думать, что фашизм или иная естественная реакция на всемирный нигилизм не проявит себя вновь? Так непременно будет. Только останутся ли к тому времени силы у попираемого русского народа, чтобы защитить демократическую общественность?

В речи Сталина, произнесенной 14 октября 1952 года на XIX съезде партии, прозвучали такие слова: “Раньше буржуазия считалась главой нации, она отстаивала права и независимость нации, ставя их “превыше всего”. Теперь не осталось и следа от “национального принципа”. Теперь буржуазия продает права и независимость нации за доллары. Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт. Нет сомнения, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите быть патриотами своей страны, если хотите стать руководящей силой нации. Его некому больше поднять” [16; 497].

Коммунистическая партия не выполнила сталинского завещания и капитулировала перед Антантой. Совершилось второе по счету предательство национальных интересов страны после того, как крупная российская буржуазия совершила такой же акт предательства в первый раз, организовав февральскую революцию.

Справедливости ради стоит сказать, что не все российские предприниматели, занимавшиеся промышленной деятельностью в дореволюционный период, были на стороне антинациональной, компрадорской буржуазии. Был компрадор-космополит Савва Морозов и настоящий русский патриот Савва Мамонтов. Интересные признания – признания человека “с того берега” – сделал проживающий в Париже профессиональный историк и журналист Н.Верт. Я имею в виду его книгу “История Советского государства (1900–1991)” [17]. Странным кажется на первый взгляд отнесенная к истории Советского государства дата 1900–1991 годов. Но книга Верта убеждает, что в этот исторический период действительно было больше общего, нежели отличительного, особенно, если иметь в виду борьбу по вопросу о духовной и национальной политике, о противостоянии национально ориентированного предпринимательства и компрадорской ростовщической буржуазии.

В 1913 году, пишет автор, более половины банковских сделок производилось через посредство шести крупнейших деловых и депозитных банков России, находившихся в Санкт-Петербурге. В столице в это время расцвела биржевая и финансовая деятельность, чему способствовал заметный рост курса ценных бумаг на бирже, особенно с 1909 года. Довольно трудно, добавляет он тут же, точно определить долю иностранного капитала в российской экономике того времени. “Однако можно сказать, что к 1914 году треть общего числа всех акций обществ, действовавших на территории империи, принадлежали иностранным владельцам. Вклады иностранного капитала были особенно значительными в металлургической и нефтяной промышленности, а также в банках. В 1914 году 65% капитала самого крупного Русско-Азиатского банка принадлежали французским вкладчикам” [17; 59].

Верт, будучи сторонником Антанты, с сожалением констатирует: “Российская буржуазия, представляющая собой довольно разнородную группу предпринимателей, по своей идеологии была далека от норм Шумпетера[55]: часть из них паразитировала в различных сферах государственной деятельности, другая – выходцы из “староверческих” кругов – заботилась о прибыли не ради ее самой, а видя в ней средство послужить стране и утвердить русское могущество” [17; 61].

Верт ассоциировал деятельность “староверческой” партии с “индустриалистскими устремлениями” Сталина [17; 61]. Хорошо, что эта партия в какой-то мере уцелела и после революции, после ожесточенной борьбы с троцкизмом – разновидностью всемирного нигилизма. Ей принадлежит основная заслуга в деле сплочения народа для отражения немецко-фашистской агрессии. К староверческой партии, как партии, стоящей на страже исторического самосознания нации, обращаем мы свой взор с тем, чтобы выработать свою собственную реакцию на революционный нигилизм и обеспечить духовную безопасность России. Как сказал П.Сувчинский, “Далеко назад и далеко вперед – но ни в каком случае не к близкому прошлому – вот куда должна звать будущая русская “реакция”! ...” [15; 59]. Издалека, по линии исторического прошлого, выстраивается тот ряд побед державного народа, в который входит победа, одержанная Россией в годы Великой Отечественной войны.

Привлекая внимание наших читателей к проблеме духовной безопасности России, я отдаю себе отчет в том, сколь велика и значительна она по своим масштабам, по объему требуемых для ее решения исторических данных и специфике внутреннего содержания. В данной работе затронут, может быть, только один из ее аспектов. Но автор уверен, что он не является второстепенным, так как его выбор обусловлен выбором знаменательной точки отсчета на шкале исторического времени, в котором протекала жизнь Российского государства. Великая Отечественная война, ее начало и конец – вот тот ориентир, которым нельзя не руководствоваться в современных условиях при определении перспективы на будущее и оценке нашего прошлого. К историческому прошлому опыту русского народа, других народов России, накопленному в годы войны с немецким фашизмом, нам еще придется неоднократно обращаться.

Литература

1. Иеромонах Серафим (Роуз). Философия абсурда // Лит. учеба. 1996. Кн. 4, июль-авг.

2. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов. М., 1990.

3. Раушнинг Г. Говорит Гитлер. Зверь из бездны. М.: Миф, 1993.

4. Св. Павел Флоренский. Соч. в 4 т. Т. 3. (2). М.: Мысль, 1999.

5. Некрасов П.А. Московская философско-математическая школа и ее основатели // Математический сборник. Т. 25. М., 1904.

6. Чупров А.А. Очерки по теории статистики. СПб., 1909.

7. Гумилев Л.Н. Этносы и антиэтносы // Звезда. 1990. № 1-3.

8. Лаут Р. Что говорит нам сегодня Достоевский? // Лит. учеба. 1989. № 6.

9. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 359.

10. Розанов В.В. Уединенное. М.: Правда, 1990.

11. Пушкин А.С. Собр. соч. в 10 т. Т. 6. М.: Худ. лит., 1976.

12. Банчугов В. Очерк истории “философии самобытно-русской”. М.: Пилигрим, 1994.

13. Лосский Н.О. Характер русского народа. Кн. 2. М.: Ключ, 1990.

14. Русский узел евразийства. Восток в русской мысли. М.: Беловодье, 1997.

15. Сувчинский П. К преодолению революции // Европейский альманах: История, традиции, культура. М.: Наука, 1993.

16. Иосиф Сталин: Жизнь и наследие. М.: Новатор, 1997.

17. Верт Н. История Советского государства (1900–1991) /Пер. с фр. 2 изд. М., Пресс-академия, 1995.

                                        С.М.Брайович

Великая победа в странах Центральной и Юго-Восточной Европы