Вопрос, который неизбежно возникает в процессе изучения начального периода творчества Л. Н. Толстого, — это вопрос о соотношении общечеловеческой и социальной тенденций во взглядах молодого писателя, в изображении героев его первых произведений (1852—1857), прежде всего – автобиографической  трилогии.

«Эпохи развития» Николеньки Иртеньева связаны с мучительными нравственными исканиями, природу которых Толстой видит в сугубо личном и в то же время вечном человеческом разладе между порывом к мечте и воплощением ее в действительной жизни. «Дойду ли я когда-нибудь до того, чтобы не зависеть ни от каких посторонних обстоятельств? По моему мнению, это есть огромное совершенство; ибо в человеке, который не зависит ни от какого постороннего влияния, дух необходимо по своей потребности превзойдет материю, и тогда человек достигнет своего назначения» (дневник, запись от 16 июня 1847 г.). Толстой дает глубокий психологический анализ общечеловеческого «фона» (если воспользоваться словом писателя); изучение этого «фона» представляется ему жизненно важным. (19, с.11)

Все, что не связано с внутренним миром, обобщается Толстым двумя нейтральными словами — «внешние обстоятельства». Следуя жизненной правде, он не может не отметить «обстоятельств» социального плана, но к исследуемому общечеловеческому «фону» они прикладываются во многом механически.

Не возникает ощущения, что за введенными Толстым социальными реалиями есть и определенный социальный «фон», четкий взгляд автора на вопросы времени; и в то же время очевидно, что природа этих реалий не может быть объяснена одним общечеловеческим «фоном».

Социальная деталь у раннего Толстого несет в себе заряд огромного художественного воздействия. Данная без опоры на свой «фон» — социальный, откуда берет она силу? По-видимому, в произведениях, где один «фон» безусловно господствует над другим, социальное воспринимается в ключе общечеловеческого «фона», который, вобрав художественную силу детали и сам будучи мастерски выполненным, придает ей столь впечатляющее нас звучание.

Наличие социальных преград (глава «Наталья Савишна» в «Детстве», глава «Новый взгляд» в «Отрочестве», «Вторая исповедь» и «Университет» в «Юности») с  особенной  ясностью  обнажает  человеческое одиночество Николеньки,  ставит  проблему  «общей  жизни»  людей,   с   которой  ищет  и не  может  установить любовной, гармонической связи главный герой трилогии. (1, с. 68)

Молодой Толстой проявлял интерес к проблемам нравственности, добродетели, добра и зла. Начало повести «Детство» требует особой серьезности и погруженности в мир детства, в мир человеческой души. Этому помогут первоначальные наблюдения над поэтикой автобиографического повествования, ведущегося взрослым человеком, а также обращение к отдельным частям повести. Милый, добрый учитель Карл Иванович нечаянно разбудил Николеньку. Целая гамма чувств ребенка: от обиды, недовольства до стыда и, наконец, любви — раскрывается перед читателем-школьником. Смена противоположных чувств и мнений, «диалектика души» — вот что является для повествователя основным стержнем многих событий. Первая повесть трилогии заканчивается смертью матери Николеньки. Это событие стало рубежом между детством и отрочеством, ибо маленький герой познал «горькую истину».

Мать «осталась для меня святым идеалом», — напишет Толстой в дневнике за два года до смерти. Вид яснополянского сада, случайно увиденный «следок» от женской ноги навевает мысли и воспоминания о ней. (17, с.24)

Важно понять, что в пору отрочества Николенька, являясь человеком «избранного» круга, стремится к нравственному самоусовершенствованию. Изображение постоянного самоанализа, изменения взгляда на мир, обогащения чувств героя — все эти особенности индивидуального стиля Л. Н. Толстого, сложились в пору работы молодого писателя над автобиографической трилогией. Понять эту мысль поможет чтение заключительных строк повести «Отрочество». «Само собой разумеется, что под влиянием   Нехлюдова я невольно усвоил и его направление, сущность которого составляло восторженное обожание идеала добродетели и убеждение в назначении человека постоянно совершенствоваться. Тогда исправить все человечество, уничтожить все пороки и несчастия людские казалось удобоисполнимою вещью, — очень легко и просто казалось исправить самого себя, усвоить все добродетели и быть счастливым...» В юности Николенька открывает «новый взгляд на жизнь» и решает, что «назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию».

Не менее значимо донести до учащихся, что художественное исследование Толстым «эпохи развития» человека полно внутренних противоречий, несоответствий между помыслами Николеньки и реальными результатами его поступков. Постоянное чуткое восприятие лжи в поступках и словах как своих собственных, так и тех, кто окружает Николеньку, является своего рода ответом писателя на вопрос, что же представляет собой современное общество, как формируется его личность. Особое значение для молодежи имеет проблема духовности, нравственной искренности, ответственности за каждый поступок, за мысли и чувства. Изображение радостных и горестных открытий Николеньки Иртеньева, его жадный интерес ко всему окружающему, его благородная неудовлетворенность самим собой открывают глубину психологического анализа как одного из основных качеств художественного метода Толстого.

М. Б. Храпченко подчеркивает, что «творчество писателя представляет собой системное единство. Системное прежде всего потому, что каждого талантливого писателя отличает свой круг тем, идей, образов. Системными свойствами творчество талантливого писателя обладает еще и вследствие того, что на всех созданных им произведениях лежит выразительный отпечаток его художественной индивидуальности». (18, с. 328)

Вопрос о соотношении общечеловеческого и социального в раннем творчестве Толстого существен для понимания важных перемен в мировоззрении писателя, отразившихся в произведениях последних лет, где социальная принадлежность героя, за редким исключением, определяет его человеческую значимость. У позднего Толстого  «границы индивидуального оказываются преодоленными: вина частная возводится в вину общую». (14, с.100)

4. Два русла развития детской темы в творчестве  Л. Н. Толстого.

 Л.Н.Толстой несомненно является самой масштабной и значительной, больше всего внесшей нового в литературу для детей и о детях.

В его творчестве отчетливо намечаются два основных направления, два русла развития “детской” темы, содержащие в себе различные подходы к предмету и отражающие творческие искания писателя различных периодов его жизни. Первая группа - это произведения Толстого о детях. К ним относятся прежде всего повести “Детство”, “Отрочество” и “Юность”. В анализе “Детства”, который будет предложен в этой главе, будет сделана попытка показать, что нового сумел привнести Л.Н.Толстой в литературу о детях.

Другая несомненная заслуга Л.Н.Толстого в развитии темы детства состоит в создании им развернутого цикла произведений для детей, к которым относятся “Азбука”, “Новая азбука”, “Книги для чтения” и повесть “Кавказский пленник”.

На примере художественного наследия Л.Н.Толстого отчетливо видны сюжетные, стилистические и композиционные отличия его произведений для детей и произведений о детях, затрагивающие все пласты идейного и языкового устройства произведения. (1, с. 192)

Л.Н.Толстому первому принадлежит попытка выработки универсального языка для детских произведений – лаконичного, емкого, выразительного, и особой стилистической организации детской прозы, учитывающей тип и темпы психологического развития ребенка.

В языке Толстого отсутствуют подделки под народный язык и язык детей, присутствуют народно-поэтические зачины и конструкции. Тщательный отбор лексики сочетается в нем с учетом возраста адресата, организацией речи повествования.

Таким образом, Л.Н.Толстым учитываются все три необходимых пласта собственно детской литературы, отличающих ее от литературы взрослой: сюжетно-композиционный, языковой и психологический.

Композиционный и сюжетный строй детских рассказов Л.Н.Толстого, вошедших в “Азбуку” и “Новую азбуку”, также разворачивается в соответствии с детским восприятием окружающего мира. Можно даже говорить о том, что писатель формирует новые сюжетные каноны детской литературы, включающие в себя такие принципы, как драматичность, отсутствие развернутых описаний, усиленный эмоциональный фон, стремительность действия, зрительность повествовательных картин и универсальную обобщенность образов. Данное сюжетное решение позволяет, не утомляя внимания ребенка, оптимально решать задачи обучения и формирования детского характера. (7, с. 22)

Кроме того, исследуемая проза Л.Н.Толстого обладает тщательно продуманным психолого-педагогическим воздействием. В частности, она строится с учетом того, что детское сознание не принимает прописной морали и не может учиться на отвлеченно-абстрактных примерах, поэтому литература для детей в лучших своих проявлениях исключает прямолинейные поучения.

Ранние исследователи творчества Толстого, его современники, педагоги называли его рассказы “верхом совершенства как в психологическом, так и в художественном отношении”: “Что за выразительность и образность языка, что за сила, сжатость, простота и вместе с тем изящество речи... В каждой мысли, в каждом рассказце есть и мораль... притом она не бросается в глаза, не надоедает детям, а скрыта в художественном образе, а потому так и просится в душу ребенку и глубоко западает в ней”(18, с.330).

Наряду с обобщенностью быта и лаконичными характеристиками, даже в самых кратких своих рассказах Толстой вводит напряженную драматичность повествования. Любое, даже пяти-восьми строчное, произведение писателя содержит всегда законченный рассказ о случае, а в сюжете всегда присутствует напряженный кульминационный пункт.

При всем том, стараясь пробудить в читателе жалость и сострадание, Л.Н.Толстой подчеркивает, что чувство любви и жалости чаще встречается в душе ребенка, чем в душе взрослого. Взрослые люди уже испорчены. Ими зачастую движет корысть и жажда наживы. Часто дети по уму и самообладанию превосходят взрослых. В рассказе “Пожар” мальчик Ваня вскочил в горящую избу и спас двух маленьких детей: сестренку Машу и брата Кирюшу. Причем, Ваня сначала разбудил бабушку, но та, увидя пожар, растерялась, потеряла самообладание, забыла про детей и побежала на двор за народом.

Характерной особенностью композиционного строения рассказов Л.Н.Толстого служит их полное бытовое правдоподобие, направленное на то, чтобы завоевать доверие ребенка и вселить в него мысль о реалистичности происходящего. В описании “За ягодами” это правдоподобие подчеркивается тем, что даже удовольствие сбора ягод для крестьянских детей на самом деле – работа.  Даже малые дети уже помогают семье кормиться. Вернувшись с дач, где они продали ягоды, Ольгушка отдает матери заработанный двугривенный, который та берет и молча прячет - деталь, особенно подчеркнутая писателем.

Напряженность действия в повествовании Толстого, завладевающая воображением ребенка, - пример того, как можно использовать сюжет в образовательных целях. При всей своей драматичности композиция у Толстого – не самоцель, а служит раскрытию центральной для данного произведения мысли. (10, с.204)

Обычно писатель отсекает все дополнительные сюжетные линии, малозначащие детали и описания и доводит композицию произведения до прозрачности народной сказки. В итоге получается текст, подчиненный главной цели, - рассказать о чем-либо, причем рассказать так, чтобы читатель непременно смог сформулировать для себя назидательный вывод.

В “Русской книге для чтения” писатель создает целую галерею ярких и запоминающихся детских образов таких, например, как деревенский малыш Филипок, который в большой отцовской шапке, преодолевая страх и отбиваясь от злых деревенских собак, идет в школу. В школе над Филипком смеются, но вскоре он оказывается смышленым и первым одолевает премудрость грамоты. “Я бедовый, я сразу все понял. Я страсть какой ловкий”, - говорит Филипок, одолев по складам свое имя. Мальчик Вася из рассказа “Котенок” защищает от охотничьих собак маленького зверька, а сын капитана (“Прыжок”) должен преодолеть себя и решиться на поступок. (1, с.78)

Впрочем, не все дети в рассказах Толстого отважны. Зачастую их мелкие проступки могут дорого обойтись им самим и окружающим. Проступок Вани из рассказа “Косточка”, съевшего без спросу сливу, вызывает улыбку, а строгость его родителей кажется чрезмерной. Но не все детские проступки так невинны. Беспечность Сережи (“Птичка”) стоит жизни чижу, а герой рассказа “Корова”, боясь наказания за разбитый стакан, прячет его в солому, и из-за этого погибает кормилица семьи Буренушка.

В были “Птичка” Л.Н.Толстой использует принцип многократного повтора. Мама трижды просит сына отпустить птичку, но Сережа не слушается ее, и это приводит к гибели птицы: “Утром, когда Сережа подошел к клетке, он увидел, что чиж уже лежит на спинке, поджал лапки и закостенел”.

В том же рассказе, описывая внутреннее состояние мальчика, по вине которого погибла птица, Толстой находит емкие и выразительные слова: “Сережа долго не мог заснуть, всякий раз как закрывал глаза, ему представлялся чижик, как он лежит и дышит”. Подробность о дыхании чижика представляется автору особенно важной. В коротком рассказе она упоминается трижды: “лежал на груди, распустивши крылышки, и тяжело дышал,” “тяжело и скоро дышал”, “как он лежит и дышит”(1, с. 83).

Главный упор в рассказе делается на пробуждение в ребенке нравственного чувства. Писатель старается вызвать в маленьком читателе жалость к птичке, этим и обусловлен целый ряд описательных подробностей.

В произведениях же Толстого о детях образы детей изображены качественно иной палитрой художественных средств. Здесь уже не идет речь ни о скупой детализации, ни о трафаретной намеченности образа. Принцип психологизма, практически не используемый в детской прозе писателя, широко задействован в его повестях о детях. Развернутые характеристики каждого из героев “Детства” и подробный разбор детских чувств и переживаний нужны писателю для психологического обоснования модели формирования личности и ее поступков.

Николенька, герой “Детства”, задумывается над самыми, казалось бы, обыденными вещами, позволяя тем самым Толстому, использовав эффект “первовзгляда”, посмотреть его глазами на окружающий мир. Ни один из героев “Азбуки” и “Русской книги для чтения”, разумеется, не приближается к героям “Детства” по уровню своей прорисовки и объемности образа, да и не может приблизиться, поскольку Толстой решает этими образами качественно иные задачи. (11, с. 143)

Тем более примечательно, что писатель на определенном этапе своего творчества делает на основании своей работы над произведениями для детей выводы для всей художественной литературы. В период создания “Кавказского пленника”(1872) он утверждает, что это образец тех приемов и языка, которым нужно писать не только для детей, но и для взрослых.

Именно Л.Н.Толстому первым удается соединить две отрасли человеческой культуры – литературу и педагогику, на стыке которых возникает и существует детская литература. Моральные нормы и знания из различных областей науки вплетены в сюжетную и содержательную ткань его произведений без ущерба для их художественности.

“Когда я писал “Детство”, то мне казалось, что до меня никто еще так не почувствовал и не изобразил всю прелесть и поэзию детства”, - признавался Л.Н.Толстой.

В повести писатель выводит на первый план ощущение новизны от знакомства с окружающим миром, “всю прелесть и поэзию детства”. Эта поэзия - в свежей живости чувств, в том, что и радость и горе оставляют особенно яркие и неизгладимые следы. Писатель хорошо понимает, что именно взрослый читатель ждет от книги о детях и детстве, а именно стремится обнаружить причинно-следственную связь между детством и состоянием личности в зрелости, ответить на вечный вопрос: почему он, как личность, сформировался именно таким, а не другим. (13, с.154)

Л.Н.Толстой решает эту задачу творчески, в трудно постигаемых, живых и естественных противоречиях и оценках. Жизнь в повести “Детство” не несет в себе черт ложной схематичности, ее трагичность проступает в каждой яркой и выразительной детали. Одновременно с тем действительность предстает в раздробленных и одновременно четких и логичных картинах, начиная от портрета отца и смерти матери до первых впечатлений от большого города. Образ автора и образ его главного героя намеренно сближен, что придает повествованию особенную достоверность.

Вот, к примеру, как дети входят в зал и видят мать: “... одной рукой она придерживала чайник, другою - кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и того, что мы вошли”(1, с. 89).

Никаких оценок к портрету не прилагается и так ясно, что мать героя глубоко несчастна. Очевидно, что в детской прозе Л.Н.Толстого портрет был бы решен совершенно иными, более очевидными и однозначными средствами.

Другое отличие прозы о детях и для детей – в самой глубине и фокусировке психологической детали. Примером такой детали в “Детстве” могут служить, скажем, пальцы приказчика Якова, в яростном движении которых опровергалось все, что говорил отец и что Яков безмолвно и почтительно выслушивал. Так, с помощью емких деталей Толстому удается передать многие подробности и оттенки восприятия героем окружающей жизни.

Несогласие, подавленная ярость, невозможность выразить свою личность – все  это как бы увеличивается и разрастается, поскольку происходит на глазах у ребенка. Герой видит и понимает это впервые, с отчетливостью новизны, отчего и читатель как бы возвращается в прошлое и, припоминая и восстанавливая события своей жизни, постигает их в новой и утраченной во времени ясности. (9, с.212)

В “Детстве” Л.Н.Толстому удается передать всю свежесть детского восприятия и переживания, которые порождают сходный отзвук в сознании взрослого человека. И это пробуждает в читателе особый род сочувствия, сочувствия, осуществляемого не по психологической схеме “взрослый - взрослый”, но по модели: “ребенок - ребенок”. В литературе же для детей чаще всего задействована привычная схема “взрослый - ребенок”, воздвигающая между автором и адресатом привычную стену.

Некоторые главы “Юности” как повторяют отдельные главы “Детства”: это “Корнаковы”, “Ивины”, “Князь Иван Иванович”. Однако изображение действующих лиц в последней части трилогии существенно меняется. Так, к примеру, в “Детстве” княгиня Корнакова показана в общем милой, хотя и несколько болтливой женщиной. При обрисовке Корнаковых в “Юности” оттенены фальшь и искусственность, которые проявляются в речах, поведении, во всем облике членов этой семьи.

Описание дружбы, детской влюбленности в Сережу Ивина составляет важнейший элемент главы “Ивины” в первой части трилогии. В “Юности” изображена глубокая разобщенность, господствующая в семье Ивиных. (16, с. 207)

Усталая, страдающая от невысказанного горя Ивина вызывает симпатии Николеньки Иртеньева, зато крайне отрицательное впечатление производят на него отец и сын Ивины своим высокомерием и аристократической спесью. “Я встал и поклонился ему, но Ивин, у которого было три звезды на зеленом фраке, не только не ответил на мой поклон, но почти не взглянул на меня, так что я вдруг почувствовал, что я не человек, а какая-то не стоящая внимания вещь - кресло или окошко, или ежели человек, то такой, который нисколько не отличается от кресла или окошка”.

В семье Ивиных Николенька Иртеньев остро почувствовал, что стоящие на ступеньку выше его аристократы так же неуважительно и высокомерно относятся к нему, как он сам относится к людям более низкого происхождения. Именно в такого рода столкновениях перед Николенькой Иртеньевым постепенно раскрываются истинные черты аристократизма вообще и его собственных аристократических влечений.

Глава “Юности” “Князь Иван Иванович” интересна развитием в ней новой темы - корысти, которая впервые врывается во внутренний мор молодого человека. Николеньке Иртеньеву внушают мысль о том, что он является одним из наследников одинокого старика, и это уничтожает открытость его чувств по отношению к князю Ивану Ивановичу.

 “Мне казалось, что и старый швейцар, который отворил мне дверь, и лакей, который снял с меня шинель, и три дамы и два господина, которых я нашел в гостиной, и в особенности сам князь Иван Иванович, который в штатском сюртуке сидел на диване, - мне казалось, что все смотрели на меня как на наследника, и вследствие этого недоброжелательно” (16, с.254).

Самому Николеньке Иртеньеву чужды корыстолюбивые расчеты, но их “общепринятость” никак не дает возможности предполагать того, что он не является корыстным искателем наследства. Сама возможность подозрений накладывает тяжелый отпечаток на переживания болезненно ранимого, независимого Николеньки.

Понимание реального облика людей своей среды, реальных отношений приводит к усилению расхождений Николеньки с людьми его круга. На этой почве и возникает его сближение со студентами-разночинцами. Противоречивость чувств и симпатий Николеньки очень ясно сказывается и здесь.

Многое в студентах-разночинцах возбуждает неприязнь Николеньки и даже ненависть – их  внешний вид, их манера общения друг с другом, их ошибки в языке и прочее. “Несмотря, однако, на эту, в то время для меня непреодолимо-отталкивающую внешность, я, предчувствуя что-то хорошее и этих людях и завидуя тому веселому товариществу, которое соединяло их, испытывал к ним влеченье и желал сблизиться с ними, как это ни было для меня трудно” (3, с. 215).

Общение со студентами-разночинцами, обаяние их простоты, честности, той поэзии молодости и удальства, которой они были преисполнены, еще более обостряет восприятие Иртеньевым светскости: “Так что же такое была та высота, с которой я смотрел на них? Мое знакомство с князем Иваном Ивановичем? Выговор французского языка? дрожки? голандская рубашка? ногти? Да уж не вздор ли все это? - начинало мне глухо приходить иногда в голову под влиянием чувства зависти к товариществу и добродушному, молодому веселью, которое я видел перед собой” .

Однако в трилогии процесс формирования героя остается незавершенным. Публикуя “Юность” в “Современнике” (январский номер на 1857 год), Толстой в подзаголовке повести указал: “Первая половина”. Помимо этого, и многие другие факты свидетельствуют о том, что писатель не считал эту свою повесть законченной и намеревался вернуться к ее продолжению. В дневнике и записных книжках Толстого, относящихся в 1857 году, имеется целый ряд заметок, связанных с замыслами “Юности”. Так, 29 мая 1857 года Толстой пишет: “К Юности. Пробует ученой, помещичьей, светской, гражданской деятельности и наконец военной. Это удается ему, потому что она ничего не требует, или потому, что, потеряв всю энергию, по всякой дорожке он может идти, ничего на ней уж не делает, но зато и не свихнется” (6, с. 92).

“При некоторой незавершенности трилогии, повести, входящие в ее состав, представляют собой целостное художественное произведение, отмеченное не только единством героя, но и единством своей проблематики. Противоречивость Николеньки Иртеньева не лишает его значительной внутренней целеустремленности. Он не хочет покорно подчиняться условиям и находит в себе силы противопоставить свое отношение к жизни общепринятым нормам,” - отмечает М.Б.Храпченко. (18, с. 333)

Чувство нравственной чистоты и высокой требовательности окрашивает рассказ о детстве, отрочестве и юности Николеньки Иртеньева. Нравственный критерий выступает здесь в поисках героем своего жизненного призвания и в оценке им окружающих людей, в горячем стремлении к полной большого содержания жизни и в неприятии ложного, мелочного.

На примере данной трилогии можно проследить основное психологическое и мотивационное направление литературы о детях:

1. Вскрыть причинно-следственную связь между событиями детства и организацией личности в зрелости;

2. Обновить и пробудить ясность чувств сопереживания, первой любви, первооткрытия мира и т.д.;

3. Использовать прием первого столкновения - “взгляда впервые”, разрушающего шелуху многих ложных представлений и ложных связей, которые взрослый человек воспринимает уже как данность, не задумываясь об их происхождении;

4. Обратить внимание на непреходящие ценности, показать диалектику развития нравственного чувства. (14, с.106)

Все это невозможно без расщепления каждого чувства и раскрытия противоречий, которые порождаются совершенно новым для русской и мировой литературы аналитическим строем мышления. Кроме того, на примере “Детства” легко прослеживается, что Л.Н.Толстой использует в повести совершенно иные композиционные, языковые и стилистические принципы, нежели в своих книгах для детей. На уровне синтаксиса это проявляется в обилии придаточных предложений, причастных и деепричастных оборотов. На уровне композиции - в присутствии значительно большей детализации и психологического углубления, чем в детской литературе.

У Толстого тема детства получает философское и психологическое звучание. Им создаются образцы литературы для детей и о детях. В литературе для детей он берет за основу принципы народной литературы. В его творчестве доводятся до художественного совершенства и оттачиваются такие жанры, как басня, сказка, быль, рассказ, короткая повесть. Сложно найти в современной и последующей ему детской литературе равные по выразительности, лаконичности, динамике сюжета и чистому русскому языку.

В своих педагогических статьях писатель определяет творческие принципы создания детских произведений. Обосновывая необходимость для детского чтения распространенных в то время “научных книжек”, он высказывается за создание такой литературы для детей, которая вызывала бы творческую работу ума ребенка, а не приучала бы к механическому запоминанию. Писатель указывает, что детям не так важны готовые рецепты, а “дорого знать, как дошли до этого”(7, с. 104).

Все это позволяет судить о Л.Н.Толстом как одном из первых писателей, осознавших важное значение детской литературы и подходивших к ней как к литературе равноважной с литературой взрослой и имеющей в своей основе те же механизмы роста и развития.

Роль Толстого в формировании литературы о детях не менее важна. В частности, он обогатил ее эффектом “первовзгляда” и особым, то постепенным, то стремительным, “толчковым”, становлением характера ребенка под воздействием ранних впечатлений. Повести “Детство”, “Отрочество” и “Юность” явились эпохальными для развития темы детства в русской литературе второй половины XIX века и оказали колоссальное влияние не формирование аналогичной темы в творчестве В.Г.Короленко, Д.В.Григоровича, Д.Н.Мамина-Сибиряка, А.П.Чехова и А.И.Куприна. (1,с. 124)

5. Критики о теме детства в творчестве Л. Н. Толстого.

Детство, как обширная цепь разнородных поэтических и безотчетных наших представлений об окружающем, дало автору возможность взглянуть на всю деревенскую жизнь в таких же поэтических чертах. Он выбрал в этой жизни все, что поражает детское воображение и ум, а талант автора был так силен, что представил эту жизнь именно такою, как ее видит ребенок.

Все окружающее его входит в его повесть настолько, насколько оно поражает воображение дитяти, и потому все главы повести, по-видимому, совершенно разнородные, соединяются в одно: все они показывают взгляд ребенка на мир. Но большой талант автора виден еще вот в чем. Казалось бы, при такой манере изображать действительную жизнь под влиянием детских впечатлений трудно дать место взгляду не детскому и вполне обрисовать характеры: подивитесь же, когда по прочтении этих рассказов ваше воображение живо нарисует вам и мать, и отца, и няню, и гувернера, и все семейство, и нарисует красками поэтическими.

Автор передает нам действительное развитие собственного нравственного существа с той минуты, когда мысль, как синий огонек разгорающегося газового проводника, едва-едва теплится, не освещая еще вокруг себя ничего, до тех пор пока с развитием организма она все более и более крепнет и начинает ярко озарять предметы и лица. (11, с.96)

Само собой разумеется, что строгость психического наблюдения, необходимого при этом, уже должна была исключить произвол, развязанность в приемах и игру с предметом описания. Рассказы графа Льва Николаевича Толстого имеют строгое выражение, и отсюда тайна впечатления, производимого ими на читателя. С необычайным вниманием следит он за нарождающимися впечатлениями сперва ребенка, а потом отрока, и каждое слово его проникнуто уважением как к задаче, принятой им на себя, так и к возрасту, который столько же имеет неразрешенных вопросов, нравственных падений и переворотов, сколько и всякий другой возраст.

Все это не могло остаться без последствий. Полнота выражений в лицах и предметах, глубокие психические разъяснения и, наконец, картина нравов известного светского и строго приличного круга, картина, написанная такой тонкой кистью, какой мы давно не видали у себя при описании высшего общества, были плодом серьезного понимания автором своего предмета. Вместе с тем изображение первых колебаний воли, сознание мыслей у ребенка, благодаря тому же качеству, возвышаются у автора до истории всех детей известного места и известной эпохи, и как история, написанная поэтом, она уже заключает, рядом с поводами к эстетическому наслаждению, и обильную пищу для всякого мыслящего человека... (13, с.161)

Затем любопытно посмотреть на самое приложение его психического анализа к делу. Едва вспоминает он какое-либо детское ощущение, какую-либо раннюю попытку ребяческой мысли, как в то же время представляется ему давление этой мысли на самый характер молодого человека и цепь случаев, происшествий, вызванных ею; другими словами, он облекает ее в форму искусства, дает ей плоть и настоящее бытие в области изящного.

В каком верном отношении находятся эти результаты с первым поводом, родившим их, читатель может убедиться сам в рассказах графа Льва Николаевича Толстого. Редкие писатели так логически последовательны, так строго верны своим идеям, и редкие так сильно убеждены в единстве мысли и поступка, как он. Все это показывает, во-первых, истинное понимание сущности автобиографии, а во-вторых, глубокое его понимание самой природы того возраста, которого он сделался историком.

При этом живом художественном объяснении детства есть одна черта у автора, которая обнаруживает его способность понимания предметов чисто поэтически, именно он верует в жизненное действие его организма и с настоящим чувством поэта уловляет ту минуту, когда природа сама по себе, без всякого пособия со стороны, дает искру мысли, первый признак чувства и первую наклонность.

Любовь и детство нашли себе выражение в книге графа Льва Толстого. Но не в них заключается главный центр тяжести книги; эти светлые стороны изображены правдивою рукою художника именно для того, чтобы резче оттенить его главную мысль, его глубокую и печальную думу. В книге много разнообразия, но главная ее мысль постоянно царит над рассказом, чего бы этот рассказ ни касался, и сообщает всей книге отпечаток тяжелой грусти. (15,с. 221)

В чем же дело? Толстой каждому, конечно, известен как большой мастер в анализе душевных явлений. Но какой характер имеет этот анализ? В чем заключается его источник, его первая движущая причина, от которой необходимо зависит его направление и цель?

На это можно бы отвечать, что анализ нашего автора — просто его художественная потребность, просто преобладающая черта его таланта. Ответ этот действительно годится для некоторых мест книги, именно для тех, где, как в «Семейном счастье» и в «Детстве», художественная сила идет наравне с анализом, вполне им владеет, употребляет его как орудие, дающее полноту образам и краскам. Но в других местах анализ, очевидно, играет другую роль и служит сам по себе удовлетворением какой-то потребности, говорящей в душе художника помимо его стремления создавать образы.

Во-первых, этот анализ постоянно имеет в виду совершенную правдивость, постоянно вооружен против всякой фальши. Что бы ни рассказывал художник, его явным образом томит забота не отступать ни на йоту от верности действительности и не поддаться никакой, даже самой тонкой и едва уловимой фальши. <...> Наш художник как будто прежде всего боится впасть в обман, прежде чувствует недостаток истинной красоты, вообще истинного содержания в окружающих его явлениях и потому постоянно настороже, постоянно озабочен и затруднен и думает уже не о красоте, а только о правдивости, о том, чтоб самому как-нибудь не сфальшивить, не принять миража за действительность... (17, с. 122-124)

Анализ графа Толстого весь направлен к тому, чтобы отыскать истинно живые явления в душах людей. Это не простая поэзия, которая свободно сочувствует каждому живому явлению и свободно воплощает его в художественные формы. Нет, это упорное искание красоты и жизни и, следовательно, непременно — анализ, рассечение, доискивающееся до живых частей и отбрасывающее мертвые. В этом случае свойства таланта оказались вполне соответствующими предмету.

Пустота и малодушие, если составляют не комическое явление, а действительное страдание, так сказать, серьезное состояние человека, — не дают пищи поэзии, не могут быть источником художественных произведений, но именно всего лучше выразятся в анализе; это их настоящая форма.

Искание жизни дает понять, оценить и полюбить те явления, в которых жизнь проявляется несомненно. Отсюда возникает у графа Льва Николаевича Толстого, как и у других наших писателей, очень тонкое понимание простого народа. В простом народе есть так называемая непосредственная жизнь, которая, какова бы она ни была, все-таки есть настоящая жизнь. Народ знает, зачем он живет и как ему следует жить. То же самое отношение, по которому так прекрасно изображена Наталья Савишна в «Детстве», руководило   Л. Толстым и в картинах из жизни казаков и черкесов. (6, с.98)

Затем есть еще сфера, где присутствие жизни несомненно; это явление исторической жизни народа, это великие события, в которых внутренняя сила вещей проявляется помимо людской воли. Уважение к истории и уменье понимать ее — вот самый трудный, но правильный результат искания жизни.

Но у героев графа Толстого голос идеала звучит громко и не дает им никогда успокоиться. Один из них, чувствуя, что мелкие страсти и привычки совершенно завладели его душою, стал так для себя гадок, что застрелился («Рассказ маркера»). Все они приступают к себе и к жизни с огромными требованиями; у всех постоянно шевелится в душе вопрос, который рано задал себе Николай Иртеньев: «Зачем все так прекрасно, ясно у меня на душе и так безобразно выходит на бумаге и вообще в жизни, когда я хочу применять к ней что-нибудь из того, что думаю?..» (3, с.126)

Заключение

Некоторые произведения о детях и произведения для детей второй половины XIX века относятся к типу литературы дворянской культуры.

Литература на тему детства обычно имеет конкретного адресата – ребенка или может быть ориентирована на взрослого читателя. Различная адресность требует качественно отличных форм выражения, проявляющихся на языковом, сюжетно-композиционном и жанровом уровнях восприятия. Кроме того, литература для детей, в отличие от литературы о детях, включает в себя ряд нравственных, этических и социальных фильтров.

Часто писатель, создающий произведение о ребенке и его мире, решает весьма серьезные задачи. В этом случае мир ребенка интересен ему не как самоцель, но как способ по-новому, под новым углом зрения, взглянуть на взрослый мир или показать становление и развитие характера. Обычно замечания такого рода относятся либо к произведениям с элементами мемуарного жанра, либо к произведениям, реконструирующим развитие той или иной личности под воздействием среды и воспитания. Примером таких произведений может служить “Детство” Л.Н.Толстого, “Детские годы Багрова-внука” С.Т.Аксакова и многие другие романы и повести с элементами автобиографической прозы.

На примере художественного наследия Л.Н.Толстого отчетливо видны сюжетные, психологические, стилистические и композиционные отличия его произведений для детей и произведений о детях, затрагивающие все пласты идейного и языкового устройства произведения.

Рассказывая о творческих и духовных исканиях Л. Н. Толстого, следует  подчеркнуть, что творческое самоутверждение писателя началось с его автобиографической трилогии, опубликованной в 1852-1854г., и заслужившей признание читающей публики.

Писатель первоначально   предполагал написать роман из четырех частей: о детстве, отрочестве, юности и молодости, но полностью свой замысел не осуществил. Для того, чтобы понять «Детство», следует осмыслить отношение Толстого к детству, к ребенку, к его сложному духовному миру, его стремлению познать себя и окружающих — это отношение писатель пронес через всю жизнь.

Список литературы

1.     Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М.: Просвещение, 1994.

2.     Аксаков С. Т. Детские годы Багрова-внука. - М.: Дет. лит., 1986.

3.     Асмус В. Ф. Мировоззрение Толстого//Избр. филос. труды. Т. 1. М., 1969. 

4.     Бабушкина А.Я. История русской детской литературы. М.: Наука, 1948.

5.     Балдвин Д. Психология в ее применении к воспитанию. М., 1904.

6.     Берс Е.А. Отрывки воспоминания о Л.Н.Толстом. // Толстой о Толстом. М., 1925.

7.     В.Ф. Одоевский о рациональном и эмоциональном в литера­туре для детей // Проблемы изучения и преподавания литературы в вузе и школе: XXI век: Сб. науч. тр. Саратов: Изд-во Сарат. пед. ин-та, 2000.

8.     «Детские годы Багрова-внука» С. Аксакова в курсе детской литературы на факультете ПиМНО //Современные проблемы подго­товки учителя к обучению и воспитанию младших школьников: Тез. докл. науч.-практ. конф.  Волгоград: Перемена, 1992.

9.     Каптерев Д.Ф. Педагогическая психология. СПб., 1914.

10.                       Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы. М., 1908.

11.                       Линков В. Я. Лев Толстой: Жизнь и творчество. Л.: Лениздат, 1979.

12.                       Мартэн А. О воспитании характера. М., 1888.

13.                       Материалы по истории русской детской литературы. М., 1927.

14.                       Развитие концепции детства в русской литературе и критике XIX в.: Учеб. пособие к спецкурсу по детской литературе. Волгоград: Перемена, 2001. (6,3 п.л.), в соавт. с Л. Н. Савиной — 3,3 п. л.

15.                       Сетин Ф.И. Л.Н.Толстой // Русская детская литература. М., 1972. Тема детства в творчестве А.С. Серафимовича: общечеловече­ское и классовое // Вопросы краеведения: Материалы краевед, чте­ний / ВГПУ, ВолГУ. Волгоград: ВолГУ, 1991.

16.                       Толстой Л. Н. Детство. Отрочество. Юность. - Л.: Дет. лит., 1966.

17.                       Толстой И.Л. Мои воспоминания. М.: Просвещение, 1933.

18.                        Храпченко М. Б. Художественное творчество, действительность, человек. – М.: Просвещение, 1978.

19.                       Эмоциональное и рациональное в детской прозе 50-80-х годов как выражение ее гуманистического потенциала // Гуманизация об­разования и проблемы развития личности: Сб. науч. ст. Волгоград: Перемена, 2000.