Экономическая наука в эпоху трансформации

ней противостоящими сторонами были Ф. Хайек, Л. Мизес, Б. Бруцкус и О. Ланге, А. Лернер, Ф.Тейлор4.

С методологической точки зрения основная особенность этой дискуссии состояла в том, что спорящие стороны, по существу, рассуждали в различных аналитических пространствах. Ланге, Лернер и другие, опираясь на модель общего равновесия, а позже и на основные теоремы теории благосостояния, показали, что может быть построена модель экономики, в которой достигается социально предпочтительное Парето-оптимальное состояние, иными словами, обеспечивается эффективная аллокация ресурсов и учитываются некоторые социальные приоритеты (например, запрет на излишнюю концентрацию экономической власти у отдельных фирм).

В отличие от обычной вальрасианской модели, в которой не затрагивались ни вопрос о перераспределении, ни проблема собственности-управления, в модели рыночного социализма предполагалось, что, поскольку в социалистической экономике средства производства принадлежат государству, доход на капитал может изыматься в его пользу. Это создает возможность перераспределения ресурсов в соответствии с общественными приоритетами. Считалось также, что во главе предприятий (или фирм) стоят не собственники средств производства, а госслужащие-менеджеры, которые действуют в соответствии с правилами максимизации прибыли5. Роль же абстрактного вальрасианского аукциона, определяющего вектор равновесных цен, была отведена тоже абстрактной, но имеющей реальное воплощение организации -Госплану, способному корректировать цены с учетом общественных предпочтений. Формальное доказательство возможности подобного рода модели и было предложено сторонниками модели рыночного социализма. Причем с точки зрения реалистичности условий, которые требовались для того, чтобы равновесие (т.е. Парето-оптимальное состояние) существовало, данная модель ничем не отличалась от равновесной модели рыночной экономики.

Критики модели рыночного социализма (Хайек, Мизес и др.) выдвинули два возражения - мотивационное и информационное. Суть первого: нет оснований полагать, что менеджеры предприятий будут действительно стремиться к решению оптимизационной задачи предприятия, а не к собственному благосостоянию, т.е. речь шла о проблеме собственности и контроля. Суть второго возражения сводилась к тому, что никакая организация - в данном случае Госплан - не может взять на себя функцию расчета цен. Причем дело не только в физической невозможности осуществить огромный массив расчетов, но и в качестве информации, которая циркулирует в децентрализованной рыночной системе, по сравнению с той, какая производится Госпланом. По существу, и Госплан, и аукционист Вальраса - конструкции, органически связанные и порожденные представлениями о хозяйственной системе, которые, по мнению представителей австрийской школы, были не просто упрощением действительности, но ее искажением. Речь шла прежде всего о представлениях о совершенной информации, о неизменности институциональных рамок и т.д. Таким образом, противники рыночного социализма критиковали с точки зрения реалистичности предпосылок не только модель рыночного социализма, но и модель Вальраса, и равновесный подход в целом.

Однако если сторонники рыночного социализма серьезно воспринимали подобную критику, то сторонники равновесной модели ее фактически проигнорировали. Возможно, это произошло потому, что австрийцы не предложили альтернативной модели рыночного хозяйства, а возможно, и потому, что в тот период многие идеи, которые сегодня мы связываем с институционализмом и эволюционной экономикой, не были еще достаточно четко сформулированы, не говоря уж об их формализации.

Равновесная модель "устояла" и перед натиском новейших разработок и в других областях. Так, несмотря на то, что уже была написана книга А. Берля и Д. Минза, посвященная проблеме разграничения собственности и контроля в корпорации [15], а позже была сформулирована проблема "принципал-агент", имеющая непосредственное отношение к вопросу о контроле за ресурсами со стороны собственников и управляющих [16-18], в модели Вальраса по-прежнему собственность и управление не разграничивались.

В ходе дискуссии о рыночном социализме были заданы будущие рамки анализа двух систем на уровне как теоретических, так и практических (советологических) исследований. И плановая, и рыночная системы рассматривались как данные, т.е., говоря современным языком, заданной считалась их институциональная структура, прежде всего форма собственности. Причем вполне в духе ортодоксального марксизма форма собственности оказывалась основным и единственным различием моделей социализма и капитализма. В рамках равновесного подхода (сравнительной статики) рыночная и плановая экономики могли рассматриваться как два состояния, различающиеся формой собственности, изменения которой происходят экзогенно. Именно здесь в конечном счете коренятся истоки представлений о "прыжке" в новое качество в результате быстрой смены собственности, идет ли речь о национализации или о приватизации. Если в первом случае надежды связывались с тем, что Госплан осуществит необходимые расчеты, а руководители предприятий будут действовать в соответствии с интересами предприятий, то во втором ставка делалась на появление "контролирующего частного собственника", способного повысить эффективность использования ресурсов на предприятиях, переставших быть государственными.

Еще один исторический парадокс состоит в том, что хотя некоторые важнейшие аспекты проблемы трансформации обсуждались в 20-е годы в рамках дискуссий о формировании основ социалистической экономики в СССР6, именно потому, что речь шла о построении социализма, их позитивный результат остался невостребованным западной теорией. Эти дискуссии, если и привлекали внимание ученых, то историков мысли и хозяйства, а также советологов, но не теоретиков или методологов. Внутреннее неприятие западными экономистами социализма помешало им извлечь как теоретические, так и практические уроки из исторического опыта осуществленной когда-то, пусть и в обратном направлении, трансформации. Не были осмыслены ни "шоковая терапия" или, по словам Д. Стиглица, "блицкриг" большевиков [21], ни разочарования, связанные с попыткой реализации плана социального переустройства "на основе научной теории". В противном случае современные реформаторы, скорее всего, избежали бы излишне оптимистичных прогнозов и курьезных заявлений типа того, что юридические и институциональные основы рыночной экономики могут быть созданы за год [22].

Одна из важнейших философско-методологических коллизий, которая обнаружилась в 20-е годы в России в связи с разработкой стратегии перехода к социализму, касалась общих принципов трансформации. Речь идет о противостоянии двух подходов к определению этой стратегии — телеологического и генетического. Суть первого состояла в том, что создание новой экономической системы рассматривается как быстрый переход от одного состояния общества и экономики к другому, соответствующему некоему идеалу или проекту (см., например [20]). Суть второго заключалась в признании невозможности произвольного изменения социально-экономической системы и необходимости опираться на знание объективных тенденций ее развития при любых попытках целенаправленного воздействия на нее.

В 20-е годы русские политики и экономисты исходили из умозрительной конструкции - социалистической системы, главными атрибутами которой были государственная собственность и плановая экономика. Реальность, которую предполагалось изменить, определялась как полукапиталистическая стихия. Переход от второй к первой, осуществляемый в соответствии с планом (который один из приверженцев этого подхода назвал "календарным отрезком партийной программы"), и был стратегией большевиков [20]. Именно этот подход в наибольшей степени соответствовал термину "утопическая социальная инженерия", предложенному К. Поппером, показавшим опасность подобного рода экспериментов над обществом [23].

На другой конец спектра можно было поместить "абсолютизированный эволюционизм", нормативным элементом которого является "панглосианизм" и который находит свое выражение в крайних формах доктрины laissez-faire. С точки зрения этого подхода любые целенаправленные попытки изменить существующий социально-экономический порядок недопустимы и в конечном счете обречены.

Разумеется, эти точки зрения редко представлены в чистом виде. Сегодня мало кто сомневается в возможности и необходимости социальных и экономических реформ. Проблема, однако, в том, что и как определяет цели и способы их осуществления. В 20-е годы в России речь шла о построении нового социального порядка как акте революционном, предполагающем реализацию социального идеала, почерпнутого из умозрительных рассуждений (названных научной теорией). Но и в этом случае телеологический подход не был единственным - ему противостоял генетический подход, признававший необходимость учитывать объективные тенденции развития при формировании целей и разработке плановых заданий и являющийся, по существу, методологическим и политическим компромиссом между крайними позициями. Наиболее известным представителем этого подхода был Н. Кондратьев.

Общее указание на возможность разрешения коллизии между "социальной инженерией" и невмешательством мы находим у Поппера в его идее "постепенной, или поэтапной, инженерии". Последняя отличается от "утопической" не только масштабами (при том, что в данном случае это больше, чем количественная разница), но и тем, что Поппер в данном случае исходил из несовершенства существующего порядка и его открытости, предполагал "идти от проблем" и постоянно осуществлять улучшения вместо того, чтобы стремиться быстро достичь умозрительного идеала7.

Когда ставится задача преобразования социалистической плановой экономики в рыночную, предполагается не реализация умозрительного идеала, а создание порядка, уже существующего в целом ряде стран8. Речь идет, следовательно, не о конструировании, а о заимствовании, и последнее, в отличие от утопической социальной инженерии, не исключает положительной перспективы, но и не означает, что ясны пути достижения цели (характер, последовательность и скорость преобразований и т.д.) или что мы гарантированы от опасности инженерного максимализма и от ошибок, проистекающих из неразрешимости ряда теоретических проблем, присущих современной экономической науке.

Все это проявилось еще в 50-60-е годы при попытках быстрого преодоления отсталости стран "третьего мира". Тогда эта проблема трактовалась технократически, в духе телеологического подхода. Причем стратегия политики определялась методом "вычитания": из значений ряда важнейших экономических показателей (капиталовооруженности, объема инвестиций, уровня образования и т.д.) для развитых стран вычитались соответствующие значения для стран "третьего мира" и тем самым определялись конкретные задачи, причем предполагалось, что "контрольные цифры" достижимы прежде всего благодаря изменению потока финансовых ресурсов [25]. Сомнительные успехи подобной политики вызвали разочарование, но в целом не привели ни к отказу от технократического подхода в политике, ни к осознанию того, что эти неудачи связаны с проблемами в самой экономической науке, в том числе и чисто теоретического характера. В результате не только полной неожиданностью для экономистов стал крах социализма, но в анализе проблем перехода, особенно в первые годы, ведущие позиции опять занял теоретический подход, "пренебрегающий тем, что происходит в реальном мире, но к которому экономисты привыкли" [26]. И здесь мы должны обратить внимание на внутренние проблемы современной экономической науки, прежде всего ее наиболее влиятельной составляющей - mainstream economics.

Современная экономическая теория, как известно, представлена двумя разделами: микроэкономикой и макроэкономикой, описывающими экономический процесс с двух различных точек зрения. Микроэкономика изучает закономерности поведения экономических индивидов или их "хорошо определенных групп", которые выводятся из ряда априорных гипотез. Макроэкономика исследует крупные агрегаты, пользуясь характеристиками экономики как целого и зависимостями (полученными главным образом эмпирически) между ними. Проблема редукции, или дилемма микро- и макро-, состоит в том, что невозможно установить логические процедуры, позволяющие вывести макроэкономические зависимости из закономерностей индивидуального поведения или дать содержательную интерпретацию тем или иным макроэкономическим зависимостям.

Макроэкономические агрегаты - это статистическая конструкция, а макроэкономические зависимости - специфическое статистическое проявление меняющихся во времени и пространстве стереотипов поведения экономических субъектов [27]. Даже если полученные зависимости с точки зрения эконометрики и статистики безупречны, без знания лежащих в их основе моделей индивидуального поведения вряд ли можно давать этим зависимостям содержательную интерпретацию, полагаться на их устойчивость или делать обоснованные предложения о причинно-следственных связях, которые они выражают. Очевидно, что проблема редукции, кроме чисто теоретического, имеет большое практическое значение, поскольку макроэкономические зависимости используются при разработке практических рекомендаций. Хрестоматийный пример коллизии между микро- и макроподходами - вынужденная безработица в экономике, агенты которой ведут себя в соответствии с базисными принципами микроэкономики. По сути, теория Кейнса - попытка ответить на вопрос о том, каким образом модель рационального поведения индивида согласуется с эмпирическим фактом наличия вынужденной безработицы.

Что значит существование проблемы редукции в контексте процесса трансформации? Если мы исходим из того, что трансформация предполагает изменение стереотипа поведения экономических субъектов, а это, безусловно, так и есть, то использование макроэкономических зависимостей при анализе трансформационных процессов требует особой осторожности. Причем не только потому, что под вопросом оказывается надежность макроэкономических зависимостей, но и потому, что существенно затрудняется их содержательная интерпретация. И суть проблемы здесь в изменениях, происходящих на уровне институтов, которые не учитываются традиционными моделями mainstream economics.

Если мы будем рассматривать существующие подходы к трансформации с точки зрения их теоретико-методологических основ, то окажется, что различий между ними не так много. Несмотря на существующее разнообразие позиций, совокупность идей, которую можно назвать широким подходом к трансформации, предлагает рассматривать ее как трехступенчатый процесс изменений, соединяющий:

- макроэкономическую стабилизацию, предполагающую остановку инфляции и стабилизацию национальной валюты и достигаемую средствами макроэкономической политики (прежде всего кредитно-денежной и фискальной);

- микроэкономическую либерализацию, имеющую целью устранение препятствий хозяйственной деятельности, установленных государством;

- коренную институциональную перестройку с целью создания важнейших институтов рыночной экономики, включая институт частной собственности, конкуренцию, налоговую систему и т.д., предполагающую приватизацию государственных предприятий, создание новых частных предприятий, защиту прав хозяйствующих субъектов и т.д.

Различия в подходах заключаются прежде всего в иерархии целей, акцентах и сочетаниях мероприятий, представляющих каждую из этих сторон и выражающихся в ответах на ряд вопросов: о причинах макроэкономической нестабильности (включая инфляцию), о роли государства (эффективность, масштабы и характер вмешательства) и рынка, о месте социальных ориентиров в иерархии целей экономической политики, о последовательности и темпах преобразований.

В зависимости от ответов на эти вопросы теоретической (а отчасти и социально-философской) позиции, которая эти ответы определяет, с большой степенью условности мы можем выделить следующие подходы: "реформаторский радикализм" ("монетаризм", "шоковая терапия"), "социально-демократический реформизм", "умеренный реформизм" и "трансформизм". Подчеркнем, что, несмотря на различные ответы на перечисленные выше вопросы и совершенно различные позиции по практическим аспектам, в методологическом плане первые три подхода оказываются весьма близкими: в их основе лежит равновесный подход, разграничение теории на микро- и макросоставляющие, рассмотрение институциональных изменений вне основных моделей.

Сторонники "реформаторского радикализма" усматривали причину нестабильности в бюджетном дефиците и связанном с ним искусственном завышении спроса и занятости, полагали, что государство не способно проводить реформы и его роль в экономике должна быть сведена к минимуму, рассматривали рынок как единственное средство обеспечения экономической эффективности. Они исходили из того, что макроэкономическая стабилизация должна предшествовать институциональным преобразованиям, стабилизация и приватизация должны осуществляться быстрыми темпами. Инфляция трактовалась как денежный феномен, контроль над денежной массой вместе с сокращением бюджетного дефицита - как основной путь борьбы с ней. Признавалось, что при отсутствии институтов рынка сокращение производства и высокие социальные издержки на начальном этапе неизбежны, но, поскольку экономическое возрождение ожидалось достаточно скоро, с этими