1.5. Гипотетическая таблица истинности, показывающая сочетание шести причин мирового господства СССР И США

Глава 2. Образы США и СССР в Концепции мировой политики Збигнева Бжезинского

В политической науке и публицистике особое внимание уделяется сегодня анализу внешней политики Соединенных Штатов, претендующих на роль основного игрока в мировом политическом пространстве.

Среди важнейших документов, формулирующих внешнеполитические принципы США, - "Стратегия национальной безопасности" президента Дж.Буша, где, в частности, рисуется образ противника, способного действовать вопреки рациональной логике "западного" человека, угрожая превратить современную цивилизацию в хаос.

Для более глубокого понимания данной позиции, характерной для современной американской политической культуры, имеет смысл обратиться к работам тех авторам, которые наиболее последовательно отстаивали подобные взгляды. К ним, бесспорно, относится З.Бжезинский. Занимая один из ключевых государственных постов в США, он в течение ряда лет определял американскую внешнюю политику, был ее идеологом и активным пропагандистом.

В настоящей статье будут рассмотрены некоторые сущностные компоненты концепции мировой политики Бжезинского, и в первую очередь - заложенные там образы США и СССР. Пространство и время в мировой политике Мировая политика ("world politics") рассматривается Бжезинским прежде всего как пространственно-временной континуум, как ограниченная физическим пространством Земли особая "среда", которая обладает собственными характеристиками, не сводимыми к свойствам внешнеполитических акторов.

С течением времени ее параметры меняются. В работах 1970 - 1980-х годов он так определял ключевые тенденции этих изменений: "Наш мир становится все более и более бурным. Факторы нестабильности берут в исторической перспективе верх над силами, которые создают более организованную кооперацию.

Неизбежный вывод всякого беспристрастного анализа глобальных тенденций состоит в том, что социальный беспорядок, политические волнения, экономический кризис и международные противоречия в течение остатка этого века получат еще более широкое распространение" [Brzezinski 1971]. Бжезинский отмечал несколько источников нестабильности. Один из них - усиливающееся советское влияние на мировые дела.

Однако фундаментальными факторами трансформации глобальной среды ему представлялся переход развитых стран в технотронную эру и соответствующие инновации в информационных технологиях и средствах коммуникации. Грядущую эру он определял как "технотронную".

"Постиндустриальное общество становится "технотронным", т.е. таким, которое в культурном, психологическом, социальном и экономическом отношениях формируется под воздействием техники и электроники, особенно развитой в области компьютеров и коммуникаций" [Brzezinski 1971: 9].

Если раньше массы людей объединялись с помощью политических партий и профсоюзов, программы которых пропагандировались через печать, то в "технотронном обществе" эта функция переходит в основном к аудио-визуальным средствам массовой информации.

В нарушение устаревающих ныне традиций выражения чувств на национальных языках телекоммуникации "заменяют язык образностью, являющейся скорее интернациональной, чем национальной", поскольку она знакомит с жизнью разных стран и тем самым предопределяет "космополитическое, хотя и в высшей степени импрессионистское, вовлечение в глобальные дела" [Brzezinski 1971: 13]. Технотронная революция, согласно Бжезинскому, влияет и на образное восприятие реальности.

"Жизнь кажется лишенной связей, поскольку окружение быстро меняется, а люди все больше подвергаются манипуляциям и становятся уступчивыми. Все вокруг начинает видеться преходящим и временным: внешняя реальность - скорее подвижной, чем устойчивой, люди - скорее синтетичными, нежели аутентичными" [Brzezinski 1971: 14]. Соответственно, рушатся традиционные связи и в семье, и между поколениями. Общественная жизнь фрагментируется, несмотря на растущие тенденции к глобальной интеграции.

Этот исторический парадокс, по мнению Бжезинского, способствует краху старых верований, связанных с национальными и идеологическими общностями людей, и складыванию нового глобального восприятия мира [Brzezinski 1971: 18].

Подобно Маклюэну, Бжезинский готов предположить, что коммуникационно-телевизионное единство формирует нечто вроде глобальной нервной системы, и отмечает, что такая система, основанная на чувственном отношении к миру, влечет за собой не столько рациональное понимание реальности, сколько ощущение ее изменчивости и неопределенности.

Технотронная революция, подчеркивает он, носит не локально-территориальный, а пространственно-временной характер, охватывая весь мир посредством новейших средств аудио-визуальной связи и распространяя повсюду единые стили одежды, поведения, организации быта и досуга, возникающие благодаря глобальной эскалации продуктов массовой культуры.

"Часто утверждается, - пишет он, - что современный мир, находящийся под растущим воздействием индустриальной и урбанистической революций, станет более гомогенным в перспективе. Может быть, оно и так, но это гомогенность ненадежности, неопределенности и интеллектуальной анархии" [Brzezinski 1971: 23].

В целом, изменения в системах массовых коммуникаций в технотронную эпоху оцениваются Бжезинским как фактор, создающий более неопределенный, ненадежный, анархичный, но в то же время глобально гомогенный контекст мировой политики. Принятие внешнеполитических решений и реакция на них со стороны крупных групп населения потенциально становятся все менее рациональными. Вместе с тем вследствие развития систем коммуникации массы все активнее вовлекаются в политику, в т.ч. международную.

Одно из подтверждений тому - усиление влиятельных политических движений, особенно в странах "третьего мира". "Большинство "третьего мира" составляют страны, которые, вероятно, по-прежнему будут страдать от слабой экономики и неэффективного управления, при том что у их все более грамотного, политически пробудившегося и беспокойного населения возрастет чувствительность к демагогической мобилизации, осуществляемой политическими движениями" [Brzezinski 1983: 531].

Указывая на значительный демографический рост в странах "третьего мира", Бжезинский отмечает, что его давление на бедные экономики развивающихся государств в сочетании с политической неустойчивостью могут стать источником беспорядка и насилия не только внутри этих государств, но и в рамках мировой системы в целом [Brzezinski 1983: 531]. Это напряжение проявится в умножении региональных конфликтов между развивающимися странами.

Сверхдержавы не будут, по прогнозу Бжезинского, непосредственными их участниками. Но усиливающая конфликтность мировой политики создаст такой контекст, в котором сверхдержавам, и в первую очередь - США, станет сложнее вырабатывать внешнеполитический курс. Иными словами, в связи с ростом числа и интенсивности региональных конфликтов "мировая политика" окажется более хаотичной и непредсказуемой.

В концепции мировой политики Бжезинского время неразрывно связано с параметрами пространственной организации. Нарастание нестабильности в 1970 - 1980-е годы включается им в более сложную картину крушения евроцентричного миропорядка, который "пал в ходе двух мировых войн и Великой депрессии. Его место на короткое время занял Pax Americana, сохранявшийся только около полутора десятков лет; за ним последовал нелегкий период фактического кондоминиума, который неформально сдерживал глобальное насилие.

Это положение сейчас рушится. Жизненно важный вопрос для последующей эры заключается в том: двинется ли мир в направлении неких широких кооперативных соглашений или совершит прыжок в деструктивный хаос?" [Brzezinski 1983: 539]. Как мы видим, трансформация мировой политики приобретает у Бжезинского черты одновременно поступательного и циклического процесса: эпохи относительного порядка чередуются с периодами нестабильности.

Настоящее - время углубляющейся нестабильности, сменившее эру порядка (биполярного мира). Все предшествующие варианты мирового устройства были в конечном итоге построены на принципах "реалполитики", т.е. на доминировании сильных геополитических игроков над слабыми и сравнительно устойчивом равновесии между главными игроками.

Построение новой мировой системы на принципах баланса сил и доминирования оказывается невозможным из-за умножения числа активных и самостоятельных игроков, усиления политических движений в странах "третьего мира", ослабления национальных государств и возникающей в результате технотронной революции глобальной "неопределенности и интеллектуальной анархии". Соответственно, единственная альтернатива "деструктивному хаосу" - постепенное наращивание всеобщей кооперации.

Если мировой порядок и возможен в будущем, то его базой станет не взаимное сдерживание, а взаимная выгода. Он будет именно тем конечным пунктом развития мировой политики, который описывается в либеральных теориях международных отношений. Словом, выбор пути развития осмысливается Бжезинским в бинарной оппозиции "порядок - хаос". Впереди либо совершенный порядок всеобщей международной кооперации, либо принципиально неконтролируемый хаос "войны всех против всех".

Образ США как элемент концепции мировой политики Центральным элементом концепции Бжезинского выступают США.

Их "центральность" имплицитно присутствует в самой постановке проблем, которые в конечном итоге сводятся к нескольким ключевым вопросам: как изменения в мире воздействуют на США и их способность к мировому лидерству? как американская политика влияет на мир? в чем заключается миссия Америки в современном и будущем мире? что необходимо предпринять для реализации этой миссии, как усилить мощь и моральное лидерство США? кто представляет для США угрозу? кто может рассматриваться в качестве их друга и союзника? Подобный подход нашел свое отражение в названиях основных работ Бжезинского, написанных в 1960 - 1990-е годы [см. Brzezinski 1965, 1971, 1986, 1988, 1997]. США всегда виделись Бжезинскому главным источником технологических и культурных инноваций в современном мире: "Рим экспортировал законы, Англия - парламентскую партийную демократию, Франция - культуру и республиканский национализм, а современные Соединенные Штаты - научно-технические новации и массовую культуру, обусловленную высоким уровнем потребления" [Brzezinski 1971: 25]. Кроме того, он считает США единственным претендентом на мировое лидерство.

Остальные внешнеполитические акторы, в т.ч. Советский Союз, могли состязаться с ними лишь в каких-то аспектах развития, но ни один из них не был способен стать подлинным лидером. При этом под лидерством подразумевается не столько силовое доминирование, сколько сочетание экономической мощи с политической и идеологической привлекательностью. В 1950-е годы США, по мнению Бжезинского, были единоличным мировым лидером.

В 1960 - 1970-е годы СССР бросил им вызов, не будучи реально в состоянии занять это место. "СССР просто не хватает возможностей навязывать свою волю миру в такой мере, чтобы это хотя бы отдаленно напоминало доминирование, которого достигли США в эпоху Pax Americana 1950-х годов. Доминирование Америки покоилось не только на военном превосходстве, но также на ее экономической, политической, культурной и даже идеологической привлекательности.

Советский Союз совершенно не конкурентоспособен ни в одной из этих областей. Чтобы установить в турбулентном мире Pax Sovietica, одной только военной мощи недостаточно" [Brzezinski 1983]. Но если СССР (как самая мощная после США держава) не в силах стать мировым лидером, то им может быть только Америка. Образ США у Бжезинского тесно связан с турбулентностью мировой политики. Ее усиливающаяся неопределенность трактуется им как стержневая проблема: "Угроза, с которой столкнется человечество в будущем - не советская гегемония, а глобальная анархия" [Brzezinski 1983]. Предотвращение такого поворота событий - важнейшая миссия Америки в конце ХХ в. Поэтому США вновь должны стать мировым лидером, но в несколько ином смысле, чем это было в 1950-х годах. В предшествующие десятилетия главным пороком внешней политики США, согласно Бжезинскому, была неспособность сочетать силу (давление на других игроков) и моральное лидерство.

"Превалирующей внешнеполитической линией американской демократии было колебание между чрезмерным морализмом и морально неразборчивым реализмом. В одной фазе "реалполитика" восхвалялась как высшая доблесть; в другой наращивание и применение американской силы порочились как аморальные и недозволенные. Попытки соединить два эти подхода в прагматическом синтезе браковались либо как неадекватные императивам силы, либо как не отвечающие моральным обоснованиям.

Но в сложном мире, где стремление к моральной легитимации оказывается источником многих политических и социальных беспорядков, невозможно ни жесткое соответствие моральным принципам, ни односторонняя фокусировка на силу. Редуцировать внешнюю политику к четкой формуле, в которой сила и принципиальность сочетались бы в точных пропорциях, столь же нереально, как поместить в капсулу сложный мир.

И все же комбинация этих двух компонентов необходима, чтобы передать в исторически осмысленных терминах американскую миссию в нашем сложном мире" [Brzezinski 1983: 547]. Ситуацию, в которой оказались Соединенные Штаты в 1970-е годы, Бжезинский оценивал как весьма сложную. По его мнению, виной тому были как внешние силы, так и неблагоприятные изменения в самой Америке.

К числу факторов первого рода он относил рост турбулентности мировой политики (в т.ч. динамичные изменения в странах "третьего мира") и деструктивное поведение СССР, который, достигнув военно-политического паритета с США, использовал его для наращивания своего влияния. Однако еще более негативно, с его точки зрения, сказалась на США утрата ими морального лидерства (в частности, из-за вьетнамской войны и противодействия национально-освободительным движениям в "третьем мире").

Именно такое понимание отразилось в его мемуарах. "Во-первых, - писал Бжезинский, - я чувствовал, как важно попытаться усилить американское идеологическое влияние на мир и придать нашему мировоззрению больший исторический оптимизм. Я видел, что в предшествующие годы резко снизилась весомость американского послания миру, но я верил, что Америка, акцентируя тему прав человека, сможет вновь стать носителем надежд человечества...

Я отчетливо чувствовал, что внешнеполитический курс предшествующих лет привел к предельной изоляции Америки, и боялся последствий этого для нашего общества - боялся одиночества Америки во враждебном мире" [Brzezinski 1983: 3]. Таким образом, в 1970-е годы США, в восприятии Бжезинского, были центром мировой политики, который отторгался периферией и терял свое влияние, что вело к нарастанию глобального хаоса.

Преодолеть отчуждение между США и миром Бжезинский надеялся не столько путем наращивания военной силы (хотя это средство им тоже артикулировалось), сколько возвращением Америке утраченного статуса морального и идеологического лидера. Миссия США, считал он, состоит в противодействии углублению хаоса, но исполнить ее Америка может только восстановив к себе доверие других внешнеполитических игроков (прежде всего Китая и стран "третьего мира").

Либеральная идеология с ее упором на права человека как на базовую ценность виделась ему основным содержанием обновленного послания Америки миру. В целом, наиболее характерными чертами образа мировой политики у Бжезинского в тот период выступали: (1) америкоцентризм (США - центр мира, через соотнесение с ними описывались все остальные элементы мировой системы); (2) нарастающая турбулентность, связанная с фундаментальными технологическими, экономическими, социальными, культурными и политическими изменениями; (3) конструктивный миссионизм США, заинтересованных в предсказуемости мировой политики, в развитии международного сотрудничества и кооперации.

Отсюда следовало, что интересы США и всего мира субстанционально совпадают, что усиление Америки, в конечном счете, на пользу остальному миру, а ее ослабление - угроза миропорядку. Мировое лидерство - моральный долг США. Никто в современном мире не может заменить их, и потому претензии других на мировое лидерство ведут к росту хаоса и непредсказуемости. Образ СССР в работах Бжезинского СССР занимает в картине мира Бжезинского особое место: темы советского коммунизма и роли СССР на международной арене по частоте своего появления в его работах уступают только темам, связанным с США.

С ходом лет трактовка Бжезинским СССР менялась довольно радикально - от символа тоталитарной империи зла [Brzezinski 1956; Brzezinski, Friedrich 1956] через образ альтернативной модели индустриального общества [Brzezinski, Huntington 1964] - к образу гибнущего и неспособного развиваться хозяйственного и политического организма [Brzezinski 1989]. Тем не менее, во всех вариациях СССР - это тот "другой", через сопоставление с которым формируется понятие "мы" [Поршнев 1972].

Наиболее интересны для сравнения образов СССР и США две работы Бжезинского: "Политическая власть: США - СССР" и мемуары "Мощь и принцип". Первая содержит компаративный анализ социально-экономических и политических систем двух стран. Вторая описывает сверхдержавы в контексте мировой политики - через интерпретацию их внешнеполитических курсов и роли каждой в системе международных отношений.

"Политическая власть" была написана Бжезинским (в соавторстве с С.Хантингтоном) в 1964 г., но выраженные в ней взгляды оставались характерными для Бжезинского до середины 1980-х годов. Книга создавалась в атмосфере больших перемен. СССР жил под знаком хрущевских реформ. В США пришли к власти новые силы, символом которых стал Дж.Ф.Кеннеди. В мире развертывались процессы социальной, политической и экономической модернизации.

СССР в то время (в отличие от конца 1950-х годов) не рассматривался Бжезинским как тотальный враг. Он изображался сильным внешнеполитическим противником и идеологическим конкурентом, с которым можно и нужно договариваться. Цель исследования Бжезинский и Хантингтон видели в поиске ответов на три вопроса: каковы сходные и различающиеся черты советской и американской систем? в чем сильные и слабые стороны каждой из них? увеличивается или сокращается сходство между ними? [Brzezinski, Huntington 1964: 4]. Авторы отказались от описания двух сверхдержав как лишенных чего-либо общего, назвав такой подход "черно-белым" [Brzezinski, Huntington 1964: 7]. Сравнивать, подчеркивали они, можно лишь то, что имеет хоть какие-то точки соприкосновения.

В данном же случае "оба правительства управляют целыми континентами; в пределах обеих стран живет множество разных народов, что часто вызывает расовые и политические трения; и в российском, и в американском обществе происходят серьезные политические и экономические перемены.

В ряде аспектов обе нации придерживаются одинаковых ценностей; с исторической точки зрения обе они генетически связаны с Европой и западноевропейскими политическими системами, но не являются их частью; каждая из них видит себя специфическим воплощением универсальных принципов; наконец, и в том, и в другом государстве международные обязательства становятся все более важными в определении основных внутриполитических проблем".

Даже "политические системы СССР и США обладают множеством сходных черт: гомогенностью, единством и простотой, которых весьма недостает на европейском континенте" [Brzezinski, Huntington 1964: 8].

Но с точки зрения построения когнитивной модели мировой политики образ СССР выступает у Бжезинского и Хантингтона как целиком альтернативный образу США: советская система носит идеологический (ценностный) характер, американская - инструментальный; им присущи разные способы социализации и политизации, а также массовой мобилизации. Советская система является бюрократической, американская - электоральной.

Совершенно различны процессы принятия политических решений, а также отношения между управлением и политикой [Brzezinski, Huntington 1964: 74, 76, 141, 202, 291]. По мнению авторов, Россия имеет давние анархические традиции, которые компенсируются сверхсильной центральной властью. Модернизацию и внешнюю европеизацию страны, отмечают они, обеспечивал квазивосточный деспотизм. Такое положение вещей сохранилось и в советский период.

Ценностно-идеологическая, непрагматическая ориентация исторически свойственна России: сильная власть всегда сочеталась там с элементами идеократии. У США же совсем другие исторические корни. Власть здесь значительно более децентрализована и диффузна. Для политической системы страны на протяжении всей ее истории характерна не ценностно-рациональная, а прагматическая или целерациональная ориентация.

В отличие от более ранних и более поздних работ Бжезинского, где история России и "неправильные" способы модернизации служат обоснованием ее настоящего или будущего неуспеха и желаемого или действительного краха, в рассматриваемой книге подчеркивается эффективность советской системы.

Советское общество в описании Бжезинского и Хантингтона выглядит вполне современным, высокомобильным, высокоиндустриализованным, хотя все эти положительные черты связаны с "весьма парадоксальными методами экономической организации и социального манипулирования".

Особенность Советского Союза - в наличии у управляющей страной профессиональной партийной бюрократии "чувства единой цели", в ее "приверженности этой цели, организационной эффективности и умении рекрутировать наиболее способных граждан, в возможности управлять процессами социализации и политизации населения, в использовании новых методов социального и политического контроля, рассчитанных на интеграцию и развитие общества" [Brzezinski, Huntington 1964: 430].

Американская и советская системы казались авторам крайне устойчивыми, и они считали маловероятным изменение их ключевых параметров, таких как "структура власти, принципы подбора лидеров, роль идеологии, взаимосвязь между политической системой и индивидом" [Brzezinski, Huntington 1964: 430]. Именно на этом основании они делали вывод, опровергавший модную в то время теорию конвергенции: "Советская и американская политические системы, каждая по-своему, весьма успешны.

В силу этого они, скорее всего, не претерпят существенных изменений. Чтобы состоялась конвергенция, должна произойти значительная коррекция пути развития каждой из стран - революция с исторической точки зрения. Эволюция двух систем, а не их конвергенция, представляется нам наиболее реалистичным сценарием будущего развития" [Brzezinski, Huntington 1964: 436].

При этом они не сомневались, что советская система, несмотря на возможную институционализацию политических изменений и введение специальных процедур смены власти, все равно останется "бюрократической олигархией", поскольку "модернизация, экономическая рационализация и индустриализация не обязательно ведут к либерализации" [Brzezinski, Huntington 1964: 431, 433].

Анализируя реформы начала 1960-х годов в СССР, авторы отмечали, что действия реформаторов были во многом предопределены давлением догм и необходимостью жесткой дисциплины, уравновешивающей традиционную российскую тягу к анархии. "Партия опасается любого вызова своему идеологическому господству, она не потерпит ничего подобного идеологическому сосуществованию даже внутри советского общества", - указывали Бжезинский и Хантингтон.

Поэтому "дальнейшая модернизация Советского Союза, по всей видимости, будет сопровождаться попытками сохранить политическую и идеологическую монополию партийной бюрократии, а также не допустить какого-либо политически значимого или иного плюрализма... Наследие прошлого имеет свою внутреннюю силу: в этом плане поведение и требования советской бюрократии отражают специфику российской истории, ленинистской революции и сталинистской трансформации советского общества" [Brzezinski, Huntington 1964: 434-35]. Тот же образ, но спроецированный на сферу международных отношений, просматривается и в мемуарах "Мощь и принцип", в которых Бжезинский подчеркивает генетическую преемственность между СССР и Российской империей в области международной политики . Она проявляется, по его мнению, и как своеобразный геополитический императив России, и как схожесть в отношениях с Западом. СССР изображается сильным игроком на международной арене. Он бросает вызов. США вынуждены обороняться. Этот вызов может быть описан скорее метафорами "состязание" или "конкуренция", чем "нападение", ибо Советский Союз стремится не "уничтожить" Америку, а "вытеснить" ее из мировой политики, "оспорить" у нее пальму первенства в мировых делах. В каких-то вопросах он даже представляется Бжезинскому потенциальным партнером, без кооперации с которым вряд ли можно преодолеть угрозы турбулентного мира. "Американской публике важно понять долгосрочный, исторический характер советского вызова Америке.

Советы с их концепцией соревнования двух систем имеют перспективное видение и следуют намеченному курсу с неподдельной настойчивостью и терпением. Американцы должны научиться у них... проводить долговременную политику активной конкуренции, без характерных для нее поворотов от истерии по поводу холодной войны к эйфории в связи с разрядкой" [Brzezinski 1983: 542]. Прогнозируя международную ситуацию конца ХХ в., Бжезинский писал: "Советско-американские отношения останутся смесью состязательных и кооперативных элементов с превалированием первых. В последние годы этого столетия соревнование между мирами двух сверхдержав, вероятно, не уменьшится; оно мотивировано слишком многими историческими, философскими и даже психологическими импульсами. Но эти отношения можно и нужно поддерживать, контролировать и делать менее острыми.

С помощью осторожного управления их также можно направить в сторону большего сближения в таких вопросах, как контроль над вооружениями и региональное сдерживание, а расширение кооперативных связей способно постепенно стимулировать внутренние изменения в советской сфере влияния" [Brzezinski 1983: 541].

Итак, мы вправе констатировать, что основные составляющие образа СССР в работах Бжезинского начала 1980-х годов близки к характеристикам 1960-х годов.

СССР предстает сильным внешнеполитическим игроком, олицетворяющим альтернативный по отношению к США и Западу вариант современного развития.

Он является историческим конкурентом США в мировой политике, стремящимся к расширению своей сферы влияния (и, соответственно, к сокращению сферы влияния США), генетически связан со своим историческим предшественником - Российской империей - и потому отличается от США не только экономически, идеологически или политически, но также геополитически и цивилизационно. Это образ, наделяемый негативными коннотациями, но тем не менее не укладывающийся в стереотип "тотального врага".

В некоторых аспектах СССР может быть партнером. Как следует из проведенного анализа, в 1970-х - начале 1980-х годов трактовка Бжезинским взаимодействия СССР и США не сводилась к простой черно-белой схеме борьбы "добра" и "зла". СССР - противник, "исторический конкурент", но не "абсолютный враг".

В известной мере этот вывод противоречит широко распространенным представлениям о доминировании такого рода черно-белых схем в осмыслении международных отношений периода холодной войны правящими элитами сверхдержав [см., напр. Абельсон 1998]. Когнитивная схема Бжезинского гораздо сложнее. Активным элементом в ней выступают не только образы США и СССР, но и образ мировой политики как обладающей самостоятельными свойствами среды внешнеполитических взаимодействий.

Чтобы оценить функции образов СССР и США по отношению к когнитивной схеме мировой политики в целом, нужно учесть сам характер изменений в международной политике рассматриваемого периода. В условиях 1970-х - начала 1980-х годов наибольшей опасностью Бжезинскому виделось углубление "непредсказуемости", "неопределенности", "хаоса". Советская гегемония казалась ему недостижимой, поскольку Советский Союз, несмотря на свою военную силу, не обладал необходимыми качествами мирового лидера.

Кроме того, отношения между сверхдержавами при всей их сложности все же могли контролироваться и регулироваться. Нарастание же "хаоса" было способно окончательно разрушить мировой порядок и породить ситуацию "войны всех против всех".

Заключение

Для США пришло время выработать и применять комплексную, всеобъемлющую и долгосрочную геостратегию по отношению ко всей Евразии. Эта необходимость вытекает их взаимодействия двух фундаментальных реальностей: Америка в настоящее время является единственной супердержавой, а Евразия - центральной ареной мира. Следовательно, изменение в соотношении сил на Евразийском континенте будет иметь решающее значение для мирового главенства Америки, а также для ее исторического наследия.

Геостратегия в отношении Евразии. В краткосрочной перспективе Америка заинтересована укрепить и сохранить существующий геополитический плюрализм на карте Евразии. Эта задача предполагает поощрение возможных действий и манипуляций, с тем чтобы предотвратить появление враждебной коалиции, которая попыталась бы бросить вызов ведущей роли Америки, не говоря уже маловероятной возможности, когда какое-либо государство попыталось бы сделать это. В среднесрочной перспективе вышеупомянутое постепенно должно уступить место вопросу, пр решении которого больший акцент делается на появлении все более важных  и в стратегическом плане совместимых партнеров, которые под руководством Америки могли бы помочь в создании трансевразийской системы безопасности, объединяющей большее число стран. И наконец,  в долгосрочной перспективе все вышесказанное должно постепенно привести к образованию мирового центра по-настоящему совместной политической ответственности.

Трансевразийская система безопасности. Стабильность геополитического плюрализма Евразии, препятствующая появлению одной доминирующей державы, должна быть укреплена созданием трансевразийской системы безопасности, что, возможно, произойдет в начале следующего века. Такое трансконтинентальное соглашение в области безопасности должно включать расширившуюся организацию НАТО  - что связано с подписанием хартии о сотрудничестве с Россией - и Китай, а также Японию. 

Со временем могла бы начать формироваться более формальная структура, стимулируя появление трансевразийской системы безопасности, которая в первые охватила бы весь континент. Америка, Европа, Китай, Япония, конфедеративная Россия и Индия, а также, возможно, и другие страны могли бы сообща послужить сердцевиной такой более структурированной трансконтинентальной системы. Окончательное возникновение трансъевразийской  системы безопасности могло бы постепенно освободить Америку от некоторого бремени, даже если бы одновремнно и увековечило ее решающую роль как стабилизатора и третейского судьи Евразии.

После последней мировой державы. В конце концов мировой политике непременно станет все больше несвойственна концентрация власти в руках одного государства. Следовательно, США не только первая и единственная сверхдержава в поистине глобальном масштабе, но, вероятнее всего, и последняя.

Это связано не только с тем, что государства-нации постепенно становятся все более проницаемыми друг для друга, но и с тем, что знания как сила становятся все более распространенными, все более общими и все менее связанными с государственными границами. Вероятнее всего, что экономическая мощь также станет более распределенной.

Список литературы

1.     Бовин И.А. Мирное сосуществование.

2.     Громыко А.А. Внешняя политика СССР 1917-1985 гг.

3.     Евгеньев В.А. Образы США И СССР в Концепции мировой политики Збигнева Бжезинского. РГГУ.

4.     История США 1945-1980 гг.

5.     История международных отношений внешней политики СССР.

Т 3. 1970-1987 гг.

6.     История новейшего времени стран Европы и Америки 1945-2000.

7.     Кальвокоресси. Мировая политика после 1945 года.

8.     Уткин А.И. Стратегия глобальной экспансии. Внешнеполитические доктрины США