В современных исследованиях средневекового Прованса история рыцарства представлена разнообразной тематикой, а их проблематика и методика соответствуют основным принципам исторического исследования французских медиевистов 60-80(90) гг. ХХ в. Рыцарство изучается в “своем времени” и в “конкретном пространстве”, на основе специальных источников и с учетом современных знаний по средневековой истории Прованса, Франции, Европы. История провансальского рыцарства XII — XIV вв. не была предметом специального исследования, но ее аспекты так или иначе затрагивались в работах о власти и обществе, знати и родстве, культуре и политике.

Среди новейших сочинений 80 - 90-х годов, имеющих непосредственное отношение к “рыцарским сюжетам” в средневековой истории Прованса, в первую очередь, можно выделить исследования Мартена Орелла. Их главная тема — Власть, родство и знать в Провансе XI — XIII вв. — раскрывается на конкретном материале рыцарского линьяжа из Арля — рода Порселе. Рыцарство интересует историка прежде всего как “часть аристократии” и, главным образом, в его взаимоотношениях с графами — носителями публичной власти в Провансе. Не отрицая необходимости “объективного исследования” аристократии и власти — по документам (картуляриям, анкетам, нотариальным актам), Орелл сосредоточивает внимание на их “субъективном изучении” — по сирвентам трубадуров. “Интеллектуальная автономия” автора и его “вкус к истории” (“чувство времени”), отмеченные Ж. Дюби, Ф. Контамином и другими историками - медиевистами, позволили нарисовать конкретный портрет рыцарской семьи, воссоздать образ рыцарства в поэзии трубадуров и определить основные этапы его эволюции в провансальском обществе. Орелл относит начало образования рыцарских линьяжей в Провансе к XI в. и связывает этот процесс с “милитаризацией” общества в век анархии и дестабилизации, “всеобщих раздоров и разделов”. Незнатные городские аллодисты и сельские “всадники” (caballarii) использовались графами и епископами на военной службе, а с XII в. — постепенно “возвышались” в союзе с графом (и “под его крылом”) против родовой аристократии, сначала в графской “свите”, затем — в “кавалькаде” как вассалы графа, одновременно с оформлением феодальных прав на земли и судебную власть. “Триумф рыцарства” в конце XII в. Орелл связывает с аноблированием “военных всадников” и широким использованием ими индивидуальных возможностей в новых условиях городской жизни: выгодные браки и удачные торгово-денежные операции, юридическое образование и консульские должности обеспечивали рыцарям “блестящие карьеры” и “счастливые фортуны”. Одновременно, в XII в. завершилось формирование рыцарского рода, который, наряду с общими признаками — патрилинейной структурой родства, патронимом и генеалогическим сознанием отличался “ограниченным майоратом”. В условиях XIII в. началось ослабление рыцарства, с “заметной утратой” собственно рыцарских доблестей и вольностей. В первой половине столетия гражданские коммуны сменили рыцарские консулаты XII в. и к 1250 г. в Провансе был достигнут “апогей гражданской свободы” (libertas civium), зафиксированный городскими статутами Арля, Авиньона, Марселя, Ниццы. К середине XIII в. графство стало одним из “самых цивилизованных государств” европейского мира и управлялось в “соответствии с правом и законом” (secundum jure et lege), а во второй половине века претензии графа на власть “по феодальному праву” (regalia) или “имперский суверенитет” (merum imperium) — по римскому, стали воплощаться в “режиме графского абсолютизма” (dominus comes absolutus) по “французскому образцу”, зафиксированном в “анкетах” Анжуйцев (графов новой — Анжуйской династии из дома Капетингов). Время “мира и порядка”, в соответствии с принципами “разума и справедливости”, сменилось “торжеством монархии и всеобщего подданства”. К XIV в., как полагает Орелл, провансальская знать оказалась в состоянии “тройного кризиса” — политического, морального и биологического, а в истории рыцарских линьяжей начался век “деградации и вымирания”. Конец рыцарства в XIV в. стал началом ностальгии о нем и консервации рыцарского образа жизни, главным образом, в среде бедной, но самостоятельной приальпийской знати — самых старинных ее домов.

Разнородность и эволюция рыцарской среды, по данным Орелла, были хорошо отражены в составе трубадуров и их политических настроениях. Разные поколения и разные группы трубадуров различались своим отношением к публичной власти графа и к рыцарским ценностям. Поэты - рыцари из семей старинной знати, преобладавшие в XII в., защищали идеалы рыцарской вольницы и воспевали “любезных провансальцев” как блюстителей рыцарского кодекса чести, осуждая графов — “нарушителей старинных обычаев” и “душителей свободы”. Профессиональные певцы - жонглеры из “низших рыцарей” — младших, безродных и необеспеченных, которых стало много в XIII в., более всего ценили графа как щедрого мецената и прославляли его как “придворные служители”.

Рауль Монко характеризовал провансальское рыцарство как одну из социальных групп. Он определил, что термин milites стал использоваться в официальных документах Прованса в XI — XII вв. для обозначения правовой группы, которая отделялась от probi homines в городе и вилланов (рустиков) в сельской местности. В XII в. начался процесс сближения рыцарей и знати (milites et nobiles), который завершился их ассимиляцией в XIII в., вследствие аноблирования рыцарей и “милитаризации” знатных. После “золотого века” старинной родовой знати — XI в. и “золотого века” рыцарства — XII в., как считает Монко, наступило время “приручения” знати и “подчинения” рыцарства с общей “деградацией благородства”. Эта эволюция оценивается как опускание благородных грандов от независимости и ответственности к “послушанию” куртуазных рыцарей, как отказ от рыцарского идеала “Героя и Гонора” к конформизму и любезности на службе графа — ради карьеры и фортуны. XIII век, по мнению историка, стал веком формирования “нового рыцарства” — посредством реального права аноблирования — “по воле господина графа” (de voluntate domini comitis).

Этот процесс аноблирования, на основе терминологического анализа графских актов, специально исследовался Фр. Бланком. Посвящение в рыцарство способствовало сплочению аристократии против графского суверенитета и городской олигархии, а аноблирование унифицировало всех рыцарей в едином сословии ordo militum. По мере слияния рыцарства и знати военная функция утрачивала роль главного рыцарского критерия и на первое место выделялись свободы и иммунитеты (statuimus quod milites sunt liberi et immunes). Графские статуты XIII в., по данным Бланка, отражают три этапа во взаимоотношениях графа с рыцарством: от регламентации рыцарского статуса к первым грамотам аноблирования, а затем — к утверждению графской монополии на аноблирование, с правом на его запрет и лишение “незаконного рыцарства”.

Характеристика рыцарей Прованса как феодалов — владельцев феодов, их прав и обязанностей как сеньоров и вассалов дается в историко-правовых исследованиях Жерара Жордананго. Анализ грамот, анкет и статутов графов в сопоставлении с юридическими сочинениями их ученых советников свидетельствуют о правовом оформлении феодальных связей в Провансе в течение XII — XIV вв. и их “генерализации на всех уровнях”. Термины феодального словаря, появившиеся в графстве с XII в., употреблялись неоднозначно, но по мере сближения рыцарей и нобилей требовалось более четкое и унифицированное использование слов feodum, fideles; vassus, homagium — для правового закрепления господских привилегий. В системе феодальных связей рыцарство обозначалось, главным образом, термином fideles; термин vassus появляется в XIII в., но утверждается только в XIV в. Во второй половине XIII в., при графе Карле I Анжуйском, широко распространяется клятва верности для всех подданных графа (fidelitas nova), но nobiles и milites, в отличие от homines и probi homines, давали эту клятву без оммажа ( homagium, servitium). Только граф Робер (1309 — 1343 гг.) ввел “всеобщие оммажи” — для знати и городов, и на этом основании определяется как “самый феодальный граф Прованса”. С середины XIII в. в Провансе начался “повсеместный выкуп” кавалькады — воинской повинности вассалов и унификация альбергов (право постоя) в денежной форме, а 40-дневный auxilium в пределах графства никогда не имел большого значения, по сравнению с платной службой (officium pro salario) — в итальянских авантюрах и северных экспансиях графов. Жордананго проследил, как изменялась терминология графской власти, важная для понимания взаимоотношений графов и рыцарей: после длительного практического использования обоих главных терминов — regalia и merum imperium к 1340 г. утвердилось их теоретическое правовое употребление как синонимов и тем самым, как считает автор, закрепилось тождество графского суверенитета и сеньориального сюзеренитета.

Жан-Филипп Фигьера исследовал место рыцарей в структуре феодального общества и обнаружил широкое распространение терминов “феод” и “оммаж” в Провансе XII — XIV вв. Однако, он считает, что “в реальности” какие-либо формы личной зависимости в среде провансальских феодалов отрицались. Наряду с отсутствием “строгого майората” и постоянным отчуждением феодов, отказ от четкой иерархии и “тяготение к паритету” способствовали “бесконечному дроблению” доменов и создавали массу мелких и независимых феодалов - рыцарей и титулованных сеньоров. Рыцарство обозначалось единым термином — milites и представляло общую группу — ordo militum с двумя главными критериями — свободой от тальи (liberi et immunes de quista) и особым образом жизни (non opera rustica). Нобили, напротив, не были едины и состояли из разных слоев: наверху — domini, внизу — domicelli, дамуазо (сыновья нобилей, не посвященные в рыцари) и аноблированные. Социальное возвышение посредством аноблирования не стало, по данным Фигьера, массовым явлением и рано ограничивалось, с запретом приобретать феоды незнатным (ignobiles).

В ряде сочинений “рыцарские проблемы” исследуются в связи с характеристикой военной ситуации и военной организации в Провансе XII — XIV вв. Между веком “бесконечных войн” — XI в., и периодом “тотальной войны всех со всеми” — в XIV в., XII — XIII вв. выделяются как “относительно спокойное и мирное время”. Однако “мир и порядок” этого времени не исключали пограничных конфликтов, территориальной экспансии и гражданских разногласий в графстве. В течение всего XII в. в Провансе велись войны из-за соперничества двух графских домов — Тулузского и Барселонского, а в XII в. графство стало предметом притязаний Капетингов и втянуло в “итальянские авантюры” первого Анжуйца — Карла I (1246 — 1285 гг.), которому папа пожаловал в 1265 г. трон Сицилийского королевства. Борьба за “северные территории” продолжалась до продажи Дофине французским королям в 1343 г., а военные столкновения на востоке — до присоединения Ниццы к Савойе — в 1388 г. Знать иногда поддерживала графа и даже воевала в союзе с ним вместе со своими отрядами — против богатых городов на востоке графства при последнем графе Барселонской династии — Раймоне-Бернгаре V (1209 — 1245 гг.) и на западе — при Карле I. но во всех “внешних конфликтах”, по данным А. Дюбле, П.Пуандрона и др. историков, графы использовали профессиональные отряды воинов-рыцарей, служивших за жалованье.

Сильвия Поластри проанализировала данные о провансальских рыцарях — участниках итальянских походов Карла I и переселенцах, по его приглашению, на земли Сицилийского королевства в 1265 — 1282 гг. Выяснено, что в числе переселенцев из Прованса преобладали “кадеты и валеты”, не посвященные в рыцари дамуазо, а также воины, которых обозначали как caballarii, armigerii. Бедные и недовольные milites minores, приехавшие в Италию за должностями и сеньориями, в основной массе укоренились на новом месте, облагородившись и обогатившись: по подсчетам Поластри, за период от Беневенто до Сицилийской вечерни были посвящены в рыцари 250 провансальцев из 200 семей, а представители 50 семей — аноблированы. Правда, графские щедроты и милости не превратили “новых рыцарей” в “настоящих вассалов”, и некоторые из них воевали против Анжуйца в 1282 г. Рыцари из старинных и обеспеченных семей (Бо, Порселе и др.), сеньоры и “майоры”, помогавшие графу завоевывать трон Сицилийского королевства, в большинстве своем вернулись в Прованс — “умереть на родине”. Позже, в XIV в. отдельные представители старинной, но обедневшей знати, снова появились в Неаполитанском королевстве, на этот раз — “чтобы поправить свои дела”. Но в XIII в. в поведении провансальских рыцарей четко различались “традиции независимой знати” и готовность необеспеченных рыцарей служить графу “за деньги” — феоды, титулы и должности.

XIV в. стал в Провансе веком “других войн и воинов” — “регулярных военных сборов” и “всеобщей воинской повинности”, как считает Мишель Эбер. Общие беды и трудности второй половины XIV в. усугублялись утратой графского авторитета и деградацией знати. П. Доминик, Ж. Ксайне и др. историки характеризуют эти полвека как время всеобщего разорения и истощения, нескончаемых осад и угроз, жестоких разбоев и грабежей, создававших в Провансе “климат недоверия, недовольства и беспокойства”. По данным М. Эбера, на всех заседаниях штатов и городских советов в первую очередь обсуждались вопросы об обороне и военных налогах: более половины протоколов “посвящено стенам, крепостям и защитникам”; до 80 - 90 % городских расходов тратилось на военные нужды. Рыцари и нобили заседали на собраниях в общей группе депутатов и советников. Военные отряды знати использовались в войне Унии Экса или в династийной борьбе претендентов на “наследство” графини — королевы Жанны (1343 — 1382 гг.), бесплодной после четырех браков; городская милиция во главе с капитанами еле обеспечивала самооборону. В этих условиях перестройка военной системы Прованса осуществлялась по двум направлениям: во-первых, кавалькада как вассальная обязанность полностью заменялась всеобщей воинской повинностью и военным налогом, нормы которого определялись комиссарами штатов по территориально-административным округам графства; во-вторых, создавалось новое войско — “армия”, из “вооруженных людей” (homines cum armis) — жандармов.

Яркий портрет альпийской аристократии Прованса в середине XIV в., с ее “семейными и денежными делами” предстает в публикации материалов судебного дела Сибиллы де Кабрис, дамы из Риеца, выполненной Н.Куле, с хорошим “историческим комментарием”. Реальность старинных семей этого времени характеризуется, в соответствии с представлениями современников, как “бледные тени былого могущества”, но отчетливо отражено стремление сохранить “рыцарский образ жизни”, в соответствии с традициями XII — XIII вв.

Общий ход эволюции провансальской знати, с XI до XVI вв. прослеживается, по материалам Экса и в сопоставлении с другими городами, в работе Люси Лярошель. Она определила, что в XI в. нобили Экса включали только старинные семьи, без “рядовых рыцарей”, а в XIV в. в составе знати объединялись и нетитулованные рыцари, и дамуазо. С конца XIII в., в результате графской монополии на аноблирование, оно стало редко ограничиваться для “неблагородных”, но в XV в. в среде нобилей Экса, как и в Авиньоне, Арле, Тарасконе, появилось много “городских богачей”, незнатных по рождению. “Сильное обновление” знати “стирало четкие границы” между нобилями и “ротюрами” в составе высших служащих.

Таким образом, основной круг вопросов по истории средневекового рыцарства в Провансе, поставленных в сочинениях последних десятилетий, вполне соответствует “рыцарским проблемам” современной медиевистики в целом, но в большей мере связан с изучением особенностей южнофранцузского общества. В известной мере эти особенности — правового, политического, демографического или экономического характера исследовались мною, главным образом, в связи с городской историей Прованса, но рыцарство как неотъемлемый элемент “общества и власти” в XII — XIV вв. всегда фигурировало в них.

Эстетическая и художественная культура Средневековья

Специфика средневековых эстетических ценностей

Что касается эстетических и художественных ценностей, их создания, функционирования, то, при всем региональном своеобразии, для средневековой культуры в целом характерно и нечто общее. Или новое, то, чего не было в древних цивилизациях, или какие-то изменения, в том, что было. Способность осознавать собственную ценность эстетического наслаждения и умение выразить это словесно дается Средним векам не сразу. Ученые утверждают, что даже в XV веке само понятие о художественно-прекрасном еще отсутствовало. Не потому, что совсем не было эстетических чувств, художественного мастерства и восприятия его результатов. А потому, что, скажем красота искусства и природы, казалось чудесной, волшебной, повергала в трепет. Ощущение красоты непосредственно выявилось как чувство божественной наполненности или радости жизни. И, оно же смущало и пугало средневекового человека, очень не просто совмещаясь с христианскими ценностями. Отношение к Красоте было явно двойственным.

Святой Августин, например, считал, что земная жизнь имеет свою прелесть, “благодаря некоей своей красе и согласию со всеми земными предметами”. Но именно поэтому, с его точки зрения, может легко проникать в душу грех. Соблазнительная чувственная красота способна приводить к забвению Господа.

Музыка, которая могла цениться, если побуждала к набожности, оказывалась предосудительной, поскольку направлена к услаждению слуха, увеселению. Зрелища, в том числе и театральные - отдавали чем-то бесовским.

Как и во всем остальном, поскольку главная ценность этой эпохи - Бог, красота оценивалась, исходя из этого, в сопоставлении и связи с божественным, с путем к Богу или отклонением от него.

Когда красота все же начинает осмысляться, она сводится средневековыми мыслителями к понятиям “совершенства”, “соразмерности”, блеска и сияния (ясности). Подлинная красота для средневекового ума открывается в гармонии божьего мира. Все иное оценивается как низкосортное, подозрительное, обольстительно-дьявольское. Эстетическое и художественное чувство (и сознание) Средневековья колеблется между этими двумя ипостасями красоты.

Эстетический и художественный вкус того времени в чем-то груб, в чем-то тонок. Обыденные “критерии” красоты наивно-зрелищны: блеск, яркий цвет, сочный звук (особенно колокольный звон). В высших слоях общества большое внимание уделялось блеску одежд и оружия, аксессуарам, головным уборам, украшениям с драгоценностями, дорогим тканям, мехам.

Красота телесная, при этом, скорее скрывалось. Именно средние века породили так называемый “каркасный” тип одежды, которая не подчеркивала формы тела, не открывала его и не освобождала для движений, а создавала искусственные формы. Художественно-ремесленное мастерство, особенно позднего Средневековья, было чрезвычайно тонким и разнообразным. Это касается изготовления предметов быта, оружия, шитья. Искусство Средневековья почти во всем было ремесленно-прикладным, тесно связанным с жизнью. Его задачей стало наполнять красотой формы, в которых протекала жизнь, а также - содействовать укреплению христианской веры. Как искусство, в нашем его понимании, оно еще не было осознано и оценено.

Первые ростки любви собственно к искусству появились в то время у знати, в связи с нарастанием художественной продукции, уже “бесполезных”, но ценных предметов, предметов роскоши, и в связи с усложнением форм бытового общения, развлечений знати. У простого народа, впрочем, наблюдалось нечто подобное в русле так называемого “народного творчества”, с песнями, танцами, балаганными представлениями.

Из видов искусства в Средние века, помимо чисто прикладных, особенно активно развиваются архитектура, вместе со скульптурой и иконописью, и литература.

Изобразительное искусство, средневековая архитектура

Архитектура Средневековья начала мощное развитие где-то после 1000 года. Во всяком случае к XI-XII вв. относится расцвет ее “романского” стиля. Сам этот эпитет “романская” появился в XIX веке, когда были обнаружены связи средневековой архитектуры с древнеримской. Архитектура романского стиля развилась тогда, когда Европа вступила в полосу относительно устойчивой жизни, когда уже укрепились феодальные отношения, христианская церковь, и наступило некоторое экономическое оживление. Влияние церкви в этот период было огромным. У нее скопились большие материальные средства. Она и выступила основным заказчиком архитектурных сооружений.

Главной задачей строителей-архитекторов при этом было создание каменных, по большей части монастырских, храмов, отвечавших требованиям церковной службы. Храм оказывался выражением могущества церкви и развивающихся городских коммун, морских республик. Храм становился и центром города.

Романские храмовые постройки отличали толстые стены, выложенные из камня или кирпича, усиленные снаружи специальными устройствами (контрфорсами). Форма храма была простой, прямоугольных очертаний, крыша - двускатной. В мощных стенах делались узкие проемы окон. Храм был массивен, слабо освещен извне, со скромным интерьером. Все создавало впечатление величавости, строгости, зачастую до суровости.

Светская архитектура этого периода была еще скромнее. Замки и городские здания переняли кое-что от церковных строений.

На стенах романских храмов, при обилии свободных плоскостей, развились монументальная фресковая живопись и скульптура в виде рельефов. Сюжеты изображений были религиозно-поучительными, в назидание входящим в храм. Художники не стремились создавать иллюзию реального мира, не искали правдоподобия в изображении фигур, помещали разновременные события бок о бок, очень слабо использовали объемность. Но попадались верно схваченные, художественно-выразительные детали. Хотя в целом изображения отличались наивной непосредственностью.

Кардинальное изменение стиля, не только архитектуры, произошло в XIII - XIV веках, когда расцвела “готика”. Термин, опять-таки, условный, возникший тогда, когда это искусство казалось варварским (искусство готов). Но к реальному племени готов этот, северный по происхождению, стиль не имел никакого отношения. Также как и вообще к варварству.

Главными отличительными чертами готики в архитектуре стало наличие в здании стрельчатых арок и неудержимая устремленность ввысь всех форм и структурных элементов. Готическая архитектура (и не только она, но и мода в одежде периода) выражала чувство религиозного порыва эпохи, которая пережили массовый фанатизм крестовых походов за овладение священной землей. В XIII-XIV вв. шел быстрый рост процветания средневековых городов. Творческая деятельность в них стала определяться не только и не столько церковью, сколько обогатившимся третьим сословием. Соборы становились гордостью именно городов, как необычные строительные сооружения с пышно расцвеченными декоративными формами. Громадные окна этих соборов заполнялись легким каменным переплетом, в интервалы которого вставлялись цветные стекла. Образовалось как бы каменное кружево. Внутрь здания через витражи лились потоки разноокрашенного света.

Фрески и рельефы, для которых не оказалось места на стенах, заместились скульптурой, украшавшей и внутренность храма и его фасады. В каждом из храмов было огромное количество скульптур; в некоторых - более 2-х тысяч. Тематика скульптурных изображений осталась религиозной с элементами мистики и фантастики. Но повышалась и роль светских сюжетов, усилилось правдоподобие деталей, активно использовалась объемность скульптуры. И все скульптурные изображения в каждом храме подчинялись общему замыслу в связности символики. Каждый храм по-своему отражал в этом плане как бы общую структуру христианского мира, замысел его творца.

Замковая архитектура стала перенимать многое от готической соборной с ее основным мотивом - устремленности в Богу, к небу, ввысь. Вертикальность средневековой культуры нашла, наконец-то, адекватное архитектурное, и вообще стилевое, воплощение.

Средневековый эпос и поэзия

Не менее, если не более, чем в архитектуре, своеобразие культуры Средневековья выразилось в литературе этого периода: в ее разнообразных формах, в оформлении текстов и книг, в так называемой книжной миниатюре. Причем, если брать раннее Средневековье, то литература, как и у всех “варваров” была слабо выделена из полусинкретичности народного искусства, в котором выделяют трудовые, обрядовые и календарные песни. Песни с элементами танца и театрализованного действа, когда в основе - ритм и напев, а в содержании сочетаются лирика, эпос, драма и языческая мифология.

В литературе среднего Средневековья важнейшее место начал занимать эпос. Складываются эпические сказания, содержание которых историко-героико-мифическое, отражающее события жизни более ранних этапов. Таковы Кельтский эпос (ирландцев, шотландцев, уэльсцев), исландский эпос. По-видимому, исполнители (и соавторы) эпических произведений, которые называются сагами (прозаические рассказы с поэтическими вставками), пользовались огромной популярностью на севере Европы. В зимнее, непроизводственное и невоенное, время их рассказы и песни были едва ли не единственным развлечением. Саги не сразу после их создания, но были записаны христианскими монахами. И уже представляли собой целые циклы сказаний о героях и сказочных происшествиях. Они содержали в себе зерна народной мудрости. В них действовали Боги и герои, среди которых особенно популярным был Сигурд. Зигфрид у германцев в их знаменитой Песне о Нибелунгах явно родствен этому герою.

На юге Европы несколько позже, но тоже сложились эпические поэмы, такие как “Песнь о Роланде” (у франков), “Песнь о моем Сиде” (у испанцев). В центре повествования были герои, боровшиеся с маврами за христианскую веру. Прославлялись их битвы и победы. В этих поэмах явствен и чисто средневековый мотив служения государю, беззаветной преданности, вассальной верности. В них перемешаны мифическое, сказочное и историческое; есть мотивы “драконоборчества”, что-то от сюжета “спящей красавицы”. В них изображаются сильные страсти, коварство, жестокость. Всем им свойственна идеализация героев и романтизация чувств.

В связи с развитием городской жизни, появилась и литература горожан (будущих буржуа), которые в своих прозаических рассказах (фаблио, шванки и др.) посмеивались над крестьянами, духовенством и феодалами-рыцарями.

В слое феодалов, с его окружением, создавалась совершенно другая литература. В этой среде не только воевали, но и развлекались: и на турнирах, и на пирах, где зачастую слушали стихи поэтов, танцевали. Постепенно такое общение в присутствии дам становилось все более изысканным. Поэты и исполнители стали изощряться в тонкостях словесного и музыкально-словесного искусства.

Настоящий расцвет рыцарская поэзия пережила в Провансе (на юге Франции). Известны тысячи имен провансальских поэтов, которые творили на протяжении каких-то 50 лет. Их называли трубадурами (видимо, от слова “трабор” - творить). Трубадур обязательно обладал рыцарским званием. Он непременно был влюблен и в стихах о любви прославлял даму своего сердца (впрочем, дама могла быть и выдумана). И поскольку тема была примерно одна и та же, то трубадуры изощрялись в ее разработках. Они создали рифму, создавали музыку к стихам, разрабатывали изысканные формы и жанры в поэзии. Ими были созданы жанры “альбы” (утренней песни влюбленных при расставании); серенады (вечерней песни под окном дамы); пасторали (песни пастуха и пастушки); канцоны (любовной песни); баллады (вначале плясовой песни); романса (выражавшего грусть об ушедшей возлюбленной), и т. д.

Прованс был мал, но очень богат и имел влиятельнейших врагов. В результате противостояния Прованса и его окружения, Папа Римский нашел в нем еретиков и объявил крестовый поход на Прованс. Через 20 лет войн - поэзии трубадуров не стало. Но след в культуре Европы она оставила весьма заметный.

Впрочем, не только поэзия трубадуров, но и так называемые “труверы”, авторы рыцарских романов, таких как “Окассен и Николетт”, “Тристан и Изольда”, и даже целых циклов романов, например, о короле Артуре и его рыцарях. В этих, очень поэтичных произведениях, развивались темы подвигов во имя возлюбленной, страстной, нежной и верной любви.

В литературе аристократов-рыцарей и горожан, особенно в позднем Средневековье, начало отражаться некоторое ослабление Веры, ее расшатывание и обмирщение. Святость, патетика стали соседствовать с буффонадой. Религиозные предметы и сюжеты - становились основой для юмора и сатиры. Особенно характерной в этом плане была поэзия так называемых “вагантов” (бродяг).

В эпоху Средневековья каждый человек должен был быть при своем месте. Но по дорогам Европы бродило множество людей, выпавших из социальной колеи: бродяг, паломников и др. Вагант - это название, применявшееся к монахам, покинувшим монастыри, священникам без приходов, а, в позднем Средневековье, и к студентам, переходившим с места на место. Вагант были именно человеком без определенного места. Дисциплина и нравственность этих людей оставляли желать много лучшего. Их недаром осуждали церковные соборы. Но если ваганство среднего Средневековья было просто сбродом людей полуграмотных из низов духовного сословия, то в позднем Средневековье этот слой существенно изменился. К этому времени начало цениться знание. Рыцарство и бюргерство стали активно использовать образованных людей для ведения своих дел. В ответ на потребность в образовании развились соборные школы, а в XII-XIII веках - первые университеты Европы. Но уже в XI веке любознательные ученики переходили из школы в школу, собирали знания, искали лучших учителей, следовали за ними. Целью обучения было занять в обществе приличное место. Появилось довольно много энергичных, деятельных школяров, из которых, однако, далеко не все хорошо устраивались. Часть из них скиталась в поисках мест. Причем это были часто неплохо образованные молодые люди, знавшие латынь, имевшие духовное звание, и, значит, - неподсудные светским судам.

Ваганты, по-видимому, частенько буйствовали в городах, на церковных и иных праздниках, в трактирах, изощряясь в самых разных вольностях. Они были кабацкими завсегдатаями, но умевшими сочинять песни и стихи на латыни. Стихи вагантов отличались вольным языком, разнообразием размеров, свободой выражения мыслей и чувств. Они распевали свои издевательские кабацкие, попрошайные, любовные песни, многие из которых до сих пор поражают читателей поэтическим совершенством.

Позднее Средневековье породило в литературе вершины, которые или не вполне или совсем уже не укладываются в рамки средневековой культуры. Ярким выражением этого является поэзия Франсуа Вийона, лиценциата и магистра искусств (окончившего Сорбонну), связавшегося с преступниками, скитавшегося по тюрьмам и дорогам Франции. Поэзия Вийона - земная, “телесная”, со смешением патетики и буффонады, трагизма и юмора, - удивительна. Она свидетельствует о том, что средневековая культура вышла на высокий уровень саморефлексии:

Я знаю, как на мед садятся мухи.

Я знаю смерть, что рыщет все губя.

Я знаю книги, истины и слухи.

Я знаю все, но только не себя.

Ф. Вийон

В целом эпоху Средневековья можно рассматривать как подготовительный этап развития европейской буржуазной цивилизации и культуры, непосредственно возникающих в позднем Средневековье с его “пламенеющей готикой” и в эпоху Возрождения.

Общие тенденции

Потребовалось почти целое тысячелетие, насыщенное жестокими войнами и многочисленными брачными союзами, чтобы из разрозненных земель — княжеств, герцогств и графств — составилось единое Французское государство в его современных границах. Относительный мир, наступивший в Европе на рубеже X—XI вв. после затянувшихся нашествий и разграблений, способствовал возрождению торговли и быстрому развитию городов, которые большей частью формировались вокруг двух градостроительных и социальных полюсов: монастырской церкви и рыночной площади. Для купцов стало традицией встречаться на ярмарках, которые устраивались регулярно и оживляли медленное и размеренное существование поселений. В XI в. гордые и богатые феодалы Франции смотрели на своего короля как на бедного второстепенного властителя, поставленного во главе страны по их воле и от них же зависящего. Герцоги и графы, а также все остальные прямые вассалы короля вели себя как самостоятельные правители своих владений. Желая найти противовес феодальной системе и всемогуществу Церкви, возглавляемой папой, короли в начале ХII в. решили передать некоторым городам право создавать самоуправляемые коммуны, представлявшие — в идеале — общие интересы их жителей. После получения «свобод» или «привилегий», установленных законами и подтвержденных документами, общественная жизнь городов активизировалась: возникла муниципальная власть во главе с мэрами и эшевенами. В то же время город еще долго мало чем отличался от деревни: внутри его стен существовали обширные виноградники и огороды, улицы оставались узкими и темными, эпидемии были частыми, а пожары постоянно уничтожали застройку. Лишь в ХVII в., — а в эту пору жители городов во Франции составляли всего пятую часть населения страны — интерес к благоустройству, утраченный в Европе со времени античности, стал снова возрождаться, обеспечивая определенный уровень безопасности и комфорта городской жизни. Изучение путей развития городов и областей позволяет теперь проследить как процесс формирования французского государства, так и пути образования французской нации.