Преодоление прошлого

— расшнуруй!
- Намажь гамбургер зубной пастой.
Возможно, работа иногда кажется Кензи странной. Было что-то невеселое в
том, как безропотно он выполняет эти задания. Но Кензи любит окружающих и
прощает им чудаковатость.
Кензи выходит на связь по телефону. Заслышав голос, бегает по комнате и
ищет, где спрятался говорящий. Стучит по трубке (чистый Хоттабыч!) и
вертит головой. Наконец, поверил, что трубка — что-то вроде наушников.
Слушает: «Что тебе привезти?» — и жмет на клавиши: «Сюрприз», а также
заказывает мяч и сок.
И, наверное, самый удивительный кадр: бонобо вертит джойстик игрового
автомата, где на экране бежит по лабиринту «головастик». В электронную
игру его научили играть только словами — безо всякого «делай, как я».
Играет великолепно — реакция лучше, чем у десятилетних детей.
Ставлю оценку «изюм»
После фильма разгорелась дискуссия. Всегда интересно наблюдать, как
докладчика (который только что расстарался, чтобы осветить проблему)
заставляют отдуваться за целое направление науки (а то и за всю целиком).
В данном случае М.Л. Бутовская в глазах аудитории воплощала семейства
Гарднеров, Румбо, Примаков, этологию и лингвистику вместе взятые. «Это
дрессура и трюки, а у человека язык осваивается свободно!» — таким был
первый возглас. На что было резонно замечено: «Попробуйте выучить
китай-ский — обойдетесь ли без дрессуры?»
Мы все были предвзяты. Вообще предвзятость — вещь непростая. Философ Майкл
Полани доказал, насколько большое значение она имеет в науке. Ведь и
работы с «говорящими приматами» изначально затевались как доказательство
от противного: подтвердить, что обезьяны способны только на трюки и не
смогут освоить человеческий язык, сколько с ними не бейся. Даже Гарднеры
предпочитали видеть в поведении Уошо подражание человеческим действиям, а
не интеллектуальный выбор. Их эксперименты имели недостатки. Но ведь это
были только первые шаги.
Вначале Гарднеры были настроены весьма осторожно и предпочитали не
заметить каких-то успехов Уошо, нежели приписать ей лишнее. Но успехи
оказались налицо. Общественность это возмутило. Поднялась волна критики.
Основным объективным аргументом «против» было наличие дрессировки.
Действительно, Уошо заставляли обратить внимание и повторить жест,
складывали пальчики «как надо», а за правильный ответ она получала изюм.
Тогда и был организован целый ряд альтернативных исследований, чтобы
доказать, что обезьяны не выучат язык, если их к этому не понуждать. Так
действовали Роджер Футс (продолжающий работу с Уошо), Ф. Паттерсон и
супруги Румбо. И везде обезьяны сделали поразительные успехи. А наиболее
убедительным стал эксперимент лингвистов школы Ноама Хомского (который
известен теорией «глубинных структур» синтаксиса, общих для всех языков).
Хомский употребил весь свой немалый авторитет, чтобы доказать
несостоятельность программы по обучению обезьян. Его коллега Г. Террей сам
стал работать с шимпанзенком, будучи уверенным, что он не «заговорит»,
если не навязывать ему обучения ни в какой форме. Детеныша назвали
соответственно — Ним Чимпски (что было похоже на английское звучание имени
Хомского). Но Ним проявил редкую настойчивость и любознательность,
выпытывая у Террея: «Что это?». В результате он сам научился с помощью
знаков выражать эмоции, сообщать о предметах вне поля зрения и не
связанных с выживанием — все это признаки языка. Террей был вынужден
признать, что эксперимент опроверг его собственные представления. В
поединке двух прирожденных лингвистов Ним Чимпски потеснил Нома Чомски, и
последний был вынужден изменить свою концепцию, признав языковые
возможности антропоидов.
Подобную цель преследовали супруги Румбо: исключить подкрепление и не
навязывать обучение. Бонобо сами осваивали новые слова, требовательно
задавая вопрос: «Что это?». Впрочем, фильм продемонстрировал, что это не
совсем так: в наушниках постоянно звучали настойчивые похвалы (а на
питомцев это действует не хуже, чем лакомство). Но ведь и мы хвалим наших
детей, пока учим, пока поправляем их речь. Это наш главный «пряник». Есть
и «кнут»: детей осуждают и высмеивают, если они говорят не как все. А
обучение детей с дефектами речи, глухонемых или аутистов включает
длительные упражнения (или дрессуру, если хотите). Кстати, Футс, занимаясь
с обезьянами, убедился, что «любители изюма» учили слова быстрее, но на
экзамене (когда изюм не давали) отвечали хуже.
Разговор о разговоре
Следующий возглас аудитории был о том, что общение обезьян не дотягивает
до звания Языка, великого и могучего. А в этом ведь некогда были уверены и
сами приматологи. Поэтому они задались целью проверить, достигнут ли
«говорящие обезьяны» семи ключевых свойств языка, обозначенных лингвистом
Чарлзом Хоккетом. И все подтвердилось. Доказывать это сейчас, переписывая
Хоккета, мы не будем. В 1990-х стало очевидно, что антропоиды
самостоятельно освоили язык, общаются на нем, используя начала грамматики
и синтаксиса, расширяют его (изобретая новые слова), обучают друг друга и
потомство. Фактически они располагают собственной информационной
культурой.
Обезьяны выдержали экзамен достойно. Они изобретали новые символы путем
комбинации (орех — «камень-ягода», арбуз — «конфета-питье», лебедь —
«вода-птица») и имитации (изображая на себе деталь одежды). Они прибегали
к метафорам (несговорчивый служитель — «орех» или «грязный Джек»). Перенос
смысла впервые продемонстрировала еще Уошо, когда стала применять знак
«открыть» не только к двери, но и к бутылке. Наконец, Кензи, делающий
заказ по телефону, не оставляет ни малейших сомнений в способности к
глубокой абстракции. Футс и его коллеги исхитрились даже обучить шимпанзе
по имени Элли жестам амслена, предъявляя не предметы, а… английские слова.
И когда Элли видел, например, ложку, он вспоминал слово spoon и показывал
выученный только на основе этого слова жест. Такая способность называется
кросс-модальным переносом и считается ключевой для овладения языком.
С самого начала абстрагирование ярче всего проявлялось, когда речь шла об
опасностях. Один из первых выученных знаков у обезьян — «собака». Бонобо
обозначают им и чихуахуа и сенбернара, а также ассоциируют его со следами
и лаем. Однажды на прогулке Бонбониша разволновалась, показывая: «Следы
собаки!» — «Нет, это белка».- «Нет, собака!» — «Здесь нет собак». — «Нет.
Я знаю, что здесь их много. В секторе «А» много собак. Мне рассказали
другие обезьяны». Это уже зачатки настоящего мифотворчества.
Боялась собак и Уошо. Настолько, что впервые употребила «нет» (ей долго не
давались отрицания), когда не хотела идти на улицу, где, как ей сказали,
«находится злая собака». А еще Уошо наивно жестикулировала «собака,
уходи», когда та погналась за ее машиной. Кстати, став взрослой, Уошо
взяла реванш. Она заважничала, перестала слушаться, и, чтобы держать ее в
узде, приобрели «пугало» — свирепого пса, которого привязали к дереву.
Неожиданно во время прогулки Уошо решительно направилась к лающему мастифу
(немедленно поджавшему хвост) и хорошенько шлепнула его (возможно,
оторопев от собственной смелости). Да ведь в то время она чувствовала себя
большой шишкой, помыкая целым штатом из обезьян и исследователей…
Кстати, нас удивило то, что в словаре обезьян на одном из первых мест идет
«пожалуйста». Но ведь это волшебное слово — абстракция, которую ребенку
приходится внушать так и эдак. Откуда же оно у обезьян, да еще и так
глубоко в крови? А если приглядеться — просьбу умеют выражать многие
животные. Даже наша морская свинка успешно клянчит покушать (иногда
кажется, что это единственное «слово», которое она знает). То есть
человеческая «вежливая просьба» восходит к сигналам попрошайничества,
которые стары, как мир.
Антропоиды способны сопереживать и обманывать (решая задачу уровня «я
знаю, что он знает, что я знаю»). Они узнают себя в зеркале (чего не умеют
делать дети иногда до трех лет) и прихорашиваются или ковыряются в зубах,
направляя движения «на глазок». Они отнюдь не «объекты», а индивидуалы — у
каждого своя скорость освоения языка, свои предпочтения слов (лакомки
начали с еды, трусишки — с опасностей), свои шуточки.
Мам, а чего они угрожают?!
Во время дискуссии нас не покидало ощущение, что каждый сидящий в зале
раздвоился на Специалиста и Человека. Специалист осознает, насколько важны
и интересны результаты эксперимента, а Человек глубоко обижен и изо всех
сил пытается сохранить барьер, отгородиться от «братьев меньших».
Высказываясь о способностях шимпанзе, многие не могли скрыть, что унижены
и оскорблены. Что хотят вернуть статус кво. А в книге Линдена нет-нет да и
проскакивает: «достижения Уошо не угрожают человеку», «цитадель
человеческой природы» и даже «обучая колонию шимпанзе амслену, мы передаем
наше самое драгоценное орудие животным, уже и без того превосходно
подготовленным природой для существования в этом мире и без помощи людей.
И мы не знаем пока, как они воспользуются этим орудием». Что такое? Велика
угроза? Никто не вздрагивает от того, что миллиарды болтунов грозят друг
другу и договариваются об опаснейших вещах. Но стоило нескольким
обезьянкам, почти истребленным в дикой природе, научиться общаться, выйдя
на уровень малых детей, — и холодок заструился по спине?
Да разве реально отобрать что-то у человека? Он сам у кого хочешь отберет.
Почему же появляются такие опасливые настроения? Возможно, в лице обезьян
мы боимся своих патологий, отклонений от нормы. Это архаическое чувство.
Мы ведь отстраняемся от психопатов, даунов, эпилептиков, аутистов, как и
больных СПИДом. Хоть это и неэтично.
А страх и полоса отчуждения продиктованы эволюцией: человек всегда активно
истреблял ближайших соседей — «чужих» и считал их внешность отталкивающей.
Исчезли австралопитеки, всевозможные Homo, в том числе современные,
отнесенные к «диким племенам». Кстати, каждый из «говорящих антропоидов»
отождествил себя с людьми, а других обезьян отнес к животным. Даже Уошо
называла соседей «черными тварями», а себя считала человеком. Похоже, Уошо
дает разгадку антропоцентризма: это не что иное, как обострение эгоизма,
лежащего в основе выживания любого вида.
Вообще, в аудитории перед антропологом всегда находятся желающие
продемонстрировать оскорбленную духовность. Обычно такие спорщики ищут не
истину, а повод для самоутверждения. А ведь спорить не о чем: в
действительности «говорящих обезьян» не существует — отсюда кавычки.
Именно так: обезьяны заговорили, только выучив язык человека. В природных
популяциях настоящего языка у антропоидов нет (да он им и не нужен). И
если вернуть наших бонобо в природу, их умение скорее всего угаснет через
несколько поколений. Сегодня уже известно, что дикие шимпанзе наследуют
традиции использования орудий. Но не язык жестов. А вот у человека язык —
обязательный элемент видовой культуры.
Конечно, они — это не мы. Но качественная грань между человеком и
антропоидами не столько в «компьютере» мозга (как считал Хомский), сколько
в программе. Язык — разработка миллионов талантливых «программистов»,
которых породил к жизни Homo sapiens. И здесь встает гораздо более
интересный вопрос: что заставило людей создавать, передавать потомству и
совершенствовать языки? Вопрос не праздный, поскольку никому из живых
существ отсутствие языка выживать не мешает. Не мешало оно и антропоидам,
и ранним гоминидам. Отчего же такая необходимость возникла у человека?
Почему в разных местах планеты независимо начался жесткий отбор на
усложнение мозга, позволяющее говорить без умолку? Но это тема для
отдельной статьи.
А лично нас успехи бонобо очень порадовали. И не было в них ничего ни
пугающего, ни возмутительного. Хотя кто знает, кто знает — отчего-то после
семинара мы срочно приобрели интенсивный курс инглиша, нацепили наушники и
стали бормотать что-то под нос. День и ночь. Без послаблений. Все-таки с
дрессировочкой — оно понадежнее будет.

Список использованной литературы:

Журнал "Экология и жизнь". Статья Кирилла Ефремова, Наталии Ефремовой