208         Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


политической системы государств и служа противовесом Европе во всей ее общности и целости. Вот выгоды, польза, смысл Всеславянско­го союза по отношению к России. [...]

Но бороться с соединенной Европой может только соединенное Славянство. Итак, не всемирным владычеством угрожает Всеславян­ский союз, а, совершенно напротив, он представляет необходимое и вместе единственно возможное ручательство за сохранение всемирно­го равновесия, единственный оплот против всемирного владычества Европы. Союз этот был бы не угрозою кому бы то ни было, а мерою чисто оборонительною не только в частных интересах Славянства, но и всей Вселенной. Всеславянский союз имел бы своим результатом не всемирное владычество, а равный и справедливый раздел власти и вли­яния между теми народами или группами народов, которые в настоящем периоде всемирной истории могут считаться активными ее деятелями: Европой, Славянством и Америкой, которые сами находятся в различ­ных возрастах развития. [...]

[...] Всемирная ли монархия, всемирная ли республика, всемирное ли господство одной системы государств, одного культурно-историчес­кого типа одинаково вредны и опасны для прогрессивного хода истории в единственно справедливом смысле этого слова, ибо опасность заклю­чается не в политическом господстве одного государства, а в культур­ном господстве одного культурно-исторического типа, каково бы ни было его внутреннее политическое устройство. Настоящая глубокая опасность заключается именно в осуществлении того порядка вещей, который составляет идеал наших западников: в воцарении не мнимой, а действительной, столь любезной им общечеловеческой цивилизации. Это было бы равнозначительно прекращению самой возможности вся­кого дальнейшего преуспеяния или прогресса в истории, внесением но­вого миросозерцания, новых целей, новых стремлений, всегда кореня­щихся в особом психическом строе выступающих на деятельное попри­ще новых этнографических элементов. [...]

[...] Не в том дело, чтобы не было всемирного государства, респуб­лики или монархии, а в том, чтобы не было господства одной цивили­зации, одной культуры, ибо это лишило бы человеческий род одного из необходимейших условий успеха и совершенствования — элемента разнообразия. Итак, мы можем сказать с полною уверенностью, что Всеславянский союз не только не угрожает всемирным владычеством, но есть единственное предохранение от него. [...]

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА XX в.                    209


Борьба с Западом — единственное спасительное средство как для излечения наших русских культурных недугов, так и для развития об­щеславянских симпатий, для поглощения ими мелких раздоров между разными славянскими племенами и направлениями. Уже назревший Восточный вопрос делает борьбу эту, помимо чьей бы то ни было воли, неизбежной в более или менее близком будущем. [...] Наше дело может состоять не в исчислении русских армий и флотов, оценке их устройства, вооружения и тому подобного, а только в рассмотрении кроющихся и России элементов силы, как они выказались в явлениях ее истории и в анализе того образа действий, которого она должна держаться для обеспечения себе вероятного успеха.

Печатается по: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на куль­турные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. СПб., 1995. С. 187—188, 191—193, 215—226, 337, 340— 341, 360—362, 368.

М.А. БАКУНИН

Федерализм, социализм и антитеологизм

[...} Государство — это самое вопиющее, самое циничное и самое полное отрицание человечности. Оно называет всеобщую со­лидарность людей на земле и объединяет только часть их с целью уничтожения, завоевания и порабощения всех остальных. Оно берет под свое покровительство лишь своих собственных граждан, признает человеческое право, человечность и цивилизацию лишь внутри своих собственных границ; не признавая вне себя никакого права, оно логически присваивает себе право самой жестокой бесчеловечности по отноше­нию ко всем другим народам, которых оно может по своему произволу грабить, уничтожать или порабощать. Если оно и выказывает по отношению к ним великодушие и человечность, то никак не из чувства долга; ибо оно имеет обязанности лишь по отношению к самому себе, а также но отношению к тем своим членам, которые его свободно образовали, которые продолжают его свободно составлять или даже, как это всегда в конце концов случается, сделались его подданными. Так как международное право не существует, так как, оно никак, не может существовать серьезным и действительным образом, не подрывая чту основу принципа суверенности государства, то государство не может иметь никаких обязанностей по отношению к наследию других


210             Раздел 1. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


государств. Следовательно, гуманно ли оно обращается с покоренным народом, грабит ли оно его и уничтожает лишь наполовину, не низводит до последней степени рабства, — оно поступает так из политических целей и, быть может, из осторожности или из чистого великодушия, но никогда из чувства долга, ибо оно имеет абсолютное право располагать покоренным народом по своему произволу.

Это вопиющее отрицание человечности, составляющее сущность Государства, является, с точки зрения Государства, высшим долгом и самой большой добродетелью: оно называется патриотизмом и со­ставляет всю трансцендентную мораль Государства. Мы называем ее трансцендентной моралью, потому что она обычно превосходит уро­вень человеческой морали и справедливости, частной или обществен­ной, и тем самым чаще всего вступает в противоречие с ними. Напри­мер, оскорблять, угнетать, грабить, обирать, убивать или порабощать своего ближнего считается, с точки зрения обыкновенной человечес­кой морали, преступлением. В общественной жизни, напротив, с точки зрения патриотизма, если это делается для большей славы государства, для сохранения или увеличения его могущества, то становится долгом и добродетелью. И эта добродетель, этот дол г обязательны для каждого гражданина-патриота; каждый должен их выполнять — и не только по отношению к иностранцам, но и по отношению к своим соотечествен­никам, подобным ему членам и подданным государства, — всякий раз, как того требует благо государства.

Это объясняет нам, почему с самого начала истории, т.е. с рождения государств, мир политики всегда был и продолжает быть ареной наи­высшего мошенничества и разбоя — разбоя и мошенничества, к тому же высоко почитаемых, ибо они предписаны патриотизмом, трансцен­дентной моралью и высшим государственным интересом. Это объясня­ет нам, почему вся истории древних и современных государств является лишь рядом возмутительных преступлений; почему короли и министры в прошлом и настоящем, во все времена и во всех странах, государст­венные деятели, дипломаты, бюрократы и военные, если их судить с точки зрения простой морали и человеческой справедливости, сто раз, тысячу раз заслужили виселицы или каторги; ибо нет ужаса, жестокос­ти, святотатства, клятвопреступления, обмана, низкой сделки, цинич­ного воровства, бесстыдного грабежа и подлой измены, которые бы не были совершены, которые бы не продолжали совершаться ежедневно представителями государств без другого извинения, кроме столь удобного­

Глава З. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА   ХХ в.                   211


и вместе с тем столь страшного слова: государственный интерес!

Поистине ужасное слово! оно развратило и обесчестило большее число лиц в официальных кругах и правящих классах общества, чем само христианство. Как только это слово произнесено, все замолкает, все исчезает: честность, честь, справедливость, право, исчезает само сострадание, а вместе с ним логика и здравый смысл; черное становится белым, а белое — черным, отвратительное — человеческим, а самые подлые предательства, самые ужасные преступления становятся до­стойными поступками!

И так как теперь уже доказано, что никакое государство не может существовать, не совершая преступлений или, по крайней мере, не мечтая о них, не обдумывая, как их исполнить, когда оно бессильно их совершить, мы в настоящее время приходим к выводу о безусловной необходимости уничтожения государств. Или, если хотите, их полного и коренного переустройства в том смысле, чтобы они переста­ли быть централизованными и организованными сверху вниз держава­ми, основанными на насилии или на авторитете какого-нибудь принци­па, и, напротив, реорганизовались бы снизу вверх, с абсолютной сво­бодой для всех частей объединяться или не объединяться и с постоян­ным сохранением для каждой части свободы выхода из этого объедине­ния, даже если бы она вошла в него по доброй воле, реорганизовались бы согласно действительным потребностям и естественным стремле­ниям всех частей, через свободную федерацию индивидов и ассоциаций, коммун, округов, провинций и наций в единое человечество.

Печатается по: Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 92—94, 96.

Государственность и анархия

[...] Мы уже несколько раз высказывали глубокое отвращение к тео­рии Лассаля и Маркса, рекомендующей работникам если не последний идеал, то по крайней мере как ближайшую главную цель — основание народного государства, которое, по их объяснению, будет не что иное, как «пролетариат, возведенный на степень господствующего со­словия».

Спрашивается, если пролетариат будет господствующим сослови­ем, то над кем он будет господствовать? Значит, останется еще другой


212          Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


пролетариат, который будет подчинен этому новому господству, новому государству. Например, хотя бы крестьянская чернь, как известно, не пользующаяся благорасположением марксистов и которая, находясь на низшей степени культуры, будет, вероятно, управляться городским и фабричным пролетариатом; или, если взглянуть с национальной точки зрения на этот вопрос, то, положим, для немцев славяне по той же причине станут к победоносному немецкому пролетариату в такое же рабское подчинение, в каком последний находится по отношению к своей буржуазии.

Если есть государство, то непременно есть господство, следователь­но, и рабство; государство без рабства, открытого или маскированного, немыслимо — вот почему мы враги государства.

Что значит пролетариат, возведенный в господствующее сословие? Неужели весь пролетариат будет стоять во главе управления? Немцев считают около сорока миллионов. Неужели же все сорок миллионов будут членами правительства? Весь народ будет управляющим, а уп­равляемых не будет. Тогда не будет правительства, не будет государст­ва, а если будет государство, то будут и управляемые, будут рабы.

Эта дилемма в теории марксистов решается просто. Под управлени­ем народным они разумеют управление народа посредством небольшо­го числа представителей, избранных народом. Всеобщее и поголовное право избирательства целым народом так называемых народных пред­ставителей и правителей государства — вот последнее слово марксис­тов, так же как и демократической школы, — ложь, за которою кроется деспотизм управляющего меньшинства, тем более опасная, что она яв­ляется как выражение мнимой народной воли.

Итак, с какой точки зрения ни смотри на этот вопрос, все приходишь к тому же самому печальному результату: к управлению огромного большинства народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших работников, но которые, лишь только сдела­ются правителями или представителями народа, перестанут быть ра­ботниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты госу­дарственной, будут представлять уже не народ, а себя и свои притяза­ния на управление народом. Кто может усомниться в этом, тот совсем не знаком с природою человека.

Но эти избранные будут горячо убежденные и к тому же ученые со­циалисты. Слова «ученый социалист», «научный социализм», кото­рые беспрестанно встречаются в сочинениях и речах лассальцев и

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА ХХ в.                   213



марксистов, сами собою доказывают, что мнимое народное государство будет не что иное, как весьма деспотическое управление народных масс новою и весьма немногочисленною аристократиею действительных или мнимых ученых. Народ не учен, значит, он целиком будет освобожден от забот управления, целиком будет включен в управляемое стадо. Хо­рошо освобождение!

Марксисты чувствуют это противоречие и, сознавая, что управление Мученых, самое тяжелое, обидное и презрительное в мире, будет, не­смотря на все демократические формы, настоящею диктатурою, утеша­ют мыслью, что эта диктатура будет временная и короткая. Они гово­рят, что единственною заботою и целью ее будет образовать и поднять народ как экономически, так и политически до такой степени, что вся­кое управление сделается скоро ненужным и государство, утратив весь политический, т.е. господствующий характер, обратится само собою в совершенно свободную организацию экономических интересов и общин.

Тут явное противоречие. Если их государство будет действительно народное, то зачем ему упраздняться, если же его упразднение необхо­димо для действительного освобождения народа, то как же они смеют его называть народным? Своею полемикою против них мы довели их до сознания, что свобода, или анархия, т.е. вольная организация рабочих масс снизу вверх, есть окончательная цель общественного развития и что всякое государство, не исключая и их народного, есть ярмо, значит, с одной стороны, порождает деспотизм, а с другой — рабство.

5. Уничтожение государства и юридического права необходимо будет иметь следствием уничтожение личной наследственной собствен­ности и юридической семьи, основанной на этой собственности, так как та и другая совершенно не допускают человеческой справедливости.

6. Уничтожение государства, права собственности и юридической семьи — одно сделает возможным организацию народной жизни снизу вверх, на основании коллективного труда и собственности, сделавших­ся в силу самих вещей возможными и обязательными для всех путем совершенной, свободной федерации отдельных лиц в ассоциации, или в независимые общины, или помимо общин и всяких областных и на­циональных разграничении в великие однородные ассоциации, связан­ные тождественностью их интересов и социальных стремлений и общих в нации, наций в человечество.

Как же морализировать этот мир? Возбуждая в нем прямо, созна­тельно и укрепляя в его уме и сердце единую, всепоглощающую страсть

214             Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


всенародного общечеловеческого освобождения. Это новая, единст­венная религия, силою которой можно шевелить души и создавать спа­сительную коллективную силу. Таково должно быть отныне единствен­ное содержание тайной организации, организации, которая должна в одно и то же время создать народо-вспомогательную силу и сделаться практическою школою нравственного воспитания для всех членов.

Прежде всего определим ближе цель, значение и назначение этой организации. В моей системе, как я уже несколько раз заметил выше, она не должна составлять революционной армии — у нас должна быть только одна революционная армия — народ, — организация должна быть лишь только штабом этой армии, организатором не своей, а на­родной силы, посредницею между народным инстинктом и революци­онною мыслию. А революционная мысль только потому и революционерна, жива, действительна, истинна, что она выражает и только по­скольку она формирует народные инстинкты, выработанные историею. Стремиться навязать народу свою мысль, простую [...] или чуждую его инстинктам, — значит хотеть поработить его новому государству. Поэ­тому организация, хотящая искренно только освобождения народной жизни, должна принять программу, которая была бы полнейшим выра­жением народных стремлений.

Организации предстоит огромная задача: не только приготовить торжество революции народной посредством пропаганды и сплочения народных сил; не только разрушить до конца силою этой революции весь ныне существующий экономический, социальный и политический порядок вещей; но еще, пережив самое торжество революции, на дру­гой день народной победы сделать невозможным установление какой бы то ни было государственной власти над народом — даже самой ре­волюционной, по-видимому, даже вашей, — потому что всякая власть, как бы она ни называлась, непременным образом подвергла бы народ старому рабству в новой форме. Поэтому организация наша должна быть довольно крепка и живуча, чтобы пережить первую победу наро­да, — а это совсем нелегкое дело,— должна быть так глубоко проник­нута своим началом, чтобы можно было надеяться, что даже посреди самой революции она не изменит ни мыслей, ни характера, ни направ­ления. В чем же должно будет состоять это направление? Что будет главною целью и задачею организации? Помочь народу самоопреде­литься на основании полнейшего равенства и полнейшей и все­сторонней человеческой свободы, без малейшего вмешательства

Глава З. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА ХХ в.                   215



какой бы то ни было, даже временной или переходной, власти, т.е. без всякого государственного посредства.

Мы отъявленные враги всякой официальной власти — будь она хоть распререволюционная власть, — враги всякой публично признан­ной диктатуры, мы — социально-революционные анархисты.

Печатается по: Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 482, 483, 525, 546.

 

 

П.А. КРОПОТКИН

Хлеб и воля

[...] Всякое общество, покончившее с частной собственностью, должно будет, по нашему мнению, организоваться на началах анархи­ческого коммунизма. Анархизм неизбежно ведет к коммунизму, а ком­мунизм — к анархизму, причем и тот и другой представляют собой не что иное, как выражение одного и того же стремления, преобладающе­го в современных обществах, — стремления к равенству.

Но наш коммунизм не есть коммунизм фаланстера или коммунизм немецких теоретиков-государственников. Это — коммунизм анархи­ческий, коммунизм без правительства, коммунизм свободных людей. Это — синтез, т.е. соединение в одно двух целей, преследовавшихся человечеством во все времена: свободы экономической и свободы по­литической. [...]

Печатается по: Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М., 1990. С. 46, 52.

Современная наука и анархия

[...] В силу различных исторических, политических и экономических данных, а также в силу уроков новейшей истории, у анархистов сложил­ся, как мы уже сказали, свой взгляд на общество, совершенно иной, чем у всех политических партий, стремящихся к захвату государствен­ной власти в свои руки.

Мы представляем себе общество в виде организма, в котором отно­шения между отдельными его членами определяются не законами, наследием исторического гнета и прошлого варварства, не какими бы то ни было властителями, избранными или же получившими власть по на-

216             Раздел 1. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ



следию, а взаимными соглашениями, свободно состоявшимися, равно как и привычками и обычаями, также свободно признанными. Эти обы­чаи, однако, не должны застывать в своих формах и превращаться в нечто незыблемое под влиянием законов или суеверий. Они должны по­стоянно развиваться, применяясь к новым требованиям жизни, к про­грессу науки и изобретений и к развитию общественного идеала, все более разумного, все более возвышенного.

Таким образом — никаких властей, которые навязывают другим свою волю, никакого владычества человека над человеком, никакой не­подвижности в жизни, а вместо того — постоянное движение вперед, то более скорое, то замедленное, как бывает в жизни самой природы. Каждому отдельному лицу предоставляется, таким образом, свобода действий, чтобы оно могло развить все свои естественные способности, свою индивидуальность, т.е. все то, что в нем может быть своего, личного, особенного. Другими словами — никакого навязывания от­дельному лицу каких бы то ни было действий под угрозой обществен­ного наказания или же сверхъестественного мистического возмездия: общество ничего не требует от отдельного лица, чего это лицо само не согласно добровольно в данное время исполнить. Наряду с этим — пол­нейшее равенство в правах для всех.

Мы представляем себе общество равных, не допускающих в своей среде никакого принуждения; и, несмотря на такое отсутствие принуж­дения, мы нисколько не боимся, чтобы в обществе равных вредные об­ществу поступки отдельных его членов могли бы принять угрожающие размеры. Общество людей свободных и равных сумеет лучше защитить себя от таких поступков, чем наши современные государства, которые поручают защиту общественной нравственности полиции, сыщикам, тюрьмам — т.е. университетам преступности, — тюремщикам, пала­чам и судам. В особенности сумеет оно предупреждать самую воз­можность противообщественных поступков путем воспитания и более тесного общения между людьми.

Ясно, что до сих пор нигде еще не существовало общества, которое применяло бы на деле эти основные положения. Но во все времена в человечестве было стремление к их осуществлению. Каждый раз, когда некоторой части человечества удавалось хоть на время свергнуть угне­тавшую его власть или же уничтожить укоренившиеся неравенства (рабство, крепостное право, самодержавие, владычество известных каст или классов), всякий раз, когда новый луч свободы и равенства про­никал в общество, всегда народ, всегда угнетенные старались хотя бы отчасти провести в жизнь только что указанные основные положения.

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX—НАЧАЛА XX в.                  217



Поэтому мы вправе сказать, что анархия представляет собой извест­ный общественный идеал, существенно отличающийся от всего того, что до сих пор восхвалялось большинством философов, ученых и поли­тиков, которые все хотели управлять людьми и давать им законы. Идеа­лом господствующих классов анархия никогда не была. Но зато она часто являлась более или менее сознанным идеалом масс.

Государство в совокупности есть общество взаимного страхования, заключенного между землевладельцем, воином, судьей и священником, чтобы обеспечить каждому из них власть над народом и эксплуатацию бедноты.

Таково было происхождение государства, такова была его история, и таково его существо еще в наше время,

[...] Государство — нечто гораздо большее, чем организация адми­нистрации в целях водворения «гармонии» в обществе, как это говорят в университетах. Это — организация, выработанная и усовершенство­ванная медленным путем на протяжении трех столетий, чтобы поддерживать права, приобретенные известными классами, и пользоваться трудом рабочих масс; чтобы расширить эти права и создать новые, ко­торые ведут к новому закрепощению обездоленных законодательством граждан по отношению к группе лиц, осыпанных милостями правитель­ственной иерархии. Такова истинная сущность государства. Все ос­тальное — лишь слова, которые государство само велит внушать на­роду и которые повторяются по привычке, не избирая их более внима­тельно, — слова столь же ложные, как и те, которым учит церковь, чтобы прикрыть свою жажду власти, богатства и опять-таки власти!

Печатается по: Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М., 1990. С. 287, 288, 347, 533.

П.Н. ТКАЧЕВ

Задачи революционной пропаганды в росши

(Письмо к редактору журнала «Вперед!»)

II

Что подразумевает наш журнал под словом революция? Народное движение, направленное к уничтожению существующего порядка вещей, к устранению тех исторически выработавшихся условий эконо­мического быта, которые его давят и порабощают. Это слишком обще. Какое движение? Осмысленное, разумное, вызванное ясным сознанием

218                Раздел 1. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ



принципиальных недостатков диких общественных условий, руково­димое верным и отчетливым пониманием как его средств, так и конеч­ных целей. Это сознание и это понимание должны быть присущими всему народу или по крайней мере большинству его, — только тогда, по вашему мнению, совершится истинная народная революция. Всякую другую революцию вы называете искусственным «навязыванием наро­ду революционных идей». [...] «.Будущий строй русского общества, — гласит ваша программа, — осуществлению которого мы решились со­действовать, должен воплотить в дело потребности большинства, им самим сознанные и понятые». [...] .

Следовательно, революцию вы понимаете в смысле осуществления в общественной жизни потребностей большинства, им самим сознан­ных и понятых. Но разве это будет революция в смысле насильствен­ного переворота? Разве когда большинство сознает и поймет как свои потребности, так и те пути и средства, с помощью которых их можно удовлетворить, разве тогда ему нужно будет прибегать к насильствен­ному перевороту? О, поверьте, оно сумеет тогда сделать это, не проли­вая ни единой капли крови, весьма мирно, любезно и, главное, посте­пенно. Ведь сознание и понимание всех потребностей придет к нему не вдруг. Значит, нет резона думать, будто и осуществлять эти потребнос­ти оно примется зараз: сначала оно сознает одну потребность и возмож­ность удовлетворить ее, потому другую, третью и т.д., и, наконец, когда оно дойдет до сознания своей последней потребности, ему уже даже и бороться ни с кем не придется, а уже о насилии и говорить нечего.

Значит, ваша революция есть не иное что, как утопический путь мирного прогресса. Вы обманываете и себя и читателей, заменяя слово прогресс словом революция. Ведь это шулерство, ведь это под­тасовка!

Неужели вы не понимаете, что революция (в обыденном смысле слова) тем-то и отличается от мирного прогресса, что первую делает меньшинство, а второй — большинство. Оттого первая проходит обык­новенно быстро, бурно, беспорядочно, носит на себе характер урагана, стихийного движения, а второй совершается тихо, медленно, плавно, «с величественной торжественностью», как говорят историки. Насиль­ственная революция тогда только и может иметь место, когда меньшин­ство не хочет ждать, чтобы большинство само сознало свои потребнос­ти, но когда оно решается, так сказать, навязать ему это сознание, когда оно старается довести глухое и постоянно присущее народу чув­ство недовольства своим положением до взрыва.

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА ХХ в.                  219



И затем, когда этот взрыв происходит, — происходит не в силу ка­кого-нибудь ясного понимания и сознания и т.п., а просто в силу на­копившегося чувства недовольства, озлобления, в силу невыносимости гнета, — когда этот взрыв происходит, тогда меньшинство старается только придать ему осмысленный, разумный характер, направляет его к известным целям, облекает его грубую чувственную основу в идеаль­ные принципы. Народ действительной революции — это бурная сти­хия, все уничтожающая и разрушающая на своем пути, действующая всегда безотчетно и бессознательно. Народ вашей революции — это цивилизованный человек, вполне уяснивший себе свое положение, действующий сознательно и целесообразно, отдающий отчет в своих поступках, хорошо понимающий, чего он хочет, понимающий свои ис­тинные потребности и свои права, человек принципов, человек идей.

Но где же видано, чтобы цивилизованные люди делали революции! О нет, они всегда предпочитают путь мирного и спокойного прогресса, путь бескровных протестов, дипломатических компромиссов и ре­форм — пути насилия, пути крови, убийств и грабежа. [...]

Даже нашему III Отделению, впадающему в умоисступление при одном слове революция, подобная революция — ваша революция, революция, обусловленная «ясным сознанием и пониманием большин­ством своих потребностей», не может быть страшной. Напротив, его прямой интерес состоит в том, чтобы пропагандировать ее идеи. С по­мощью такой пропаганды можно совсем сбить молодежь с толку, пред­ставляя ей действительную революцию как искусственное навязы­вание народу неосознанных и непрочувствованных им идей, как нечто деспотическое, эфемерное, скоротечное и потому вредное; уверяя ее, что победа народного дела, что радикальный переворот всех существу­ющих общественных отношений зависит от степени сознания народом его прав и потребностей, т.е. от степени его умственного и нравствен­ного развития, можно незаметно довести ее до убеждения, будто раз­вивать народ и уяснять ему его потребности и т.п. — значит подготов­лять не торжество мирного прогресса, а торжество истинной револю­ции. [...]

IV

[...] Революции делают революционеры, а революционеров создают данные социальные условий окружающей их среды. Всякий народ, за­явленный произволом, измученный эксплуататорами, осужденный из века в век поить своею кровью, кормить своим телом праздное поколение

220             Раздел 1. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


тунеядцев, скованный по рукам и по ногам железными цепями эко­номического рабства, — всякий такой народ (а в таком положении на­ходятся все народы) в силу самых условий своей социальной среды есть революционер; он всегда может; он всегда хочет сделать революцию; он всегда готов к ней. И если он в действительности не делает ее, если он в действительности с ослиным терпением продолжает нести свой му­ченический крест... то это только потому, что в нем забита всякая внут­ренняя инициатива, что у него не хватает духа самому выйти из своей колеи; но раз какой-нибудь внешний толчок, какое-нибудь неожидан­ное столкновение выбили его из нее — и он поднимается, как бурный ураган, и он делает революцию.

Наша учащаяся молодежь точно так же в большинстве случаев на­ходится в условиях, благоприятных для выработки в ней революцион­ного настроения. Наши юноши — революционеры не в силу своих зна­ний, а в силу своего социального положения. Большинство их — дети родителей-пролетариев или людей, весьма недалеко ушедших от про­летариев. Среда, их вырастившая, состоит либо из бедняков, в поте лица своего добывающих хлеб, либо живет на хлебах у государства; на каждом шагу она чувствует свое экономическое бессилие, свою зави­симость. А осознание своего бессилия, своей необеспеченности, чувст­во зависимости всегда приводят к чувству недовольства, к озлоблению, к протесту.

Правда, в положении этой среды есть и другие условия, парализую­щие действие экономической нищеты и политической зависимости; ус­ловия, до известной степени примиряющие с жизнью потому, что они дают возможность эксплуатировать чужой труд; условия, заглушающие недовольство, забивающие протест, развивающие в людях тот узкий, скотский эгоизм, который не видит ничего дальше своего носа, который приводит к рабству и тупому консерватизму. Но юноши, еще не охва­ченные губительным влиянием условий второго рода, еще не втянув­шиеся в будничную практику прошлой жизни, не успевшие присосаться ни к одному из легализированных способов грабежа и эксплуатации, юноши, не видящие ничего в будущем, кроме необеспеченности и за­висимости, вынесшие из прошлого безотрадные воспоминания о вся­кого рода унижениях и страданиях, которым зависимость и нищета под­вергают человека, — эти юноши, едва они начинают сознательно мыс­лить, невольно, неизбежно приходят к мысли о необходимости револю­ции, невольно, неизбежно становятся революционерами. [...]

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛАХХ в.                     221



vi

[...] Ваш журнал решительный противник борьбы агитационной, он признает лишь одну борьбу — борьбу философскую, борьбу с точки зрения общих принципов. В своей программе (стр. 6) вы говорите, что идя вас всего важнее вопрос социальный, т.е. общие экономические принципы, которые лежат в основе исторического общества, и что вни­мание вашего журнала исключительно будет обращаться на факты, имеющие наиболее тесную, прямую связь с этими принципами, следо­вательно, на факты из экономической жизни народа; факты же, в кото­рых экономические принципы воплощаются лишь косвенно, посред­ственно, будут интересовать вас только в слабой степени, вы отодви­нете их на задний план.

Политический вопрос, т.е. тот политический вопрос, который всех нас давит, безумный деспотизм самодержавия, возмутительный произ­вол хищнического правительства, наше общее бесправие, наше по­стыдное рабство — все это для вас вопросы второстепенные. Вы слиш­ком заняты созерцанием коренных причин зла, чтобы обращать вни­мание на такие мелочи. Но коренные причины зла одинаковы как для России, так и для всей 3[ападной] Европы, только в 3[ападной] Европе благодаря более высокому развитию экономической жизни они прояв­ляются в более резких, более рельефных формах и их влияние на все прочие сферы жизни, и в особенности на сферу политическую, осяза­тельнее, нагляднее.

Отсюда, в интересах разъяснения фальшивости и несправедливости общих экономических принципов гораздо практичнее обращаться за фактами к Европе, а не к России. Ее жизнь представляет если и не более обильный, то во всяком случае более разработанный материал для подобного разъяснения, чем наша. Вы это понимаете, и потому ваш журнал гораздо пристальнее следит за рабочим движением в Западной Европе, чем за внутренней жизнью России; вопросам общеевропейско­го интереса он уделяет столько же, если не больше, места, как и вопро­сам, имеющим специально русский интерес. [...]

Вот потому-то истинно революционная партия ставит своей главной,  своей первостепенной задачей не подготовление революции вообще, в отдаленном будущем, а осуществление ее в возможно ближайшем на­стоящем. Ее орган должен быть и органом этой идеи; мало того, он дол­жен служить одним из практических средств, непосредственно содей­ствующих скорейшему наступлению насильственного переворота. Иными словами, он должен не столько заботиться о теоретическом уяснении

222             Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

 

и философском понимании принципиальных несовершенств данного порядка вещей, сколько о .возбуждении к нему отвращения и ненависти, о накоплении и распространении во всех слоях общества чувств недовольства, озлобления, страстного желания перемены.

Следовательно, хотя интересы революционной партии и не исклю­чают теоретической, научной борьбы, но они требуют, чтобы борьба практическая, агитаторская была выдвинута на первый план. Они тре­буют этого не только ввиду настоятельной неотложности революции, но также и ввиду других не лишенных значения соображений. Наша мо­лодежь, наше интеллигентное меньшинство страдает не столько недо­статком ясного понимания несостоятельности общих экономических принципов, лежащих в основе нашего быта, сколько недостатком силь­ных аффективных импульсов, толкающих людей на практическую ре­волюционную деятельность. Следовательно, развитие этих импульсов (что и составляет одну из главных задач революционной агитации) в вы­сокой степени необходимо в интересах более усиленного комплектова­ния кадров революционной армии. [...]

VII

После всего мною сказанного я, как мне кажется, имею некоторое право утверждать, что с точки зрения насущных интересов русской ре­волюционной партии задачи ее революционной пропаганды могут быть формулированы следующим образом.

1. По отношению к. образованному большинству, по отношению к привилегированной среде, равно как и по отношению к народу, она должна преследовать главнейшим образом цели агитаторские. Она должна возбуждать в обществе чувство недовольства и озлобления су­ществующим порядком, останавливая его внимание главным образом на тех именно фактах, которые всего более способны вызвать и разжечь это чувство. При выборе этих фактов она должна соображаться не столько с тем, в какой мере в них воплощаются общие принципы дан­ного порядка, сколько с тем, в какой мере они причиняют действитель­ные, осязательные страдания людям той или другой среды.

2. По отношению к. революционной молодежи, к, своей партии она должна преследовать цели по преимуществу организационные. Убеждая ее в настоятельной необходимости непосредственной, прак­тической революционной деятельности, она должна выяснить ей, что главное условие успеха этой деятельности зависит от прочной организации­

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX —НАЧАЛА XX в.                   223


ее революционных сил, от объединения частных, единичных по­пыток в одно общее, дисциплинированное, стройное целое. [...]

Печатается по: Ткачев П.Н. Соч.: В 2 т. М., 1976. Т. 2. С. 12—13, 16—19, 23—25, 26, 29, 31, 34—35, 36—39.

К.Н. ЛЕОНТЬЕВ

Византизм и славянство

Г л а в а  VII

О государственной форме

[...] Социальная наука едва родилась, а люди, пренебрегая опытом веков и примерами ими же теперь столь уважаемой природы, не хотят видеть, что между эгалитарно-либеральным поступательным движением и идеей развития нет ничего логически родственного, даже более: эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития. При последнем внутренняя идея держит крепко обществен­ный материал в своих организующих, деспотических объятиях и огра­ничивает его разбегающиеся, расторгающие стремления. Прогресс же, борющийся против всякого деспотизма сословий, цехов, монастырей, даже богатства и т.п., есть не что иное, как процесс разложения, процесс того вторичного упрощения целого и смешения составных частей, о котором я говорил выше, процесс сглаживания морфологи­ческих очертаний, процесс уничтожения тех особенностей, которые были органически (т.е. деспотически) свойственны общественному телу.[...]

Государство есть, с одной стороны, как бы дерево, которое достигает своего полного роста, цвета и плодоношения, повинуясь некоему таин­ственному не зависящему от нас деспотическому повелению внутрен­ней, вложенной в него идеи. С другой стороны, оно есть машина, и сде­ланная людьми полусознательно, и содержащая людей, как части, как колеса, рычаги, винты, атомы, и наконец, машина, вырабатывающая, Образующая людей. Человек в государстве есть в одно и то же время и механик, и колеса или винт, и продукт общественного организма.

На которое бы из государств древних и новых мы ни взглянули, у всex найдем одно и то же общее: простоту и однообразие вначале, больше равенства и больше свободы (по крайней мере фактической, если не юридической свободы), чем будет после... Потом мы видим боль­шее или меньшее укрепление власти, более глубокое или менее резкое

224          Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


(смотря по задаткам первоначального строения) разделение со­словий, большее разнообразие быта и разнохарактерности об­ластей. [...]

Вообще в эти сложные цветущие эпохи есть какая бы то ни было аристократия, политическая, с правами и положением, или только бы­товая (т.е.), только с положением без резких прав, или еще чаще сто­ящая на грани политической и бытовой. Эвпатриды Афин, феодальные сатрапы Персии, оптиматы Рима, маркизы Франции, лорды Англии, воины Египта, спатиаты Лаконии, знатные дворяне России, паны Польши, беи Турции.

В то же время, по внутренней потребности единства, есть наклон­ность и к единоличной власти, которая по праву или только по факту, но всегда крепнет в эпоху цветущей сложности. Являются великие за­мечательные диктаторы, императоры, короли или, по крайней мере, ге­ниальные демагоги и тираны (в древнеэллинском смысле), Фемистоклы, Периклы и т.п. [...]

Вместо того, чтобы или наивно, или нечестно становиться, ввиду ка­кого-то конечного блага, на разные предвзятые точки зрения, комму­нистическую, демократическую, либеральную и т.д., научнее было бы подвергать все одинаковой, бесстрастной, безжалостной оценке, и если бы итог вышел либо либеральный, либо охранительный, либо сослов­ный, либо бессословный, то не мы, так сказать, были бы виноваты, а сама наука.

Статистики нет никакой для субъективного блаженства отдельных лиц; никто не знает, при каком правлении люди живут приятнее. Бунты и революции мало доказывают в этом случае. Многие веселятся бун­том. [...]

Никакой нет статистики для определения, что в республике жить лучше частным лицам, чем в монархии; в ограниченной монархии лучше, чем в неограниченной; в эгалитарном государстве лучше, чем в сословном; в богатом лучше, чем в бедном. Поэтому, отстраняя мерило благоденствия, как недоступное еще современной социальной науке (быть может, и навсегда неверное и малопригодное), гораздо безоши­бочнее будет обратиться к объективности, к картинам и спрашивать себя, нет ли каких-нибудь всеобщих и весьма простых законов для раз­вития и разложения человеческих обществ?

И если мы не знаем, возможно ли всеобщее царство блага, то, по крайней мере, постараемся дружными усилиями постичь, по мере

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА XX в.                    225



наших средств, что пригодно для блага того или другого частного государства. [...]

Государственная форма у каждой нации, у каждого общества своя; она в главной основе неизменная до гроба исторического, но ме­няется быстрее или медленнее в частностях, от начала до конца.

Вырабатывается она не вдруг и не сознательно сначала; не вдруг по­нятна; она выясняется лишь хорошо в ту среднюю эпоху наибольшей сложности и высшего единства, за которой постоянно следует, рано или поздно, частная порча этой формы и затем разложение и смерть.

Так, государственная форма древнего Египта была резко сословная монархия, вероятно, глубоко ограниченная жреческой аристократией и вообще религиозными законами.

Персия была, по-видимому, более феодального, рыцарского проис­хождения; но феодальность ее сдерживалась безграничным в принципе царизмом, земным выражением добра, Ормузда.

История Греции и Рима больше обработана, и потому на них все это еще яснее.

Афины именно в цветущий период выработали свойственную им го­сударственную форму.

Это — демократическая республика, однако с привилегиями, с эв-патридами, с денежным цензом, с рабами и, наконец, с наклоннос­тью к фактической, неузаконенной, непрочной диктатуре Периклов, Фемистоклов и т.д.

Форма эта, которой естественные залоги хранились, конечно, в самих нравах и обстоятельствах, выработалась именно в цветущий сложный период, от Солона до Пелопоннесской войны. Во время этой войны началась порча, начался эгалитарный прогресс.

Свободы было и без того много: захотелось больше равенства.

Спарта, от эпохи Ликурга до унижения фиванцами, выработала также свою, чрезвычайно оригинальную, стеснительную и деспотичес­кую форму аристократического республиканского коммунизма с чем-то вроде двух наследственных президентов.

Форма эта была несравненно стеснительнее, деспотичнее афин­ской, и поэтому жизни и творчества в Афинах было больше, а в Спарте меньше, но зато Спарта была сильнее и долговечнее.

Все остальные государства греческого мира колебались, вероятно, между дорической формой Спарты и ионийской формой Афин. Потреб­ность формы, стеснения, деспотизма, дисциплины, исходящей из нужд самосохранения, была и в этом распущенном и раздробленном эллинском


226               Раздел 1.МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ



мире так велика, что во многих государствах демократического ха­рактера (т.е., вероятно, там, где выразился слабее деспотизм сослов­ный) вырабатывалась тирания, т.е. дисциплина единоличной власти (Поликрат, Периандр, Дионисий Сиракузский и др.).

Феодализм сельский, помещичий или рыцарский был, по-видимому, всегда ничтожен в Элладе почти также, как и в Риме; все аристократии Эллады и Рима имели городской характер; все они были, так сказать, муниципального происхождения.

История Македонии очень бедна, и сведений о первоначальной ор­ганизации македонского царства у нас мало. Но некоторые историки полагают, что у македонян был феодализм выражен сильнее муниципальности (и действительно, о городах македонских почти нет и речи, а все слышно лишь о царях и их дружине, о «Генералах» Александра),

Ослабевший эллинский муниципальный мир, соединившись потом с грубой, неясной (неразвитой, вероятно) феодальностью македонян, дошел до мгновенного государственного единства при Филиппе и Алек­сандре и только тогда стал в силах распространять свою цивилизацию до самой Индии и внутренней Африки. Опять-таки, значит, для наибольшего величия и силы. оказалась нужной большая слож­ность формы — сопряжение аристократии с монархией. [...]

Именно в это время выработалась та муниципальная, избиратель­ная диктатура, императорство, которое так долго дисциплинировало Рим и послужило еще потом и Византии.

То же самое мы видим и в европейских государствах.

Италия, возросшая на развалинах Рима, около эпохи Возрождения, и раньше всех других европейских государств, выработала свою госу­дарственную форму в виде двух самых крайних антитез — с одной стороны, высшую централизацию, в виде государственного пап­ства, объединявшего весь католический мир далеко вне пределов Ита­лии, с другой же — для самой себя, для Италии собственно, форму крайне децентрализованную, муниципально-аристократических малых государств, которые постоянно колебались между олигар­хией (Венеция и Генуя) и монархией (Неаполь, Тоскана и т.д.).

Государственная форма, прирожденная Испании, стала ясна не­сколько позднее. Это была монархия самодержавная и аристокра­тическая, но провинциально мало сосредоточенная, снабженная местными и отчасти сословными вольностями и привилегиями, нечто среднее между Италией и Францией. Эпоха Карла V и Филиппа II есть эпоха цвета.

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА ХХ в.                 227



Государственная форма, свойственная Франции, была в высшей степени централизованная, крайне сословная, но самодержав­ная монархия. Эта форма выяснилась постепенно при Людовике XI, Франциске I, Ришелье и Людовике XIV; исказилась она в 89-м году.

Государственная форма Англии была (и отчасти есть до сих пор) ог­раниченная, менее Франции вначале сословная, децентрализован­ная монархия, или, как другие говорят, аристократическая республика с наследственным президентом. Эта форма выразилась почти одно­временно с французской при Генрихе VIII, Елизавете и Вильгельме Оранском.

Государственная форма Германии была (до Наполеона I и до годов 48 и 71) следующая: союз государств небольших, отдельных, со­словных, более или менее самодержавных, с избранным императо­ром — сюзереном (не муниципального, а феодального происхожде­ния).

Все эти, уже выработанные ясно формы начали постепенно менять­ся у одних с XVIII столетия, у других в XIX веке. Во всех открылся эга­литарный и либеральный процесс.

Можно верить, что польза есть от этого какая-нибудь, общая для Вселенной, но уже никак не для долгого сохранения самих этих отно­сительных государственных миров.

Реакция не потому не права, что она не видит истины, нет! Реакция везде чует эмпирически истину; но отдельные ячейки, волокна, ткани и члены организма стали сильнее в своих эгалитарных порывах, чем власть внутренней организующей деспотической идеи! [...]

После цветущей и сложной эпохи, как только начинается процесс вторичного упрощения и смешения контуров, т.е. большое однообразие областей, смешение сословий, подвижность и шаткость властей, при­нижение религии, сходство воспитания и т.п., как только деспотизм формологического процесса слабеет, так в смысле государственного блага все прогрессисты становятся не правы в теории, хотя и торжествуют на практике. Они не правы в теории; ибо, думая ис­правлять, они разрушают; они торжествуют на практике; ибо идут легко по течению, стремятся по наклонной плоскости. Они торжеству­ют, они имеют громкий успех.

Все охранители и друзья реакции правы, напротив, в теории, когда начинается процесс вторичного упростительного смешения: ибо они хотят лечить и укреплять организм. Не их вина, что они не­надолго торжествуют; не их вина, что нация не умеет уже выносить дис­циплину отвлеченной государственной идеи, скрытой в недрах ее!

228         Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ



Они все-таки делают свой долг и, сколько могут, замедляют разло­жение, возвращая нацию, иногда и насильственно, к культу создавшей ее государственности. [...]

Я предвижу еще одно возражение: я знаю, мне могут сказать, что пред концом культурной жизни и пред политическим падением госу­дарств заметнее смешение, чем упрощение. И в древности, и теперь. Но, во-первых, самое смешение есть уже своего рода упрощение кар­тины, упрощение юридической ткани и бытовой узорности. Смешение всех цветов ведет к серому или белому. А главное основание вот где. Я спрашиваю: просты ли нынешние копты, потомки египтян или арабы Сирии? Просты ли были pagani, сельские идолопоклонники, которые держались еще после падения и исчезновения эллино-римской религи­озности и культуры в высших слоях общества? Просты ли были хрис­тиане-греки под турецким игом до восстания 20-х годов? Просты ли гебры, остатки огнепоклонников культурного персо-мидийского мира?

Конечно, все перечисленные люди, общины и народные остатки не­сравненно проще, чем были люди, общины, нации в эпоху цвета Египта, Калифата, греко-римской цивилизации, чем персы во времена Дария Гистаспа или византийцы во времена Иоанна Златоуста, Люди проще лично, по мыслям, вкусам, по несложности сознания и потреб­ностей; общины и целые национальные или религиозные остатки проще потому, что люди в их среде все очень сходны и равны между собою. Итак, прежде смешение и некоторая степень вторичного принижения (то есть; количественное упрощение), потом смерть своеобразной культуры в высших слоях или гибель государства и, наконец, переживающая свою государственность вторичная простота национальных и религиозных остатков. [...]

Печатается по: Леонтьев К. Записки отшельника. М., 1992. С. 118—132.

Национальная политика как орудие всемирной революции

(Письма к О.И. Фуделю)

[...] «Движение современного политического национализма есть не что иное, как видоизмененное только в приемах распро­странение космополитической демократизации».

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА ХХ в.                 229


У многих вождей и участников этих движений XIX века цели дейст­вительно были национальные, обособляющие, иногда даже культурно-своеобразные, но результат до сих пор был у всех и везде один — кос­мополитический. [...]

Все эти нации, все эти государства, все эти общества (Евро­пы. — Сост.) сделали за эти 30 лет огромные шаги на пути эга­литарного либерализма, демократизации, равноправности, на пути внутреннего смешения классов, властей, провинций, обычаев, за­конов и т.д. И в то же время они все много «преуспели» на пути боль­шого сходства с другими государствами и другими обществами. Все общества Запада за эти 30 лет больше стали похожи друг на друга, чем были прежде.

Местами более против прежнего крупная, а местами более про­тив прежнего чистая группировка государственности по племенам и нациям есть поэтому не что иное, как поразительная по силе и яснос­ти своей подготовки к переходу в господство космополитическое, спе­рва всеевропейское, а потом, быть может, и всемирное!

Это ужасно! Но еще ужаснее, по-моему, то, что у нас в России до сих пор никто этого не видит и не хочет понять... [...]

Все идут к одному — к какому-то среднеевропейскому типу общества и к господству какого-то среднего человека. И если не произойдет в XIX веке где-нибудь и какой-нибудь невообразимый даже переворот в самих идеях, потребностях, нуждах и вкусах, то и будут так идти, пока не сольются все в одну — всеевропейскую — республикан­скую федерацию.

Поэтому ни о Португалии, ни о Голландии, ни о Швейцарии, Дании или Швеции не стоит и распространяться по поводу того широкого и серьезного вопроса, который нас занимает.

В культурно-бытовом отношении во всех этих небольших государ­ственных мирах и без того с каждым годом остается все меньше и мень­ше своеобразного и духовно-независимого. А политическая, внешняя независимость их держится лишь соперничеством или милостию боль­ших держав. [...]

Если бы случалось всегда так, что плоды политические, социальные и культурные соответствовали бы замыслам руководителей движения или идеалам и сочувствиям руководимых масс, то умственная задача наша была бы гораздо проще и доступнее какому-нибудь реальному и осязательному объяснению.

230      Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ  ПPOБJIЕMЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


Но когда мы видим, что победы и поражения, вооруженные восста­ния народов и если не всегда «благодетельные», то несомненно бла­гонамеренные реформы многих монархов, освобождение и покорение наций, — одним словом, самые противоположные исторические обсто­ятельства и события приводят всех к одному результату — к демокра­тизации внутри и к ассимиляции вовне, то, разумеется, является потребность объяснить все это более глубокой, высшей и отдаленной (а может быть, и весьма печальной) телеологией. [...]

Но оставим пока эти общие рассуждения. Припомним лучше еще раз ближайшие события европейской истории с того года (с 59-го), в который Наполеон III вздумал «официально», так сказать, написать на знамени своем этот самый девиз «политической национальности».

Я не боюсь повторений. Раз решившись писать об этом, я боюсь только неясности.

Факты же современной истории до такой грубости наглядны, до такой вопиющей скорби поучительны, что они сами говорят за себя, и я не могу насытиться их изложением.

В 1859 году Наполеон III сговаривается с Пиемонтом и в союзе с ним побеждает Австрию, которая противится этому национально-пат­риотическому принципу.

Этот приговор истории повторяется с тех пор неизменно: все то, что противится политическому движению племен к ос­вобождению, объединению, усилению их в государственной от­дельности и чистоте, — все это побеждено, унижено, ослабле­но. И заметьте, все это противящееся (за немногими исключениями, подтверждающими лишь общее правило) носит тот или другой охра­нительный характер. Побеждена Австрия католическая, монархи­ческая, самодержавная, аристократическая — Австрия, которую неда­ром же предпочитал даже и Пруссии наш великий охранитель Николай Павлович. Заметьте, что и безучастие России в 1859 году, ее почти что потворство французским победам и ее все возрастающее нерасположе­ние к Австрии доказывает, что в начале 60-х годов и позднее не только в обществе русском, но и в правительственных сферах племенные чув­ства начинают брать верх над государственными инстинкта­ми. Это одно, по-моему, уже не делает чести племенному чувству, не­хорошо рекомендует его. Все то, что начало нравиться в 60-х годах, — подозрительно. Это станет еще понятнее, когда вы вспомните, что про­буждение этого племенного чувства у нас совпадает по времени с весь­ма искренним и сильным внутреннеуравнительным движением (эмансипации и т.д.).

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА XX в.           231


 

Мы тогда стали больше думать о славянском на­ционализме и дома, и за пределами России, когда учреждениями и нравами стали вдруг быстро приближаться ко все-Европе. (Не горько ли это?!)

Мы даже на войско надели тогда французское кепи. Это очень важный символ! Ибо, имея в духе нашем очень мало наклонности к действительному творчеству, мы всегда носим в сердце какой-нибудь готовый западный идеал. Прусская каска Николая I, символ монархии сословной, нам тогда разонравилась, и безобразное кепи, наряд эгали­тарного кесаризма, нам стала больше по сердцу! Прошу вас, задумай­тесь над этим! Это вовсе не пустяки; это очень важно! [...]

Посмотрите: когда нужно было (по решению и мановению невиди­мой десницы) победить в Крыму Россию, монархию крепко-сослов­ную, дворянскую, консервативную, самодержавную, а в 1859 году Австрию, державу тоже (и даже более, чем Россия) охранитель­ную, — у Наполеона III, у министров и генералов его нашлись и сила, и мудрость, и предусмотрительность — все нашлось! Когда же потре­бовалось создание весьма либеральной, естественно-конститу­ционной, антипапской и давно уже слабо-аристократической Италии (вдобавок глубоко разъедаемой социализмом), то против Ав­стрии, мешавшей этому, сила нашлась, но против Италии не нашлось мудрости. Старик Тьер, говоривший уже тогда против итальянской эмансипации, был гласом вопиющего в пустыне!

Обратите еще внимание и на то, что случилось вслед за этим с Фран­цией в 1862 и 1863 годах. Взбунтовалась весьма дворянская и весьма католическая Польша против России, искренно увлеченной в то время своим разрушительно-эмансипационным процессом. У Франции не нашлось тут уже не только одной мудрости, но и силы. Она подняла на Западе в пользу реакционного польского бунта пустую словесную бурю, которая только ожесточила русских и сделала их строже к поля­кам; Россия же после этого стала смелее, сильнее, еще и еще либе­ральнее сама ив тоже время насильственно демократизировала Польшу и больше прежнего ассимилировала ее. [...]

Старайтесь не забывать при этом: что они обе — Польша и Рос­сия — боролись под знаменем национальным. В России давно, давно уже все русское общество не содействовало правительству с таким единодушием и усердием, как во время этого польского мятежа. Русское это общество, движимое тогда оскорбленным национальным, кровным чувством своим, при виде неразумных посягательств поляков

232            Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


на малороссийские и белорусские провинции наши, стало гораздо стро­же самого правительства и ...послужило, само того не подозревая, все к тому же и тому же космополитическому всепретворению!

До 1863 года и Польша, и Россия — обе внутренними порядками своими гораздо менее, были похожи на. современную им Европу, чем они обе стали после своей борьбы за национальность. [...]

[...] Псевдонациональное или племенное начало [...] привело [Евро­пу. — Сост.] шаг за шагом к низвержению всех тех устоев, на которых утвердилась и процветала западная цивилизация. Итак, ясно, что политика племенная, обыкновенно называемая национальною, есть не что иное, как слепое орудие все той же всесветной ре­волюции, которой и мы, русские, к несчастию, стали служить с 1861 года.

В частности, поэтому и для нас политика чисто славянская (искрен­ним православным мистицизмом не исправленная, глубоким отвра­щением к прозаическим формам современной Европы не ожесточен­ная) — есть политика революционная, космополитическая. И если в самом деле у нас есть в истории какое-нибудь особое, истинно нацио­нальное, мало-мальски своеобразное, другими словами — культур­ное, а не чисто политическое призвание, то мы впредь должны смотреть на панславизм как на дело весьма опасное, если не со­всем губительное.

Истинное (то есть культурное, обособляющее нас в быте, духе, уч­реждениях) славянофильство или, точнее, культурофильство должно отныне стать жестоким противником опрометчивого, чисто политического панславизма.

Если славянофилы-культуролюбцы не желают повторять одни только ошибки Хомякова и Данилевского, если они не хотят удовле­творяться одними только эмансипационными заблуждениями своих знаменитых учителей, а намерены, служить их главному, высшему идеалу, то есть национализму настоящему, оригинальному, обо­собляющему и утверждающему наш дух и бытовые формы наши, то они должны впредь остерегаться слишком быстрого разрешения всеславянского вопроса.

Идея православно-культурного русизма действительно ориги­нальна, высока, строга и государственна. Панславизм же во что бы то. ни стало — это подражание, и больше ничего. Это идеал совре-

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА XX в.                    233


менно-европейский, унитарно-либеральный, это — стремление быть как все. Это все та же общеевропейская революция.

Нужно теперь не славянолюбие, не славянопотворство, не сла-вяноволие — нужно славяномыслие, славянотворчество, славяноособие — вот что нужно теперь!.. Пора образумиться.

Русским в наше время надо, ввиду всего перечисленного мною прежде, стремиться со страстью к самобытности духовной, умствен­ной и бытовой... И тогда и остальные славяне пойдут со временем по нашим стопам. [...]

Неужели прав был Прудон, восклицая: «Революция XIX века не ро­дилась из недр той или другой политической секты, она есть развитие какого-нибудь одного отвлеченного принципа, не есть торжество инте­ресов одной какой-нибудь корпорации или какого-нибудь класса. Ре­волюция — это есть неизбежный синтез всех предыдущих дви­жений в религии, философии, политике, социальной экономии и т.д. и т.д. Она существует сама собою, подобно тем элементам, ко­торые в ней сочетались. Она, по правде сказать, приходит не сверху (т.е. не от разных правительств), не снизу (т.е. не от народа)...» [...]

Неужели же прав Прудон не для одной только Европы, но и для всего человечества? Неужели таково в самом деле попущение Божие и для нашей дорогой России?!

Неужели немного позднее других и мы с отчаянием почувствуем, что мчимся бесповоротно и по тому же проклятому пути?!

Неужели еще очень далека та точка исторического насыщения равенством и свободой, о которой я упоминал и после которой в об­ществах, имеющих еще развиваться и жить, должен начаться постепен­ный поворот к новому расслоению и органической разновидности?.. Если так, то все погибло! Неужели ж нет надежд?

Нет, пока есть еще надежда — надежда именно на Россию, на ее современную реакцию, имеющую возможность совпасть с благо­приятным для религии и культуры разрешением восточного во­проса.

Есть признаки не по ослеплению пристрастия, но «рационально» ободрительные!

Но они есть только у нас одних, а на Западе их нет вовсе! Печатается по: Леонтьев К. Записки отшельника. М.,1992. С. 452, 460, 469—476, 496—498, 500—502.

234    Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ


и.А. ильин

Кое-что об основных законах будущей России

О Российском государстве

Ст. 1. В порядке Божьего изволения возникшее, Божьим Промыс­лом в веках ведомое, Российское Государство утверждается как уста­новление по духу своему христианское и национальное, призванное ко хранению и осуществлению закона правды в жизни российских наро­дов.

Ст. 2. Российское Государство есть правовое единство, священное, исторически преемственное, властное и действенное. Оно покоится на братском единении русских людей, на их верности Богу, Отечеству, государственной власти и закону.

Ст. 3. Российское Государство единое и нераздельно. Оно имеет единый состав граждан, определяемый законом; единую, законом очер­ченную территорию, единую государственную власть, строение коей ус­танавливается основным законом, единый свод законов, в который включаются и все местные своды.

Всякое произвольное выхождение граждан из состава государства, всякое произвольное расчленение территории, всякое образование самостоятельной или новой государственной власти, всякое произ­вольное создание новых, основных или обыкновенных законов объяв­ляется заранее недействительным и наказуется по всей строгости уго­ловного закона как измена или предательство.

Ст. 4. Российское Государство есть правовой союз. Каждый рус­ский гражданин имеет свои неприкосновенные права, свои установлен­ные обязанности, свои ненарушимые запретности, все это устанавли­вается законом, ограждается властью и судом. Всякое беззаконие, пре­вышение власти, вымогательство и произвол преследуются. Праву подчинены все без исключения. Основы правопорядка обязательны для всех.

Ст. 5. Российское Государство есть единство священное, ибо оно объединяет людей не только внешне, но и внутренне, не токмо за страх, но и за совесть, не токмо перед лицом всех людей, но и перед лицом Божиим. Российское Государство служит делу Божьему на земле: оно ограждает и обслуживает жизнь русского национального духа в его единстве и в его всенародной и общенародной совокупности.

Ст. 6. Российское Государство есть единство исторически-преем­ственное. Оно основано нашими предками; оно утверждено всенарод-

Глава 3. РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ XIX — НАЧАЛА ХХ в.           235


ными жертвами, приносившимися отечеству под водительством рус­ских Князей и Государей; оно не может прекратиться и не прекращает­ся никакими временными смутами, восстаниями, вторжениями и засилиями.

Ст. 7. Российское Государство есть властное, т.е. публично-право­вое, и притом верховное. Оно само создает свою верховную власть, не подчиненную никакой внешней силе, никакой иной власти, явной или тайной, никакой иной державе. Русская государственная власть при­звана править и повелевать: она властвует по праву и обязана в преде­лах права опираться на силу.

Ст. 8. Российское Государство есть единство действенное. Это оз­начает, что русские граждане призваны к правовой свободе и самосто­ятельному творчеству, к добровольной законопослушности (лояльнос­ти), к верной, незазорной семейной жизни, к свободному труду и част­ной собственности. Они суть субъекты права. Они повинны вкладывать в государственное дело свой почин, свое сердце, волю и разум. Они должны всеми способами, как лучше, промышлять о своем отечестве и о пользе своего народа. Они обязаны содействовать всем благим и пра­вым начинаниям своей власти.

Ст. 9. Российское Государство связывает людей в братский союз. Русский русскому брат и помощник всегда, везде и во всем. Всякая вза­имная неправда возбраняется. Всякое взаимное притеснение преступ­но. Всякая злостная эксплуатация наказуема по закону. Всякое остав­ление в беде предосудительно и позорно. Все за одного — один за всех.

Ст. 10. Российское Государство связывает русских людей с отечест­вом и между собою преимущественно, а в случае столкновения с дру­гими союзами — исключительно. Поэтому двойное подданство недо­пустимо; оно воспрещается и наказуется, как измена. Также воспреща­ется всякая принадлежность граждан к каким бы то ни было междуна­родным (интернациональным) объединениям.

Ст. 11. Российское Государство связывает всех своих граждан еди­ною патриотическою солидарностью: общим отечеством, общей целью, общей властью, общим правопорядком. Общее выше частного. Частные интересы должны уступать, подчиняться, служить средством для высшей цели (ст. 4). Русский гражданин повинен своему отечеству служением и жертвенностью; он повинен своим согражданам ува­жением, миролюбием и сотрудничеством.

Ст. 12. Всякое деление русских граждан на враждебные политичес­кие станы объявляется временным, предосудительным и в случаях,

236           Раздел I. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ



особо предусмотренных, — наказуемым срочною или бессрочною ут­ратою публичной правоспособности. Бороться за классовые, партий­ные и корпоративные интересы позволительно лишь постольку, по­скольку эти интересы соответствуют единому и общему благу народа и государства.

Ст. 13. Русский суд призван быть правым, справедливым, милости­вым, скорым и равным. Русский судья, всегда укрепляя себя в законе Божием, ведает в решениях своих два источника: закон Российского Государства и свое совестное правосознание. Он не может ни кривить душою, ни угождать предержащим властям.

Ст. 14. Русский государственный чин есть звание честное и ответ­ственное, милостивое и строгое. Творящий кривду или растрату разру­шает отечество и позорит себя. Российское чиновничество обязует по­мнить, что оно призвано строить и украшать свою родину.

Ст. 15. Солдатом именуется всякий военнослужащий, от рядового до старшего генерала. Русский солдат есть звание высокое и почетное. Он представляет всероссийское народное единство, русскую государ­ственную волю, силу и честь. Армия есть кость от кости народной, кровь от крови его, дух от его духа. Служащий в русской армии — пожизненно или временно — осуществляет почетное право верного за отечество стояния и приобщается национальной славе. Воинское знамя есть свя­щенная хоругвь всего российского народа. Военный инвалид — почет­ное лицо в государстве.

Ст. 16. Русский язык есть язык общегосударственный. Он обязате­лен в армии, во флоте и во всех государственных и общественных установлениях. Употребление местных языков и наречий в государствен­ных и общественных установлениях допускается только наряду с рус­ским языком: оно обязательно во всех общинах с иноязычным боль­шинством и определяется особыми законами и указами. Так можно было бы формулировать основные аксиомы всероссийского государст­венного порядка и единения. [...]

Печатается по: Ильин И.А. Наши задачи. Историческая судьба и бу­дущее России. Статьи 1948—1954 гг.: В 2 т. М., 1992. Т. 2. С. 72—75.

Р а з д е л   II

ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ

 

Глава 4

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ

 

 

М. ВЕБЕР

Политика как призвание и профессия

Государство, равно как и политические союзы, исторически ему предшествующие, есть отношение господства людей над людьми, опирающееся на легитимное (т.е. считающееся легитимным) насилие как средство. Таким образом, чтобы оно существовало, люди, находя­щиеся под господством, должны подчиняться авторитету, на который претендуют те, кто теперь господствует. Когда и почему они так посту­пают? Какие внутренние основания для оправдания господства и какие внешние средства служат ему опорой?

В принципе имеется три вида внутренних оправданий, т.е. основа­ний, легитимности (начнем с них). Во-первых, это авторитет «вечно вчерашнего»: авторитет нравов, освященных исконной значимостью и привычной ориентацией на их соблюдение, — традиционное господ­ство, как его осуществляли патриарх и патримониальный князь старого типа. Далее, авторитет внеобыденного личного дара (Gnadengabe)(xa-ризма), полная личная преданность и личное доверие, вызываемое на­личием качеств вождя у какого-то человека: откровений, героизма и других, — харизматическое господство, как его осуществляют пророк, или — в области политического — избранный князь-военачальник, или избранный всеобщим голосованием выдающийся демагог и поли­тический партийный вождь. Наконец, господство в силу «легальнос­ти», в силу веры в обязательность легального  установления (Satzung) и деловой «компетентности», обоснованной рационально созданными правилами, т.е. ориентацией на подчинение при выполнении установ­ленных правил, — господство в том виде, в каком его осуществляют

238                                                          Раздел II. ОБЩЕСТВО И МАСТЬ


современный «государственный служащий» и все те носители власти, которые похожи на него в этом отношении. Понятно, что в действитель­ности подчинение обусловливают чрезвычайно грубые мотивы страха и надежды — страха перед местью магических сил или властителя, на­дежды на потустороннее или посюстороннее вознаграждение — и вместе с тем самые разнообразные интересы. К этому мы сейчас вер­немся. Но если пытаться выяснить, на чем основана «легитимность» такой покорности, тогда, конечно, столкнешься с указанными тремя ее идеальными типами. А эти представления о легитимности и их внутрен­нее обоснование имеют большое значение для структуры господства. Правда, идеальные типы редко встречаются в действительности. Но се­годня мы не можем позволить себе детальный анализ крайне запутан­ных изменений, переходов и комбинаций этих идеальных типов: это от­носится к проблемам «общего учения о государстве». [...]

В данном случае нас интересует прежде всего второй из них: господ­ство, основанное на преданности тех, кто подчиняется чисто личной ха-ризме вождя, ибо здесь коренится мысль о призвании (Beruf) в его высшем выражении. Преданность харизме пророка, или вождя на войне, или выдающегося демагога в народном собрании (Ekklesia) или в парламенте как раз и означает, что человек подобного типа считается внутренне «признанным» руководителем людей, что последние подчи­няются ему не в силу обычая или установления, но потому, что верят в него. Правда, сам вождь живет своим делом, «жаждет свершить свой труд», если только он не ограниченный и тщеславный выскочка. Имен­но к личности вождя и ее качествам относится преданность его сторон­ников: апостолов, последователей, только ему преданных партийных приверженцев. В двух важнейших в прошлом фигурах: с одной стороны, мага и пророка, с другой — избранного князя-военачальника, главаря банды, кондотьера — вождизм как явление встречается во все истори­ческие эпохи и во всех регионах. Но особенностью Запада, что для нас более важно, является политический вождизм сначала в образе сво­бодного «демагога», существовавшего на почве города-государства, характерного только для Запада, и прежде всего для средиземномор­ской культуры, а затем в образе парламентского «партийного вождя», выросшего на почве конституционного государства, укорененного тоже лишь на Западе.

Конечно, главными фигурами в механизме политической борьбы не были одни только политики в силу их призвания в собственном смысле этого слова. Но в высшей степени решающую роль здесь играет тот род

Глава 4.П0ЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ                                             239



вспомогательных средств, которые находятся в их распоряжении. Как политически господствующие силы начинают утверждаться в своем го­сударстве? Данный вопрос относится ко всякого рода господству, т.е. и к политическому господству во всех его формах: традиционной, легаль­ной и харизматической.

Любое господство как форма власти, требующая постоянного уп­равления, нуждается, с одной стороны, в установке человеческого по­ведения на подчинение господам, притязающим быть носителями легитимного насилия, а с другой стороны — посредством этого подчине­ния — в распоряжении теми вещами, которые в случае необходимости привлекаются для применения физического насилия: личным штабом управления и материальными средствами управления.

Штаб управления, представляющий во внешнем проявлении пред­приятие политического господства, как и всякое другое предприятие, прикован к властелину, конечно, не одним лишь представлением о ле­гитимности, о котором только что шла речь. Его подчинение вызвано двумя средствами, апеллирующими к личному интересу: материальным вознаграждением и оказанием почестей. [...]

Печатается по: Вебер М. Избранные сочинения. М., 1990.

Т. ПАРСОНС

О понятии «политическая власть»

Власть понимается здесь как посредник, тождественный деньгам, циркулирующий внутри того, что мы называем политической системой, но выходящий далеко за рамки последней и проникающий в три функ­циональные подсистемы общества (как я их себе представляю) — эко­номическую подсистему, подсистему интеграции и подсистему поддер­жания культурных образцов. Прибегнув к очень краткому описанию Свойств, присущих деньгам как экономическому инструменту подобно­го типа, мы сможем лучше понять и специфику свойств власти.

Деньги, как утверждали классики экономической науки, одновре­менно представляют собой и средство обмена, и «ценностный эталон». Деньги — это символ в том смысле, что, измеряя и, следовательно,  "выражая" экономическую ценность или полезность, сами они не об­ладают полезностью в изначальном потребительском значении слова. Деньги имеют не «потребительскую стоимость», а только «стоимость меновую», т.е. позволяют приобретать полезные вещи. Деньги служат,

240                                                  Раздел 11. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ



таким образом, для обмена предложениями о продаже или, наоборот, о покупке полезных вещей. Деньги становятся главным посредником только тогда, когда обмен не носит обязательного характера, подобно обмену дарами между некоторыми категориями родственников, или когда он не совершается на основе бартера, т.е. обмена равноценными вещами и услугами.

Восполняя нехватку прямой от себя пользы, деньги наделяют того, кто их получает, четырьмя важными степенями свободы в том, что ка­сается участия в системе всеобщих обменов:

1) свободой тратить полученные деньги на приобретение, какой-либо вещи или набора вещей из числа наличествующих на рынке и в пределах имеющихся средств;

2) свободой выбирать между многими вариантами желаемой вещи;

3) свободой выбирать время, наиболее подходящее для покупки;

4) свободой обдумывать условия покупки, которые в силу свободы выбора времени и варианта предложения человек может, смотря по об­стоятельствам, принять или отвергнуть. И напротив, в случае с барте­ром участник торга связан тем, что его партнер имеет или желает иметь в обмен на то, что он имел, и уступит в данный момент. Вместе с полу­чением четырех степеней свободы человек, конечно, подвергается риску, связанному с гипотетичностью предположения о том, что деньги будут приняты другими и что их ценность останется неизменной.

Первые деньги были посредником, стоявшим еще очень близко к то­вару, — самым известным примером этого являются драгоценные ме­таллы, и многие до сих пор полагают, что стоимость денег «действи­тельно» основывается на рыночной стоимости их металлической осно­вы. На этой основе тем не менее в развитых финансовых системах была возведена сложная структура инструментов кредитования, в которой только ничтожная часть сделок действительно совершалась с исполь­зованием металлических денег — они превращаются в «резерв», при­берегаемый на всякий случай, и используются главным образом для сведения международных балансов. Я подробнее остановлюсь на при­роде кредита в другой части статьи. Сейчас же достаточно сказать, что, как бы в некоторых случаях ни было важно наличие металлических ре­зервов, все современные финансовые системы функционируют, опира­ясь преимущественно не на металл как реального посредника, а на деньги «без стоимости». Более того, принятие этих денег «без стоимос­ти» основывается на определенном доверии, институционализирванном в финансовой системе. Если бы гарантия денежных обязательств

Глава 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ                                            241



покоилась только на их конвертируемости в металлическую монету, тогда в подавляющем большинстве случаев они бы обесценились по той простой причине, что общее количество металла может покрыть лишь малую долю денег.

И наконец, деньги «хороши», т.е. функционируют как посредник, только в недрах достаточно определенной сети рыночных отношений, которая действительно достигла сегодня мирового уровня, но поддер­жание которой требует специальных мер обеспечения взаимоконвер­тируемости национальных валют. Такая система есть область вирту­альных обменов, в которой деньги могут быть потрачены, но не в недрах которой поддерживаются определенные условия, обеспечивающие системе защиту и управление со стороны как закона, так и ответствен­ных властей, контролируемых законом.

Аналогичным образом понятие институционализированной системы власти прежде всего выдвигает на первый план систему отношений, в рамках которой некоторые виды обещаний и обязательств, навязанных или взятых добровольно — например, в соответствии с договором, — рассматриваются как подлежащие исполнению, т.е. в нормативно ус­тановленных условиях уполномоченные деятели могут потребовать их выполнения. Кроме того, во всех установленных случаях отказа или по­пыток отказа от повиновения, посредством чего деятель пробует укло­ниться от своих обязательств, их «заставят уважать», угрожая ему ре­альным применением ситуационно-негативных санкций, выполняющих в одном случае функцию устрашения, в другом — наказания. Именно события в случае с деятелем, о котором идет речь, намеренно изменяют (или угрожают изменить) ситуацию ему во вред, каково бы ни было кон­кретное содержание этих изменений.

Власть, таким образом, является реализацией обобщенной способ­ности, состоящей в том, чтобы добиваться от членов коллектива вы­полнения их обязательств, легитимизированных значимостью послед­них для целей коллектива, и допускающей возможность принуждения строптивых посредством применения к ним негативных санкций, кем бы ни являлись действующие лица этой операции.

Читатель заметил, что для определения власти я употребил понятие «обобщение» и «легитимация». Добиться обладания полезным пред­метом, выменяв его на другой предмет, не означает совершить денеж­ную сделку. Таким же образом из моего определения следует, что до­биться удовлетворения своего желания, определено оно как обязатель­ство объекта или нет, посредством простой угрозы со стороны превос-

240                                                                     Раздел 11. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ



ходящей силы не составляет акта властвования. Я хорошо знаю, что большинство представителей политической науки выбрали бы другое определение и увидели бы здесь пример властвования [...], но я намерен придерживаться собственного определения и изучать вытекающие из него следствия. Способность обеспечивать удовлетворение желания должна быть обобщенной, чтобы можно было назвать ее властью в том смысле, который я придаю этому термину, а не быть только функцией отдельного применения санкции, которую в состоянии наложить одно лицо, и, наконец, использованный посредник должен быть «символи­ческим». На второе место среди свойств власти я поставил легитима­цию. Это с необходимостью вытекает из моего понимания власти как «символической», которая, будучи обмененной на что-нибудь действи­тельно значимое для эффективности сообщества, а именно на повино­вение, не оставляет приобретателю выгоды, т.е. лицу, выполнившему обязательство, «никакой ощутимой ценности». Это значит, что ему не остается ничего другого, кроме совокупности антиципации, а именно: при других условиях и в других случаях он может напомнить об опреде­ленных обязательствах со стороны иных сообществ. В системах власти легитимация является, таким образом, фактором, аналогичным дове­рию при взаимном согласии на принятие денежной единицы и ее ста­бильности в финансовых системах.

Оба критерия объединены тем, что если легитимность обладания и использования власти подвергается сомнению, то это ведет к исполь­зованию все более сильных средств, способствующих достижению по­виновения. Эти средства должны быть все более и более Эффективны­ми «внутренне» и, следовательно, лучше приспособленными к особым ситуациям объектов исходя из их недостаточно общего характера. Кроме того, в той мере, в какой эти средства являются внутренне эф­фективными, легитимность постепенно становится все менее важным фактором их эффективности; в конце этого развития находится приме­нение — вначале различных видов принуждения, затем силы как само­го по сути своей эффективного из всех средств принуждения.

[...] Теперь мы в состоянии затронуть последнюю из тех важных про­блем, которые было решено разобрать в рамках настоящей статьи и ко­торая состоит в том, чтобы выяснить, является ли власть задачей с ну­левой суммой в том смысле, что в системе всякое приращение власти единицей А является действенной причиной утраты соответствующего количества власти другими единицами — Б, В, Г... Сравнение с день­гами, на котором мы настаивали с самого начала, могло бы помочь в

Глава 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ                                            243



поисках ответа, который при некоторых обстоятельствах будет явно ут­вердительным, но ни в коем случае не будет таковым при любых обсто­ятельствах.

Случай с деньгами ясен: при разработке бюджета, призванного рас­пределить имеющийся доход, всякое выделение средств по какой-то одной статье должно осуществляться за счет других статей. Вопрос в том, чтобы выяснить, действуют ли подобные ограничения в экономи­ке, понимаемой как глобальная система. В течение долгого времени многим экономистам так и казалось; и это был самый серьезный недо­статок прежней «количественной теории денег». Самой явной полити­ческой аналогией здесь является распределение власти в рамках обо­собленного сообщества. Вполне очевидно, что если А, который ранее занимал положение, сопряженное с реальной властью, перемещен рангом ниже и на его месте теперь находится Б, то А утрачивает власть, а Б ее получает, причем общая сумма власти в системе остается неиз­менной. Многие теоретики, в том числе Г. Лассуэлл и Ч. Райт Миллс, полагали, что это правило является одинаково справедливым для всей совокупности политических систем.

Самым очевидным и серьезным фактом, разбившим теорию нулевой суммы, было учреждение кредита коммерческими банками. Случай этот настолько важен в качестве демонстрационной модели, что требу­ет краткого разъяснения. Когда вкладчики вкладывают свои деньги в банк, они не только помещают их в надежное место, но и передают в распоряжение банка, который может дать их в долг. Поступая так, де­позиторы ни в коей мере не теряют права собственности на свои деньги. Вклады возвращаются в полном размере по заявлению вкладчика, причем единственные общепринятые ограничения здесь определяются режимом работы банка. Банк все же использует часть вкладов для предоставления кредита под проценты, в силу чего он не только пере­дает в распоряжение заемщика энную сумму денег, но и принимает в большинстве случаев обязательство требовать возврата займа только в полном соответствии с заключенным договором, который в целом ос­тавляет за заемщиком свободу действий, ничем не нарушаемую в тече­ние условленного срока, или обязывает его произвести обговоренные заранее выплаты ввиду амортизации займа. Другими словами, одни и те же деньги начинают выполнять «двойную функцию»: они рассмат­риваются как собственность и депозиторами, хранящими документы на вклады, и банкиром, получившим право одалживать эти деньги, как «свои собственные». Таким образом, происходит возрастание суммы


244                                        Раздел II. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ



денег в обороте, измеряемое количеством текущих займов по отношению к объему бессрочных вкладов.

[...] Таким же образом попытаемся теперь провести точный анализ систем власти. Мое предположение состоит в том, что существует круговое  движение между политической сферой и экономикой; суть его в обмене фактора политической эффективности — в данном случае участия в контроле над продуктивностью экономики — на экономический результат, состоящий в контроле над ресурсами, способном, например принять форму инвестиционного займа. Это круговое движение регулируется посредством власти в том смысле, что фактор, представленный подлежащими исполнению обязательствами, в частности обязательством оказания услуг, с лихвой уравновешивает результат, представленный открывшимися для эффективного действия возможностями.

Мое предположение состоит в том, что одно из условий стабильности этой системы циркуляции состоит в равновесии факторов и результатов властвования с той и с другой стороны. Это — иной способ сказать, что данное условие стабильности в том, что касается власти, формулируется идеальным образом как система с нулевой суммой, хотя то же самое неверно, по причине инвестиционного процесса, для вовлеченных в оборот денежных средств. Система кругового обращения присущая политической сфере, понимается тогда как место привычной мобилизации ожиданий относительно их исполнения; эта мобилизация может осуществляться двумя способами: либо мы напоминаем обстоятельствах, которые вытекают из прежних договоренностей, являющихся в некоторых случаях, как, например, в вопросе о гражданстве правоустанавливающими; либо мы берем на себя в установленных пределах новые обязательства, заменяющие старые, уже выполненные. Равновесие характеризует, конечно, всю систему, а не отдельные  части.[...]

Существует ли политический эквивалент банковской системы ¾ средство, которое пробило бы брешь в круговом обороте власти, позволив внести весомые добавки к тому количеству власти, которое держится в системе? Смысл моих рассуждении в доказательстве того, что такое средство существует и что его источник находится в системе поддержки, т.е. в зоне обменов между властью и влиянием на нее,  между политической системой и системой интеграции.

Прежде всего я предполагаю, и это особенно наглядно в случае с демократическими избирательными системами, что политическая и поддержка должна рассматриваться как обобщенная уступка власти, ставящая

245                                                                     Глава 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ



в случае, победы на выборах избранных лидеров в положение, аналогичное положению банкира. «Вклады» власти, сделанные изби­рателями, могут быть отозваны — если не тотчас, то хотя бы на следующих выборах и на условии, аналогичном режиму работы банка. В некоторых случаях выборы связаны с условиями, сопоставимыми с бартером, точнее говоря, с ожиданием выполнения некоторых конкретных требований, отстаиваемых стратегически мыслящими избирателями, и ими одними. Но особенно важно, что в системе, которая является плюралистической с точки зрения не только состава сил, осуществляющих политическую поддержку, но и проблем, подлежащих разрешению,  такие лидеры получают свободу действия для принятия различных, обязательных для исполнения решений, затрагивая в этом случае и другие группы общества, а не только те, чей «интерес» был удовлетворен непосредственным образом. Эту свободу можно представить как ограниченную круговым потоком: другими словами, можно сказать, что фактор власти, проходящий по каналу политической поддержки, будет самым точным образом уравновешен его результатом — политическими решениями в интересах тех групп, которые их специально требовали.

Существует все же другая составляющая свободы избранных лидеров, которая и является здесь решающей. Это свобода использовать влияние — например, благодаря престижу должности, не совпадающему с объемом причитающейся ей власти, — чтобы предпринять новые попытки «уравнять» власть и влияние. Это использование влияния для укрепления общего предложения власти. Как это можно себе представить?

Важно то, что связь между средствами, используемыми для позитивных и негативных санкций, есть инверсия случая с созданием банковского кредита. Там речь действительно шла об использовании власти, конкретизированной в обязательности исполнения кредитных соглашений, которая и позволяла «почувствовать разницу». Здесь же речь идет о способности выборочного осуществления влияния посредством убеждения. Похоже, что этот процесс выполняет свою роль посредством функции управления, которая — с помощью отношений, поддерживаемых с различными аспектами структуры электорального корпуса сообщества, — порождает и структурирует новый «спрос» в смысле специфического спроса на решения.

Тогда можно сказать, что подобный спрос — применительно к тем,  кто принимает решения. — оправдывает растущее производство власти, что стало возможным именно из-за обобщенного характера мандата

                                 

 246                                      Раздел II. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ



политической поддержки; поскольку этот мандат выдан не на основе бартера, т.е. в обмен на конкретные решения, но вследствие того «уравнения» власти и влияния, которое установилось посредством вы­боров, он является средством осуществления, в рамках конституции, того, что на правительственном уровне кажется наиболее соответству­ющим «всеобщему интересу». В этом случае руководителей можно сравнить с банкирами или «брокерами», которые могут мобилизовать обязательства своих избирателей таким образом, что совокупность обязательств, взятых всем сообществом, увеличивается. Это возраста­ние должно все же быть оправданным мобилизацией влияния: нужно, чтобы оно одновременно воспринималось как соответствующее дейст­вующим нормам и применимое к ситуациям, «требующим» действия на уровне коллективных обязательств.

Критической для оправдания проблемой является в определенном смысле проблема консенсуса, его воздействия на тот ценностный прин­цип, каким выступает солидарность. Критерием, соответствующим этому ценностному принципу, становится, следовательно, консенсус.

В этом случае возникает задача нахождения основы, позволяющей нарушить круговую стабильность системы власти с нулевой суммой. Решающим для этого является то, что подобное может произойти, когда сообщество и его члены готовы взять на себя новые, подлежащие исполнению обязательства за рамками и сверх тех, которые были в силе раньше. Тогда возникает насущная потребность оправдать подобное расширение и трансформировать «чувство» того, что необходимо что-то предпринять, в обязательство предпринять эффективное действие, содержащее при необходимости принудительные санкции. В этом про­цессе сильный деятель представлен избранными руководителями — в той мере, в какой к ним применима аналитически независимая харак­теристика позиции власти, присущей выполняемой ими функции, оп­ределяющая лидера как человека, обремененного поиском необходи­мого обоснования для политических программ, которые не были бы приняты в случае кругового оборота власти.

Можно предположить, что сравнение с кредитом, наряду с прочими, оказывается верным с точки зрения его временного измерения. По­требность в большей эффективности, необходимой для выполнения новых программ, составляющих добавку к общей нагрузке сообщества, влечет за собой изменения на уровне организации посредством нового сочетания производственных факторов, развития новых организмов, ангажированности персонала, выработки новых норм и даже модификации

Глава 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ                                                  247



основ легитимации. Следовательно, избранные лидеры не могут считаться по закону ответственными за немедленное выполнение, и, наоборот, нужно, чтобы источники политической поддержки оказали им доверие, т.е. не требовали немедленной «оплаты» — в момент сле­дующих выборов — той доли власти, которую имели их голоса, реше­ниями, продиктованными их собственными интересами.

Правомерно, может быть, называть ответственность, принимаемую в этом случае, ответственностью руководства, подчеркнув ее отличие от административной ответственности, сосредоточенной на повседнев­ных функциях. В любом случае я хотел бы представить процесс возрас­тания власти способом, строго аналогичным экономическому инвести­рованию в том смысле, что «возмещение» должно повлечь за собой по­вышение уровня коллективного успеха в направлении, выявленном выше, а именно: повышение эффективности коллективного действия в зонах с обнаружившейся ценностью, о которой никто не подозревал, если бы лидер не пошел на риск, подобно предпринимателю, решивше­муся на инвестиции. [...]

Печатается по: Антология мировой политической мысли: В 4 т. М., 1997. Т. П. С. 479—486.

ЕВРОПЕЙСКАЯ ХАРТИЯ МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ

(Извлечения)

Преамбула

Государства — члены Совета Европы, подписавшие настоящую Хартию,

Считая, что целью Совета Европы является достижение более проч­ного единства между его членами во имя торжества и защиты состав­ляющих общее достояние идеалов и принципов;

Считая, что заключение соглашений в области управления является одним из средств, служащих достижению этой цели;

Считая, что органы местного самоуправления составляют одну из основ любого демократического строя;

Считая, что право граждан участвовать в управлении государствен­ными делами относится к общим для всех государств — членов Совета Европы демократическим принципам;

248                                         Раздел II. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ



Исходя из убеждения, что это право непосредственно может быть осуществлено именно на местном уровне;

Исходя из убеждения, что существование облеченных реальной властью органов местного самоуправления обеспечивает эффективное и, одновременно, приближенное к гражданину управление;

Сознавая, что защита и укрепление местного самоуправления в раз­личных европейских странах представляют собой значительный вклад в построение Европы, основанной на принципах демократии и децент­рализации власти;

Утверждая, что это предполагает существование местных органов самоуправления, которые наделены уполномоченными для принятия решений органами, созданными демократическим путем, и которые имеют широкую автономию в отношении своей компетенции, порядка ее осуществления и необходимых для этого средств, договорились о нижеследующем:

Часть 1

Статья 2. Конституционные и законодательные основы местного самоуправления

Принцип местного самоуправления должен быть признан в законо­дательстве страны и, по возможности, в конституции страны.

Статья 3. Понятие местного самоуправления  

1. Под местным самоуправлением понимается право и реальная способность органов местного самоуправления регламентировать зна­чительную часть государственных дел и управлять ею, действуя в рам­ках закона, под свою ответственность и в интересах местного населе­ния.

2. Это право осуществляется советами или собраниями, состоящи­ми из членов, избранных путем свободного, тайного, равного, прямого и всеобщего голосования. Советы или собрания могут располагать под­отчетными им исполнительными органами. Это положение не исклю­чает обращения к собраниям граждан, референдуму или любой другой форме прямого участия граждан там, где это допускается по закону.

Статья 4. Сфера компетенции местного самоуправления

1. Основные полномочия органов местного самоуправления уста­навливаются конституцией или законом. Однако это положение не ис­ключает предоставления органам местного самоуправления в соответ­ствии с законом отдельных конкретных полномочий.

Глава 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ                                          249



2. Органы местного самоуправления в пределах, установленных за­коном, обладают полной свободой действий для осуществления собст­венных инициатив по любому вопросу, который не исключен из их ком­петенции и не отнесен к компетенции другого органа власти.

3. Осуществление государственных полномочий, как правило, должно преимущественно возлагаться на органы власти, наиболее близкие к гражданам. Предоставление каких-либо из этих полномочий иному органу власти должно производиться с учетом объема и природы поставленной задачи, а также требований эффективности и экономии.

4. Предоставляемые органам местного самоуправления полномочия должны быть, как правило, полными и исключительными. Они могут быть оспорены или ограничены иным органом власти, центральным или региональным, только в пределах, установленных законом.

5. При делегировании полномочий центральными или региональны­ми органами местные органы самоуправления должны, насколько это возможно, обладать свободой приспосабливать их осуществление к местным условиям.

6. В процессе планирования и принятия любых решений, непосред­ственно касающихся органов местного самоуправления, необходимо консультироваться с этими органами, насколько это возможно, делая это заблаговременно и в соответствующей форме.

Статья 5. Защита территориальных разграничении органов местного самоуправления

При любом изменении местных территориальных разграничении необходимо предварительно консультироваться с соответствующими органами местного самоуправления, возможно, там, где это позволяет закон, путем проведения референдума.

Статья 6. Соответствие административных структур и средств задачам органов местного самоуправления

1. Местные органы власти должны иметь возможность, не нарушая более общих законодательных положений, сами определять свои внут­ренние административные структуры с тем, чтобы они отвечали мест­ным потребностям и обеспечивали эффективное управление.

2. Условия работы служащих органов местного самоуправления должны быть такими, чтобы возможно было обеспечивать подбор вы­сококвалифицированных кадров, основанный на принципах учета опыта и компетентности; для этого необходимо обеспечить соответст-

250                                                Раздел 11. ОБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ



вующие условия профессиональной подготовки, оплаты и продвижения по службе.

Статья 7. Условия осуществления полномочий на местном уровне

1. Статус местных выборных лиц должен обеспечивать свободное осуществление их полномочий.

2. Статус местных выборных лиц должен позволять получать соот­ветствующую денежную компенсацию расходов, понесенных в связи с осуществлением ими своих полномочий, а также, в случае необходи­мости, компенсацию за упущенную выгоду или заработок и соответст­вующее социальное страхование.

3. Функции и деятельность, несовместимые с мандатом местного выборного лица, могут быть установлены только законом или осново­полагающими правовыми принципами.

Статья 8. Административный контроль за деятельностью органов местного самоуправления

1. Любой административный контроль над органами местного само­управления может осуществляться только в формах и в случаях, пред­усмотренных конституцией или законом.

2. Любой административный контроль за деятельностью органов местного самоуправления, как правило, должен быть предназначен лишь для обеспечения соблюдения законности и конституционных принципов. Тем не менее, административный контроль может включать также контроль вышестоящих органов власти за надлежащим выпол­нением органами местного самоуправления делегированных им полно­мочий.

3. Административный контроль над органами местного самоуправ­ления должен осуществляться таким образом, чтобы степень вмеша­тельства контролирующего органа была соразмерна значимости инте­ресов, которые это вмешательство имеет в виду защитить.

Статья 9. Источники финансирования органов местного самоуправления

1.Органы местного самоуправления имеют право, в рамках нацио­нальной экономической политики, на обладание достаточными собст­венными финансовыми средствами, которыми они могут свободно рас­поряжаться при осуществлении своих функций.

Глава 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ                                            251



2. Финансовые средства органов местного самоуправления должны быть соразмерны предоставленным им конституцией или законом полномочиям.

3.   По меньшей мере часть финансовых средств органов местного самоуправления должна поступать за счет местных сборов и налогов, ставки которых органы местного самоуправления вправе устанавливать в пределах, определенных законом.    

4. Финансовые системы, на которых основываются средства местных органов самоуправления, должны быть достаточно разнообразными и гибкими, чтобы следовать, насколько это реально возможно, за изменением издержек, возникающих при осуществлении компетенции  местных органов.

5. Защита более слабых в плане финансов органов местного самоуправления требует ввода процедур финансового выравнивания или эк­вивалентных мер, предназначенных для корректировки результатов не­равномерного распределения потенциальных источников финансирования местных органов и лежащих на них расходов. Такие процедуры или меры не должны ограничивать свободу выбора местного самоуп­равления в пределах их компетенции.

6. Порядок предоставления перераспределяемых средств необходи­мо должным образом согласовывать с органами местного самоуправ­ления.

7. Предоставляемые местным органам самоуправления субсидии, по мере возможностей, не должны предназначаться на финансирование определенных проектов. Предоставление субсидий не должно идти в ущерб основной свободе выбора политики органов местного самоуп­равления в области их собственной компетенции.

8. Для финансирования расходов по капиталовложениям местные органы самоуправления должны, соблюдая законодательство, иметь доступ к национальному рынку ссудного капитала.

Статья 10. Право местных органов самоуправления на объединение

1. Местные органы самоуправления имеют право при осуществле­нии своих полномочий сотрудничать и в пределах, установленных зако­ном, объединяться с другими местными органами самоуправления для выполнения задач, предоставляющих общий интерес.

2. В каждом государстве должно быть признано право местных ор­ганов самоуправления вступать в объединение для защиты и продви­жения общих интересов и в международное объединение органов мест­ного самоуправления.