Индустриализация и ее последствия

Содержание

Введение

1. Дискуссия о накоплении средств для индустриализации

2. Проведение индустриализации и ее результаты

Заключение

Литература

Введение

Проведение НЭП дало ощутимые экономические результаты. К концу 1924 г. советская экономика впервые дала объемы продукции, сопоставимые с дореволюционными. Отныне промышленное производство не могло расти исключительно за счет пуска прежде стоявших предприятий. Становилось очевидным, что промышленный потенциал, оставшийся в наследство от старой России, не обеспечивал приемлемых темпов экономического развития, так как основные производственные фонды фабрик и заводов морально устарели и безнадежно отставали от современных требований.

Возникла необходимость социалистической модернизации экономики России.

На XIV съезде, в декабре 1925 года был взят курс на “социалистическую индустриализацию”, на усиление планово-директивного начала в строительстве социализма. В советской историографии этот съезд был назван “съездом индустриализации”, хотя о ней в его постановлениях говорилось лишь в самых общих чертах. Тем не менее съезд принял исключительно важное решение взять курс на достижение экономической самостоятельности Советского Союза.

Политика “социалистической индустриализации ” была направлена на:

всемирное развитие государственного сектора как основы социалистической экономики,

внесение в управление народным хозяйством планового начала,

установление новых взаимоотношений между городом и деревней с учётом расширения крестьянского спроса не только на продукты потребления, но и на средства производства,

сокращение непроизводительного потребления, с тем чтобы сэкономленные средства направить на строительство заводов и фабрик.

При этом утверждалось, что “социалистическая индустриализация ” может быть осуществлена только за счёт внутренних источников накопления, так как СССР не мог рассчитывать на иностранные кредиты.

После XIV съезда ВКП (б) уже не нужно было убеждать партию в необходимости индустриального рывка. Эту задачу ставила сама история, и решение ее отвечало национальным интересам страны.

1. Дискуссия о накоплении средств для индустриализации

Споры развернулись вокруг методов, темпов и источников накопления для индустриального обновления СССР. Обозначились два лагеря: левые во главе с Троцким звали к сверхиндустриализации, правые под руководством Бухарина ратовали за более мягкие преобразования. Последовательный троцкист Преображенский в книге «Новая экономика» утверждал, что в условиях враждебного международного окружения и экономической отсталости страны средства, необходимые для индустриализации, могут быть получены только за счет их «перекачки» из сельского хозяйства в промышленность с помощью соответствующего налогообложения крестьянства и неэквивалентного товарообмена между городом и деревней. Примерно тех же позиций придерживался и Троцкий, считавший, что нужно обложить крестьянство «индустриальной данью».

Бухарин полагал, что такая политика разрушит «союз рабочих и крестьян». По Бухарину, напротив, вначале следовало обеспечить хозяйственные потребности крестьянства и развивать рыночную экономику. Крылатым стало его обращение к крестьянам (апрель 1925 г.) - «обогащаться, не боясь никаких репрессий». Бухарин предлагал двигаться к социалистической экономике «черепашьими шагами», постепенно создавая соответствующие предпосылки для индустриализации.

В апреле 1926 г. Пленум ЦК ВКП (б) рассмотрел проблемы хозяйственной политики, уделив особое внимание источникам накопления средств для индустриализации. Рыков, основной докладчик от ЦК, проводил мысль о том, что успехи индустриальной политики зависят от накоплений внутри промышленности. Крестьянство окажет рабочим помощь - и деревня выступит в качестве одного из главных источников для ускоренного развития промышленности, но с нее нельзя брать, по утверждению Рыкова, столько, сколько брали до революции.

Новая экономическая политика, хотя и проводилась в жизнь большевиками весьма непоследовательно, позволила российскому Крестьянству в сравнительно сжатые сроки восстановить и чрезвычайные подорванные двумя войнами (первой мировой и особенно гражданской), а также революционными потрясениями 1917 г. производительные силы отечественной деревни.

Восстановительный процесс в аграрной сфере в годы нэпа шел безостановочно, но крайне неравномерно: стартовый и очередные рывки 1924/25 и 1925/26 хозяйственных годов (тогда они охватывали время с октября одного года по 30 сентября следующего) сменялись периодами замедленного роста, приходящимися на третий и последний годы нэпа. Это было связано с кризисом сбыта 1923 г. и резким перераспределением национального дохода в интересах индустриализации страны на основе решений XIV съезда РКП (б).

Для того, чтобы вплотную подойти к уровню сельскохозяйственного производства довоенного времени, стране потребовалось примерно пять лет, что свидетельствует - российское крестьянство успешно использовало скромные возможности нэпа. «Пусть неравноправное, но все же сотрудничество государства и частного хозяйства», по выражению Б. Бруцкуса, лежащее в основе этой политики, состоялось. Крестьянство (почти как барон Мюнхгаузен) вытащило себя из болота за волосы, попутно вытянув из трясины глубочайшего кризиса и все народное хозяйство. Оно платило полновесными продуктами питания и сырьем для отечественной промышленности за обесцененные бумажные деньги, приняв на себя основную тяжесть финансовой реформы 1924 г.

Крестьянское хозяйство в который раз доказало способность наращивать трудовые усилия, максимально сокращая собственные потребности для воссоздания элементарных основ экономического быта страны. Теперь не половина бремени госбюджета, как в дореволюционное время, а три четверти его легло на плечи мужика, потерявшего на неэквивалентном обмене с городом 645 млн. руб.

Хотя темпы подъема сельского хозяйства в 1922-1925 гг. и выглядели в целом впечатляющими, было бы глубоко ошибочным представлять российскую деревню этого времени как некую «крестьянскую страну Муравию», «крестьянскую Атлантиду», где царили всеобщее равенство, благоденствие, трудовое сотрудничество и где лишь отпетый лодырь и горький пьяница нарушали «мирское » единение и согласие. А именно такой пытались изобразить жизнь советской деревни двадцатых годов некоторые историки и публицисты, писавшие о нэпе 7-10 лет тому назад.

Чтобы предметно оттенить противоречивость социально-экономических процессов, происходивших в отечественной деревне в интересующее нас время, сопоставим его с развитием крестьянской экономики в предреволюционное десятилетие. Общим для потребительского рынка являлось преобладание натурально-потребительского типа крестьянских хозяйств и сильное воздействие на них государства, но принципиально различались условия, в которых эти хозяйства действовали. В предреволюционное время сельское хозяйство развивалось в обстановке смешанной и по-настоящему многоукладной рыночной капиталистической экономики, когда его производство росло большими темпами, чем численность не только деревенского, но и всего населения России. В двадцатые же годы крестьянскому хозяйству приходилось существовать в рамках переходной административно-рыночной, планово-товарной системы - формально тоже многоукладной, а фактически двухсекторной экономики, при которой сельскохозяйственное производство не поднялось до прежнего уровня, а темпы его роста отставали от темпов роста как деревенского, так и всего населения страны.

Различия эти определялись тем, что новые условия существования оказались для крестьянского хозяйства сопряженными с большими потерями, нежели обретениями. Средняя прибавка в результате передачи крестьянам частновладельческой земли равнялась, по расчетам Н. Кондратьева, 0, 5 дес. на хозяйство и не могла восполнить падение обеспеченности его капиталами, которые в 1925/26 г. составили 83 % от уровня 1913 г., а по стоимости рабочего скота 66 %. В связи с тем, что население в стране росло быстрее, нежели валовые сборы зерна, производство зерна в 1928/29 г. на душу населения сократилось с 584 кг в довоенное время до 484, 4 кг.

Но особенно остро ощущалось падение товарности сельского хозяйства. До войны половина зерна собиралась в помещичьих и кулацких хозяйствах, которые давали 71 % товарного, в том числе экспортного зерна. Осереднячивание деревни, происходившее в пореволюционную пору, способствовало тому, что вместо 16 млн. довоенных крестьянских хозяйств в 1923 г. насчитывалось 25-26 млн. хозяйств. Прежде они (без кулаков и помещиков) производили 50 % всего зерна, а потребляли 60 %, а теперь (без кулаков) соответственно 85 и 70 %. В 1927/28 г. государство заготовило 630 млн. пуд. зерна против довоенных 1300, 6 млн. Но если количества зерна в распоряжении государства теперь было меньше почти вдвое, то экспорт его пришлось сократить в 20 раз. «Съедая большую часть своего урожая хлеба,... крестьяне, сами того не понимая, затягивали петлю на шее режима и затягивали все туже, так как ситуация развивалась от плохой к еще худшей», - так справедливо оценивает это явление, оборачивающееся настоящим бедствием для экономики страны, М. Левин в своей книге «Российские крестьяне и Советская власть. Исследование коллективизации», опубликованной на французском и английском языках.

Натурализация крестьянского хозяйства являлась глубинной основой хлебозаготовительных кризисов, постоянно угрожавших в ту пору стране. Хлебозаготовительные трудности усугублялись низкими сельскохозяйственными, особенно хлебными, ценами. До первой мировой войны сельскохозяйственный рубль был равен 90 коп., а в середине 20-х годов -около 50. К тому же производителю хлеба доставалась лишь половина цены; остальное поглощалось разбухавшими накладными расходами Внешторга, государственных и кооперативных органов, причастных к делу заготовки и реализации хлеба на внутреннем и внешнем рынке. Значительные потери нес крестьянин и в связи с ухудшением качества приобретаемых в обмен на хлеб и другие сельскохозяйственные продукты товаров, исчезновением импорта и постоянным товарным голодом в деревне, которая, по авторитетному мнению А. Челинцева, недополучала более 70 % промтоваров.

Такова была плата российского крестьянства за сравнительно успешное решение страной задач восстановительного периода на путях новой экономической политики.

Новые несравненно более масштабные задачи преодоления хозяйственной отсталости и обеспечения экономической независимости страны потребовали от отечественной деревни небывалых жертв и лишений. Такой оборот событий не был неожиданным. В общих чертах еще в 1924 г. его предвидел Е. Преображенский, который понимал, что самая сложная проблема возникает в конце восстановительного периода, в связи с решением вопроса о накоплениях, их источниках. Не строя никаких иллюзий относительно эффективности государственного сектора, а также возможности и целесообразности притока иностранного капитала (а именно, на последний делали тогда ставку многие: и большевики Л. Красин, М. Литвинов, и их единомышленники из плеяды выдающихся русских экономистов Н. Кондратьев и А. Чаянов), Преображенский рассчитывал главным образом на перекачку средств из «несоциалистического» сектора, представленного крестьянским хозяйством, на эксплуатацию внутренних колоний, на изъятие максимума средств из деревни.

Забегая несколько вперед, следует отметить, что уже в год «великого перелома» стало ясно, что на путях отказа от нэпа гораздо легче и проще решить проблему накопления. В статье «Год великого перелома» И. Сталин торжествующе приводил данные о росте капитальных вложений в крупную промышленность с 1, 6 млрд. руб. в 1928 г. до 3, 4 млрд. в 1929 г., т. е. в два с лишним раза. Даже с учетом значительного скрытого роста цен результат казался поразительным. Секрет же этого достижения был прост: его во многом обеспечило преимущественно внеэкономическое, по существу, бесплатное изъятие хлеба и других продуктов у крестьян, а также увеличение в 1, 5 раза за год вывоза древесины за счет использования на лесозаготовках дарового труда репрессированных и бежавших от непосильных поборов крестьян.

В нэповскую пору насильственные меры изъятия продовольствия у крестьян стали широко применяться впервые в условиях хлебозаготовительного кризиса зимы 1927/28 г. Формально объектом таких мер объявлялись кулаки, задерживающие в целях повышения цен на хлеб продажу его государству. Была дана директива привлекать их к судебной ответственности по статье 107 Уголовного кодекса РСФСР, предусматривающей лишение свободы до 3-х лет с конфискацией всего или части имущества. Как во времена пресловутого «военного коммунизма», чтобы заинтересовать бедноту в борьбе с держателями больших излишков, рекомендовалось 25 % конфискованного хлеба распределять среди нее по низким государственным ценам или в порядке долгосрочного кредита.

Позиции кулаков подрывались также усилением налогового обложения, изъятием земельных излишков, принудительным выкупом тракторов, сложных машин и другими мерами.

Под влиянием такой политики в кулацких хозяйствах начались свертывание производства, распродажа скота и инвентаря, особенно машин, в их семьях усилилось стремление к переселению в города и другие районы. По данным ЦСУ СССР, число кулацких хозяйств по РСФСР сократилось в 1927 г. с 3, 9 до 2, 2 %, в 1929 г. по Украине - с 3, 8 до 1, 4 %.

Однако применение чрезвычайных мер не ограничивалось только хозяйствами кулаков и зажиточных крестьян, оно все сильнее ударяло по среднему крестьянству, а порой и беднякам. Под давлением непосильных заданий по хлебозаготовкам и нажимом специально командированных в зерновые районы секретарей и членов ЦК ВКП (б) - И. Сталина, В. Молотова, А. Микояна и других местные партийные и государственные органы становились на путь повальных обысков и арестов, у крестьян часто изымали не только запасы, но семенное зерно и даже предметы домашнего скарба. В. Яковенко, в первые годы нэпа являвшийся наркомом земледелия РСФСР, посетив летом 1928 г. деревни родного ему Канского округа Сибири, писал Сталину, что в результате применения чрезвычайных мер «крестьяне ходят точно с перебитой спиной. У мужиков преобладает мнение, что Советская власть не хочет, чтобы мужик сносно жил». А что творилось в апреле, в мае! Конфискованный скот гиб на станичных базах, кобылы жеребились, и жеребят пожирали свиньи (скот весь был на одних базах), и все это на глазах у тех, кто ночи недосыпал, ходил и глядел за кобылицами... После этого и давайте говорить о союзе с середняком. Ведь все это проделывалось в отношении середняка».

Письмо было переслано в ЦК, стало известно Сталину. Аналогичная информация поступала к нему и из многих других районов и источников. Во время заготовок из урожая 1929 г. вакханалия насилия получила еще большее распространение. Северо-Кавказский крайком ВКП (б) 17 июня разослал на места директиву «О мерах по ликвидации кулацкого саботажа хлебозаготовок», в которой предлагал проводить через собрания бедноты и сходы «постановления о выселении из станиц и лишении земельного пая тех кулаков, кои не выполнили раскладки и у коих будут найдены хлебные излишки, спрятанные... или розданные для хранения в другие хозяйства». Отчитываясь о проведении этой кампании, секретарь крайкома А. Андреев в конце года писал Сталину, что на завершение хлебозаготовок в крае были брошены все силы - более 5 тыс. работников краевого и окружного масштаба, оштрафованы и в значительной степени проданы 30-35 тыс. хозяйств, отдано под суд почти 20 тыс. чел., расстреляно около 600. Такой же произвол творился в Сибири, Нижне- и Средневол-жском краях, на Украине, Дальнем Востоке, в республиках Средней Азии.

Все это позволяет рассматривать хлебозаготовительную чрезвычайщину 1928 г. и, особенно 1929 г. как прелюдию к развертыванию сплошной коллективизации и массового раскулачивания, а также как своеобразную разведку «боем», которую большевистский режим провел прежде, чем решиться на генеральное сражение в борьбе за «новую деревню». Наблюдательные современники-очевидцы тогда же подметили тесную взаимосвязь между названными «ударными» хозяйственно-политическими кампаниями в деревне. Особенностью кампании по коллективизации было то, «что она являлась прямым продолжением кампании по хлебозаготовкам, - подчеркивал в своей рукописи «Сибирь накануне сева» Г. Ушаков (ученик и последователь А. Чаянова), наблюдавший за тем, как начиналась и шла «революция сверху» в западносибирской и уральской деревне. - Почему-то это обстоятельство в должной мере не учитывают. Люди, посланные в районы на хлебозаготовки, механически переключались на ударную работу по коллективизации. Вместе с людьми механически переключались на новую работу и методы хлебозаготовительной кампании. Таким образом вздваивались ошибки и перегибы уже имеющиеся и создавалась почва для новых». Генетическое родство и того и другого явлений, приписанных их «крестным отцом» исключительно провинциальным головотяпам, схвачено здесь абсолютно верно. К этому следует добавить, - разведка боем, проводимая в течение двух лет кряду, позволила Сталину и его окружению, во-первых, убедиться в том, что деревня, в которой политика классового подхода углубила социально-политическое размежевание, уже не способна так же дружно, как это имело место в конце 1920 - начале 1921 г., противостоять радикальной ломке традиционных основ ее хозяйственной жизни и быта, а, во-вторых, проверить готовность своих сил - партийно-государственного аппарата, ОПТУ, Красной Армии и молодой советской общественности, погасить разрозненные вспышки крестьянского недовольства действиями власти и ее отдельных агентов. В то же время И. Сталину удалось успешно завершить борьбу с прежними политическими противниками в рядах партии -Л. Троцким, Л. Каменевым, Г. Зиновьевым и их сторонниками, а затем успеть выявить и новых в лице так называемого правого уклона, создав определенные предпосылки для их последующего идейно-организационного разгрома.

2. Проведение индустриализации и ее результаты

Новый курс социально-экономической политики Советской власти - так несколько позже охарактеризовал действия большевистского правительства, связанные с осуществлением индустриализации страны и постепенным отходом на этой основе от принципов нэпа, выдающийся отечественный экономист Н. Кондратьев. Данный курс выражался, с одной стороны, в том, что были определены форсированные темпы развития промышленности, а с другой, в том, что саморазвитие индустрии происходило непропорционально, с обеспечением явных приоритетов производству средств производства в ущерб производства средств потребления. В поисках средств на необходимые капиталовложения государство встало на путь перераспределения национального дохода страны посредством перекачки значительной его части из деревни в город, из сельского хозяйства в промышленность.

Однако мелкое крестьянское хозяйство, на котором базировался аграрный сектор российской экономики, ограничивало возможности такой перекачки. Это обстоятельство, а также задачи создания социально-однородного и политически монолитного общества, предопределили объективную необходимость столь же ускоренного обобществления крестьянского сельского хозяйства страны. Того же требовали и интересы укрепления обороноспособности страны, особенно если учесть реально растущую угрозу войны. Эти соображения были отражены в докладе сектора обороны Госплана СССР Совету труда и обороны страны, посвященном вопросам учета интересов обороны в первом пятилетнем плане. Намечаемое планом существенное увеличение доли обобществленных крестьянских хозяйств было признано в этом документе социально-экономическим мероприятием, которое всецело отвечало интересам обороны страны. «Не приходится сомневаться, - подчеркивалось в докладе, - что в условиях войны, когда особенно важно сохранение возможностей регулирования, обобществленный сектор будет иметь исключительное значение. Столь же важно наличие крупных производственных единиц, легче поддающихся плановому воздействию, чем многочисленная масса мелких, распыленных крестьянских хозяйств».

Курс на осуществление перехода распыленных крестьянских хозяйств на рельсы крупного производства наметил XV съезд ВКП (б), состоявшийся в декабре 1927 г. Одновременно он выдвинул задачу «развивать дальше наступление на кулачество», принять «ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по направлению к социализму».

Политика наступления на кулачество выразилась в произвольном применении усиленного индивидуального обложения зажиточного крестьянства сельскохозяйственным налогом, а затем и системы твердых заданий по хлебозаготовкам (при невыполнении эти задания увеличивались в несколько раз), принудительном выкупе тракторов и сложных машин, изъятии земельных излишков, резком сокращении, а вскоре и прекращении кредитования и снабжения этого слоя деревни средствами производства.

Печальную память оставила по себе эта политика в отечественной деревне главным образом потому, что в накаленной обстановке тех лет ярлык кулака - «буржуя» нередко наклеивался на состоятельного, крепкого, пусть и «прижимистого» хозяина-труженика, способного при нормальных условиях накормить не только себя, но и всю страну.

Во многом произвольное нагнетание борьбы с кулачеством резко возросло с выходом в свет летом 1929 г. постановления «О нецелесообразности приема кулака в состав колхозов и необходимости систематической работы по очистке колхозов от кулацких элементов, пытающихся разлагать колхозы изнутри». Этим решением и без того уже подвергнутые экономическому и политическому остракизму многие зажиточные семьи были поставлены буквально в безвыходное положение, лишались будущего. При активной поддержке сельчан вроде Игнашки Сопронова, чей собирательный образ талантливо воссоздал на страницах романа «Кануны» Василий Белов, была развязана кампания чистки колхозов от кулаков, причем само вступление последних в колхозы рассматривалось как уголовное деяние, а созданные с их участием колхозы квалифицировались как лжеколхозы. В сентябре 1929 г. ВЦИК и СНК РСФСР дополнили Уголовный кодекс республики статьями, в которых уголовно наказуемыми деяниями объявлялись как образование таких колхозов, так и содействие в их организации и деятельности. А Колхозцентр вскоре определил признаки лжеколхозов, среди которых оказались и такие, как распределение доходов не только по труду, но и по внесенному имуществу, что было присуще первичным формам коллективных хозяйств, поскольку они отражали интересы средних слоев крестьянства.

Но сколь бы ни была значима политика наступления на кулачество, все же основной вектор нового партийно-государственного курса в деревне, как показали дальнейшие события, отражали те решения XV съезда ВКП (б), в которых говорилось о переводе мелкого крестьянского хозяйства на рельсы крупного производства.

На их основе весной 1928 г. Наркомзем и Колхозцентр РСФСР составили проект пятилетнего плана коллективизации крестьянских хозяйств, согласно которому к концу пятилетки, т. е. к 1933 г., предусматривалось вовлечь в колхозы 1, 1 млн. хозяйств (4 % от их общего количества в республике). Летом того же года Союз союзов сельскохозяйственной кооперации эту цифру увеличил до 3 млн. хозяйств (12 %). А в утвержденном весной 1929 г. пятилетнем плане намечалось коллективизировать уже 4-4, 5 млн. хозяйств, т. е. 16-18 % их общего числа.

Как можно объяснить тот факт, что в течение года цифры плана менялись несколько раз, а их окончательный вариант в четыре раза превышал первоначальный?

Во-первых, это связано с тем, что темпы колхозного движения практически оказались более быстрыми, чем вначале предполагалось: к июню 1929 г. в колхозах насчитывалось уже более миллиона крестьянских хозяйств или примерно столько, сколько первоначально планировалось на конец пятилетки.

Во-вторых, руководители партии и государства надеялись ускоренным строительством колхозов и совхозов форсировать решение хлебной проблемы, которая особенно обострилась в 1928-1929 гг.

Со второй половины 1929 г. масштабы и темпы колхозного строительства заметно возросли. Если к лету 1929 г. в колхозах значился примерно 1 млн. крестьянских хозяйств, то к октябрю того же года - 1, 9 млн.; уровень же коллективизации поднялся с 3, 9 до 7, 6 %. Особенно быстро росло число колхозов и крестьянских хозяйств в них в основных зерновых районах - Северном Кавказе, Нижне- и Средне-Волжском краях. Здесь число колхозников за 4 месяца 1929 г. (июнь-сентябрь) увеличилось в 2-3 раза.

В конце июля 1929 г. Чкаловский район Средне-Волжского края выступил с инициативой объявления его районом сплошной коллективизации. К сентябрю здесь было создано 500 колхозов (461 товарищество по совместной обработке земли, 34 артели и 5 коммун), которые включали 6441 хозяйство (около 64 % общего их числа), обобществляли 131 тыс. га земельных угодий (из 220 тыс. га).

Аналогичное движение возникло и в некоторых других районах республики.

Чтобы поддержать это движение, отдел ЦК ВКП (б) по работе в деревне созвал в августе того же года совещание, на котором рассматривался вопрос о коллективизации целых районов. Идея сплошной коллективизации зерновых районов стала проводиться в жизнь.

В осенние месяцы 1929 г. при краевых, областных и окружных комитетах партии создаются комиссии содействия коллективизации. Деятельность партийно-государственных и хозяйственных организаций и учреждений деревни, политическая работа в массах все в большей мере подчинялись задаче строительства колхозов. С каждым днем усиливалась пропаганда этого дела в печати.

Вслед за Средне-Волжским краем районы сплошной коллективизации стали появляться и в других краях и областях. На Северном Кавказе приступили к сплошной коллективизации почти одновременно семь районов, на Нижней Волге - пять, в Центрально-Черноземной области - тоже пять, в Уральской области - три. Постепенно аналогичное движение распространяется и на отдельные районы потребляющей полосы. Всего в августе 1929 г. на территории РСФСР насчитывалось 24 района, где проводилась сплошная коллективизация. В некоторых из них в колхозах значилось до 50 % крестьянских дворов, но в большинстве охват колхозами не превышал 15-20 % дворов.

Тогда же на Нижней Волге возник ставший символическим для всей так называемой «революции сверху» почин осуществить сплошную коллективизацию в масштабе целого округа - Хоперского. В конце августа 1929 г. окружной комитет партии решил завершить сплошную коллективизацию в течение пятилетки. Ровно через неделю Колхозцентр республики, рассмотрев представленные Хоперским округом материалы о темпах и условиях развития коллективного движения, счел необходимым «проведение сплошной коллективизации всего округа (осуществить) в течение текущей пятилетки». Спустя два дня правление этого органа создало комиссию для разработки конкретного плана коллективизации, которую возглавил инструктор Колхозцентра Баранов. Почин партаппаратчиков Хопра одобрило бюро Нижне-Волжского крайкома ВКП (б), а Совнарком РСФСР объявил округ опытно-показательным по коллективизации. С 15 сентября в округе проходил месячник по коллективизации. Как и водится, в этот «маяк» было направлено около 400 работников партийных, советских, профсоюзных и кооперативных органов в качестве «толкачей» (так их окрестит позже народная молва).

Итогом их усилий было то, что уже к октябрю 27 тыс. дворов (в большинстве своем бедняцко-батрацких) значились в колхозах.

Подобные квази-успехи были достигнуты в основном методами администрирования и насилия. Это вынужден был признать Баранов в письме, оглашенном на ноябрьском 1929 г. Пленуме ЦК ВКП (б): «Местными органами проводится система ударности и кампанейства, - подчеркивалось в названном документе. - Вся работа по организации проходила под лозунгом: Кто больше». На местах директивы округа иногда преломлялись в лозунг: «Кто не идет в колхоз, тот враг Советской власти. Широкой массовой работы не проводилось... Имели место случаи широкого обещания тракторов и кредитов: «Все дадут - идите в колхоз»... Совокупность этих причин дает формально пока 60 %, а может быть, пока пишу письмо, и 70 % коллективизации. Качественную сторону колхозов мы не изучили... Таким образом, получается сильнейший разрыв между количественным ростом и качественной организацией крупных производств. Если сейчас же не принять мер к укреплению колхозов, дело может себя скомпрометировать. Колхозы начнут разваливаться».

Таким образом, Хоперский полигон сплошной коллективизации воочию продемонстрировал основные недуги деревенской «революции сверху», которые после распространения во всесоюзном масштабе получат из уст Сталина наименование «перегибов» генеральной линии, отнесенных им исключительно в пассив потерявших голову местных партийных, советских и иных активистов.

Хоперский аксперимент для той поры не являлся чем-то из ряда вон выходящим. Аналогичные тенденции, может быть только в менее концентрированном виде, наблюдались и у «первопроходцев» массовой коллективизации в других, прежде всего, зерновых регионах страны. Северо-Кавказский крайком ВКП (б) еще 19 июня 1929 г. одобрил предложение Северо-Осетинского облисполкома о вовлечении в колхозы к 1931-1932 гг. всех крестьянских хозяйств. К 10 октября в колхозах области числилось уже более трети хозяйств. Средневолжский облисполком констатировал, что вместо намеченных планом 5, 5% к 1 октября уровень коллективизации в области месяцем раньше достиг 7, 5 %. На Украине к октябрю в колхозах было 10, 4 % дворов против 5, 6 % в