Неочевидность очевидностей

А. Ф. Еремеев

...Интеллигент в провинции... Казалось бы, что может быть привычней и очевидней такого рода ситуации: и в областных центрах и в глубинках не в диковинку, а, как говорится, в нормальных штатных номенклатурах постоянно, по крайней мере до последнего времени, состояли учителя, врачи, инженеры, агрономы, зоотехники, юристы, служащие разных рангов - да всех и не перечислишь. Но и этот круг не предельный: не забыты еще дискуссии ученых-социологов о том, причислять ли, скажем, продавца магазина к интеллигенции, да и среди пролетарского класса-гегемона тоже отыскивалось вкрапление особого рода - так называемый рабочий-интеллигент. Но даже без этой дополнительной экзотики давно стал привычной истиной факт: если до революции в большинстве населенных пунктов России можно было встретить разве что учителя начальных классов, священника да изредка фельдшера, то к началу "перестройки" интеллигенции любых разрядов было в изобилии, а кое-где и с переизбытком. Причем, в полностью укомплектованной школе или больнице количество интеллигентов любой Тьмутаракани по составу мало чем отличались от Москвы или Ленинграда, т.е. от "столиц".

В России дипломы о высшем образовании выдаются одного и того же образца, что во Владивостоке, Кургане, Екатеринбурге и в Москве; во всех сколько-нибудь крупных научных центрах действуют ученые советы и присуждают ученые степени докторов и кандидатов наук; повсеместно встречаются академики разных академий и т.п.

Короче говоря, есть полновесные основания констатировать существование единой и не существенно различающейся регионально интеллигенции страны. Раньше ей даже находили постоянное место в социальной стратификации - промежуточное между классами, а потому и именовали ее почти кондитерски - прослойка. Сейчас о классах рассуждать не принято, но интеллигенция как была обособленной группой работников умственного труда, опосредующего свое отношение к миру умственной деятельностью, так и продолжает таковой считаться. Ее градации на техническую и художественную, вузовскую или академическую определяются родом занятий, а отличие, скажем, городской интеллигенции от сельской связано вообще не с качественным признаком - с местожительством. Похоже, к этому же разряду подразделений относится и членение интеллигенции на столичную и провинциальную. Во всяком случае, исторические корни данного феномена обнаруживаются именно здесь. Если провинциями в Древнем Риме называли завоеванные территории, то в России XVIII в. - региональные округа и деление по принципу - относится к столице или нет.

Но к этим чисто формальным основаниям давно добавилась ценностная интерпретация - сопоставление столичного с провинциальным обычно и устойчиво делается не в пользу последнего. Непервичность, второсортность, некая органическая ущербность видится в провинциальном. Еще со времен А.П.Чехова определения "провинциальный актер" или "провинциальный писатель" всегда отдавали упадком, захолустьем, убогостью. "В Москву, в Москву" - как спасительный манифест скандируют три сестры в знаменитой чеховской пьесе, ловя последний луч ускользающей надежды. Сейчас и эти упования лишились последней осязаемости даже по мелочно-будничным причинам - в Москву без прописки не сунешься, там даже и коренных, но в чем-то проштрафившихся жителей селят не ближе 101 километра...

Но если звучание и значение Москвы для нестоличного жителя со времен Чехова и изменились довольно круто, то отрицательный смысловой оттенок в возникающей через соотнесенность с ней провинциальности остался. Распространяется это своего рода несмывное "клеймо" и на все существительные, которые объединяются со словом "провинциальный". И уж тут термин "интеллигент" как будто специально создан с этой принижающей целью. Но если филологическая традиция следует однозначно указанной особенности, то жизненная наполненность ее словно бунтует и не соглашается.

В самом деле, слова "интеллигент в провинции", "провинциальный интеллигент" или "интеллигент провинции" звучат, на первый слух, практически одинаково, казалось бы, незначительны смысловые различия в этих словосочетаниях - речь-то все равно идет о враче или полеводе в Твери или Красноярске, т.е. о тех, кто фактической жизнью своей относится не к столице. И все же эта подробность скорее географическая, чисто количественная, а вот качества жизни нестоличных интеллигентов далеко не совпадают и несовпадения подчас носят принципиальный характер. И здесь за примерами далеко ходить не надо, в своем, не Московском, а Уральском, университете обнаруживаются они с явной очевидностью.

Прежде всего заметим, что в словосочетаниях "провинциальный интеллигент" или "интеллигент в провинции" основное смысловое ударение делается на слове "провинциальный" (провинция!) и само собой подразумевается, что такой интеллигент и похуже, и поплоше столичного, да и спрос с него невелик. С прошлого века - продолжим ранее начатое - с героев Чехова и Потапенко повелось, что провинциальный врач, учитель жалки, замотаны жизнью, интеллектуальные и нравственные силы их на исходе... В словосочетании же "интеллигент провинции" смысловой заряд содержится в другом слове, а именно в слове "интеллигент", т.е. носитель интеллектуальности, культуры, духовности, светлых надежд и устремлений, т.е. профессионал высокого уровня. По этим параметрам интеллигент провинции вполне сопоставим со столичным и может даже превосходить его.

Скажем, в Уральском университете долгие годы работал доцент Владимир Владимирович Кусков, и когда жизненные обстоятельства сложились так, что он вынужден был покинуть Екатеринбург, то без всяких переходов и переподготовок стал профессором суперпрестижного Московского университета, причем в числе ведущих - написал учебник для вузов страны, создает статьи принципиальной важности в области древнерусской литературы.

Заведующий кафедрой физиологии растений Адольф Трофимович Мокроносов уже в стенах Уральского университета стал академиком РАН и позже возглавил головной академический столичный научно-иссследовательский институт общей биологии.

Историк Михаил Яковлевич Сюзюмов был "всего лишь" профессором Уральского университета и кавалером скромного ордена "Знак Почета", который, кстати весьма показательно, получил только к своему 85-летию. Но зато он был медиевистом с мировым именем, автором блестящих трудов, членом престижной редколлегии "Истории Византии", зачинателем далеко не провинциальной по своему значению научной школы.

Скромный доцент Павел Александрович Шуйский выступил "соперником-соревнователем" "самому" В.А.Жуковскому, сделав оригинальный перевод "Одиссеи" Гомера и опубликовав его в нашей типолаборатории. Он же долгие годы вел небезуспешную полемику с крупнейшим авторитетом в области античной литературы академиком С.И. Соболевским, предлагал более точные и тонкие, на его взгляд, текстологические варианты и истолкования, в частности "Гомеровских гимнов".

Ученых нашего университета, достигших мирового или всероссийского уровня, было немало, да и сейчас они еще не перевелись. Достаточно назвать лишь фамилии Н.Н. Красовского, С.С. Шварца, А.А. Тагер, П.Г. Конторовича, В.К. Иванова, С.Н. Шиманова, Б.П. Колесникова, С.В. Карпачева, Ю.С. Осипова, Г.И. Гулина, чтобы мысль эта оказалась подтвержденной. Достижения ученых значительны не только в "своих" областях наук, а и в смежных или даже весьма далеких от них. Скажем, в Академию гуманитарных наук принят заведующий кафедрой алгебры и геометрии профессор Л.Н. Шеврин, рекомендован в нее профессор-биолог Ю.И. Новоженов, существенно обогатившие, кроме своих, и гуманитарную науку. Л.Н. Коган и К.Н. Любутин являются действительными членами сразу двух российских академий - естественных и гуманитарных наук.

Но суть проблемы не только в громких титулах. А.Ф. Герасимов опять же "всего лишь" доцент-физик, но это человек высокого интеллекта и культуры, многих замечательных качеств; будучи проректором университета, он, так сказать в "официальном порядке", а потом и неофициально, весьма благотворно влиял на формирование ученых разных профилей, учил честности в науке и перед наукой, развивал их интеллект и способствовал приобретению того, что несколько расплывчато, но зато вполне достойно уважения по сути принято называть "подлинно университетским уровнем".

Люди, подобные только что названным, на первый взгляд, изнутри взрывают избранную здесь тему. В самом деле, к характеристике упомянутых ученых определения "провинциальный" или "столичный" ничего не добавляют. Они, если можно так выразиться, обитают в абсолютных измерениях и занимаются своим делом, которое их усилиями обретает вес и значительность. Можно, допустим, рассуждать, почему Б.П.Колесников переехал в Крым, а не в Москву, а другие вообще никуда не переселились, хотя возможности и предложения были. И все же при таком подходе мы станем касаться бытовых подробностей биографий, а не природы жизненных позиций, которые как раз и определяются показателями вроде "интеллигент провинции".

Не скрою, семантика названного словосочетания, его смысловая интонация требуют усиливающего позитивное звучание добавления наподобие "подлинный", "истинный интеллигент провинции". Но это уже будет подводить конкретных людей под некий очевидный эталон, его же на самом деле нет и можно назвать лишь некоторые принципы, которым человек следует, прежде чем попасть в определяемый здесь разряд.

Невольно может возникнуть вопрос: почему же "недостаточно" просто честно жить, хорошо работать, общаться с достойными, полезно проводить досуг, чтобы стать подлинным интеллигентом провинции? И ответ на него приходится начинать с указания на некую особую подвижническую миссию, которую вынужден брать на себя и осуществлять интеллигентный человек в маленьком или среднем городе, в деревне или поселке. В столице интеллигент может ограничиться своим прямым делом вузовского профессора, школьного учителя или участкового врача. Его, например, может не волновать метко подмеченное на многие века наблюдение П. Чаадаева о том, что "Мы, русские, растем, но не зреем, идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели". Исправлением этой несообразности, способствованием духовному укреплению людей в столице может "заняться" культурная среда - обширные библиотеки, разнообразные музеи и театры, творческие встречи и диспуты, гастроли лучших художественных сил мира и др. Российская провинция лишена этих завидных атрибутов полнокровной интеллектуальной и эмоциональной жизни. Кино практически исчезло, библиотеки разорены или недоукомплектовываются, журналы не по карману тощему периферийному кошельку, телевидение, как всегда, густо перебарщивает с политикой, и интеллигенту помощи просто ждать неоткуда, особенно если учесть, что в последнее время положение год от года ухудшается. Что греха таить, большинство смиряются с обстоятельствами, ограничивая свое служение обществу исполнением обязанностей по должности, мелким благотворительством да редкими, от случая к случаю, консультациями в специальных сферах. Это даже не "небокоптители", как обидно их называли в минувшем веке, а просто люди, плывущие по течению, не равнодушные, но и не склонные к самопожертвованию, просто жители, хотя и с подтверждающими их интеллектуальную состоятельность дипломами.

Не таков подлинный интеллигент провинции. Если взять высокопарные, но довольно замусоленные от частого и долгого употребления всуе слова, вроде "Не проходите мимо", "Ты за все в ответе", "Совесть - лучший контролер", "Человек человеку - брат", "Знания - в массы", "Твой долг - помочь ближнему", "А ты записался в ..?", когда такого рода сентенции еще не стали мертвыми клише, а согревались кровью живой жизни - так вот эти слова вполне соответствуют обычным жизнедеятельным проявлениям подлинного интеллигента провинции. Он действительно в ответе за все происходящее: встречаясь с добрым и необходимым, он всецело поддерживает его; обнаружив зло, сам против него ополчается и привлекает других; всегда полон инициатив и затевает нужные людям дела. И во всем этом он - доброволец, он не ждет призывов или указаний, не выторговывает для себя, что повыгоднее, но он и не бессребреник, не идеалист (разве что чуточку романтик), а умный, расчетливый практик, добивающийся не эфемерного, а подлинного эффекта. Названные здесь собирательные черты многих воплощены в судьбах подлинных конкретных людей.

На памяти екатеринбуржцев многолетняя подвижническая деятельность профессора Ивана Алексеевича Дергачева. Он был человеком многогранным, можно немало сказать о его даре ученого, захватывающего лектора, библиофила, консультанта, рецензента, затевателя различных встреч с интересными людьми, собирателя и издателя сочинений Д.Н. Мамина-Сибиряка и Ф. Решетникова, наконец, просто редкостного знатока книги, уральской старины, краеведа и т.п.; все таланты Ивана Алексеевича вряд ли можно перечислить - всегда обнаруживается что-то неучтенное, неожиданное, но всегда кстати им совершенное.

Быть многогранным и одновременно не распыляться, не истончаться, не растрачивать сил в количественном навале дел - способность еще более редкая, но Дергачев обладал ею вполне. И мне кажется главным образом - благодаря осознанию своей жизненной роли, своей - обратимся еще раз к "громкому" слову - особой миссии на земле.

Да, я не оговорился, произнеся довольно выспренное и тоже порядком девальвировавшееся слово "миссия", звучащее еще более странновато в наше нарочито принижаемое, якобы негероическое, обыденное, "трагическое" время. Дело в том, что И.А. Дергачев провел всю свою жизнь в провинции. Не просто жил в Екатеринбурге, Висиме или Коптяках, не просто делился с окружающими обширными, постоянно пополняющимися литературными знаниями, а исполнял некий долг, которому он сам по себе взялся служить, без которого душа его была неспокойна и совесть обнаруживала свое присутствие.

Я имею в виду ту неизбывную активность, то нетерпение сердца, то святое беспокойство, которые никогда не покидали его, порождая неиссякаемую энергию и постоянно обновляющиеся инициативы в десятках новых и новых дел. Может, за слишком многое он брался - думали, а то и поговаривали порой. Но ведь большинство своих начинаний он доводил до стадии завершения или близкой к ней, а это - завидный коэффициент полезного действия.

И.А. Дергачев ни в чем не был провинциален. Даже у его недругов не повернулся бы язык назвать его провинциальным интеллигентом. А вот интеллигентом провинции он был подлинным. Конечно, прежде всего это обеспечивал его высокий профессионализм - и в научных изысканиях, и в продуманных, информационно насыщенных, далеких от шаблона (впрочем как и от эффектных скороспелых новаций) лекциях, и в умении увлекать исследованиями молодежь. По названным здесь качествам И.А. Дергачев мог бы составить честь любому столичному или зарубежному вузу, а подлинные профессионалы не различаются на провинциальных и непровинциальных, они самоценны и самодостаточны при всей своей высокой общественной востребованности и используемости.

Эта востребованность - не только результат естественной необходимости в общении с высококвалифицированным специалистом, но и показатель значительной открытости, доступности для других этого специалиста, его активной жизненной позиции. Люди типа И.А. Дергачева, прекрасно зная отечественную литературу и проникнувшись заключенной в ней духовной силой, всемерно стремятся расширить рамки ее влияния, вхождения в сознание и волевые побуждения как можно более широкого круга людей. Отсюда у самого Ивана Алексеевича была редкостная универсальность: редколлегии журнала и альманаха, сборников научных трудов, ученые советы, доклады на конференциях, командировки в глубинки, встречи с писателями, критиками, читателями, книголюбами, деятелями культуры. Помню, как университет организовал шефский культурный зимний десант в самый отдаленный таежный уголок области - в Таборы. Стояла лютая стужа, и в крошечном, насквозь промерзшем Ане отнюдь не случайно оказались не более молодые коллеги Ивана Алексеевича, а он сам и будущий академик А.Т. Мокроносов. Уже в последние годы своей жизни И.А. Дергачев в родном университете создал литературную гостиную, собиравшую представителей разных наук, в которой не только филологи и искусствоведы, но и физики, математики, химики рассуждали о драматургии А.П. Чехова или поэзии А.С. Пушкина.

Видя главную высокую цель такого рода начинаний, Иван Алексеевич не чурался никакой черновой работы, сам печатал и разносил приглашения, по нескольку раз наведывался к тем, кого хотел услышать или чьим присутствием дорожил, хотя ходить приходилось с этажа на этаж, а, как говорят, за плечами было нелегких семьдесят лет. Помню, как обрадовался И.А. Дергачев,