Л.Я. Аверьянов






               ПОЧЕМУ ЛЮДИ

          ЗАДАЮТ ВОПРОСЫ?






                                              














Москва 1993

                                          


       Л.Я. Аверьянов       

                              

   

 

     ПОЧЕМУ ЛЮДИ

                             ЗАДАЮТ ВОПРОСЫ?








* Почему в истории философии не нашлось место вопросу?

* Знают ли сегодня философы, что такое вопрос?

* Вопрос — это знание, которое является возможно истинным.

* Как видит автор формально-логическую структуру вопроса.















                                           Москва  1993

           

Аверьянов Л.Я.

 

Почему люди задают вопросы? – М., «Социолог»,1993г. – с. 152.

Работа посвящена логико-философским проблемам вопроса. Дается краткий экскурс в историю изучения вопроса, современное его исследование, предлагается концептуально-гипотетическая модель вопроса и вопросно-ответных отношений.

Книга рассчитана на научных работников, преподавателей философских и социологических факультетов, специалистов в области логики вопроса и ответа.




























@ Аверьянов Л.Я. Почему люди задают вопросы?

@ Работа выполнена в лаборатории эксперементальной социологии.

ВВЕДЕНИЕ

В своей  повседневной жизни человек меньше всего задумывается над тем, почему он задает вопросы и как это делает. Природа позаботилась о том, чтобы все это происходило как бы само собой, в порядке естественного хода жизни.

             Интерес к вопросу как новому и непонятному явлению возник тогда, когда человек начал выходить за пределы природного естественного мира и стал строить свой искусственный мир. В частности, потребность в построении искусственных диалоговых систем, например, ЭВМ-человек, стало мощным стимулом в последнее десятилетие изучение вопроса и вопросно-ответных отношений, ибо без понимания его природы и прежде всего в естественном выражении, ни о какой формализации его построения не может быть и речи.

           В настоящей работе предлагается небольшой экскурс в философскую и логическую историю изучения вопроса, и хотя  она оказалась не очень богатой, тем не менее это позволило определить некоторые интересные подходы к раскрытию его сущности. Важным разделом работы является освещение современного изучения данной проблематики, определения основных тенденций и подходов к ее решению.

Центральным является третий раздел, где говорится о том, что вопросно-проблемная проблематика не может быть решена в рамках формальной логики, как это пытались сделать современные исследователи. Природа вопроса может быть понята только в более широкой парадигме, а именно системе субъектно-объектных отношений, определения основных принципов познавательного процесса. Важно понять и то, что сам по себе вопрос не должен подменяться субъектно-объектной проблематикой. Он выступает только формой выражения субъектно-объектных отношений со всеми присущими ей принципами построения.

В работе предлагается принцип решения логической природы вопроса. Исходя из того, что процесс познания в обязательном порядке является концептуальным, т.е. всегда содержащим определенное знание, в вопросе он принимает форму концептуально-гипотетического знания. При этом, если для субъекта, который сформулировал вопрос, концепция является полностью истинной,  то для объекта концепция выступает возможно истинной. Полностью истинной и для субъекта и объекта становится только в том случае, если концепция, заложенная в вопросе, получит подтверждение в ответе.

Представляемая работа, конечно, не дает ответы на все вопросы о вопросах, но, как нам кажется, позволяет сделать еще один шаг в исследовании данной проблемы. Насколько это получилось судить читателю.

Работа рассчитана на философов и специалистов в области логики вопроса и ответа


                                                                                          











                                                                                     «То что мы ищем, по числу равно

                                                                                       тому, что мы знаем.»

            Аристотель

                

 

Глава 1. ПРОБЛЕМА ВОПРОСА В

                        ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ



Вопросу в истории философии не повезло. Удивительно, но факт, что в течение сотен лет существования философии, изучавшей различ­ные аспекты человеческой деятельности, такой важной форме мышле­ния как вопрос и такой важной форме общения как вопросно-ответные отношения не было уделено сколько-нибудь большого внимания.

Самое парадоксальное заключается в том, что если вопросу в ка­честве проблемы познания было уделено довольно много внимания как в прошлом, так и в настоящем, то о проблеме вопроса, как форме вы­ражения научного знания, практически не говорилось ни в одной на­учной теории на протяжении всей истории философии.

Великие мыслители прошлого (во всяком случае некоторые из них) тем не менее прекрасно отдавали себе отчет в том, какова роль вопроса в процессе познания. Взять хотя бы знаменитый сократовский метод отыскания истины посредством вопросов, постановку любой на­учной проблемы в виде вопроса, наконец, диалектику, которую долгое время рассматривали как искусство вести беседу, спор посредством умелой постановки вопроса и получения на него ответа и т. д. Однако сам по себе вопрос, как форма противоречивого движения исследова­тельской мысли, как некоторая самостоятельная проблема, практиче­ски не использовался.

Объяснить это лишь недооценкой этой формы мышления, конеч­но, нельзя, случайностью — тоже. По всей видимости имеется целый ряд причин, отразивших данную закономерность развития философ­ской мысли.

         СТАРАЯ ЛОГИКА И НОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ

            (Некоторые причины невнимания к проблеме

                            вопроса в истории философии)


Одна из причин невнимания к изучению вопроса заключается в специфическом подходе к процессу мышления и познания, нашедшем отражение в принципах построения формальной (или классической) логики.

В свое время перед философами возникла большая трудность, свя­занная с теоретическим объяснением сущности мышления, в частно­сть, принципа соотношения понятий и появления нового знания. По­скольку мышление рассматривалось как самостоятельная сущность, постольку возникла проблема определения правил и законов мышле­ния, которыми и стала заниматься логика выводного знания, или де­дуктивная логика. Основным в ней стал принцип исключения проти­воречия, и сама она рассматривалась как наука о правильном мышле­нии. В рамках метафизики она понималась наукой, способной дать ис­тинное знание при условии, если мыслитель следует правилам пра­вильного мышления и т. д.

В непротиворечивую систему дедуктивного мышления вопрос не вписывался, поскольку выражал противоречие и был порожден проти­воречием в мышлении (ведь научная проблема возникает тогда, когда старое знание не позволяет объяснить новые факты), более того, воп­рос фактически взрывал ее. Согласно старой логике, он выступал ало­гичной формой мышления, а посему его просто не могло быть. Его иг­норировали, делая вид, что проблемы вопроса в логике не существует.

В этом плане интересное замечание было высказано известным философом Э. В. Ильенковым. Оно было сделано в связи с исследова­нием проблемы противоречия, как категории диалектической логики. Он писал: «Старая логика не случайно обходила такую важную логи­ческую форму, как «вопрос». Ведь реальные процессы, реальные про­блемы, возникающие в движении исследуемой мысли, всегда выраста­ют перед мышлением в виде противоречий в определении в теоретиче­ском выражении фактов»[1]. Именно господствующий принцип мышле­ния в старой логике и философии принцип дедуктивного, выводного знания, не позволял признать противоречие, а вместе с ним и вопроса, как выражение особой специфической формы мышления, принципи­ально отличающейся от правил старой логики. Из-за различных причин, в том числе и сложившейся в философии традиции изучения мышления лишь только в рамках выводного знания, в основном непро­тиворечивого, и снятия возникающих противоречий прежде всего средствами традиционной логики, был ограничен и заторможен на дол­гие годы (века) процесс изучения вопроса.

Тем не менее проблема вопроса, как формы мышления, спонтанно и часто независимо от магистральных путей развития философии нет-нет да и возникала в трудах великих мыслителей прошлого. И она не могла не возникать, если только не следовать строго спекулятивному подходу к изучению процесса познания, и быть искренним в поиске и естественном следовании существующим формам мышления. Филосо­фы, может быть начиная с Аристотеля, в исследовании форм мышле­ния, невольно приходили в своих рассуждениях к этой проблеме, по­скольку вопрос и вопросно-ответные отношения составляли активную часть как обыденного, так и научного мышления (в их понимании) и выступали одной из важнейших составляющих процесса отыска­ния истины.

Вместе с тем засилие метафизики, господство формальной логики, сравнительно недостаточно высокий уровень развития философской мысли, другие обстоятельства не позволили разработать собственную теорию вопроса, способную, с одной стороны, избежать противоречий с дедуктивной системой и, с другой — иметь собственную формально­логическую непротиворечивую систему взглядов о диалектически про­тиворечивой природе вопроса.

Несмотря на то, что проблема вопроса и вопросно-ответных отно­шений (как определяют ее в настоящее время) в истории философии не приобрела законченного и теоретически обоснованного вида (или направления в качестве специальной науки), тем не менее, анализ вы­сказываний мыслителей прошлого позволяет выделить некоторые об­щие подходы к ее исследованию.

В самом общем виде можно выделить три основных направления ее исследования: первое — выяснение места вопроса в теории и про­цессе познания, подход к нему как к результату и выражению проти­воречия; второе — разработка логической структуры вопроса, выделе­ние структурных элементов и определение характера их связи; третье — решение задачи правильного построения вопроса. И сегодня эти на­правления остаются основными и актуальными. Заслуга мыслителей прошлого и, прежде всего, Аристотеля, заключается в том, что они по­ставили эти проблемы, определили направление их разработки, наме­тили пути их изучения.

               

              ДИАЛОГИЧЕСКИЙ МЕТОД ДИАЛОГА

     (Аристотель и Аль-Фараби о проблемах вопроса)


Сочинения Аристотеля положили начало многим теоретическим изысканиям, развившимся впоследствии в самостоятельные направле­ния. И это — не случайно. Его учение представляет собой выражение поиска истинных, объективно существующих форм логического мыш­ления. Было бы неправильно связывать имя Аристотеля лишь с одним направлением в учении о мышлении — формальной традицией в ло­гике: «...его исследовательское внимание,— отмечает Э. В. Ильен­ков,— было направлено на анализ условий, в которых формы мышле­ния оказываются тождественными формам движения действительных предметов. Его логика была лишь попыткой понимания логики диалек­тической»[2] .

Аристотель пытался найти действительное знание о вещах в их противоречивом развитии и соответствие этого знания различным формам мышления. Именно попытка найти всеобщие формы мышле­ния и отразить в них противоречия объективного мира, привели его к тому, что он первым описал различные формы мышления. Вместе с тем, наряду с учением о силлогизмах, изложенном в «Аналитиках», он уделил внимание и проблеме вопроса, как одной из форм логического мышления.

Проблемы вопроса в его сочинениях нашли наиболее полное от­ражение в «Топике». Историки логики полагают, и весьма обоснован­но, что это его сочинение создавалось в духовной атмосфере платонов­ской академии. Но предметом изучения в «Топике» выступает не со­держание диалога, как это имеет место у Платона, а сами принципы диалогового обсуждения. В ней излагается методология (метатеория) диалектики Платона и по общему признанию является наряду с логи­кой подлинным изобретением Стагирита [3].

Показывая использование различных «топов», Аристотель разра­батывает систему их взаимосвязи, выделяет, в частности, структуру диалога, который содержит пять компонентов: (1) постановка пробле­мы; (2) средства правильного построения умозаключения — такие, как правила принятия положения, разбора значения каждого имени, нахождение различий и сходств; (3) правила построения умозаключения — индуктивного или дедуктивного; (4) стратегия постановки вопросов; (5) стратегия ответа на них[4] . Диалогический метод рассматривается Аристотелем как путь к «началам», к образованию аксиоматических посылок.

Один из главных вопросов, которые задавал Аристотель в «Топи­ке»,— откуда берутся аксиоматические посылки, аксиоматические по­ложения, почему их принимают как аксиоматические. Без ответа на него повисает в воздухе само учение о силлогистических фигурах и принципах выводного знания. Он затем не раз возникал у философов, в частности, у Декарта. Диалогический метод Аристотеля представля­ет собой одну из попыток разрешения возникшей проблемы.

Хотя сущность логического следования в диалогическом методе (в рамках эротетической логики эта проблема сама по себе оказывается очень интересной и не только в историческом плане) заслуживает серьезного исследования, тем не менее необходимо отметить, что ана­лиз диалога, в частности на примере платоновских диалогов, содержит большие возможности для изучения многих проблем эротетической логики, в том числе проблемы соотношения вопросов в некоторой смысловой взаимосвязи. Эта проблема в первую очередь интересна са­мой попыткой раскрытия смысла того или иного вопроса через систему других вопросов, что имплицитно и присутствует у Аристотеля.

Однако диалогический метод у Аристотеля выступает как учение о доказательстве. Разрабатывая этот метод, он преследовал цель дать общие приемы мышления с тем, чтобы получить истинное знание. Это, пожалуй, первая в истории развития логики попытка рассмотрения вопроса в качестве основы диалога, одного из основных приемов дости­жения истины знания, полученного посредством вопроса. Более того, первый вопрос выступает исходным началом для другого вопроса (дру­гих вопросов). И таким путем круг рассуждений замыкается и посто­янно воспроизводится.

У Аристотеля проблема вопроса связана с развитием логики суж­дения и силлогистики. Но в то же время им были отмечены (попутно) многие особенности правильной постановки вопроса и ответа, поведе­ния «вопрошающего» и «отвечающего». Однако, в данном случае, нас интересует такая особенность вопроса, как его противоречивое содер­жание, при этом независимо от того, создано ли это противоречие искусственно или вследствие неумения «вопрошающего» ставить вопро­сы, его ошибок в рассуждении или же это противоречие обусловлено внутренней природой самого вопроса.

Аристотель писал: «Итак: если диалектический вопрос требует от­вета — или (признания) посылки, или (признание) другого члена про­тиворечия (ведь посылка есть один член противоречия), то не может быть один ответ на них, ибо вопрос не один, даже если он правилен. Но об этом уже сказано в «Топике». В то же время ясно и то, что воп­рос о сути вещи не есть диалектический вопрос, ибо в последнем (от­вечающему) должна быть дана возможность выбора из вопроса того члена противоречия, относительно которого он желает утверждать. Но вопрошающий должен сверх того уточнить, (например), человек ли вот это или нет»»[5] .

Ответ в данном случае заключается в выборе одного из противо­речий, составляющих содержание вопроса и имеющих сущность той или иной посылки (посылок) — «ведь посылка есть один член проти­воречия». Но каждая из сторон противоречия, но не обе вместе, имеет равную возможность быть ответом, Аристотель пишет о том, что сое­динение несоединимого может привести к нелепости; и соединение двух истинных посылок еще не дает истинного выражения в совокуп­ности. Так, например, пишет он: «если человек кожевник и он хоро­ший, то нельзя (это объединить и сказать) «хороший кожевник». Пол­учается много нелепого, если считать, что по той причине, что каждое из двух сказуемых истинно и оба вместе должны быть истинным»[6] .

Приведенные суждения дают возможность прийти к выводу: про­тиворечивая основа вопроса заключается в том, что его всегда можно разделить на два вопроса при сохранении возможности равного выбора ответа.

«Вопрошающий» задавая вопрос, закладывает в нем возможность противоречивого ответа или вернее противоположного ответа. Вопрос как бы имеет две стороны, из которых по сути дела, всегда можно сде­лать два возможных вопроса, но каждый из которых уже не будет иметь диалектического характера, поскольку они носят уточняющий характер в отношении той или иной или обеих посылок. В силу своей природы, и это обстоятельство необходимо специально подчеркнуть, вопрос всегда сохраняет в себе свою противоположность и соответст­венно имеет форму превращения, но при сохранении обязательного момента: любой последующий вопрос выступает в качестве уточняю­щего и развивающего предыдущий вопрос, т. е. при обязательном со­хранении системы вопроса в виде диалога.

Это положение было развито выдающимся мыслителем Востока Абу Наср Аль-Фараби, который был последовательным выразителем взглядов Аристотеля и полностью придерживался его точки зрения на роль вопроса в познании истины. Но он внес и свое понимание в раз­витие диалога.

Аль-Фараби рассматривал вопрос в рамках своего понимания ди­алектики, как искусство вести беседу. Согласно его мнению, вопрос выступает результатом противоречия, которое разрешается посредст­вом силлогизма, т. е. в рамках традиционной формальной логики. В этом плане интересен его первый тезис из «диалектики»: «Искусство диалектики есть искусство, посредством которого человек приобретает способность вырабатывать силлогизм из общепринятых посылок для опровержения любого состояния общего тезиса, получаемого посредст­вом вопроса от отвечающего, который стремится защитить в нем (об­щем тезисе) состояние, представляющее собой одну из двух сторон противоречия, которое оказалось у него по совпадению, т. е. отвечаю­щий стремится доказать любое состояние общего тезиса, которое он выдает спрашивающему, а спрашивающий стремится опровергнуть это состояние тезиса, представляющее собой одну из двух сторон противо­речия» [7].

Иными словами, если задается вопрос: «Сейчас день или ночь?», отвечающий должен на основе известных посылок, применяя метод силлогизма, т. е. дедуктивным путем, доказать, что сегодня день или ночь, и тем самым опровергнуть одну из сторон противоречия, выска­занного спрашивающим. Вопрос задается, как это присутствует в пред­ставлении Аль-Фараби, тогда, когда возникает некоторое несоответст­вие или противоречие между имеющимся знанием и новым неполным знанием, которое следует разрешить отвечающему методом силлогиз­ма. По существу здесь речь идет об одной из сторон логической струк­туры вопроса и его природе, ставшей предметом внимания многих по­следующих философов вплоть до настоящего времени. Это положение было высказано еще Аристотелем. В некоторой степени Аль-Фараби углубил его или, вернее, сделал более определенным. В частности, он писал: «Если человек вопрошает этими высказываниями, то он стремится опровергнуть любую из (двух) сторон противоречия, которая у него окажется по совпадению и получается посредством вопроса, за­данного отвечающему, который ее защищает. А если он отвечает, то стремится посредством их (общепринятых высказываний) защитить любую из двух сторон противоречия, которая окажется у него по сов­падению, выдавая ее вопрошающему, стремящемуся ее опроверг­нуть»[8] . «Таким образом целью вопрошающего,— продолжал он,— яв­ляется опровержение того что стремится защитить отвечающий» [9].

Иными словами, если человек спрашивает, то самой постановкой вопроса он уже опровергает одну из сторон возникающего противоре­чия если он получает ответ, то обнаруживает в нем стремление за­щитить одну из сторон высказывания. По сути дела вопрос и ответ на него выполняют одну и ту же функцию путем приведения к некоторо­му соглашению по защите или опровержению какого-либо высказыва­ния. Именно по такому образцу в целом устанавливается и развивает­ся диалогическая беседа.

Далее, в этой работе Аль-Фараби довольно подробно разбирал, в каких случаях вопрос может быть неправильно поставлен, показывал, что такой вопрос может не иметь правильного или вообще какого-либо ответа, к примеру, когда с точки зрения отвечающего посылки у спра­шивающего не могут рассматриваться в качестве объективной истины и т. д. Кроме того, ученый Востока приводил виды и типы вопросов, их взаимосвязь с силлогизмами.

Проблема противоречия и его разрешение у Аль-Фараби — цент­ральная в исследовании природы вопроса, его характера, типологии и возможности использования в диалектическом споре. При этом мыс­литель рассматривал противоречие, как выражение сущности диалек­тического отношения к действительности и как средство отыскания истины.

Споры об истине и отыскание ее посредством вопроса и силлогиз­ма были основными положениями его работы «Диалектика». Конечно, краткий анализ этого труда не дает полного представления о понима­нии древним мыслителем проблемы вопроса в познании. Для этого требуется углубленный и тщательный анализ не только «Диалектики», но и других его работ, в которых разбросаны замечания и высказыва­ния по интересующей нас проблеме. Но даже приведенные высказыва­ния, их анализ позволяют сделать по меньшей мере несколько суще­ственных выводов.

Первый: вопрос выступает важнейшей составной частью мысли­тельного процесса (в его трактовке диалектического спора), без кото­рого достижение истины оказывается практически невозможным. Вто­рой: вопрос оказывается тесно связанным с силлогизмом, а значит и с дедуктивной системой, с системой выводного знания. Правда он не по­казывал, каким образом осуществляется эта связь, но сама по себе по­становка им данной проблемы уже говорила о многом. Третий; вопрос служит выражением противоречия, представляет собой противоречи­вое высказывание, а вернее, высказывание, состоящее из двух взаимно противоречащих друг другу высказываний, которые должны или за­щитить, или опровергнуть и отвечающий, и спрашивающий. По сути дела речь шла о возможно истинном знании в вопросе, а не о частично истинном, как стали говорить впоследствии. Данное положение пред­ставляло собой один из существенных выводов в учении Аль-Фараби по проблеме вопроса.


   ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ НЕИЗВЕСТНОГО И ИЗВЕСТНАЯ

                            НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ

        (Философы нового времени: Ф. Бэкон, Р. Декарт,

                          Г. Лейбниц, Э. Кондильяк)


Влияние Аристотеля оказалось очень сильным и на последующие поколения философов и, в частности, на мыслителей Нового времени. Говоря о его «Топике», Ф. Бэкон писал: «Однако мне представляется необходимым попутно напомнить, что общая топика имеет значение не только для аргументации, необходимой в спорах, но и в рассужде­ниях, когда мы обдумываем, и обсуждаем сами с собой какую-нибудь проблему; более того, сущность ее сводится не только к тому, что она предлагает или советует, что мы должны утверждать или заявлять, но прежде всего мы должны исследовать и о чем спрашивать»[10] . Тем са­мым Ф. Бэкон обращал специальное внимание на очень важное поло­жение «Топики», а именно на исследовательский метод. Он писал, что это представляет собой не только способность вести спор и доказывать истинность своего положения, но и, прежде всего, умение исследовать поставленные проблемы на основе имеющегося знания и разработан­ного метода. Данное положение мыслителя можно вполне обоснованно интерпретировать в русле нашего исследования; поэтому акцент необ­ходимо сделать на том, что именно мы должны спрашивать. Однако, если задавать вопрос, то это означает, что уже достигнуто некоторое знание, которое получено «в рассуждениях, когда мы обдумываем и обсуждаем сами с собой какую-нибудь проблему». «А умный вопрос,— восклицал Ф. Бэкон, это уже добрая половина знания». И в доказа­тельство данного тезиса он приводит слова Платона: «Тот, кто о чем-то спрашивает, уже представляет себе в самом общем виде то, о чем он спрашивает, а иначе как бы он смог узнать правильность ответа, когда он будет найден». (Платон, Менон, 80-е)[11].

В высказываниях Ф. Бэкона и Платона была заложена важная для нас мысль: в вопросе уже заключено определенное знание, и ответ на него есть по существу знание, которое гипотетически уже известно спрашивающему, но оно представляется ему не в полной мере, или как бы мы сейчас сказали, выступает вероятно истинным знанием. Анало­гичная мысль была и у Аристотеля в его «Топике»; он делал акцент на умении поставить проблему, что невозможно сделать без наличия того определенного знания, которое впоследствии будет заключено в вопросе.

В свою очередь, определяя необходимость наличия знания для по­строения вопроса, Ф. Бэкон сделал другое важное заключение: «Поэ­тому, чем более обширной и точной будет наша антиципация (прибли­зительно — знание — Л. А.), тем более прямым и кратким путем пой­дет исследование. И те же самые места (доказательства), которые за­ставляют нас рыться в тайниках нашего интеллекта и извлекать со­бранные там знания, помогают нам и в приобретении знаний, находя­щихся вне нас; так что, если мы встретим какого-то знающего и опыт­ного человека, то сможем разумно и толково спросить его о том, что ему известно; и точно так же мы сумеем с пользой для дела выбрать и прочитать тех авторов, те книги или часть книг, которые могут нам дать сведения по интересующим нас вопросам»[12].

Только при хорошем предварительном знании можно правильно поставить вопрос, спросить какого-либо человека или выбрать из книг интересующую нас информацию, т. е. получить в конечном итоге от­вет на наш вопрос. В данном случае речь идет не об абстрактном зна­нии, не о знании вообще и не о полном исчерпывающем знании пред­мета. В нашей интерпретации приведенного выше высказывания Ф.Бэкона вполне правомерно представить его таким образом, что вопрос может быть сформулирован лишь на базе обоснованного и концепту­ально представленного знания. Речь должна идти о таком знании, ко­торое позволяет поставить специальный, строго определенного содер­жания вопрос, т. е. «сможем разумно и толково спросить». В отмечен­ном положении философа выражена мысль о связи содержания вопро­са с предыдущим знанием.

Конечно, научный анализ и интерпретация высказываний вели­ких мыслителей, тем более, когда они изложены в весьма краткой фор­ме, представляет собой дело исключительной сложности, поскольку всегда остается опасность неправильной передачи мысли, выраженной в цитате, можно приписать ей свое субъективное видение, понимание, или, наоборот, упустить либо оставить в тени какое-то важное ее по­ложение. Однако другого пути нет, и это обнаруживаешь особенно тог­да, когда отсутствует развернутое изложение интересующего нас по­ложения о понимании сущности вопроса. Но даже такая ограниченная интерпретация, как нам кажется, позволяет выразить основные идеи философов и определить общее направление в изучении предмета на­шего исследования.

В проблематике исследования вопроса важное значение имеет его логическая структура, особенности его построения по определенным правилам. Мы уже отмечали, что у древних мыслителей, например, у Аристотеля, имеется ряд высказываний о правилах, применение кото­рых позволяет избежать ошибок при построении вопросов. Так, в ча­стности, он выделял ошибку сдвоенности вопросов, когда в одном воп­росе по существу заключается два. Древнегреческие философы говори­ли и о так называемых провокационных вопросах, как неправильно поставленных, например: «Продолжаешь ли ты бить своего отца?» или «Перестал ли ты носить рога?» и др. При любом утвердительном или отрицательном ответе на такой вопрос получается, что тот, к кому он был обращен, бил своего отца или носил рога.

Однако эти аспекты стали больше разрабатываться именно фило­софами Нового времени. В частности, в логической структуре вопроса (хотя прямо о логической структуре они еще не говорили), стали уже уделять внимание проблеме соотношения взаимосвязи известного и неизвестного, видя в этой взаимосвязи существенный момент развития знания, переход от незнания к знанию. Подобные исследования вно­сили весьма существенные моменты в логическую структуру вопроса, что стало иметь большое значение в исследованиях для современной философии и логики, на чем мы еще специально остановимся. В анализе проблемы вопроса философы сразу же подметили существенный момент — движение от знания к незнанию. Это стало чуть ли не основным в логическом анализе вопроса. Наиболее четко эта мысль прозвучала у Р. Декарта в сочинении «Правила для руководства ума». Он писал: «Во-первых, во всяком вопросе необходимо должно быть налицо некоторое неизвестное; ибо иначе вопрос бесполезен; во-вторых, это неизвестное должно быть чем-то отмечено, иначе ничто не направляло бы нас к исследованию данной вещи, а не какой-нибудь другой; в-третьих, вопрос должен быть отмечен только чем-нибудь из­вестным»[13].

Здесь уместно, пожалуй, отметить, что имплицитно, в некоторых высказываниях этого философа, а конкретно — в приведенном выше, содержатся очень интересные соображения по поводу структуры воп­роса. Речь идет о том, что вопрос, по его мнению, должен содержать в себе неизвестное. Высказывается исключительно интересная мысль, кажущаяся на первый взгляд очевидной. В действительности она имеет далеко нетривиальное содержание. Мы имеем в виду то обстоятельство, что неизвестное в вопросе должно быть определено, т. е. быть в то же самое время и известным.

В современной литературе эта мысль, к сожалению, не стала предметом пристального внимания, вероятно в силу ее простоты и оче­видности: «...неизвестное должно быть чем-то отмечено, иначе ничто не направляло бы нас к исследованию данной вещи, а не к какой-ни­будь другой».

По всей видимости, здесь акцент сделан на различении понятий известного и неизвестного; в то же время их не следует рассматривать в качестве противоположности друг другу. Однако с момента, когда происходит выделение некоторых областей известного и неизвестного, обозначение последнего говорит о том, что оно, тем самым сразу же приобретает статус известного (хотя бы в какой-то мере известного). Р. Декарт не раскрывал особенности соотношения известного и неиз­вестного, поскольку не занимался специально анализом проблемы воп­роса, между тем высказанная им мысль позволяет несколько иначе взглянуть на всю логическую структуру вопроса.

Примерно такой же подход к анализу вопроса осуществил и Кондильяк. В работе «Логика или начало искусства мыслить» он писал: «Таким образом, в каждом вопросе есть два момента — формулировка данных — это, собственно, то, что понимается под изложением вопро­са, а выделение неизвестных — рассуждение, в результате которого находят его решение»[14]. Кондильяк, менее четко изложил мысль о со­отношении известного и неизвестного в вопросе, чем это сделал Р. Де­карт. Впрочем, первый под вопросом в данном случае понимал не фор­му выражения проблемы, а саму проблему.

Вслед за приведенной нами выдержкой Кондильяк высказал еще одну интересную мысль: о сведении сложного высказывания к просто­му. Он писал, что независимо от того, выскажу ли я или кто-либо еще сложное рассуждение, каждый старается перевести его в простое вы­ражение и тем самым выделить необходимые неизвестные, «Сформу­лировать изложение вопроса — значит по существу перевести данные в наиболее простое выражение, так как именно наиболее простое вы­ражение облегчает рассуждение, способствует выделению неизвест­ных»[15].

Кондильяк рассматривает рассуждение и выражение в рамках вопроса; формулировка вопроса для него, определение его содержания соединялись с процессом рассуждения или суждения, определяющих неизвестное в вопросе, т. с. с тем, что предстоит выяснить. Тем самым подчеркивалась связь суждения с вопросом, но не их идентичность.

Важную мысль о разделении вопросов по сложности высказал и Г. Лейбниц: «Можно даже сказать, что существуют темы, представля­ющие нечто среднее между идеей и предложением. Таковы вопросы, из которых некоторые требуют в качестве ответа только «да» или «нет»; такие вопросы ближе к предложению. Но есть также вопросы, в которых спрашивается об обстоятельствах дела и т. д. и которые тре­буют больших дополнений для превращения их в предложения»[16].

Сейчас мы сказали бы, что существуют вопросы первого типа (ди­хотомические) и второго типа. Под «предложением» он понимал такое утверждение, которое несет в себе полное знание, но которое имеет «молчаливое утверждение возможности»[17].   «Идеи» — это по сущест­ву вопросы второго типа; они выражают неопределенное знание и тре­буют большего доказательства. Здесь мыслитель высказал еще одно су­щественное замечание: дополнительные доказательства нужны для того, чтобы превратить вопросы в предложения, т. е. в более определен­ное знание.

Иначе говоря, Г. Лейбниц выдвинул довольно существенное сооб­ражение о необходимости сведения вопросов об обстоятельствах, как он говорил, к вопросам, которые ближе всего к предложениям. В не­явной форме была высказана мысль о том, что такое сведение пред­ставляет собой необходимый процесс познания истины, т. е. путь от «идеи» к «предложению» лежит через превращение вопроса об обстоятельствах в предложение.

Конечно, справедливости ради надо отметить, что идея о двух ти­пах вопросов не была новой: об этом говорил и Аристотель. Однако для нашего исследования существенно то, что Г. Лейбниц высказал со­ображение о процессе необходимого сведения одного типа вопроса к другому.

В другом месте Г. Лейбниц снова возвращается к этой мысли и высказывается уже более определенно: «Здесь полезно заметить, что дело идет иногда о том, чтобы выяснить истинность или ложность не­которого данного предложения, что представляет не что иное, как от­вет на вопрос: «Так ли? (Аn?)», т. е. так ли это или не так? Иногда — о том, чтобы ответить на более трудный (сеteris paribus) вопрос, когда спрашивают, например, почему и как и когда приходится вносить больше дополнений. Такие именно вопросы, в которых часть предло­жений остается незаполненной, математики называют проблемами». «Что касается вопросов первого рода, в которых речь идет только об истинном или ложном и в которых не приходится ничего дополнять ни в субъекте, ни в предикате, то требуется меньше изобретательности, однако она все-таки требуется, и одной рассудительности здесь недо­статочно»[18].

И в самом деле, ответить «да» или «нет» — значит, по существу, определить истинность или ложность данного предложения. Сказать «да» — это значит согласиться с данным предложением, с тем знанием, которое в нем заложено.

Вопросы второго рода оказываются более трудными; в них необ­ходимо вносить много дополнений или разъяснений, и по сути дела они в себе в первоначальном виде не несут ни ложности, ни истинности; они лишь выступают темп проблемами, которые необходимо прояс­нить, разрешить и т. д. Соответственно вопросы первого рода требуют меньшей изобретательности, чем вопросы второго рода.

Мысль, высказанная Г. Лейбницем, оказалась плодотворной, и в дальнейшем типология вопросов рассматривалась как состоящая из вопросов первого и второго типа: вопросов, которые требуют ответа только в виде «да» или «нет», и вопросов, которые требуют разверну­того ответа, т. е. ответа на вопросы «какой», «почему», «как» и пр. Правда, ни Г. Лейбниц, ни современные философы и логики, хотя и придерживались подобной классификации вопросов, тем не менее не наметили возможности перехода вопросов первого типа в вопросы вто­рого типа и обратно. Они чаще всего рассматривали их как самостоя­тельные. Сведение этих типов вопросов друг к другу оказывается принципиальным моментом во всей логике вопросов и ответов.

Уместно отметить, что пожалуй лишь у Г. Лейбница, можно най­ти довольно много высказываний по поводу различных форм позна­ния, так или иначе связанных с проблемами постановки вопроса и пол­учения ответа. Справедливости ради следует подчеркнуть, что боль­шинство из этих высказываний имеет неявный характер.

Конечно, краткий обзор не дает полного представления о пробле­мах вопроса в истории философии. Эти проблемы требуют большего внимания, тщательного анализа. Можно предположить, что последу­ющие исследователи найдут много интересного и полезного здесь для себя и науки о вопросах и вопросно-ответных отношениях. Перед нами стояла более скромная задача — показать, что проблемы вопроса на­ходились, если не в центре внимания философов, то во всяком случае нашли свое отражение в их исследованиях.






































«Умный вопрос — это уже добрая

половина знания»


Ф. Бэкон

 

Глава II. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ПРОБЛЕМ ВОПРОСА

В XX веке к проблеме вопроса и вопросно-ответных отношений стали проявлять больше интереса. Это связано с рядом объективных процессов и прежде всего разработкой различных искусственных язы­ков, например социологических анкет, общения между человеком и животным, диалоговых систем человека и ЭВМ и др.

Правда практика здесь пошла несколько дальше чем теория, но не настолько далеко, чтобы обойтись без теории. Логико-формализо­ванный анализ вопроса, давший довольно много для разработки его ло­гической структуры, оказался в тупике, не получив подкрепления в логико-философском обосновании этой проблемы. Встала задача опре­деления философской природы вопроса, которая оказалась довольно сложной. Имеющиеся подходы пока не привели к решению этой про­блемы, хотя и позволили определить некоторые направления ее иссле­дования. Хуже другое — необходимость методологического подхода в решении этой проблемы, как нам кажется, пока не полностью осозна­ется ни философами, ни логиками. Первыми, в силу того, что они ра­ботают в основном в традиционных философских направлениях, где вопросу, как уже говорилось, не находится места. Вторые, ограничи­ваются только формально-логической стороной, игнорируя философ­ский подход. И тем не менее в неявной форме, но и те и другие ощу­щают потребность именно в широком философском обосновании воп­роса как особой форме мышления.



ДВА АСПЕКТА ОДНОГО НАПРАВЛЕНИЯ

(Основные логико-философские направления исследования вопроса)

В настоящее время в исследовании вопроса и вопросно-ответных отношений можно выделить два основных направления: чисто фило­софское и формально-логическое. Такое разделение произошло не слу­чайно. Интерес, в основном, зарубежных логиков к проблемам вопроса и вопросно-ответных отношений был вызван бурным развитием ком­пьютерной техники (особенно последних поколений) и разработкой принципов общения человека (или, как принято говорить, пользовате­ля) с ЭВМ.

Создание искусственных языков неизбежно столкнулось с потреб­ностью разработки диалоговых систем, ибо любой такой язык пред­ставляет собой систему вопросов и ответов. Поскольку сначала созда­вались диалоговые системы для общения с компьютером, постольку ре­шение шло на уровне логико-формализованных систем, в которых символический язык отличался по форме от естественного.

Другая трудность, вытекающая из первой, заключалась в том, что речь должна была уже идти не об отдельном вопросе и ответе на него, как о единичном акте, а о целой системе вопросов и ответов на них. Задача, таким образом, оказалась вдвойне сложной, поскольку требо­валось определить логическую структуру не только отдельного вопро­са, но и некоторой их совокупности, т. е. возникла необходимость пе­рехода от описания логики одного вопроса к логике вопросов.

Решение этих и многих других практических задач невольно вы­водило логиков к исследованию проблемы логической структуры воп­роса, а философов к определению методологических принципов по­строения вопроса и раскрытию его природы, как особой формы мыш­ления. Возникла потребность в разработке логических и методологи­ческих основ отдельного вопроса, а затем и методологических принци­пов построения диалоговых систем.

В нашей научной литературе интерес к проблемам вопроса стали проявлять в основном логики, работавшие в рамках философских исс­ледований и нельзя сказать, что он был бурным. Скорее напоминал альтруистский интерес отдельных ученых к новой, нетрадиционной и такой необычной проблеме.

Однако даже осторожные попытки исследования этих проблем вы­зывали возражение и неприятие у ряда советских философов. Сама по­становка проблем вопроса в философии и логике встречала их негативную реакцию, отрицалась возможность рассмотрения вопроса в каче­стве самостоятельной формы мышления, его особой роли в познании и т. д. Достаточно сказать, что ни в Советской философской энциклопе­дии 1961—1970 гг., ни в Философском энциклопедическом словаре 1983 г. нет статей, посвященных вопросу.

Самое скромное, и далеко не полное даже для того времени опре­деление понятия вопроса имеется в Логическом словаре Н. И. Конда­кова: «Вопрос — неизвестная задача, которую необходимо разрешить: высказывание, требующее ответа, объяснения»[19].

Еще в 1957 г. П. В. Копнин писал: «Стремление построить систему науки,в которой бы не находил никакого места вопрос как форма дви­жения познания, порочно в своей основе. Оно основывается на извра­щенном понимании процесса научного мышления. В действительности вопросы входят в содержание науки.

Правильная постановка вопроса имеет огромное значение в раз­витии научного знания. Вопрос — одна из форм познания и раскрытия предмета. Нет такой науки, которая бы обходилась без постановки вопросов (проблем). Правильная постановка вопросов есть результат сложной мыслительной деятельности. Вопрос логически следует из всего предшествующего анализа предмета»[20].

В этом высказывании нашла отражение, пожалуй, вся история становления и определения места вопроса в познании; стало понятным наконец, что вопрос представляет собой именно форму движения по­знания. Более того, иное его понимание не только ошибочно, но и, го­воря словами П. В. Копнина, порочно в своей, прежде всего методоло­гической основе.

Нельзя даже предположить существование какой-либо науки без постановки вопросов и без получения ответа на них. В свою очередь, если отрицать значение вопроса — значит совершать грубейшую ме­тодологическую ошибку в определении форм движения познания и его законов.

Камнем преткновения оказались правила логической интерпрета­ции, позволяющие осуществить принцип выводного знания, основан­ный на аксиоматизации (некоторых) изначально данных исходных по­ложений. Они стали той ахиллесовой пятой, которая не позволила включить вопрос в эти правила логической системы анализа и вообще признать в нем особую форму познания. «Гипотетико-дедуктивная концепция теорий не позволяла раскрыть все структурные элементы научного знания»[21]. Более того, ставшая традиционной формой позна­ния действительности, освещенная именами великих мыслителей про­шлого, сыграла злую шутку не с одним поколением философов. Было трудно сразу отказаться от дедуктивной системы, как единственной формы познания, и безоговорочно признать наряду с ней еще и такую форму познания как вопрос. Именно поэтому П. В. Копнин вынужден был написать: «В действительности вопросы входят в содержание нау­ки»[22]. В самом деле входят, хотя многие философы отказывали ему в этом праве.

Несмотря на то, что проблемы вопроса и вопросно-ответных отно­шений становятся в последнее десятилетия объектом внимания фило­софов и логиков, тем не менее, как правильно пишут К. А. Сергеев и А. Н. Соколов: «...было бы преждевременно говорить о теории вопроса как о дисциплине, имеющей хорошо очерченную проблематику и до­статочно разработанный логический аппарат»[23].  И действительно, на сегодня проблемы вопроса и вопросно-ответных отношений остаются далеко не разработанными, занимается ими ограниченное число уче­ных, исследуют их эпизодически, нередко в связи с пересечением со своими специальными философскими или логическими проблемами. По ходу дела следует заметить, что в исследованиях философов и ло­гиков нет тесной взаимосвязи: знакомство с литературой по логиче­ским проблемам вопроса оставляет впечатление, что кроме логиков никто этими проблемами не занимается; то же самое можно ска­зать о философах. Такое положение препятствует решению проблем вопроса.


ПРОТИВОРЕЧИВАЯ СУЩНОСТЬ ВОПРОСА

С возникновением и развитием диалектической логики, которая понималась как наука о наиболее общих законах мышления, появи­лась возможность говорить о различных формах мышления, как равноправных, самостоятельных, имеющих свою специфику и пр. Как пи­сал в свое время Э. В. Ильенков, диалектическая логика есть наиболее общая логика, предметом, которой выступает не диалектическое про­тиворечие само по себе (оно лишь одно из условий функционирования мышления), а наиболее общие законы мышления. В предмет диалек­тической логики входят все возможные и имеющиеся формы мышле­ния, а, следовательно, и формальная логика, как одна из форм мыш­ления. В равной степени вполне правомерно включить в диалектиче­скую логику и такую форму мышления, как вопрос[24].

В имеющейся философской литературе эта тенденция нашла свое выражение в определении вопроса, как имеющего ярко выраженную природу диалектического противоречия[25].

Тот факт, что вопрос выступает формой выражения противоречивого существования бытия и мышления, а потому и сам имеет проти­воречивое содержание, был отмечен еще Аристотелем, представлявше­го его как имеющего противоположные стороны и ярко выраженный противоречивый характер. Правда, мыслитель древности, по всей ви­димости, имел в виду, прежде всего, антиномичные вопросы. Эта тен­денция сохранилась и до настоящего времени. Противоречивость воп­роса усматривается в его антиномичности: от элементарного, выра­женного конъюнкцией тезиса и антитезиса, до представления проти­воречивой сущности вопроса как понятия антиномии — проблемы, со­держащей диалектическую основу перехода от старого знания к ново­му[26].  Однако, диалектическое содержание вопроса имеет другую при­роду: «Во многих случаях диалектическая природа вопросов обнару­живается не по их антиномичной постановке, а в диалектическом ха­рактере их решения»[27].

Противоречивую сущность вопроса следует рассматривать не как противостояние тезиса и антитезиса, не как простое отрицание, а как единство этих противоположностей, которое в противостоянии сторон представляет собой некоторое единое знание, что возможно только на основе разрешения данного противоречия. Сущность противоречия, как перехода от старого к новому знанию, наиболее полное свое выра­жение находит именно в вопросе, в его постановке и разрешении. Сам вопрос формируется в силу возникшего противоречия и с целью его разрешения; свое противоречение он содержит в качестве момента и способа разрешения — данная интерпретация представляет собой об­щий подход к вопросу, как форме выражения и разрешения противо­речия.

Выражая диалектическое противоречие, вопрос рассматривается в нашей философской литературе как уже содержащий в себе необходи­мое искомое знание. Это знание заключается не в том, что вопрос на­правлен на область поиска, а в том, что содержит в себе это определе­ние области поиска. Спрашивать ни о чем нельзя; можно спрашивать только о том, что уже известно; однако известное заключает в себе часть того неизвестного, которое заключено в вопросе. Данное поло­жение перекликается с уже приведенным высказыванием Р. Декарта: вопрос содержит известное и неизвестное. Однако эту мысль философ оставил без дальнейшего развития. Сегодня это положение представ­лено следующим образом: в вопросе нет строгого разграничения между знанием и незнанием; их границы расплывчаты, более того, одно вхо­дит в другое. Знание, заключенное в вопросе, служит не только осно­вой для продвижения вперед, но и само входит частью в незнание (для человека) в будущее полное совокупное знание. Но и незнание (незна­емое) оказывается частью знания (знаемого), известного. Это взаимо­проникновение знания и незнания, известного и неизвестного, в воп­росе представляет собой интересную проблему.

Определение характера взаимосвязи известного и неизвестного в вопросе позволяет вскрыть механизм перехода одного явления в другое в процессе разрешения противоречия,

Сразу же встает проблема о грани между известным и неизвест­ным. Парадокс заключается в том, что любое неизвестное, если оно исследователю известно как неизвестное, сразу же выступает перед ним и как известное. Или, как говорили древние: знание того, что мы не знаем, уже есть знание об этом незнаемом. Такова попытка разре­шения антиномии о соотношении ассерторической и эротетической ча­стей вопроса, как чего-либо известного и того, что необходимо узнать.

Важную роль в вопросе играют его предпосылки. В философской литературе имеется две интерпретации — философская и логическая. Не отказывая ни той, ни другой в праве на существование, и на осу­ществление своего права в решении проблемы вопроса и его правиль­ной постановки, тем не менее необходимо отметить их различную функциональную роль. При всей важности логических предпосылок

 «... невыполнимость предлагаемой вопросом программы исследования определяется не только требованиями логического порядка, которые характеризуют правильно поставленный вопрос, но и принципом ме­тодологического и мировоззренческого плана»[28]. Видимо, можно было бы сказать, не столько логическими требованиями, сколько требовани­ями философского методологического характера, его постановкой, со­держанием и разрешением. Логические предпосылки играют роль про­изводного момента; логическое понимание предпосылки здесь высту­пает как требование к обоснованию логической структуры вопроса.

В развитии методологического содержания вопроса в научной ли­тературе поднята еще одна очень важная проблема, а именно органи­зующая роль имеющегося знания. Определение содержания вопроса, требует по существу осмысления содержания того знания, которое за­ложено в вопросе, вернее закладывается в него, требует систематиза­ции знания. В вопросе «... мы сталкиваемся с систематизацией науч­ного знания, которая присуща в той или иной степени результатом на­учного исследования на любом этапе его развития»[29]. Это положение имеет более важное значение, чем оно кажется на первый взгляд, во всяком случае для нашего дальнейшего исследования. Когда говорят, что в вопросе содержится полное знание, то под этим понимают сле­дующее: во-первых, это знание — строго определенное, и, во-вторых, оно — систематизированное. Это означает, что знание, заложенное в вопросе, всегда оказывается выражением определенного взгляда на данное явление. Вопрос каждый раз выступает как фокус, концентри­рующий в себе определенным образом уже имеющееся знание. Осмыс­ление данного знания позволяет выявить то, что интересует исследо­вателя, и на этом основании получить новое знание. И как только ста­вится задача по формулировке вопроса сразу же начинается процесс систематизации некоторого прошлого знания и выработки единого взгляда на новое знание. Данное положение требует развернутого объ­яснения, что будет сделано в следующих разделах.

Как уже говорилось, в современной научной литературе вопрос чаще всего рассматривается преимущественно в качестве вопроса-про­блемы, а не в качестве конкретного вопроса. Тем самым нередко сме­шиваются понятия — теория, гипотеза, программа, проблема в плане их отношения к вопросу. Однако проблема, задача, теория и пр. в определенный момент своего развития приобретают специфическую форму вопроса (это обусловлено процессом развития знания). В свою очередь успешное решение проблемы, выдвинутой в форме вопроса, возможно при условии правильной постановки вопроса. В широком плане — это связано с правильной методологической постановкой про­блемы; в узком плане (методическом) — с правильным построением, формулировкой вопроса.

 
ВОПРОС В НЕВОПРОСНОЙ ФОРМЕ

(Пути и формы решения логической структуры вопроса)


Представление о вопросе, как об особой форме мышления и по­знания, вне определения его логической структуры является в прин­ципе хотя и верным, но по существу не доказанным положением. По­этому все требования рассматривать его в качестве особой логики мышления остаются благими пожеланиями. По аналогии именно стро­гая логическая структура суждения позволила представить его как де­дуктивную форму мышления, как такую логическую процедуру с по­нятиями, которая позволила получить новое знание. Возникает вопрос к вопросу: если вопрос и вопросно-ответные отношения служат особой специфической формой мышления, то каким образом эта форма позво­ляет получить новое знание? В противном случае, представление воп­роса, как особой формы мышления, не имело смысла.

Попытки решения проблемы логической природы вопроса осуще­ствлялись посредством сведения логической структуры вопроса к логи­ческой структуре суждения. Такой подход был вполне оправдан и ес­тественен.

Во-первых, логика вопроса рассматривалась через известное и ап­робированное, т. е. через логику суждения.

Во-вторых, логика суждения и логика вопроса имеют много обще­го и при определенном типе вопроса их логические структуры оказы­ваются идентичными. Так, например, вопрос первого типа полностью поддается рассмотрению в логической структуре суждения, т. е. его можно выразить дизъюнкцией простых суждений.

Однако, принципы сведения вопроса к суждению не всегда были убедительными. Например, П. В. Копнин писал: «Мы считаем, что мысль—вопрос имеет все общие признаки суждения. Во-первых, мысль—вопрос является формой отражения действительности; содер­жанием вопроса, как и других форм суждения, в конечном счете является объективный мир» (с этим трудно не согласиться, хотя автор и не доказывает идентичности их логических структур). «Во-вторых, вопрос, как всякая другая форма суждения, может быть истинным или ложным» (правда другие философы это отрицают, нов этом случае не­обходимо определить, что понимать под истинностью и ложностью в вопросе и суждении). «Хотя разумеется, истинность или ложность воп­роса отличаются от истинности или ложности суждений-сообщений. «В-третьих, вопрос, как и всякое другое суждение, представляет собой некоторую связь мыслей, отражающую общие, объективно существу­ющие связи явлений действительности» (это так же верно, но именно характер связи мыслей, отражающих объективно существующие связи явлений действительности и является предметом внимания логиков, занимающихся проблемой вопроса; это и отличает вопрос от сужде­ния). «В-четвертых, всякий вопрос имеет субъектно-предикатную форму, т. е. всякий вопрос имеет субъект, предикат и связку» (не вся­кий, конечно, вопрос; субьектно-предикатную форму имеет только вопрос первого типа и то не полную, поскольку один из элементов обя­зательно имеет вероятностное значение). «Наконец, мысль—вопрос реально существует, как и суждение вообще, в форме предложений» (это тоже верно, но не может говорить об их идентичности)[30].

Несмотря на осторожность своих высказываний о соотношении суждения и вопроса — «имеют все общие признаки», тем не менее П. В. Копнин по существу сводит вопрос к суждению, что не всегда обос­нованно, и в основном работает на вопросах первого типа. И в самом деле, вопрос типа «Колумб открыл Америку?» имеет много общего (почти все вышеперечисленные признаки) с суждением; однако вопрос второго первого типа — «Кто открыл Америку?» уже имеет очень мало общего.

В последние годы стали более осторожно говорить о сведении ло­гической структуры вопроса к логической структуре суждения, однако эти попытки постоянно возобновляются с применением более тонкой логической интерпретации.

Так, в современной формальной логике большое внимание уделя­ется попыткам сведения вопроса к пропозиционным формам; при этом у них выделяется то общее, что и те и другие не содержат в себе опре­деленных утверждений, вследствие чего они могут спокойно включать в себя различные переменные[31]. Однако, данное отождествление, по мнению других авторов, не позволяет полностью раскрыть логическую природу вопроса.

Осуществляется подход к вопросу как к команде или требованию. И в самом деле любой вопрос связан так или иначе с требованием, на­пример, получения информации: «Вопросительное высказывание в ко­манде,— пишет Ф. С. Лимантов,— определяет не только основной процесс элементарного предписания, но и процесс перехода от одного элементарного предписания к другому. Поэтому логический анализ структуры, выраженной в форме команды вопроса ...может представ­лять интерес не только для теории и практики программирования, но и для логики вопросов»[32].

Имеются также и другие пути сведения вопроса к суждению. Но важно отметить, в какой бы форме вопрос не был представлен, каким бы образом он не был сведен к суждению, сущность вопросительного предложения как такового всегда остается. Если нам необходим ответ, мы облекаем свое требование в определенную форму, а именно в воп­росительную. В течение многовековой истории естественный язык вы­работал такую форму общения, которая позволяет отделить одно вы­сказывание от другого, в частности, вопрос от суждения. Сведение воп­росной формы к не вопросной (в любом его виде) по существу затруд­няет процесс общения, во всяком случае требует постоянного указания на то, что данное суждение не может считаться обыкновенным сужде­нием, т. е. положительным, утвердительным знанием, а представляет собой вопрос в форме суждения. Фактически получается, что сняв воп­рос и превратив его, нередко искусственно, в суждение, мы тут же дол­жны указать, что это вопросительное суждение, т. е. вернуться к тому, с чего начали. Сведение вопроса к суждению имеет смысл только с той точки зрения, что позволяет в ряде случаев выявить некоторые зако­номерности в логической природе вопроса, применить некоторые пра­вила, выработанные в формальной логике для анализа логической структуры вопроса. Но как было показано, не все типы вопросов могут быть сведены к логической структуре суждения и раскрыть его логи­ческое содержание.

Непосредственная редукция не позволяет решить поставленную задачу в принципе и по существу; более того может расцениваться в ряде случаев попыткой ухода от решения самой проблемы — опреде­ления логической структуры вопроса. Безусловно, они тесно между со­бой связаны и более того оказываются зависимыми друг от друга (о чем речь будет идти далее). В целом рассмотрение логики вопроса в рамках логики суждения дало много интересных моментов и прежде всего помогло приблизиться к пониманию подлинной природы вопроса.

Однако получение ответа на вопрос «Что такое вопрос?» оказалось трудным делом и показало, что его решение невозможно получить в рамках традиционной логики. Как пишут Сергеев К. А. и Соколов А. Н., «к настоящему времени наметились различные подходы к построению формальной системы логики вопроса. Условно эти направления можно разграничить в зависимости от того, как те или иные авторы трактуют проблему «Что такое вопрос?» Так одни отождествляют вопросы с осо­бого ряда суждениями (Д. Харра) или с классом особого рода сужде­ний. Это направление польский исследователь Т. Кубинский справед­ливо назвал логикой вопросов без вопросов. Другие считают вопросы эпистемологическими требованиями. Третьи признают вопросами пра­вильно построенные формулы некоторого формализованного языка, содержащие вопросные операторы. Представители четвертого направ­ления усматривают возможность развития логики вопросов в рамках некоторой лингвистической теории. Наконец, существует направле­ние, специфика которого состоит в том, что в центре внимания его представителей попытки уточнения отдельных понятий логики воп­росов»[33].

Каждое из этих направлений, хотя и не даст полного представле­ния о сущности и логической природе вопроса, тем не менее показы­вает его различные стороны и многообразие в своем единстве. Все это позволило обнаружить некоторые особенности вопроса, закономерно­сти его построения, выработать некоторые правила верной постановки вопроса и т. д., выявить некоторые элементы логической структуры вопроса и связи между ними. Попытки сведения вопроса к суждению позволили определить не только общее между ними, но и отличия.

Первое отличие заключается в том, что хотя вопрос «... так же содержит определенную информацию о мире, однако она составляет лишь исходное начало, или предпосылку, а не основное ее содержание и поэтому представлена в вопросе в «свернутой» логико-граммагической форме»[34]. Это замечание говорит с неполноте вопроса, как тако­вого, когда содержащаяся в нем информация представляет собой толь­ко условие для развертывания истинного его содержания. Представля­ется, что в большей степени (о чем авторы умалчивают), это относится к вопросам второго типа: и в самом деле, когда мы задаем вопрос  «Кто открыл Америку?», то неполное суждение «открыл Америку» не отражает содержание вопроса, а выступает лишь основой для развер­тывания этого содержания, которое определяется вопросным операто­ром.

Второе отличие заключается в том, что вопрос ничего не утверж­дает и ничего не отрицает, он только содержит определенную инфор­мацию и какое-то конкретное решение.

И третье отличие заключается в том, что в сравнении с суждением вопрос не содержит в себе элементов истинности или ложности.

Между тем попытка редуцирования логической структуры вопро­са к логической структуры суждения имеет и другую сторону, которая в литературе не выражена в явной форме. Дело в том, что если бы уда­лось приспособить логическую структуру вопроса к логической струк­туре суждения, рассмотреть одно через другое и, в конечном счете, свести одно к другому, т. е. все свести к логической структуре сужде­ния, то были бы сразу сняты все вопросы о вопросе, как особой форме мышления; разговоры о неполноте дедуктивной системы были бы пре­кращены; последняя сохранила бы себя как целостная и основная си­стема познания, принципом которой выступает непротиворечивость мышления (к полному торжеству старых представителей формальной логики, отрицавших возможность противоречий как в мышлении, так и в предмете). Но именно противоречие, как уже отмечалось, и поста­вило под сомнение единственность дедуктивной системы, как формы познания, в результате чего и возникла проблема вопроса.

ЧТО ПОНЯТНО ЭВМ И НЕПОНЯТНО ЧЕЛОВЕКУ?

(Формально-логический подход к анализу структуры вопроса)


Для логиков, придерживающихся общефилософской интерпретации вопроса не стояла, во всяком случае в качестве первоочередной, задача формализации вопросно-ответных отношений, хотя в связи с логическим представлением структуры вопроса отдельные элементы такой формализации они все же выделяли. Иначе обстояло дело у ло­гиков, разрабатывавших различные диалоговые системы. Последнее стимулировало развитие эротетичеекой логики как формально-логиче­ской. Особенностью этого подхода является то, что представление воп­росно-ответных отношений, и по существу любой диалоговой системы в некотором формализованном выражении, стало самостоятельной за­дачей ив некоторых случаях самоцелью, закрывающей другие аспек­ты и направления изучения этой проблемы.

К логике вопросов и ответов непосредственно обратились в трид­цатых годах нашего века. Большая заслуга в этом принадлежит поль­скому логику К. Айдукевичу. Он один из первых применил аппарат формальной логики для анализа вопроса. Можно с большой уверенно­стью сказать, что и на сегодня он остается авторитетом в этой области, во всяком случае на него опираются почти все современные логики, и многие его идеи нашли отражение в современных интерпретациях ло­гики вопросов и ответов.

В развитии эротетической логики работали Е. Сперэнциа (1936 г.), М. и А. Прайоры (1955 г.), Г. Леонардо (1957 г.), К. Хемблин (1958 г.). В настоящее время много работают в этом направлении Я. Хинтика, Г. Харре и др. В отечественной литературе некоторым проблемам эро­тетичеекой логики были посвящены работы Е. К. Войшвилло, Ю. А. Петрова, В. Ф. Беркова, Ф. С. Лемантова и др.

Одна из первых крупных публикаций по эротетичеекой логике принадлежит польскому логику Т. Кубинскому (1960 г.). Авторы дру­гой большой работы, переизданной у нас в 1981 г. англичане Н. Белнап и Т. Стил (1968 г.)[35], и хотя эта работа написана довольно сложным языком со своей специальной терминологией и понятийным аппара­том, она тем не менее представляет большой интерес для занимаю­щихся эротетической логикой.

Авторы данной работы занимаются формальной теорией вопроса, правда не всех, а только некоторых, и прежде всего «ли-вопрос», по существу, относящихся к вопросам первого типа, или, как говорят уче­ные, прямого вопроса, и «какой-вопрос», т. е. вопроса второго типа. Данная работа интересна тем, в частности, что ее авторы приводят специфическую структуру вопроса в формализованном выражении; вопрос представлен как абстрактное понятие, и состоит из двух частей — субъекта и предпосылки. Эти понятия его элементов отличаются от

понятий, употребляемых в нашей литературе. Под субъектом авторы понимают множество (возможных) альтернатив, а под предпосылкой — количество истинных альтернатив вопроса. Требования определяют полноту и различимость альтернатив. Под значением вопроса они по­нимают «...совокупность ответов, допускаемых вопросом. Другими словами, для вопросно-ответной системы и ее пользователя придти к соглашению относительно значения некоторого вопроса означает при­дти к соглашению о том, что считать ответом на него, независимо от того, каким образом получен ответ вообще»[36]. Это положение оказыва­ется важным не только для построения удобной формальной системы записи, как определили авторы цель своей работы, а прежде всего с точки зрения понятийного (в формализованном языке) определения вопроса и его логической структуры. Если посмотреть на понятие зна­чения вопроса несколько шире, чем это делают авторы, то субъект воп­роса определяется ассерторической частью вопроса, что имеет большое методологическое значение в определении его структуры. Авторы не анализируют эту проблему: но сама по себе ее постановка оказывается настолько важной, что определяет выход научного интереса авторов за рамки формальной системы записи и поиск некоторых общих предпо­сылок («предпосылок» — не в том понимании, которого придержива­ются авторы) решения гносеологических аспектов вопроса и вопросно-ответных отношений.

Таким образом, задача эротетической логики (а по мнению Н. Белнапа и Т. Стила, этот термин ввели в логику вопросов А. и М. Прайоры в 1955 г.; сам термин эротетика происходит от греческого — вопрос) состоит в развитии семантики и грамматики вопроса (под по­следним понимаются способы правильной формальной имитации воп­роса), да и сама эротетическая логика ни в коем случае не является логикой дедуктивной системы. «Абсолютно неверно думать, что эроте­тическая логика является логикой в смысле дедуктивной системы, по­скольку такое представление о ней привело бы к бессмысленному изо­бретательству схемы вывода, в котором вопросы или интеррогативы могли бы выступать в качестве посылок и заключений. Иными слова­ми, эротетическая логика похожа на другие логики не своей дедук­цией, а скорее иными важными составными частями — грамматикой (синтаксисом) и семантикой»[37]. Именно поэтому сходство между языком утверждений и языком вопроса заключается в том, что они являются формальными и не более.

В данном разделе не стояла задача сравнительно полного и пред­ставительного описания эротетической логики. Представляется, что эта задача может быть решена в специальной работе. Здесь необходи­мо выделить лишь три момента. Первое — понятие «эротетическая ло­гика» и данное направление науки во многом обязано тем наработкам, которые были и есть в формальной логике. Само понятие вопросно-от­ветные отношения по существу было выработано и обосновано в логи­ко-формализованном анализе диалоговых систем. В свою очередь эти наработки были обусловлены потребностями развития диалоговых си­стем с возможными последующими практическими приложениями.

Второе — многие положения, выводы эротетической логики на­шли свое отражение в общей логике вопросов и ответов, включая и фи­лософский аспект. И третье,— хотим мы этого или нет (в том числе и представители формально-логической теории вопроса), но единствен­ный путь успешного развития эротетической логики (возьмем этот термин на вооружение и для общей теории вопроса и вопросно-ответ­ных отношений) состоит в решении ряда методологических вопросов. Как бы далеко не ушла практика, она не может уйти настолько далеко вперед, чтобы обойтись без теории. Мы уже об этом говорили, но хо­телось бы добавить, что практика ушла от теории далеко ровно на­столько, чтобы понять, что без нее нельзя обойтись, нельзя дальше развиваться. Впрочем, здесь нет какого-либо противопоставления тео­рии практике и наоборот. И лишь с решением ряда общих теоретико-методологических проблем вопроса и вопросно-ответных отношений можно освоить и все частные аспекты проблемы, в том числе и логи­ческую природу вопроса, и его логическую структуру.

Между тем в рамках формально-логического подхода такое реше­ние не осуществляется; более того, такая проблема даже не ставится, хотя имплицитно ряд ученых выходит на нее. По всей видимости это связано с тем, что эротетическая логика является пока слабо развитым направлением в логике. В настоящее время продолжаются поиски ос­новных принципов подхода к решению проблем на эмпирическом уровне.


КЛАССИФИКАЦИЯ ВОПРОСОВ

Безусловно формально-логический и содержательный анализ предполагал и классификацию вопросов, используя то или иное осно­вание. При всем многообразии и возможностей для классификации, тем не менее были выделены несколько, которые, во-первых, были так или иначе связаны с проблемой логического анализа и это вполне ес­тественно, ибо это сразу же выводило на частные и общие элементы в логической структуре вопроса, и во-вторых, позволяло относительно строго подходить к определению содержания вопроса как научной и логической категории.

В логической теории выделяются два типа вопроса, при этом ос­новываются на содержательном значении вопроса, принятом в естест­венном языке.

Согласно, имеющейся типологии в логической теории к первому типу относится вопрос, который характеризуется тем, что он выражает вопрос ко всему предложению. Например, «Действительно ли Колумб открыл Америку?» Здесь выделяется вопросительная частичка «ли», знак вопроса и предложение «Колумб открыл Америку», которое ста­вится под вопрос. Все остальные вопросы, которые начинаются с та­ких, например, вопросительных слов, как «кто», «что», «где», «когда», «почему» и пр. относятся ко второму типу. Этот тип вопросительных предложений характеризуется тем, что вопросительные слова в них относятся только к отдельным членам предложения. Например, «Кто открыл Америку?». Здесь имеется вопросительное слово, знак вопроса и только лишь фрагмент предложения «... открыл Америку»[38].

Содержательное значение такой типологии определяется сущно­стью задач, решаемых этими вопросами. Так вопрос первого типа ре­шает задачи на доказательство, второй тип — задачи на нахождение[39]. «Конечной целью задачи на нахождение является нахождение (по­строение, проведение, отождествление...) некоторого объекта, т. е. неизвестного данной задачи. Конечной целью задачи на доказательство является установление правильности или ложности некоторого утвер­ждения, подтверждение его или опровержение»[40]

Данная типология безусловно имеет определенный смысл, не­смотря на всю сложность указания, выделения типа задач в том или ином конкретном случае. Но в теоретическом плане и особенно в рам­ках формальной логики такое деление позволяет довольно успешно анализировать структуру вопроса, хотя в таком делении на типы име­ется на наш взгляд и некоторая умозрительность. Во всяком случае за­дачи на доказательство типа: «Кто открыл Америку»? и задачи на на-хождение типа: «Действительно ли Колумб открыл Америку?» в дей­ствительном языке имеются, и их можно рассматривать как опреде­ленные формы познания.

Несмотря на условность подобного деления, т. е. на доказательст­во (1 тип вопроса) и на нахождение (II тип вопроса), тем не менее они рассматриваются прежде всего в рамках познавательного значения. Так рад авторов рассматривают вопросы II типа, как имеющие значе­ние на ранних стадиях исследования, направляются этими вопросами, в результате чего (т. е. ответы на эти вопросы) происходит развитие гипотезы. Обоснование этих гипотез принадлежит уже вопросам 1 ти­па. Вопросы II типа лишь указывают область поиска, вопросы 1 типа призваны к решению поставленных задач в виде обоснования гипотез.

Деление это конечно условно, поскольку эти типы вопросов при решении различных теорий по уровню и по содержанию могут спокой­но меняться местами. Сам по себе процесс обоснования гипотез, может представлять собой такую процедуру, когда работают поочередно сна­чала вопросы II типа, т. е. на нахождение, затем вопросы 1 типа, на доказательство гипотезы, и в тоже время остаются в целом вопросом 1 типа.

Безусловно, деление на вопросы нахождения и вопросы доказа­тельства, имеет содержательное значение в процессе познания, так же как и имеют реальное существование сами по себе. Однако данная ти­пология в логике не решает всех проблем процесса познания и не опи­сывает всю возможную классификацию для различных теорий и ситу­аций. Слишком многообразен и разнообразен процесс познания, чтобы его можно описать этими двумя типами вопроса, хотя конечно для ре­шения некоторого класса задач они вполне приемлемы. Тем не менее, в логике почему-то получилось так, что начиная с Айдукевича, пер­вым выдвинувшим эту типологию и обосновавшим ее, это оказалось чуть ли не единственным делением, во всяком случае среди логиков эта типология казалась очень популярной и довольно хорошо описан­ной. Не вдаваясь сейчас подробно в теорию классификации, в частно­сти, в логике, тем не менее необходимо отметить, что такое внимание к этим типам вопросов, по всей видимости вызвано тем, что на сегодня логическая теория вопроса еще не получила достаточного развития.

В логической структуре вопроса рассматривается еще один тип вопроса, так сказать комбинированный из первого и второго вышеука­занного типов вопросов, например, содержащие связку «если... то». Этот тип вопроса так же отражает определенную форму познания и означает совершение некоторого неизвестного события при известном обстоятельстве, т. е. будет ли совершено какое-то событие при определенном условии. Например, «Если будут построены космические ко­рабли для дальнего космоса, то будет ли осуществлен полет человека на Марс?» Это сложно построенный вопрос, в котором оговариваются условия, чтобы отвечающий понял смысл предложения, т. е. при каком условии будут возможны полеты на Марс. Данный тип вопроса имеет множество аспектов и вариаций, в зависимости от конкретной задачи, которую он призван решить. Например, указываются возможные и не­возможные условия, совершенные и имеющиеся и пр. Но истинный смысл и ценность такого типа вопроса заключается в том, что в нем указывается условие, при котором возможно совершится следующее действие, событие, которое интересует собеседника, что значительно уточняет смысл вопроса, в противном случае, отвечающему приходит­ся самому определять эти условия. Если учесть, что в зависимости от условия, при котором вопрос приобретает тот или иной смысл, меня­ется и структура ответа, то можно понять, насколько важно выделение такого типа вопроса и его тщательное изучение, исследование правил построения, а соответственно, и особенности ответа. Этот тип вопроса имеет интерес с точки зрения построения различных искусственных языков, например, социологического. Определения условия, при кото­ром уточняется смысл социологического вопроса, значительно облег­чает работу респондентам, ибо в противном случае, как это часто и бывает, они вынуждены сами определять это условие, что может при­вести к неверной интерпретации предлагаемого ему вопроса, а соот­ветственно, и неверного ответа, неверного с точки зрения его адекват­ности содержанию вопроса. Хотя такая форма вопроса значительно утяжеляет и усложняет вопрос, что может в некоторых случаях за­труднить понимание самого вопроса.

Выделяют еще два типа вопроса — фактологические и, так назы­ваемые, мотивационные вопросы. Такое деление имеет большой смысл и с точки зрения определения смыслового значения, и характера ре­шаемых ими задач и принципов построения вопроса.

Эти два типа вопросов решают различные познавательные задачи. Фактологические вопросы снимают информацию о совершившемся действии, например, «Выписываете ли Вы газету «Труд»?», «Имеете ли Вы стиральную машину «Эврика»?» и пр. Особенность этого типа воп­росов заключается в том, что его содержание", как и содержание объ­ективной изучаемой реальности оказывается не зависимым от субъек­тивной интерпретации отвечающего. Факт наличия подтверждается наличием факта, и отвечающий только фиксирует совершившийся с ним или с кем-то другим действие. Правда здесь возможны различные вариации, которые оказываются зависимыми от субъективной интерпретации, например, фактологические вопросы о прошлом или о буду­щем. Но в целом этот тип вопроса оказывается очень удачно описывает огромный класс практических задач, имеющих значение не только в искусственных, но и в естественных языках. Соответственно имеются и определенные принципы построения этого типа вопроса, в частности, здесь не употребляется слово «почему», требующее субъективную ин­терпретацию при ответе. Формулировка вопроса и ответа требует только четкой фиксации событий и т. д.

Ко второму типу вопроса относятся, так называемые мотивацион­ные вопросы, особенность которых заключается в том, что они требуют прежде всего субъективной интерпретации событий, т. е. высказыва­ния своего мнения, оценки тех или иных изучаемых событий. Когда мы спрашиваем: «Знаете ли Вы...?», то тем самым просим выразить свое мнение, оценить и пр. независимо от того, какую объективную оценку (например, с точки зрения общественности или официально принятой позиции) имеет данное событие. Основное требование к воп­росу заключается в том, чтобы была определена понятийная структура вопроса, иначе содержание вопроса может неадекватно пониматься ис­следователем и респондентом.

Соответствующим образом меняется форма построения и форму­лирования вопроса. В данном типе вопроса, как правило, используют­ся вероятностное содержание и понятия, допускающие неопределен­ную интерпретацию событий. Логическая структура такого вопроса оказывается довольно сложной. Если мы задаем вопрос: «Кто открыл Америку?» (фактологический вопрос) с матрицей ответов, где один ис­тинный, а все остальные ложные, то в вопросе: «Как Вы считаете, кто открыл Америку?» (мотивационный вопрос), матрица ответов по су­ществу не имеет ложных альтернатив, поскольку респондент выража­ет только свою точку зрения и для него любая из предлагаемых может быть истинной. В последнем случае мы выясняем не объективное зву­чание, содержание ответа на поставленный вопрос, а только мнение респондента по этому вопросу. Другое дело, что мы можем его соотно­сить, а можем и не соотносить с некоторым объективным содержанием матрицы ответов. Например, мы можем соотносить различные группы отвечающих в зависимости от выбранного ответа, что кстати говоря, часто и делается, когда объективное содержание изучаемого явления не известно. Например, мы задаем вопрос: «Кто написал «Слово о по­лку Игореве?» Любой ответ из матрицы ответов может быть истинным, но оставаться чисто субъективным мнением отвечающего.

Можно образовать различные типы вопросов и все они имеют пра­во на существование, каждый из которых отражает определенную объективную реальность, в зависимости от чего приобретает ту или иную специфическую форму. Но несмотря на полифоничность вопросов, всегда можно выделить некоторые основные типы, которые определя­ют магистральные пути познания посредством логики вопросов. Безус­ловно уровень общности подхода и уровень общности познания опре­деляет свою классификацию вопросов. Философский подход предпо­лагает и наиболее общий тип вопросов. В специальных теориях, воз­можна частная типология. Здесь уже работают свои законы и зако­номерности.

Так же в зависимости от области изучения меняется типология вопросов, кстати говоря, и сами вопросы как по содержанию, так и по форме построения. Здесь выявляется своя специфическая типология вопросов, как например, в социологии. Исследование процесса образо­вания типов вопросов, независимо от уровня общности подхода, дает богатую информацию о законах и закономерностях развития познания и логики получения нового знания.






«...мы можем открыть новый для себя мир,

 когда научимся задавать верные вопросы.»

К. Эриксон

«...тот, кто слишком торопится

получить точный ответ, кончает сомнениями...»

Ф. Бэкон

Глава III. ГИПОТЕТИЧЕСКИЙ МИР

Анализ возможных подходов к проблеме вопроса показал, что в основном все они находятся в области формально-логического реше­ния. Отдавая должное отдельным блестящим находкам, тем не менее необходимо констатировать, что они не привели к пониманию подлин­ной гносеологической и онтологической природы вопроса, а соответст­венно и его логической структуры.

Есть все основания предполагать, что решение этой проблемы ле­жит в другой области. Если к вопросу подходить как к специфической форме мышления, то естественно и решение проблемы его логической структуры необходимо искать именно в природе мышления и логики познания. Вскрывая механизм мышления, можно познать и разнооб­разные формы последнего, в том числе и вопрос, его связь с суждени­ем.

В свою очередь, логика познания с неизбежностью исходит из ре­шения более общей проблемы, а именно проблемы взаимодействия субъекта и объекта, выступающих общей системой для вопроса и вопросно-ответных отношений. Содержание последних определяется не­которыми сущностными отношениями между субъектом и объектом и прежде всего познавательно-преобразовательной деятельностью. И по­нятно, что только обращение к сущности субъектно-объектных отно­шений, позволяет решать проблемы вопроса и вопросно-ответных от­ношений.


ЗАЧЕМ ЧЕЛОВЕКУ ЗНАТЬ?

(Некоторые принципы субъектно-объектных отношений)


Если поставить проблему природы взаимодействия субъекта и объекта в плане исследования вопроса и вопросно-ответных отноше­ний, то в первую очередь необходимо отметить, что не только субъект, но и объект обладает своей активностью и с той же самой целью, т. е. стремлением сохранить себя как самостоятельное и независимое явление.

В этом плане они, составляя единое целое, и противостоят друг другу, и предполагают друг друга. Противоречивый процесс противо­стояния обуславливает и их неразрывное единство, активное взаимо­действие с целью решения своих частных и общих задач. Действия субъекта по отношению к объекту предполагают определенный уро­вень знания характера и содержания действий последнего. Чтобы субъ­екту успешно действовать, ему необходимо полно и по мере возмож­ности глубоко, в зависимости от уровня поставленных задач, знать за­коны и закономерности, раскрывающие сущность объекта, различные частные и общие проявления, взаимоотношения с другими явлениями, которые окружают исследуемый объект. Человеку необходимо знать не только, что он сам хочет, но и что хочет другой человек, какие цели ставит себе и каким образом он будет их достигать. Необходимо знать систему действий другого человека. Если эту картину представить в некотором упрощенном виде, то ее можно уподобить системе коорди­нат, в которой каждый объект занимает свое определенное место. Если человек знает эту «систему координат», то он способен оптимальным образом спрогнозировать всю систему своих познавательных и пред­метно-преобразовательных действий. Необходимо знание не только местоположения каждого объекта в некоторой системе координат, но и знание траектории его движения. Вся эта и другая подобная допол­нительная информация позволит четко соотнести траектории движе­ния объектов.

Если усложнить задачу, то человеку необходимо знать траекто­рию движения не только одного объекта, с которым он вступает во вза­имодействие, но и некоторого ряда объектов, представляющих его ок­ружение; более того необходимо иметь систему взаимодействия всех рассматриваемых траекторий движения. В силу бесконечного количе­ства вариантов задача может бесконечно усложняться и становиться невыполнимой, но тем не менее всегда выполняемая каждым субъек­том и объектом. Таким образом, успешное действие субъекта относительно действий объекта, так же как и успешное действие объекта, относительно субъекта, предлагает знание законов движения и субъекта, и объекта относительно друг друга. Их взаимодействие, как единичный акт, обусловлен структурой и законами действия более общей по отноше­нию к ним системы. В данном случае, однако, происходит не прямое и полное поглощение большой системы малой (в данном случае системы взаимоотношений субъекта и объекта), а активное их взаимодействие, в результате чего развиваются обе из них. Но будучи частью более об­щей системы, субъект сохраняет свое самостоятельное значение, лишь оставаясь активным существом, познающим всю систему правил, за­конов закономерностей действия этой общей по отношению к нему си­стемы.

Активная его деятельность в первую очередь предполагает актив­ную именно познавательную деятельность. Это обусловлено тем, что практически-преобразовательной деятельности субъекта должна пред­шествовать разработка концепции этой деятельности, включающей в себя познание среды деятельности, ее законов и т. д. И лишь в соот­ветствии с ними можно наилучшим образом строить систему своих действий. Между тем модель действия и само действие, принявшие в философской литературе форму соотношения идеального и т. н. реаль­ного действия, весьма своеобразны. Для такой атомарной системы, как взаимоотношение субъекта и объекта, первичность и вторичность по­знавательной и т. н. реальной деятельности оказывается весьма слож­ной. Действие одного всегда вызывает ответное действие другого; в свою очередь, оно предполагает совершенное действие другого. Пожа­луй, в данном случае сущность взаимодействия субъекта и объекта может быть сведена к формуле, познавать, чтобы действовать наилуч­шим образом, и наоборот.

Разумеется познание субъектно-объектного взаимодействия — до­вольно сложный и многоплановый процесс, и мы, в свою очередь, не будем анализировать все его аспекты, поскольку это не входит в зада­чу нашего исследования. Необходимо только подчеркнуть, что способ­ность познавательного взаимодействия, изначально присущая субъек­ту и объекту (а можно предположить — и каждому явлению объектив­ного и субъективного мира) сразу же затрагивает проблему природы самого познавательного процесса.

  Нет необходимости говорить о том, что познавательный процесс представляет собой единство чувственной и логической сторон познания; и извечный спор между эмпириками, сенсуалистами, с одной стороны, и с другой — рационалистами, будет продолжаться, видимо, бесконечно. В нашем исследовании мы должны обратить внимание на первую ступень познания, поскольку она выступает его исходным пун­ктом. Остановимся сначала на нем.

На каждого человека, и тем более на познающего субъекта, целе­направленно изучающего свой объект, в каждый момент времени идет поток информации, поступающей через его ощущения. Именно через них он воспринимает огромное количество различных по природе, ха­рактеру, интенсивности и пр. ощущений. Они могут отражать цвета, звуки, запах предметов и явлений, распознавать каждое такое ощуще­ние, хотя и трудно, но необходимо, ибо каждое из них несет опреде­ленную информацию об объективном мире. Познающий субъект вы­нужден с ней справляться, ибо каждое ощущение, каждый квант ин­формации, поступивший к нему, получает его индивидуальную интер­претацию.

Это происходит путем типологизации ощущений как квантов ин­формации. При всем множестве ощущений и поступающей на их ос­нове информации, они всегда могут быть сгруппированы по принципу однородности. Это изобретение природы, материального мира, имея такую типологию или классификацию однородных одинаковых ощу­щений, человек любое очередное ощущение рассматривает уже по аналогии с имеющимся знанием и относит его к тому или иному классу (или роду) ощущений. Данное обстоятельство освобождает его от не­обходимости определять сущность каждого конкретного ощущения, поскольку оно уже изначально задано этой классификацией. Тем са­мым достигается огромная экономия и времени и энергии человека в познавательном процессе.

В случае появления ощущений, которые не могут быть включены в имеющуюся классификацию, определение их сущности и содержа­ния происходит путем выработки новой классификации ощущений. Последняя имеет свои уровни. Первый из них — это классификация первичных ощущений. Второй — классификация классификаций до появления таких обобщенных представлений как понятие и аб­стракция.


СУЩЕСТВУЕТ ЛИ НАСТОЯЩЕЕ?

(Субъектно-объектные отношения как обобщенное знание)


Взаимоотношения субъекта и объекта происходят на основе раз­нообразной и, как правило, постоянно меняющейся информации. Она остается неупорядоченной до тех пор, пока субъект не поймет логику движения объекта и не отразит ее в своем сознании как логику движе­ния своей мысли, т. е. как свою собственную логику. Обобщенное представление человеком предметов и явлений объективного мира есть отражение логики их развития.

Мир изменчив и постоянен. Он постоянен в своей изменчивости и изменчив в своей постоянности. Мир постоянно меняется, и в каждое новое мгновение уже нельзя утверждать, что он — тот же самый. Вер­ная сама по себе идея его постоянной изменчивости, доведенная до крайности, превращается в абсурд, как, например, у Кратила, утвер­ждавшего, что в реку нельзя войти даже один раз. И в самом деле, если говорить о постоянной изменчивости, то конечно в любой сколь угодно малки отрезок времени мир не будет постоянен. Это означает, что в одно и то же время он — и тот же самый, и другой. Но если он изме­няется, значит мы не можем его фиксировать как нечто постоянное, неизменное, т. е. остановить его хотя бы на мгновение; и с другой стороны, если мир постоянно изменчив и настолько, что мы не сможем его зафиксировать в любой сколь угодно малый отрезок времени, фак­тически это означает, что он не существует. В то же время мы посто­янно убеждаемся, что объективная реальность существует, и что она может отражаться, ощущаться нами, и мы можем производить с ее предметами какие-либо действия и т. д.

Каким же образом разрешается это противоречие? Факт, что мир изменчив, никто ныне отрицать не может. Спорят обычно против ре­зультата логического рассуждения, вследствие чего возникает пара­докс, о котором говорилось выше. Однако в действительности никакого парадокса нет, если мы будем рассматривать мир и эти два понятия в различных временных измерения. Мир изменчив и не одинаков в про­странстве и времени, изменчивость мира имеет свою иерархию. Если мм возьмем электронный микроскоп ч посмотрим на каплю воды, то увидим в ней движение молекул. При еще большем увеличении можно обнаружить практически стремительное и трудно фиксированное дви­жение атомов и электронов. Но капля воды, наблюдаемая человеком, в определенный момент времени практически остается неизменной, хотя и изменяется (испаряется), но для человека без микроскопа эти изменения происходят достаточно медленно, что позволяет опериро­вать этой каплей как практически неизменной для определенного от­резка времени. Именно в силу изменения скорости движения по отно­шению к наблюдателю (в данном случае человеку) мир в одно и то же время — и изменчивый, и постоянный. Он постоянный, неизменный, ровно настолько, насколько мы можем оперировать им как объективной реальностью. Однако в силу преходящего пространственно-временного консилиума наблюдения мы можем следить за изменениями мира и соответствующим образом использовать его в своих действиях как постоянно изменяющегося.

Хотя проблема изменчивости мира не входит в предмет нашего исследования, тем не менее об этом необходимо было сказать, посколь­ку форму обобщенного познания нередко самым непосредственным об­разом связывают с процессом его изменчивости, именно такой измен­чивости, которую «ухватить» в постоянстве практически невозможно. Такое постоянство находят только в понятиях мысли, в некотором обобщенном представлении движения объективной реальности. Это — одно из основных положений философии Гегеля. Реальный мир, как писал Гегель — это не мир вещей, не чувственный мир, а мир понятий, мир обобщенного мысленного представления движения материи.

Подобный подход можно считать в принципе верным, поскольку и в самом деле человек воспринимает мир в понятиях, в обобщенном виде. Содержанием мышления выступает мир понятий, являющийся отражением реальных процессов (объективный мир находит отраже­ние в сознании человека, как мир понятий, которым он и оперирует как своим реальным миром).

Тем не менее отрицание объективного существования мира на ос­нове принципа его постоянной изменчивости ведет к неверному пони­манию как мира понятий, так и объективного мира. Если признать за единственную реальность лишь мир понятий, мир мыслительной дея­тельности, то неминуемо возникает вопрос о вечном мире, о мире по­вседневной реальности во всей его изменчивости. Даже признавая су­ществование сознания как подлинное бытие, как единственную реаль­ность, оно (сознание) тем не менее не может отказаться от своей про­тивоположности — от материального объективного бытия. Признание реальности сознания лишний раз указывает на его противоположность и говорит о реальности как духовного, так и материального миров.

Однако осмысление взаимного существования двух миров оказа­лось довольно трудным делом. При реальном наличии и того и другого они оказываются в отношении противоречия друг к другу (в сознании субъектах. Более того, они к тому же имеют собственную противоре­чивую природу. Понятийное отражение объективного мира не есть простое понятийное фиксирование его изменчивости а различных по­нятийных образованиях. В противном случае, имея обобщенное пред­ставление о некоторой объективной реальности и воспроизводя ее по­стоянство в своих понятийных конструкциях, сознание не могло бы от­разить саму изменчивость объективного мира.

Мы уже установили, что обобщенное (адекватное) отражение су­ществующего мира в его многообразии, изменении и развитии представляет собой необходимое условие познавательной и практически преобразующей деятельности субъекта. Однако каков же на самом де­ле характер этой обобщающей действительности, какова ее сущность? Ее нельзя представлять в качестве простого сложения всех взаимосвя­зей, простой совокупности основных повторяющихся отношений.

К проблеме воссоздания обобщенного образа необходимо подхо­дить как к цельному в самом себе и для самого себя образования, яв­ляющегося необходимым посредствующим звеном между мышлением и объективной реальностью и в то же время выступающего сущностью и формой проявления самого мышления. Сущность такого образования можно обнаружить в полном адекватном отражении совокупных свя­зей, принимающих форму взаимоотношений между рядом явлений и представляющих собой среду, поле деятельности субъекта и объекта. Подход описывает изучаемое явление как некоторое цельное образо­вание, обладающее определенной относительной самостоятельностью, имеющее причину своего возникновения, основные законы функцио­нирования, направление развития и т. д.

Посредством создания такого обобщенного представления человек осваивает объективный мир. Это представление есть в то же самое вре­мя и форма отражения в мышлении объективного мира, и форма по­строения отношений с ним; в нем должны быть отражены и причинно-следственные связи, основные законы функционирования изучаемых процессов, а следовательно и возможность на их основе создания на­учного прогноза в их развитии и т. д.; в дальнейшем будем называть такое обобщенное представление концепций или концептуальным представлением объективной реальности.

ОБЪЕКТ В СИСТЕМЕ СУБЪЕКТА

(Особенности взаимодействия субъекта и объекта)

Чтобы осмыслить сущность изучаемого процесса, субъект позна­ния должен представить его в некоторой системе понятий. В сознании каждого человека знание о мире представляется в виде собственной со­держательной системы понятий, имеющей свою структуру. Однако су­ществующий вне человеческого сознания объект также имеет свою си­нему взаимосвязи элементов. Понимание сущности объекта предполагает, что субъект должен выявить всю систему взаимосвязи его элементов; такое понимание возможно лишь в системе понятий самого субъекта. Поэтому следует различать систему связей элементов объекта, существующего независимо от сознания познающего субъекта, с одной стороны, а с другой — ту систему понятий, которая воспроизво­дится познающим субъектом. Когда мы говорим, что сознание отража­ет бытие и определяется им, то под этим понимаем не прямой перенос из объективной реальности в сознание всех процессов, а прежде всего основных законов развития объективного мира, по которым, развива­ется и сознание. Иначе не может быть, если учесть, что сознание есть часть этой объективной реальности и природы в целом. Сознание дей­ствует по тем же самым законам, что и вся природа. Поэтому его со­держание выступает как отражение объективной реальности в ее сис­темности. Однако взаимодействие этих двух систем может быть неа­декватным: выработанная субъектом на основе собственных представ­лений система взаимосвязи элементов своего знания может не отра­жать существующие взаимосвязи между элементами системы предме­тов и явлений объективно существующего мира. Почему же это про­исходит?

Дело в том, что система связей объективного мира в сознании че­ловека существует не сама по себе, а только в некоторой своей, при­сущей сознанию системе взаимосвязи. Но в зависимости от того, в ка­кую систему связи в мышлении будет включено данное событие (яв­ление, процесс и т. д.), таким оно и будет представляться как имеющее свое самостоятельное значение. Это означает, что субъективный спо­соб понимания, трактовки данного явления, безусловно в какой-то ме­ре отражающий объективную связь, имеет свое собственное происхож­дение, и в этом плане субъективно. Точно так же как в мире все вза­имосвязано и любое явление находит свое содержание только в этой си­стеме взаимосвязи, так и в сознании человека все находится во взаи­мосвязи, и любое явление объективного мира, попадая в сознание, че­ловека приобретает содержание только в этой системе взаимосвязи. Другое дело, что это содержание может быть не верным. Но не менее интересным является и то, каким образом оно, это субъективное зна­ние, становится верным, об этом мы будем говорить дальше.

Понимание, трактовка данного явления означает по сути дела, что данное явление включено в какую-то систему взглядов, и благода­ря чему приобрело содержательное значение. Трактовка данного явле­ния, его понимание есть включение данного явления в более широкую систему взглядов, в другую систему отношений или взаимосвязи мыс­ленных явлений или иначе говоря в более широкую концепцию.

Например, если мы попали на необитаемый остров и вдруг увиде­ли что-то движущееся на горизонте, то мы сразу же определяем его как одушевленное существо, т. е. включили в предельно широкую концепцию — одушевленное существо, важнейшей характеристикой ко­торого является движение. Это трактовка данного явления, его пони­мание, основанное на некоторой общей системе взглядов, или концеп­ции. Эта концепция по отношению к новому явлению выступает как идея, на основе которой и строится отношение с данным явлением. Идея является центральным звеном всего комплекса системы пред­ставлений и отражает основную связь, основной закон взаимосвязи не­которой совокупности явлений. И хотя само понятие идеи намного ши­ре и глубже понятия концепции, тем не менее сущностью любой кон­цепции как выработки некоторой общей идеи остается неизменной и здесь. Человек всегда в любой момент времени должен иметь некото­рое концептуальное представление о характере и системе взаимосвязи некоторой совокупности явлений.

Представление идеи как основного закона, характера системы взаимосвязи, подчеркивает то положение, что любая система взаимо­связи имеет свою специфику, свой характер, несмотря на то, что об­разование этой системы взаимосвязи происходит по одним и тем же законам. Каждая система уникальна, уникальна в том смысле, что каждая из них имеет свой характер, свою специфику. Это определено в свою очередь тем, что каждая из них решает свою задачу и только ей подчиняет всю структуру своих элементов. Так же как субъект по отношению к объекту оказывается уникальным явлением имеющим свою собственную систему связи, так и объект имеет свою собственную уникальную систему взаимосвязи, выраженную понятием идеи.

Таким образом, концепция — это выражение сущности и харак­тера взаимосвязи явлений. Но для того, чтобы выразить эту сущность в концепции необходимо ее выявить, понять, определить. Субъект должен определить сущность, чтобы выработать концепцию. Но если в понятии концепции включается понятие сущности, то в понятие сущности, концепция не включается. Последнее понятие шире и дру­гое, чем понятие сущности, которая включает в себя не только понятие сущности, но и понятие системности, взаимосвязь и самое главное их движение. Сущность данной взаимосвязи явления можно определить только в процессе ее развития, в процессе ее самодвижения. Только в этом случае она проявляет себя и только таким образом себя выража­ет. Ибо если бы сущность не развивалась, не изменялась, нельзя было бы о ней ничего узнать, она не проявляла бы себя, ее просто не было бы.

Принцип всеобщности взаимосвязи является основным и в случае определения системы взаимосвязи совокупности явлений для определения и выработки концептуальных положений. Но вполне понятно, что только указав на всеобщность связи явлений мы не решим пробле­му характера взаимодействия. Каждый раз необходимо указывать свою специфическую для данного случая взаимосвязь, ту взаимосвязь, которая определяет сущность данного явления как некоторого систем­ного образования.

Такой связью является причинно-следственная зависимость явле­ний, благодаря которой субъект может определить траекторию движе­ния интересующего его явления.


ПРОШЛОЕ В НАСТОЯЩЕМ

(Причинно-следственный характер концептуального построения субъектно-объектных отношений)


Любое явление протяженно во времени: оно становится, развива­ется, имеет свое начало и свой конец (условно, конечно). Но любое явление будучи протяженным во времени соответствующим образом протяженно и в пространстве, т. е. имеет свое выражение в некотором пространственном континууме. Это означает, что данное явление на­ходится не только сейчас и здесь, в это время и в этом месте, но оно находится и в прошитом. Необходимо подчеркнуть — не находилось, а находится и в прошлом, рядом со своим настоящим. Прошлое состоя­ние явления всегда находится в настоящем. Иначе говоря, прошлое всегда представлено как накопленный опыт, выступающий как само­стоятельный объект взаимодействия с любым другим объектом, нахо­дящегося вне сознания субъекта. Настоящее, таким образом, это про­цесс взаимодействия прошлого опыта как объекта и исследуемого яв­ления. В качестве будущего выступает концепция поведения субъекта относительны взаимодействующего объекта. В явлении заложен мо­мент его существования в будущем как тенденция развития, идущей от прошлого через настоящее. Такая потенциальная возможность но­сит абсолютный характер, относительна только, форма ее проявления.

Таким образом, для того, чтобы понять явление, его сущность не­обходимо знать не только его настоящее, но и проследить его развитие в прошлом. Это дает возможность получения знания о предположи­тельном его существовании в будущем, что выступает, пожалуй, самой важной составной целью познания. Всегда огромный интерес представ­ляет потенциально возможное состояние явления, тенденция его раз­вития. Но поскольку прошлого в объективном выражении нет, его можно воссоздать в сознании, как прошлое знание, как опыт. Именно поэто­му становление концептуального представления всегда имеет про­странственно-временную обусловленность, принимающую характер причинно-следственной зависимости.

В данном случае мы говорим не о причинной зависимости одного явления от другого, а об изменении одного и того же явления в про­странственно-временном континууме при обязательном сохранении его целостности, сущности и т. д. Именно в этом случае мы можем го­ворить о причинно-следственной зависимости, когда некоторое про­шлое, как прошлый опыт и знание определяют в процессе взаимодей­ствия с объективной реальностью настоящий ход явления и благодаря этому вырабатывается концептуальное знание, определяющее тенден­цию его существования в будущем.

Осознанное действие человека может осуществляться лишь выра­ботанной в его сознании концепцией этого действия. Во многом она оп­ределяется и действием противостоящего ему объекта, как некоторой по отношению к нему объективной реальности. И чтобы действовать, человек должен познать действия последнего на основе своего прошло­го знания, и тем самым выработать свою концепцию деятельности не только в настоящем, но и в будущем.

Сущность концептуального видения изменяющегося и развиваю­щегося объекта во многом зависит от выявления его причинно-следст­венных связей, т. е. представления его в такой целостности и системности, которая отражала бы причинно-следственные связи его появле­ния, развития и перехода в другое состояние.

Процесс создания концепции имеет целый ряд особенностей, оп­ределяющих ее характер, сущность, принципы функционирования и т. д. Основными такими особенностями выступают ее целостность, само­стоятельность, определенный элемент консерватизма.


ГИПОТЕТИЧЕСКОЕ ВИДЕНИЕ МИРА

(Особенности построения концептуального знания)


Концептуальное знание имеет свои особенности. Прежде всего надо указать на определенность знания. Поскольку любой объект имеет определенную сущность, постольку и концептуальное знание свое определенное выражение воссоздаваемой сущности. Знание об определенном объекте позволяет представить его как определенное знание. В силу определенности концептуального знания оно приобретает и характер целостности, и законченности. Вследствие дискретно­сти объективного мира каждый представлен как самостоятельное, цельное образование, имеющее свою относительную законченность. Естественно и знание о нем приобретает характер относительно цело­стного знания, т. е. знания как законченного и завершенного. Целост­ность концепции означает представление об объекте как единичном и самостоятельном. Включая в себя все необходимые составляющие ком­поненты, концепция неминуемо приобретает характер целостности.

Соответственно определенность и целостность концептуального знания предполагает его полноту и завершенность. Возможно это зву­чит парадоксально, поскольку мы привыкли к тому, что наше знание всегда является неполным и незавершенным. В свою очередь противо­положное утверждение приводит к мысли о законченности знания (и вообще о прекращении развития и т.д.). На самом деле, здесь нет речи о таком общем знании, которое может рассматриваться в качестве за­вершенного. Такого знания не может быть, как не может быть и зна­ния вообще. Речь идет о конкретном знании, которое определенно и в силу этого всегда конечно, т. е. имеющее свое начало, завершенность и полноту. Конкретное знание может быть полным и завершенным знанием только для субъекта познания и только в определенном про­странственно-временном консилиуме. Это вытекает из того, что зна­ние, как свершившийся факт имеется или не имеется, оно или есть или его нет.

Здесь необходимо различать два понятия, а именно знание как свершившийся факт и качество знания. Если первое из них свидетельствует о наличии знания или его отсутствии, то второе указывает на его полноту, истинность и т. д. В имеющейся социально-философской литературе эти два понятия часто смешиваются, и когда говорят о не­полном и неточном знании, то под этим понимают отсутствие знания. На самом же деле, если мы что-то знаем об объекте, то это уже знание об объекте, со всеми присущими понятию знания атрибутами. Другое дело, что может быть неполное знание. Но знание может быть верным, полным, частичным и т. д. лишь в сравнении с другим знанием про­шлым, будущим или с каким-то другим, т. е. параллельным знанием. В свою очередь, будучи тождественным самому себе, оно для самого себя, в отношении к самому себе может быть только полным и только завершенным знанием, факт наличия концептуального знания гово­рит о том, что мы уже имеем знание, и знание полное и завершенное. В этом плане принцип полноты и завершенности знания для самого себя является абсолютным.

В силу дискретности объективного мира и познания, незавершенного знания не может быть. Незавершенным может быть процесс познания для какого-то промежутки времени и только в некоторой боль­шей для данной цепочки системе знания. Но всякое знание в более об­щей системе знания всегда представляет собой концептуальное зна­ние, а соответственно может считаться цельным, полным и завер­шенным.

Важнейшим моментом понимания конкретного знания выступает то, что оно всегда имеет статус прошлого знания и любое концепту­альное знание выступает как прошлое знание. Это вытекает из про­странственно-временных принципов существования явления. В силу изменчивости мира любое явление в его субъективном выражении вы­ступает как прошлое явление. Речь идет не о том, что оно не сущест­вует в данном месте и в настоящее время, а в смысле его отражения в некоторой системе знаний. В силу этого любое наше знание, как кон­цептуальное знание, с первого момента своего появления сразу же приобретает характер прошлого знания. С момента возникновения, оно сразу же уходит в прошлое. В этом смысле надо отличать прошлое знание от устаревшего, отжившего свой век и отброшенного человече­ской историей.

Другими словами: знания не уходят в прошлое, они остаются не­изменными в силу своей целостности и завершенности; вперед уходит объективная реальность, которая обновляется постоянно в каждый сколь угодно малый отрезок времени. Поскольку концептуальное зна­ние является целостным, законченным и полным знанием для самого себя, постольку с момента своего образования оно становится статичным, неразвивающимся знанием и в силу этого приобретает статус прошлого знания.

Однако, было бы неправильно представлять концептуальное зна­ние как такое прошлое знание, которое не может иметь силы для бу­дущего.

Исходя из системности концептуального знания, определяющего в себе некоторые общие закономерности развития объекта, и исходя из причинно-следственных зависимостей, субъект имеет возможность распространять свое знание и на некоторое будущее, т. е. определять 1векоторый период будущего возможные тенденции движения объекта. Изменение явления определяется законами развития более общей отношению к ним системы. Знание этих законов позволяет прогнозировать их изменение до тех пор, пока не изменится сама система, а с ней и ее законы. Но в силу относительно стабильного существования она приобретает статус сравнительно постоянного воздействия на свои элементы.

Поэтому концептуальное знание, выработанное субъектом позна­ния о некотором объекте, выступает обобщенным знанием его законов. На основании знания этих законов можно прогнозировать движение каждого элемента системы, но для прогнозирования развития самой системы необходимо знать законы движения более общей для нее сис­темы и т. д. Поэтому по отношению к каждому отдельному объекту (явлению, процессу и т. д.) концептуальное знание субъекта познания всегда выступает прошлым знанием, но по отношению к элементам этой системы Оно остается до определенного момента как знание их возможного поведения. Именно это соотношение системного объекта (если можно так выразиться) и его элементов дает возможность гово­рить о действенном знании, имеющем значение не только для прошло­го и настоящего, но и для будущего.

Хотя концептуальное знание по своей природе является прошлым и в силу этого консервативным, оно имеет значение как актуальное знание до того времени, пока объективная реальность не изменится на­столько, что знание будет определяться не как прошлое, а как уста­ревшее. Система должна измениться настолько, чтобы ее законы, по которым она существовала и которые были заключены в концептуаль­ном знании, перестали работать.

Соотношение системы, как самостоятельного явления, и се эле­ментов, также как самостоятельных явлений, обуславливает и соотно­шение систем концептуальных знаний. В качестве единичного явления концептуального знания нет, оно существует лишь в некоторой систе­ме концептуальных знаний и лишь в своей иерархии. Из данного об­стоятельства вытекает по меньшей мере два важнейших положения. Во-первых, оно связано со степенью изменчивости концептуального знания (т. е. чем меньше уровень общности концептуального знания, тем быстрее она меняется и наоборот; чем выше уровень общности, тем медленнее меняется эта концепция). Подкрепим данное положение простейшим примером. Так, при ходьбе мы постоянно меняем нашу концепцию «идти по дороге», поскольку объективная реальность (от­дельные участки) постоянно меняются. Более того, изменение нашей «концепции ходьбы» зависит непосредственно от состояния дороги. Но общая концепция «ходьбы по дороге» остается постоянной довольно длительное время, пока не изменится сама дорога.

Во-вторых, любое явление, которое попадает в поле действия субъекта, рассматривается им, осмысливается и приобретает содержа­тельное значение только в каком-то концептуальном знании, пред­ставляющем собой определенную иерархию. Это означает, что любое новое явление сначала приобретает содержательное значение только в наиболее общей концепции, а затем по мере потребности, уточнения его характера и содержания, уровень общности концептуального зна­ния снижается. К примеру, сначала некоторое живое существо, о кото­ром мы уже говорили, рассматривается, преломляется через призму -живое или неживое, затем - разумное или неразумное, опасное для на­блюдателя или неопасное и т.д.

Подводя некоторый итог, мы должны отметить, что любая кон­цепция имеет преходящий характер своего существования, самостоя­тельность и независимость, будучи всегда частью другой, более общей концепции, т.е. существуя в некоторой иерархической системе концеп­ций, она в то же время сохраняет свою целостность, определенность, конкретность.

ГИПОТЕТИЧЕСКАЯ ФОРМА ПОСТРОЕНИЯ МИРА


(Концептуальное знание как форма отражения объективного мира и форма построения отношения с ним)


Концептуальное знание в одно и то же время служит и формой отражения объективного мира, и формой построения отношения с ним. Вполне правомерно отметить первичность отражения и вторичность процесса построения отношений с объективным миром, ибо только су­мев определенным образом отразить, воспринять объективный мир, субъект может затем построить соответствующим образом свои отноше­ния с ним.

Однако, это непрерывный процесс познания, освоение, понима­ние, отражение объективного мира в сознании человека может быть осуществлено лишь на основе прошлого опыта, определенного концеп­туального знания. Все это по существу не дает оснований говорить о первичности одного и вторичности другого, и такое деление возможно, как условный прием в процессе познания.

И тем не менее, все же начнем именно с отражения субъектом объективного мира, в частном выражении объекта. Концептуальное знание - та единственно возможная и единственно существующая фор­ма отражения субъектом в своем сознании объективного мира. Это по­зволяет отразить его таким, каким он является на самом деле, воспри­нять мир быстро текущим и изменчивым, разнообразным в своем выра­жении, установить всевозможные связи, законы функционирования и развития и т.д. В результате можно построить некоторую новую систе­му взглядов, или концептуальное знание.

Затем силой своего разума на основе прошлого концептуального зна­ния субъект познания создает некоторое общее представление изучаемого процесса - причем независимо от того, что перед ним: весь ли мир в целом или лишь его бесконечно малая часть в виде какого-либо явления, такое представление должно быть целостным, всесторонним, с выявлением ос­новных причин возникновения данного явления, его развития и т.д. Иначе говоря, в обязательном порядке осуществляется субъективное концепту­альное отражение объективного мира или какой-то его части.

Аналогичным образом строятся и отношения субъекта с объектом. Выработанное на основе познания законов концептуальное знание, представление об исследуемом объекте (или мире в целом) выступает одновременно и системой построения отношений с данным объектом. Построить отношения с объективным миром - это прежде всего опреде­лить стратегию и тактику действий, целенаправленной и целесообраз­ной деятельности по отношению к объекту (и миру в целом).

Следует различать процессы отражения субъектом объективного ми­ра (или его объектов) от построения отношений с ним (с ними). Мир восп­ринимается им как непосредственная, объективно существующая дан­ность, которая не дает готовую концептуальную истину. Субъект позна­ния должен самостоятельно выработать свое концептуальное отношение с ним и, строя его, он как бы навязывает природе свое видение, свое понима­ние системы объективных связей; и в таком случае он действует уже как бы по своим законам, придавая им статус объективного звучания. Другое дело, что эти взгляды могут быть не верными, наше концептуальное зна­ние может не отражать или не полностью отражать объективное содержа­ние явления. И при построении концепции человек в принципе никогда не может быть уверенным в их соответствии объективной реальности.

Различие между процессами отражения субъектом объекта и по­строения отношений с ним заключается в том, что если в первом слу­чае объективная реальность служит полем его деятельности и опреде­ляет его мыслительный, познавательный процесс, то во втором случае (в момент или в процессе построения отношений с объективным ми­ром) субъект познания руководствуется своим именно субъективным представлением и пониманием природы объективных связей, т.е. свои­ми концептуальными построениями, которые могут иметь элементы субъективного содержания. Момент этот очень существенный: несмотря на то, что человек строит свои концепции на основе движения объек­тивной реальности, ее связей (и на основе своего прошлого знания), действует он лишь на основе своего концептуального представления, и это его представление содержит большую или меньшую степень отра­жения объективной реальности. Если его действия будут соответство­вать объективному ходу событий, движению объекта, то его представ­ление, получившее воплощение в концептуальном знании, оказывает­ся верным; если они не будут соответствовать или даже противоречить — то ложным. И ему все придется начинать с начала. В свою очередь, несоответствие действий, отношений с движением объективной реаль­ности может быть вызвано различными причинами. Конечно, ошибки в прошлом знании, извращенная практика и другие обстоятельства, могут в результате определить создание неверного концептуального знания.

Необходимо отметить также, что в создании концептуального представления участвуют и прошлое знание и знание об изменении объективной реальности и др., и концепция выступает как бы резуль­тирующей этого взаимодействия. Происходит постоянное обновление концептуального представления в соответствии с суммой обстоя­тельств, участвующих в этом процессе, в результате чего вырабатыва­ется новая концепция взаимоотношений субъекта и объекта, образует­ся как бы новая концептуальная объективная реальность.

Важно подчеркнуть принципиальное положение, что в силу цело­го ряда причин и результат отражения, и результат построения отно­шений с объективной реальностью могут быть неверными или не со­всем верными, точными, адекватными и т. д., т. е. на них накладывает свой отпечаток субъект познания и их результат всегда должен рас­сматриваться как субъективный процесс. Будучи умозрительным, чи­сто мысленным, построением, цельным и законченным, такое концеп­туальное представление может быть только возможно истинным, ги­потетическим, или, точнее говоря, концептуально-гипотетическим знанием.


ПОЧЕМУ ЧЕЛОВЕК ЗНАЕТ, ЧТО ОН ЗНАЕТ

(Двойственная природа концептуального знания)


Неистинность нашего знания часто связывалась с процессом иска­женного отражения сознанием человека объективной реальности, в ча­стности, неверными ощущениями, неполнотой информации и пр. В це­лом доказывалась мысль, что при определенных обстоятельствах, на­пример, при точно интерпретированных ощущениях, полноте инфор­мации, наличии совершенного инструмента исследования и др. наше знание может быть верным; да и практика показывает, что это бывает именно так. И тем не менее, природа заблуждений, ошибочных мыс­лительных построений носит более сложный характер. Прежде всего необходимо подчеркнуть мысль о том, что неверные построения, логи­ческие схемы и прочие, в хорошем смысле, умозрительные выкладки выступают необходимой, присущей субъекту формой познания. Наши концепции изначально не могут быть полностью истинными, в силу своей объективной природы.

Почему так происходит? Почему наше знание сразу же не может быть и абсолютно, и изначально истинным? Почему оно приобретает форму потенциально неверного знания? Основная причина заключа­ется в том, что таковым оно становится в силу характера формирова­ния, как концептуального знания. Парадокс заключается в том, что именно то, что составляет силу человеческого разума, а именно кон­цептуальные представления об объективной реальности, одновременно они оказываются и самым слабым его местом, ахиллесовой пятой. Природа концептуального знания всегда действенна; с момента своего возникновения оно сразу же становится абсолютно истинным, но толь­ко для самого себя, для своего создателя. Ибо не будучи истинным, оно не приобрело бы актуализированного вида; его просто не суще­ствовало бы.

Но в то же время для всего остального мира (даже при условии, что ему о нем известно) оно остается как возможно истинное или как возможно не истинное знание. В этом своем виде оно сразу приобре­тает форму концептуально-гипотетического, возможно истинного зна­ния. Гипотеза — это такое теоретическое построение, которое имеет истинное значение лишь для самого автора теории; для других людей оно всегда остается возможно истинным знанием до тех пор, пока не будет проверено практикой, ходом объективной реальности, движени­ем объекта.

Таковой ее делает сама природа концептуального образования знания. Мы уже останавливались на том, что концептуальное знание характеризуют системность описания объекта, восприятие его в обоб­щенном виде, выработка на основе изучения причинно-следственных связей такого представления об объекте, которое могло бы описать и прошлое, и будущее его движение и т. д. При этом концепция высту­пает как целостное образование, имеющее полное и завершенное само для себя содержание и основанное на прошлом знании и опыте; в силу этого концепция имеет определенную относительную независимость и консерватизм своего развития; по сути дела, речь идет о таком образовании, которое в определенный момент оказывается неизменным, застывшим, неразвивающимся.

В отличие от субъективного процесса концептуальных построе­ний, объективная реальность по отношению к каждому отдельному субъекту имеет совсем другой характер. Объективная реальность вы­ступает по отношению к человеку и к каждому явлению (части той же самой объективной реальности) как постоянно изменчивая, текучая, развивающаяся, которая в каждый момент является другой, отличной от прежней. Такое состояние объективной реальности обуславливается тем, что она выступает всегда как совокупность действий различных явлений (субъектов и объектов в их взаимодействии). Но поскольку эти действия возникают постоянно и возникают не одновременно, не­которые уходят в прошлое, отмирают, а на их место появляются новые и т. д., все это создает постоянное состояние изменчивости объектив­ной реальности, ее постоянной текучести, движения, развития без пе­рерывов и дискретных скачков. Правда это касается только отношения элементов объективной реальности как системы. Для самой себя объ­ективная реальность, если принять ее как некоторое цельное и неразделенное образование, как субъект или объект развития, по отноше­нию к некоторой большей сущности будет иметь все необходимые ат­рибуты концептуального построения.

Так, например, если мы возьмем человеческое общество, то по отношению к каждому конкретному индивиду, все остальные люди вместе взятые будут выступать как объективная реальность: она, эта объективная реальность, находит свое выражение в образовании поля деятельности каждого индивида, обусловленного формой концептуаль­ного знания. Поскольку действия каждого индивида постоянно возни­кают и пропадают, объективная реальность (как совокупность этих действий) становится постоянно изменчивой, текучей и имеющей оп­ределенную направленность своего движения, в то время как концеп­туальное построение индивида по отношению к объективной реально­сти остается неизменным.

С момента образования в силу изменения объективной реальности концептуальное знание начинает устаревать. Именно потому, что кон­цепция построена на основе прошлого знания, у субъекта не может .быть уверенности в том, что оно адекватно и всесторонне отражает объективную реальность. Наше умозрительное построение, сколь логически убедительным оно ни казалось, в любом случае остается гипотетическим, умозрительным построением, и потому всегда несет в себе элемент неопределенности, неуверенности, недостаточности, неистинности. Любое наше умозрительное построение, любое наше концептуальное знание, как бы тщательно и убедительно оно не было разрабо­тано и обосновано, всегда остается под знаком сомнения, как крест, который он, человек, навечно несет на себе, как тот домоклов меч, ко­торый может в любую минуту опуститься и безжалостно разрушить все то, что было им с такой любовью выстрадано и выстроено.

Несомненно, любое концептуальное построение имеет и опреде­ленный момент истинности, поскольку с момента своего возникнове­ния оно опирается на истинное знание каждого человека и всего чело­вечества (в той его части, которое способен освоить человек). И только благодаря этому оно приобретает статус возможного, истинного зна­ния. Но это истинное содержание является истинным только по отно­шению к прошлому состоянию объективной реальности. И в этом оно содержит в себе возможно не истинное знание. Но поскольку прошлое всегда находит место в будущем знании, то и наше выработанное на прошлом опыте новое концептуальное знание содержит в себе боль­шую или меньшую долю объективной реальности. Исходя из этого мы можем действовать и оперировать этим концептуальным знанием как истинным знанием и довольно часто так и поступает человек.

Таким образом, концептуальное знание одновременно является и истинным, и неистинным, одновременно оно содержит в себе и опре­деленность, и гипотетическое знание и т. д. и является в зависимости от точки рассмотрения и тем и другим. И это не множественность его природы, это множественность его проявления, вернее множествен­ность отношения человека к объективной реальности, множествен­ность проявления объективной реальности и ее отражения в сознании человека и его отношений к объективному миру.

Заблуждение, ошибки всегда присущи концептуальному знанию; при создании новых концепций на основе простого выводного знания, они нарастают до тех пор, пока человек не отвергнет их на основе практики.

Концептуальное знание остается гипотетическим до тех пор, пока оно не будет проверено практикой, не подтвердится ходом объективной реальности и не получит бессрочного права на существование и абсо­лютное признание как истинное концептуальное знание.

Останавливаясь на понимании истины, отметим, что ныне оно ос­тается довольно сложным и вместе с тем недостаточно разработанным. Попытаемся определиться с ней в рамках контекста нашего исследова­ния. Истины в абсолютном понимании в объективном мире нет, она существует только как момент отношения субъекта к объекту, и в дан­ном исследовании дается именно такая ее интерпретация, когда речь идет о возможно истинной концепции: субъект должен выработать такое концептуальное представление, чтобы оно полностью совпадало бы с самим движением объекта.

Однако концептуальное знание, как наиболее общее по своей при­роде, должно не только описывать данную объективную реальность, но и предвидеть ее изменения в ближайшем будущем. И если движение объекта представить некоторой траекторией, то субъект должен знать ее местоположение в любой момент движения по ней. Собственно в этом и заключается сущность концептуального познания. Поэтому ис­тинность концепции (и самого понятия истины) заключается не столь­ко в определении реальности представления о движении объекта с ре­альным его движением, сколько в точном, расчетном представлении субъекта о возможной траектории его движения в соответствии с ре­альным движением объекта и с его предполагаемым местонахождени­ем в некотором будущем. Концепция, описывающая, хотя бы и верно только сиюминутную данность, ровным счетом ничего не стоит, иначе ему приходилось бы каждый раз в каждое сколь угодно малое время вновь проделывать одну и ту же работу по определению этого положе­ния объекта, чего-то стоит оно только в том случае, когда может пред­сказывать это движение, и возможен контакт, диалоги, выработка но­вого знания.

ГРАНИЦЫ ВОЗМОЖНОГО


(Четыре этапа проверки концептуально-гипотетического знания)


Нет необходимости доказывать, что истинность всякого знания должна проверяться. Представляется, что проверка концептуально-ги­потетического знания должна включать в себя по меньшей мере четы­ре этапа. Первый — это проверка на основе прошлого знания, имею­щегося у человека, и выработанного им на основе его прошлой дея­тельности. По сути дела этот этап заканчивается уже в процессе вы­работки концептуального знания. Опираясь на прошлое знание, вклю­чающее в обязательном порядке и аксиоматическое, субъект познания вырабатывает новую концепцию, фактически этот этап есть процесс, который сводится к критическому переосмыслению, творческой пере­работке всего имеющегося прошлого знания в его сознании.

На этом этапе фактически осуществляется переработка прошлого знания в виде диалога мыслителя с самим собой. При решении какой-либо задачи он всегда беседует с самим собой, у него в голове сущест­вуют как бы два собеседника, ведущих диалог, спорящих, доказываю­щих друг другу и т. д. Первое «Я» — это настоящее, актуальное его бытие, второе «Я» — его прошлое знание. Первое «Я» задает вопрос второму «Я», которое критически анализируя прошлое знание, согла­шается с ним или возражает ему. Вместе они вырабатывают некоторое общее утверждение, имеющее позитивное значение и приобретающее в их представлении аксиоматический вид. Если концепция не приоб­ретает для первого и второго «Я» аксиоматическую форму, она не су­ществует как самостоятельная концепция, ее просто не может быть.

Процесс выработки концептуального знания есть постоянный процесс, состоящий из многих этапов выработки частных концепций.

Формируется цепочка частных умозаключений, состоящая из вопросов (и ответов) и операций с ответами в виде суждений, в виде утвердительного положительного знания. И только перебрав всю (или почти всю) цепочку умозаключений, можно выйти на решение про­граммного вопроса, выступающего основой нового концептуальною знания. Но каждый раз принцип разработки концепции, частной или общей остается неизменной.

Также понятно, что будучи истинным для одного человека кон­цептуальное знание может не быть таковым для другого, для которого оно всегда остается не более как концептуально-гипотетическим. Пер­вый из них сколь угодно может быть уверенным в том, что выработан­ное им концептуальное знание — истинно, однако до тех пор, пока оно не будет проверено другим человеком оно  остается возможно истин­ным знанием.

Поэтому на втором этапе проверки концептуально-гипотетического знания в обязательном порядке выступает исследуемый объект, существующий вне человеческого знания н виде какого-либо конкрет­ного явления, к примеру, им может быть другой человек. После того, как мыслитель выработал свое концептуальное представление об исс­ледуемом объекте (и не раз сам с собой проверял его, убедившись, что оно верно), он доводит его до сведения другого человека — собеседни­ка-оппонента: излагает его (представление), показывает источники, поясняет информацию, логику рассуждений, аксиоматические данные и т. д. Тем самым он предлагает подтвердить его или не подтвердить (но не опровергнуть). Изучив новое представление, оппонент выска­зывает свое мнение: и если оно соответствует предложенной концеп­ции, то, следовательно, она прошла проверку на данном этапе (и на­оборот). В случае одобрения концептуальное представление принима­ет форму объективно-истинного знания уже для двоих.

На втором этапе, однако, не доказывается полностью его истин­ность. Вполне допустимо, что и мнение другого человека может быть неверным. После этого вопрос об истинности этого представления все же остается открытым. Поэтому далее должна последовать проверка на более широкой социальной общности. В социологическом исследова­нии это происходит при опросе большой и строго определенной груп­пы респондентов.

Третий этап - это проверка концептуального представления на об­щечеловеческом уровне. Как уже отмечалось, для каждого человека обще­ство выступает независящей от него объективной реальностью, а его изме­нения находят свое отражение в совокупности общественных связей и за­конах, понятиях и концепциях и т.д. В свою очередь общечеловеческое знание имеет большую степень общности по отношению к концептуально­му представлению познающего субъекта или любого отдельного человека. Соответственно, знание последнего представляет собой часть обществен­ного знания, и таковым оно считается, пока не противоречит основным представлениям о законах развития общественного знания. Обращение к прошлому опыту человечества, адекватная оценка его с позиций совре­менного знания и соответствие прогрессивному развитию общества - вот, собственно, путь проверки концептуальных представлений субъекта по знания на общечеловеческом концептуальном знании.

И все же в результате трех этапов проверки оно остается концептуально-гипотетическим знанием. Общественное сознание выступаем более общим по отношению к различным своим проявлениям к каждо­му индивиду или группе людей, но по отношению к общественному бы­тию оно является субъективным образом объективного мира. Общественное концептуальное знание изначально обладает своей собствен ной истиной как основой формирования общественного сознания.

Но высшим абсолютным критерием истинности нашего знания служит материя, природа, общественное бытие в их движении, измене­нии, развитии. Следовательно, лишь на четвертом, заключительном этапе может быть окончательно решен вопрос о подлинной природе концептуально-гипотетического знания. И лишь тогда, когда концепту­альное представление познающего субъекта соотносится с объективной реальностью, находящейся вне человеческого сознания и не зависящей от него, соответствует ей, можно сказать с полной уверенностью, что оно оказывается объективно-истинным знанием. Это - последняя инс­танция в оценке знания, приговор, не подлежащий обжалованию.

"Научная гносеология, - пишет В.А. Лекторский, - как и любая научная дисциплина, строит определенную идеализированную модель изучаемого процесса, а затем постепенно уточняет ее и конкретизирует эту модель, сопоставляя ее с эмпирией познания. Теория познания -это, таким образом, не продукт непосредственного схватывания, неко­торых субъективных очевидностей"[41]. Этапы проверки концептуального знания (или идеализированной модели) представляют собой постоян­ный процесс уточнения, конкретизации и постоянного сопоставления изменяющейся во времени и пространстве эмпирией.

Наше сознание, как расшалившийся ребенок, не знает и не пред­ставляет ни границ дозволенного и возможного, ни последствий своих действий. И только природа, как заботливая и любящая мать огоражи­вает нас от возможных опасностей своими любовными шлепками, прав­да не всегда приятными, останавливает не в меру разыгравшийся ра­зум, направляет его на путь истинный, показывает ему дозволенные границы своего поведения и показывает возможные последствия. За это человечество и должно быть ей бесконечно благодарно.


ДВЕ ФОРМЫ ОДНОГО ПРОЦЕССА

(Концептуально-гипотетическое и концептуально-истинное знание)


Как мы уже говорили, вся система деятельности субъекта по отно­шению к объекту это система познания объекта. Естественно, мышле­ние, анализируя самое себя, имеет свою структуру, элементы, этапы и формы познания. Так мы говорим о неверном, неполном гипотетиче­ском, эмпирическом, теоретическом и т.д. знании.

Все эти формы познания можно каким-то образом взаимоувязать и взаимоподчинить, исходя из какого-то единого основания. Таким еди­ным основанием мы выделяем принцип движения мышления к соответ­ствию адекватному представлению субъекта реальному движению объ­екта. Мысль движется по пути от частичного, неполного знания к пол­ному и точному.

Исходя из концептуальной формы существования знания, мы за­ключаем, что если оно возникло как концептуальное, оно сразу же приобретает статус верного, истинного, но истинного только для субъ­екта. Для всего остального мира оно является возможно истинным или концептуально-гипотетическим знанием. Таковым оно является толь­ко потому, что основано на своем прошлом знании, прошлых концеп­туальных построениях. Оно в принципе несет в себе возможность быть неверным, не истинным знанием. Об этом подробно мы говорили ранее.

Это необходимый этап существований концептуального знания, и первая форма объективированного выражения знания, т. е. форма воз­можно истинного, гипотетического знания. Оно является полным по­тому, что выступает всегда как концептуальное знание и в этом смыс­ле для самого себя всегда есть истинное. Но в силу того, что оно всегда знание субъекта и основано на прошлом опыте, оно сразу же приобре­тает статус гипотетического знания. Единым стержнем является прин­цип концептуальности знания.

Приняв форму возможно истинного знания, оно с необходимо­стью, как уже говорилось, ставит себя в положение проверочного зна­ния. Но это возможно истинное знание диктует и его положение по отношению к другому, а именно, к положительному, истинному зна­нию.

Вполне понятно, что истинного, положительного знания без гипо­тетического не существует. Оно может быть таковым только в том слу­чае, если гипотетическое знание превращается в результате проверки в истинное. Однако, если первое может быть без второго, т. е. сущест­вование концептуально-гипотетического знания возможно без поло­жительного, то концептуально-положительное знание, не может быть без возможно истинного или концептуально-гипотетического. Мысль в общем-то тривиальная, если бы не одно но, а именно, нередко гипоте­тическое знание подменяется положительным знанием без проверки. Такое нередко случается в силлогистических рассуждениях, когда по­сылки берутся как аксиоматические, но по существу таковыми не яв­ляющиеся. Классический силлогизм оперирует только положительным знанием, оставляя в стороне проблему, каким образом образуются ак­сиоматические знания.

Рассуждения о двух этапах и формах существования знания не­обходимы для того, чтобы показать, что аксиоматическое знание воз­никает только в результате проверки гипотетического знания в режи­ме диалога в системе вопроса и ответа (о чем подробнее будем говорить далее) и только после этого могут быть с полным основанием исполь­зованы в рассуждениях. По существу на практике именно так и про­исходит, т. е. если мы берем посылку, то уже предполагаем, что она истинная, хотя бы на уровне здравого смысла. Концептуальное знание можно представить таким образом.


                      1 форма                                                 II форма

         концептуально-гипотетическое

             концептуально-истинное

                           знание

                        знание

                                                              концептуа

льное знание

Мы выделили важнейшую цепочку взаимосвязи двух форм и эта­пов познания, т. е. вероятностное знание — проверка — истинное зна­ние. Но и концептуально-гипотетическое знание может образоваться только на основе проверенного истинного знания. Так силлогистиче­ский вывод основан на истинных посылках, на истинном знании, но сам по себе вывод носит концептуально-гипотетический характер и ис­тинным он станет только в процессе его проверки. Но как только он станет истинным, или хотя бы его примут как истинный, то он сразу же станет аксиоматической посылкой для нового вывода.

Эти формы и этапы познания нельзя не проигнорировать, ни лик­видировать, им можно только следовать и чем четче и осознанное мы будем следовать этой цепочке взаимосвязи двух форм и этапов позна­ния, тем ближе будем к успеху, тем ближе будем к достижению исти­ны и соответственно решению своих задач и сверхзадач.

Как уже говорилось, резкой границы между этими двумя форма­ми и этапами познания нет. Именно потому, что концептуально-гипо­тетическое знание содержит в себе большую или меньшую долю поло­жительного, истинного знания, оно всегда имеет возможность перейти в полное положительное истинное знание или по крайней мере пол­учить статус полного, проверенного истинного знания. Но также в си­лу того, что положительное концептуальное знание всегда содержит в себе и долю неистинного знания, оно всегда сохраняет возможность другому концептуальному выводу оставаться как гипотетическим, или возможно истинным знанием.

Но это не какая-то переходная область знания. Необходимо еще раз подчеркнуть, что это один и тот же процесс познания, но меняю­щий свою форму. И в этом процессе заложено и истинное и возможно истинное знание. И именно поэтому, оно и имеет возможность такого превращения и взаимоперехода. Но опосредует этот взаимопереход только практика, только проверка ходом развития объективной реаль­ности.








































«Как это часто бывает в

науке можно считать, что

 мы наполовину победили, если начали правильно формулировать вопросы».

Дж. А. Миллер

Глава IV. ЧТО ТАКОЕ ВОПРОС?

Этот вопрос задавался едва ли не в каждой работе по эротетической логике. Ответить на него по сути дела означает понять природу вопроса как новой формы мышления. Но самое трудное оказывается не поиск ответа, а постановка вопроса о вопросе. И прежде всего в ка­ком аспекте субъектно-объектных отношений может быть рассмотрен вопрос, и не получится ли так, что одно явление будет заменено дру­гим. Не случится ли так, что субъектно-объектная проблематика под­менит собственно вопросную проблематику. А такая опасность в прин­ципе имеется. В данной работе мы стараемся их разделить. Для нас является важным определить содержание вопроса не в конкретном вы­ражении, это совсем другая проблематика, а как форма выражения концептуального знания, со всеми вытекающими отсюда требования­ми к исследованию данного явления.


ЗНАНИЕ В ФОРМЕ ВОПРОСА

(Вопрос как форма выражения концептуально-гипотетического знания)


Для того, чтобы понять природу вопроса, нам пришлось так много внимания уделить субъектно-объектным отношениям. На наш взгляд, этот путь является единственно правильным. Вопросно-ответные отно­шения основаны на общих принципах межличностных отношений как важнейшей предпосылки специальной организации форм познания. И в этом плане вопрос и ответ и в целом вопросно-ответные отношения оказываются одной из важнейших форм социальной деятельности че­ловека. Однако в научной литературе вопрос, хотя и признавался как особая форма мышления, рассматривался только как логическая про­блема, о чем мы уже говорили, что не позволило выйти на ее широкое философское обобщение. Замкнутость данной проблемы на формаль­но-логических аспектах и прагматическом подходе, поставило пробле­му в тупик. Более того, вопрос даже не пытались рассмотреть в широ­ком контексте социального бытия. Проблему вопроса, как уже говори­лось, по сути дела сводили к логической структуре, и в основном в рам­ках дедуктивной системы, хотя уже давно было понятно, что практи­чески это оказывается невозможным, более того нередко выражало желание некоторых авторов, уйти от решения проблемы. Мы уже го­ворили о субъектно-объектных отношениях как концептуально-гипо­тетических, пытались доказать, что концептуально-гипотетическое отражение объективного мира и построение отношения с ним, провер­ка истинности концептуально-гипотетического построения субъекта и т. д. выражает сущность и природу вопроса, ответа и вопросно-ответ­ных отношений. К такому выводу приводит логика субъектно-объектных отношений. Все социальное бытие есть результат отношений лю­дей, а в атомарном выражении отношения между двумя индивидуума­ми. Для реализации себя как субъекта, как единичной системы бытия. он должен в обязательном порядке вступать в отношения с объектом или другим человеком. Но вступить во взаимодействие с объектом, это означает отразить его сначала частично, а потом в целом в системе своего прошлого концептуального знания. Другого нет, ибо только та­ким путем любой объект, попавший в поле зрения, или правильнее бу­дет сказать, в поле деятельности субъекта, приобретает в сознании че­ловека свое содержательное значение. Так, например, если я попаду нечаянно или специально, лучше последнее, на какую-то космиче­скую планету, и выйдя из корабля, замечу на горизонте или у себя под ногами что-то движущееся, то я сразу же отнесу это что-то движуще­еся к живому виду, ибо моя прошлая концепция, мое прошлое систем­ное знание услужливо подсказывает, что все, что движется есть оду­шевленное существо. Попавший объект в мое поле зрения (или вернее действия) только с одним единственным признаком, что он движется, получил свое содержательное значение в концептуальной системе «живое — не живое».

Но как только я отнесся к некоторому объекту, который движется, как живому, то, исходя из этого, я буду строить и свои отношения с ним. Иначе говоря, человек не только концептуально отражает объек­тивный мир, объект, но и строит свои отношения с ним только концеп­туально, исходя из определенного представления о данном объекте. Все поступки, движения субъекта будут исходить и подчиняться только выработанной концепции представления о данном объекте, если, конечно, субъект .пожелает или будет вынужден иметь с ним дело.

Таков первый этап установления отношений. Дальше начинают протекать довольно интересные процессы. Вполне понятно, и мы стал­киваемся с этим постоянно, что человек может неверно понять объект, неправильно отразить концептуально его сущность, прошлое знание субъекта может оказаться недостаточным для описания нового объекта и т. д. Движущийся объект на другой планете, принятый за живое су­щество на самом деле может быть неживым движущимся существом, или того хуже и то, и другое. Кстати говоря, совсем недавно ученые попали в точно такое же положение, когда пытались установить гра­ницы между растительным и животным миром. Неожиданно были об­наружены существа, которые сразу, исходя из старой концепции сущ­ности растительного и животного мира, невозможно было отнести ни к тем, ни к другим (или вернее их можно было отнести и к тем и к другим). Здесь уже потребовалась новая концепция, которая, как ка­жется, и до сегодняшнего дня не выработана, во всяком случае доста­точно удовлетворительная для отражения сущности нового объекта.

Но поскольку человек в обязательном порядке сначала пытается представить в старом концептуальном знании новый объект, то это знание принимает форму как возможно истинного или концептуаль­но-гипотетического знания. Мое представление об объекте может быть не верным только потому, что оно основано на прошлом знании. И та­ковым остается до тех пор, пока его не подтвердит или опровергнет практика, а в конкретном выражении объект, который в своем движе­нии проявляет все новые и новые признаки и каждый из которых на­ходит свое концептуальное выражение в сознании субъекта. При пол­ном наборе основных признаков данный объект ложится в известную концепцию или же вырабатывается новая.

Если субъект правильно понял объект, правильно концептуально его отразил в своем сознании, тогда его представления о движении объ­екта совпадают с движениями объекта. Если субъект неправильно от­разил в своем сознании сущность объекта, то движения последнего бу­дут расходиться с представлениями субъекта. В свою очередь это озна­чает, что субъект не может действовать по отношению к объекту. Не поняв сущность, характер движения объекта, субъект не может по­строить и свои действия. Если я не могу определиться по отношению к движущемуся объекту, является ли он живым или не живым, то, ес­тественно, я не могу и определить характер своих действий по отно­шению к этому объекту. Такое неопределенное состояние всегда весьма неприятно для человека, поскольку не позволяет ему действовать. Стремление челове­ка, во чтобы-то ни стало концептуально определить объект, есть отра­жение его природы и стремление к самоопределению и самосохране­нию себя как независимой системы. Но только правильного, адекват­ного отражения, ибо только в этом случае можно успешно построить свою траекторию движения по отношению к объекту. Однако понимая, что его концепция всегда является возможно истинной, концептуально-гипотетической, он всегда стремится проверить свою концепцию на ис­тинность, а проверить ее, как мы уже говорили, можно только движе­нием объекта. Моя концепция всегда возможно истинная, но движения объекта всегда истинны, поскольку они всегда есть, как объективная реальность.

Мы подошли к пониманию природы вопроса как формы выраже­ния процесса перехода от возможно истинного к истинному знанию. Каждый акт движения субъекта, есть как бы вопрос к объекту: «А пра­вильно ли я тебя понял?», «А верное ли мое концептуальное представ­ление о тебе (объекте) в целом и отдельных актах твоего движения?» Но вопросом к объекту концепция субъекта становится только тогда, когда принимает форму конкретного условно видимого для объекта движения. Пока концепция находится в сознании субъекта, она явля­ется вопросом, так сказать, в скрытом виде. Только когда концепция переходит в объективные формы выражения, она приобретает форму вопроса к объекту. Таким образом, вопрос — это форма выражения специфического состояния процесса познания, а именно этап выработ­ки концептуально-гипотетического знания и, принявшее форму объ­ективного выражения, в каком-то конкретном акте движения субъекта по отношению к объекту. Вопрос есть объективированная форма выра­жения концептуального знания. Иначе говоря, вопрос может выра­жаться в виде каких-то поступков, конкретных действий человека. Ес­ли я какому-то чиновнику молчаливо предлагаю маленький пакет с большими деньгами, то это действие означает вопрос, правильно ли я его понял, что он готов взять взятку, чтобы оказать мне какую-то ус­лугу. Если он благосклонно принял пакет, значит моя концепция о том, что он взяточник, будучи концептуально-гипотетической до свер­шения акта, стала истинной после свершения акта, т. е. получила под­тверждение практикой. Но можно это требование в подтверждение ис­тинности концепции представить вопросом: «А вы не возьмете ли у ме­ня энное количество денег, чтобы оказать такую-то услугу?» Если он ответит «Да», значит моя концепция подтвердилась, что он взяточник. Таким образом, концептуально-гипотетическое знание приобрело конкретную форму: сначала в виде вопроса как акта движения субъекта, а затем в форме ответа как акта движения объекта.

ВОПРОС КАК ЗНАКОВАЯ СИСТЕМА

Наверное понятие "вопросно-ответные отношения" можно было бы заменить понятием "концептуально-гипотетическое знание" и поня­тием "субъектно-объектные отношения", что впрочем нередко и делает­ся в литературе. Но в данном случае происходит подмена понятий и форм выражения объективного знания, что нередко приводит к логи­ческой и содержательной путанице, как это было с вопросом первого и второго типов.

Дело в том, что понятие "концептуально-гипотетическое знание" описывает содержание субъектно-объектных отношений, показывает, что отношения между ними в обязательном порядке приобретают строго определенное содержание, что позволяет субъекту и объекту опи­раться на свое прошлое знание и активно оперировать с объектом, точ­нее определенным образом воспринимать акты его движения. Послед­нее позволяет сделать другая форма протекания знания, а именно воп­рос и ответ и в целом вопросно-ответные отношения. Другими слова­ми, концепция субъекта как гипотетическая или как содержащая по­ложительное, доказанное знание, должны иметь каждый из них свою специфическую форму, которая и определяет движение субъекта и по отношению к самому себе (к своему прошлому знанию или к своему второму "я") и к объекту, как к своему оппоненту. Если это знание не будет принимать какую-то и в обязательном порядке форму (что, по­нятно, в принципе невозможно), то концептуально-гипотетическое знание не состоится. Его просто нет и не может быть. Таким образом субъектно-объектные отношения имеют в обязательном порядке кон­цептуальное содержание, а последнее так же в обязательном порядке принимает форму вопросно-ответных отношений, как специфический вид субъектно-объектных отношений. Здесь нет противоречий; то, что для одного акта движения является содержанием, для другого стано­вится формой, которые постоянно меняются местами в постоянном ак­те движения и изменения ситуации поведения и своего ролевого на­значения. Концепция является формой выражения субъектно-ответ­ных отношений, в то время как содержанием вопросно-ответных отно­шений является строго определенная концепция. В свою очередь воп­рос и ответ становятся формой выражения субъектно-объектных отношений и так до бесконечности. Конечность определяется только конк­ретной ситуацией субъектно-объектных отношений.

Но в данном случае вопрос и ответ нас интересует как знаковая система, отражающая определенное состояние как субъекта, так и объ­екта. Форма выражения движения знания всегда принимает для субъек­та конкретный вид как знак, который свидетельствует, скажем так, о многом. Человек как субъект, всегда воспринимает мир чувственно, посредством квантов информации, выступающими физическим носи­телем содержания информации. И каждый квант информации находит в сознании человека свое строго определенное место, которое позволя­ет сознанию его идентифицировать строго определенным образом. В противном случае квант информации оказывается незадействованным и переходит в разряд невостребованного знания. Другими словами, мы эту информацию активно не воспринимаем. Об этом мы уже говорили.

Понятно, что и в сознании ничто не существует без своего обоз­начения. Любое явление, будучи неопределенным как квант информа­ции, попадая в поле зрения человека, сразу же приобретает содержа­тельное значение и свой знаковый эквивалент. Сознание сразу же пы­тается найти ему некоторое подобие и какое-то название, соответству­ющее этому подобию, сознание старается его каким-то образом обоз­начить и тем самым отделить от других подобных и не очень подобных явлений.

Система обозначений очень разнообразная. Это может быть сло­во, иероглифы, какие-то знаки, формулы и многое другое. И все они выполняют функцию эквивалента, заменителя некоторого реального явления. Особенностью всех знаков является то, что они выполняют всегда двойную роль, выполняют две функции. Так, слово как термин обозначает предмет как единичное явление, и то же самое слово вы­ступает как понятие. Это особенность любого языка как естественного, так и искусственного. Например, в математике, символы обозначают конкретные явления (2 кг яблок), но так же и как некоторое общее понятие (2). Сущность этой двойной функции заключается в следую­щем. Чтобы определить данный предмет как принадлежность к како­му-то классу, роду, виду явлений необходимо прежде всего определить его как конкретное явление. Определение явления одним и тем же сло­вом, показывает не только то, что это конкретный предмет, но и то что он принадлежит к определенному роду, классу явлений. Если бы упот­реблялись разные термины, то это вызвало бы затруднение в обозна­чении предмета как понятия и как явления. Так, прежде чем предмет, отнести к понятию, я должен сначала его обозначить словами, как конкретный предмет, например, стол, и только после этого он перехо­дит в понятие «стол», становится принадлежностью этого понятия.

Знаковая система — это как бы перевод мира объективных явле­ний, в мир субъективного представления. Это тот же самый мир, но существующий посредством обозначения его в сознании человека. Это примерно так же как и деньги, которые являются эквивалентом, заме­нителем золота. Сами по себе деньги ничего не стоят, и только обес­печенные золотым запасом они приобретают сущностное значение, значимость, принадлежащую золоту. Но так же как и с денежными знаками происходят разные метаморфозы (в сознании человека), ког­да они отрываются от своей предметной сущности, так и со словесными эквивалентами происходят разные чудеса, например, когда слово име­ется, а его предметного содержания в объективном мире нет, и созна­ние оперирует только символами, без их предметной сущности. Или же под словом как обозначение предмета понимают понятие, или наоборот, под понятием понимают обозначение единичного предмета и т.д.

То же самое относится к вопросу. Вопрос также выступает в двух видах, разницу и их взаимообусловленность необходимо сознавать: 1. Вопрос, как знаковая система, которая обозначает в сознании человека некоторый реальный процесс, явление. 2. Вопрос, как выражение определенной формы процесса познания.

Как знаковая система вопрос ровным счетом не открывает ничего нового и не разрешает никаких проблем. Он только определяет свое отношение к этому новому знанию, выработанному человеком. Вопрос не есть требования нового знания, новой информации и пр. Вопросительное отношение к знанию определяется уже после того, как это но­вое знание в виде концептуального положения выработано в сознании человека. Потребность в новом знании и требование нового знания. например, в разрешении проблемы или задачи, определяется не воп­росом, а противоречием между старым и новым знанием, старым кон­цептуальным знанием и изменением объективной реальности, когда кет возможности решать практические задачи в старых концептуаль­ных положениях, в старом концептуальном знании. Вопрос, как знаковая система, не может быть ни ложным, ни истинным. Если концепция не верна, то в этом виновата сама концепция, а не то, что ее показывает, как возможно истинное, концептуаль­но-гипотетическое знание. Вопрос, как знаковая система нейтрален к сущностному содержанию вопроса и по отношению к нему девственно чист. Не заслуга вопроса в том, что концепция является верной или неверной, не надо знаку приписывать то, что ему не принадлежит и отнимать то, что ему присуще.

Только в силу того, что вопрос обозначает очень много в мысли­тельной деятельности, ему приписывают все то, что выражает сама мыслительная деятельность. Так же как платью нельзя приписывать достоинства и недостатки человека, также нельзя и вопросу приписы­вать достоинства и недостатки мышления. Так платье может иметь свою сущность и свои функции и быть обозначением характера, соци­ального положения человека, но само не может быть характером и сущностью человека. Так и вопрос как знаковая система, только вы­ражает определенное положение знания, а именно как концептуаль­но-гипотетическое знание, но не как сущностное содержание самого знания. Вопрос, как знак отражения действительности является только знаком и не более того.

Вопрос, как знаковая система, имеет две формы выражения. Пер­вая форма обозначает определенное концептуальное знание, которое имеет форму гипотетического знания. Вопрос здесь обозначает только то, что эта форма знания является гипотетической, возможно истин­ным знанием. В этом случае вопрос означает, что человек, представив­ший эту концепцию, обозначает ее как возможно истинную и просит подтвердить ее или не подтвердить, т. е. просит ответа. Вопрос высту­пает здесь как обозначение определенного отношения между людьми в процессе общения. Таким образом, вопрос в этой форме, выступает как обозначение определенного состояния знания и определенной фор­мы отношений между познающими субъектами и объектами.

Вторая форма — это обозначение требования определения поня­тия заключенного в вопросе. По своей логической структуре вопрос со­стоит из вопросного оператора, который указывает форму ответа и не­которого понятия, состоящего из совокупности других понятий. Эти, так называемые, подпонятия не определены как совокупность. Иначе говоря, имеется некоторая объективная реальность, которую надо ка­ким-то образом обозначить, как явление через понятие. Это новое яв­ление описывается в обязательном порядке совокупностью других яв­лений, и также через понятие. Вопрос, или точнее вопросный опера­тор, в этом случае показывает, что данная совокупность понятий тре­бует определения. Это общее понятие появляется в процессе выработ­ки концепции, но необходимо его терминологическое и понятийное оп­ределение, которое дает спрашивающий или отвечающий. Так, напри­мер, в вопросе: «Кто читал эту книгу?», имеется некоторое понятийное образование «читал книгу». Содержание понятий «читал» и «книга» известно, но требуется найти такое новое понятие, которое бы обозначило посредством понятия новое явление "читал книгу". Вопрос и ука­зывает на это, определение дает ответ.

Однако, если вопрос только обозначает некоторое состояние знания, то нельзя ли перенести проблему вопроса только в знаковую систему? Нельзя ли при этом полностью отказаться от содержательного анализа то­го знания, которое стоит под знаком вопроса? Или же выходя за рамки вопроса, как знаковой системы, изучать его содержательное знание только в свете взаимодействия содержания и системы его обозначения?

Безусловно такой подход имеет смысл и конечно необходимо рас­сматривать вопрос как определенную знаковую систему. Но только та­кой подход означал бы значительное сужение проблемы вопроса и са­мое главное не отвечал бы на многие вопросы о вопросах, не раскрывал бы сущностное содержание вопроса как понятия, не раскрывал бы онто­логическое и гносеологическое содержания данного явления в процессе познания. И в самом деле, как соотнести вопрос, как знаковую систему с определенным состоянием знания? В этом случае мы неминуемо при­шли бы к потребности анализа этого необычного состояния знания, ко­торое мы называем вопросом, но вынуждены были бы назвать это дру­гими именами, впрочем что нередко и делается при изучении вопроса, отождествляя или подменяя понятие вопроса такими понятиями как проблема, задача и пр. В принципе так тоже можно делать и так делают нередко, но в этом случае произошел бы отрыв системы выражения и обозначения данного явления от содержания самого знания. Система обозначения некоторого состояния знания и само знание являются тес­но взаимосвязаны и обуславливающие друг друга. Но тем не менее воп­рос, как состояние некоторого знания, первично, по отношению к воп­росу, как знаковой системы.


ЗНАКИ ОТЛИЧИЯ И ОТЛИЧИЕ ЗНАКОВ

В практической деятельности человека всегда возникала необхо­димость отличия вопросительного предложения от других видов пред­ложений. Это делалось для того, чтобы соответственным образом оп­ределить свое поведение и свою ответную реакцию. Отличие это было необходимо еще и потому, что в процессе развития разговорной речи, происходило постоянное извращение вопроса, как вопросительной формы. Так, нередко утвердительное предложение по форме, по свое­му содержанию фактически выступало вопросительным, и наоборот, вопросительное предложение по форме, по существу было утвердительным предложением и не требовало никакого ответа, например, ри­торические вопросы.

Первым указателем на вопросительную форму предложения яв­ляется интонация, когда специальным произношением указывалось, что оно требует ответа. Возможно интонация сохранилась еще с тех времен, когда люди имели ограниченный словарный запас, больше по­ходивший на специальный звуковой ряд. Но тем не менее, тогда уже появилась потребность различать вопросительные и утвердительные предложения. Во всяком случае и сейчас у первобытных племен, не имеющих речи, вопросительные интонации существуют.

Вторая форма - это указание на вопросительное предложение вопро­сительным словом или словами: кто, где, когда, почему и т.д. Эти вопроси­тельные слова появились по всей видимости в тот период, когда возникла разговорная речь. Одной интонации же не хватало, требовалось более точ­ное определение и указание вопросительных предложений. Многообраз­ная практическая деятельность человека нашла свое отражение в разви­тии человеческой речи, и в частности, в определении типов и классифика­ции вопросительных предложений и в вопросительных словах. Каждое из этих вопросительных слов отражает определенное отношение к объектив­ной реальности в процессе практической деятельности.

Третья форма - указание вопроса это вопросительный знак (?). По всей видимости он был изобретен во времена письменной речи, когда ни интонацией, ни вопросительными словами (в ряде и довольно большом, случае) нельзя было указать, что это вопросительное, а не восклицательное, не утвердительное и пр. предложение. Например, "Идет дождь?". Это предложение без вопросительного знака можно принять за утвердительное предложение, что соответственно меняет и смысл предложения.

Четвертая форма указывающая, что данное предложение вопро­сительное, является его контекстуальное определение. В ходе письмен­ного или устного диалога все предыдущие предложения построены та­ким образом, что к ключевой фразе, они подводят как к вопросительной без указания (формального) вопросительного предложения. Нередко это делается и тогда, когда вопрос представляет собой не одно какое-то предложение, а целый ряд предложений, рассуждений и концептуально устанавливается вопросительный ряд предложений. Естественно, что ни вопросительными словами, ни вопросительным знаком здесь не обойдешься. Спасает только интонация при разговорной речи или кон­текст письменной речи.

Кроме того используют специальный порядок слов как в устной, так и в письменной речи, который указывает на вопросительную фор­му предложения. Как правило, этот порядок слов, а именно то, что он вопросительный, также определяется контекстом разговора или пись­менной речи. Например: «Если ты не возражаешь, мы пойдем завтра в кино». Без указательного вопросительного знака это предложение можно принять и за вопросительное, и за утвердительное, и проси­тельное. И только из контекста речи, это предложение звучит как воп­росительное.

Нередко для усиления указания, что данное предложение являет­ся вопросительным, используются одновременно два-три знака. Так употребляется вопросительная интонация и вопросительные слова в разговорной речи. В письменной речи нередко используются одновре­менно и знак вопроса, и вопросительные слова. Кроме того, может ис­пользоваться и специальное расположение слов.

Употребление различных форм указания вопросительного пред­ложения является следствием обогащения языка в ходе усложняющей­ся целесообразной практической деятельности, потребности в точном и адекватном выражении интересов спрашивающего и соответствен­ным образом и точного определения поведения отвечающего. И тем не менее не всегда в ходе практической деятельности, даже сегодня, при такой разветвленной системе вопросных указателей, можно достаточ­но точно определить, что это предложение является вопросом. Прак­тика и формы общения настолько оказываются многообразными, что нередко они не могут быть уложены в прокрустово ложе установлен­ных форм общения, в том числе и вопроса. Например, нет указателя на то, чтобы четко определить состояние, когда это еще не утвержде­ние, но уже и не вопрос. Или же как четко определить, что данное предложение одновременно является и вопросом, и утверждением. И таких пограничных и переходных форм в человеческом общении до­вольно много и возникают они постоянно.

И хотя мы говорили о том, что предложение может быть или воп­росительным, как концептуальное знание, которое требуется прове­рить, или утвердительным, что означает, что оно четко проверено и определено как положительное знание, тем не менее постоянно возни­кают ситуации, когда оно одновременно и вопросительное и не вопро­сительное, когда одновременно и утвердительное и не утвердительное предложение или когда оно настолько вопросительное, что ставят даже два или три вопросительных знака, или употребляют два вопроситель­ных слова: «Что, что...?», «Где, где...?» и др. Или имеется настолько слабая форма вопросительного предложения, что и не знаешь ставить ли или не ставить вопросительный знак или вопросительное слово. Не случайно иногда в разговорной речи собеседник спрашивает, ты зада­ешь вопрос или нет, т. е. отвечать ему или не отвечать, и сам с неко­торым сомнением все-таки склоняешься, что это вопрос или не вопрос. Есть вопросы близкие к восклицанию или же одновременно это и воп­рос, и восклицание, например: «Как ты сегодня опять идешь в кино?!» Что это вопрос или восклицание, чего здесь больше и на что отвечать, как отвечать, какую давать информацию в ответ и нужен ли ответ во­обще?

Как правило, это устанавливается контекстом разговора, а то и вообще остается не установленным. Еще раз можно повторить, что жизнь слишком многообразна и бесконечны ситуации, в которых не всегда удобно пользоваться имеющимися формами указания вопроси­тельного предложения. Поэтому изобретаются новые, употребляются различные сочетания имеющихся знаков и процесс этот бесконечен. Во всяком случае, имеющиеся знаки указания, не конечные и возмож­но человечество изобретет еще такие знаки, которые сейчас находятся в стадии зарождения и апробации.

Знаковую роль играют и отдельные частицы и сами слова, чтобы показать то или иное направление мысли при анализе объективной ре­альности. Так, содержание вопросительного предложения и прежде всего в определении, что же необходимо выяснить, т. е. в обозначении вопросительной части вопроса, употребляются специальные частицы, например, «ли». В разговорной речи вопросительная часть вопроса, или вопросительное слово, как правило, определяется контекстом об­щения, хотя и здесь имеются определенные трудности. В письменной речи и особенно в различных искусственных языках это указание не­обходимо поскольку нет контекста общения. Так, например, подстав­ляя к различным словам частицу «ли», мы меняем ударение и тем са­мым содержание вопроса, меняем предмет вопроса, т. е. то, что мы должны узнать: «Колумб ли открыл Америку?», «Колумб открыл ли Америку?», «Колумб открыл Америку ли?». Понятно, что в зависимо­сти от определения вопросительного слова, т. е. предмета вопроса, ме­няется и содержание ответа, и его поиск, и вся процедура нахождения правильного ответа. В первом случае мы будем искать имя, во втором случае будем искать подтверждения, что он открыл, в третьем, ста­раться доказать, что открыта именно Америка.

Насколько это важно не надо доказывать, но нередко этим пре­небрегают в формулировании вопроса, например, в социологических вопросах и тем самым меняют или вернее, оставляют без определения содержание вопросительного предложения, вернее оставляя его на усмотрение респондентов, но в этом случае может происходить разночте­ние с исследователем.

Определение вопросительного слова может происходить различ­ными способами, различными знаками, но каждый раз это определя­ется содержанием самого вопроса.

Знаковое выражение вопроса, т. е. указание, что это вопрос, что необходимо отвечать, есть первая информация, которую передает спрашивающий, отвечающему. Это звучит как бы так: «Я прошу от­вета».

Как и любая другая информация, она может быть полной и не­полной, понятной и непонятной, оперативной и не оперативной и пр., т. е. все то, что определяет ее как информацию. Различная знаковая система указания, что это вопрос, выработана в процессе определения того, что не только надо ответить на вопрос, но и как отвечать на воп­рос, и по форме, и по содержанию. Требует ли вопрос полного или краткого ответа, требует ли вопрос развернутого ответа или можно ог­раничиться только указанием ответа, необходимо отвечать сразу же или можно обдумать ответ и т. д.

Знаки указания вопроса — это как бы дорожные знаки при дви­жении мысли. Куда можно ехать, а куда нельзя, где повернуть, где ос­тановиться, какую скорость держать и пр. Это оказывается очень сложной и разветвленной указательной системой, без которой невоз­можно никакое движение мысли. Если будем двигаться без этой ука­зательной системы, то рискуем или заехать не туда или потерпеть ка­тастрофу. Знаки выводят отвечающего на нужный путь из лабиринта возможных входов и выходов без которых можно легко запутаться.

Знаковая система вопроса еще не получила достаточного изуче­ния. Не вдаваясь сейчас глубоко в эту проблему, она заслуживает бо­лее внимательного отношения, тем не менее, имеет смысл остановить­ся на таком важном для нашего исследования моменте, а именно, воп­рос, как указание этапов познания. Иначе говоря, здесь уже сам воп­рос выступает как знаковая система.

ЭТАПЫ ПОЗНАНИЯ И ФОРМА ВОПРОСА

Процесс познания имеет различные этапы, начиная с поверхност­ного знакомства с интересующим объектом, до глубокого его понима­ния, выявления причин законов развития и т.д. Но интересно то, что в процессе такого поэтапного развития познания соответствующим об­разом меняется и форма вопроса, его формулировка и характер постановки. Более того, оказывается, что каждая определенная форма воп­роса, строго закреплена за определенным этапом процесса познания. По всей видимости, это связано с некоторыми общими закономерно­стями формы и содержания. Кроме того, что каждый этап познания должен быть зафиксирован и выражен в определенной форме, за ним должен быть закреплен определенный знак, обозначающий данный этап познания, чтобы не спутать с другими этапами. Он должен иметь определенную и вопросительную форму, но, по всей видимости, и сама вопросительная форма оказывается выражает те объективные законо­мерности, присущие данному этапу познания. В каждом конкретном случае, употребляя специальную форму вопроса, субъект тем самым, показывает на каком этапе познания он находится и какого уровня ин­формация (например, по глубине) ему необходима. Не сама вопроси­тельная форма определяет этап познания, она только обозначает, по­казывает этот этап. Потребность в определенном знании, выражающа­яся в некоторых типичных формах, определяет и форму вопроса.

Любое познание начинается со знакомства с интересующим нас явлением. Если мы сталкиваемся с явлением, то это знакомство начи­нается с вопроса: «А что это такое?» Вопрос, начинающийся с вопро­сительного слова «что» показывает, что мы ничего не знаем об объекте. Правда, необходимо отметить, что речь здесь идет не о первом попав­шемся явлении, а только о таком, которое представляет для нас опре­деленный интерес. Например, в случае, когда мы неожиданно сталки­ваемся с таким явлением, которое оказывается противоречит некото­рым нашим представлениям, и этим самым вызывает некоторую опас­ность. Эта опасность возникает тогда, когда данное явление может раз­рушить выработанные концептуальные представления и которые по­зволяют решать наши практические задачи и тем самым жить более или менее спокойно. Создание теоретической концепции, видения ми­ра, есть необходимое условие упорядочивания своего поведения и ре­шения своих практических задач. Нарушение, даже самое малейшее, этого упорядочивания, ведет к выведению из равновесия и затрудне­нию решения задач. Вот почему каждое новое явление, несущие такую опасность, вызывает острый интерес человека и которому он сразу же задает свой первый вопрос: «А что это такое?», «Что это за явление?»

Интересно, что в жизни мы постоянно сталкиваемся с новыми яв­лениями, но большинство из них не вызывают нашего интереса, по­требности что-то узнать о них и задать вопрос: «А что это?», поскольку большинство из них спокойно ложатся в русло имеющегося представ­ления о мире или же просто не затрагивают это видение. Простой при­мер: каждый день мы проходим по улице рядом с сотнями людей и ни один из них не вызывает вопроса: "А что это за человек?" Но только лишь в случае непосредственного контакта для решения какой-то со­вместной задачи, этот вопрос задается и ищется ответ. Так, находясь в длинной очереди, меня не интересует, кто стоит сзади меня, кто стоит впереди. Нас не волнует сколько и какие люди едут в метро или поезде, автобусе, но нас всегда интересует тот человек, который сел рядом с на­ми и мы непроизвольно в этом случае задаем вопрос: "Что за человек?", задаем вопрос с той точки зрения, удобно ли будет с ним сидеть, не при­несет ли он, находясь в непосредственной близости, какой-нибудь не­приятности, можно ли будет с ним решить нашу общую задачу доехать до назначенного пункта и т.д.

Безусловно вопрос: "Что это?" имеет богатую палитру познава­тельных оттенков. Но в целом данный вопрос носит некоторый описа­тельный характер, требует приблизительную и очень общую информа­цию об интересующем нас объекте, явлении. И только лишь, имея эту информацию, переходят к более углубленному его изучению и требова­нию более сложной и разносторонней информации. Начинается новый этап познания и возникает новый вопрос - общий познавательный воп­рос - "А почему это?" Начинают выяснять уже глубинные причины и опять же только на том уровне, на каком требуется решение поставлен­ной задачи. Сама по себе проблема не интересует человека, она интере­сует его только с точки зрения решения своих практических задач.

И только подучив ответ на этот вопрос, переходят к проблеме прак­тического использования имеющегося знания, но для этого необходимо будет ответить еще на один вопрос: "Как это происходит?", "Каков меха­низм данного явления?", "Как оно функционирует, работает?" и т.д. Воп­росительное слово "как" открывает третий этап в процессе познания. Да­лее идет уже практическое использование данного явления. Выяснение механизма функционирования изучаемого явления позволяет понять не только причины возникновения, но и основные закономерности их взаи­мосвязи. Познание этого механизма позволяет уже оперировать данным явлением в том направлении, которое необходимо человеку.

Соотношение этих этапов, а соответственно, и форм вопросов очень специфично, они тесно между собой взаимосвязаны и выделение их в чистом виде весьма затруднительно. Вопрос "Что это?" в своем от­вете уже несет в себе определенную информацию и по второму, и по третьему вопросу, в' то же время как вопрос "почему это?" полностью определяет первый вопрос и является основой для третьего вопроса. По сути дела вопрос "почему" вернее ответ на него, есть и одновременно выяснение и определение механизма функционирования данного явле­ния, но на общем уровне для данного явления. Оно определяет только наиболее общие законы функционирования. Конкретные причинно-следственные зависимости устанавливаются уже на третьем этапе, ког­да ставится вопрос: "Как это происходит?".

Не случайно любая теория, как правило, требует ответа прежде всего на вопрос "почему", т.е. выяснения причин изучаемого явления. Но как только решены теоретические вопросы, они тут же переводятся в практическую плоскость, или же, как говорят, начинают строить фун­кциональные вопросы. "Значительное множество их (теорий - Л.А.) бы­ло представлено вопросом типа "почему", т.е. вопросами о причинах изучаемых явлений. Развитие специальных теорий открывало возмож­ность для "перевода" этих "субстанциональных" вопросов в "функцио­нальные" вопросы. В теории Ньютона, например, вопрос о причинах гравитации "переводился" в вопрос о центральных силах, действующих между небесными телами, так как вопрос типа "почему", трансформи­ровался в вопрос типа "как", имеющий заданную матрицу возможных ответов. Но всегда, когда мы выходим за пределы наличных теорий, мы вновь сталкиваемся с вопросами типа "почему", не имеющими строго фиксированной матрицы возможных решений"[42]. Необходимо только добавить к этой мысли, что выход за пределы имеющихся теорий, неко­торого видения, общего представления, начинается прежде всего с воп­роса "что": а затем уже "почему", поскольку нельзя ответить на вопрос "почему", не ответив на вопрос "что" и т.д.

Сложность процесса определило множество различных форм, пу­тей и методов познания, соответственно, и различные типы вопросов, каждый из которых оказывается жестко или не жестко привязанный к ее определенной форме. Любая модель и классификация условны, хотя и позволяют в общем верно представить данное явление и использовать это знание опять же для решения своих практических задач.

ВОПРОСЫ ПЕРВОГО И ВТОРОГО ТИПА

В научной литературе приводится различная классификация воп­росов, но безусловно, важнейшей из них является деление вопросов на первый и второй тип или иначе, дихотомические вопросы и "какой -вопросы». Если концепция вопроса четко определена, то отвечающему остается только подтвердить ее, выбрав один из вариантов ответа «да» или «нет». Это так называемый дихотомический вопрос или вопрос первого типа.

Но жизнь многообразна и нередко создаются такие ситуации, ког­да не представляется возможным четко и однозначно определить свою концепцию, найти свое видение ситуации. Может не хватать знаний, информации, опыта и чего угодно, и тогда человек разводит руками и обращается за помощью к другому человеку. В этом случае описыва­ется только область поиска ответа, которая может быть большей или меньшей, но с обязательным указанием на не всегда достаточные, но исчерпывающие признаки. Я не знаю, кто открыл Америку, мне лень думать, лезть в словарь, чтобы найти ответ и я передаю эту заботу сво­ему сведущему во всем другу: «Скажи, а ты не знаешь, случайно, кто открыл Америку?» В этом вопросе известное только то, что Америка открыта (это я знаю) и неизвестное — кто открыл Америку (этого я не знаю). Понятно, что вопросный оператор Кто (?) определяет до вольно большую область поиска ответа, практически безграничную Но оно может значительно сужаться контекстом разговора, в котором и определяются основные признаки. Это так же примерно как в крос­сворде: «Руководитель испанской экспедиции поиска кратчайшего пу­ти в Индию» и т. д. Если необходимые признаки не будут указаны, или они будут очень неопределенными и тем более неверными, то вопрос теряет смысл, поскольку ответ невозможен.

Все вопросы, начинающиеся с вопросного оператора: кто, что, по чему и др. относятся к вопросам второго типа по логико-формализо­ванному делению. Это вопрос, который предъявляет к отвечающему требования выработки концептуального знания. И пока такое знание не получено, а значит не построен вопрос первого типа, ни о каком логическом рассуждении не может быть и речи.

Поэтому вопрос второго типа с необходимостью соотносится с воп­росом первого типа, не важно делается ли это спрашивающим или от­вечающим. Указанная в вопросе второго типа область искомого поиска знания содержит в себе варианты ответов или альтернативы, где ис­тинным является только один или несколько из них. Так, например, вопрос второго типа: «Кто открыл Америку?» может быть представлен серией фамилий людей потенциальных открывателей: Колумб, Америго Веспуччи, Васко да Гама, Магеллан и т. д. Введение признака, напри­мер, что он испанец, португалец и пр., позволяет отсечь одни имена и оставить другие. Введение второго признака, например, родился в Генуе, позволяет отсечь все варианты, кроме одного, который и будет ис­тинным ответом.

Таким образом, любой вопрос второго типа представляется серией вопросов первого типа: «Кто открыл Америку?» — испанец открыл Америку? (да, нет); португалец открыл Америку? (да, нет); итальянец открыл Америку? (да, нет) и т. д.

Как уже говорилось, возможно один или несколько истинных от­ветов, но сути дела это не меняет. Вопросы второго типа: «Какие цветы Вы любите?» — переводятся с необходимостью в серию вопросов пер­вого типа: «Любите ли Вы розы?» (да, нет). «Любите ли Вы гвоздики?» (да, нет) и т. д. Разница заключается только в том, что в первом слу­чае вопрос второго типа содержит единичное понятие, объем которого не делится, иначе говоря только один человек может быть открывате­лем Америки. Во втором случае понятие «любить цветы» содержит в себе бесконечное количество возможных подпонятий.

Этими двумя типами вопросов, правда нередко в весьма преобра­зованном виде, в зависимости от той или иной разговорной ситуации, мы пользуемся в естественном языке. Нередко преимущество по форме отдается первому или второму типу вопроса. Так, корреспонденты, комментаторы во время интервью часто пользуются вопросами первого типа. Правда, при этом вопрос превращается в наводящий и требую­щий только положительного ответа. «В вашей деревне живут люди разной национальности. Они очень дружно живут; не правда ли?» От­вечающим ничего другого не остается сделать, как только подтвердить мнение напористого журналиста.

Следователи так же чаще всего пользуются дихотомическими вопросами, но их вопросы представляют собой логическую цепь зави­симостей ответов отвечающего. Это, так называемый, сократовский метод, когда подтверждающий ответ А и подтверждающий ответ Б в обязательном порядке дает ответ В и тем самым приводит, путем ло­гического рассуждения к истинному требуемому ответу или, по край­ней мере, позволяет признать отвечающим отклонение от логической цепочки рассуждения и тем самым признать свою неправоту. И это не софистические уловки. Вопросы и ответы в ходе следования есть толь­ко отражение логики событий, фактически имеющие место. Задавае­мые вопросы и ответы воспроизводят эту логику событий в своей соб­ственной логике мышления.

В научной литературе чаще пользуются вторым типом вопроса, что позволяет развивать диалог и моделировать развитие истины. Ис­пользуя метод выводного знания, который оперирует только вопроса­ми первого типа, ученые приходят к некоторому искомому знанию, но в обязательном порядке гипотетическому, поскольку оно еще не про­верено практикой. Это, так сказать, прогнозное знание. И чем дальше цепочка дедуктивных рассуждений, тем ниже вероятность получения истинного знания.

Социологи в анкетах так же пользуются этими двумя типами воп­росов и в этом плане социология не является исключением, ничего но­вого она не придумала. Правда формальная интерпретация этих двух типов вопросов в социологических исследованиях оказалась весьма своеобразной, что диктовалось особенностями вопросно-ответных от­ношений социолога и респондента посредством анкеты, и специфиче­ской системы анализа получаемых ответов.

Особенности вопросно-ответных отношений определяются прежде всего контекстом вопроса, а соответственно, и его содержание чаще всего определяется в виде специального набора альтернатив осущест­вляемого в явном или неявном виде. Это определяет и форму его по­строения. Например:

Кто открыл Америку?

Колумб открыл Америку.

Васко да Гама открыл Америку.

Америго Веспуччи открыл Америку.

Магеллан открыл Америку.

Это обыкновенный вопрос второго типа, только с указанием обла­сти поиска истинного ответа (ответов). Но в этом вопросе произведена еще одна интересная операция. Указывая область поиска истинного ответа, субъект фактически произвел операцию перевода вопроса вто­рого типа а серию дихотомических вопросов или вопросы первого типа. Единственное, что не было сделано, это не указал варианты ответов к альтернативам.

И в самом деле, если в данном вопросе к альтернативам доба­вить варианты ответов «да» и «нет», то получим серию дихотомиче­ских вопросов.

 Кто открыл Америку?

Колумб открыл Америку (да нет)

Васко да Гама открыл Америку (да нет)

Америго Веспуччи открыл Америку (да нет)

Магеллан открыл Америку (да нет)

Отвечающий, выбирая ту или иную альтернативу, мысленно го­ворит: «Да. согласен». Если он не выбирает предложенную альтерна­тиву, то мысленно говорит: «нет, не согласен». Отвечающий мысленно переводит вопросы II типа в серию дихотомических вопросов и там уже выбирает варианты ответа, т. е. согласен ли он с предложенной альтернативой (концепцией) или не согласен.

Но далее возникает довольно любопытный момент. Когда альтер­нативы сформулированы, оказывается можно вообще обойтись без об­щего вопроса второго типа, а альтернативы сразу же представить как дихотомические вопросы. Общий вопрос второго типа был нужен толь­ко на первоначальном этапе разработки концепции для определения области поиска ответа, определения нужного набора альтернатив, но как только область поиска ответа определена, он оказывается уже лишним

Колумб ли открыл Америку?

да           нет

Васко да Гама открыл Америку?

да           нет

Америго Веспуччи открыл Америку?

да           нет

Магеллан открыл Америку?

да           нет

Предложенная в научной литературе классификация и типология вопросов и ответов не являются искусственным приемом исследовате­ля, а отражают определенную область деятельности субъекта и уро­вень познания исследуемого объекта. Чем выше уровень познания объ­екта, тем определеннее и детальнее выступает разработанная концеп­ция движения объекта.

В конечном итоге анализ вопроса как формы концептуального знания, вполне естественно сосредотачивается на его логической структуре, со всеми вытекающими требованиями. Понять природу вопроса означает понять его логическую структуру, что в свою оче­редь, означает понять логику движения понятий в структуре вопроса. Другими словами, необходимо определить как соотносятся понятия между собой в системе вопроса, благодаря чему образуется новая фор­ма выражения концептуально-гипотетического знания. Все многообра­зие содержания концептуально-гипотетического знания от частичного к полному знанию имеет многообразие форм выражения, но все это содержится в едином понятии «вопрос».

Таким его рассматривали совсем не давно. Но дальнейшее иссле­дование показало, что это понятие имеет довольно сложную структуру и требует уже исследования его элементов, в качестве которых, в ча­стности, и выступают типы вопросов, каждый из которых имеет свою логическую структуру. Так, например, вопрос первого типа имеет от­личную логическую структуру от вопроса второго типа, о чем мы более подробно будем говорить в следующей главе. Попытаться представить вопрос в процессе его исследования как имеющий единую логическую структуру, означает закрывать себе дорогу к пониманию логической природы вопроса вообще и его выражений в конкретных формах. Так же особую логическую форму имеет структура вопроса и ответа и со­отношение их между собой, чему в научной литературе уделяли очень мало внимания.

СООТНОШЕНИЕ ВОПРОСА И ОТВЕТА

В научной литературе нет достаточно четкого структурного деле­ния вопроса как системы формального выражения концептуально-ги­потетического знания, не дается и четкого определения соотношения собственно вопроса или по другому вопросительной части и ответа. Нет также приемлемого определения понятий вопроса и ответа.

Под вопросом нередко понимают только вопросительную часть или содержание вопроса без обращения ко второй ее части — ответ. Так поступают, когда анализируют логическую структуру вопроса, ис­ходя только из внутренней структуры вопросительной части. Но не­редко в логическом анализе вопроса ответная часть включается, точ­нее поглощается вопросительной частью системы, при этом ответную часть не рассматривают как самостоятельное структурное образова­ние. Так, например, происходит, когда говорят о типологии вопроса по принципу ответа, например, «ли-вопрос» и «какой — вопрос», как это делает Белнап Н. и Стил Л. в известной работе «Логика вопросов и ответов».

В целом соотношение вопроса и ответа рассматривается как неза­висимые структурные образования, где вопрос в обязательном порядке принадлежит субъекту, а ответ — объекту, при этом и содержатель­ная, и логическая структура вопроса выступают независимыми от со­держательной и логической структуры ответа. Но ответ, как правило, не рассматривают как самостоятельную структуру, и тем более опре­деляющую логическую структуру вопроса.

О природе вопроса мы уже говорили; это форма выражения кон­цептуально-гипотетического знания, содержащая имплицитно и ответ. Само содержание вопроса является одновременно и ответом или точ­нее возможным ответом. Выработанная концепция становится знани­ем для самого себя и в этом плане о вопросительно-ответном процессе не идет речь. Но знание того, что представленная концепция может быть неверной, приобретает форму вопроса для другого субъекта, как требование проверки своего знания.

Для объекта или другого человека, к которому обращаются, воп­рос — это форма выражения определенного состояния знания, а имен­но, того знания, которое говорит о том, что, возможно, представленная концепция является не истинной. Само по себе для субъекта, естест­венно, выработанное концептуальное знание является абсолютным и точным. Неопределенность заключается в том, что содержание другого моего знания, говорит о том, что возможно концептуальное знание не истинное, хотя, кстати говоря, знание о том, что концептуальное знание возможно не истинное, является так же абсолютным и точным.

Отвечающему, тем самым, показывают два знания с различным содержанием; одно из них предлагает концептуальное видение како­го-то явления, другое показывает, что возможно оно не истинное. Ког­да я спрашиваю: «Колумб ли открыл Америку?», то для меня это зна­ние является точным и полным. Но когда я эту концепцию представ­ляю другому человеку в виде вопроса, то оно сопровождается другим знанием, как биркой, на которой написано, что возможно данный груз не является полным и точным, т. е. представленная концепция не яв­ляется истинной. Вопрос, как мы уже об этом говорили, выступает только как знаковая система, которая несет в себе свое и строго опре­деленное знание, и которое определенным образом характеризует кон­цептуальное знание. В другом, противоположном случае, концепция может быть представлена субъектом как истинная не только для само­го себя, но и для всего окружающего мира, и в этом случае субъект, в обязательном порядке, вешает на этот груз другую бирку как знак, что это знание истинное и никаких сомнений здесь не может быть. Тогда концепция выступает уже утверждением, а не вопросом.

Когда этот груз, т. е. концепция, поступает к другому человеку, то он воспринимает ее истинность или не истинность в зависимости от прикрепленной бирки. Но речь в этот момент еще не идет о самой кон­цепции. Если на бирке написано, что эта концепция возможно истин­ная, то объект относительно ее и строит свое движение определенным образом, подвергнет концепцию проверке. Если на бирке написано, что концепция истинная, то объект воспринимает ее как достоверную информацию (впрочем, как известно, представленную концепцию как истинную он может таковой и не признать и подвергнуть ее проверке, т. е. самостоятельно перевести в форму вопроса).

Получив груз и соответствующую бирку, обозначающую сомне­ние в истинности, объект проводит проверочную работу и строго в той последовательности и в соответствии с теми принципами выработки концептуального знания, как это делал субъект, и о чем мы писали в предыдущих разделах. Вопрос субъекта становится вопросом объекта, но уже к самому себе, к своему прошлому знанию. Происходит процесс идентификации прошлого знания с концепцией, предложенной в воп­росе. Если такая идентификация осуществилась, то найденное реше­ние будет ответом объекта на свой собственный вопрос и тем самым ответом на тот же вопрос субъекта. Если субъект меня спросил: «Ко­лумб ли открыл Америку?», то я покопавшись в памяти (спросив са­мого себя), точно определил, что именно Колумб, а никто другой это сделал, то это стало ответом и на мой вопрос, и на вопрос субъекта. Но если идентификация не прошла, тогда идет процесс выработки нового концептуального знания отвечающим. Вопрос делится на известное и неизвестное, точнее, ищется известное, которое таковым становится в процессе идентификации с прошлым опытом. Например, таким изве­стным становится то, что «Америка открыта», неизвестным остается, кто это сделал. Тогда это неизвестное так же делится на известное и неизвестное, как свои элементы или подпонятия общего понятия Ко­лумб. Объект пытается идентифицировать эти подпонятия или эле­менты со своим прошлым опытом. Это второй уровень идентификации. Если и на этом уровне остается что-то неизвестное, что не позволяет однозначно получить общий ответ как истинный, то продолжается де­ление на известное и неизвестное элементов третьего уровня, т. е. де­ление подпонятий на свои собственные подпонятия. И так в принципе до бесконечности в теории, а на практике доходят до того уровня, когда структурные объекты становятся настолько элементарными, что они наверняка могут быть идентифицированными с прошлым знанием, ес­ли в принципе эта область знания у человека имеется. Но даже, если данная область знания и отсутствует, наверняка есть какая-то погра­ничная, которая и позволяет в принципе построить новую область зна­ния. Так, примерно, проходит обучение чему-то новому.

Таким образом, система вопрос-ответ субъекта и система вопрос-ответ объекта — это разомкнутые системы, независимые как процесс образования нового знания, но абсолютно идентичные по принципу образования нового знания. Получив независимым путем ту же самую по содержанию концепцию, объект этим самым сказал, что их концеп­ции оказались идентичными. И это уже второй шаг к истине, о чем мы уже говорили. Это еще не истина в широком признании, но она уже таковой становится для субъекта и объекта.

Таким образом, вопрос и ответ — это не две стороны одной меда­ли, не два этапа и не две формы познания. Разница между ними заключается в том, что объект работает в навязанных концептуальных рамках, работает как бы во втором эшелоне, в то время как субъект определяет основную концепцию и линию поведения. Форму ответа концепция принимает в ситуации необходимости подтверждения пред­ложенной субъектом концепции. В этом и заключается специфичность процесса образования концепции в ситуации ответа и его (процесса) отличия от ситуации вопроса.

В литературе ответ часто понимается как истинное положитель­ное знание и по форме он и в самом деле выступает как утверждение. На самом деле он таковым, все-таки не является. Если исходить из то­го, что ответ это точно такой же процесс выработки концепции как и вопрос, то в этом случае правомерно предположить, что и концепция в ситуации ответа имеет все особенности концептуального образова­ния и прежде всего, что она является гипотетической.

И в самом деле, момент образования концепции, являясь собст­венностью объекта, ни в коем случае не может претендовать на абсо­лютную истину, так же как и момент образования концепции субъек­том. Это только для каждого из них в отдельности она является абсо­лютно истинной. Когда субъект кинул шар в виде вопроса объекту, по­следний приняв, возвращает его субъекту так же в виде вопроса.

Концепция отвечающего остается вопросом до момента идентификации ее с концепцией субъекта в сознании объекта. Но и после это­го она остается в состоянии возможно истинной, ибо должна произойти вторая идентификация уже в сознании субъекта, т. е. должна произой­ти идентификация концепции субъекта с концепцией объекта, но уже самим субъектом. Если и в этом случае концепции оказались одинако­выми, то можно сказать, что они являются истинными, но только для них двоих.

Другими словами, отвечающий, получив от субъекта его концеп­цию как возможно истинную, кладет ее на какую-то полочку своего сознания, и приступает к поиску в своем прошлом опыте той области знания, которая могла бы подтвердить предложенную концепцию. Мо­мент поиска — это постоянный процесс идентификации того, что име­ется в прошлом опыте и предложенной концепции в системе вопрос-ответ. Концепция субъекта становится вопросом для прошлого опыта объекта. Если прошел процесс идентификации, т. е. в прошлом опыте был найден аналог предложенной концепции, то последний передается субъекту вместе с его концепцией-вопросом. Но поскольку он также основан на прошлом опыте, то с неизбежностью приобретает характер возможно истинный, даже если эта идентификация происходит в ус­тойчивых понятиях и неизменной ситуации. Принимая аналог, субъект идентифицирует его со своей концепцией так же в системе вопрос-ответ, и если они сходятся, то принимаются как идентичные. Вторич­ная идентификация не лишняя, поскольку процесс выработки аналога может быть довольно длительным, в результате чего может изменить­ся ситуация концепция-вопрос. Действовать, во всяком случае эффек­тивно, можно только в случае единства времени и пространства. Про­цесс выработки концепции-вопрос и концепции-ответ всегда проходят в разные временные интервалы, а значит, и изменившемся простран­стве. Их необходимо свести, чтобы получить момент истинности, что и происходит в процессе второй идентификации при сравнении анало­гов.

Таким образом, явление идентифицируется двумя независимыми методами или двумя субъектами, что и позволяет утверждать о пра­вильном понимании исследуемого явления как субъектом, так и объ­ектом и возможность правильно строить свои действия. Данное поло­жение несколько отличается от того, о чем говорилось ранее, а именно, что субъект концептуально определяет свое движение относительно объекта, что и является вопросом к объекту в целом. Соответственно, движение последнего есть ответ на вопрос субъекта. Приведенное в данной главе положение не меняет ранее высказанного, только уточ­няется понятие объект. Двумя независимыми экспертами выступают прошлый опыт субъекта и объекта относительно какой-то определен­ной формы движения объекта, которая и выступает третьим субъектом или тем явлением, относительно которого и разгорелся сыр-бор или, по-научному, установились вопросно-ответные отношения, чтобы вы­явить его сущность и соответственным образом определить движение как субъекта, так и объекта. В этом ничего необычного нет, если вспомнить известное положение, что субъект и объект и любое явление представляют собой сложную систему взаимодействия структурных элементов, каждый из которых обладает определенной степенью не­зависимости и каждый из которых требует постоянной идентификации в рамках общей системы, в качестве которой и выступают субъект и объект.


































Знание ответа есть по существу знание вопроса»

Белнап Н.. Стил Т.

Глава V. ЛОГИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ВОПРОСА

Логическая природа вопроса может быть представлена в качестве центральной во всей проблематике вопроса и вопросно-ответных отно­шений. Определение природы логической структуры вопроса позволя­ет понять процесс познания. Именно поэтому логическая структура вопроса привлекает к себе большое внимание исследователей и прежде всего логиков.

Из всего комплекса наиболее сложными оказываются проблемы связи вопроса и суждения, соотношения вопросов первого и второго ти­па, известного и неизвестного, наконец определения элементов вопро­са и их взаимосвязи и др. Все этим проблемам и посвящена настоящая глава.

КОНЦЕПТУАЛЬНАЯ ОСНОВА ЛОГИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ВОПРОСА


Попытки решения логической структуры вопроса по существу сводились к двум направлениям. Первое, имевшее место на ранних этапах изучения, было связано с полным редуцированием вопроса к суждению. Второе, наиболее заметное в последнее время: рассмотре­ние логической структуры вопроса как самостоятельной и полностью отличной от логической структуры суждения. Однако, результаты ис­следований показали, что оба направления не стали плодотворными. Логическая структура вопроса оказалась не сводимой полностью к ло­гической структуре суждения в силу неопределенности отдельных эле­ментов вопроса. Но вопросу, как специфической форме мышления, не находили места в логической структуре познания, поскольку от дедук­тивной системы познания никто не собирался отказываться. Однако, если исходить из единого принципа познания, каковым является концептуальное отражение мира и построения отношений с ним, наличия различных этапов, форм в этом едином процессе, когда наше знание сначала принимает форму концептуально-гипотетиче­ского знания, а затем объективно-истинного, с неизбежностью можно прийти в выводу, что логическая структура и вопроса, и суждения по существу идентичны. Данное обстоятельство обуславливается тем, что в них, как в различных формах одного познавательного процесса, дол­жен быть заложен единый логический принцип, заключающийся в со­ответствии элементов той и другой форм познания. Таким единым принципом выступает концептуальная основа познания. В первую очередь нас интересует специфическое отражение в логической струк­туре различных форм познания, т. е. в вопросе и в суждении.

Любой процесс находит свое отражение в свернутом виде, в своем результате. Как известно, сущностью импликации в логике называют взаимосвязь двух элементов. «Импликация p ® q говорит об опреде­ленной связи двух объективных явлений, а именно: если имеет место явление, выраженное p, то имеет место и явление, выраженное q»[43]. В естественном языке все это выражается союзом «если, то...», и пока­зывает характер следования, т. е. если имеется явление А, то обяза­тельно имеется и явление В. Перед нами — выраженный в самой об­щей форме принцип взаимосвязи явлений.

В языке имеется довольного много союзов, соответствующих сою­зу «если, то...», т. е. союзов следования. Древнегреческие грамматики не без основания называли их «силлогистическими союзами». Это и не удивительно, а закономерно, если исходить из всеобщности принципа следования, и вывода, принятого во всех языках.

В русском языке можно обнаружить такие силлогистические сою­зы как «следовательно», «стало быть», «поэтому», «и так», «но», «но однако», «если», «если только», «напротив того», «так как», «напри­мер» и др.

Эти союзы указывают на следование одного явления за другим или из другого, на причины возникновения явлений, на их взаимоза­висимость и т. д. В данном случае мы не рассматриваем простого, не связанного с причиной, следования явлений одного за другим в про­странстве и во времени.

Но импликация или силлогистические союзы отражают не прямо закон причинно-следственных зависимостей, а опосредованно; логиче­ский союз же, в свою очередь, отражает только причинную связь понятий. В отличие от естественных связей природных явлений, когда имеет место их непричинное следование, в импликации причинная связь между субъектом и объектом обязательна. Это означает, что если имеется понятие p, то оно выступает основанием существования q.

Суждение, как форма мышления, безусловно отражает объектив­ную связь предметов и явлений, но отражает ее специфическим обра­зом в виде связи двух понятий. Если мы возьмем суждение «все люди смертны», то в нем в качестве субъекта выступает понятие «все люди», а в качестве предиката — понятие «смертны», логическая структура которого выступает как «p ® q». В этом суждении мы не оцениваем социальное явление о смертности всех людей, а лишь говорим, что по­нятие «смертны» имеет следственную связь с понятием «все люди», и что содержание понятия «смертны» зависит от понятия «все люди». Понятие «смертны» — производное от понятия «все люди», ибо только понятие «люди» определяет понятие «смертны», и без понятия «люди» второе понятие в данном суждении не имеет смысла.

Иногда бывает сложно определить причинно-следственную зави­симость в суждении, и в результате оно рассматривается как простое следование одного явления за другим. Например, в суждении: «Когда я к тебе прихожу, то никогда не застаю тебя дома». Отсутствие при­ятеля дома может быть не связано с моим приходом; в этом примере нет причинно-следственной связи. Но если рассматривать это сужде­ние как единое и цельное, как концептуальное образование, то при­чинно-следственная зависимость прослеживается довольно четко и оп­ределенно. И в самом деле, понятие «когда я к тебе прихожу», безус­ловно связано с понятием «то никогда не застаю тебя дома», т. е. по­нятие «приходить» связано с понятием «отсутствие». В данном случае понятие «отсутствие» связано следствием с понятием «приходить». Иначе говоря содержание понятийного образования «когда я к тебе прихожу» обусловлено понятийным образованием «никогда не застаю тебя дома».

Еще один пример. Когда мы рассматриваем суждение: «Колумб открыл Америку», то в нем содержание понятия «Колумб» выступает основанием образования содержания понятия «открыл Америку». Если мы возьмем суждение: «Колумб — это генуэзец», то содержание поня­тия «Колумб» определяет содержание понятия «генуэзец» для данного суждения, в. данном концептуальном положении. Каждое понятие имеет свое содержание лишь в системе других понятий, представленных в качестве системы, имеющей концептуальное построение и обус­ловленной причинно-следственной зависимостью. Только в этом ра­курсе необходимо каждый раз рассматривать содержание того или иного понятия, и только в этом случае оно и имеет какое-то определенное содержание. Между тем, каждое понятие не может иметь бесконечное множество содержаний; имея бесконечное множество вариаций, его содержание всегда сохраняется. Так понятие «Колумб», как открыва­тель Америки — это одно, но понятие «Колумб», как генуэзец — это другое. Они могут пересекаться и иметь некоторую основу, но в раз­ных контекстах у них различное понятийное содержание. Импликация p ®  q показывает зависимость двух понятий.

Таким образом, логической основой любой формы познавательно­го процесса служит определенная взаимосвязь понятий, которая выра­жается причинно-следственной зависимостью: любое рассматриваемое понятие может быть образовано только на основе другого, других по­нятий. Чисто формально эта зависимость принимает вид p  ®   q.

Эта логическая форма присуща всем высказываниям и вопроси­тельным, и утвердительным. Однако в каждой из них она имеет свою интерпретацию, которая определяется содержанием знания. Структу­ра причинно-следственной зависимости в вопросительном предложе­нии имеет не утвердительный, как в суждении, а гипотетический вид. Это означает, что как концепция, она имеет полное утвердительное звучание и причинно-следственную связь, но по сущности она остается возможно истинным знанием; и до тех пор пока не будет проверена или доказана, она остается гипотетической связью.

В вопросительных предложениях нередко под сомнение ставится именно причинно-следственная связь, т. е. выступает ли понятийное содержание предиката производным от понятийного содержания субъ­екта, хотя и предикат, и субъект как понятия известны, они нашли свое выражение в концептуальном знании. В суждении «Колумб от­крыл Америку» определена эта связь: понятие «открыл Америку» ока­зывается производным от понятия «Колумб». Но если данное суждение получает вопросительную форму — «Колумб открыл Америку?», то эта связь ставится под сомнение.

В таком случае нельзя говорить о первичности или вторичности одного из них. Выражение содержания явления в понятийной форме возможно лишь в случае, если определена взаимосвязь понятий в их некоторой системе, т. е. в концептуальном знании. И характер взаи­мосвязи понятий определяется содержанием самого явления. Разреше­ние этого противоречия оказывается возможным в случае, если пред­ставить то или иное понятие в качестве такой же системы рассужде­ний, но в свернутом виде, в результате чего она и приобретает свою определенность. Но в связи с другими понятиями ее определенность как элемента этой системы становится гипотетической, и таковой остается до тех пор, пока не установится истинность взаимосвязи этих по­нятий, как элементов этой общей системы. Чаще всего путаница про­исходит тогда, когда смешиваются явление как элемент большей сис­темы, и как самостоятельный объект в виде этого элемента; и те зако­ны, которые действуют на уровне его как элемента, не действуют на его уровне как целостного объекта.


КАК РЕШАЕТСЯ ЛОГИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ВОПРОСА?


Мы выяснили, что логическая структура вопроса оказывается полностью идентичной логической структуре суждения. Таким и пред­ставляет собой выражение: если S, то P, или (S  ®    P).

В принципе, эта мысль не нова, и такие попытки уже были. «Воп­рос представляет особое суждение, в котором различаются субъект, предикат и связка. Характерной особенностью этого рода суждения яв­ляется наличность элементов неизвестности. Порою эта неизвестность порождает связку между субъектом и предикатом..., порою субъект..., порою же предикат...»[44] Мы видим, что перед нами, можно сказать, са­мое непосредственное сведение вопроса к суждению. В последствии об этом стали говорить более осторожно; но самое главное в последую­щих исследованиях стали искать некоторою общую основу для такой редукции.

Отличие нашего сведения вопроса к суждению заключается в том, что здесь нет никакого сведения, они выступают как одно и то же вы­ражение, но только приобретают различные формы в едином процессе сознания. Редукция вопроса к суждению была приемлема для вопроса первого типа, но оказалась полностью неприемлемой для вопроса вто­рого типа. И в самом деле, если в вопросе «Колумб открыл Америку?» можно выделить все три части логической структуры суждения с эле­ментом неопределенности одного из них, то в вопросе «Кто открыл Америку?» один из элементов трехчленной структуры полностью от­сутствует. Это послужило поводом к тому, чтобы отказаться от сведе­ния логической структуры вопроса к логической структуре суждения и рассматривать первое как полностью самостоятельное и специфиче­ское образование. Но при анализе логической структуры вопроса и в попытках рассмотрения ее через суждение нередко забывали о том, что вопрос обя­зательно соединен с ответом, что они вместе выступают как единое це­лое. Об этом вспоминали только при анализе второго типа вопроса. Ча­ще всего получалось так, что вопрос рассматривался как предложение, имеющее вопросительный характер. Ответ находился по другую сто­рону вопроса — у отвечающего и имел свою независимую логическую структуру; он связывался с тем, что снимал неопределенность неизве­стной части вопросительного предложения. Сам же по себе ответ имел логическую структуру полностью идентичного суждения; таким он рассматривался, и ни у кого не вызывало никаких возражений.

И в самом деле, ответ — это утвердительное положение, которое так выступает в системе вопроса и ответа. Однако, сразу же возникал целый ряд сложностей: почему вопрос, как форма мысли, рассматри­вается в качестве вопросительного предложения без ответа?; если вес­ти речь о вопросно-ответных отношениях, то почему в логической структуре вопроса нет места логической структуре ответа?; наконец, почему вопрос имеет один логический статус, а ответ другой?; имеются и другие сложные, неясные моменты.

Мы выяснили, что ответ имеет относительную самостоятельность и обладает своей собственной структурой, что природа его связи с воп­росом оказывается довольно сложной и что она значительно сложнее, чем это предполагали логики, когда решали логическую природу отве­та. Все это привело к попыткам каким-то образом соединить вопрос и ответ в единую логическую структуру вопросно-ответных отношений, в частности, в связи с попытками логического исчисления вопросов, т. е. представления последних в некоторой взаимосвязи. Эту проблему нельзя было решить без обращения к ответу, к его логической струк­туре и его взаимосвязи с вопросом.

Логическая интерпретация системы вопроса и ответа осуществля­лась, довольно интересно, хотя и упрощенно: вопрос рассматривался как элемент общей логической структуры вопроса и ответа без обра­щения к собственной логической структуре. Аналогично рассматри­вался и ответ, т. е. без своей внутренней структуры. Так вопрос пер­вого типа рассматривался как Q? (X, Хn), вопрос второго типа как (X1 ... Хn) Q? В приведенных примерах, вопрос первого типа состоит из двучленной матрицы ответа; во втором типе вопроса матрица ответа остается неопределенной. Но в любом случае ответ рассматривается как нечто отличное от вопроса, даже в вопросе первого типа, когда матрица ответа по существу полностью повторяет матрицу вопроса.

Нет сомнения в том, что ответ отличается от вопроса (не только первого типа), и что они между собой взаимосвязаны. Но если отличие их понятно и объяснимо, то проблема логической взаимосвязи вопроса и ответа остается далекой от своего решения; и представление о логи­ческой структуре вопросно-ответных отношений, как состоящей из вопроса и ответа (матрицы определенных ответов), конечно явно не­достаточное.

В литературе по логической структуре вопроса, в нашем представ­лении, лишь, однажды было сделано замечание, показывающее зави­симость вопроса и ответа, которое позволяло сделать необходимый нам вывод. К сожалению, этого не произошло. Для того, чтобы понять суть этого замечания, мы приведем выдержку из книги К. А. Сергеева и А. Н. Соколова «Логический анализ форм научного поиска»: «Элемен­тарный (или матричный) ответ — это такое предложение, которое имеет структуру вопроса. Элементарным ответом на вопрос первого типа является сама матрица этого вопроса или ее отрицание; так на вопрос? U элементарным ответом является U или ù U»[45].

Иначе говоря, этот дихотомический вопрос содержит в себе ответ, а точнее, содержание ответа такое же, как и вопроса. Однако в вопросе оно находится в неопределенном состоянии, или как возможное истин­ное знание, в отличие от положительного знания, содержащегося в от­вете. Отсюда следует, что ответ представляет собой лишь подтвержде­ние или отрицание содержания вопроса, а в конечном итоге подтвер­ждение или отрицание и нашей концепции. Как следует из приведен­ной выдержки (в неявной форме у авторов это есть), и вопрос, и ответ по своему содержанию — идентичны.

Сказать, что вопрос и ответ представляют одно и то же, еще не достаточно (как впрочем и утверждать, что они различаются). Если мы сказали, что вопрос и ответ по своему содержанию одно и то же (а в дихотомических вопросах, или вопросах первого типа это видно не­вооруженным глазом), то соответственно и их логическая структура также должна быть идентичной. Ответ представляет собой суждение с утвердительным значением, со своей логической формой (S ® Р), т. е. содержит субъект, предикат и связку; и какой бы ответ мы ни взяли, он будет иметь эту логическую трехчленную структуру, если S, то Р. Следовательно, если ответ имеет логическую структуру суждения, и если его содержание полностью идентично содержанию вопроса, то значит и логическая структура их одинакова  т. е. S ® Р. Тем самым мы подошли к решению поставленной проблемы, и логическую форму вопроса (во всяком случае без сомнения для первого типа вопроса), можно записать следующим образом:

 

[ (S ® P)  V  (S ® P) ] ?


Читается таким образом: («Колумб открыл Америку» или «Ко­лумб не открыл Америку?»). В таком виде вопрос предстает перед от­вечающим, который и выбирает один из вариантов ответа, т. е. согла­шается или не соглашается с мыслью о том, что Колумб открыл Аме­рику. Как видно из приведенной логической структуры, она практиче­ски идентична для первой и второй половины.

В научном обиходе существовало мнение о том, что исходя из природы дихотомических вопросов можно считать вопрос и суждение идентичными по своей логической структуре. Все было бы хорошо, од­нако подобное мнение не укладывалось в структуру вопроса второго типа, например: «Кто открыл Америку?». Здесь ответ вроде бы и име­ется в вопросе, во всяком случае его элементы, но представить его как логическую структуру ответа и таким образом идентифицировать их содержание, как в вопросе первого типа, практически не удавалось. Впрочем попытки такие были. Авторы, на исследования которых мы ссылались, далее писали: «Элементарный ответ на вопрос второго типа есть предложение, которое образуется в результате подстановки посто­янных (С1 ...Сn) на место (Х1 ... Хn) в матрице вопроса при условии, что такие постоянные относятся к объему неизвестных в данном воп­росе, т. е. элементарным ответом па вопрос (X1 ... Хn) является выра­жение и (С1 ... Сn). Например, на вопрос: «Кто открыл Америку?» элементарными ответами являются следующие предложения: «Колумб открыл Америку», «Магеллан открыл Америку» и т. д.[46]

В вопросе второго типа на место неизвестного, обозначаемого воп­росительным оператором, подставляются какие-то постоянные, кото­рые (во всяком случае потенциально) могут быть ответом на данный вопрос.

Но ведь по сути дела здесь речь идет о переводе вопроса второго типа, или сложного вопроса, к дихотомическому. Вопрос: «Кто открыл Америку?» можно представить серией дихотомических вопросов, на­пример: «Магеллан открыл Америку?» (с альтернативами «да», «нет»); «Колумб открыл Америку?» — («да», «нет») и т. д. И хотя авторы об этом не говорят, тем не менее по существу они подталкивают нас к правильному ответу.

Встречаются и прямые высказывания о сведении вопроса второго типа к вопросу первого типа. В частности, можно встретить следующее положение у Ю. И. Зуева: «Поскольку в многочленном вопросе требу­ется избрать один из нескольких элементов предиката, поскольку он может быть представлен как такой вопрос, который включает в свой состав в каждом данном случае строго определенное количество изве­стных двучленных вопросов. Вот почему ответ на многочленный воп­рос сводится в конечном счете к ответам на соответствующий двучлен­ный вопрос. На самом деле, чтобы ответить на вопрос «это слово — дополнение или обстоятельство места?» мы должны ответить на соот­ветствующие двучленные вопросы: «Это слово — дополнение?», «Это слово — обстоятельство места?»[47]

К сожалению, автор только высказал эту мысль, но не обосновал природу этого явления. Не показал, почему элемент предиката в мно­гочленном вопросе (или вопросе второго типа) может быть представ­лен как содержащий определенное количество двучленных вопросов и каким образом этот многочленный вопрос может быть сведен к серии двучленных вопросов. Ограничившись дизъюнктивным вопросом (ко­торый и в самом деле очень хорошо и просто раскладывается на два дихотомических вопроса), мы не сможем понять каким образом другие многочленные вопросы (недизъюнктивного характера) могут быть вы­ражены через двучленные вопросы. А на самом деле это очень важно, поскольку не всегда можно однозначно свести вопросы первого типа ко вторым, если не вскрыть их логическую природу.

Если же количество возможных ответов будет хоть каким-либо образом ограничено, то так можно было бы поступить и это был бы хороший выход из сложного положения по определению логической структуры вопроса. При неограниченном количестве возможных отве­тов, как в выше приведенном примере, сведение вопроса второго типа к дихотомическому по существу теряет смысл. Поэтому вопрос второго типа стали рассматривать как особый специфический вопрос, имею­щий свою структуру и по существу определяющий всю логическую природу вопроса.

И тем не менее сведение вопроса второго типа к вопросу первого типа, т. е. к дихотомическому, имеет большой смысл и принципиальное значение, поскольку в нем находится решение проблемы логиче­ской структуры вопроса. Но для этого необходимо определить природу вопроса второго типа, пути его образования, соотношение в нем изве­стного и неизвестного и др.


ПРИРОДА ИЗВЕСТНОГО И НЕИЗВЕСТНОГО В ВОПРОСЕ


В литературе по эротетической логике в качестве центрального момента при анализе логической структуры вопроса является соотно­шение известного и неизвестного или ассерторической и гипотетиче­ской частей. Основная трудность заключается в установлении того, что считать известным и неизвестным в вопросе и каково их соотношение.

Мы уже говорили, что вопрос не содержит в себе как самостоя­тельные части известное и неизвестное (факт очевидности не позволил решить эту проблему) поскольку он представляет собой такое же кон­цептуальное образование, как суждение, но носящее возможно истин­ный характер. Однако если верить своим глазам, то вопрос явно содер­жит в себе неизвестное, поскольку содержит вопросные операторы — «кто», «что», «почему» и т. д., что и свидетельствует о наличии неиз­вестного.

И в самом деле трудно не согласиться с тем, что вопрос содержит в себе и известное, и неизвестное. Однако, известное и неизвестное имеется в вопросе не в качестве самостоятельных частей его структур­ного построения. Более того, можно высказать и парадокс: известное и неизвестное в нем — это одно и то же, но имеющее различное сущностное выражение. Основной слабостью в литературе по эротетической логике — в анализе соотношения известного и неизвестного в вопросе стала их неопределенность.

Если в русле нашего исследования посмотреть внимательно на вопрос второго типа, то можно обнаружить интересную зависимость от вопроса первого типа. Например, прежде чем ответить на вопрос: «Кто открыл Америку?», необходимо сначала получить положительный от­вет на вопрос первого типа: «Америка была открыта?». Получается так, что вопрос второго типа представляет собой некоторое продолже­ние вопроса первого типа; и первый оказывается основным для второ­го. После того, как наше концептуальное положение, заложенное в вопросе первого типа, получило положительное значение, я могу за­давать целую серию дополнительных углубляющих, уточняющих, раз­вивающих вопросов, например: «Кто открыл Америку?», «Как ...?», «Когда ...?», «Почему ...?» и т.д.

Но определяющим концептуальное положение как положитель­ное может быть не только вопрос первого типа. Так, например, вопрос: «Кто открыл Америку?» может устанавливать общее концептуальное положение о том, что Колумб открыл Америку, а последующие вопро­сы развивают его. Более того, любой последующий вопрос развивает концептуальное положение, наполненное предыдущим. В вопросах: «Кто открыл Америку?», «Когда ...?», «Как ...?» и т. д. происходит в одно и то же время развитие общей концепции. Очень важно заметить, что при одних и тех же терминах: «открыл Америку» концептуальное понятийное содержание каждого отдельного вопроса меняется.

Положение о соотношении вопросов первого и второго типа рас­сматривалось в нашей литературе. Так, Зуев Ю. И. писал: «Все рас­смотренные виды альтернативного вопроса (двучленные и многочлен­ные) образуют стройную систему: каждый из них определенным обра­зом связан с вопросом другого вида, фиксируя собой определенный этап познания фактов действительности, каждый последующий вид двучленного вопроса в качестве своей основы предполагает утверди­тельный ответ на двучленный вопрос предыдущего вида, т. е. предикат вопроса предыдущего вида включается в субъект вопроса последующе­го вида. И, наконец, постановка многочленного вопроса предполагает утвердительные ответы на соответствующие двучленные вопросы»[48]. Ав­тор фиксирует внимание на том, что каждый вопрос — определенный этап познания, что каждый последующий этап познания (постановка вопроса и ответ на него) возможен только в случае получения ответа на предыдущий вопрос, получения — и это необходимо специально подчеркнуть именно утвердительного ответа. Лишь при соблюдении этих условий знание получает статус положительного, только после этого исследователь может двигаться дальше и развивать цепочку по­знания. Интересна мысль о причинно-следственной зависимости воп­росов, когда предикат предыдущего включается в субъект последую­щего вопроса; т. е. только получив ответ на вопрос, определив некото­рое следствие, сделав вывод (получив положительный ответ), этот от­вет становится, основой для построения последующего вопроса и т. д. В контексте приведенного результата исследования подразумевается, что ответ на предыдущий вопрос обязательно принимает форму суж­дения. Не менее интересна и мысль, подводящая к положению о том, что постановка многочленного вопроса представляет собой развитие решения двучленного вопроса; это означает, что любой последующий вопрос (как и вообще любой вопрос, поскольку он всегда последую­щий) основан на прошлом знании, получившем статус утвердительно­го концептуального знания.

В нашем исследовании мы подчеркивали, что любое концептуаль­ное знание имеет статус отдельного самостоятельного образования и находится в определенной взаимосвязи. Здесь необходимо отметить за­висимость между суждением, как цельным образованием, и его эле­ментами.

Суждение, содержащее в себе субъект, предикат и связку, в усло­виях деления (например, выделяется предикат, как самостоятельное понятие) сразу же принимает форму полного суждения (т. е. содержит в себе также субъект, предикат и связку). И сколько бы бесконечно долго мы не производили деление, каждый раз в обязательном порядке оно сохраняет логическую структуру полного суждения. Именно поэ­тому можно сказать, что в любом понятии содержится, как в капле во­ды, весь мир, все его прошлое; и точно такой же процесс происходит и при создании новых понятий. Если мы соединим два понятия, кото­рые выступают в виде суждения, то их совокупность обязательно при­нимает форму отдельного и самостоятельного суждения, а соответст­венно имеет субъект, предикат и связку; и такой процесс может про­должаться до бесконечности. Поэтому можно сказать, что любое поня­тие обязательно содержит в себе и все будущее, что оно — это как бы фокус, в котором сконцентрировано все прошлое знание человечества, что дает возможность образовываться новому знанию. Бесконечно большое находится в бесконечно малом.

Но как только мы соединили два понятия, и они сразу же приняли форму самостоятельного и полного суждения, то в этот же самый мо­мент возникает необходимость обозначения его в нашем сознании, т. е. определения его, как нового понятийного образования. Тем самым мы затрагиваем главную задачу вопросно-ответных отношений: пол­учается, что концептуальное знание, как новое знание, становится та­ковым тогда и только тогда, когда некоторые понятия, представляю­щие собой старое знание, оказываются связанными между собой опре­деленным образом и представляют собой новое понятийное образова­ние; или, если мы определяем связь каких-либо старых понятий, то тем самым создаем новое понятийное образование, обозначающее принципиально новое знание. В принципе ничего нового в этих рас­суждениях нет, именно таким образом строится силлогизм, образуется некоторое третье понятие, имеющее статус принципиально нового вы­водного знания. Но сам вопрос второго типа: «Кто ...?» еще не содержит в себе нового концептуального знания даже в гипотетическом виде. Здесь име­ются лишь прошлые концептуальные построения в виде понятий. Кон­цепция будет заложена в ответе, т. е. в новом концептуальном выра­жении элементов прошлого знания и образовании нового понятия. Концептуально-гипотетическую форму она примет в вариантах отве­тов, которые фактически выразят эту концепцию в форме вопросов первого типа.

Вернемся к вопросу: «Кто открыл Америку?». Вопросный оператор здесь не является частью вопросительного предложения, он только указывает, что нам необходимо узнать нечто, а именно то, что зало­жено в ...известной части. И в самом деле, нам известны, понятия «от­крыл», «Америка» (в данном случае мы берем их как известные). Взя­тые понятия нам известны только как отдельные и самостоятельные, но нам неизвестно, что образовалось при их соединении.

Мы уже констатировали, что в сознании человека ничто не может существовать, если не обозначено каким-либо образом в речевом вы­ражении, принимающем знаковую (словесную) форму, которая впос­ледствии примет понятийную форму. Если мы соединили вместе не­сколько известных понятий, то с необходимостью появляется потреб­ность дать определение этому новому образованию, которое впослед­ствии примет форму нового понятийного образования. Это проделает если не спрашивающий, то отвечающий; и на это по существу указы­вает вопросный оператор «Кто...?», т. е. просит дать определение новой совокупности понятий. Давая определение этому новому понятийному образованию, мы фактически получаем ответ на вопрос. Получается так, что ответ на вопрос второго типа заключен фактически в нем са­мом. Правда — не сам ответ, а его возможность, заложены только ис­ходные данные для него, как некоторые признаки нового знания, как элементы некоторого старого знания или известных понятий, которые и позволяют по признакам найти ответ (как преступника находят по некоторым полным или неполным данным). Чем полнее основные при­знаки, чем их больше, чем они точнее, тем быстрее можно найти ответ и наоборот. Если имеется необходимое и достаточное количество при­знаков, то вопрос строится спрашивающим как дихотомический; если нет их полноты, то вопрос принимает форму второго типа.

Как правило, известным в вопросе бывает наше прошлое знание, выраженное в понятиях. Новое знание может заключаться в совокуп­ности понятий, которую необходимо каким-то образом определить. Это можно сделать примерно, так как делается в кроссворде.

Например: «Мореплаватель, открывший Америку? В данном воп­росе имеется некоторая совокупность понятий, выступающая нашим прошлым знанием. Элементы этих понятий, как признаки, позволяют найти, если оно имеется в нашем прошлом знании новое понятие, то новое, которое в полной мере будет характеризовать представленную совокупность понятий в вопросе. Если его нет, то оно будет с необхо­димостью определено. Необходимо подчеркнуть, что в данном случае, как и во всех других, речь идет, как правило, об элементах предлага­емых в вопросе понятиях. Так, понятие «Америка» в данном случае воспринимается как географический материк, понятие «открывший» воспринимается как географическое открытие, а «Мореплаватель» — только в контексте географических открытий. Если указанных призна­ков оказывается недостаточно, то спрашивающий волен ввести новые признаки уже имеющихся или новых общих понятий.

На основании приведенных аргументов, суждений, доказательств мы приближаемся к тому, чтобы внутренне согласиться с положением о том, что новое и старое знание или известное и неизвестное — это по существу не две части вопроса, а его сущностное выражение в двух формах: как прошлое знание — в виде отдельных понятий и новое зна­ние — как некоторая совокупность прошлых знаний, обозначенных новым понятием — ответом.

Однако старое понятие нельзя использовать для образования но­вого понятия, если характер последнего не включает в себя элементы старого понятия, если только оно не оказалось каким-либо образом трансформированным изменением объективной реальности. Нередко так оно и получается, когда из понятий, вроде бы никоим образом не стыкующихся друг с другом, образуется новое, способное отражать ка­кую-то новую связь, форму проявления и т. д. объективной реальности.

Необходимо также отметить, что понятийное деление, которое мы производим, можно проводить до бесконечности долго, давая развер­нутое определение все новым и новым понятиям. Если вопрос очень сложный, то примерно так и делается; если — не очень сложный, то ограничиваются определением исходных и первичных понятий. Одна­ко, когда определена совокупность исходных понятий, тогда встает за­дача по терминологическому определению этой совокупности.

Уместно обратить внимание на то, что в новое понятие вводятся такие элементы, которых не было в старых понятиях. Это означает, что новое понятие — это не только совокупность старых понятий, но и введение в него новых элементов, которые не были существенными для старых или вообще отсутствовали в них. Если теперь сравнить со­держание нового и старых понятий, то окажется, что они почти пол­ностью идентичны — но только почти, что и делает совокупность ста­рых понятий новым знанием.

При поиске обобщенного понятийного определения, т. е. ответа, можно идти двумя путями:

1. он находится в нашем прошлом знании;

2. если его нет в прошлом знании, создается новое понятийное оп­ределение.

Процедура такова: находится новое понятийное определение, сравнивается с имеющимся, заложенным в вопросе, и если оно полно­стью совпадает, то принимается как истинное; если не совпадает или совпадает частично, то отбрасывается как неверное. Есть такие эле­менты в понятии, которые сразу же отсекают возможность введения их в новую совокупность понятий. Если понятие известно, как в крос­сворде, то в наличии имеется простой информационный вопрос, если не известно, то он приобретает статус проблемы, задачи.

Таким образом, ответ — это процесс нахождения, определения нового обобщенного понятия, а вопрос — искусство соединения в себе некоторых старых понятий. Однако необходимо подчеркнуть, что речь идет не о простом соглашении людей, договаривающихся между собой о том, как они будут называть совокупность старых понятий; если по­смотреть вглубь этого процесса, то можно сразу заметить, что речь идет об отражении в новых понятиях постоянно развивающейся объ­ективной реальности.


ВОПРОС БЕЗ КОНЦЕПЦИИ

Нами установлено, что набор возможных ответов на вопрос вто­рого типа, представляет собой выработку определенного концептуаль­ного знания. Количество вариантов ответа, также как и возможных концептуальных построений, не может быть бесконечным, даже при потенциальной возможности бесконечного количества вариантов отве­та. Их конечность определяется тем прошлым знанием, которое было заложено в используемые понятия, а, следовательно, изменением опи­сываемого фрагмента объективной реальности. Когда задают вопрос: «Кто открыл Америку?», то область поиска ограничена понятиями «от­крыл» и «Америка», которые определяются контекстом общения спра­шивающего и отвечающего. И если для спрашивающего область по­иска ответа является безграничной, как например, для познающего ре­бенка, то ответ может не состояться. Это означает, что спрашивающий не обладает необходимым уровнем знания ни для формулирования ос­новного вопроса, ни для ответа. Для того, чтобы сформулировать воп­рос необходимо предварительно найти ответ на серию уточняющих частных вопросов. Именно таким образом решаются глобальные вопросы типа проблема, задача, выработка новой теории и т. д. Область поиска таким образом всегда ограничена, и вариантов ответа всегда имеется конечное число.

Если отвечающий не дал свой ответ, то это означает, что для него он был сформулирован или построен неправильно. Предлагаемое ему прошлое концептуальное знание оказалось вне поля его деятельности.

Но и отвечающий всегда выдвигает варианты ответа, которые строятся на основе его прошлого знания. Однако еще не могут рассмат­риваться в качестве ответа на вопрос, они представляют собой лишь варианты возможных ответов, которые могут и остаться таковыми, по­ка не будет найден единственно правильный ответ (или несколько пра­вильных ответов). В вопросе второго типа спрашивающий и отвечаю­щий меняются местами, но суть остается той же самой. Спрашиваю­щим строится общий вопрос с предельно допустимой областью поиска ответа на него. В свою очередь, отвечающий предлагает ряд возмож­ных ответов, который может быть также довольно большим, но всегда конечным. Затем идет сужение области поиска и сокращение вариан­тов ответа до того момента, пока не будет определен единственный истинный ответ или сразу несколько истинных ответов.

Сужение области поиска и нахождение истинного ответа происхо­дит путем уточнения исходных понятий, тех понятий, которые высту­пают элементами нового понятийного образования. Причем даже не столько самого понятия, сколько его части, той части, которая входит в общее понятийное образование. Этот процесс — наиболее трудное дело. Если общее понятие обладает более или менее широкой извест­ностью, то такой особенностью может и не обладать какая-либо часть, которая вошла в новое понятийное образование. Уточнение того или иного аспекта данной («какой-либо») части общего понятия происхо­дит тем же самым способом, что и выработка концепции, т. е. посред­ством системы вопросно-ответных отношений. Каждый раз это оказы­вается самостоятельным актом выработки определенного концепту­ального знания для данной системы отношений субъекта познания и некоторой объективной реальности. Именно таким путем идет поэтап­ная отработка каждого варианта ответа.

Ответ всегда представляет собой один из вариантов дихотомиче­ского вопроса. Даже если вопрос второго типа подразумевает несколь­ко истинных ответов, то и в этом случае каждый ответ будет представ­лять собой в свернутом виде вопрос первого типа.

По сути дела вопрос второго типа — это псевдовопрос, который не содержит в себе полной концептуальной установки, а заключает в себе лишь предпосылки концептуального знания, причем нередко весьма неопределенные. Вопрос второго типа служит лишь показателем наше­го незнания. Поскольку ответ всегда представляет собой положитель­ное суждение со всеми присущими ему атрибутами концептуального знания, вопрос второго типа практически не может иметь такого отве­та. Сама постановка лишь указывает на область поиска ответа для от­вечающего и в лучшем случае она бывает небольшой. И только отве­чающий приводит этот псевдовопрос к концептуальной форме вопроса, т. е. к формулировке определенного концептуального знания, которое возвращается к спрашивающим уже в виде вопроса первого типа. Именно поэтому любой вопрос второго типа через серию превращений всегда сводится к дихотомическому вопросу, одна из частей которого обязательно истинна, или обладает большой долей вероятности этой истинности. Само по себе появление ответа, даже если он не будет ис­тинным, возможно только посредством сведения вопроса второго типа к дихотомическому.

И хотя вопрос второго типа мы называем псевдовопросом, во вся­ком случае с позиций определения содержательной сущности вопроса как концептуально-гипотетического, он тем не менее существует как форма выражения определенного знания. Вопрос второго типа пред­ставляет собой выражение частичного знания, в то время как вопрос первого типа — полного концептуального знания.

На наш взгляд, имеются все основания, чтобы вопрос второго типа считать вопросом, выражающим только прошлое знание. Он не содер­жит в себе момент неизвестного. Вопросный оператор, только указы­вает на то новое, что и необходимо получить, но уже в дихотомиче­ском вопросе, и в ответе. Если в вопросе первого типа искусственно снять знак вопроса, то он сразу же может превратиться в полноправное суждение. Однако, в вопросе второго типа этого сделать нельзя; и если в нем снять вопросный оператор (и соответственно знак вопроса), то оставшееся предположение окажется незаконченным, т. е. не будет иметь статуса полноправного суждения. Сравним, к примеру, выраже­ния — «Кто открыл Америку?» и «открыл Америку», или же оно может приобретать совершенно другой смысл: «Почему звезды падают на землю?» — «Звезды падают на землю».

Следовательно, наш анализ показывает, что вопрос второго типа не имеет нового законченного и полного знания, а соответственно и структуры, адекватной этому полному знанию. На деле имеется лишь указание на неполное знание.

Вопрос второго типа это как бы промежуточный этап между не­знанием, частичным знанием и полным концептуальным знанием (В этом смысле перед нами — очень интересное образование). Если внима­тельно посмотреть на постепенное преобразование этого вопроса, то можно увидеть весь  путь прохождения сознания в познавательном процессе — от концептуального незнания ко все более большему при­ближению к завершенному знанию. Этот процесс будет проходить до тех пор пока не будет образован дихотомический вопрос. Первая фор­ма такого вопроса: «Что это?» применяется тогда, когда поле поиска практически неограниченно. Затем образуется широкий круг возмож­ных ответов. По мере анализа менее вероятные ответы отбрасываются и круг возможных ответов сужается, хотя и остается довольно боль­шим. И только на последних этапах количество вариантов ответа сво­дится к двум, трем или нескольким, каждый из которых имеет дихо­томическую структуру, фактически — это уже не ответы, а дихотоми­ческие вопросы. Процесс сужения количества вопросов ответов в воп­росе второго типа происходит путем образования системы вопросно-от­ветных отношений.

Таким образом, сведение вопроса второго типа к дихотомическо­му представляет собой процесс сокращения возможных вариантов от­вета. Конечный результат этого поискового процесса — выработка единственного концептуально-гипотетического вопроса, имеющего ди­хотомическую форму. Сведение вопроса второго типа к вопросу пер­вого типа рассматривается как движение от полного (относительного) незнания к полному (относительному) знанию. Мы всегда начинаем наши рассуждения (независимо с самим собой или с другим собеседни­ком), с момента полного незнания и вопроса: «Что это?» или «Кто это?», и всегда заканчиваем этот процесс полным концептуально-ги­потетическим знанием и вопросом первого типа, т. е. в конечном итоге задаем вопрос: «Это то?»

В свою очередь, и дихотомический вопрос начинает движение по­знания, в котором ответ выступает в виде аксиоматического знания. И здесь нет противоречия с положением высказанным выше. Вопрос вто­рого типа лишь указывает на то, что мы не имеем знания, но сам про­цесс выводного знания начинается только с ответа на дихотомический вопрос. Вопрос второго типа лишь обозначает процесс движения мысли от незнания к знанию, от менее полного знания к более полному, Про­текание этого процесса осуществляется лишь в системе дихотомиче­ских вопросно-ответных отношений и только в результате специаль­ного соотношения ответов на дихотомические вопросы. Вопрос второго типа не участвует в системе выводного знания, поскольку не имеет концептуального знания. Непонимание принципиального различия между вопросами первого и второго типа возникает тогда, когда одними и теми же поняти­ями описывают различные проявления объективной реальности или когда разными понятиями описывают один и тот же объект. Так, из­вестное в вопросе первого типа и в вопросе второго типа — это различ­ные формы знания (и в нашей работе мы уже обращали внимание на данное обстоятельство), но они описывают порой их одним понятием — «знание»[49].

Как понятия, вопросы первого и второго типа различаются, по­скольку они описывают различную объективную реальность. В первом случае понятием описывается полное концептуальное знание, хотя и как гипотетическое, во втором — наше прошлое знание, но не имею­щее нового концептуального выражения. В литературе эти понятия, как правило, отождествляются, т. е. и тот, и другой вопрос рассматри­вают как, требующие информации и содержащие наряду с известным и неизвестное; были также попытки рассмотрения их структуры как идентичной, но имеющей свои модификации. А на деле получилось, что именно эти модификации позволили, с одной стороны, свести один тип вопроса к другому, а с другой — сделать акцент на их принципи­альном различии.

Уместно сделать и еще одно замечание. Оно о том, что по суще­ству термин «сведение» вопроса второго типа к дихотомическому в принципе неправильный. В действительности происходит не сведение одного вопроса к другому, а описание объективной реальности в дихо­томических вопросах, с помощью которых она изучается, и тем самым получается новое знание. Можно сказать, что вопрос второго типа — это только область действия дихотомических вопросов. Когда задается вопрос: «Кто открыл Америку?» с требованием назвать имя человека, то это не вопрос в его прямом и истинное понимании, а лишь указание на то, что имеется определенная область, которая описывается, очер­чивается конкретным прошлым знанием и которая представляет собой совокупность признаков для поиска ответа, т. е. для выработки кон­цептуального знания. Эта область описывается некоторыми понятия­ми, на основе которых и определяется концептуальное знание. Но это не ответ на вопрос: «Кто ...?», а на вопрос первого типа, после серии возможных вариантов ответа: Магеллан, Колумб, Америго Веспуччи и т. д. открыли Америку. Это будет ответ на вопрос: «Колумб открыл Америку?» с альтернативами: «Колумб открыл Америку?» и «Колумб не открыл Америку?».

Однако данная парадоксальность необычна только с точки зрения обыденного представления о вопросе как о требовании информации. Получается, что вопрос второго типа по форме как бы существует, а по содержанию как бы нет, поскольку не требует ответа.

И тем не менее вопрос второго типа так же остается вопросом, по­скольку он так же требует информации. Однако требуется совсем дру­гого рода информация, чем при ответе на вопрос первого типа. Факти­чески это — псевдовопрос, понимаемый в том смысле, что не содержит концептуально-гипотетического знания. Но он остается вопросом, в качестве требования определить это концептуально-гипотетическое знание. Получается, что это вопрос из серии дихотомических вопро­сов, но его природа отличается от последних.

Чтобы понять природу и того, и другого вопроса надо понять их соответствие, а так же соотношение понятий между собой внутри того и другого типа. Вопрос первого типа может входить в вопрос второго типа так же, как и наоборот. Отношение между ними внутри и во вне определяются уровнем их общности. Если не принимать во внимание данное обстоятельство, то тогда нельзя понять различную природу вопросов и выполнение ими различных функций. Так в вопросе: «Ко­лумб открыл Америку?» определяется область познания, которая опи­сывается концептуально. Этим вопросом дается подтверждение о су­ществовании определенной области концептуального знания. И при получении положительного ответа будет сформулирован следующий вопрос второго типа: «Кто такой Колумб?» Тем самым происходит раз­витие этого концептуального знания, но уже на втором уровне. Но этот второй уровень представлен некоторой областью нового знания. Это — тоже область знания, но его содержание, и общность и форма выражения отличается от того, которое заложено в первом типе воп­росов. Следующая серия дихотомических вопросов описывает область поиска знания.

Имеется две разновидности вопроса второго типа: 1) когда область концептуального знания обязательно существует. Например, если получен положительный ответ о том, что Америка открыта, то обяза­тельно возникает необходимость поиска концептуального знания о том, кто именно сделал такое открытие. Все вопросы второго типа, раз­вивающие концептуальное положение вопроса первого типа (которые раскрывают, углубляют, уточняют и т. д. область знания, более общую по отношению к ним), обязательно имеют ответ. А он. в свою очередь, выступает частью этого концептуального знания, ее необходимым эле­ментом.

Когда область поиска не содержит в себе ни одного истинного от­вета. Так на вопрос: «Кто живет на Марсе?» истинного ответа не может быть, поскольку не определена область поиска концептуального зна­ния: «Есть ли жизнь на Марсе?» Для того, чтобы ответить на него, не­обходимо задать серию дополнительных вопросов («Есть ли растения на Марсе?», «Имеются ли живые существа на Марсе?» и т.д.). И лишь при положительном ответе хотя бы на один из таких вопросов можно задавать другую серию вопросов второго типа, уточняющих концепту­альное знание вопроса первого типа.

Необходимо отметить еще один важный момент. Сколько бы ни было в вопросе второго типа дихотомических вопросов, все они содер­жат в качестве неизвестного только один элемент: или предикат, или субъект, или связку. Именно данное обстоятельство и объединяет их в один вопрос; оно позволяет представить их в качестве единого вопроса второго типа. Это касается и такого многочленного вопроса, в котором возможное число членов не установлено; в принципе их может быть бесконечное количество, но при обязательном условии: среди них хотя бы один должен быть возможно истинным.

Таким образом, логическая структура вопроса определяется кон­цептуальным знанием, которое имеет полный состав своих элементов. Иначе говоря, логическая структура вопроса определяется только ди­хотомическим вопросом или вопросом первого типа. Вопрос второго типа не имеет своей логической структуры, поскольку он представляет собой лишь выражение серии дихотомических вопросов; причем не простого их собрания, а такого, которое имеет специфическое соотно­шение.


ОГРАНИЧЕННОЕ МНОЖЕСТВО

Соотношение в вопросе второго типа дихотомических вопросов, получивших название альтернативы, имеет целый ряд особенностей, о которых в научной литературе практически не говорили. Прежде всего необходимо подчеркнуть, что совокупность альтернатив — это единое поле понятийного пространства, которое и позволяет определить тот участок общего понятия, который и будет истинным ответом. Можно выделить несколько принципов построения системы альтернатив. Воп­рос второго типа может быть с неограниченным и ограниченным набо­ром альтернатив, с полным и не полным понятийным делением, с правом ограниченного или неограниченного выбора и т. д. В зависимости от той или иной ситуации, описываемой вопросом второго типа, меня­ется и структура ответа и нередко весьма кардинально.

Вопросный оператор «кто», «что», «какой» и др. в вопросе второго типа предполагает бесконечное количество альтернатив. На самом де­ле бесконечного перебора возможных вариантов ответа никогда не бы­вает и на практике всегда происходит ограничение возможного выбора. Но для вопроса второго типа важно и это является принципиальным моментом, сохранение возможности бесконечного количества вариан­тов ответа, что позволяет иметь безграничное количество вариантов ограниченного множества альтернатив.

Ограничение возможных вариантов ответа происходит как в не­явной, так и в явной форме. В естественном языке ограничение осу­ществляется контекстом общения. В искусственных языках, как на­пример, социологическом, этот набор присутствует в явном виде и всегда в некотором ограниченном наборе. Принцип ограничения всегда присутствует, который определяет и особенности построения набора альтернатив. В зависимости от поставленной задачи, количество аль­тернатив и принцип их выбора может существенно меняться, а вместе с ними меняться и формулирование вопроса. Так в вопросе: «Кто читал эту книгу?» обязательно соблюдается правило возможных читателей данной книги, а не их бесконечное множество. Но кроме этого, воп­росный оператор может не предполагать область собственных имен, а, например, область принадлежности по признаку.

Вопрос II типа может предлагать не один выбор из ряда предло­женного, а два, три и бесконечное количество. Это класс вопросов с возможными ответами больше двух. Если мы спрашиваем, какие цвета или цветосочетания вы любите, то здесь может быть выбрано количе­ство ответов больше двух. При этом количество выборов может быть ограниченным и совпадать с предложенным рядом. Но, возможно, что ограниченное количество выборов ответов (но больше двух), может не совпадать с предложенным рядом. Например, в вопросе: «Какая сегод­ня погода?», возможных вариантов ответа может быть три: плохая, хо­рошая и не очень хорошая, с правом выбора только одной альтернати­вы. Если спрашивается: «Какая художественная литература имеется в Вашей библиотеке?» с ограниченным рядом возможных ответов, то как бы велик он не был, возможные варианты выбора в принципе не огра­ничены и может совпадать с предлагаемым рядом альтернатив. Когда я спрашиваю: «Какие цветы растут у Вас в саду?», здесь возможен ог­раниченный выбор при ограниченном предложенном варианте отве­тов, которые могут не совпадать. Но каждый раз и количество предложенных вариантов ответов и возможные варианты выбора ответов дик­туются задачами исследователя.

Варианты ответов по существу есть раскрытие основного понятия, заложенного в вопросе. В разговорной речи данное понятие раскрыва­ется контекстом общения, в искусственных языках набором альтерна­тив. И в самом деле, без контекста общения содержание вопроса оста­ется неясным и только обозначив его специально выбранными альтер­нативами, можно раскрыть, расшифровать понятийное содержание вопроса.

В этом плане набор альтернатив может полностью описывать по­нятийное содержание вопроса или его большую часть при неполном наборе альтернатив, часть или какой-то аспект данного в вопросе по­нятия. В каждом из этих случаев дается специальный набор альтерна­тив как по содержанию, так и по количеству возможных вариантов вы­бора.

Так в вопросе: «Какая литература имеется в Вашей библиотеке?», набор возможных вариантов ответа (художественная, историческая, политическая и т. д.) описывает строго определенное и специальное понятие «литература», заложенное в вопросе. Но если мы дадим дру­гой набор альтернатив, например, отечественная и зарубежная лите­ратура, то этим самым мы изменим содержание понятия «литература».

В указанном вопросе можно дать перечисление всей возможной литературы, которая может быть в домашней библиотеке и тем самым исчерпать это понятие, но можно ограничиться специальным набором альтернатив, что чаще всего и делается и тем самым ограничить само понятие литературы.

Необходимо еще раз сказать, что в естественном языке содержа­ние понятия определяется контекстом разговора и явного набора аль­тернатив не дается, он подразумевается. Если я спрашиваю приятеля какие книги он читает, то из контекста нашего общения обычно бывает ясно (а если не ясно, то отвечающий уточняет), какое содержание вкладывается в понятие «литература», например, художественная, учебная, специальная и т. д. В искусственных языках такого контекста общения не имеется и поэтому приходится давать набор альтернатив в явном виде, чтобы раскрыть содержание понятия, заложенного в воп­росе.

Варианты ответа имеют еще одну особенность, то что они, как правило, строятся по единому основанию. Это так же вытекает из по­нятийного содержания вопроса. Только, строя их по единому основа­нию, можно раскрыть содержание вопроса. Если мы будем строить ва­рианты ответа по различному основанию, то в этом случае понятие, заложенное в вопросе, может расширяться или сужаться. Это один из принципиальных моментов в построении вариантов ответа. Так в воп­росе: «Какую литературу Вы читаете?», альтернативы: отечественную и зарубежную полностью исчерпывают содержание понятия, посколь­ку они построены по единому основанию. Но как только мы поставим третью альтернативу, «читаю специальную литературу», то понятие «литература» будет уже другим, возможно не таким, каким оно было заложено в вопросе.

Содержание понятия, например, «литература», может быть раз­личным, но в обязательном порядке, если оно было определено, пред­лагаемый набор альтернатив должен быть выстроен только в соответ­ствии с данным понятийным содержанием вопроса. Но есть случаи, когда в вопросе предлагаются альтернативы, построенные на различ­ных основаниях. В этом случае происходит значительное расширение понятия, позволяющее включать в себя довольно большое количество разнообразных вариантов ответа.

Структура альтернативной системы может быть очень сложной и довольно разнообразной, в зависимости от тех задач, которые ставит перед вопросом II типа исследователь. Но в каждом случае все возмож­ные варианты построения системы ответов есть вариации одной темы, и именно, представления альтернатив в рамках понятийного содержа­ния вопроса и в целом понятийного содержания поставленной задачи. Это вполне понятно, поскольку ответы сами по себе не существуют, они представляют собой только строго определенную часть вопросно-ответных отношений. Решение структуры ответа только в понятийных рамках вопроса, а шире в понятийных рамках вопросно-ответных от­ношений, позволяет получить ответ на поставленный вопрос.

По сути дела оказывается, что понятийное содержание вопроса II типа и понятийное содержание вариантов ответа одинаково, только по-разному выраженное. То же самое у нас было и с вопросом 1 типа, когда ответ в концептуальном выражении был равен содержанию вопроса.

И в самом деле, если я спрашиваю: «Какую литературу Вы чита­ете?» и из контекста ясно, что речь идет о художественной литературе, то это означает фактически, что спрашивающий просит подтвержде­ния, «читаю ли я художественную литературу или не читаю», предла­гая мне ответить на ряд альтернатив по видам художественной лите­ратуры, получив, хотя бы один ответ из ряда предложенных, напри­мер, что я читаю историческую литературу или мемуарную, я тем са­мым подтвердил понятийное содержание вопроса. В том виде, в каком поставлен вопрос: «Какую литературу читаю...?», по сути дела произошло обозначение понятия, того понятия, которое заложено в кон­тексте разговора. Общий вопрос II типа только указывает на контекст разговора.


КОНЦЕПЦИЯ БЕЗ ВОПРОСА

Но, как мы уже говорили, процесс познания вопросом первого ти­па не заканчивается. Последний является только одним из звеньев це­почки и условным концом, который является началом образования вопроса второго типа. Но каким образом вопрос первого типа перехо­дит в вопрос второго типа, каким образом полное законченное и дока­занное знание порождает новое возможно-истинное знание, другими словами, каким образом нечто известное становится неизвестным?

В вопросе второго типа: «Кто открыл Америку?», возможна серия имен потенциальных по своим показателям открывателей, как вари­антов выбора истинного ответа. Перебор альтернатив, как мы говори­ли, проходит в системе вопрос-ответ. Но получив истинный ответ, что Америка открыта Колумбом, т. е. получив полное концептуальное до­казанное знание, мы имеем право задавать следующий вопрос, напри­мер, «А кто такой, Колумб?» Имея общее понятие «Колумб», мы знаем в данном случае только одно, что это открыватель Америки, т. е. мы вернулись опять к тому соотношению известного и неизвестного в воп­росе. Но вполне понятно, что общее понятие «Колумб» имеет и другие показатели или подпонятия, некоторые из них мы знаем, что и позво­лило нам ответить на вопрос: «Кто открыл Америку?», например, что он генуэзец и мореплаватель. Но нас может интересовать Колумб и в более широком аспекте, например, когда и где он родился, был ли же­нат, имел ли детей, как осуществлял свою экспедицию и пр., и пр. Включения такого явления как Колумб в различные ситуации дает в принципе бесконечное множество вариантов его проявления и опреде­ления и каждый из них становится возможным выражением вопросно-ответных отношений субъекта и объекта. И вопросный оператор: «Кто...» в вопросе: «А кто такой Колумб?», предполагает множество ва­риантов ответа. Но всегда ограниченное множество и ограниченное прежде всего прошлым знанием, имеющимся в предыдущем вопросе, что это прежде всего открыватель Америки.

Если следовать логике рассуждения, то вопрос второго типа ока­зывается в принципе не возможен. Он и в самом деле не возможен, если будет взят вне системы рассуждения, выступающей контекстом общения субъекта и объекта, которые и определяют те подпонятия и интересуют спрашивающего и отвечающего. Но они могут сделать это только в том случае, если будет сохраняться возможность выбора со­ответствующих подпонятий и соответственно будет сохраняться сам вариант выбора. Но характер подпонятий и соответственно возмож­ность выбора, оказывается реальной только в том случае, если они бу­дут входить в общее понятие, принятое в вопросе первого типа и соот­ветственно ответа на него как истинного и доказанного знания. Все ва­рианты ответа на вопрос второго типа: «Кто...?», определяются в ко­нечном итоге понятийным образованием «географическое открывание Америки совершено некоторым человеком по имени Колумб». Соот­ветственно раскрытие понятия: «Кто такой Колумб?» будет опреде­ляться понятием «Колумб» и «открытие Америки» со всем шлейфом исходных для них понятий как их прошлого знания.

Мы опять же здесь вернулись к понятию выбора вариантов ответа или в данном случае, точнее, поиска вариантов ответа из вариантов областей поиска ответа, примерно так же как это было в процессе пе­ревода вопроса второго типа в вопрос первого типа. Как вы помните, там вопрос второго типа содержит варианты ответов, которые приоб­ретают характер дихотомического вопроса. Здесь оказывается то­же есть варианты ответа, выступающие как подпонятия основного понятия.

Но имеется и принципиальная разница между вариантами отве­та-вопроса второго типа и вариантами ответа-вопроса первого типа. Если в первом случае знание и соответственно варианты ответа явля­ются возможно истинным знанием, то во втором случае оно всегда ис­тинное знание, т. е. все варианты ответа имеют истинное значение. Когда мы говорим, что нам известно, что Америка открыта, то вари­анты подпонятий данного понятийного образования всегда истинны. Например, так же как истинным является то, что Америку открыли в географическом смысле, так же истинно и то, что ее открыл кто-то из людей.

Речь по существу идет не о поиске ответа, в той области истинного знания, которое нам необходимо в данный момент для решения строго определенной задачи. Этим и определяется выбор того или иного ас­пекта общего истинного знания. Поэтому, когда мы говорим, о пере­воде вопроса первого типа в вопрос второго типа, то это не совсем вер­но. Вопрос первого типа может быть переведен в вопрос второго типа только в том случае, если дихотомический вопрос обретет статус дока­занного знания и тем самым прекращает свое существование как воп­рос. Поэтому правильнее будет сказать, что речь идет о переводе до­казанного, определенного знания в недоказанное в возможно истинное знание, которое приобретает для субъекта форму вопроса, т. е. требо­вание того, чтобы оно было отвечающим проверено. Процесс перехода от истинного к возможно истинному знанию осуществляется только в форме вопроса.

Можно больше сказать, что любое знание является положитель­ным, но доказывается оно как истинное только в системе вопросно-от­ветных отношений, в форме вопроса и ответа. Поэтому, когда мы име­ем истинное знание, что Америка открыта, то области выражения это­го истинного знания становятся областями определения их значения при возникновении по отношению к ним той или иной ситуации. Так, например, я всегда знал, что Америка в географическом смысле уже открыта, но меня никогда не интересовало, кто это сделал. Однако в один прекрасный момент, когда мне надо было сдавать экзамен по гео­графии и этот вопрос стоял в экзаменационном билете, тогда данный аспект понятия «Америка открыта» стал меня волновать, и я задал себе вопрос: «А кто же открыл Америку?».

Понятно, что в принципе такое знание имеется, другое дело, что его нет у меня в качестве моего прошлого знания. И вообще любое на­ше знание, может быть нашим знанием только в том случае, если оно уже имеется в природе как явление, объект, или по крайней мере, име­ет такую возможность. Мышление или сознание человека являются тем инструментом и только инструментом, который переводит знание из возможности в актуальное, т. е. осознанное знание. Неопределен­ность знания — это только наше знание того, что мы владеем не до­казанным знанием, это наше определенное и точное знание, что есть что-то еще, что нам пока неизвестно, но самое неизвестное нам пока неизвестно и как знание не существует. Ибо знание имеет только одну форму существования: оно всегда имеется, всегда определенное и ис­тинное.

Поэтому, когда я задаю вопрос: «Кто открыл Америку?», то этим самым я определил сам для себя потребность в нахождении некоторого знания. Вопрос в этом случае выступает как определенное знание, ко­торое свидетельствует о том, что нам известно, что мне что-то неизве­стно, но именно то, нечто определенное, что мне требуется для реше­ния своей задачи. Это нечто определенное и есть область подпонятий некоторого общего знания, в данном случае некоторый человек, имя которого необходимо определить. Схема определения своей области знания примерно такова:


 



















Возможность понятия «Колумб» быть истинным ответом, заклю­чается в том, что оно содержит в себе все предыдущее знание как про­шлое свое знание. Другими словами, Колумб — это человек, морепла­ватель, генуэзец, совершил географическое открытие и т. д. Понятие Колумб содержит в себе понятие «Америка открыта», хотя первое вро­де бы так является частным и производным от второго. На самом деле, ни частного, ни производного, ни основного в соотношении понятий нет. Есть только соотношение их в определенном порядке при решении задачи.

Таким образом, форму вопроса приобретает не вопрос первого ти­па сам по себе, т. е. его знание, которое без сомнения является для субъекта полным и определенным, а только его подпонятия как эле­менты знания. Необходимо определить, что и требуется в вопросе, ка­кие подпонятия входят в данное известное знание, входит ли известное мне знание в качестве подпонятия в известное общее знание, каково содержание данного подпонятия, т. е. дать ему понятийное определе­ние. Другими словами, сделать все то же самое, что мы делали с воп­росом второго типа, когда переводили его в вопрос первого типа. И в принципе, как форма, выражения соотношения известного и неизвест­ного знания, в виде вопроса, не имеет никакой разницы. Различие су­ществует только в содержании концептуального знания.

Поэтому, когда я задаю себе вопрос: «Кто открыл Америку?», я этим самым сразу же перевожу определенное и истинное знание в се­рию вопросов второго типа, которые приобретают статус вопроса пер­вого типа. И в самом деле, истинное знание: «Америка открыта» можно представить в серию дихотомических вопросов, например: «Кто-то от­крыл Америку?» (да, нет), «Зачем-то Америку открыли?» (да, нет), «Каким-то образом она была открыта» (да, нет) и т. д. Все эти вопросы различны, но имеют одно общее известное, что Америка открыта. Но как только мы ответили положительно, что кто-то открыл Америку, он приобретает статус вопроса первого типа, ибо его так же можно представить в серии дихотомических вопросов: «Испанец открыл Аме­рику?» (да, нет), «Португалец открыл Америку? (да, нет) и т. д. Если мы остановились на том, что нас интересует имя человека, который открыл Америку, мы тут же задаем вопрос: «А как его имя?» Собст­венно этот вопрос и носит статус вопроса второго типа, ибо понятие в данном случае является конкретным, т. е. нам необходимо выяснить какое-то одно имя в ряду их ограниченного или неограниченного мно­жества. Таким образом, область данного знания определена, но ее сег­менты или подпонятия не известны. Этим и отличается вопрос первого типа, знание которого является существующим, т. е. оно уже есть, оно уже определено, в то время как знание вопроса второго типа всегда возможное, т. е. оно носит статус возможного знания. Мышление, со­знание человека, как мы уже говорили, переводит знание из возмож­ности в определенность. Поэтому правильнее будет говорить не о пол­ном и не полном знании, частичном и абсолютном, определенном и не определенном, а возможном и определенном знании, о знании, которое только возможно в потенциале, знании, которое осознанно и тем самым существует актуально как объективная реальность.

Именно поэтому мы определили вопрос второго типа как псевдо­вопрос. Он не содержит концептуального знания, он содержит в себе только возможность концептуального, в том числе и гипотетического знания. Хотя сам по себе, как форма выражения возможного знания, выступает как определенное знание. Другими словами, я точно знаю, что существует человек с определенным именем, или существует имя человека, который и открыл Америку. Но это уже является прошлым знанием, которое и приобрело статус определенного истинного знания.

Таким образом, мы живем в мире определенного знания как на­шего прошлого знания, но в тоже время мы живем в мире неопреде­ленного или возможного истинного знания. Но противоречия здесь ни­какого нет. Это просто различные знания и различные формы сущест­вования объективной реальности, которые обуславливают друг друга, что хорошо видно на примере вопроса первого и второго типа и процесс перехода одного в другой.


НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ ЗНАНИЯ И ЗНАНИЕ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ


Вопрос — это форма выражения неопределенного знания, впро­чем так же как и проблема, задача, гипотеза. Так во всяком случае их интерпретируют в неявном виде в научной литературе. И наверно с этим можно согласиться, поскольку все это есть концептуально гипо­тетическое знание или, другими словами, возможно истинное знание. Но при таком подходе знание приобретает двойственный характер: с точки зрения субъекта, знание является определенным, а с точки зре­ния объекта — оно является неопределенным. В рамках концептуаль­но-гипотетического подхода к знанию, двойственность снимается раз­ведением субъектов. Что для одного истинно, то для другого возможно истинно. Хотя неопределенное знание так же интерпретируется как возможно истинное знание, тем не менее в рамках этого понятия, воз­никает явное противоречие. С одной стороны оно вроде бы обладает всеми атрибутами определенного знания, как например, проблема, ги­потеза, и в то же время оно фактически имеет статус неполного, не­точного или неопределенного знания, причем для одного и того же субъекта.

Как нам кажется, это противоречие порождено, по крайней мере, двумя обстоятельствами. Первое заключается в том, что при характеристике понятия «неопределенное знание» обычно основывается на прямом наблюдении или, другими словами, здравом обыденном разуме (при этом ни в коем случае не принижая его относительно некоторого теоретического знания). Если человек знает что-то об объекте, но ко­торый не полностью описывает его, не раскрыта его сущность, а сле­довательно, объект нельзя использовать для решения каких-то своих задач, то такое знание становится не полным, не точным или неопре­деленным. Или же человек имеет знание, но сам сомневается в том, является ли оно истинным, тогда оно приобретает статус возможно ис­тинного знания или так же неопределенного знания. Отказать челове­ку в истинности такого наблюдения вряд ли возможно, ибо с этим по­ложением мы сталкиваемся, можно сказать, постоянно, особенно в те моменты, когда решаем сложные, не тривиальные задачи.

Сталкиваясь с таким положением, философы и логики пытаются его понять как явление и соответствующим образом интерпретировать. И здесь возникает второе обстоятельство, основанное на том, что че­ловек при интерпретации нового объекта всегда опирается на свое ста­рое или прошлое знание. Интерпретация философами данного явле­ния осуществляется в рамках положительного доказанного, истинного знания. Противоречие было определено тем, что в существующей фи­лософской парадигме, знание всегда интерпретируется как истинное. И другое вряд ли может быть. Это хорошо укладывается и в концеп­туально-гипотетический анализ понятия знание. Или знание есть, или его нет, другого, как в двухзначной логике, не дано. И как только мы заговорили или заявили о каком-то знании, то этим самым сразу же придали ему статус истинного знания, т. е. как такого знания, которое существует.

Попытки решения проблемы неопределенного знания основыва­лись на принятии принципа множественности истины, как движение от относительной к абсолютной истине. В рамках трехмерной или мно­гомерной логики неопределенность приобретает промежуточное зна­чение между истиной и ложью. Но это положение, хотя и имеет види­мость решения, в целом по ряду принципиальных моментов вряд ли может быть приемлемым.

Во-первых, оно не приемлемо из разности понятия истинности и ложности как различных объективных явлений. В существующей па­радигме понятие ложь есть продолжение понятия истинности, как ну­левое значение истинности, как некоторая точка отсчета начала про­цесса образования истинности. Но нулевое положение вряд ли прием­лемо для процесса истинности, это совсем другое состояние объекта и поэтому выступает как другое, даже не противоположное понятие. В данной интерпретации ложь выступает как ничто, как пустота, как яв­ление, которое не имеет абсолютно никакого содержания. В логике по­нятие ложь приобрело значение мнимой величины, как некоторый ис­кусственный прием, имеющий содержание противоположности исти­ны. Впрочем, и само понятие истинности рассматривается как проти­воположность ложности. В этом смысле включение нового понятия, как промежуточного, не полной истинности оказывается вряд ли пра­вомерным, поскольку противоположность не предполагает шкалы ис­тинности или ложности. Другими словами, предполагая шкалу истин­ности, мы должны естественно предполагать и шкалу ложности, что сразу приводит к абсурду: ничто не может иметь никаких значений.

Во-вторых, принятие принципа множественности истинности, как процесс достижения абсолютной истины, оказывается таким образом бесконечным, и приводит к другому абсурду, когда абсолютная истина оказывается в принципе не достижима. Но если это так, тогда человек обречен всегда находиться в состоянии неопределенного, неточного знания, что не позволяет ему решать свои задачи, ибо принятие точ­ного решения, т. е. получение точного знания как надо делать, из не­точного знания оказывается практически не возможным.

Понятие абсолютной истины приобретает абстрактный характер. как некоторой условной и мнимой величины, в отличии от понятия от­носительной истины и множества относительных истин, которые при­обретают строго определенное содержание, отражающее определенное состояние знания. Получается, что неопределенное знание становится содержательным и определенным, в отличии от абсолютной истины, которая становится бессодержательным и тем самым неопределенным знанием.

И в-третьих, понятие множества истина становится неопределен­ным в свете представления истинности как имеющегося знания. Мож­но согласиться с множественностью истины как неполной в процессе достижения полной истины. Но в этом случае мы должны говорить о состоянии знания, как большем или меньшем знании, которое и в са­мом деле всегда относительно, в отличии от понятия истинности зна­ния как абсолютном. Исходя из этого никакого третьего и промежу­точного знания вводить нельзя. Такова природа знания и понятия ис­тинности как факта существования знания.

Но знание может быть полным или неполным относительно дру­гого какого-то знания, большим или меньшим относительно другого какого-то знания, определенным или неопределенным относительно другого какого-то знания, но само по себе знание всегда полно, точно, абсолютно и определенно. И ни в коем случае не расходится со здравым смыслом и нашей практикой действия. Мы каждый раз узнаем все больше и больше, а значит относительно этого большего знания, мы имели ранее неполное, неточное, небольшое знание, что и привело к понятию неполного, не точного, не определенного знания и массе про­тиворечий. Но это противоречие находится в наших понятиях, каждое из которых описывает различные объекты. Более того, не только раз­личные сами по себе как понятия и как объекты, но и находящиеся в различных ситуациях взаимоотношений субъекта и объекта, что при­водит в принципе как возможность, к бесконечному разнообразию по­нятийного содержания объекта. Это означает, что имеющееся знание, как точное и определенное, само по себе, может не описывать объект, который нас интересует и который он вроде бы должен описывать. Получается рассогласование между нашим пониманием изменения объекта и его реальным движением. Такое положение возникает до­вольно часто, если не сказать постоянно, что и приводит к различным логическим парадоксам.

Например, парадокс «куча», сущность которого заключается в следующем. Если мы возьмем песчинку из кучи песка, изменится ли куча? Естественный ответ, что нет. А если мы возьмем две песчинки, тоже нет, а если возьмем три, четыре и наконец, n-песчинок. Оказы­вается, что сколько бы песчинок мы не взяли, куча не меняется. И та­ким образом мы впали в противоречие: кучи вроде бы нет, т. е. ее не должно быть, а в тоже время как будто бы и есть. Но это противоречие нашего понятия «кучи» с ее реальным положением. В то время как ре­альный объект куча постоянно меняется, понятие «куча» остается не­изменным. Для разрешения данного противоречия необходимо менять понятие, причем постоянно, чтобы привести его в соответствие с по­стоянно меняющимся объектом, что сознание не всегда делает вовре­мя. Это происходит в силу природы концептуального отражения мира и построения отношений с ним, что обуславливает стремление к по­стоянному сохранению выработанной концепции как принципа своего существования. В отличие от природы и объективного мира, который изменяется постоянно, концептуальное сознание изменяется скачко­образно, что требует определенного времени накопления необходимой исходной информации. И именно поэтому сознание всегда несколько запаздывает, отстает от объективной реальности. Разрешение этого противоречия осуществляется в соотношении понятий как систем, ког­да общее понятие определяет поведение человека как истинное отно­сительно более широкой объективной существующей системы.

В апории Зенона «стрела», когда в одно и тоже время стрела летит и покоится на месте, мы так же имеем дело с различными понятиями, характеризующими различное состояние стрелы. Покоющаяся стрела и летящая стрела — это различные объекты, находящиеся в различных ситуациях и описываться они должны различными понятиями, а чело­век пытается описывать их одним понятием — «летящая стрела» или «покоющаяся стрела», что и приводит к парадоксам.

В популярной телепередаче «Что? Где? Когда?» был представлен в форме вопроса парадокс «брадобрей» — кем является брадобрей, ког­да он бреет самого себя. Был дан ответ, что данный парадокс решения не имеет. На самом деле это не так, решение имеется, но только в раз­делении понятий, каждое из которых будет описывать свой объект: брадобрея, который бреет всех и брадобрея, который бреет себя, но в различные временные ситуации. Разделение понятий возможно только в различных пространственно-временных параметрах.

Понятие «неопределенное знание» связано именно с противоречи­ем понятий, описывающих различные объекты одними и теми же тер­минами. Например, выражения: «На Марсе имеется жизнь» и «На Марсе нет жизни» воспринимаются как противоречивые. На самом де­ле оба эти высказывания содержат определенное, полное и истинное знание, если к ним подходить как к содержащим концептуальное зна­ние. Между этими концептуальными знаниями нет противоречия, по­скольку они описывают различные объекты, которые не имеют ровным счетом никакого отношения к планете Марс и к жизни на ней. Это только концептуальное описание земного человека по поводу жизни на Марсе и по поводу отсутствия жизни на Марсе и не более того.

Но читатель не философ, который находится в здравом уме впол­не спросит: «Так есть ли жизнь на Марсе или нет?» И потребует ис­тинного ответа. И он вправе это сделать и его требования будут логич­ными и обоснованными. Ибо, если он полетит на Марс, то его поведе­ние на этой планете будет во многом зависеть от того имеется ли там жизнь или нет. Согласитесь, что для астронавта это имеет не маловаж­ное значение и ошибиться здесь не желательно, И когда он слетает на Марс и обнаружит, что там жизнь имеется, а его ученые убеждали, что ее нет, то он вправе сказать, что ему дали неверные сведения, что зна­ние было неверным, не истинным, что ученые зря едят свой хлеб и т. д. И будет тысячу раз прав.

Но о каком объекте как содержании концептуального знания идет речь? Знание «есть жизнь», знание «нет жизни», знание «возможно есть жизнь» или «возможно жизни нет», знание «какое-то подобие жизни» или «необычная жизнь, отличная от земной» и т. д., и т.д.— все они описывают или могут описывать совершенно различные объ­екты познания. Более того, они вообще могут не иметь объекта как содержания своего понятия, как это имеет место, например, в фантасти­ческих рассказах, как знание об объектах, которые возможно нико1да не существовали и, возможно, никогда не будут существовать.

Концептуальное знание — это прежде всего продукт человеческо­го мышления, которое существует само по себе как объект и которое есть продукт прошлого знания человека и человечества. Поэтому, ког­да ученый говорит астронавту, что на Марсе есть жизнь или жизнь воз­можна, или ее нет и т.д., то это только наше земное, человеческое знание. И когда астронавт прилетает на планету и делает заключение о жизни, то он это делает точно так же как это делает ученый на зем­ле, т. е. исходя из того прошлого знания, которое у него имеется, т. е. у них имеется общее понятие «жизнь» или «отсутствие жизни». Если они, т. е. ученый и астронавт, будут расходиться в понятиях, то в этом случае они будут разговаривать как слепоглухонемые, как люди разных миров и полет астронавта ровным счетом ничего не даст, во всяком случае для ученого на земле.

Поэтому истинность положения, что, например, на Марсе имеется жизнь, с которым астронавт полетит на планету, на самом деле озна­чает только идентичность понимания наличия жизни и ученым, и ас­тронавтом и не более того. Последний будет искать на Марсе признаки жизни, исходя только из этого понимания жизни и, если он не обна­ружит жизнь, то это только означает, что он не обнаружил признаков, которые характеризуют имеющееся у него земное понятие жизни. И не обнаружив жизнь, он только подтвердит или не подтвердит их об­щее понимание жизни на Марсе.

Конечно, может возникнуть и такая ситуация. Ученый и астро­навт имеют общее понятие жизнь, но первый обследовав визуально имеющимися у него средствами планету, сделал вывод, что жизни нет, а астронавт, слетав на Марс, заключил, что жизнь имеется, тогда он вправе сказать, что ученый сделал свою работу не очень хорошо, что он ошибся, дал не верные, не точные данные. Но меняет ли это все то, что было сказано выше? Ни в коем случае. Как концепция и тот, и другой вывод истинен, но только они описывают разные объекты. Уче­ный описал только то, что было в его возможностях при исследовании планеты, астронавт имел другие возможности и тем самым они разо­шлись в объектах исследования, во всем остальном они были абсолют­но правы.

Еще раз повторим: является ли знание ученого полным и опреде­ленным? Без сомнения, ибо оно очень хорошо описывает жизнь на Земле. Ко является ли оно неопределенным относительной другой пла­неты, так же без сомнения, ибо понимание жизни на Земле может совсем не подходить к другой планете. Наше старое понятие описывает только жизнь на Земле и мы пытаемся его приспособить к другому объ­екту, другой планете, но которое может ему и не соответствовать. Так, например, во всех фантастических произведениях, астронавты ищут жизнь на других планетах, только исходя из ее земного понимания и вряд ли другое возможно, ибо писатели имеют только это понимание жизни и никакое другое. Ученые говорят о параллельных мирах, об антимирах, религия говорит о загробной жизни, о божественной жизни и т.д. и т.п., но всякий раз речь идет только о земном, сегодняшнем нашем человеческом понимании жизни, т. е. жизни, которая сущест­вует здесь у нас, в настоящее время, только переселяют ее в другие выдуманные или не выдуманные миры.

Мы прекрасно понимаем, что мы всегда опираемся на наше про­шлое знание, которое является точным, полным, определенным, по­скольку основано на достоверном знании и совершенно по всем зако­нам логики. Но мы так же понимаем и нам об этом постоянно напоми­нает практика, когда мы попадаем впросак, что объективная реаль­ность может не совпадать с нашим знанием и наоборот, что точнее, наше знание может не соответствовать той объективной реальности, к которой мы пытаемся его приспособить. И вот здесь возникает инте­ресный вывод: оказывается мы имеем не одно, а два знания, каждое из которых описывает только свой объект. Первое описывает наш про­шлый опыт, например, наше понимание жизни, и второе знание, что оно, первое знание может быть не верным, относительно описываемого объекта. Например, содержанием первого знания является прошлое понимание жизни на Земле относительно планеты Марс, содержанием второго знания выступает, что первое знание может быть не верным, и в тоже время как концептуальное знание они остаются полным и ис­тинным знанием. А что же является неопределенным знанием, о кото­ром так много говорят? Только характеристика одним знанием содер­жания другого знания. Другими словами, второе знание описывает первое знание, содержанием которого является то, что оно возможно не соответствует описываемому объекту. Понятие неопределенность характеризует только определенное содержание нашего знания, кото­рое говорит о том, что возможно наше знание неверно. Но само по себе знание, что возможно знание не верно, является как концептуальное знание полным и определенным. Эта двойственность природы знания не должна смущать. Речь идет о том, что одно знание всегда опреде­ляется другим знанием. Форма выражения всегда одна и та же, кон­цептуальная, но содержание может быть и всегда является различным. Исходя из этого, понятие неопределенность интерпретируется уже не в терминах неполного, не точного и не истинного знания, что как мы показали, вряд ли можно признать приемлемым, а в терминах полно­го, точного и определенного знания.

Все сказанное, тем не менее ни в коем случае не исключает неоп­ределенность знания как самостоятельного объекта исследования. Не­обходимо только точно представлять себе природу этого знания.


ВОПРОС В СИСТЕМЕ ВОПРОСОВ

Строго говоря анализ отдельного вопроса проводить нельзя. От­дельного вопроса нет и быть не может. Существует только система вопросов, основой и элементом которой является вопрос. И лишь в си­стеме взаимосвязанных вопросов (в данном случае как вопросно-от­ветных отношений) каждый отдельный вопрос приобретает свое содер­жание, имеет свой предмет. В результате взаимодействия вопросов оп­ределяется процесс познания. Об этом писал еще Аристотель в «Топи­ке», и мы об этом говорили. Это важнейшее положение в эротетической логике еще не получило своего необходимого исследования. К си­стеме вопросов обращаются, как правило, в случае, когда стараются построить систему исчисления вопроса или дать логическую его интер­претацию.

Хотя в философской и логической литературе имеются публика­ции по проблеме соотношения вопросов между собой как форме спе­цифического логического рассуждения, все же нельзя сказать, что она исследовалась активно. Вместе с тем разрабатываются проблемы про­ведения диалога, дискуссий, спора, полемики и др. Все эти явления од­ного порядка по отношению к вопросно-ответным отношениям, одна­ко, природа их пока недостаточно хорошо изучена. Фактически нере­шенными являются проблемы о том, каким образом вопрос переходит в вопрос, и каким образом суждение связано с вопросом.

В литературе по данной проблематике были высказаны интерес­ные мысли о том, что связь вопросов осуществляется в процессе реше­ния какой-либо задачи, что каждый вопрос представляет собой опре­деленный конкретный этап решения общей проблемы, и что вопросы обусловливают друг друга только в случае решения каждого из этих Этапов. Так, К. А. Славская пишет: «Выделив разные функциональные знания в решении задач, Дункер устанавливает (так же эксперимен­тально), что решение возникает не сразу, а проходит ряд фаз, не фор­мально, как у Вертгеймера, но содержательно, связанных друг с дру­гом. Он пытался выразить динамику процесса движения мысли, сформулировав положение, что одна фаза решения в отношении другой яв­ляется ответом на предыдущий вопрос и в тоже время вопросом по от­ношению к дальнейшему решению. Таким образом, он вплотную под­ходит к вопросу о том, откуда берется принцип решения, откуда воз­никает структура, как связано восприятие свойств конкретных, реаль­ных предметов и их «структурирование»[50].

В приведенной выдержке была высказана мысль, которая может получить дальнейшее развитие: первое — любое решение имеет фазы своего развития по решению подзадач (в тоже время каждая подзадача может иметь, соответственно, свои подзадачи; этот процесс деления может, в свою очередь, продолжаться до тех пор, пока, решение ка­кой-либо подзадачи не будет выступать как прошлое знание, иначе можно впасть в дурную бесконечность); второе — каждая подзадача выступает как вопрос по отношению к последующей подзадаче: третье — лишь решение очередной подзадачи позволяет перейти к решению следующей подзадачи; четвертое — только положительное решение, т. е. получение утвердительного ответа на вопрос, позволяет перейти к решению следующей подзадачи. Правда, все же остается неясным, ка­ким образом ответ на очередной вопрос входит в следующий вопрос, каким образом ответ превращается в вопрос и каким образом решается общая задача, исходя из подзадачи.

В нашем исследовании мы уже останавливались на том, что воп­рос представляет собой концептуально-гипотетическую форму знания, содержащую в альтернативной форме вариант ответа. Если в процессе проверки на любом уровне эта концепция получает подтверждение, то вопрос принимает утвердительное значение и превращается в ответ, принимающий форму суждения. Тем самым заканчивается цикл, и субъект познания получает определенное знание и решение своей задачи.

Решение одной задачи становится основой для постановки (в виде вопроса) другой задачи в единой для них системе знания. Однако ре­шение предыдущей задачи выступает не вопросом как таковым, а лишь его элементом, а именно его прошлым знанием. Это прошлое знание связывает две задачи и два вопроса и делает их единой сис­темой.

В случае отсутствия такого связующего звена эти задачи будут принадлежать к различным системам. И тогда их нельзя решить пря­мо; это решение будет возможным в случае, если отыщется необходимое промежуточное связующее звено. Однако в рамках общей систе­мы, первая и последняя задачи оказываются связанными даже в слу­чае, если опустить промежуточные звенья между ними.

В диалоговой системе вопросно-ответные отношения решают лишь часть общей задачи связи вопросов в единую систему. Она реша­ет только первую часть этой задачи, устанавливает некоторое утвер­дительное суждение, как истинное знание, на которое можно опереть­ся и использовать для дальнейших рассуждений. Вторая часть этой за­дачи заключается в переходе прошлого знания в новый вопрос. Фак­тически мы имеем дело с переходным мостиком между двумя явлени­ями, их связующим звеном.

Таким связующим звеном выступает некоторое понятие или по­нятийное образование. Мы уже отмечали, что новое знание представ­ляет собой некоторую совокупность прошлых понятий или их элемен­тов. То знание, которое было получено в результате решения предыду­щего вопроса, входит в качестве элемента в прошлое знание последу­ющего вопроса (именно в качестве элемента). Вместе они образуют ту реальность, которую необходимо отразить в понятийной форме в со­знании. Если мы возьмем любой диалог, сколь бы длинным он ни был, то всегда обнаружим в нем эти связующие звенья. Они выступают как общие, для двух, по меньшей мере, вопросов и понятий, и в то же вре­мя общими для всех вопросов или для всего диалога. Если частные по­нятия решают только частные задачи, то общие понятия для всего ди­алога, для всей системы вопросов решают общую задачу по отношению к этим частным задачам. Однако все частные понятия непременно вы­ступают частью общего, которое, в свою очередь их и определяет. Например, возьмем такой краткий диалог.

—    «Скажите, философом может быть только человек?

—     Да, только человек.

—     Значит ли это, что философ так же смертен?

—     Да, значит, что философ смертен.

—     А значит ли это, что и его произведения не вечны?

—     Нет, не значит, не все произведения философа могут быть не вечными.

—    Тогда означает ли это, что есть такие философские произведе­ния, которые бессмертны?

—     Да, имеются.

—    Значит ли это, что все философские произведения бессмертны?

—    Нет, не значит, есть произведения, которые не являются бес­смертными». И т. д.

            Из первого вопроса понятие «философ» переходит во второй, оно и послужило их связующим звеном. Между вторым и третьим вопро­сом связующим стало понятие «смертен» (не вечны), но, в первом слу­чае, оно относилось к философу, во втором случае — к его произведе­ниям. Понятие «произведения» — общее понятие между третьим и четвертым вопросами, а понятие «бессмертны» для четвертого и пято­го. Общим для всего приведенного диалога стало понятие о соотноше­нии смертности человека и его Из произведений. Это — общее понятий­ное образование или некоторое концептуально-гипотетическое зна­ние, которое необходимо получить (доказать) в процесс анализа диа­лога. Иначе говоря, необходимо было ответить на общий вопрос, в ко­тором остальные вопросы выступают в качестве его подвопросов.

В своем исследовании мы уже останавливались на том положении, что вопросы могут соотноситься по степени общности, что они способ­ны выделяться по этому признаку, что, наконец, любой вопрос всегда выступает в качестве части более общего вопроса и в силу этого воп­росы выполняют различные функции. Диалог — это система вопросов, которая всегда описывает некоторую общую реальность посредством частных вопросов. Смысл каждого из них и в целом всего процесса по­знания можно понять лишь в результате анализа диалоговых систем или иначе — через взаимосвязи вопросов.

Описание того, как образуется вопрос и ответ на него, как они пе­реходят друг в друга, какова их природа и механизм взаимосвязи, вы­двигает необходимость показать, каким образом понятия переходят из одного вопроса в другой, каким образом происходит этот перелив од­них понятий в другие. Решение этой проблемы позволит раскрыть сущность диалога.


ОТКУДА БЕРУТСЯ АКСИОМЫ?

Еще Аристотель задавался вопросом, откуда берется аксиомати­ческое знание, то самое знание, которым оперируют в умозаключени­ях как истинным. И в самом деле, посылки, которыми оперируют в умозаключениях, могут рассматриваться истинными или априории, или вследствие здравого смысла, или опыта. Когда утверждается, что все люди смертны, то это суждение берется в качестве истинного, в ка­честве аксиоматического знания. Между тем истинность данного поло­жения, по сути дела, не доказана. Мы лишь предполагаем, что нет та­кого человека, который мог бы жить практически вечно; и это предпо­ложение еще не означает того, что такого человека не может быть. Можно доказать, что это положение по меньшей мере спорно, противоречиво. И в самом деле, в истории человеческого общества зафикси­рованы случаи, когда люди жили более 150 лет. Однако если человек прожил 150 лет, то вполне вероятно предположить, что другой может прожить 151 год; или если он прожил 151 год, то возможно будет че­ловек, который проживет 152, 153 года и более —и т.д., до бесконеч­ности.

И все-таки мы берем это положение как истинное и имеем право пользоваться им как аксиоматическим, поскольку оно позволяет нам решать некоторые наши повседневные практические задачи, т. е. от­носиться к большинству людей, как к смертным, поскольку они могут прожить примерно 75 лет.

Однако, если изменить ситуацию, например, изменить понятие жизнь, то данное суждение окажется не истинным. Так, до недавнего времени умершим считался человек, который не дышит и у которого не бьется сердце. Данные аргументы оценивались гак правильные, ис­тинные, поскольку они сотни, тысячи и миллионы раз подтверждались на практике. Однако, когда развитие медицины показало, что челове­ка можно реанимировать, даже если нет дыхания и не бьется сердце, то эти аргументы утратили свою истинность; и как аксиоматической посылкой ими уже нельзя пользоваться в определенной ситуации.

Можно привести и другие аналогичные примеры, которые под­твердят рассматриваемое нами положение. Между тем из него следуют несколько очень интересных выводов. Первое — ни одна посылка не может быть абсолютно истинной. С изменением действительности, об­стоятельств, ситуаций, а соответственно и понятийного содержания элементов суждения, его аксиоматический статус меняется с истинно­го на неистинный (хотя может быть и не на ложный — неистинный еще не есть ложный, также как и наоборот) Второе — аксиоматичность суждения определяется нашими практическими интересами, по­требностью решения каких-либо прикладных задач. Если понятийное отражение реальности позволяет утилитарно решать подобные задачи, то созданные на основе этих понятий суждения позволяют нам поль­зоваться ими как аксиоматическими, даже если они не проверены практикой или полностью не доказаны. Третье — аксиоматичность суждений — это прежде всего движение понятий в соответствии с той реальностью, которую мы и берем как аксиоматическую, т. е. которая отражает наше понимание и наше построение отношений с ней. Если для решения наших задач мы правильно ее отражаем в наших поня­тиях, то они приобретают статус аксиоматических.

Все эти рассуждения оказываются немаловажными для нашего дальнейшего анализа, ибо непонимание механизма образования аксиоматических посылок, понятий, суждений, приводит к мнению, что силлогистические выводы представляют собой простую игру ума, в ко­торой заранее известен ответ. Или же приходят к мнению, что мы всег­да оперируем тем знанием, которое имели априори и пр. В конечном итоге проблема аксиоматических посылок прямо или косвенно выли­вается в проблему получения нового знания. Ссылка в таком случае на опыт и практику (и на здравый смысл) — в принципе — верная, но она не раскрывает механизма получения вывода, оставляет открытым вопрос об образовании аксиоматических посылок.

Хотя в данной работе мы не ставим перед собой задачи по реше­нию этой проблемы (она слишком сложна для одной такой работы), тем не менее, если наше исследование поможет продвинуться хотя бы немного вперед в ее решении, мы будем считать, что свою задачу вы­полнили.

В качестве исходного выдвинем положение о том, что вопросно-ответные отношения — это отношения установления аксиоматических посылок. Мы уже писали, что вопрос — это процесс выработки кон­цептуального знания, принимающего гипотетическую форму, т. е. форму возможно истинного знания. Гипотетической она остается до тех пор, пока не получит подтверждения своей истинности некоторой реальностью или практикой. Первая ступень — проверка с самим со­бой. Уже на этом этапе она становится для нас истинной концепцией, и мы ее используем как аксиоматическую. Вторая ступень — проверка в диалоговом режиме с оппонентом; и если в нем достигнуто соглаше­ние, то уже для двоих она становится аксиоматической, а следователь­но, пригодной и для дальнейших рассуждений и доказательств. Третья ступень — это проверка на основе прошлого человеческого знания, а четвертая — проверка практикой, развитием реальности как более об­щей системой по отношению к трем остальным. Но каждый раз отно­шения между субъектом познания и реальностью (т. е. ответом), на каком бы уровне они ни были, выступают вопросно-ответными отно­шениями; и они позволяют выработать такое знание, которое приоб­ретает положительное, объективное содержание.

Конечно, выработка аксиоматического знания — не простое со­глашение между двумя собеседниками, хотя по форме оно так и вы­глядит; это соглашение представляет собой отражение движения ре­альности, а потому приобретает аксиоматический характер. Другое де­ло, что процесс познания может отражать не всю реальность, а только какую-то ее часть, которая становится таковой в результате взаимо­действия субъекта и объекта; и в рамках их взаимодействия она становится истинной, хотя может быть неистинной для более широкой об­щности взаимодействия с реальностью.

Аксиоматичность знания, как мы выяснили, не может быть абсо­лютной, это лишь некоторая идеализация, когда принимается опреде­ленная шкала истинности. Для той или иной ситуации или характера движения реальности она может в одно и то же время быть и истинной, и неистинной, полной истинной или неполной истинной. Но для каж­дого конкретного случая, например, в рамках нашего взаимодействия субъекта и объекта, она всегда становится абсолютно истинной. Она может бить возможно истинной для другой объективной реальности, например, для другой системы общения субъекта и объекта, но для данной системы общения она абсолютно истинна. Истинной она может быть или не быть, третьего не дано: в данном случае — истинной для самой себя, для данного объекта реальности.

Вот почему в одних случаях посылки в умозаключении принима­ются как аксиоматические, а в других (или для других людей, или в другое Бремя, или в других ситуациях и т.д.)— они оказываются или могут быть неаксиоматическими. Мы можем пользоваться посылками как аксиоматическими в случае, если они выработаны на основании анализа данной реальности и применяются только в ней, если они вы­ведены в процессе взаимодействия определенного субъекта познания и объекта и используются лишь в рамках конкретной реальности: за ее рамками они не работают, и необходимо вырабатывать новые аксио­матические положения и т.д.

В силу данного обстоятельства, а также того, что аксиоматические посылки всегда выступают в форме нашего прошлого знания, вывод может быть неверным, даже если он получен на основании всех зако­нов формальной логики. Это говорит не об уязвимости формальных за­конов образования силлогизмов, а о том, что знание, которым опери­рует формальная логика, может быть неверным. Будучи верными сами по себе, посылки могут быть неверными по отношению друг к другу, т. е. принадлежать к различным системам, обладать различным уров­нем истинного знания, зависеть от прошлого знания и т. д.

В формальной логике исследуются лишь формы протекания зна­ния. Она имеет свои законы функционирования, но не зависит от со­держания того знания, которое несет в себе. И если, соблюдая все за­коны формальной логики, мы получили неправильный вывод, то ви­новата в этом не форма, а содержание, т. е. неистинность аксиомати­ческих посылок и т. д. Проблема аксиоматичности знания — доволь­но сложная проблема, и она определяется не только понятием ис­тинности.




ПОДХОД  К  ИСТИНЕ


На основании нашего исследования мы имеем все данные для до­казательства положения о том, что аксиоматические посылки пред­ставляют собой положительный ответ на вопрос, который принимает форму суждения. Задавая вопрос и предлагая оценить концептуально-гипотетическое знание, мы тем самым пытаемся установить некото­рую общность наших понятий, их определенное содержание. Если мы задаем вопрос: «Скажите, пожалуйста, вы согласны с тем, что все люди смертны?», то этим самым пытаемся установить единое понимание терминов «люди», «все», «смертны» и истинность концептуального суждения «все люди смертны». Если мы получаем положительный от­вет, то данное концептуально-гипотетическое положение превращает­ся в утверждение (и суждение) о том, что «все люди смертны».

Однако в силлогизме: «Все люди смертны — Сократ — человек — значит, Сократ смертен», вывод уже известен или его необходимо было сделать. Если вывод был известен, то силлогизм представляет собой развитие понятий «Сократи, «смертен», «человек». Если вывода не бы­ло, то посылки соединяют понятия: «все», «люди», «смертны», «Со­крат», «человек». Если задают вопрос: «Сократ смертен ли?», то для доказательства необходимо развернуть это понятие и представить его в некотором силлогизме. Практически любое суждение сеть вывод из двух других суждений, и всякий раз каждый из них принимает клас­сическую форму: если S, то Р, т. е. форму простого силлогизма. Так, например, суждение: «Все люди смертны» выводится из такого силлогизма: «Все живые существа смертны — все люди живые существа — значит все люди смертны». Можно пойти еще дальше, разложив на от­дельные и такое суждение: «все живые существа смертны» или «все люди живые существа» и так можно в принципе до бесконечности. Бот почему можно сказать, что каждое понятие по существу содержит в себе все человеческое знание и всю историю его существования.

Таким образом, переход от вопроса к вопросу происходит лишь через суждение или через ответ, а от суждения к суждению — лишь через вопрос. Вопрос становится ответом и приобретает статус аксио­матической посылки, которая и позволяет оперировать им как сужде­нием, но ответ не может стать вопросом. В формировании вопроса уча­ствует некоторая совокупность прошлого знания, в которой понятий­ное содержание ответа входит своей частью в новое понятийное обра­зование вопроса. И в цепочке вопрос—ответ—вопрос всегда содержит­ся некоторое общее понятие для них Но сказать, что общие понятия объединяют посылки как элементы силлогизма, явно недостаточно. Необходимо показать, каким обра­зом в силлогизме одно понятие переходит в другое, или вернее понятие первой посылки переходит в понятие второй посылки. При этом сле­дует исходить не из одного ключевого понятия, а их понятийного об­разования посылки, в котором каждое подпонятие имеет свою относи­тельную независимость и самостоятельность. Когда мы говорим: «Сократ смертен», то в этом понятийном образовании каждое понятие со­храняет свою относительную самостоятельность и независимость.

Возникает противоречие, как при сохранении относительной не­зависимости по элементам вместе они образуют некоторое самостоя­тельное единство и целостность. Так, например, в процессе вопросно-ответных отношений мы установили, что «все люди смертны». Но это понятийное образование по существу содержит в себе три подпонятия: «все», «люди», «смертны», каждое из которых самостоятельно может принимать различные значения в разных ситуациях — в сочетании с другими понятиями (поскольку понятия не могут существовать изоли­ровано друг от друга и поскольку они приобретают значение только в системе других понятий). Однако лишь при сохранении относительной самостоятельности они могут играть свою роль в образовании нового целого и его изменения.

Свою самостоятельность они сохраняют как целостные понятия, а в понятийном образовании они выступают лишь какой-либо своей частью. И в самом деле понятие «все» относится не только к людям, понятие «люди» связано не только со смертностью и понятие «смерт­ны» характеризует не только людей. По отношению друг к другу они повернуты лишь одной своей стороной, — именно той, которая и со­ставляет их некоторое единое целое, а именно новое понятийное обра­зование: «все люди смертны». Но в любой другой момент эти понятия могут повернуться иной гранью: «все люди живые существа». Но имен­но данное свойство и позволяет им постоянно переливаться из одного состояния в другое и создавать тем самым новые понятийные образо­вания.

К примеру, можно привести аналогию с калейдоскопом, в котором сохраняется постоянное количество стеклышек: при повороте трубы, т. е. в результате смены их расположения по отношению друг к другу и к зеркалам, получается каждый раз новое сочетание цветов, которое может быть бесконечным. В понятийных образованиях все обстоит сложнее, понятия не только соединяются, но и входят друг в друга, пе­реливаются, переходят одно в другое и т. д. При переходе друг в друга понятия образуют дополнительно подпонятия — понятие «все люди», понятие «все смертны», понятие «люди смертны».

Графически это можно выразить таким образом.



Но опять же понятие: «все люди» состоит из двух понятий: «все» и «люди»; понятие «все смертны» так же состоит из двух понятий: «все» и «смертны»; и понятие: «люди смертны» так же состоит из двух понятий: «люди» и «смертны». Такое представление понятий имеет весьма важное значение: первое — они все автономны; второе — все вместе они образуют новые понятия в различных сочетаниях; и третье — благодаря этому сочетанию они текучи, т. е. могут спокойно пере­ходить из одного понятия в другое.

Мы задаем вопрос: «Скажите, пожалуйста, является ли Сократ, человеком?» Тем самым в вопросе закладывается, что понятие: «Со­крат» и понятие «люди» — одно и то же понятие, что они включают друг друга и составляют таким образом единое понятийное образова­ние. В свою очередь отвечающий должен ответить или «да» или «нет», т. е. согласиться с данным концептуальным положением или отверг­нуть его. Если он соглашается с тем, то понятие: «Сократ» входит в понятие «люди», то тем самым он сразу же включает их и в понятие: «люди смертны», поскольку в общем понятии: «все люди смертны» по­нятие «люди смертны» составляет его подпонятие. А если это так, то понятие «Сократ» через понятие: «люди» входит в понятие: «смертны», поскольку понятие: «люди» входит в понятие: «люди смертны», а по­нятие: «смертны» входит в понятие: «все», вернее образует с ним еди­ное понятие. И таким образом понятие: «Сократ» входит в общее по­нятие: «все люди смертны». А отсюда естественно следует вывод, что Сократ обладает теми же качествами, что и понятие: «все», т. е. такой же как и все в рамках понятия: «люди» и понятия «смертны».

Логический вывод из аксиоматических понятий был возможен только потому, что все они согласно нашей договоренности, образуют единое понятие. Конечно, как только речь начинает идти о договорен­ности, то тем самым сразу же происходит упрощение рассуждений. На деле сами понятия, их соотношение не суть изобретение человеческого ума или простое соглашение людей о том, что и как называть. Понятия отражают реальность, и если мы не будем следовать за ней, то можно прийти к неправильным выводам, т. е. они не будут соответствовать реальности, хотя логически будут правильно построены.

Сложность заключается в другом — именно в том, как определить соответствие понятий тем предметам и явлениям, которые они отра­жают. В свою очередь эти можно сделать лишь тогда, когда мы развер­нем систему вопросно-ответных отношений. Более того, в плане наше­го исследования можно обоснованно сказать о том, что силлогизм — это не просто соотношение суждений, а в скрытой форме — соотноше­ние вопросов и их логическое развитие. В развернутом (и в чистом) виде вышеприведенный силлогизм можно представить следующим об­разом: «Скажите, пожалуйста, считаете ли вы, что все, абсолютно все, люди смертны, т. е. по достижении определенного возраста они долж­ны обязательно умереть, и нет случая, чтобы нашелся хотя бы один человек, который не умер бы и ныне продолжал жить, т. е. пить, есть, ходить, говорить как и все люди?» В данной серии вопросов уточняют­ся понятия — «все», «смертен», «люди», дается их предельно возмож­ная исключительно однозначная интерпретация. Их можно было пред­ставить в серии вопросов, как мы это сделали ранее, а можно и в одном вопросе, как это сделано в данном случае.

Если отвечающий согласен с тем, что все люди смертны и повто­ряет все сказанное в уточняющих вопросах (т. е. нет ни одного чело­века, который бы не умер и т.д.), то тем самым не только подтверж­дает концептуальное положение, выдвинутое в вопросе, но и опреде­ляет его аксиоматичность.

«А если это так, то считаете ли Вы, что Сократ — человек?». Дан­ным вопросом спрашивающий предлагает отвечающему подтвердить или опровергнуть концептуальное положение о том, что Сократ человек, и тем самым включить его в понятие «люди», «все люди» (и др.), установленное в предыдущем вопросе как аксиоматическом. Отвечаю­щий соглашается, что действительно Сократ — человек; тем самым он устанавливает и второе аксиоматическое положение — то понятие, ко­торое входит в первое понятие.

«А если это так, — продолжает спрашивающий, — то смертен ли он, как и все люди, или же он не является смертным?» В данном случае отвечающий подводится под противоречие. Если он ответит: «Нет, не является смертным», то он сам себе противоречит, поскольку уже ус­тановлено, что понятие «Сократ», «все», «люди» и «смертны» принад­лежит к общему понятию.

Знаменитые диалоги Платона построены именно таким образом. Если их внимательно прочитать и проанализировать, то можно уви­деть очень четкую структуру перехода от вопроса к суждению, когда суждение, заложенное в вопросе и представленное собеседнику в виде некоторого возможного знания, превращается путем согласия собесед­ника в аксиоматическое знание, служащее основой для дальнейшего рассуждения. И так до бесконечности. Постоянно повторяя одну и ту же схему: вопрос, превращение его в аксиоматическое знание посред­ством получения ответа, и снова вопрос, можно каждый раз получать принципиально новое знание, то новое знание, которое содержится в каждой аксиоматической посылке. Для наглядности рассмотрим не­большой отрывок из диалога Сократа с Симмием (из «Федона»).

«... Скажи как мы рассуждаем: смерть есть нечто?

 —       Да, конечно, — отвечает Симмий.

—              Не что иное как отделение души от тела, верно? А «быть мер­твым» — это значит, что тело, отделенное от души, существует само по себе? И что душа, отделенная от тела, — тоже сама по себе? Или, быть может, смерть — это что-нибудь иное?

—      Нет, то самое,— сказал Симмий.

—              Теперь смотри, друг, готов ли ты разделить мой взгляд. Я ду­маю, что мы сделаем шаг вперед в нашем исследовании, если начнем вот с чего. Как по твоему, свойственно философу пристрастие к так называемым удовольствиям, например, к питью или еде?

—        Ни в коем случае,— отвечает Симмий.

—        А к любовным наслаждениям?

—      И того меньше!

 —     А к остальным удовольствиям из числа тех, что относятся к уходу за телом? Как тебе кажется, много ли они значат для такого че­ловека? Например, щегольские сандалии, или плащ, или другие наряды, украшающие тело,— ценят они подобные вещи или не ставят их ни во что, разумеется, кроме самых необходимых? Как тебе кажется?

—     Мне кажется, ни во что не ставят. По крайней мере, если он настоящий философ.

—              Значит, вообще, по-твоему, его заботы обращены не на тело, а почти целиком — насколько возможно отвлечься от собственного тела — на душу?              

—        По-моему там.

—              Стало быть, именно в том прежде всего обнаруживает себя фи­лософ, что освобождает душу от общения с телом в несравненно боль­шей мере, чем любой другой из людей?

 —      Да, пожалуй.

—              И, наверное, Симмий, по мнению большинства людей, тому, кто не находит в удовольствиях ничего приятного и не получает своей доли, и жить-то не стоит? Ведь он уже на полдороге к смерти, раз ни­сколько не думает о телесных радостях!

 —     Да, ты совершенно прав»[51].

Далее Сократ говорит о том, что если философа не интересуют телесные удовольствия, то смерть не представляет собой ничего страш­ного, как для обыкновенного человека, когда мысль расстаться с телом останется одна и тем самым наилучшим образом постигает истину и т. д.

Подобный метод, стиль, форма рассуждения характерны не толь­ко для Сократа. Это — единственно возможная форма мышления и до­казательства каждого нормального человека. Подобные рассуждения осуществляются по следующей схеме:

1) построение вопроса на основе своих аксиометрических знаний, основанных, в свою очередь, на прошлом индивидуальном опыте;

2) изложение этого вопроса, своего концептуально-гипотетиче­ского знания, собеседнику для подтверждения или не подтверждения;

3) создание на основе согласия с ним для обоих аксиоматического положительного знания, т. е. формулировка нового вопроса;

4) высказывание этого нового вопроса собеседнику с целью пол­учения его подтверждения и т. д.

Именно по такой схеме построен вышеприведенный диалог Пла­тона, и каждый может самостоятельно в этом убедиться проанализи­ровав его по предложенной схеме.


СИМВОЛИЧЕСКАЯ ЗАПИСЬ ВОПРОСА

1. Символическая запись вопроса 1 типа

Если исходить из того, что логическая структура вопроса и суж­дения, идентичны, что принципиальная сущность этой логической структуры подобна логической форме причинно-следственной зависи­мости, то основной формулой вопроса-суждения выступает (S ® Р), т. е. основная формула определяется зависимостью между двумя ее структурными элементами.

Используя эту зависимость, можно построить эротетический язык вопросно-ответных отношений, что для установления диалоговых сис­тем имеет принципиальное значение. Учитывая относительную про­стоту предлагаемого языка, можно надеяться, что он будет принят ло­гиками (хотя в настоящем разделе и не ставилась задача по разработке и представлению формализованного языка — языка вопросов и от­ветов). В формальной записи вопрос можно представить таким образом:

[ (S ® Р)   V   (S ® Р) ] ?


читается так: «Верно ли, по вашему мнению, что S есть Р, или вы не согласны с тем, что S есть Р». Например, «Согласны ли вы с тем, что все люди смертны?» с альтернативами: «Да», «Нет». Выбирая ту или иную альтернативу, отвечающий соглашается или не соглашается с предлагаемым утверждением, суждением, концептуальным положе­нием, т. е. .выбирает для ответа суждение: «Да, я согласен, что все лю­ди смертны» или «Нет, я не согласен, что все люди смертны». Следующее вопросительное выражение:


[ (C ® S)   V   (C ® S) ] ?


читается следующим образом: «Согласны ли вы с тем, что Сократ человек, т. е. принадлежит к понятию «все люди»? Если ответ поло­жительный, то идет следующая запись:

 

                                             [ (C ® Р)   V   (C ® Р) ] ?


читается: «Согласны ли вы с тем, что Сократ смертен или вы не согласны, что Сократ смертен?» Если ответ положительный, то он счи­тается выводом. Формальная его запись выглядит в общем виде так:

 

[ (S ® Р)  V  (S ® Р) ]   L  [ (C ® S)  V  (C ® S) ] L  [ (C ® Р)  V  (C ® Р) ] ?


Понятно, что правило вывода можно соблюсти только в том слу­чае, если получен положительный ответ на первый и второй вопрос; и только в этом случае можно сформулировать третий вопрос, ответ на который выступает выводом:


[ (S ® Р)  L (C ® S) ] ®  [ (C ® Р)   V   (C ® Р) ] ?


читается таким образом: «Если все люди смертны и если Сократ человек, то значит ли это, что Сократ смертен или не значит, что Со­крат смертен?» Но это еще не вывод, а только вопрос. Вывод последует только в том случае, если будет какой-то ответ. Отсюда выводом слу­жит то, что выступает следствием из всех трех вопросов, т. е. что пред­ставляется ответом на каждый вопрос:


[ (S ® Р)  L (C ® S) L [ (C ® Р)  ] ®  [ (C ® Р) ]


написанное можно прочесть таким образом: «Если все люди смер­тны, и если Сократ человек и если Сократ смертен, то значит Сократ смертен». В конечном итоге этот диалог принимает классическую фор­му простого силлогизма:

[ (S ® Р)  L (C ® S) ] ®  [ (C ® Р) ]


 «Если все люди смертны и если Сократ человек, то Сократ смертен».

Но необходимо помнить, что имеем дело не с двумя, а с тремя по­нятиями: «все», «люди», «смертны» и сочетанием этих понятий. В та­ком случае формальная запись примет следующий вид:

 

{ [ (S  L  Б)  ®  Р ]  L  (C  ®  [ S  L  Б  ] } ®  ( C  ®  P ]


 «Если все (S) люди (Б) смертны (Р) и если Сократ (С) есть чело­век (S L Б), то Сократ (С) — смертен (Р)».

В самом общем виде, если силлогизм (S ® Р) представить как (А), силлогизм (С  ® S)— (Б) и силлогизм (С ® Р) представить как (В), то общая формула будет выглядеть таким образом:

 

[ (А V  А) ?   L  (Б V  Б) ? ]   ®    (В V В) ?


Как видно здесь имеются три самостоятельных и одинаковых пред­положения:

(А V А);  (Б V Б);  (В V В).


Но между ними имеются и принципиальные различия, если они находятся в некоторой логической цепочке рассуждения. А именно, ес­ли в первом предложении мы получаем (А), то теряют смысл и все ос­тальные предложения, их просто не существует, поскольку это озна­чает, что концепция (А V А) не подтвердилась, оказалась ложной; тем самым это означает, что мы должны начать всю работу сначала. Для логического рассуждения необходимо всегда иметь утвердительную концепцию, имеющую положительное, подтверждающее значение, а именно, необходимо иметь (А). Только в этом случае можно сформу­лировать другую концепцию и другое предположение, которое также имеет вид концептуально-гипотетического знания, в частности (Б V Б).

Уместно несколько слов сказать о принципе ложности логического предположения. Если подходить к понятию ложности, как к такому предложению, которое не истинно, то в данной интерпретации лож­ность, как самостоятельное понятие, исчезает. Это означает, что, если концепция, которая представлена как гипотетическая, как возможно истинная, не подтвердилась, то она просто исчезает, ее не существует; она не может существовать, она может оставаться гипотетической, возможно истинным знанием. Но и в этом случае нельзя ею пользо­ваться как утвердительно истинной.

Конечно, в жизни нередко пользуются такими концептуальными положениями, знаниями, которые как будто считаются истинными, и такими они принимаются для дальнейшего логического рассуждения, но которые на проверку оказываются неистинными. Их называют лож­ными. И в таком случае необходимо познавательный процесс начинать сначала, т. е. с того момента, когда была обнаружена ложность кон­цепции. Но независимо от этого, названа или установлена неистин­ность, принцип остается тем же самым: как только определена лож­ность концепции, она тем самым сразу же уничтожается.

Между тем, при проверке на истинность или ложность, концепция не опровергается. В таком случае лишь говорится о том, что она не подтвердилась, и все. Доказательства ее неистинности развертываются на следующем этапе, причем по той же самой схеме и по тому же са­мому принципу, по которому определяется истинность концепции.

Таким образом, если в формуле (Б  V Б) мы получаем (Б), то в этом случае так же теряется смысл третьего предложения, а именно (В V В).

Вывод  (Б) означает, что мы неверно сформулировали вторую концеп­цию и тем самым не получили вторую аксиоматическую посылку, а, значит, не имеем возможности строить силлогизм и делать какой-либо вывод. И только при положительном (Б) мы можем сформулировать (В V В), т.е. получить концептуально-гипотетический вывод или воп­рос (В V В)? В этом случае получается следующая формула:

 

(А   L   Б)  ®   (В   V  В) ?


И здесь также образуется вопрос, т. е. в результате движения по­нятий (которые образовались вследствие выработки концептуально-гипотетического преобразования) определились аксиоматические предложения или суждения. В общем виде вопрос можно представить в виде такой формулы:

 

®   (В V В) ?


т. е. Образовалось концептуально-гипотетическое значение. Если ® (В), то (В) снимается, и в этом случае основой сразу же становится аксиоматическое положение, служащее, в свою очередь, основой дальнейшего логического рассуждения, например:


(В  L  Г)  ®   (Д  V  Д) ?    и т.д.


Таким образом, имеется форма движения познания от незнанию к знанию:

 

(А V А) ?   L  (Б  V  Б) ?  ®  (В  V  В) ?

 

                          если  (А  V  А) ?  =  А ;    если  (Б  V  Б)  =  Б ,

 

то  (А  L  Б)  ® (В  V  В) ?


Формально при анализе вопросительной формы знания, мы оста­навливаемся на предложении (В V В)? Но по сути дела, как это уже отмечалось, эта форма вопроса содержит в себе ответ, т. е. ответ есть или (В) или (В). Если получаем (В), то тем самым оправдываем и (А L Б), но если получаем (В), что тем самым не подтверждаем и (А L Б), т. е. вся цепочка логических рассуждений оказывается неправиль­ной. Напомним, что (А  L Б) есть


[ (S  ®  Р)  L  (С ®  S) ]  ® [ (С  ® Р)  V  (С  ® Р) ] ?


Ответ — это есть по сути дела обратная операция от вопроса к аксиомам.


(В V В)?   ®   (А  L Б) ?


 которые так же ставятся под вопрос, т. е.

 

{ (А  L  Б)  V  (А  L  Б) ] ?


Мы по существу проделываем ту же логическую операцию, что и при формулировке вопроса. При требовании ответа мы получаем (для отвечающего) вопрос как данное, которое необходимо проверить. Если мы получаем (В V В)?, то является ли (А  L  Б) истинными или иначе, является ли истинным рассуждение:


( (S  ®  Р)    L   (С  ®  S) ] ?


Сама эта форма, как логическое рассуждение, становится под воп­рос и принимает концептуально-гипотетическую форму знания, т. е.


{ [ (S ® Р)  L  (С  ® S) ]   ®  [ (S  ® Р)   L  (С   ®  S) ]  } ?


Это означает, верна ли та логика рассуждения, которая привела к новому концептуально-гипотетическому знанию или нет. Проверка эта происходит или на основе своих (отвечающего) аксиоматических положений, или на основе логики рассуждения задающего вопрос. От­сюда возникает следующая логическая цепочка рассуждений:


если  [ (Q ®  S)   L  (а  ®  P) ]  ®  (S  ®  P) ,


если  [ (H  ®  S)  ®  (Z  ®  P) ]  ®  (S  ®  P) ,

 

то  [ (S  ®  P)   L   (S  ®  P) ]  ®  (S  ®  P) .


Таким образом, исходя из своих аксиоматических положений и применяя ту же самую процедуру, ту же самую форму рассуждения, отвечающий получает подтверждение (в данном случае) той концеп­ции, которая была представлена в вопросе.

Если согласно спрашивающему (А  L  Б) ® (В V В)?, и отвечаю­щий получил, например, (Q  L  Р) ® (В  V  В) ?, т.е. получил тот же самый вопрос, получил такое же концептуально-гипотетическое знание, то можно сказать, что концептуальное положение спрашивающе­го оказалось верным и общая форма получает такой вид:


если    (А   L   Б)  =  (Q   L   Р)  = (В).


Отсюда следует очень важный вывод. Если мы получаем подтвер­ждение в ответе того же самого концептуально-гипотетического зна­ния, что было заложено в вопросе, т. е. ту же самую форму (В  V  В)?, то мы обязательно приобретаем (В), т. е. подтверждаем по существу то (В), которое было заложено в вопросе.

Это вытекает из того, что по определению выдвинутое концепту­альное положение рассматривается потенциально положительным, и при этом оно остается гипотетическим, вероятным, возможно истин­ным знанием. Оно не может быть вероятностным — отрицательным знанием, поскольку в таком виде оно неприемлемо; и если его нет, то вопрос о его истинности-ложности сразу же снимается. Но если оно есть, то тем самым оно приобретает статус положительного знания, в обязательном случае остается вероятностным знанием, т. е. становится вероятностно-положительным знанием. И если отвечающий самостоя­тельно получает такое же вероятностно-положительное знание и тем самым подтверждает предлагаемое ему знание, то оно автоматически снимается. Но если отвечающий не получает такого же концептуаль­но-гипотетического или вероятностно-положительного знания, то это означает, что концепция, заложенная в вопросе, или не имеет поло­жительного знания, или возможно не имеет. В этом случае оно или остается концептуально-гипотетическим знанием, т. е. остается вопро­сом, или же с этого момента не существует. Поэтому если:

 

(А   L   Б)  ®  (В  V  В)

 

и  (Q   L   Р)  ®  (В  V  В) ,  то


(А   L  Б)   ®  (В) ,  так  же,  как   (Q   L  Р)   ®  (В)


отсюда   (А   L  В)   =    (Q  L  Р)   =   (В)   или


(В   V   В)   =    (В   V   В)   =   (В)


Если имеется несколько или множественность вариантов провер­ки (или ответов на вопрос), то процедура нахождения каждого ответа в отдельности остается та же самая и каждый раз возможно появление того же самого ответа, т. е. того же самого концептуально-гипотетиче­ского или вероятностно-положительного знания. При несовпадении какого-либо из возможного множества ответов, с ожидаемым ответом, заложенным в вопросе, он игнорируется (т. е. ответ оставляется без внимания, что далеко не самый лучший вариант) или же он перепро­веряется, т. е. выявляется имеющаяся причина несовпадения, способ­ная привести к отрицанию (В), даже при том, что другие проверки подтвердили это (В). Таким образом, мы получаем:

А ®  (В)

Б  ® (В)

В ®  (В)

………….

Х  ® (В).

В данном случае мы рассмотрели вопросно-ответное отношение первого типа.


2. Символическая запись вопроса II типа

В самой общей форме вопрос второго типа можно представить в символической записи в таком виде:


[  (X?)  ®  Р  ]  или  [  С  ®   (X?)  ]  или  [  С   (  ® ?)   Р  ].


Как видно, в зависимости от неизвестного — неизвестного субъ­екта, предиката или связки, формула (С ® Р) модифицируется, т. е. становится неизвестным что-то одно, обозначаемое знаком вопроса (?).

Если подставить под неизвестное какое-либо имя, то в бесконеч­ном варианте имен данную формулу можно представить в таком виде:


[  (Х1...Хn)  ?   ®  Р  ];


или     [  С   ®  (Х1...Хn) ?  ];    или   [   C   ®   (X1 ,   X2)  ? )   P  ]

В отличие от первого и второго вариантов, в которых неизвестны субъект с предикатом и которые могут иметь бесконечное количество подставляемых имен на место субъекта или предиката, в третьем слу­чае, когда неизвестна связка, возможны только два варианта: связка есть или ее нет, т. е. есть причинно-следственная зависимость или ее нет. Так, если в вопросах типа: «Кто открыл Америку?» может быть бесконечное количество имен, подставляемых под неизвестным «кто», то в случае третьего элемента, связки, возможны только два варианта — Америка открыта или нет; Колумб открыл ее или нет.

Необходимо также отметить и такой немаловажный момент, что вопрос ставится не ко всему предложению, а только к неизвестной его части — субъекту, предикату или связке. В обыденной разговорной ре­чи это неизвестное определяется ее контекстом; в формальной логике должно быть обязательное указание на эту неизвестную часть. Поэто­му при формулировке вопроса обязательно ставится вопросительный знак (?) к той части, которая выступает в качестве неизвестной, или же неизвестное определяется вопросительным оператором, что однако не всегда возможно. Например, в вопросе: «Что сделал Колумб?» под неизвестным определяется связка «открыл»; но сам по себе вопросный оператор не позволяет это определить достаточно точно и определенно.

Сведение вопроса второго типа к вопросу первого типа происходит путем представления под любым именем (подставляемое под Х в субъ­екте или предикате) его концептуально-гипотетического значения, или возможно-истинного знания и принимающего вид дихотомическо­го противопоставления: Х имеется или не имеется (А или не—А) и, таким образом, мы получаем бесконечную серию (или конечную) ди­хотомических вопросов в некоторой поисковой области. Так формула (Х1...Хn)  ®  Р можно представить в таком виде:

 

{ [ (S  ® P)   V   (S  ® P)  ]   V …V   [ (A  ® C )   V  (A  ® C) ]  }  ® P

или   (А  V  Б  V  С  V  Д ...)  ®  Р.


В вопросе: «Кто открыл Америку?» — вместо вопросительного оператора, обозначающего некоторую область поиска, ставятся как возможные имена Колумб, Магеллан, Васко да Гама и т.д. Но эти име­на ставятся как возможно истинные, как концептуально-гипотетиче­ские и тем самым приобретают дихотомическую форму: «Колумб или не Колумб открыл Америку?», «Магеллан или не Магеллан открыл Америку?», «Васко да Гама или не Васко да Гама открыл Америку» и т. д. В точном выражении это будет выглядеть таким образом: (Колумб открыл Америку? или Колумб не открыл Америку?); или (Магеллан открыл Америку? или Магеллан не открыл Америку?); или (Васко да Га­ма открыл Америку? или Васко да Гама не открыл Америку?) и т. д.

Конечно, отвечающий не должен перебирать все бесконечное множество имен. Это сделать практически невозможно; да этого и де­лать не следует. В вопросе: «Кто открыл Америку?» отвечающий, пол­учив область поиска, дает ответ, исходя из своего опыта, наличия сво­его субъективного концептуального представления. Если же оно им не определено, не намечены его точные границы, то оно превращается в альтернативно-возможное знание. При этом он проделывает такую же логическую операцию по определению концептуально-гипотетическо­го знания, что делает и спрашивающий; отыскивая это знание, он све­ряет прошлое знание с собственным или привлекает дополнительное знание; и если нет ни того, ни другого, то его ответ на поставленный вопрос не состоится. В первом случае [(X...X)?  ®  Р ] ответ будет

 

{  [ (А  ®  С)   V   (А  ®  C) ]   ®   Р ] ?


т. е. подставляется имя (Колумб или не Колумб) открыл Америку. Ответ в полной и приведенной формах будет выглядеть таким образом:

 

[  (А  ®  Р)   V   (А  ®  Р) ] ?


Если возникает альтернативный вариант, то получается:

 

{  [ (А  ®  Р)   V   (А  ®  Р) ]   V   [ (С  ®  Р)   V   (С  ®  Р) ]  } ?


Иначе говоря: «Колумб открыл Америку?» или «Колумб не от­крыл Америку?» или «Магеллан открыл Америку?» или «Магеллан не открыл Америку?».

Необходимо помнить, что вопрос второго типа представляет собой средство развития вопроса первого типа, когда определена область по­иска, как концептуальная область. Но решение вопроса второго типа происходит точно таким же способом, как и вопроса первого типа. Сложность и отличие заключается только в превращении вопроса пер­вого типа в вопрос второго типа.

Подводя итог следует отметить, что вряд ли есть основания для разговоров о необходимости какой-либо другой, более общей логики, в которую входила бы и дедуктивная логика, например, логика проти­воречий. Парадокс заключается в том, что с момента получения сил­логический вывод сразу становится возможно истинным, а не положи­тельным знанием; и весь силлогизм с момента образования сразу же становится возможно истинным знанием, становится вопросом. Таким образом, дедуктивная система, как только она приобретает форму сил­логизма, одновременно выступает и новой логикой — логикой вопроса и ответа.

Более того, и ответ претерпевает такое же превращение. Будучи организованным и произведенным в рамках дедуктивной системы, он так же становится вопросом, поскольку полученный вывод необходимо выступает возможно истинным знанием (или вопросом). Проверка вопроса на истинность осуществляется посредством четырех ступеней (на которых мы уже специально останавливались), а также на основе дедуктивного метода, и из формы вопроса, как возможно истинного знания, он опять превращается в истинное полное знание.

Такое двойственное состояние нельзя назвать новым изобретени­ем. Речь, скорее, должна идти о том, что анализ каждого такого состо­яния взаимосвязи составляющих его явлений, их интерпретация — представляют собой довольно трудное дело.



Подводя итог, все же отметим, что мы не ставили задачу по раз­бору формализованного языка эротетической логики. Эта сложная за­дача может быть предметом специальных исследований, результаты которых заранее предугадать невозможно. Представляется, однако, что некоторые принципы формализации, раскрытые нами, будут ин­тересны тем, кто занимается проблемами эротетической логики.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Определяя место и роль вопроса и вопросно-ответных отношений в процессе познания, что мы и постарались сделать в настоящей рабо­те, мы тем самым вскрываем общие принципы построения вопроса. Но понятно, что знание общих принципов еще недостаточно для работы с конкретными формами вопроса. Необходима эскалация этих общих принципов к конкретным формам вопроса, выявления на каждом уровне общности своих частных законов и закономерностей, правил и особенностей построения конкретного вопроса. Практика показывает, что этих форм такое многообразие и они настолько отличаются друг от друга, что приводит к мысли о наличии различных исходных сущ­ностей вопроса. Во многом это определено тем, что и в самом деле воп­росы работают в различных областях социального бытия, и каждый из них отражает в той или иной степени различные его сущности. Это ка­сается не только вопроса, а практически каждого социального явления. Но именно это нередко приводит к мысли о наличии и многообразии сущностей для каждого явления. Задача исследователя заключается в том, чтобы для каждого явления найти именно его сущность и осо­бенности ее проявления в других явлениях или областях социально­го бытия.

Вопрос — это такое явление, которое используется в различных социальных областях и связано со всеми сторонами социального бы­тия. Естественно и форма вопроса, и характер его построения сущест­венно меняются. Например, вопрос в форме физических действий, что нередко проявляется в обыденной жизни и вопрос-проблема, сущест­вующая в исследовательской научной практике весьма сильно отлича­ются по форме друг от друга. Даже в одной области социального бытия вопросы приобретают различный характер и форму построения.

Множество форм и различных функций определяется и той кон­кретной задачей, которую должен решить вопрос. Отсюда возникает довольно сложная задача, каким должен быть конкретный вопрос, и каким образом общие принципы построения вопросов находят выраже­ние в его конкретном виде.

Но важно иметь в виду и другое, что выработанные правила по­строения вопроса никогда не являются абсолютными. Они всегда отно­сительны той или иной поставленной задачи. Абсолютизация правил, как и абсолютизация общих принципов приводит к догматизации и за­стыванию самого процесса познания. Нередко это проявляется в том, что правила построения вопроса диктуются как категоричное требова­ние. Соглашаясь с тем, что и в самом деле строгое использование правил, в определенной степени гарантирует получение достоверной ин­формации и истинного знания, тем не менее, это требование может превратиться в определенной ситуации в свою противоположность. Правило это жесткое и не жесткое взаимодействие ряда явлений. И все эти правила работают не сами по себе, не по отдельности, а только во взаимодействии, в их совокупности, в некоторой единой системе связи. Кроме того, что правила всегда относительны, имеют ограниченную область применения и свои исключения, они сами по себе не имеют содержательного значения вне основной задачи исследования. Пра­вильно построенный вопрос — это вопрос, который соответствует сво­ему объекту исследования. Правило — это понятие, которое описывает некоторые законы и закономерности взаимосвязи явлений, с ожидае­мым результатом. Явление будучи самостоятельным образованием, вступая в контакт с другим таким же самостоятельным и устойчивым образованием, взаимодействуют, исходя из своих внутренних сущно­стей. При многократном взаимодействии появляются некоторые устой­чивые формы с известным результатом, как решение их общей задачи. В свою очередь эти устойчивые формы превращаются в закономерно­сти, которые могут переноситься и на другие явления при взаимодей­ствии, чтобы получить устойчивый результат и решить свои задачи. Эти закономерности мы и пытались представить читателям.

Еще раз необходимо подчеркнуть, что в данной работе мы решали только одну задачу, определения общих принципов построения вопро­са. Частными принципами или правилами построения вопроса мы уде­ляли меньше внимания и только в той доли, чтобы показать каким об­разом находят свое выражение общие принципы в частных формах и насколько важно знать эти правила для правильного построения воп­роса. Надеемся, что нам эта задача удалась и наши выводы помогут для дальнейших исследований в этой области.

Москва, 1993







































СОДЕРЖАНИЕ

Введение     ......

Глава 1. ПРОБЛЕМА ВОПРОСА В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ

Старая логика и новые проблемы     ......

Диалогический метод диалога     .......

Определенность неизвестного или известная неопределенность

Глава II. СОВРЕМЕННОЕ ПОНИМАНИЕ ПРОБЛЕМ ВОПРОСА   .......

Два аспекта одного направления   .......

Противоречивая сущность вопроса     ......

Вопрос в невопросной форме      .......

Что понятно ЭВМ и непонятно человеку?     ....

Классификация вопросов   .........

Глава III. ГИПОТЕТИЧЕСКИЙ МИР

Зачем человеку знать?     .........

Существует ли настоящее?     ........

Объект в системе субъекта    ........

Прошлое в настоящем     .........

Гипотетическое видение реального мира   .....

Гипотетическая форма построения мира    .....

Почему человек знает, что он знает?     .....

Границы возможного      .........

Две формы одного процесса   ........

Глава IV. ЧТО ТАКОЕ ВОПРОС?      ......

Знание в форме вопроса      ......

Вопрос как знаковая система      .   .   —.

Знаки отличия и отличие знаков      ....

Этапы познания и форма вопроса     ....

Вопросы первого и второго типа      ....

Соотношение вопроса и ответа    .....

Глава V. ЛОГИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ВОПРОСА

Концептуальная основа логической структуры вопроса

Как решается логическая структура вопроса?

Природа известного и неизвестного в вопросе

Вопрос без концепции     .......

Ограниченное множество   .......

Концепция без вопроса    .......

Неопределенность знания и знание неопределенности

Вопрос в системе вопросов    ......

Откуда берутся аксиомы?      ......

Подход к истине

Символическая запись вопроса

 Заключение      ..,.








ЦНИЭИуголь. Типография. Заказ №


[1] Ильенков Э. В. Диалектическая логика. М., Политиздат, 1984, с. 269.


[2] Ильенков Э. В. Указ. соч. с. 15, 16.


[3] Микеладзе 3. Н. Что такое «Топика» Аристотеля? Вопросы философии, 1979, № 8, с. 109—113.


[4] Микеладзе 3. Н. Там же.


[5] Аристотель. Соч. в четырех томах. М., 1978, т. 2, с. 106..


[6] Там же

[7] Аль-Фараби. Историко-философские трактаты. Алма-Ата, 1985 г. с. 361—362.


[8] Аль-Фараби. Историко-философские трактаты, Алма-Ата, 1985 г. с. 361—362.

[9] Там же.

[10] Бэкон Ф., Соч. в двух томах, М., Мысль, 1977, т. 1, с. 298


[11] Бэкон Ф. Соч. в двух томах, М., Мысль, 1977, т. 1, с. 298.


[12] Там же.

[13] Декарт Р. Правила для руководства ума.— Соч. в двух томах, т. Мысль, 1989, с. 77—133.


[14] Кондильяк. Соч. в трех томах. М., Мысль. 1983, т. 3, с. 261.

[15] Там же, с.262.

[16] Г. Лейбниц. Соч. в четырех томах. — М., Мысль, 1983, т. 2, с. 364.

[17] Там же.

[18] Г. Лейбниц. Соч. в четырех томах.— М., Мысль, 1983, т. 2, с. 375.



[19] Кондаков Н. И. Логический словарь. — М., Наука, 1970, с. 79.

[20] Копнин П. В. Природа суждения и формы выражения его в языке. - М., 1957, с. 318.


[21] Сергеев К. А., Соколов А. Н. Логический анализ форм научного поиска. — Л., Наука, 1986, с. 4.

[22] Копнин П. В. Указ. соч.

[23] Сергеев К. А., Соколов А. Н. Указ. соч., с. 3—4.

[24] См. Ильенков Э. В. Указ. соч.

[25] См. Гортари Э. Введение в диалектическую логику. М., 1959, с. 311—313; Лимантов ф. С. Вопрос и истина. Вопрос, мнение, человек. Л., 1971, с. 28; Берков В. Ф. Вопрос как форма мысли. Минск, 1972, с. 49 и др.

[26] См. Нарский И. С. Диалектическое противоречие и логика познания. М., 1969, с 8.

[27] Сергеев К. А., Соколов А. П. Указ. соч., с. 50.

[28] Сергеев К. А., Соколов Н. И. Указ. соч., с. 51.

[29] Копнин П. В. Философские идеи В. И. Ленина и логика. - М., 1959, с. 296.



[30] Копнин П. В. Диалектика, логика, наука. — М., Наука, 1973, с. 217—218.

[31] Лимантов Ф. С. О природе вопроса. Вопросы, мышление, человек. Л., 1971, с. 11.

[32] Лимантов Ф. С. О природе вопроса. Вопросы, мышление, человек.— Л., 1071, с. 19.


[33] Сергеев К. А., Соколов А. II. Логический анализ форм научного поиска.— Л., Наука, 1986 г., с. 4.

[34] Старченко А. А., Волченко М. В. Семантика вопроса в естественном языке. Логико-методологические исследования.— М., МГУ, 1980, с. 266.


[35] Белнап Н., Стил Т. Логика вопросов и ответов.— М., Прогресс, 1981.



[36] Белнап Н., Стил Т. Логика вопросов и ответов.— М., Поогоесс 1981 с 13-14.

[37] Там же.


[38] Сергеев К. А., Соколов А. Н. Логический анализ форм научного поиска.— Л.: Наука, 1986., с. 9.

[39] Сергеев К. А., Соколов А. Н. Логический анализ форм научного поиска.— Л.: Наука, 1986, с. 11.


[40] Пойа Д. Математическое открытие.— М., 1970, с. 145.


[41] Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. - М., Наука, 1980, с. 297.


[42] Сергеев К.А., Соколов А.Н. Логический анализ форм научного поиска. -Л., 1986, с. 115.


[43] Зегет В. Элементарная логика.— М., Высшая школа, 1985, с. 60.


[44] Филлипов А. О. О сущности суждений. Наукови записки катедерищ ictapii европейской культури. Харькiв, 1929, вып. 3, с. 183.


[45] Сергеев К. А., Соколов А. Н. Логический анализ форм научного поиска.— Л„ Наука, 1986, с. 12—13.


[46] Сергеев К. А,, Соколов А. Н. «Логический анализ форм научного поиска»,-Л., Наука, 1986, с. 12—13.

[47] Зуев Ю. И. К логической интерпретации вопроса. Логико-грамматические очерки. —М., Высшая школа, 1961, с. 121.


[48] Зуев Ю.И. Указ. соч., с. 121.

[49] Нередко мы пытаемся найти за нашими понятиями такую объективную ре­альность, которой на самом деле не существует, или же пытаемся описать объективную реальность в старых понятиях.

[50] Славская К. А. Мысль а действии.— М., Политиздат, 1968. с. 40.

[51] Платон. Соч.— М., Мысль, 1970, Т. 2, с. 22—23.