Сэй был плоть от плоти третьего сословия, того французского буржуазного третьего сословия, которое совершило революцию, потом испуганно отшатнулось от нее, кинулось в объятия генерала Бонапарта и отреклось от императора Наполеона, когда он не оправдал надежд буржуазии. Личная судьба Сэя отражает этот исторический и классовый поворот позиций французской буржуазии.

Сэй с его культом трезвого рассудка и коммерческого расчета был точно создан для этой эпохи, когда буржуазия консолидировала свои позиции. Он начал читать публичные лекции по политической экономии, а в 1819 г. получил кафедру «промышленной экономии» в Национальной консерватории искусств и ремесел. Лекции Сэя были весьма популярны. Как и в своих сочинениях, он упрощал проблемы политической экономии, сводя их до уровня обывательского рассудка. Искусный систематизатор и популяризатор, он создавал у слушателей иллюзию ясности и доступности. Политическая экономия прежде всего Сэю обязана тем, что в 20-х годах она была во Франции почти так же популярна, как и в Англии. Сочинения Сэя переводились на многие языки, в том числе на русский. Он был иностранным членом Петербургской академии наук.

В 1828-1830 гг. Сэй издал 6-томный «Полный курс практической политической экономии», в котором, однако, не давал ничего теоретически нового по сравнению с «Трактатом». Он занял специально созданную для него кафедру политической экономии в Коллеж де Франс. Сэй умер в Париже в ноябре 1832 г.

Сэй последних десятилетий мало симпатичен. Купаясь в лучах славы, он, по существу, прекратил всякие научные поиски и только без конца повторял свои старые идеи. В печатных выступлениях он отличался нескромностью и бахвальством, в полемике применял недобросовестные приемы и грубый тон.

Для марксистов Сэй прежде всего основатель вульгарной политической экономии XIX в. Используя слабые стороны Смита и в прямой полемике с Рикардо, он заменил их стремление к глубокому анализу коренных закономерностей капитализма скольжением по поверхности экономических явлений. Тем не менее (а в известном Смысле именно поэтому) Сэй занимает важное место в истории буржуаз­ной науки. Сэй был первым, кто в ясной форме высказал мысль о равноправном соучастии факторов производства — труда, капитала и земли — в создании стоимости продукта. После того как эта идея была развита в работах многих авторов, экономистам 70—90-х годов оставалось только создать единую теорию в отношении принципов, на основе ко­торых оплачиваются «услуги» каждого фактора. Таким об­разом, Сэй является родоначальником буржуазно-аполо­гетической теории распределения.

 

Факторы производства и доходы

Труд — заработная плата, капитал — прибыль,   земля — рента.   Вспомним еще раз эту триаду,  или  триединую формулу, которая играет в буржуаз­ной политической экономии такую важную роль.

Теория факторов производства Сэя была попыткой от­ветить на основной вопрос, разрешения которого мучи­тельно искали и Смит и Рикардо. С развитием капита­лизма производство материальных благ все больше ведется с применением средств производства, принадлежащих осо­бому общественному классу. Следовательно, стоимость то­варов должна каким-то образом содержать в себе элемент, приходящийся на долю класса капиталистов. Как возни­кает эта доля и чем она определяется?

Для Смита и Рикардо (как мы видели, и для рикардианцев вплоть до младшего Милля) это была одновре­менно проблема стоимости и распределения. У Сэя дело об­стоит гораздо проще. По существу, теория распределения у него отделена от теории стоимости, причем последняя его вообще мало интересует. От процесса производства остается в результате лишь одна сторона — создание полезностей, потребительных стоимостей. При такой постановке вопроса действительно очевидно, что для всякого произ­водства необходимо соединение природных ресурсов, средств и орудий труда, рабочей силы, или, иначе говоря, земли, капитала и труда. На эту очевидность и напирает Сэй.

Следует возразить, что это общая черта всякого про­цесса производства и поэтому она не может объяснить спе­цифику капиталистического производства. Но такое воз­ражение не могло даже прийти в голову Сэю, так как для него капиталистический способ производства был еще больше, чём для Смита, единственно мыслимым, вечным и идеальным. Существование капиталистов и землевладель­цев казалось ему своего рода законом природы, вроде восхода и захода солнца.

В теории Сэя прибыль предстает как естественное по­рождение капитала, а рента — как естественное порожде­ние земли. И то и другое совершенно независимо от обще­ственного строя, от классовой структуры, от формы собст­венности. Капитал приносит прибыль, как яблоня — яблоки, а смородинный куст — ягоды смородины.

Эта концепция в корне противоположна трудовой тео­рии стоимости и теории прибавочной стоимости. Она отрицает эксплуатацию рабочих капиталистами и землевла­дельцами и изображает экономический процесс как гармо­ническое сотрудничество равноправных факторов произ­водства. Главное сочинение Фредерика Бастиа, получив­шего из всех последователей Сэя наибольшую известность, так и называлось: «Экономические гармонии». Вот почему для Маркса, как уже говорилось, теория факторов произ­водства была важнейшим воплощением вульгарной поли­тической экономии.

Теория факторов производства в том виде, в каком ее излагали Сэй и его ученики, даже в буржуазной науке за­служила репутацию чрезмерно упрощенной и поверхност­ной. Шарль Жид, известный французский историк эконо­мической мысли, писал, что «необходимость ясности в изложении иногда понуждала его (Сэя.— А. А.) скользить по поверхности важных проблем вместо того, чтобы про­никать вглубь их. В его руках политическая экономия ча­сто становится слишком простой. Некоторые трудности он заволакивает чисто словесным разрешением. Неясность Смита часто плодотворна для ума, а ясность Сэя не дает ему никакого стимула»[1].

Действительно, ответы, которые давал Сэй на коренные вопросы экономической науки своего времени, в большой мере были уходом от этих вопросов. Как образуется стои­мость и чем в конечном счете определяются цены товаров? Как складываются пропорции распределения созданной стоимости — доходы, приходящиеся на долю каждого из факторов производства? Сэй и его ученики не могли, по существу, ничего сказать об этом. Они отделывались ба­нальностями, общими местами.

В своих сочинениях Сэй рассматривал в отдельности каждый вид дохода, но интерес представляет лишь его трактовка прибыли. Как мы уже знаем, прибыль распа­дается на ссудный процент и предпринимательский доход. Первый присваивается капиталистом как собственником капитала, второй — капиталистом как руководителем предприятия. Для Сэя предпринимательский доход не просто род заработной платы, которую мог бы получать и наемный управляющий. Это — вознаграждение за особую и очень важную общественную функцию, суть которой — рацио­нальное соединение трех факторов производства. Доходы предпринимателя, писал Сэй,— это «вознаграждение за его промышленные способности, за его таланты, деятельность, дух порядка и руководительство»[2].

Объяснение предпринимательского дохода организую­щей ролью предпринимателя было подхвачено Маршал­лом. Шумпетер использовал другой мотив Сэя — роль пред­принимателя как новатора, носителя технического про­гресса. Наконец, американец Найт писал, что предприниматель несет «бремя неопределенности», или, проще говоря, риска, за что должен быть особо вознагражден; на­мек на это также есть у Сэя.

Проблема соединения элементов природы, овеществленного и живого труда в процессе производства существует и независимо от той апологетической трактовки, которую ей давала «школа Сэя» и дает современная буржуазная политическая экономия. Это не толь­ко социальная, но и важнейшая технико-экономическая проблема.

Данной цели, скажем увеличения сбора пшеницы на 50%, можно достичь разными путями: расширением посевных площадей или увеличением прилагаемого труда и материальных затрат (ка­питала) на тех же площадях, приложением дополнительного капи­тала при данном количестве труда или добавлением труда. Конеч­но, в реальной жизни задача будет решаться путем комбинации прироста элементов (факторов). Но в каких пропорциях их лучше комбинировать? Как следует учесть конкретное положение в дан­ной стране или районе, в особенности степень дефицитности каж­дого вида ресурсов? Если есть большие свободные площади — одно дело. Если их нет, но есть масса незанятых рабочих рук — другое, И так далее. Ясно, что все это важные вопросы, которые ставит жизнь перед экономической наукой. Они могут вставать как в мас­штабе отдельного предприятия (в микроэкономическом плане), так и в масштабе страны (в макроэкономическом плане).

Национальный доход или общественный продукт страны можно рассматривать как массу производимых за год потребительных стоимостей. Денежная оценка этих величин представляет собой способ измерения единой мерой физического объема всей этой бес­конечно многообразной совокупности: цемента и штанов, автомоби­лей и сахара... Изменения их отражают прирост физического объе­ма продукции, т. е. прирост богатства, благосостояния. При такой трактовке вполне обоснован вопрос о доле национального дохода (или продукта), приходящейся на каждый из факторов, участвую­щих в производстве, и о доле прироста этих величин, даваемой приростом каждого из факторов. Исследование функциональных за­висимостей между затратами факторов (в социалистической эко­номике — основных и оборотных фондов и живого труда) имеет важное значение для повышения эффективности народного хозяй­ства. Конечно, предположения о независимости каждого из факто­ров в создании продукции (рассматриваемой как сумма потребительных стоимостей), о делимости этих факторов и т. д. являются упрощенными допущениями. Но, помня об этих допущениях и учи­тывая ограничения, налагаемые на анализ действительными усло­виями, мы можем с определенным эффектом использовать «фактор­ный» анализ производства. Одним из методов этого анализа, широ­ко применяемым в настоящее время, является метод производствен­ных функций[3]. В общем виде можно считать, что объем производ­ства (данного товара или ряда товаров, на данном предприятии или в данной стране и т. д.) является функцией ряда переменных, чи­сло которых может быть как угодно велико. В математических символах это можно записать:

где Y — продукция, x_1, х₂ ... х_n — различные факторы, например численность рабочих, уровень их квалификации, число станков, каче­ство сырья и т. д.

Было предложено множество видов этой функции с различной комбинацией аргументов. Наиболее известной является функция Кобба — Дугласа, названная так по имени американских ученых 20-х годов, и имеющая вид:

Здесь предполагается, что объем производства определяется двумя факторами: К (количеством капитала, т. е. используемых средств производства) и L (количеством труда). Степенные показа­тели а и  b показывают, на сколько процентов увеличится продукция, если увеличить на 1% соответственно количество капитала и труда, каждый раз оставляя количество другого фактора фиксиро­ванным. Величина А есть коэффициент пропорциональности; ее можно трактовать также как величину, учитывающую все качест­венные, не выражающиеся в количествах капитала и труда, фак­торы производства.

Многие ученые пытались развить и усовершенствовать функ­цию Кобба — Дугласа, ввести в нее динамические элементы, осо­бенно технический прогресс. В частности, в этой области важное значение имели работы голландца Я. Тинбергена, ставшего в 1969 г. первым лауреатом Нобелевской премии по экономике. Имеются статистико-математические исследования, авторы которых дают более или менее правдоподобные оценки количественной до­ли основных факторов (в том числе фактора «технический про­гресс») в росте продукции.

«Закон Сэя»

Мы уже несколько раз сталкивались с «законом рынков» Сэя, или, попро­сту, с «законом Сэя». Проблема реализации и кризисов, которой он касается, играет огромную роль в развитии капи­тализма и политической экономии. История «закона Сэя» слегка напоминает историю «закона народонаселения» Мальтуса. В первом издании «Трактата» (1803 г.) Сэй на­писал четыре странички о сбыте. На них в очень нечеткой форме была изложена мысль, что общее перепроизводство товаров в хозяйстве и экономические кризисы в принципе невозможны. Всякое производство само порождает доходы, на которые обязательно покупаются товары соответствую­щей стоимости. Совокупный спрос в экономике всегда ра­вен совокупному предложению. Могут возникать лишь ча­стичные диспропорции: одного товара производится слиш­ком много, другого — слишком мало. Но это выправляется без всеобщего кризиса. Подобно основной идее Мальтуса, это простое положение отличается внешним подобием самоочевидности. Но с другой стороны, бросается в глаза его непомерная абстрактность, делающая мысль Сэя, по существу, бессодержательной.

Скоро вокруг «закона Сэя» (тогда он еще не носил этого громкого названия) развернулась бурная дискуссия. В ней приняли участие крупнейшие ученые-экономисты той эпохи, в том числе Рикардо, Сисмонди, Мальтус и Джемс Милль. Защищая и обосновывая свою идею, Сэй с каждым новым изданием «Трактата» раздувал изложение  «закона», Однако так и не придал ему сколько-нибудь чет­кой формы.

В наше время дискуссия о «законе Сэя» в западной науке — это в основном дискуссия между сторонниками так называемого неоклассического и кейнсианского на­правлений в политической экономии. Первые, даже если они не ссылаются на «закон», фактически стоят на пози­циях, в общем и целом восходящих к Сэю. Они говорят, что через гибкость цен, заработной платы и других основ­ных элементов экономика может стихийно, автоматически избегать серьезных кризисов. Поэтому они обычно высту­пают против большого вмешательства буржуазного государства в экономику. В смысле взглядов на экономическую политику неоклассическое направление часто склоняется, таким образом, к «неолиберализму».

Напротив, Кейнс и его последователи указывают на неизбежность кризисов в свободно развивающейся капита­листической экономике и критикуют «закон Сэя». Кейнс писал, что приверженность профессиональных экономистов к этому «закону», который опровергается жизнью, при­вела к тому, что со стороны рядового человека «стало заметно все меньше и меньше склонности относиться к эко­номистам с тем же уважением, как к другим группам ученых, у которых теоретические выводы, когда их приме­няют на практике, согласуются с наблюдениями»[4]. Кейн-сианское направление выступает за широкое вмешатель­ство государства в экономику.

Некоторые ученые пытаются примирить оба эти па-правления, взяв из каждого определенные элементы. В этом, в частности, состоит суть «неоклассического син­теза» Самуэльсона, учебник которого, изданный в русском переводе, упоминался выше.

В рассматриваемую эпоху, т. е. в первой половине XIX в., «закон Сэя» — или то, что под ним понимали тогдашние экономисты,— сыграл двоякую роль. С одной стороны, он отражал свойственную «школе Сэя» веру в предустановленную гармонию буржуазного общества и хозяйства. Эта школа не видела или не хотела видеть про­тиворечий, неизбежно ведущих к кризисам перепроизвод­ства. «Закон Сэя» подразумевает, что товары производятся непосредственно ради удовлетворения потребностей людей и обмениваются при совершенно пассивной роли денег в этом обмене. Это бесконечно далеко от действительности. Но в «законе Сэя» была и прогрессивная для своего вре­мени сторона. Он был направлен против тезиса Сисмонди о невозможности поступательного развития капитализма. В нем, хотя и в очень неточной форме, выражался тезис, что капитализм в ходе своего развития сам создает себе рынок и в принципе не нуждается для разрешения проблемы реализации в пресловутых «третьих лицах» Маль­туса и Сисмонди. Используя аргументы Сэя, буржуазия выдвигала прогрессивные требования сокращения бюрократического государственного аппарата, свободы предпринимательства и торговли. Все это отчасти объясняет и то, по­чему Рикардо принял теорию рынков Сэя.

 

Курно: жизнь и деятельность

Многие    экономические   явления   и процессы носят по самой своей при­роде количественный характер. Даже если какие-либо величины в экономике невозможно или, нецелесообразно измерять, мы обычно можем по крайней мере что-то сказать о них по принципу «меньше — больше». Между экономическими величинами существуют количе­ственные связи: если изменяется одна из них, то по ка­кому-то закону изменяется другая или другие, связанные с первой. Скажем, если повышается цена на данный товар, то, вернее всего, снизится в какой-то мере спрос на него. Характер этой зависимости, вероятно, может быть описан какой-то функцией. Приблизительно такие соображения заставили некоторых мыслящих людей уже в XVIII в. за­думаться над вопросом, не следует ли применить матема­тику для изучения экономических явлений. И такие по­пытки делались. Однако лишь после Рикардо развитие тео­ретической экономии вплотную подвело к математической формализации некоторых коренных проблем этой науки.

Первым ученым, который сознательно и последовательно применил математические методы в экономическом исследовании, был француз Антуан Огюстен Курно. Про­изведение Курно, принесшее ему впоследствии славу, вы­шло в 1838 г. и называлось «Исследование математических принципов теории богатства». Поскольку оно не вызвало при его жизни почти никакого интереса, в литературе по истории экономической мысли сложилось представление, что Курно был талантливым неудачником, «мучеником науки». Это не совсем верно. Курно прожил спокойную и обеспеченную жизнь профессора высшей школы и адми­нистратора учебных заведений. Он был автором ряда математических сочинений, имевших в свое время успех. Курно находился в хороших отношениях со всеми режи­мами, сменявшими друг друга во Франции на протяжении его долгой жизни, и занимал видное место в официальной науке и на государственной службе.

Но вместе с тем верно то, что Курпо болезненно ощу­щал непризнание его научных заслуг в гораздо более глу­боком смысле. Он пытался найти с помощью математики и философии какой-то синтез естественных и общественных наук. Его сочинения последних двух десятилетий жизни посвящены в основном философии естествознания. Не при­меняя формул, Курно попытался также в двух работах 60-х и 70-х годов вернуться к экономической науке, но и они не привлекли внимания публики. Эти работы Курно не имеют оригинальности его первой книги и, в отличие от нее, так навсегда и остались пылиться на библиотечных полках. Они никогда не переиздавались. Биограф Курно пишет: «Имеется явный контраст между его блестящей служебной карьерой и совершенно недостаточным призна­нием его при жизни как ученого... Печально и гордо гово­рит он в своих записках, что какой бы малый сбыт ни на­ходили его сочинения, особенно во Франции, они все же содержали более или менее новые идеи, способные больше, чем ранее, осветить общую систему наук»[5].

Курно родился в 1801 г. в маленьком городке Гре (в Восточной Франции) в состоятельной мелкобуржуазной семье, среди членов которой были хорошо образован­ные люди. Дед его был нотариусом и оказал на воспитание мальчика большое влияние. Курно был необычайно тихим и усидчивым ребенком, склонным к чтению и размышле­нию. Возможно, этому способствовала рано развившаяся сильная степень близорукости. До 15 лет он учился в школе, затем около четырех лет жил дома, занимаясь чте­нием и самообразованием, и некоторое время посещал кол­леж в Безансоне. В 1821 г. он поступил на естественное отделение Высшей нормальной школы в Париже, где его увлечение математикой проявилось в полной мере. Однако вскоре школа была временно закрыта правительством по причине антироялистских настроений студентов, и Курно, несмотря на свою аполитичность, попал на некоторое время: в числе других студентов под надзор полиции.

С 1823 по 1833 г. Курно жил в семье маршала Сен-Сира как воспитатель его сына и секретарь маршала, писавшего мемуары о временах Империи. Все эти годы Курно много занимался науками, посещал лекции в разных учебных заведениях, опубликовал несколько статей. В 1829 г. он получил от Парижского университета докторскую степень за работу по математике. Он сблизился со многими вид­ными учеными, особенно с математиком Пуассоном, который считал Курно одним из своих талантливейших учеников и до конца жизни покровительствовал ему. Бла­годаря протекции Пуассона Курно получил место профес­сора в Лионе и начал там преподавать высшую матема­тику. Через год он был переведен ректором академии (уни­верситета) в Гренобль, где проявил себя дельным админи­стратором. В 1838 г. он получил еще более высокий пост в системе народного образования, став генеральным ин­спектором учебных заведений. В начале 40-х годов вышли в свет и главные математические труды Курно.

Для биографов представляет своего рода загадку, ка­ким образом среди этих многообразных трудов и, по внеш­ней видимости, совершенно неожиданно появилось на свет экономическое сочинение Курно. Не обнаружено никаких признаков того, что до этого он проявлял интерес к поли­тической экономии. Надо, однако, иметь в виду, что Курно был человеком энциклопедического ума и широких интере­сов. Очевидно, в круг его чтения входили весьма популярные в то время труды Сэя. Возможно, через Сэя он ознако­мился с произведениями Смита и Рикардо. К этому надо прибавить здравый смысл и своего рода экономическую интуицию, которые очень ощущаются в книге Курно. Не­удовлетворенный неточностью, зыбкостью, бездоказатель­ностью положений экономической науки, он попытался применить к ней строгую логику и математические методы. Увлекшись этим новым для него и для экономической науки делом, Курно, человек весьма систематический, даже педантичный, довел его до такой стадии, когда счел возможным опубликовать. Он, видимо, рассчитывал, что его книга привлечет внимание и подтолкнет мысль других исследователей. Здесь его ждало разочарование.

Успешная служебная карьера Курно продолжалась до» 1862 г. В период Второй республики (1848—1851 гг.) он был членом комиссии по высшему образованию, при Вто­рой империи — членом имперского совета по народному образованию. Восемь лет он был ректором университета в; Дижоне, где заслужил своей принципиальностью и широ­той взглядов уважение студентов и профессоров. Из области чистой и прикладной математики его научные инте­ресы в эти годы переместились в основном в сферу филосо­фии. Выйдя в отставку, Курно поселился в Париже и до конца своих дней, вел педантично размеренную жизнь: вставал и ложился всегда в одно время и первую половину дня неизменно отдавал работе. На первый взгляд он ка­зался человеком строгим и суровым. Но с друзьями и хо­рошими знакомыми был общителен и разговорчив, не ли­шен юмора. Курно умер в Париже в 1877 г.

Вклад Курно

Очень любопытно, к какому читателю обращался Курно со своей экономи­ко-математической книгой. Он опасался, что она может показаться слишком сложной для обычных читателей и в; то же время не привлечет внимания профессиональных ма­тематиков. Курно писал, однако, что «имеется большой класс людей... которые, получив основательную математи­ческую подготовку, занялись затем теми науками, которые особенно интересуют общество (имеются в виду, очевидно, техника и естественные науки.— А. А.). Теории богатства общества должны привлечь их внимание. Но, рассматри­вая эти теории, они наверняка почувствуют, как почув­ствовал я, необходимость с помощью известных им симво­лов сделать определенным и точным тот анализ, который является обычно неопределенным и часто темным у авто­ров, считающих достаточным ограничиваться возможностями обычного языка»[6].

Курно был, возможно, первым из характерного для по­следующей эпохи типа математиков, инженеров, ученых-естествеппиков, которые, увлекшись своеобразными и ост­рыми проблемами общественных наук, пытаются приме­нить к ним точный язык математики. Как многие математики после него, он брал в основном экономическую пауку и ее задачи такими, какими находил их в существующей литературе. Особенность Курно заключается вместе с тем в том, что он, стремясь преодолеть догматизм и ограниченность преобладавших школ, сохранял к основ­ным проблемам, особенно к проблеме стоимости, объектив­ный и социальный подход. Это отличает его от экономи­стов-математиков второй половины XIX в., для которых характерен субъективно-психологический подход. Курно, например, с порога отверг робинзонаду и построил свою теорию для общества с развитым товарным производством и обменом.

В своей работе Курно исследовал, в сущности, один большой вопрос: о взаимозависимости цепы товара и спроса на него при различных рыночных ситуациях, т. е. при раз­личной расстановке сил покупателей и продавцов. Тем са­мым он проявил верное чутье в отношении характера и пределов применения математики в экономическом иссле­довании. Он не претендовал на разработку с помощью математики принципиальных социально-экономических во­просов, ограничившись задачей, условия которой были бо­лее или менее пригодны для математической формализации.

Занимаясь вопросом о соотношении спроса и цены, Курно пре­жде всего фактически ввел в науку важное понятие эластичности спроса. Как уже сказано, обыденный опыт говорит, что при повы­шении цены данного товара спрос на него уменьшается, при снижении цены спрос увеличивается. Этот «закон спроса» Курно, обо­значив спрос через D, а цену через р, записал в виде функции D = F (р).

Курно отметил, что для разных товаров эта зависимость различ­на. Спрос может значительно меняться при относительно неболь­шом изменении цен, — это случай высокой эластичности спроса. И наоборот, спрос может мало реагировать на изменение цены,— это случай низкой эластичности спроса. Курно отмечал, что последнее относится, как это ни странно, и к некоторым предметам роскоши, и к предметам самой первой необходимости. Например, цена скрип­ки или астрономического телескопа может упасть вдвое, но едва ли это заметно повысит спрос: он ограничивается узким кругом любителей, для которых цена не главное. С другой стороны, цена на дрова может повыситься вдвое, но спрос сократится в гораздо меньшей степени, так как люди готовы скорое урезать другие рас­ходы, чем жить в нетопленных домах. Таким образом, функция спроса может иметь различный вид и, следовательно, изображаться разными кривыми. Менее очевидное, но математически важнейшее предположение Курно состоит в том, что эта функция непрерывна, т. е. что любому бесконечно малому изменению цены соответствует бесконечно малое изменение спроса. Не без основания он полагает, что экономически этот принцип осуществляется тем полнее, чем «шире рынок, чем больше возможных комбинаций потребностей, состояний и даже капризов среди потребителей». Непрерывность функции означает, что ее можно дифференцировать, и открывает возможность применения дифференциального и интегрального исчисления к анализу спроса[7].

Валовая выручка за известное количество данного товара мо­жет быть, исходя из приведенных выше обозначений, записана как произведение pD или рF(р). Курно дифференцирует эту функцию и ищет ее максимум, исходя из того предположения, что всякий товаропроизводитель, являясь «экономическим человеком», стре­мится максимизировать свой доход. Отсюда путем простейших пре­образований Курно находит цену, соответствующую максимуму ва­ловой выручки (дохода).

Эта цена зависит от вида функции спроса, т. е. от характера его эластичности. Очевидно также, что не самая высокая цена дает максимум выручки, а какая-то конкретная цена, к которой прода­вец стремится приблизиться путем проб и ошибок. Курно начи­нает анализ с простейшего, по его мнению, случая — естественной монополии. Предположим, говорит он, некто является владельцем источника уникальной по своим свойствам минеральной воды. Ка­кую цену на эту воду должен установить владелец, чтобы обеспечить максимум дохода? Попытавшись ответить на такой вопрос, Курно переходит к более сложным случаям, вводя дополнительные факторы (издержки производства, конкуренцию, другие ограниче­ния).

Он рассматривает случаи дуополии (два конкурирующих монополиста), ограниченного числа конкурентов и, наконец, свобод­ной конкуренции. Таким образом, модель Курно строится в обрат­ном отношении к действительному историческому процессу разви­тия в XIX в.— от свободной конкуренции к монополии.

Весь анализ основывается на использовании единого метода — на определении экстремальных значений функ­ций спроса, принимающих различный вид в зависимости от рыночной ситуации. Математическая строгость и логич­ность этого исследования производит сильное впечатление. Работа Курно резко отличается от современных ему произведений видных представителей буржуазной экономиче­ской мысли. Язык Курно был для них совершенно незнакомым иностранным языком. Не удивительно, что его не поняли.

Концепция Курно страдает, разумеется, принципиаль­ными пороками. В самом общем смысле она должна рас­сматриваться как буржуазно-апологетическая: Курно игно­рирует эксплуатацию труда капиталом, кризисы и другие коренные закономерности капитализма. Курно рассматри­вает в своей модели лишь непосредственно цены, которые у него складываются в сфере обращения, и не имеют почти никакой связи с производством. В своей трактовке монопо­лии и конкуренции он искажает многие важные элементы реальной капиталистической экономики[8]. «Чистая поли­тическая экономия» Курно, отвлекающаяся от противоре­чий капитализма, явилась одним из источников субъектив­ной школы. Именно ее представители вскоре после смерти Курно «заново» открыли его и изобразили своим предше­ственником. В известной мере это так и есть. Однако нам теперь важна не закономерная ограниченность мировоззре­ния Курно, а созданная им методология исследования конкретных экономических проблем. В этом отношении он был подлинным пионером, проложившим новые пути в науке.

Курно понимал, что его математическая модель могла бы стать более ценным орудием познания, если бы удалось наполнить ее эмпирическим материалом, в цифровой форме отражающим экономическую реальность. Однако он только высказал эту идею, которой пришлось ждать своего осу­ществления около столетия.

Но почти одновременно с Курно (даже несколько ра­нее) немец Иоганн Генрих фон Тюнен (1783—1850) по­строил другую экономическую модель и отчасти сделал то, о чем говорил Курно,— наполнил ее эмпирическим мате­риалом. Тюнен был северогерманским юнкером (помещи­ком) и всю жизнь мирно занимался сельским хозяйством в своем небольшом поместье. Этот помещик, однако, был прирожденным мыслителем. Тюнен решал иную экономи­ческую задачу. Он предположил существование изолиро­ванной хозяйственной области в виде круга с почвой абсо­лютно одинакового плодородия и с городом (единственным источником спроса на сельскохозяйственные продукты) в центре этого круга. Исследуя эту модель, он пришел к ин­тересному выводу, что оптимальным будет размещение различных отраслей сельского хозяйства в виде концентри­ческих колец по убывающей интенсивности. В течение 10 лет Тюнен с поразительным трудолюбием и аккуратностью вел учет затрат и результатов в своем хозяйстве. Он вычислял, в частности, па каком расстоянии от города при данной цене сельскохозяйственного товара транспортные издержки сравняются с чистой выручкой (валовая выручка за вычетом издержек производства) и производство станет, следовательно, нерентабельным. Если книга Курно была началом абстрактной математической экономии, то расчеты Тюнена иногда считают прообразом эконометрики — мате­матической экономии, которая включает статистическую информацию и разработку эмпирических, основанных на фактических количествах, моделей.

 

Математические методы в экономике

Дискуссия о роли математических методов в экономике имеет по меньшей мере столетнюю давность. В ней высказывались всевозможные точки зрения, начиная от «антиматематического обскурантизма» и кончая утвержде­ниями, что без математики вообще не может быть никакой экономической пауки. В настоящее время подобные край­ние позиции едва ли могут рассчитывать на поддержку. Но место, формы, пределы математики в различных обла­стях экономического знания остаются и несомненно будут и далее предметом дискуссий. Принципиально вопрос о математических методах в экономике решается, как и вся­кий научный вопрос, прежде всего на основе критерия практики, или, проще говоря, самой жизнью. Объективные нужды хозяйствования на определенной стадии развития предъявили к экономике требования математизации. Непосредственные хозяйственные потребности вызвали и появление новых математических методов решения эконо­мических задач определенного класса. Основной тип эконо­мической задачи — выбор оптимального, наиболее рацио­нального варианта какой-то программы производства, капиталовложений, материального снабжения и т. п. Науч­ное решение таких задач на основе экономико-математи­ческих методов становится возможным лишь при условии использования современной электронно-вычислительной техники. Она становится как бы третьим компонентом си­стемы экономика — математика — ЭВМ, которая уже играет важную роль в повышении эффективности хозяй­ства и будет приобретать все большее значение.

Нет сомнения, что в социалистической плановой эконо­мике научные методы руководства с использованием мате­матических моделей и методов могут применяться наиболее эффективно и плодотворно. В советских плановых органах накоплен в этой области известный опыт, а последние годы особенно богаты внедрением новых методов. Серьезный вклад в разработку теории и практики планирования вно­сят специалисты других социалистических стран. Советский академик В. С. Немчинов, польский ученый О. Ланге были крупнейшими знатоками и пропагандистами экономико-математических методов.

Самым дискуссионным в области экономико-математи­ческих методов является вопрос о применении математики в теоретических исследованиях по политической эконо­мии, где ставится цель вскрыть коренные качественные, социально-экономические закономерности данной общественной системы, будь то капитализм или социализм. Ма­тематика является методом и орудием познания, подобно логике, абстракции, эксперименту. Сама по себе она нейтральна, как нейтральны, скажем, электронно-вычисли­тельные машины. В основе теоретического экономического исследования всегда лежит мировоззренческая концепция, которая определяет качественный анализ, предшествую­щий всякому применению математики, формулирующий условия и ограничения задачи. Марксистское экономиче­ское исследование отличается от немарксистского независимо от того, используется ли в том и в другом математика. Вопрос о ее использовании решается научной целесообразностью. В иных областях важные результаты могут быть достигнуты без формально-математических приемов, в дру­гих они полезны и даже необходимы. Возражая тем, кто опасался, что использование формальных математических методов повредит чистоте марксистско-ленинской тео­рии, В. С. Немчинов писал: «Часто напоминают о возмож­ности злоупотребления математикой. Такие злоупотребле­ния, конечно, возможны. Но они могут быть сведены к ну­лю, если правильно будет проведен предварительный каче­ственный анализ изучаемых экономических явлений»[9].

Следует напомнить, что К. Маркс считал применение математики в экономической теории возможным и целесо­образным. Многие количественные закономерности в тео­рии Маркса выражены с помощью алгебраических формул, заключающих в себе чаще всего прямую и обратную про­порциональность. Известно переданное П. Лафаргом высказывание Маркса о том, что наука лишь тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математи­кой[10]. В 1873 г. Маркс писал Энгельсу, что считает возмож­ным путем математической обработки надежного статисти­ческого материала об экономических циклах «вывести... главные законы кризисов»[11]. Речь здесь, разумеется, идет не о причинах кризисов, а о закономерностях их движения. Математизация всех областей знания и развитие кибернетического, системно-информационного подхода неиз­бежно оказывают большое влияние на экономическую пауку. Задача ученых-марксистов заключается в том, чтобы обогащать марксистско-ленинское экономическое учение арсеналом новых научных методов и орудий.

Г лава   16

ПРЕКРАСНЫЙ МИР УТОПИСТОВ: СЕН-СИМОН И  ФУРЬЕ

Во все времена были люди, мечтавшие о лучшей жизни для человечества и верившие в ее возможность на земле. К действительности своего времени эти люди относились обычно критически. Нередко им приходилось бороться с этой действительностью, и они становились героями и му­чениками. Выступая против современного им общества, они анализировали и критиковали социально-экономиче­ский строй этого общества. Предлагая переустройство об­щества, эти люди пытались обрисовать и обосновать более справедливый и гуманный строй. Их идеи выходят за пределы политической экономии, но они играют важную роль и в этой науке.

Социалистические и коммунистические идеи развива­лись во многих произведениях XVI—XVIII вв., разных по своим научным и литературным достоинствам и по своей судьбе. Но это была лишь предыстория утопического со­циализма. Свой классический период он переживает в первой половине XIX в.

К этому времени буржуазные отношения достаточно развились, чтобы вызвать к жизни развернутую и глубо­кую критику капитализма. В то же время классовая про­тивоположность между буржуазией и пролетариатом еще не выявилась в полной мере, представлялась в виде более общего конфликта между богатством и бедностью, жесто­кой силой и бесправием. Поэтому еще не было условий для научного социализма, который впервые обосновал историческую миссию пролетариата. Но учение Маркса и Энгельса одним из своих источников имело утопический социализм, достигший своих высот в трудах великих мыс­лителей Сен-Симона, Фурье и Оуэна.

От графа до нищего

 «Я происхожу от Карла Великого, Отец мой назывался графом Рувруа де Сен-Симон, я являюсь ближайшим родственником герцога де Сен-Симона»[12]. В этих строках можно было бы видеть только дворянскую спесь, если бы мы не знали, что за человек был Сен-Симон. Ими он начинает автобио­графический отрывок, написанный в 1808 г., когда бывший граф, ныне гражданин, Сен-Симон, жил на средства своего слуги. Жизнь этого замечательного человека так же исполнена сложностей и противоречий, как и его учение. В ней есть большое богатство и нищета, военные подвиги и тюрьма, восторг благодетеля человечества и попытка самоубийства, предательство друзей и твердая вера уче­ников.

Клод Анри Сен-Симон де Рувруа родился в Париже в 1760 г. и вырос в наследственном замке на севере Фран­ции (ныне департамент Сомма). Он получил хорошее до­машнее образование. Свободолюбие и твердость характера рано проявились в юном аристократе. В 13 лет он отка­зался от первого причастия, заявив, что не верит в таин­ства религии и не собирается лицемерить. Скоро в нем обнаружилась еще одна черта, немало удивлявшая род­ных: убеждение в своем высоком общественном призва­нии. Существует рассказ о том, что 15-летний Сен-Симон приказал своему слуге ежедневно будить его словами: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела».

Но до великих дел еще далеко, а пока Сен-Симон, как это принято в их роду, поступает на военную службу и около трех лет ведет скучную гарнизонную жизнь. Избав­ление от нее для молодого офицера приходит тогда, когда он отправляется в Америку добровольцем в составе французского экспедиционного корпуса, посланного в помощь восставшим американским колониям против Англии. Позже Сен-Симон с гордостью писал, что он служил под начальством Вашингтона. Он показал себя храбрецом и был награжден орденом только что возникших Соединен­ных Штатов.

Во время морского путешествия Сен-Симон был захвачен англичанами в плен и отправлен на Ямайку, где про­был до заключения мира в 1783 г. Во Францию он вер­нулся героем и скоро получил под командование полк. Блестящая карьера открывалась перед молодым графом Сен-Симоном. Но эта праздная жизнь скоро наскучила ему. Путешествие в Голландию, а затем в Испанию выяв­ляет новое лицо Сен-Симона — лицо искателя приключе­ний и прожектера. Создается впечатление, что его неуем­ная энергия и изобретательный ум, еще не найдя подлин­ного назначения, ищут себе выхода в этом прожектерстве. В Голландии он готовит военно-морскую экспедицию для отвоевания у англичан Индии. В Испании составляет проект большого канала для соединения Мадрида с мо­рем и организует не без успеха кампанию почтово-пассажирских перевозок.

Воспитанный на идеях энциклопедистов и на опыте американской революции, Сен-Симон с энтузиазмом при­нял события 1789 г. Около двух лет Сен-Симон довольно активно участвует в революции, однако только «на мест­ном уровне»: он живет в маленьком городке вблизи от бывшего родового поместья. О потере поместья он не со­жалеет, а от графского титула и древнего имени офици­ально отказывается и принимает имя гражданина Бонома (bonhomme — простак, мужик).

В 1791 г. в жизни гражданина Бонома происходит резкий и на первый взгляд опять-таки странный поворот. Он уезжает в Париж и вступает на поприще земельных спекуляций, которые в этот период приняли огромные масштабы в связи с распродажей собственности, конфи­скованной государством у дворян и церкви. В партнеры себе он выбирает знакомого ему еще по Испании немец­кого дипломата барона Редерна. Успех превосходит все ожидания. К 1794 г. Сен-Симон уже очень богат, но здесь на его голову опускается карающая десница якобинской революции. Контрреволюционный термидорианский пере­ворот спасает узника от гильотины. Проведя около года в тюрьме, он выходит на свободу, и вновь пускается в спеку­ляции, теперь уже безопасные. В 1796 г. совместное бо­гатство Сен-Симона и Редерна оценивается в 4 млн. фран­ков.

Но на этом карьера преуспевающего спекулянта обры­вается. В Париж возвращается барон Редерн, благоразумно скрывшийся за границу во время террора, и предъявляет свои права на все их совместное состояние, поскольку опе­рации велись от его имени. Это странное соединение дья­вольской ловкости и детского простодушия в Сен-Симоне непостижимо! После долгих споров он вынужден удовлет­вориться отступным в 150 тыс. франков, которые дает ему Редерн.

Сен-Симон, который успел побывать воином и аван­тюристом, патриотом и спекулянтом, превращается в усердного школяра. Увлеченный большими успехами есте­ственных наук, он с обычным для него жаром и энергией берется за их изучение. Остаток своего богатства он ис­пользует на содержание гостеприимного дома, где прини­мает крупнейших ученых Парижа. В течение нескольких лет Сен-Симон путешествует по Европе. Примерно к 1805 г. окончательно выясняется, что от его денег ничего не осталось, и он оказывается на грани бедности.

Позже, обозревая свою жизнь, Сен-Симон был скло­нен изображать свои взлеты и падения как серию созна­тельных опытов, которые он проделал, готовясь к своей истинной деятельности социального реформатора. Это, конечно, иллюзия. Его жизнь была закономерным, обус­ловленным эпохой и ее событиями проявлением личности Сен-Симона, замечательно оригинальной и талантливой, но и крайне противоречивой. Уже в то время за ним утвер­дилась репутация человека странного и экстравагантного. Часто посредственность принимается обществом за норму, а талант кажется экстравагантным, а порой и подозри­тельным.

Печать большой оригинальности лежит и на первом печатном произведении Сен-Симона—«Письмах женев­ского обитателя к современникам» (1803 г.). Это уже уто­пический план переустройства общества, хотя изложенный в зачаточной, туманной форме. Две вещи замечательны в этом небольшом сочинении. Во-первых, Сен-Симон изобразил французскую революцию как классовую борьбу между тремя главными классами — дворянством, буржуа­зией и неимущими (пролетариатом). Энгельс назвал это «в высшей степени гениальным открытием»[13]. Во-вторых, он прозорливо очертил роль пауки в преобразовании обще­ства. Об ученых Сен-Симон писал: «Взгляните на исто­рию прогресса человеческого разума, и вы увидите, что почти всеми образцовыми произведениями его мы обязаны людям, стоявшим особняком и нередко подвергавшимся, преследованиям. Когда их делали академиками, они почти всегда засыпали в своих креслах, а если и писали, то лишь с трепетом и только для того, чтобы высказать какую-нибудь маловажную истину»[14]. С другой стороны, он гово­рил о препятствиях на пути подлинной науки: «Почти всегда занятия, которым они (ученые.— А. А.) принуж­дены отдаваться, чтобы добыть себе пропитание, уже в са­мом начале их деятельности отвлекают их от важнейших идей. Как часто им недоставало опытов или необходимых для развития их взглядов путешествий! Сколько раз они были лишены необходимых сотрудников, чтобы дать своей работе весь размах, на который они были способны!»[15]. Призывая ученых выступить против сил косности и занять в переустроенном обществе место руководителей, автор вос­клицает: «Математики! Ведь вы находитесь во главе, на­чинайте!»

Этих цитат достаточно и для того, чтобы представить литературный стиль Сен-Симона — энергичный, патетиче­ский, порой экзальтированный. Со страниц его сочинений встает человек беспокойный, мятежный, болеющий за судьбы человечества.

 

Учитель

Последние 20 лет жизни Сен-Симона наполнены лишениями, борьбой и ин­тенсивным творчеством. Оказавшись без средств, он стал, искать любой заработок и одно время работал переписчи­ком бумаг в ломбарде. В 1805 г. он случайно встретил Диара, своего бывшего слугу, который в свое время, служа у Сен-Симона, сумел приобрести некоторое состояние. Два года Сен-Симон жил у Диара и до смерти последнего в 1810 г. пользовался его помощью. История Дон-Кихота и Санчо Пансы повторилась в этой своеобразной паре! На деньги Диара Сен-Симон выпустил в 1808 г. свою вторую работу — «Введение к научным трудам XIX века». Это и несколько других сочинений он печатал малым тиражом и рассылал видным ученым и политическим деятелям, про­ся критики и помощи в дальнейшей работе. Но это был глас вопиющего в пустыне.

В 1810—1812 гг. Сен-Симон дошел до предела нужды. Он писал, что продал все свое имущество, вплоть до оде­жды, что кормится он одним хлебом и водой и не имеет топлива и свечей. Однако, чем труднее ему приходилось, тем упорнее он работал. Именно в эти годы окончательно формируются его взгляды на общество, которые он изло­жил в ряде зрелых работ, опубликованных начиная с 1814 г. Живет он случайными подачками благотворителей, гордо заявляя, что, не краснея, может просить помощи у кого угодно, ибо эта помощь нужна ему для трудов, единственная цель которых — общественное благо.

Внимание публики было привлечено к Сен-Симону его брошюрой о послевоенном устройстве Европы. В этой бро­шюре Сен-Симон впервые говорит свою любимую и знаме­нитую фразу: «Золотой век человечества не позади нас, а впереди». Обоснование этого тезиса, разработка путей к «золотому веку» — таково содержание дальнейшей дея­тельности Сен-Симона.

Жизнь Сен-Симона к 60 годам несколько налаживается. У него появляются ученики и продолжатели. С другой сто­роны, проповедь мирного преобразования общества, обра­щенная к его естественным просвещенным «вождям» — банкирам, промышленникам, купцам — привлекает внима­ние некоторых людей среди этого класса. Сен-Симон получает возможность печатать свои сочинения, и они приобре­тают довольно широкую известность. Богатые последова­тели обеспечивают ему возможность жить в достатке и напряженно работать. Устроена его личная жизнь: при нем верная мадам Жюлиан — ближайший друг, секретарь, эко­номка. Свои труды он теперь диктует ей или кому-либо из учеников.

Но и в жизни и в своих сочинениях Сен-Симон оста­ется бунтарем, энтузиастом, человеком порыва и фанта­зии. Группа банкиров и богачей, давших деньги на изда­ние одного из сочинений Сен-Симона, публично отмежевы­вается от его идей и заявляет, что он ввел их в заблуж­дение и обманул доверие. Вскоре после этого Сен-Симон попадает под суд по обвинению в оскорблении королевской фамилии: он напечатал «Притчу», в которой заявляя, что Франция ничего не потеряет, если вдруг волшебным обра­зом бесследно исчезнут члены королевской фамилии, а за­одно все аристократы, высшие чиновники, священники и т. д., но очень много потеряет, если исчезнут лучшие ученые, художники, мастера, ремесленники. Суд присяж­ных оправдал его, найдя здесь лишь забавный парадокс.

Если это скорее трагикомический эпизод в жизни Сен-Симона, то попытка самоубийства в марте 1823 г.— под­линно трагический. Сен-Симон стрелял себе в голову из пистолета, остался жив, но лишился одного глаза. До конца объяснить любое самоубийство невозможно, и едва ли стоит гадать о причинах поступка Сен-Симона. В про­щальном письме близкому другу (где он также просит по­заботиться о мадам Жюлиан) Сен-Симон говорит о своем разочаровании в жизни, вызванном слабым интересом лю­дей к его идеям. Однако, едва поправившись после ране­ния, он вновь с жаром берется за работу и в 1823—1824 гг. издает свой самый законченный и отделанный труд — «Ка­техизис индустриалов». В течение 1824 г. Сен-Симон лихо­радочно работает над своей последней книгой — «Новое христианство», стремясь дать будущему «обществу инду­стриалов» новую религию, берущую от христианства лишь его исходный гуманизм. В мае 1825 г., через несколько недель после выхода в свет «Нового христианства», Клод Анри Сен-Симон умер.

 

Сен-симонизм

Автор статьи о Сен-Симоне во фран­цузском биографическом словаре писал в 1863 г.: «Сен-Симон не был ни безумцем, ни про­роком; это был просто плохо сформированный ум, который в своей дерзости не поднимался над посредственностью. Несмотря на большую шумиху, которую поднимали вокруг его памяти, он уже принадлежит забвению, и он не из тех, которые воскресают из забвения».

История зло посмеялась над этим самодовольным фи­листером. После его «приговора» прошло более 100 лет, а имя и идеи Сен-Симона продолжают привлекать внима­ние и интерес.

Можно сказать, что сен-симонизм прошел в своем раз­витии четыре стадии. Первая представлена трудами Сен-Симона до 1814—1815 гг. В этот период главные его черты — культ науки и ученых, довольно абстрактный гуманизм. Социально-экономические идеи сен-симонизма существуют лишь в зародыше.

Вторая стадия воплощается в зрелых трудах Сен-Си­мона последних 10 лет его жизни. В них Сен-Симон решительно отказывается признавать капитализм естест­венным и вечным строем и выдвигает тезис о закономерной смене его новым общественным строем, где сотрудничество людей сменит антагонизм и конкуренцию. Эта смена произойдет путем мирного развития «общества индустриалов», в котором будет ликвидирована экономическая и по­литическая власть феодалов и паразитических буржуа-соб­ственников, хотя сохранится частная собственность. Сен-Симон все более склонялся к защите интересов самого многочисленного и самого угнетенного класса. Маркс пи­сал, что «в последней своей работе «Nouveau Christianisme» Сен-Симон прямо выступил как выразитель интересов рабочего класса и объявил его эмансипацию коночной целью своих стремлений»[16].

Сен-Симон считал, что современное ему общество со­стоит из двух основных классов — праздных собственников и трудящихся индустриалов. В этом представлении при­чудливо сплелись классовые противоположности феодаль­ного и буржуазного общества. Первый класс у Сен-Симона включает крупных землевладельцев и капиталистов-рантье, не участвующих в экономическом процессе. К ним примыкает возвысившийся за годы революции и империи слой военной и судейской бюрократии. Индустриалы — все прочие, составляющие вместе с семьями, по мнению Сен-Симона, до 96% всего населения тогдашнего французского общества. Сюда входят все люди, занимающиеся любой общественно полезной деятельностью: крестьяне и наем­ные рабочие, ремесленники и фабриканты, купцы и банки­ры, ученые и художники[17]. Доходы собственников Сен-Симон считал паразитическими, доходы индустриалов — трудовыми. Если выразить это в политэкономических ка­тегориях, он сливал в доходах первых земельную ренту и ссудный процент, в доходах вторых — предприниматель­ский барыш (или всю прибыль) и заработную плату. Та­ким образом, Сен-Симон не видел классовой противоположности между буржуазией и пролетариатом или, во вся­ком случае, не считал ее значительной. Отчасти это объ­яснялось неразвитостью классов в начале XIX в., отчасти его стремлением подчинить всю свою теорию единой цели: сплочению подавляющего большинства нации для мирного и постепенного преобразования общества. Сен-Симон не выступал в принципе против частной собственности, а лишь, так сказать, против злоупотребления ею и не пред­видел ее ликвидацию в будущем обществе, а считал воз­можным установить над ней лишь известный контроль со стороны общества. Оценка капиталистов-предпринимате­лей как естественных организаторов производства, необходимых для блага общества, связывает Сен-Симона с иде­ями Сэя.

Труды, пропаганда и практическая деятельность учени­ков в период от смерти Сен-Симона до 1831 г. представ­ляют собой третью стадию сен-симонизма и, в сущности, его расцвет. Сен-симонизм становится подлинно социали­стическим учением, поскольку он фактически требует лик­видации частной собственности на средства производства, распределения благ по труду и способностям, обществен­ной организации и планирования производства. Наиболее полно и систематически эти идеи выражены в публичных лекциях, которые в 1828—1829 гг. читали в Париже ближайшие ученики Сен-Симона С. А. Базар, Б. П. Анфантен, Б. О. Родриг. Эти лекции были впоследствии изданы под заглавием «Изложение учения Сен-Симона». Ведущую роль в социалистическом развитии идей Сен-Симона играл Базар (1791-1832).

Ученики придали взглядам Сен-Симона на классы и собственность более очевидное социалистическое направле­ние. Они уже не рассматривают индустриалов как единый и однородный социальный класс, а говорят, что эксплуата­ция, которой он подвергается со стороны собственников, всей своей тяжестью ложится на рабочего. Рабочий, пишут они, «эксплуатируется материально, интеллектуально и морально, как некогда эксплуатировался раб». Капитали­сты-предприниматели здесь уже «участвуют в привиле­гиях эксплуатации».

Сен-симонисты связывают эксплуатацию с самим ин­ститутом частной собственности. В пороках общественной системы, основанной на частной собственности, они видят также главную причину кризисов и анархии производ­ства, присущих капитализму. Правда, эта глубокая мысль не подтверждается каким-либо анализом механизма кризисов, но она является еще одним обоснованием их важ­нейшего требования — резкого ограничения частной собственности путем отмены права наследования. Единствен­ным наследником должно быть государство, которое будет далее передавать производственные фонды предпринимателям как бы в аренду, по доверенности. Руководители предприятий превратятся тем самым в доверенных лиц общества. Так частная собственность постепенно преобра­зуется в общественную.

Новое слово сен-симонистов состояло также в том, что они стремились найти материальные основы будущего строя в недрах старого общества. Социализм, по их пред­ставлениям, должен был возникнуть как закономерный результат развития производительных сил. Такой зародыш будущей планомерной организации производства в интере­сах общества они видели в капиталистической кредитно-банковой системе. Правда, позже эти глубокие идеи сен­симонистов превратились в «кредитные фантазии» мелко­буржуазного и откровенно буржуазного характера. Но саму идею о том, что социалистическое общество может использовать созданный капитализмом механизм крупных банков для общественного учета, контроля и руководства хозяйством, классики марксизма-ленинизма считали гени­альной догадкой.

Как и Сен-Симон, ученики много внимания уделяли роли науки в развитии и преобразовании общества. Ученые и наиболее талантливые предприниматели должны были в будущем взять на себя политическое и экономическое руководство обществом. Политическое руководство постепенно сойдет на нет, поскольку при будущем строе надоб­ность в «управлении людьми» отпадет, а останется только «управление вещами», т. е. производством. Вместе с тем сен-симонисты резко критиковали положение науки и уче­ных в тогдашней действительности: «... в обмен за милость чуждая науке власть требует от ученого, приниженного до роли просителя, полного политического и морального рабства... Между ученой корпорацией и корпорацией преподавательской существует полное расхождение; не боясь согрешить против истины, можно сказать, что они говорят на разных языках. Не принимается никаких об­щих мер к тому, чтобы научный прогресс по мере его достижения переходил непосредственно в область воспитания...»[18].

В трудах Сен-Симона и его учеников мы не находим специальной трактовки основных категорий политической экономии. Они не анализировали создание и распределе­ние стоимости, закономерности заработной платы, при­были, земельной ренты. Отчасти они довольствовались принятыми представлениями буржуазной политэкономии той эпохи. Но главное заключалось в том, что их мысль развивалась в принципиально ином направлении и ставила иные задачи. Их заслуга в экономической науке заключается в том, что они выступили против основополагаю­щей догмы буржуазных классиков и «школы Сэя» о есте­ственности и вечности капиталистического строя. Тем самым вопрос о закономерностях хозяйства этого строя переносился в совершенно иную плоскость. Перед поли­тической экономией была поставлена новая задача: по­казать, как исторически возник и развивался капиталистический способ производства, каковы его противоречия, почему и как он должен уступить место социализму. Сен­симонисты не могли решить эту задачу, но и постановка ее была большим достижением.

Сам Сен-Симон хвалил Сэя за то, что тот очертил предмет политической экономии как особой науки и отде­лил ее от политики. Ученики, не касаясь этого вопроса, подвергли Сэя и его последователей резкой критике и прямо указали на апологетический характер их учения. Отметив, что эти экономисты не пытаются показать, как возникли современные отношения собственности, сен-симонисты говорят: «Правда, они претендуют на то, что показали, как происходит образование, распределение и потребление богатств, но их мало занимает вопрос о том, всегда ли созданные трудом богатства будут распределять­ся сообразно происхождению и в значительной своей части потребляться людьми праздными»[19].

Период, начавшийся в 1831 г., представляет собой чет­вертую стадию и распад сен-симонизма. Не имея сколько-нибудь прочных позиций в среде рабочего класса, сен­симонисты оказались совершенно растерянными перед лицом первых революционных выступлений французского пролетариата. Еще более отдалила их от рабочего класса и даже от демократической учащейся молодежи религиоз­ная сектантская окраска, которую принял сен-симонизм в эти годы. Анфантен стал «верховным отцом» сен-симонистской церкви, была основана своеобразная религиозная коммуна, введена специальная униформа (застегивающие­ся сзади жилеты). Возникли резкие расхождения внутри движения между различными группами последователей Сен-Симона. Споры сосредоточились вокруг вопроса об отношениях полов и положении женщины в коммуне. В ноябре 1831 г. Базар с группой своих сторонников вы­шел из церкви. Вскоре орлеанистское правительство, пришедшее к власти после Июльской революции 1830 г., организовало против Анфантена и его группы судебный процесс, обвинив их в оскорблении нравственности и в проповеди опасных идей. Анфантен был осужден на один год тюрьмы. Движение распалось организационно, неко­торые его члены продолжали разрозненно и безуспешно проповедовать сен-симонизм, некоторые примкнули к дру­гим социалистическим течениям, а иные превратились в добропорядочных буржуа.

Тем не менее влияние сен-симонизма на дальнейшее развитие социалистических идей во Франции, а отчасти и в других странах, было весьма велико. Сила сен-симонистов заключалась в том, что, при всех нелепостях их рели­гии, они имели смелую и последовательную программу борьбы против буржуазного общества.

Прекрасно сказал о них А. И. Герцен: «Поверхностные и неповерхностные люди довольно смеялись над отцом Енфантен (Анфантеном.— А. А.) и над его апостолами; время иного признания наступает для этих предтеч социа­лизма.

Торжественно и поэтически являлись середь мещанского мира эти восторженные юноши с своими неразрезными жилетами, с отращенными бородами. Они возвестили но­вую веру, им было что сказать и было во имя чего позвать перед свой суд старый порядок вещей, хотевший их судить по кодексу Наполеона и по орлеанской религии»[20].

 

Трудная жизнь Шарля Фурье

«Если   у   Сен-Симона,— писал    Энгельс,— мы    встречаем    гениальную широту взгляда, вследствие чего его воззрения содержат в зародыше почти все не строго эко­номические мысли позднейших социалистов, то у Фурье мы находим критику существующего общественного строя, в которой чисто французское остроумие сочетается с боль­шой глубиной анализа... Фурье — не только критик; всегда жизнерадостный по своей натуре, он становится сатири­ком, и даже одним из величайших сатириков всех вре­мен»[21]. Фурье принадлежат также многие замечательные мысли об устройстве будущего социалистического обще­ства. В одной из своих ранних статей Энгельс говорит, что у школы Фурье ценно «научное изыскание, трезвое, сво­бодное от предрассудков, систематическое мышление, ко­роче— социальная философия...»[22]. Эта социальная фило­софия, которая была предшественницей исторического материализма Маркса и Энгельса, прежде всего и образует вклад Фурье в науку политической экономии.

Сочинения Фурье представляют собой единственное в своем роде явление в литературе общественных наук. Это не только научные трактаты, но и яркие памфлеты и неве­роятно изобретательные фантазии. Блестящая сатира сочетается в них со странной мистикой, пророческие пред­видения — с почти бредовыми выдумками, широкие и мудрые обобщения — с докучливой регламентацией жизни людей будущего общества. Со времени появления главных трудов Фурье прошло полтора столетия. Сама жизнь отде­лила в творчестве Фурье мистику и беспочвенные фантазии от поистине гениальных идей о преобразовании человече­ского общества. Как замечает советский исследователь фурьеризма И. И. Зильберфарб, открытия Ньютона и Кеп­лера тоже излагались в очень странной, с нашей нынешней точки зрения, форме, с рассуждениями об ангелах и библейских пророчествах.

Шарль Фурье родился в 1772 г. в Безансоне. Отец Фурье, состоятельный купец, умер, когда мальчику было 9 лет. Единственный сын в семье, он должен был унасле­довать значительную часть состояния и дело отца. Но Шарль Фурье очень рано вступил в конфликт со своей средой и семьей. Обман и жульничество, с которыми была связана торговля, возмущали его уже в детские годы.

Образование Фурье получил в безансонском иезуитском коллеже. У него были отличные способности к наукам, литературе, музыке. Окончив коллеж, он пытался посту­пить в военно-инженерную школу, но это ему не удалось. В дальнейшем свои знания Фурье мог пополнить только путем чтения. В образовании Фурье остались зияющие пробелы, которые дали себя знать в его сочинениях. В ча­стности, он никогда специально не изучал трудов англий­ских и французских экономистов. Фурье познакомился с их идеями довольно поздно и из вторых рук — по журналь­ным статьям и из бесед со сведущими людьми. Он никогда и не пытался анализировать теории экономистов сколько-нибудь подробно, принципиально отвергая самый их дух, считая эти теории голой апологетикой гнусного «строя цивилизации», т. е. капитализма.

После долгих споров и попыток бунта 18-летний Фурье был вынужден уступить давлению семьи и начать службу учеником в большом торговом доме в Лионе. В этом про­мышленном городе ему было суждено провести значитель­ную часть жизни, а из наблюдений над общественными отношениями в Лионе во многом выросли его социально-экономические идеи. Кроме того, ему уже в очень молодые годы пришлось по делам фирмы бывать в Париже, Руане, Бордо, Марселе. В 1792 г., получив долю наследства отца, Фурье открыл в Лионе собственное торговое дело.

Молодость Фурье проходила в годы революции. До этого великие исторические события, видимо, мало затра­гивали его, по грозный 93-й год перевернул всю жизнь молодого купца. Во время восстания Лиона против якобин­ского Конвента Фурье оказался в рядах восставших, а пос­ле капитуляции — в тюрьме. Все его имущество погибло. Из тюрьмы ему удалось освободиться, и он уехал в родной Безансон. В контрреволюцию юного Фурье привели, оче­видно, не убеждения, а обстоятельства. Возможно, он был насильно мобилизован в войско мятежников. Вскоре он вступил в революционную армию и полтора года служил Республике. Уволенный из армии по состоянию здоровья (оно всю жизнь было у Фурье слабым), он нанялся ком­мивояжером в торговую фирму, а потом стал в Лионе мел­ким торговым маклером. В эти годы ему вновь пришлось много ездить по Франции, наблюдать экономическую и политическую жизнь эпохи Директории и Консульства. Он видел, что на верхних ступеньках социальной лестницы место дворян заняли новые богачи — армейские постав­щики, спекулянты, биржевики, банкиры. Новая фаза, в которую вступил «строй цивилизации», породила лишь но­вые бедствия и лишения для огромной массы населения.

К 30 годам Фурье приходит к твердому выводу, что его предназначение в жизни — стать социальным реформато­ром. Как он рассказывает, непосредственным толчком к этому убеждению послужили размышления по поводу эко­номических нелепостей, которые он наблюдал. Его пора­зило, например, до какого уровня взвинчивают в Париже цены на яблоки спекулянты, тогда как крестьяне в провин­ции отдают их почти даром.

В декабре 1803 г. Фурье опубликовал в лионской газете небольшую статью под заглавием «Всеобщая гармония», где возвещал о своем «удивительном открытии». Он писал, что на основе методов естественных наук откроет (или уже открыл) «законы социального движения», как другие уче­ные открыли «законы материального движения». Более полно идеи Фурье были изложены в вышедшей анонимно в 1808 г. в Лионе книге «Теория четырех движений и все­общих судеб»[23].

При всей странности формы этого сочинения, оно со­держит основы «социетарного плана» Фурье, т. е. плана преобразования буржуазного общества в будущий «строй гармонии». В противовес философам и экономистам, кото­рые рассматривают капитализм как естественное и вечное состояние человечества, Фурье заявляет: «Между тем, что может быть более несовершенного, чем этот строй цивили­зации, который влечет за собой все бедствия? Что может быть более сомнительного, чем его необходимость и увеко­вечение его на будущее? Разве не вероятно, что он являет­ся лишь ступенью на пути общественного развития?»[24]. «Социетарный порядок... придет на смену бессвязности строя цивилизации...»[25].

Книга Фурье осталась почти незамеченной, но это не уменьшило его энтузиазма. Он продолжал работать над развитием своих идей. Условия его жизни несколько облег­чились после того, как в 1811 г. он перешел на государственную службу, а в 1812 г. получил по завещанию ма­тери небольшую пенсию. В 1816—1822 гг. Фурье жил в провинции, недалеко от Лиона. У него появились последо­ватели. Впервые в жизни он мог работать в сравнительно спокойной обстановке. Плодом этой работы явилось обшир­ное сочинение, изданное в 1822 г. в Париже под заглавием «Трактат о домашней и земледельческой ассоциации». В посмертных собраниях сочинений Фурье эта книга публикуется под заглавием «Теория всеобщего единства».

Фурье пытался подробно разработать и обосновать уст­ройство трудовых ассоциаций, которые он называл фалан­гами. Здание, в котором должны были жить, трудиться и отдыхать члены фаланги, называлось фаланстером. Фурье надеялся, что экспериментальные фаланги могут быть созданы немедленно, без изменения всего обществен­ного строя. Живя в Париже, Фурье каждый день в объ­явленное время наивно ждал у себя дома богачей-жертво­вателей, на средства которых мог бы быть построен фалан­стер. Разумеется, такие богачи не являлись[26].

Фурье вновь был вынужден зарабатывать себе на жизнь службой в конторах Парижа и Лиона. Лишь в 1828 г. ему удалось освободиться от постылого рабства благодаря материальной поддержке друзей и последователей. Он уединился в Безансоне и закончил там книгу, над которой работал уже несколько лет. Эта книга — «Новый хозяйст­венный и социетарный мир» (1829 г.)—лучшее произ­ведение Фурье. К этому времени прошло четверть века после его первых литературных опытов. Развитие капита­лизма дало новую огромную массу материалов для его критики. Вместе с тем Фурье развивал свои взгляды на будущее общество, излагал их более популярно и в очи­щенном от мистики виде.

Последние годы жизни Фурье провел в Париже. Он продолжал напряженно работать, педантично выполняя ежедневную норму писания. Результатом его трудов яви­лась еще одна большая книга, вышедшая в 1835—1836 гг., ряд статей в издававшихся фурьеристами журналах и большое количество рукописей, опубликованных после смерти Фурье. В этих сочинениях рассматривается широ­кий круг социальных, экономических, морально-этических, педагогических и иных проблем. Мысль Фурье работала непрерывно и с большой творческой энергией, хотя его здоровье резко ухудшилось. Шарль Фурье умер в Париже в октябре 1837 г.

После 1830 г. существовало уже значительное фурьеристское движение, но тем не менее сам Фурье был очень одинок в свои последние годы. Нарастало отчуждение ме­жду ним и многими его учениками, стремившимися при­дать смелому учению Фурье беззубый реформистский от­тенок. Для многих был трудно переносим его характер, в котором старость и болезни усиливали черты подозри­тельности, мнительности, упрямства.

С точки зрения буржуазного здравого смысла Фурье, как и Сен-Симон, был, конечно, почти сумасшедшим. Ост­ряки даже обыгрывали по этому поводу фамилии великих утопистов (saint — святой, fou — безумец). Но он был из тех безумцев, о которых сказал Беранже:

 

Господа! Если к правде святой

Мир дороги найти не умеет,—

Честь безумцу, который навеет

Человечеству сон золотой![27]

С точки зрения Шарля Фурье, безумным был мир, в ко­тором он жил и работал.

Этот безумный мир

Фурье   сделал  гениальную   попытку представить историческую законо­мерность развития человеческого об­щества. История человечества от его появления на земле до будущего общества гармонии выглядит у Фурье следующим образом[28]:

Периоды, предшествующие производственной деятельности
Раздробленное, обманное, отталкивающее производство
Социетарное, правдивое, привлекательное производство

 

Внутри периода цивилизации Фурье выделял четыре фазы. Две первые представляют собой, в сущности, рабо­владельческий и феодальный строй, а третья — капита­лизм свободной конкуренции, современный Фурье.

Как видим, Фурье не только в общем выделил основные стадии развития человеческого общества, но и увязал их с состоянием производства на каждой из этих стадий. Тем самым он прокладывал путь к введенному Марксом поня­тию общественно-экономической формации. Энгельс писал, что в понимании истории общества ярче всего проявилось величие Фурье.

Что касается четвертой фазы цивилизации, то ее трак­товка представляет собой пример одного из самых блестя­щих предвидений Фурье: он предсказал в своеобразной форме переход капитализма в монополистическую стадию, которую он называл торговым феодализмом. Проявляя не­заурядный дар диалектического мышления, Фурье показы­вал, что свободная конкуренция закономерно превращается в собственную противоположность, ведет к монополии, ко­торая представлялась ему в первую очередь в образе моно­полизации «новыми феодалами» торговли и банкового дела.

Фурье предъявил капитализму, который он называл миром навыворот, обвинительный акт, беспримерный по смелости и глубине для своей эпохи и сохраняющий от­части свое значение даже для нашего времени. Но тут бы­ла и сила и слабость Фурье. Живописуя преступления ка­питализма, он не мог открыть их коренную причину, по­скольку не имел ясного представления о производственных отношениях и классовой структуре буржуазного общества. Подобно Сен-Симону, Фурье считал предпринимателей и наемных рабочих единым трудовым классом[29]. Отсюда про­истекала и его наивная идеалистическая вера в возмож­ность мирного преобразования общества благодаря разуму, и в частности путем принятия его учения сильными мира сего.

Вынужденный ради хлеба насущного заниматься ком­мерцией, Фурье питал прямо-таки патологическую нена­висть к капиталистической торговле. Сотни страниц его сочинений посвящены разоблачению пороков, плутней и низостей торговли и купцов. Торговый и денежный капитал представлялся ему главным носителем эксплуатации и паразитизма в буржуазном обществе. Фурье не видел, что торговый капитал есть лишь обособившаяся форма про­мышленного капитала, неизбежно играющая, при всей своей самостоятельности и важности, все же подчиненную роль.

Капиталистическое производство Фурье характеризует как антисоциальное, разобщенное, раздробленное. В ка­ком смысле? Единственная цель буржуазного производ­ства — барыш предпринимателя, а не удовлетворение потребностей общества. Поэтому постоянной чертой капи­тализма является антагонизм интересов между индивиду­альным производителем товаров и обществом. Конкурен­ция между предпринимателями отнюдь не служит интере­сам общества, как утверждают экономисты, а, напротив, разрушает его, создавая анархию производства, хаос и об­становку войны всех против всех. Погоня за барышом и конкуренция порождают чудовищную эксплуатацию наем­ных рабочих. Пример Англии с ее огромными фабриками, где за нищенскую плату работают и взрослые и дети, пока­зывает, куда идет капитализм. «Вот оно — вновь  воскрес­шее рабство!» — восклицает Фурье.

В росте пропасти между богатством и бедностью, в ни­щете среди изобилия Фурье видел также важнейшее дока­зательство краха буржуазной политической экономии с ее принципом свободы конкуренции. Сисмонди, пишет он, по крайней мере признает эти факты и тем самым делает «первый шаг к откровенному анализу», но не идет далее «полуиризнания». Сэй же, возражая ему, пытается спасти авторитет политической экономии, но это ему плохо удает­ся. Вот одно из множества язвительных высказываний Фурье об экономистах: «А сколько других паразитов суще­ствует еще среди софистов, начиная с экономистов, которые вооружаются против класса паразитов и сами в то же вре­мя носят их знамя!»[30]

Труд, его организация и производительность — вот что в конечном счете определяет устройство и благосостояние общества. Понимая это, Фурье рисует потрясающую карти­ну расхищения и порабощения труда при капитализме. «Строй цивилизации» превратил труд из нормальной жиз­недеятельности человека, из источника радости в прокля­тье и ужас. В этом обществе все, кто в состоянии это сде­лать, любыми правдами и неправдами избавляются от труда. Труд мелкого собственника — крестьянина, ремеслен­ника, даже предпринимателя — это непрерывная борьба с конкурентами, отсутствие обеспеченности, зависимость. Но еще несравненно тяжелее труд наемного рабочего, труд подневольный и не способный дать никакого удовлетворе­ния человеку. С ростом производства, с его концентрацией и подчинением крупному капиталу такой труд становится все более преобладающим. Фурье чувствовал связь этого характера труда с частной собственностью и ее капитали­стической формой, но не пытался уяснить себе эту связь. Тем не менее Маркс и Энгельс считали взгляды Фурье на труд и его идеи о полном изменении характера труда в бу­дущем обществе одной из главных заслуг великого уто­писта.

В ряде ранних произведений Маркс развил концепцию отчуждения. Речь идет об отчуждении человека при капи­талистическом строе от результатов его труда и судеб об­щества, о его превращении в жалкий придаток промышлен­ного Молоха. Здесь несомненны следы идей Фурье, и Маркс прямо связывает в одном месте проблему отчужде­ния с именем Фурье[31].

Фурье бичует отнюдь не только экономические язвы капитализма, но также его политику, мораль, культуру, систему воспитания. Особенно много и резко он писал о том, как извращает капитализм естественные, человече­ские отношения полов и ставит женщину в неравноправ­ное, угнетенное положение. Энгельс писал: «Ему первому принадлежит мысль, что в каждом данном обществе сте­пень эмансипации женщины есть естественное мерило об­щей эмансипации»[32].

Вернемся теперь к таблице, где изображены периоды развития общества по Фурье. Мы видим, что между циви­лизацией и гармонизмом Фурье помещал два переходных периода, которые он называл гарантам и социаптизм. Он много раз заявлял, что цель его заключается не в каких-то частных реформах строя цивилизации, а в уничтожении этого строя и создании принципиально нового общества. Но поскольку Фурье исключал революционный путь пере­хода и учитывал огромные трудности, он был согласен идти на компромисс и допускал, что людям цивилизации потре­буется более или менее длительное время для создания гармонизма.

Основные черты первого переходного периода — гарантизма он намечал следующим образом. Частная собствен­ность существенно не видоизменяется, но подчиняется кол­лективным интересам и контролю. Возникают частичные ассоциации, объединяющие группы семей для совместного труда, а также питания, отдыха и т. д. В этих ассоциациях труд постепенно теряет черты капиталистического наемно­го труда. Экономическое неравенство сохраняется, но при гарантизме «богачи обладают полным и обеспеченным счастьем лишь соразмерно с гарантиями соответствующих средств к существованию и наслаждений для бедных каст»[33]. Конкуренция контролируется обществом, стано­вится правдивой и простой. Предпринимаются большие со­циальные работы, в частности ликвидируются трущобы, производится перестройка городов. Как и все утопии Фурье, гарантизм не требует широких изменений в полити­ческом устройстве, оп может начаться при монархии абсо­лютной и конституционной, при республике и любом дру­гом строе.

Фурье считал, что в самом строе цивилизации уже раз­вились некоторые предпосылки гарантизма, что к этому направляется «гений строя цивилизации». Лишь заблуждения людей, и особенно воздействие буржуазных общественных наук, мешают переходу к гарантизму. С другой стороны, гарантизм, будучи установлен, быстро убедит человече­ство в преимуществах нового общественного устройства и подготовит его к строю полной ассоциации.

Но на гарантизм Фурье можно смотреть иначе: как на систему реформ, улучшающих капитализм, делающих его «сносным» и вовсе не подготовляющих его ликвидацию. Тогда учение Фурье превращается в заурядный рефор­мизм, оно как бы становится в ряд идей, подготовивших современные концепции и практику буржуазного «государ­ства благосостояния». Сам Фурье протестовал бы против такого толкования его идей. Однако многие фурьеристы вели дело именно к этому.

В 30-х и отчасти в 40-х годах XIX в. фурьеризм был главным социалистическим течением во Франции. Он ока­зался жизненнее сен-симонизма, поскольку был лишен ре­лигиозно-сектантской формы и выдвигал более близкие и реалистические идеалы, особенно производственно-потребительский кооператив в виде фаланги. Однако в среде французского рабочего класса учение Фурье имело слабые позиции и было распространено главным образом среди ин­теллигентной молодежи.

Революция 1848 г. толкнула фурьеристов на арену по­литической деятельности, где они заняли позиции, близкие к мелкобуржуазной демократии. Не поддержав народное восстание в июньские дни, они через год попытались вы­ступить против правительства Луи Бонапарта, но были легко раздавлены. Немногие оставшиеся во Франции фурьеристы позже занимались кооперативной деятельностью. Историческая   роль   фурьеризма   была   исчерпана.   Если Фурье, хотя и неосознанно, во многом выражал интересы рабочего класса, то его последователи скатились на пози­ции мелкой и средней буржуазии.

«Манифест Коммунистической партии», который возве­стил появление на исторической арене научного коммуниз­ма, нового революционного мировоззрения и пролетарской партии, был вместе с тем приговором утопическому социа­лизму, и в частности фурьеризму. Маркс и Энгельс писали: «Значение критически-утопического социализма и комму­низма стоит в обратном отношении к историческому разви­тию. По мере того как развивается и принимает все более определенные формы борьба классов, это фантастическое стремление возвыситься над ней, это преодоление ее фантастическим путем лишается всякого практического смыс­ла и всякого теоретического оправдания. Поэтому если ос­нователи этих систем и были во многих отношениях рево­люционны, то их ученики всегда образуют реакционные секты. Они крепко держатся старых воззрений своих учи­телей, невзирая на дальнейшее историческое развитие про­летариата. Поэтому они последовательно стараются вновь притупить классовую борьбу и примирить противополож­ности. Они все еще мечтают об осуществлении, путем опы­тов, своих общественных утопий, об учреждении отдельных фаланстеров... и для сооружения всех этих воздушных замков вынуждены обращаться к филантропии буржуаз­ных сердец и кошельков»[34].

Облик грядущего

Сен-Симон оставил гениальный об­щий эскиз будущего общественного строя, Фурье разрабатывал его элементы с проницательной детализацией. Обе утопии во многом отличаются одна от другой, но имеют важнейшую общую черту: они рисуют социалистическое общество с рядом ограничений, из которых главным является сохранение частной собственности и нетрудового дохода. В обеих системах частная собствен­ность должна, однако, радикально изменить свою природу и быть подчинена интересам коллектива, а нетрудовой до­ход постепенно приобрести черты трудового.

В настоящее время утопии Сен-Симона и Фурье ценны каждая по-своему. У Сен-Симона и его учеников замеча­тельна идея центрально планируемой в масштабах страны экономики и системы управления ею на коллективных на­чалах. У Фурье — анализ организации труда и жизни в отдельных ячейках социалистического общества.

Рассмотрим экономическую сторону утопии Фурье. Фа­ланга Фурье — это производственно-потребительское това­рищество, сочетающее в себе черты коммуны с чертами обычного акционерного общества. Число участников фаланги вместе с детьми Фурье определял в разных работах от 1500 до 2000 человек. Он считал, что в таком коллективе будет иметь место необходимый и достаточный набор чело­веческих характеров для оптимального распределения труда как с точки зрения склонностей людей, так и с точки зрения полезного результата. В фаланге сочетается сель­скохозяйственное и промышленное производство с преобла­данием первого. Промышленность мыслилась Фурье как группа относительно небольших, но высокопроизводитель­ных мастерских. Фабричную систему Фурье решительно отвергал, как порождение строя цивилизации.

Исходный фонд средств производства фаланга получает за счет взносов акционеров. Поэтому в ее состав должны входить капиталисты. Вместе с тем в фалангу принима­ются бедняки, которые могут первоначально и не быть акционерами, а делать свой вклад трудом. Собственность на акции является частной. В фаланге сохраняется имущест­венное неравенство. Однако капиталист, став членом фа­ланги, перестает быть капиталистом в старом смысле. Об­щая обстановка созидательного труда вовлекает его в процесс непосредственного производства. Если он обладает талантом руководителя, инженера, ученого, общество ис­пользует его труд в этом качестве. Если нет, он работает по своему выбору в любой «серии» (бригаде). Но поскольку дети богатых и бедных воспитываются в одной здоровой среде, эти различия в следующих поколениях могут сгла­диться. Крупные акционеры имеют некоторые привилегии в управлении фалангой. Но они не могут преобладать в ру­ководящем органе, да и роль этого органа весьма ограни­ченна.

Особое внимание уделял Фурье организации общест­венного труда. Отрицательные стороны капиталистиче­ского разделения труда он хотел ликвидировать путем ча­стых переходов людей от одного вида труда к другому. Каждому человеку будет гарантирован известный жизнен­ный минимум, в результате чего труд перестанет быть вы­нужденным, а станет выражением свободной жизнедея­тельности. Появятся совершенно новые стимулы к труду: соревнование, общественное признание, радость творче­ства.

Богатство и доход общества стремительно возрастут, прежде всего благодаря увеличению производительности труда. Кроме того, исчезнут паразиты, работать будут все. Наконец, фаланга избавится от массы всякого рода потерь и непроизводительных затрат, неизбежных при старом строе. Общество будущего по Фурье — это подлинное об­щество изобилия, а также общество здоровья, естествен­ности, радости. Аскетизм, который нередко связывался и связывается с представлениями о будущем обществе, был совершенно чужд Фурье.

В фаланге нет наемного труда и нет заработной платы. Распределение продукта труда (в денежной форме) совер­шается путем выдачи членам фаланги особого рода диви­дендов по труду, капиталу и таланту. Весь чистый доход делится на три части: ⁵/₁₂ дохода достается «активным участникам работы», ⁴/₁₂— владельцам акций, ³/₁₂— людям «теоретических и практических знаний». Поскольку каж­дый член фаланги обычно относится сразу к двум, а иногда и к трем категориям, его доход складывается из не­скольких форм. Оплата труда отдельного члена фаланги различна в зависимости от общественной ценности, при­влекательности и неприятности выполняемой им работы. Однако оплата обычного (главным образом физического) труда более или менее уравнивается благодаря участию че­ловека в разных «трудовых сериях»: если, к примеру, чело­век получает несколько меньше среднего как садовник, зато больше среднего — как конюх или свинарь.

Фактическую долю труда в распределении за счет ка­питала Фурье рассчитывал несколько увеличить, особенно в тенденции, путем введения дифференцированного диви­денда на акции различного типа. По «рабочим акциям», которые покупаются в ограниченном количестве из мелких сбережений, он предлагал выплачивать высокий дивиденд, а по обычным акциям капиталистов — гораздо более низ­кий. Подобными методами Фурье пытался примирить свой принцип неравенства, стимулирующего, по его мнению, быстрое развитие и процветание общества, с не менее до­рогими его сердцу идеями всеобщего благосостояния и приоритета трудового дохода. Не ликвидировать частную собственность, а превратить всех членов общества в собст­венников и тем самым лишить частную собственность ее эксплуататорского характера и гибельных социальных по­следствий— вот чего хотел Фурье. Он надеялся, что таким путем быстро исчезнут классовые антагонизмы, классы сблизятся и сольются.

Денежные доходы членов фаланги реализуются в това­рах и услугах через торговлю, которая, однако, целиком находится в руках ассоциаций. Организация, выступа­ющая от лица фаланги, ведет также торговлю с другими фалангами. Общественные арбитры устанавливают цены, по которым в розничной торговле продаются товары.

Важнейшей задачей будущего общества Фурье считал разумную организацию потребления. И здесь перед ним вставала нелегкая задача сочетать неравенство с коллекти­визмом. Эту задачу он пытался разрешить, рекомендуя отказ от домашнего хозяйства и замену его общественным питанием и обслуживанием, организованным по несколь­ким разрядам, в зависимости от состоятельности человека. Индивидуальная роскошь станет бессмысленной и смеш­ной, ее заменит роскошь общественных сооружений, увесе­лений, праздников. Это будет сильно смягчать неравенство в личном потреблении. Впрочем, последнее, став здоровым, разумным и экономичным, сделается и более уравнитель­ным. Например, самые богатые будут иметь не более трех комнат. Большое место в утопии Фурье занимает вопрос о формировании самого человека будущего общества, его психологии, поведения, морали. Сотни страниц сочинений великого утописта посвящены отношениям полов, воспита­нию детей, организации досуга, роли искусства и науки.

Гораздо менее подробно рассматривал Фурье общество как объединение многих фаланг. Он почти совершенно иг­норировал государственную власть, что позволило впослед­ствии анархистам принять на вооружение некоторые его идеи. Во всяком случае, фаланги у Фурье находятся в сос­тоянии интенсивного хозяйственного общения и обмена: между ними существует широкое разделение труда.

Система Фурье полна противоречий и зияющих пробе­лов. С чисто экономической точки зрения многое в фаланге остается неясным и сомнительным, несмотря на стремле­ние Фурье все предусмотреть и регламентировать. Каков характер и масштабы товарно-денежных отношений внутри фаланги? Как обмениваются ее подразделения про­дуктами своего труда, в частности как передаются в следу­ющие стадии производства сырье и полуфабрикаты? Если здесь нет купли-продажи, а есть лишь какой-то централи­зованный учет (так можно понять Фурье), то для чего фа­ланге товарная биржа, которую он подробно описывает?

Неясно, как образуются общественные фонды потреб­ления, которые должны играть в фаланге большую роль (школы, театры, библиотеки, затраты на праздне­ства и т. п.). В фаланге как будто нет ни отчислений из совокупного дохода на подобные цели, ни налогов на личные доходы. У Фурье есть лишь намек, что богачи будут обильно жертвовать на общественные цели.

Еще важнее вопрос о накоплении и его социальных аспектах. Поскольку опять-таки не предусматривается от­числений из совокупного дохода на капиталовложения, фонд накопления, очевидно, может складываться лишь из индивидуальных сбережений членов фаланги, формой ко­торых может быть покупка акций. Но капиталисты из своих высоких доходов (да еще при уравнительности по­требления) могут сберегать гораздо больше, чем прочие члены фаланги. Поэтому должна действовать тенденция к концентрации капитала и дохода. Возможно, опасаясь этого, Фурье и предложил описанную выше дифференциа­цию акций. Но в то же время, заботясь о привлекательно­сти фаланг для капиталистов, он предусматривал возмож­ность владеть акциями «чужих» фаланг. Вернее всего, эта система вновь и вновь рождала бы капитализм и самых на­стоящих капиталистов.

Эти и многие другие пороки системы Фурье заставляют сделать два главных вывода.

Во-первых, утопический социализм не мог в силу исто­рических условий своего возникновения обойтись без мелкобуржуазных иллюзий и быть последовательным в проектах социалистического преобразования общества.

Во-вторых, заведомо обречены на провал все попытки предписать людям будущего обязательный образ действий и поведения, подробно регламентировать их жизнь.

Но не иллюзии и промахи видим мы в первую очередь в трудах Фурье. Гений его заключался в том, что он, опи­раясь на свой анализ капитализма, показал ряд действи­тельных закономерностей социалистического общества. На­учный коммунизм Маркса и Энгельса использовал и развил наиболее ценные и плодотворные идеи Фурье, в том числе идеи об экономической организации будущего общества. Кое-что представляет у Фурье интерес и в свете нашего исторического опыта строительства социализма, наших за­дач и перспектив. Замечательны мысли Фурье об органи­зации труда, о превращении труда в естественную потреб­ность человека, о соревновании. Фурье поставил проблему уничтожения противоположности между физическим и умственным трудом. Сохраняют свое значение его мысли о рационализации потребления, о расширении сферы общест­венных услуг, об освобождении женщины от домашнего труда, о свободе и красоте любви людей социалистической эры, о трудовом воспитании подрастающего поколения.

Г лава   17

РОБЕРТ ОУЭН            И РАННИЙ АНГЛИЙСКИЙ СОЦИАЛИЗМ

«В гостиной был маленький, тщедушный старичок, се­дой как лунь, с необычайно добродушным лицом, с чистым, светлым, кротким взглядом,— с тем глубоким детским взглядом, который остается у людей до глубокой старости, как отсвет великой доброты.

Дочери хозяйки дома бросились к седому дедушке; видно было, что они приятели.

Я остановился в дверях сада.

— Вот кстати как нельзя больше,— сказала их мать, протягивая старику руку,— сегодня у меня есть чем вас угостить. Позвольте вам представить нашего русского друга. Я думаю,— прибавила она, обращаясь ко мне,— вам приятно будет познакомиться с одним из ваших патриар­хов.

— Robert Owen,— сказал, добродушно улыбаясь, ста­рик,—очень, очень рад.

Я сжал его руку с чувством сыновнего уважения; если б я был моложе, я бы стал, может, на колени и про­сил бы старика возложить на меня руки...

— Я жду великого от вашей родины,— сказал мне Оуэн,— у вас поле чище, у вас попы не так сильны, пред­рассудки не так закоснели... а сил-то... а сил-то!»[35]

Так рассказывает А. И. Герцен о своей встрече с Оуэном в 1852 г., когда последнему было за восемьдесят. После характеристики Оуэна, данной основоположниками марк­сизма (особенно Ф. Энгельсом в «Анти-Дюринге»), эта глава из «Былого и дум», может быть, лучшее, что о нем написано. Характерно, что Маркс, говоря о Сен-Симоне, Фурье и Оуэне, употребил то же слово «патриархи», которое встречается у Герцена.

Разумеется, взгляд Герцена, который сам проповедовал утопический крестьянский социализм, был существенно иной. Но и для Маркса и для Герцена Оуэн был одним из патриархов социализма.

Человек большого  сердца

Роберт Оуэн родился в 1771 г. в ма­леньком городке Ньютаун (Уэльс) в семье мелкого лавочника, потом почтмейстера. В семь лет учитель местной школы уже ис­пользовал его как помощника, но еще через два года школьное образование Оуэна навсегда закончилось. С 40 шиллингами в кармане отправился он искать счастья в больших городах. Он служил учеником и приказчиком в мануфактурных магазинах Стэмфорда, Лондона и Манче­стера. Книги удавалось читать только урывками. Подобно Фурье, Оуэн не получил систематического образования, но зато был свободен от многих предрассудков и догм офици­альной учености.

Манчестер был в это время центром промышленной ре­волюции, особенно бурно развивалось здесь хлопчато­бумажное производство. Для энергичного и дельного юноши, каким был Оуэн, скоро представилась возможность выйти в люди. Сначала он, взяв у брата взаймы деньги, от­крыл с одним компаньоном небольшую мастерскую, изго­товлявшую прядильные машины, которые в то время быст­ро внедрялись в промышленность. Потом завел собствен­ное крохотное прядильное предприятие, где работал сам с двумя-тремя рабочими. В 20 лет стал управляющим, а за­тем и совладельцем большой текстильной фабрики.

Будучи по делам фирмы в Шотландии, Оуэн познако­мился с дочерью богатого фабриканта Дэвида Дейла, хо­зяина текстильной фабрики в поселке Ныо-Ланарк, близ Глазго. Брак с мисс Дэйл привел в 1799 г. к переселению Оуэна в Нью-Ланарк, где он стал совладельцем (вместе с несколькими манчестерскими капиталистами) и управля­ющим бывшей фабрики своего тестя. Как пишет Оуэн в своей автобиографии, он уже давно задумал свой промыш­ленный и социальный эксперимент и прибыл в Нью-Ланарк с твердым планом. Энгельс говорит: «И тут выступил в качестве реформатора двадцатидевятилетний фабрикант, человек с детски чистым благородным характером и в то же время прирожденный руководитель, каких немного»[36].

Оуэн не посягал в то время ни на частную собствен­ность, ни на капиталистическую фабричную систему. Но он поставил своей задачей доказать и доказал, что чудовищ­ное наемное рабство и угнетение рабочих вовсе не явля­ются необходимым условием эффективного производства и высокой рентабельности. Он только создал для рабочих элементарные человеческие условия труда и жизни, и от­дача, как в виде повышения производительности труда, так и в виде социального оздоровления, оказалась разительной.

Только! Но надо представить себе, сколько труда, на­стойчивости, убежденности и мужества потребовало это от Оуэна и его немногих помощников! Рабочий день в Нью-Ланарке был сокращен до 10 с половиной часов (против 13—14 часов на других фабриках), заработная плата вы­плачивалась также в период вынужденной остановки пред­приятия по причине кризиса. Были введены пенсии для престарелых, организованы кассы взаимопомощи. Оуэн строил сносные жилища для рабочих и сдавал их за льгот­ную плату. Была организована добросовестная розничная торговля но сниженным, хотя и рентабельным, ценам.

Особенно много сделал Оуэн для детей, облегчив их труд на фабрике, создав школу, куда принимали малышей с двухлетнего возраста. Эта школа явилась прообразом бу­дущих детских садов. Такая забота о детях соответство­вала главному принципу, который Оуэн взял у философов XVIII в.: человек таков, каким его делает среда; чтобы сделать человека лучше, надо изменить среду, в которой он вырастает.

Оуэну приходилось вести постоянную борьбу со свои­ми компаньонами, которые возмущались этими, с их точки зрения, нелепыми идеями и еще более нелепыми затрата­ми и требовали, чтобы вся прибыль распределялась по па­ям. В 1813 г. ему удалось подыскать новых компаньонов, в числе которых было несколько богатых квакеров и фило­соф Дж. Бентам. Они согласились получать твердый до­ход в размере 5% на капитал, а в остальном предоставили Оуэну полную свободу действий. К этому времени имя Оуэна было широко известно, а Нью-Ланарк стал привле­кать толпы посетителей. Оуэн завел знакомства и нашел покровителей в самых высоких лондонских сферах: его мирная благотворительная деятельность еще мало кого беспокоила, а многим казалась неплохим способом разре­шения острых социальных проблем. Первая книга Оуэна «Новый взгляд на общество, или Опыт о принципах обра­зования человеческого характера» (1813 г.) была встре­чена благожелательно, поскольку ее идеи мало выходили за пределы осторожного реформаторства, особенно в сфере воспитания.

Но филантропия все менее удовлетворяла Оуэна. Он видел, что даже при известных успехах она бессильна раз­решить коренные экономические и социальные вопросы капиталистической фабричной системы. Впоследствии он писал: «В немногие годы я сделал для этого населения все, что допускала фабричная система. И хотя бедный рабочий люд был доволен и, сравнивая свою фабрику с другими фабричными предприятиями, а себя с другими рабочими, живущими при старой системе, считал, что с ним обраща­ются гораздо лучше, чем с другими, и больше о нем забо­тятся, и был вполне удовлетворен, однако, я понимал, что его существование жалко в сравнении с тем, что можно было бы создать для всего человечества при огромных средствах, находящихся в распоряжении правительств»[37].

Непосредственным толчком для превращения Оуэна из капиталиста-благотворителя в проповедника коммунизма послужили дискуссии 1815—1817 гг., связанные с ухуд­шением экономического положения Англии, ростом безра­ботицы и бедности. Оуэн представил правительственному комитету свой план облегчения этих трудностей путем соз­дания для бедняков кооперативных поселков, где они тру­дились бы сообща, без капиталистов-нанимателей. Идеи Оуэна натолкнулись на непонимание и раздражение. То­гда Оуэн обратился прямо к широкой публике. В несколь­ких речах, произнесенных в Лондоне в августе 1817 г. при значительном стечении народа, он впервые изложил свой план. После этого он продолжал развивать и углублять его. Чем дальше, тем больше перерастал скромный проект, связанный с конкретной проблемой, во всеобъемлющую си­стему переустройства общества на коммунистических на­чалах. Это переустройство Оуэн мыслил через трудовые кооперативные общины, несколько напоминающие фалан­ги Фурье, но основанные на последовательно коммунисти­ческих началах. Он обрушился с критикой на три опоры старого общества, которые стояли на пути этой мирной революции: на частную собственность, религию и сущест­вующую форму семьи. Наиболее полно свои идеи Оуэн высказал в «Докладе графству Ланарк о плане облегчения общественных бедствий», опубликованном в 1821 г.

Выступление против основ буржуазного общества по­требовало от Оуэна большого гражданского мужества. Он знал, что вызовет ярость могущественных сил и интересов, но это не остановило его. С беззаветной верой в правоту своего дела он вступил на путь, с которого не сходил до конца дней. В 1817 —1824 гг. Оуэн объехал сею Британию, побывал за границей, произнес множество речей, написал массу статей и листовок, неустанно проповедуя свои идеи. До странности наивный при всем своем трезвом реализме, он верил, что власть имущие и богйтые должны быстро по­нять благодетельность его плана для общества. В эти и последующие годы Оуэн без конца предлагал его прави­тельству Англии и американским президентам, парижским банкирам и русскому парю Александру I.

Все усилия Оуэна были напрасны, хотя находились влиятельные люди, сочувствующие в той или иной мере его планам. В 1819 г. был даже создан комитет по сбору средств для его эксперимента; в состав комитета наряду с герцогом Кентом входил, в частности, Давид Рикардо. Однако собрать удалось лишь малую долю необходимых денег, и затея провалилась.

Разочаровавшись в английском «образованном обще­стве», не имея связи с рабочим движением тех лет, утра­тив даже свое влияние в Нью-Ланарке, Оуэн с сыновьями уехал в Америку. Он купил участок земли и основал в 1825 г. общину «Новая гармония», устав которой основы­вался на принципах уравнительного коммунизма. Практи­ческий склад ума и опыт помогли ему избежать многих ошибок, которые делали организаторы других подобных общин. Тем не менее это предприятие, поглотив 40 тыс. фунтов стерлингов — почти все состояние Оуэна, окончи­лось провалом. В 1829 г. он вернулся на родину. Выделив некоторые средства своим детям (их было семеро), Оуэн в дальнейшем вел очень скромный образ жизни.

К этому времени ему было около 60 лет. Для многих это стало бы концом активной деятельности, уходом на покой. Оуэн, напротив, совершил в 30-х годах то, что ока­залось не по силам другим утопическим социалистам: на­шел свое место в массовом рабочем движении.

В эти годы бурно росли производственные и потреби­тельские кооперативы, объединявшие ремесленников, а отчасти и фабричных рабочих. Оуэн скоро оказался во гла­ве кооперативного движения в Англии. В 1832 г. он орга­низовал Биржу справедливого обмена труда. Биржа при­нимала товары (как от кооперативов, так и от других продавцов) по оценке, основанной на затратах труда, и про­давала другие товары на «трудовые деньги». В конце кон­цов биржа обанкротилась, и Оуэну пришлось из своих средств покрывать убытки. Оуэн стоит у истоков и дру­гого движения рабочего класса, которому было суждено большое будущее,— профсоюзного. В 1833—1834 гг. он руководил попыткой создания первого всеобщего национального профессионального союза, который объединял до полумиллиона членов. Организационная слабость, недо­статок средств, сопротивление хозяев, имевших поддержку правительства,— все это привело союз к распаду. Замеча­тельные начинания Оуэна были роковым образом обрече­ны на неудачу, но ни одно из них не пропало даром.

Разногласия между Оуэном и другими лидерами рабо­чего движения шли по двум линиям. С одной стороны, для многих из них, осторожных и настроенных делячески, был неприемлем подход к кооперации и профсоюзам как к сту­пенькам антикапиталистического преобразования обще­ства. С другой стороны, Оуэн отрицал классовую борьбу и политические действия, что уже не удовлетворяло тех лю­дей, которые вскоре образовали костяк чартистского дви­жения. С этим крупнейшим движением рабочего класса 30-х и 40-х годов Оуэн никогда не мог найти общего языка.

Оуэн не был легким человеком в личном общении. Аб­солютная убежденность в своей правоте делала его нередко упрямым и нетерпимым. За 30 лет в Нью-Ланарке и в «Новой гармонии» он привык руководить, а не сотрудни­чать. Он стал мало восприимчив к новым идеям. Обаяние гуманистического энтузиазма в сочетании с деловитостью, которое так отличало Оуэна в молодости и в зрелые годы и привлекало к нему людей, отчасти уступило место на­вязчивому однообразию речей и мыслей. Сохранив до смерти большую ясность ума, он не избежал старческих странностей. В последние годы жизни Оуэн увлекся спири­тизмом, стал склонен к мистике. Но он сохранил обаяние доброты, которое отметил Герцен. Всю жизнь он очень любил детей. Взгляды Оуэна на воспитание сохраняют зна­чение и в наше время.

После 1834 г. Оуэн не играл большой роли в общест­венной жизни, хотя продолжал много писать, издавал журналы, участвовал в организации еще одной общины и неутомимо проповедовал свои взгляды. Его последователи образовали узкую секту, нередко выступавшую с довольно реакционных позиций.

Осенью 1858 г. Оуэн, имея от роду 87 лет, поехал в Ли­верпуль и на трибуне митинга почувствовал себя плохо. Отлежавшись в течение нескольких дней, он вдруг решил отправиться в свой родной город Ньютаун, где не был с детства. Там он и умер в ноябре 1858 г.

Оуэн и политическая экономия

Отношение  Оуэна  к    политической экономии иное, чем у Сен-Симона и особенно у Фурье. Он не только не отвергает эту науку, но, напротив, утверждает, что его план покоится на ее принципах, имея в виду труды Смита и Рикардо. Энгельс пишет: «Весь оуэновский коммунизм, поскольку он вступает в экономи­ческую полемику, опирается на Рикардо»[38]. Оуэн был пер­вым, кто сделал из принципов классической школы анти­капиталистические выводы.

Впрочем, из буржуазной классической политэкономии Оуэн брал лишь то, что было ему нужно для его системы, игнорируя и даже прямо отвергая многое другое. Эконо­мических вопросов он касается в своих сочинениях походя, не занимаясь ими специально. Основные его экономиче­ские мысли содержатся в «Докладе графству Ланарк». Оуэн был практик и свои экономические идеи пытался осу­ществить в жизни: сначала в Нью-Ланарке, затем в Аме­рике и, наконец, в кооперативном движении и на Бирже справедливого обмена труда.

В основе взглядов Оуэна лежит трудовая теория стои­мости Рикардо: труд есть создатель и мерило стоимости; обмен товаров должен осуществляться по труду. Но в от­личие от Рикардо он считает, что фактически при капита­лизме обмен не совершается по труду. По его мнению, об­мен по труду предполагает, что рабочий получает полную стоимость произведенного им товара. В действительности этого нет и в помине.

Но для объяснения нарушения «справедливого» зако­на стоимости Оуэн обращается к идеям, которые напоми­нают чуть ли не Буагильбера: во всем виноваты деньги, это искусственное мерило стоимости, вытеснившее мерило естественное — труд.

Политическая экономия Оуэна нормативна в самой предельной степени: все эти соображения нужны ему толь­ко для обоснования предлагаемой им меры — введения трудовой единицы в качестве мерила ценности, обмена товаров на основе этого мерила, отказа от употребления де­нег. Это, по мнению Оуэна, разрешит самые трудные про­блемы общества. Рабочий будет получать справедливое вознаграждение за свой труд. Поскольку вознаграждение, получаемое трудящимися, будет соответствовать истинной стоимости товаров, станут невозможны перепроизводство и кризисы. Такая реформа выгодна отнюдь не только од­ним рабочим, в ней заинтересованы также землевладельцы и капиталисты: «...только труд, правильно вознаграждае­мый, дает возможность извлекать прибыль из продажи сельскохозяйственных и промышленных продуктов»[39].

Каким именно образом деньги превращают «справед­ливый» обмен в сплошной обман? Чем в конечном счете определяются цены, если товары обмениваются не по ко­личеству труда, заключенного в каждом из них? Откуда возьмутся доходы капиталиста и землевладельца, если рабочий будет получать всю стоимость создаваемого его трудом продукта? Такие вопросы Оуэну можно задавать бесконечно, и даже приближения к ответу мы у него не найдем.

Экономические взгляды Оуэна были бы, очевидно, ни­сколько не выше мелкобуржуазных иллюзий об устране­нии зол капитализма путем реформы одной лишь сферы обращения, особенно путем устранения денег, если бы они не были у него неразрывно связаны с его планом радикаль­ного преобразования общества, включая производственные отношения. Оказывается, справедливый обмен по трудо­вой стоимости требует ликвидации капиталистической системы! Лишь в будущем обществе без частной собственности рабочий будет отдавать свой труд «по полной стои­мости». В таком случае отпадает и вопрос о капиталистах и землевладельцах. Они выиграют от переустройства об­щества не как капиталисты и землевладельцы, а как люди. Конечно, исторический характер товарного производ­ства и закона стоимости для Оуэна совершенно неясен. Для него это столь же вечные и естественные явления, как для Рикардо. Но Рикардо делал отсюда вывод о вечности и естественности капитализма, а Оуэн — прямо противо­положный вывод: о его «временности» и «противоестест­венности». Для Оуэна неприемлем и исторический песси­мизм рикардианства, который он не без основания связы­вал с влиянием Мальтуса и его теории народонаселения. Оуэн выступал против этой теории. Приводя данные о фак­тическом и потенциальном росте производства, в частности сельскохозяйственного, он заявлял, что не природа вино­вата в бедности людей, а общественное устройство.

Коммунизм Оуэна

Маркс и Энгельс отличали утопию Оуэна от других утопий той эпохи, подчеркивая ее коммунистический характер. У Маркса читаем: «В рикардовский период политической экономии перед нами выступают вместе с тем и противники [буржу­азной политической экономии] — коммунизм (Оуэн) и со­циализм (Фурье, Сен-Симон)...»[40] У Энгельса: «Переход к коммунизму был поворотным пунктом в жизни Оуэна»[41]. Как мы видели, системы Сен-Симона и Фурье не были до конца социалистическими. В их будущем обществе ос­тавалась частная собственность с теми или иными ограни­чениями, оставались и капиталисты, в той или иной форме распоряжающиеся средствами производства и получаю­щие доход от капитала. Система Оуэна не только носит последовательно-социалистический характер, но и рисует вторую, высшую фазу коммунизма, где полностью ликви­дирована частная собственность и даже всякие классовые различия, существует обязательность труда для всех и, на основе роста производительных сил, распределение по по­требностям. Оуэнова утопия совершенно лишена религи­озной и мистической окраски, ее отличает известный реа­лизм, порой даже деловой практицизм. От этого система Оуэна не становится, конечно, менее утопичной. Как Сен-Симон и Фурье, он не видел действительных путей, кото­рые ведут в коммунистическое общество.

Важно другое. Пример Оуэна показывает, что идеалы коммунизма вырастают из реальных условий более разви­того общества, каким была Англия начала XIX в. Оуэн свободен от многих мелкобуржуазных иллюзий француз­ских социалистов. У него нет сомнения  в   эксплуататор­ской сущности  класса  капиталистов и   в необходимости полной ликвидации частнокапиталистической собственно­сти. Основываясь на фабричной системе, он гораздо яснее видел конкретные пути такого роста производительности труда, который позволил бы создать действительное изо­билие   и   ввести   распределение   по   потребностям.   Ком­мунизм Оуэна резко и выгодно отличается от периодиче­ски появляющихся и, к сожалению, не потерявших акту­альности  в  наше  время  проектов  грубого,   аскетически уравнительного,  «казарменного»  коммунизма. Он мечтал об обществе, где одновременно с огромным ростом произ­водства и богатства будет гармонично развиваться и сам человек, где неизмеримо возрастет ценность человеческой личности. Оуэн одним из первых  показал,  что,  вопреки клевете   наемников   буржуазии,   коммунизм   и   гуманизм не   взаимоисключающие   понятия.   Наоборот,   подлинный гуманизм расцветает  в подлинно  коммунистическом об­ществе.

Ячейкой коммунистического общества у Оуэна являет­ся небольшая кооперативная община с желательным чис­лом членов от 800 до 1200. Частная собственность и клас­сы в общинах полностью отсутствуют. Единственное раз­личие, которое может создавать известное неравенство и в труде и в распределении,— это «различие в возрасте и опытности». Механизм распределения Оуэн почти не опи­сывает, делая (опять-таки подобно Фурье) несколько не­ясных замечаний об обмене продуктами по труду внутри общины и ограничиваясь указанием, что при изобилии «каждому можно будет разрешать свободное получение из общих складов всего ему потребного».

Много внимания Оуэн уделяет формированию нового человека, причем изменение психологии он связывает прежде всего с материальными факторами — ростом бо­гатства и удовлетворения потребностей. Как следствие того и другого, «всякое стремление к индивидуальному на­коплению должно исчезнуть. Индивидуальное накопление богатств будет представляться людям столь же нера­зумным, как накопление воды в условиях, когда этой необходимой жидкости имеется больше, чем ее можно по­требить»[42].

Выходя за пределы общины, Оуэн пытается обрисовать общество, объединяющее большое количество таких ячеек. Между ними существует значительное разделение труда, а взаимный обмен осуществляется на основе трудовой сто­имости. Для целей этого обмена какой-то союз общин бу­дет выпускать особые трудовые бумажные деньги[43] под обеспечение товарами на складах. В представлении Оуэна это новое общество должно было в течение какого-то вре­мени сосуществовать со «старым обществом» и его государством, платить последнему налоги и продавать этому обществу товары на обычные деньги.

Оуэн обходил важнейший вопрос о том, каким образом, от кого получат общины исходные средства производства, в том числе землю. Его иногда можно понять в том наив­ном смысле, что средства производства будут безвозмездно переданы общинам государством или разумными капиталистами. Но в другом месте он более реалистично говорит, что членам общины придется «оплачивай проценты на капитал, потребный для того, чтобы дать им работу». Вы­ходит, от капиталистов общинам избавиться не удастся. В лучшем случае общины могут сохранить при себе предпринимательский доход, поскольку сами будут управлять производством, но ссудный процент — отдай!

Система Оуэна утопична и потому полна противоречий и непоследовательностей. Общая причина этого нам из­вестна: незрелость классовых отношений исключала для утопистов возможность разработать действительный путь переустройства общества. Для этого надо было понимать историческую роль рабочего класса, понимать необходи­мость и закономерность социалистической революции. Та­кое понимание было объективно невозможно  для Оуэна, как и для других утопистов.

Но без их ошибок, как и без их достижений был бы невозможен тот прогресс в общественной науке, который уже при жизни Оуэна привел к возникновению марксизма.

Мыслители  рабочего класса     

Экономические трудности Англии после наполеоновских войн и «бойня при Питерлоо», первые фабричные законы и профсоюзы, утверждение рикардианства и агитация Оуэна — такова социально-экономическая и идейная обстановка, в которой выступают люди, впервые сознательно выражающие в по­литической экономии интересы рабочего класса. Они не были последовательны и во многом скатывались к мелко­буржуазному реформистскому социализму. Тем не менее их заслуги велики. Эти английские социалисты 20-х и 30-х годов представляют собой важнейшее связующее звено между классической политэкономией и утопическим социализмом, с одной стороны, и научным социализмом Маркса и Энгельса — с другой.

В истории политической экономии роль этих людей оп­ределяется тем, что они, в противовес буржуазным «на­следникам» Смита и Рикардо, попытались сделать из их учения прогрессивные, антибуржуазные выводы. Они были порой больше экономистами, чем Оуэн, и пытались разви­вать рикардианскую систему в более строгих научных формах, хотя часто их сочинения были непосредственно посвящены конкретным задачам рабочего движения тех лет. Наиболее заметными в этой группе социалистов-рикардианцев (так их иногда называют) были Уильям Томп­сон, Джон Грей, Джон Френсис Брей. Особенно важную роль сыграл Томас Годскин, которому принадлежат заме­чательные мысли о природе капитала, об отношениях ка­питала и труда, о тенденциях нормы прибыли при капитализме. Главные его сочинения вышли в 1825 г. («Защита труда от притязаний капитала») и в 1827 г. («Популярная политическая экономия»).

Социалисты принимали трудовую теорию стоимости в том виде, какой ей придал Рикардо. Они доводили до ло­гического конца и основной вывод из нее. Стоимость това­ров создается только трудом. Следовательно, прибыль капиталиста и рента лендлорда представляют собой прямой вычет из этой стоимости, естественным образом принадле­жащей рабочему. Сделав этот вывод, они увидели в клас­сической политэкономии противоречие: как же она может, основываясь на таких принципах, считать в то же время естественной и вечной систему капитализма, эксплуатацию труда капиталом?

Маркс вкладывает в уста пролетарским   противникам буржуазных политикоэкономов следующую тираду: «Труд есть единственный источник меновой стоимости и единст­венный активный созидатель потребительной стоимости. Так говорите вы. С другой стороны, вы говорите, что капи­тал — это все, а рабочий — ничто, или что рабочий пред­ставляет собой просто одну из статей издержек производ­ства капитала. Вы сами себя опровергли. Капитал есть околпачивание рабочего — и больше ничего. Труд есть все»[44].

Эту «речь» можно продолжить примерно так. Вы, гово­рят социалисты буржуазным политикоэкономам, утверж­даете, что без капитала труд не может производить. Но ведь в вашем представлении капитал — это вещь: машины, сырье, запасы. В таком случае капитал совершенно мертв без нового живого труда. Как же капитал может претендо­вать на прибыль, на долю созданной трудом стоимости, если он только вещь? Значит, он претендует не как вещь, а как некая социальная сила. Что это за сила? Это част­ная капиталистическая собственность. Лишь в качестве частной собственности, выражающей определенное устрой­ство общества, капитал приобретает власть над трудом. Рабочему надо есть и пить, а для этого ему надо работать. Но работать он может только с разрешения капиталиста, при помощи его капитала.

Почти дословно так и говорит Годскин в том месте, о котором Маркс заметил: «Здесь, наконец, правильно схва­чена природа капитала»[45]. Это значит: здесь есть понима­ние капитала как общественного отношения, которое сво­дится к эксплуатации наемного труда.

У английских экономистов-социалистов имеются и дру­гие важные научные заслуги. Они ближе, чем Рикардо, по­дошли к пониманию прибавочной стоимости как всеобщей формы дохода на капитал. Они первыми выступили против буржуазно-апологетической теории рабочего фонда. Одна­ко критика буржуазной политэкономии социалистами со­держала существенные слабости, отражавшие историче­скую ограниченность и утопизм их взглядов. Если Смит и Рикардо видели в капитализме осуществление естествен­ных и вечных законов, то социалисты — нарушение этих самых законов. Они, как и буржуазные классики, опира­лись на унаследованные от XVIII в. идеи естественного права, но только по-своему толковали это право. Такой социализм мог быть только утопическим.

Подобно Оуэну, эти авторы считали, что обмен между трудом и капиталом происходит в нарушение закона тру­довой стоимости. Они справедливо отвергали экономиче­ское обоснование прибыли буржуазной наукой, но не мог­ли дать вместо этого подлинно научный анализ. Поскольку прибыль на капитал не умещалась в их системе в рамки «естественных» экономических законов, им приходилось для объяснения прибыли обращаться к насилию, обману и другим неэкономическим факторам. Вследствие этого и обоснование смены капитализма социалистическим строем приобретало у них во многом этический характер: должна, мол, быть восстановлена справедливость. Суть справедли­вости заключалась в том, что рабочий должен получать полный продукт своего труда.

Этому «полному (неурезанному) продукту труда» бы­ла суждена долгая жизнь. Требование это с самого на­чала было утопическим: даже в развитом социалистическом обществе трудящиеся не могут получать «полный продукт» в свое личное потребление, так как тогда не оста­валось бы средств на накопление, общественные нужды, содержание аппарата управления, престарелых, малолет­них и т. п. Суть дела при капитализме заключается в на­личии особого класса эксплуататоров, безвозмездно при­сваивающего прибавочный продукт, а не в том, что рабочие не получают полный продукт труда. Тем не менее в 20-х и 30-х годах XIX в. этот лозунг имел прогрессивное значе­ние, так как содействовал борьбе рабочего класса, которая только еще начиналась. Другое дело — через полвека, ко­гда Марксу пришлось критиковать германскую социал-де­мократию за использование в совсем других условиях этого утопического, ненаучного лозунга.

От утопии к науке

Ко времени переезда Маркса в Анг­лию (1849 г.) британская социалистическая литература насчитывала три десятилетия и была представлена многочисленными сочинениями. Маркс продолжал в последующие годы ее пристальное изучение, начатое им в Брюсселе. Труды этих английских социали­стов, как и идеи Сен-Симона, Фурье и Оуэна, образуют то наследие предшествующих мыслителей, которое было ис­пользовано Марксом при создании его революционного учения об обществе.

«...Первоначальный социализм,— писал В. И. Ленин в статье «Три источника и три составных части маркси­зма»,— был утопическим социализмом. Он критиковал ка­питалистическое общество, осуждал, проклинал его, меч­тал об уничтожении его, фантазировал о лучшем строе, убеждал богатых в безнравственности эксплуатации.

Но утопический социализм не мог указать действитель­ного выхода. Он не умел ни разъяснить сущность наем­ного рабства при капитализме, ни открыть законы его раз­вития, ни найти ту общественную силу, которая способна стать творцом нового общества»[46].

Эти великие задачи были решены марксизмом. Маркс и Энгельс превратили социализм из утопии в науку. Для этого было необходимо, взяв из утопического социализма его прогрессивную, революционную сторону, преобразо­вать и развить ее на основе высших достижений общест­венных наук первой половины XIX в. Такими достижениями были немецкая классическая философия и английская классическая буржуазная политэкономия. Учение маркси­зма выросло из критической переработки всей суммы идей, развитых в общественных пауках самыми передовыми мыслителями предшествующей эпохи.

Краеугольным камнем экономического учения Маркса является теория прибавочной стоимости. Она объясняет самую суть капиталистического способа производства — эксплуатацию наемного труда капиталом. Как показали классики марксизма-ленинизма, мыслители начала XIX в., особенно Рикардо и его социалистические толкователи, близко подошли к пониманию прибавочной стоимости. Од­нако, по существу правильно описывая прибавочную стои­мость как вычет в пользу владельцев капитала и земли из созданной трудом стоимости продукта, они не шли даль­ше этого. Политикоэкономы классической школы, считая это положение естественным и вечным, пытались доко­паться лишь до количественных пропорций, в каких происходит распределение стоимости между трудом и ка­питалом. Социалисты же находили это распределение не­справедливым и разрабатывали утопические проекты устранения несправедливости.

То, что было для них конечным пунктом, для Маркса послужило лишь исходной точкой исследования. Объяс­нив, как возникает прибавочная стоимость на основе объ­ективных закономерностей капиталистического способа производства, он построил цельное и глубокое экономиче­ское учение. Маркс открыл закон развития капитализма и научно обосновал главную тенденцию этого развития — тенденцию к революционной замене капиталистического способа производства социализмом и коммунизмом. Маркс показал, что рабочий класс является той общественной си­лой, которая совершит эту революцию и станет творцом нового общества.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Александр  Македонский — царь Македонии в 336— 323 гг. до н. э.— 18.

Александр I — российский им­ператор в 1801—1825 гг.— 216, 335.

Анфантен (Enfantin), Бартелеми Проспер (1796—1864) — французский социалист-уто­пист, последователь Сен-Си­мона.—332, 335.

Аристотель (384—322 до н. э.) — древнегреческий мы­слитель, автор философских, естественнонаучных и со­циально-экономических со­чинений.— 16—25, 29, 38, 46, 92, 293.

Афанасьев, Владилен Сергее­вич — советский историк экономической мысли.— 6, 201.

Базар (Hazard), Сент-Аман (1791—1832) — французский социалист-утопист, после­дователь Сен-Симона.— 332, 335.

Байрон (Byron). Джордж Гор­дон (1788—1824)—англий­ский поэт.— 222. 260.

Баклю (Bucclench), Генри Скотт (1746—1812) —герцог, воспитанник А. Смита.— 182, 185, 217.

Бальзак  (Balzac), Оноре (1799—1850) — французский писатель.— 303, 304.

Барбон  (Barbon), Николас (1640—1698) — английский экономист, критик меркан­тилизма, по ряду вопросов предшественник классиче­ской школы.—130.

Бароне (Вагопе), Энрико (1859—1924) — итальянский буржуазный экономист.— 319.

Бастиа (Bastiat), Фредерик (1801—1850) — французский экономист и публицист, за­щитник свободы торговли, автор концепции гармонии классовых интересов в бур­жуазном обществе.— 124, 150, 283, 309.

Беккариа (Beccaria), Чезаре Боназана (ок. 1738—1794) — итальянский философ, юрист и экономист.— 130.

Белл (Bell), Джон Фред (р. 1898) — американский буржуазный экономист и  историк экономической мысли. – 16, 20, 24, 206.

Бем-Баверк (Bohm-Bawerk), Евгений (1851–1914) – австрийский буржуазный экономист, представитель субъективной школы в политической экономии. – 124–125.

Бентам (Bentham), Джереми (1748–1832) – английский философ, основатель утилитаризма. – 262, 263, 353.

Беранже    (Beranger), Пьер-Жан (1780-1857) — фран­цузский поэт.— 340.

Берне (Burns), Роберт (1759— 1796) — шотландский поэт.— 180, 217.

Влан    (Blanc), Луи (1811— 1882) — французский пуб­лицист, историк и политиче­ский деятель, представитель мелкобуржуазного социа­лизма.—111, 116.

Блок, Александр Александро­вич (1880—1921) — русский поэт.— 260.

Блэк  (Black), Джозеф (1728— 1799) — британский (шот­ландский) химик и физик.— 175, 218.

Блюмин, Израиль Григорьевич (1898—.1959) — советский экономист и историк эконо­мической мысли.— 215, 263, 320.

Бойлъ (Boyle), Роберт (1627— 1691) —английский физик и химик.— 53, 79.

Бонапарт (Bonaparte), Луи (1808—1873) — французский политический деятель, в 1852—1870 гг.— император Наполеон III.— 114, 345.

Бонапарт (Bonaparte), Наполе­он (1769—1821) — француз­ский генерал, с 1799 г.— пер­вый консул, с 1804 г.— импе­ратор.— 220, 290, 302, 305— 307, 335.

Босуэл (Boswell), Джемс (1740—1795) — английский писатель-мемуарист.— 197.

Брей   (Вгау), Джон Френсис (1809—1897) — английский экономист, социалист-уто­пист.— 362.

Бронте    (Bronte), Шарлотта (1816—1855) — английская писательница.— 303.

Буагильбер (Boisguillebert), Пьер Лепезан (1646— 1714) — французский экономист и статистик, родона­чальник классической бур­жуазной политической эко­номии во Франции.— 10, 82—98, 112, 115, 116, 130, 141, 325, 358.

Бэджгот (Bagehot), Уолтер (1826—1877) — английский публицист и экономист. — 172, 198.

Бэкон (Bacon), Френсис (1561—1626) — английский философ-материалист, есте­ствоиспытатель, историк и политический деятель.— 43, 52.

Бюффон (Buffon), Жорж Луи Леклерк               (1707—1788) — французский естествоиспы­татель, биолог.—146.

Вайнер (Viner), Джекоб (р. 1892) — американский бур­жуазный экономист и исто­рик экономической мысли.— 188.

Вальрас (Walras), Мари Эспри Леон (1834—1910) — фран­цузский буржуазный эконо­мист, один из основателей математической школы в политической экономии.— 32.

Васко да Гама (Vasco da Gama), (1469—1524) — порту­гальский мореплаватель, от­крывший морской путь в Ин­дию.— 100.

Вашингтон (Washington), Джордж (1732—1799) — аме­риканский военный и поли­тический деятель, первый президент США,— 325.

Визер (Wieser), Фридрих(1851—1926) — австрийский буржуазный     экономист, представитель субъективной школы в политической эко­номии.— 32.

Вильгельм  III (William) — английский король в 1689— 1702 гг.— 100, 122, 125.

Вобан (Vauban), Себастьян ле Претр (1633—1707) — фран­цузский маршал, военный инженер, автор политиче­ских и экономических сочи­нений.— 84, 98.

Вольтер    (Voltaire), Франсуа Мари Аруэ (1694—1778) — французский писатель, исто­рик и философ.—126, 159, 169, 176, 182-183, 194, 215.

Воронцова-Дашкова,   Екатери­на Романовна (1743—1810) — русская научная и общест­венная деятельница, прези­дент Академии наук.— 218.

Галиани   (Galiani), Фердинандо (1728—1787)—итальян­ский экономист, по ряду во­просов предшественник субъ­ективной школы в полити­ческой экономии.— 130, 153.

Гарнье (Gamier), Жермен (1754—1821) — французский экономист, переводчик А. Смита.—214.

Гаррик  (Garrick), Давид (1717—1779) — английский актер и режиссер.— 186.

Гаскелл  (Gaskell), Элизабет (1810—1865) — английская писательница.— 303.

Гельвеций (Helvetius), Клод Адриан (1715—1771)—фран­цузский  философ-материа­лист.— 130, 146, 182, 186, 262.

Герцен,   Александр Иванович (1812—1870) — русский революционер-демократ, фило­соф и писатель.— 335, 351— 352, 356.

Гете (Gothe), Иоганн Вольф­ганг (1749—1832) — немец­кий писатель.— 98.

Гоббс (Hobbes), Томас (1588— 1679) — английский философ-материалист, автор социаль­но-политических сочине­ний.— 43, 57, 130.

Годвин      (Godwin), Уильям (1756—1836) — английский философ, политический пи­сатель и беллетрист.— 264.

Годскин (Hodgskin), Томас (1787—1869) — английский экономист, социалист-уто­пист.— 362—364.

Гольбах (Holbach), Поль Анри (1723—1789) — французский философ, материалист и ате­ист.—146, 182, 186.

Госсен (Gossen), Герман Ген­рих (1810—1858) — немецкий экономист, ранний предста­витель субъективной школы в политической экономии.— 53.

Граунт (Graunt), Джон (1620— 1674) — английский купец, один из основателей стати­стической науки.— 74.

Грей (Gray), Александр — со­временный шотландский со­циолог и историк.— 172.

Грей (Grey), Джон (1798— 1850) — английский эконо­мист, социалист-утопист.— 362.

Гурнэ  (Gournay), Жан Клод Мари Венсан (1712—1759) — французский государствен­ный деятель и экономист.— 93, 130, 160.

Давенант (Davenant), Чарлз (1656—1714) — английский экономист и статистик, сто­ронник меркантилизма.— 72.

Д'Аламбер (d'Alembert), Жан Лерон (1717—1783) — фран­цузский математик и фило­соф.— 138, 141, 146, 153, 159, 160, 182, 185.

Дарвин (Darwin), Чарлз Ро­берт (1809—1882) — англий­ский естествоиспытатель, ос­новоположник эволюцион­ной теории в биологии.—266.

Д'Аржансон  (d'Argenson), Ренэ Луи (1696—1757) — фран­цузский политический дея­тель и писатель.— 93.

Демаре (Desmarets), Никола (1650—1721) — французский государственный деятель.— 91.

Дени   (Denis), Анри — совре­менный французский исто­рик экономической мысли.— 94.

Дефо (Defoe), Даниэль (ок. 1660—1731) — английский писатель и публицист, автор «Робинзона Крузо» и ряда исторических, политических и экономических сочине­ний.—56, 121—123, 125.

Джевонс (Jevons), Уильям Стэнли (1835—1882)—анг­лийский буржуазный эконо­мист и философ, один из ос­нователей математической школы в политической эко­номии.— 32, 53, 274.

Джонсон (Johnson), Сэмюэл (1709—1784) — английский писатель, составитель толко­вого словаря.—197.

Дидро  (Diderot), Дени (1713— 1784) — французский писа­тель и философ.— 141, 142, 146, 152, 160, 195.

Диккенс      (Dickens), Чарлз (1812—1870) — английский писатель.— 240.

Драйзер       (Dreiser), Теодор (1871—1945) — американ­ский писатель.— 115.

Дуглас  (Douglas), Пол Говард (р. 1892) — американский буржуазный экономист и по­литический деятель.— 204, 311.

Дюпон де Немур (Dupont de Nemours). Пьер Самюэль (1739—1817) — французский политический деятель, пуб­лицист и экономист, пред­ставитель школы физиократов. —143, 151, 154, 161—162, 182—183.

Дюринг     (Duhring), Евгений Карл (1833—1921)—немец­кий философ и экономист, представитель реакционного мелкобуржуазного социализ­ма.— 42.

Елизавета I (Elisabeth) — анг­лийская королева в 1558— 1603 гг.— 40.

Жамс      (James), Эмиль (р. 1899) — французский буржу­азный экономист и историк экономической мысли.— 33.

Жид    (Gide), Шарль (1847-1932) — французский исто­рик экономической мысли.— 309.

Зибер, Николай Иванович (1844—1888) — русский эко­номист, один из первых по­пуляризаторов экономиче­ских трудов Маркса в Рос­сии.— 255.

Зильберфарб,    Иогансон Иса­акович — советский историк общественной мысли.— 336.

Золя     (Zola), Эмиль (1840— 1902) — французский писа­тель.—115.

Иаков I (James) — английский король в 1603—1625 гг.—40, 174.

Иаков    II (James) — англий­ский король в 1685— 1688 гг. — 70, 78, 122.

Кантильон  (Cantillon). Ричард (1680—1734) — английский банкир, автор экономическо­го сочинения, в котором он выступает предшественни­ком физиократов и А. Сми­та. — 53, 130, 133.

Карл I (Charles) — английский король в 1625—1649 гг.—41.

Карл    II (Charles) — англий­ский король в 1660— 1685 гг.—52, 61, 69—70, 78, 132.

Карлейль   (Garlyle), Томас (1795—1881) — английский писатель, историк и фило­соф.— 261, 280.

Кеймс  (Kames), Генри Хьюм (1696—1782) — британский (шотландский) юрист и фи­лософ.— 178.

Кейнс (Keynes), Джон Мейнард (1883—1946) — англий­ский буржуазный экономист, сторонник государственного регулирования капиталисти­ческой экономики.—47—50, 98, 102, 116—117, 126, 128— 129, 271, 313.

Кенэ (Quesnay), Франсуа (1694—1774) — французский экономист (врач по профес­сии), основатель школы фи­зиократов.—4, 5, 11, 53, 130, 140—157, 182-184, 199, 208, 253, 258; и Буагильбер.—141; о классовой структуре обще­ства.— 149—150; и Ло.— 115; и медицина.— 143—146; и Смит.— 149, 154; и теория воспроизводства.— 149, 154— 157; и теория чистого продукта.— 147—148; и Тюрго.— 152, 158—160, 162—164; и физиократия.— 147—154.

Кеплер (Kepler), Иоганн (1571—1630)—немецкий аст­роном и математик.— 336.

Кинг   (King), Грегори (1648— 1712) — английский эконо­мист и статистик, последо­ватель Петти.— 61—62, 74.

Кларк  (Clark), Джон Бейтс (1847—1938) — американ­ский буржуазный экономист, автор апологетической тео­рии распределения.— 32.

Колумб,     Христофор     (1451—1506) — мореплаватель, от­крывший Америку,— 62.

Кольбер (Colbert), Жан Ба­тист (1619—1683) — фран­цузский государственный деятель, проводивший поли­тику меркантилизма.—44, 83, 85, 91.

Кондильяк (Condillac), Этьен Бонно (1715—1780) — фран­цузский философ и эконо­мист, по ряду вопросов — предшественник субъектив­ной школы в политической экономии.— 130, 146.

Кромвель   (Cromwell), Оливер (1599—1658) — английский политический деятель, в 1650—1658 гг.— глава госу­дарства (протектор).—52, 61.

Ксенофонт   (ок. 430 — ок. 354 до н. э.) — древнегреческий историк, философ, автор со­циально-экономических со­чинений.— 16, 17, 24, 29.

Курно (Cournot), Антуан Огнь стен (1801—1877) — фран­цузский математик, философ и экономист, впервые широ­ко применивший в экономическом исследовании мате­матические методы.— 245— 246, 302, 314—321.

Кзннан (Carman), Эдвин (1861—1935) — английский буржуазный экономист, ис­торик экономической мы­сли.— 181, 183.

Кэри (Сагеу), Генри Чарлз (1793—1879) — американ­ский экономист, автор кон­цепции гармонии классовых интересов в буржуазном об­ществе.— 124, 150, 247.

Ланге   (Lange), Оскар   (1904— 1965) — польский        эконо­мист.— 322.

Ларошфуко   (Larochefoucauld) Франсуа (1613—1680) — французский писатель-мора­лист.— 140.

Лассалъ (Lassalle), Фердинанд (1825—1864) — немецкий мелкобуржуазный социа­лист, автор ряда социально-экономических сочинений.— 246.

Лафарг      (Lafargue), Поль (1842—1911) — французский социалист, ученик и сорат­ник К. Маркса и Ф. Энгель­са, пропагандист марксиз­ма.— 323.

Лежандр  (Legendre), Франсуа (XVIII в.) — французский купец, которому приписы­вается термин laissez faire.— 93.

Лейбниц (Leibnitz), Готфрид Вильгельм (1646—1716)—не­мецкий математик и фило­соф.— 179.

Лемерсье  (или Мерсье) де ла Ривьер (Lemercier de la Ri­viere), Поль Пьер (1720— 1793) — французский эко­номист, представитель шко­лы физиократов.— 152.

Ленин,  Владимир Ильич (1870—1924): о буржуазных экономистах.—8; о законе стоимости.— 19, 22; о Маль­тусе.— 270; о Марксе.— 5; о Сисмонди.—288, 294—295; о социологии творчества.— 76; о стимулах к труду.— 192— 193; о теории воспроизводст­ва.—156; об утопическом социализме.— 365.

Лилберн (Lilburne), Джон (1614—1657) — английский политический   деятель, вождь левого крыла в бур­жуазной революции XVII в.—52.

Лист  (List), Фридрих (1789— 1846) — немецкий буржуаз­ный экономист и публицист, критик классической шко­лы.— 29.

Ло (Law), Джон (1671— 1729) — шотландский эконо­мист и финансист-практик, действовал во Франции.—10, 46, 91, 98—117, 130, 137, 141, 159, 325.

Лодердейл           (Lauderdale), Джеймс Мейтленд (1759— 1839) — английский полити­ческий деятель и экономист, критик А. Смита.— 213.

Локк   (Locke), Джон (1632— 1704) — английский философ и экономист, ранний пред­ставитель буржуазной клас­сической политической эко­номии.— 10, 44, 53, 118, 130— 133, 137, 186.

Луи Филипп (Louis Philippe), французский король в 1830—1848 гг. — 303.

Любимов,   Николай Николае­вич (р. 1894) — советский экономист,— 128.

Людовик XIV (Louis) — фран­цузский король в 1643— 1715 гг. — 37, 69, 71, 82—83, 85—87, 104, 165.

Людовик XV (Louis) — фран­цузский король в 1715— 1774 гг. — 143, 146, 159, 161, 165.

Людовик XVI (Louis) — Фран­цузский король в 1774— 1792 гг. — 144, 159, 165, 169.

Мазарини (Mazzarini), Джулио Раймондо (1602—1661) — французский государствен­ный деятель.—83.

Мак-Куллох      (MacCulloch), Джон Рамси (1789—1864) — британский (шотландский) экономист, буржуазный по­следователь Рикардо.— 42, 53—54, 251, 253, 272, 273, 283.

Маколей (Macaulay), Томас Бабингтон (1800—1859) — английский историк и поли­тический деятель.—126.

Мальтус (Malthus), Томас Ро­берт   (1766—1834) — анг­лийский экономист, идеолог землевладельцев, автор бур­жуазно-апологетической тео­рии народонаселения.— 11, 73, 126, 129, 130, 213, 221, 223, 226, 231—232, 236, 239, 246, 251, 253, 257, 259, 261, 263—271, 282, 295, 312, 314, 359.

Ман (Mun), Томас (1571— 1641) — английский купец и экономист, представитель меркантилизма.— 10, 38—44, 46, 130, 132.

Мандевиль  (Mandeville), Бер­нард (1670—1733) — англий­ский политический писатель и публицист.— 125—131, 186, 197.

Марат (Marat), Жан Поль (1743 — 1793) — деятель французской буржуазной ре­волюции, публицист.—140.

Маркс (Marx), Карл (1818— 1883): об акционерных обще­ствах.—107; о Буагильбере.— 82, 86, 93, 96—97; о вульгар­ной политической эконо­мии,— 6, 281, 283—284, 302, 309; о Кантильоне.—53; и Кейнс.— 48; и классическая буржуазная политическая экономия.—4—5, 12, 82—83, 96, 118, 130, 165, 259, 366; о Ло.— 104, 114, 115; о Маль­тусе.— 266; о Мандевиле.— 126, 127, 129; и математиче­ские методы в экономике.— 323; о меркантилизме.— 42, 44; и общественная мысль.— 6—9; об Оуэне.—351; о перво­начальном накоплении.— 35; о Петти.- 53-55, 63-64, 73, 81, 86; о производственных отношениях.—14; о рели­гии.— 159; и Рикардо.— 32, 205, 227. 229, 233, 235, 239, 244—245, 248, 255—257, 259, 272—273; о робинзонадах.— 121, 124; о Сен-Симоне.— 331; о Сисмонди.— 294; и Смит.—183, 189—191, 197—200, 203, 205—211, 215, 255, 259; и Сэй.— 283, 302; и теория вос­производства и кризисов.— 155—156, 257, 297—301; и тео­рия денег.— 139, 229, 256; и теория земельной ренты.— 248, 257; и теория прибавоч­ной стоимости.—209, 256, 366; и теория прибыли.— 275— . 277; и теория стоимости.—21, 33, 96, 206, 239, 256, 259; и тео­рия средней прибыли и цены производства.— 256, 274, 285; о Тюрго.— 142—143, 162, 167; и утопический социализм.— 324, 336, 345—346, 350—352, 359, 362—366; о физиократии.—115, 147—148, 154— 155, 183; о Фурье.— 341, 343; и Чернышевский.— 158, 280, 281; об экономической мыс­ли в Древней Греции.— 17.

Мармонтель (Marmontel), Жан Франсуа       (1723—1799) — французский писатель.— 154.

Маршалл   (Marshall), Альфред (1842—1924) — английский буржуазный экономист, пы­тавшийся в своей системе примирить наследие Рикар­до с субъективной шко­лой.— 204, 274, 276, 282, 310.

Менгер (Menger), Карл (1840— 1921) — австрийский бур­жуазный экономист, один из основателей субъективной школы в политической эко­номии.— 32.

Меринг      (Mehrmg), Франц (1846—1919)—деятель ле­вого крыла германской со­циал-демократии, публицист и историк, биограф Марк­са.— 82.

Милейковский, Абрам Герасимович (р. 1911)—советский экономист.— 300.

Милль (Mill), Джемс (1773— 1836) — английский философ и экономист, буржуазный последователь Рикардо.— 26—227, 231, 238, 251, 253, 272—273, 278—279, 312.

Милль  (Mill), Джон Стюарт (1806—1873) — английский буржуазный философ и эко­номист, пытавшийся в своей системе примирить интересы буржуазии и рабочего клас­са.— 263, 277—287, 308.

Мирабо    (Mirabeau), Виктор Рикетти       (1715—1789)—французский экономист, представитель школы фи­зиократов.—142, 146, 152, 153, 195.

Мирабо      (Mirabeau), Оноре Габриэль Рикетти (1749— 1791)—французский поли­тический деятель.—165.

Мисселден      (Misselden), Эд-вард (1-я пол. XVII в.) — английский купец, публи­цист и экономист, предста­витель меркантилизма.— 39.

Мольер (Moliere), Жан Батист Поклен (1622—1673) — фран­цузский драматург.— 11.

Монкретьен (Montchretien), Антуан (ок. 1575—1621) — французский купец и эконо­мист, представитель меркан­тилизма, автор термина «политическая экономия».— 10, 26—29, 39, 42.

Монтескье          (Montesquieu), Шарль де Секонда (1689— 1755) — французский писа­тель, философ и историк.— 104, 113, 176, 215.

Морган  (Morgan), Джон Пирпонт (1837—1913) — амери­канский банкир, основатель финансово - монополистиче­ской группы.— 115, 225.

Морелле (Morellet), Андре (1727—1819) — французский писатель, публицист, эконо­мист, по экономическим взглядам был близок к Тюрго. — 159, 182, 195.

Морена (Maurepas), Жан Фредерик Фелипо (1701—1781) — французский государствен­ный деятель.— 166, 168.

Моруа        (Maurois), Андре (1885—1967) — французский писатель.— 173.

Мэсси    (Massie), Джозеф (ум. 1784) — английский эконо­мист и публицист, предшест­венник Смита.— 44, 136.

Мюрдаль (Myrdal), Гуннар (р. 1898) — шведский буржуаз­ный экономист.— 236.

Найт (Knight), Фрэнк (р. 1885) — американский бур­жуазный экономист.— 310.

Неккер  (Necker), Жак (1732— 1804) — французский поли­тический деятель, финан­сист.— 291, 294.

Немчинов, Василий Сергеевич (1894—1964) — советский экономист и статистик.— 155—156, 322—323.

Норс (North), Дадли (1641— 1691) — английский купец и экономист, ранний предста­витель классической шко­лы.—44, 118, 130—133.

Ньютон (Newton), Исаак (1642—1727) — английский физик, математик, астро­ном. — 11, 53, 78, 131, 140, 179, 220, 336.

Онкен  (Oncken), Август (1844—1911)—немецкий эко­номист, статистик и историк экономической мысли.— 93.

Орлов, Михаил Федорович (1788—1842) — декабрист, русский публицист и эконо­мист.— 12, 216.

Оуэн   (Owen), Роберт (1771— 1858) — английский социа­лист-утопист.— 4, 242, 294, 324, 351—362, 364—365.

Перейра       (Pereire), Исаак (1806—1880) — французский банкир.— 114—116.

Пестель, Павел Иванович (1793—1826)—декабрист, ав­тор ряда политических и экономических сочинений.— 12, 216, 217.

Петр I — русский царь и импе­ратор в 1682—1725 гг.—37, 99, 123.

Петти (Petty), Уильям (1623— 1687) — английский эконо­мист и статистик, родона­чальник классической бур­жуазной политической эко­номии в Англии.— 4, 5, 10, 27, 38, 44, 52—81, 86, 92, 95—96, 98, 118,130—131,133, 135, 153, 162, 197, 284; о деньгах.— 80—81; и подсчеты нацио­нального дохода.— 73—74; и политическая арифметика.— 67, 69—74; и проблема при­бавочной стоимости.— 64, 67; о разделении труда.— 75; и теория стоимости.— 64—66; об экономических законах.— 74—75.

Писарро  (Pizarro), Франсиско (ок. 1471—1541) — испан­ский конкистадор, завоева­тель Перу.— 100.

Питт (Pitt), Уильям Младший (1759—1806) — английский государственный деятель.— 193.

Платон   (ок. 427 — ок. 347 до н. э.) — древнегреческий фи­лософ, автор социально-эко­номических сочинений.—16, 18.

Полянский, Федор Яковлевич (р. 1907) — советский исто­рик народного хозяйства и экономической мысли.— 20, 23, 282.

Помпадур   (Pompadour), Жан­на Пуассон (1721—1764) — фаворитка французского ко­роля Людовика XV.—143,145.

Поншартрен     (Pontchartrain), Луи Фелипр (1643—1727)— французский государствен­ный деятель.— 84, 89.

Посошков, Иван Тихонович (1652—1726) — русский пуб­лицист, по своим экономиче­ским взглядам — представи­тель меркантилизма.—12.

Прудон (Proudhon), Пьер Жозеф (1809—1865) — француз­ский публицист, философ и экономист, представитель мелкобуржуазного социализма.— 97, 124.

Пуассон (Poisson), Симеон Де-ни (1781—1840) — француз­ский математик.— 316.

Пушкин, Александр Сергеевич (1799—1837) —русский по­эт. — 11, 291.

Радищев, Александр Николае­вич (1749—1802) — русский писатель, революционный просветитель, автор ряда экономических сочинений.— 12.

Рикардо (Ricardo), Давид (1772—1823) — крупнейший представитель английской классической буржуазной политической экономии.— 4, 5, 7, 11, 31, 38, 53, 55. 67, 96, 123, 138, 150, 205, 213—215, 219—259. 272, 278—279, 281— 286, 307—308. 316, 355, 357, 359, 362—363; и Курно.— 245—246; и Ло.— 115—116; и Мальтус.— 226, 231—232, 266, 270—271; и международная торговля.— 230—236; и про­блема кризисов.— 249—250, 270—271, 312, 314; и про­блема прибавочной стоимо­сти.—245—248 366: и Сисмонди.—239, 291, 294—296; и Смит.—173, 184. 199—200, 204, 226, 241-244, 254; и Сэй.—238—239, 249; и тео­рия денег.— 227—230; и тео­рия земельной ренты.— 248; и теория прибыли.— 247; и теория стоимости.— 229, 232, 234, 237-245, 357; и Тюрго.— 165.

Робертсон (Robertson), Уиль­ям (1721—1793)—британ­ский историк (шотландец).— 176.

Родриг (Rodrigues), Бенжамен Олинд (1794—1851) — французский социалист-уто­пист, последователь Сен-Си­мона.— 332.

Розенберг, Давид Иохелевич (1879—1950) — советский экономист и историк эконо­мической мысли.—15, 17, 153, 282, 337.

Румянцев, Алексей Матвеевич (р. 1905) — советский эконо­мист и социолог.— 8.

Руссо (Rousseau), Жан Жак (1712—1778) — французский философ и писатель.—176, 289.

Самуэльсон (Samuelson), Поль Энтони (р. 1915) — амери­канский буржуазный эконо­мист.—30—33, 125, 284, 313.

Свифт  (Swift), Джонатан (1667—1745) — английский писатель-сатирик.— 11, 127.

Селигмен   (Seligman), Бен (р. 1912) — американский эконо­мист и историк экономиче­ской мысли буржуазно-ре­формистского            направле­ния.— 32.

Сениор (Senior), Haccay Уиль­ям (1790—1864) — англий­ский экономист, автор бур­жуазно-апологетической тео­рии прибыли.— 275, 282, 286.

Сен-Симон (Saint-Simon), Анри Клод де Рувруа (1760— 1825) — французский социалист-утопист.— 4, 91, 324— 335, 340, 342, 346, 351, 357, 359, 365.

Сен-Симон   (Saint-Simon), Луи де Рувруа (1675—1755) — французский политический деятель, автор мемуаров.— 91, 101, 105.

Сервантес  (Cervantes), Мигель де Сааведра (1547—1616) — испанский писатель.— 159.

Серра (Serra), Антонио (XVI— XVII вв.) — итальянский экономист —меркантилист.— 42.

Сисмонди (Sismondi), Жан Шарль Леонар Симонд (1773—1842) — швейцарский и французский экономист и историк, критик капитализ­ма с мелкобуржуазных пози­ций, представитель «эконо­мического романтизма».— 4, 83, 154, 201, 214, 237, 239, 251, 271, 288—301, 312, 314, 342.

Смит (Smith), Адам (1723— 1790) —британский (шот­ландский) экономист и фи­лософ, крупнейший предста­витель классической буржу­азной политической эконо­мии в Англии.— 4, 5, 11. 12, 19, 25, 29, 31, 35, 38. 42. 44, 46, 53, 55, 63, 118. 123. 129— 133, 136—137, 172—220, 226, 230, 232, 237—245. 252, 255, 259—262. 281, 283—285, 292, 296, 305. 307—309, 316, 357, 362, 364; и «догма Смита».— 297—298; и концепция «эко­номического человека».— 185—192; и Ло.—115—116; о Мандевиле,— 126; и меркан­тилизм.—44, 182, 184, 187, 194, 198; и предмет полити­ческой экономии.— 200—201; и проблема прибавочной стоимости,— 198, 209—211: и разделение труда.— 75, 182, 201—204; и теория воспроиз­водства.— 271; и теория де­нег.— 203—204; и теория ка­питала.— 211—213; и теория прибыли.— 211; и теория стоимости.— 198, 204—208; и Тюрго.—159, 161, 177, 196; и физиократы.— 146, 148—150, 154, 182—185; и экономиче­ские законы.— 188—189, 200; об экономической свободе.— 182, 188, 192—195.

Сократ    (ок. 469—ок. 399 до н. э.) — древнегреческий философ.— 146.

Спиноза (Spinoza), Бенедикт (Барух) (1632—1677) — гол­ландский философ.— 223.

Сталь  (Stael), Анна Луиза (1766—1817) — французская писательница.— 291—294.

Стефенсон (Stephenson), Джордж (1781—1848)—анг­лийский инженер и изобре­татель.— 221.

Страусс (Strauss), Эмиль — со­временный английский пуб­лицист, автор биографии Петти.—54, 57, 79.

Стрэчи (Strachey), Джон (1901—1963) — английский политический деятель (лей­борист), автор ряда социаль­но-экономических сочине­ний.—7.

Стюарт (Stewart), Дагалд (1753—1828) — британский (шотландский) философ и экономист, биограф Смита.— 130, 218.

Стюарт (Steuart), Джемс (1712—1780) — британский (шотландский) экономист, один из последних предста­вителей меркантилизма,—53, 130, 176, 197, 237.

Стюарт     (Stewart), Мария — шотландская королева в 1560—1567 гг. —40, 87, 174, 176.

Сэй (Say), Жан Батист (1767— 1832) — французский эконо­мист, автор буржуазно-апо­логетических концепций стоимости и доходов.—11, 94, 150, 154, 158, 182, 201, 208, 214, 237—239, 245, 249, 253, 257, 274, 282, 283, 286, 289, 292, 302—314, 316, 332, 334, 343.

Такер (Tucker), Джозая (1712—1799) — английский экономист, предшественник А. Смита.— 130, 133.

Талейран  (Talleyrand), Шарль Морис Перигор (1754— 1838) — французский поли­тический деятель.— 171.

Темпл (Temple), Уильям (XVIII в.) — английский публицист по экономическим взглядам, один из предше­ственников А. Смита.— 133.

Тинберген (Tinbergen), Ян (р. 1903) — голландский буржу­азный экономист.— 312.

Токвиль (Tocqueville), Алек­сис (1805—1859) — француз­ский историк, публицист и политический деятель.— 142.

Толстой, Лев Николаевич (1828—1910) — русский пи­сатель.— 76, 161.

Томпсон  (Thompson), Уильям (ок. 1785—1833) — англий­ский экономист, социалист-утопист.— 362.

Торренс (Torrens), Роберт (1780—1864) — английский экономист и публицист.— 251.

Тревельян          (Trevelyan), Джордж Маколей (1876—1962) — английский исто­рик.—119.

Тургенев, Николай Иванович (1789—1871) — декабрист, русский публицист, эконо­мист.— 12, 216—217.

Тюнен  (Thiinen), Иоганн Ген­рих (1783—1850) — немец­кий экономист, один из ро­доначальников математиче­ских методов в экономике.— 320—321.

Тюрго   (Turgot), Анн Робер Жак (1727—1781) — французский государственный деятель, философ и эконо­мист, примыкал к физиократии.—11, 93, 115, 116, 130, 138, 141—142, 149, 152, 154, 158—171, 172, 177, 182—183, 196, 197, 199, 212, 237.

Уатт (Watt), Джемс (1736— 1819) — британский инженер и изобретатель (шотлан­дец).— 120, 175, 220.

Фенелон   (Fenelon), Франсуа де Салиньяк (1651—1715) — французский писатель.— 84.

Фергюсон     (Ferguson), Адам (1723—1818) — британский (шотландский) философ, ис­торик и экономист.— 176.

Филипп    II Македонский — царь Македонии в 359— 336 гг. до н. э.— 17—18, 42— 43.

Филипп Орлеанский (Philippe dOrleans) (1674—1723) — французский государствен­ный деятель, в 1715— 1723 гг.— регент Франции.— 104, 106, 108, 111, 113, 114.

Флеминг (Fleming), Александр (1881—1955) — английский биолог.— 173.

Франклин (Franklin), Бенджамен (1706—1790) — амери­канский политический дея­тель (буржуазный демок­рат), физик, философ и экономист.—10, 135, 159, 170, 183, 186.

Фрумкин, Абрам Борисович — советский экономист.— 234.

Фурье (Fourier), Шарль (1772—1837) — французский социалист-утопист.— 4, 324, 335—352, 357, 359—360, 365.

Хантер (Hunter), Уильям (1718—1783) — британский врач и физиолог.— 176.

Харрис (Harris), Джозеф (1702—1764) — английский экономист, предшественник А. Смита в классической буржуазной политической экономии.— 133.

Харли        (Harley), Роберт (1661—1724) — английский государственный деятель.— 122.

Хаттон (или Геттон) (Hutton), Джемс (1726—1797) — бри­танский (шотландский) гео­лог и агроном.— 176, 218.

Хейльбронер  (Heilbroner), Ро­берт — современный амери­канский буржуазный эконо­мист, историк экономиче­ской мысли.— 9.

Хекшер       (Heckscher), Эли (1879—1952) — шведский ис­торик народного хозяйства и экономической мысли.— 48— 49.

Чернышевский, Николай Гав­рилович (1828—1889) — рус­ский революционный демок­рат, писатель, философ, эко­номист, критик буржуазной политической экономии.—12; 158, 161, 280—282.

Шамильяр (Chamillard), Ми­шель (1651—1721) — фран­цузский государственный деятель.—84, 89—92.

Шекспир  (Shakespeare), Уиль­ям (1564—1616) — англий­ский драматург и поэт.— 52.

Штольберг  (Stollberg), Рудхард — немецкий (ГДР) эко­номист-марксист, историк экономической мысли.— 235.

Шумпетер   (Schumpeter), Иозеф Алоиз (1883—1950) — ав­стрийский буржуазный экономист и историк экономи­ческой мысли.— 16, 55, 94, 150, 204, 272, 282, 310.

Эджуорт   (Edgeworth), Мария (1767—1849) — английская писательница, автор запи­сок о Рикардо.—231, 261.

Эйнштейн  (Einstein), Альберт (1879—1955) — немецкий фи­зик, создатель теории отно­сительности.— 156.

Энгельс    (Engels), Фридрих (1820—1895): о буржуазных экономистах.— 8; и класси­ческая буржуазная полити­ческая экономия.—12, 155, 258; о Мальтусе.—266; о Марксе.—82, 156; об Оуэ­не.—351—352, 357, 359; и промышленная            револю­ция.—221—222; о Просве­щении.— 140; о Сен-Симо­не.— 327, 335; о Сисмонди.— 294; об утопическом социа­лизме.—324, 335—336, 345—346, 350, 359, 362; о Франции.— 304; о Фурье.— 335—336, 341, 343—344.

Юм  (Hume), Давид (1711— 1776) — британский (шот­ландский) философ, историк, экономист.—118, 130, 136— 139, 172, 176, 181, 186, 196, 229.

Аникин А. В.

А67       Юность науки. Жизнь и идеи мыслителей-эконо­мистов до Маркса.     М., Политиздат, 1971.- 382 с.

Автор книги, доктор экономических наук, в форме заниматель­ных рассказов рисует живые портреты крупнейших предшествен­ников Маркса в политической экономии. Перед читателем прохо­дит целая плеяда ученых прошлого — Буагильбер, Петти, Кенэ, Смит, Рикардо, Сен-Симон, Фурье, Оуэн и ряд других выдающихся мыслителей, учение которых сыграло важную роль в становлении марксизма. Идеи их раскрываются в тесной связи с особенностями эпохи, в которой они жили и творили. Автор показывает, что неко­торые мысли этих ученых сохранили свое значение вплоть до на­ших дней. Книга рассчитана на широкий круг читателей, интере­сующихся политической экономией и ее историей.

 

 

33.049

 

---

[1] Цит. по книге И. Г. Маркова «Ж. Б. Сэй. Его жизнь, деятель­ность и учение». М.—Л., «Московский рабочий», 1929, стр. 144.

[2] Ж. Б. Сэй. Трактат политической экономии. М., 1896, стр. 58.

[3] Исторически возникновение этого метода связано с буржуазно-апо­логетической теорией распределения, которая восходит к Сэю. Однако в дальнейшем практические нужды капиталистической экономики обуслови­ли его использование для решения конкретных задач технико-экономиче­ского характера с помощью математики и статистики. Как замечает совет­ский экономист И. Осадчая, из факта первоначальной связи метода произ­водственных функций с теорией факторов производства как теорией рас­пределения «вовсе не следует, что необходимо отвергнуть и сам аппарат производственных функции, который можно отделить от этой вульгарной основы и при соответствующей научной интерпретации использовать в це­лях анализа важных аспектов роста производства» (И. М. Осадчая. К оценке основных направлений в теории экономического роста. В кн. «Современный капитализм и буржуазная политическая экономия (Труды Всесоюзной конференции по критике буржуазных экономических теорий)». М.: «Мысль», 1967. С. 162). Метод производственных функций использует­ся экономистами СССР и других социалистических стран. Его описание можно найти в работах: Н. Е. Кобринспий. Основы экономической кибер­нетики. М., «Экономика», 1969; В. Н. Михалевспий. Перспективные расче­ты на основе простых динамических моделей. М., «Наука», 1964.

[4] Дж. М. Кейнс. Общая теория занятости, процента и денег, стр. 32.

[5] Цит. по Я. Heichardt. Augustin A. Cournot. Sein Beitrag zur exacten Wirtschaftswissenschaft. Tubingen, 1954, S. 8.

[6] A. A. Cournot. Recherches sur les principes mathematiques de la theorie des richesses, p. X.

[7] Применение этих разделов математики (вместе с аналитической геометрией) было характерно для всей математической экономии XIX — на­чала XX в. В 1908 г. итальянский экономист Бароне писал, что в то время математика была нужна экономисту-теоретику лишь в ограниченном объе­ме; всякий нормальный и сносно образованный человек мог овладеть ею, занимаясь в свободное время в течение шести месяцев. Ныне математиче­ский аппарат экономических исследований значительно усложнился. Как замечают авторы, из которых один является крупнейшим советским мате­матиком-экономистом, «математический аппарат, возникший в связи с про­блемами математической физики и теоретической механики, применялся и для исследования и решения экономических задач. Разумеется, это могло приносить пользу лишь на первых порах, в дальнейшем же возникла не­обходимость в создании математических методов, специально приспособ­ленных к задачам экономического анализа» (Л, В. Канторович, А. Б. Гор­стке. Математическое оптимальное программирование в экономике. М., «Знание», 1968, стр. 6).

[8] Наиболее полная марксистская критика Курно дана Блюминым (см. И. Г. Блюмин. Критика буржуазной политической эко­номии, т. I — «Субъективная школа в буржуазной политической экономии». М.:  Изд-во  АН СССР, 1962, стр. 491—532).

[9] В. С. Немчинов. Экономико-математические методы и модели, стр. 12.

[10] См. «Воспоминания о Марксе и  Энгельсе».   М.:  Политиздат, 1956, стр. 66.

[11] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 33, стр. 72.

[12] К. А. Сен-Симон. Избранные сочинения, т. I. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1948, Стр. 89. В цитате речь идет о знаменитом мемуари­сте герцоге Сен-Симоне, на которого мы ссылались в биографиях Буагильбера и Ло (гл. 4 и 5).

[13] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 269.

[14] К. А. Сен-Симон. Избранные сочинения, т. I, стр. 109.

[15] Там же. С. 112.

[16] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 154.

[17] По этой причине, видимо, не следует переводить сен-симоново слово industriel, русским «промышленник», как это сделано в советских изданиях сочинений Сен-Симона. Правильнее поступает Д. И. Розенберг в своей «Истории политической экономии», вводя термин «индустриал».

[18]  «Изложение учения Сен-Симона». М., Изд-во АН СССР. 1961, стр. 141, 142.

[19]  «Изложение учения Сен-Симона», стр. 319.

[20] А. И. Герцен. Собрание сочинений в 30-ти томах, т. VIII. М., Изд-во АН СССР, 1956, стр. 161.

[21] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 196.

[22] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 528.

[23] Фурье считал, что для объяснения законов природы и чело­вечества необходимо исследовать четыре вида движения, а имен­но: материальное, органическое, животное и социальное. Подоб­ных примеров сомнительной систематизации и классификации, чем Фурье очень любил заниматься, можно найти множество в его сочинениях.

[24] Ш. Фурье. Избранные сочинения, т. I. M., Изд-во АН СССР, 1951, стр. 91.

[25] Там же, стр. 101.

[26] Несколько позже, в 1832 г., фурьеристы попытались все же создать экспериментальную фалангу и начали сбор денег по под­писке. Сам Фурье должен был получить должность «директора общественного механизма». Попытка эта окончилась полной не­удачей.

[27] П.-Ж. Беранже. Избранные песни. М., ГИХЛ, 1950, стр. 277. Цитируется (в переводе В. Курочкина) стихотворение «Безумцы», посвященное основателям утопического социализма.

[28] См. Ш. Фурье. Избранные сочинения, т. III. M., Изд-во АН СССР, 1954, стр. 15.

[29] Правда, он включил фабрикантов в число «социальных па­разитов», но лишь постольку, поскольку «добрая половина» их производит изделия плохого качества и обманывает общество и государство.

[30] Ш.   Фуръе.   Избранные   сочинения.   Изд-во   «Кооперативный мир», 1918, стр. 56.

[31] См. К. Маркс и   Ф. Энгельс. Из   ранних   произведений.   М.: Госполитиздат, 1956, стр. 585.

[32] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 197.

[33] Ш. Фурье. Избранные сочинения, т. II. М.—Л..   Изд-во   АН СССР, 1951, стр. 163.

[34] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 456—457.

[35] А. И. Герцен. Собр. соч., т.  XI. М.,  Изд-во   АН  СССР, стр. 206—207.

[36] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 198.

[37] Р. Оуэн.   Избранные   сочинения,   т. II. М.—Л.:   Изд-во   АН СССР, 1950, стр. 155.

[38] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 24, стр. 17.

[39] Р. Оуэн.   Избранные   сочинения,   т.   I.   M.—Л.,   Изд-во   АН СССР, 1950, стр. 212.

[40] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, стр. 245.

[41] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 200.

[42] Р. Оуэн. Избранные сочинения, т. I, стр. 258-259.

[43] Оуэнова Биржа справедливого обмена труда реально выпу­стила такие деньги. Фотокопию банкноты достоинством в 2 часа труда можно видеть в I томе Избранных сочинений Оуэна.

[44] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, стр. 268—269. В формулировке о труде как создателе потребительной стоимости (богатства) надо обратить внимание на слоло «активный». Как пассивные факторы в процессе производства участвуют, разу­меется, средства производства, представляющие собой либо эле­мент природы в чистом виде (необработанная земля, полезные ископаемые, сила падающей воды и т. п.), либо элементы приро­ды, подвергшиеся воздействию прошлого труда (сырье, топливо, орудия труда и т. п.). В «Критике Готской программы» Маркс го­ворит: «Труд не есть источник всякого богатства. Природа в такой же мере источник потребительных стоимостей (а из них-то ведь и состоит вещественное богатство!), как и труд, который сам есть лишь проявление одной из сил природы, человеческой рабочей си­лы» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 13). Труд и средства производства в известной мере взаимозаменимы в процессах произ­водства. Представление о том, что капитал (как употребляемые средства производства) абсолютно непроизводителен, ошибочно и было свойственно экономистам, которые, так сказать, толковали учение Рикардо «с левацким перегибом». Так, Маркс говорит: «Ошибка Годскина состоит в том, что в своем исследовании о про­изводительности капитала он не различает, в какой море дело идет о производстве потребительной стоимости и в какой мере о произ­водстве меновой стоимости» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, стр. 276). Эти высказывания важны в связи с изложенной выше мыслью, что при изучении производства с технико-экономи­ческой стороны — как процесса создания и преобразования потре­бительных стоимостей — необходимо изучать формы, условия и пропорции соединения труда и средств производства.

[45] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 26, ч. III, стр. 308.

[46] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, стр. 46.