Правительственные круги накануне первой мировой войны по воспоминаниям Джунковского

реформирования полиции, статус которой почти с екатерининских времен сохранялся без существенных изменений, первым осознал П.А.Столыпин, при котором был разработан соответствующий законопроект. Но этому воспротивились губернаторы, увидевшие в нем ущемление своих прав. Их поддержал Н.А.Маклаков и отозвал законопроект из Государственной Думы. В.Ф.Джунковский решил прежде всего провести реорганизацию органов политического сыска, он принял меры по реорганизации внутренней агентуры. Циркуляром 1 мая 1913 г. В.Ф.Джунковский запретил вербовать секретных агентов из воспитанников средних учебных заведений и потребовал постепенно избавиться от тех, кто был завербован ранее. «...Розыскным учреждениям, — указывалось в циркуляре, — надлежит прежде всего, в целях сохранения от влияния революционной пропаганды обучающихся в средних учебных заведениях, направить секретную агентуру на освещение соприкасающейся с ними среды, для чего нет надобности пользоваться услугами самих обучающихся, так как последние являются лишь объектом пропаганды и по своему развитию не в состоянии отнестись сознательно и серьезно к обязанностям секретного агента, и потому использование их в этом направлении может привести только к нежелательным явлениям».

С этих же позиций оценивал он и деятельность секретной агентуры среди военнослужащих в армии. К тому же, как он понял, там процветали провокация и доносы, порой ложные. Случалось, что сами агенты распространяли в воинских частях революционные прокламации, пытаясь таким путем обнаружить сочувствующих революционному движению. Такими приемами были вызваны волнения в Туркестанском военном округе в 1912 г. В.Ф.Джунковский был убежден, что борясь с провокацией, он тем самым укрепляет дисциплину в армии и ее боеспособность.

Монархист и консерватор, В.Ф.Джунковский видел свой долг в служении «Престолу и Отчеству» и как человек порядочный и религиозный делал для монархии и России то, что велели ему долг и совесть. При этом он часто вызывал недовольство правых, монархических кругов и выражал мысли, более подходящие оппозиции.

Враги плели свои интриги и ждали случая, когда В.Ф.Джунковский споткнется. Таким камнем преткновения стал для него Г.Распутин.

Джунковский и царь. Реалии времени.

В. Ф. Джунковский на посту командира Отдельного корпуса жандармов и товарища министра внутренних дел имел вполне реальную картину происходящего в царском окружении. Ему по долгу службы приходилось делать это. Но также по долгу службы ему необходимо было докладывать об этом.

Коррумпированность и провокаторство, процветавшие в его ведомстве не оставляли его безучастным свидетелем.

Воспоминания В.Ф.Джунковского дают представление о том, что провокация стала страшной язвой, разъедавшей не только политическую полицию и армию, но и все общество. Он подробно описывает скандальные дела Д.Г.Богрова, от руки которого погиб П.А.Столыпин, Р.В.Малиновского, Е.Н.Шорниковой и других. Пределом низости и падения считал В.Ф.Джунковский провокаторскую деятельность Е.Ф.Азефа — секретного сотрудника Департамента полиции и одного из руководителей Боевой организации эсеров. Главную ответственность за распространение таких безнравственных и вредных для безопасности государства методов розыскной работы В.Ф.Джунковский возлагал на бывшего командира Корпуса жандармов П.Г.Курлова и директора департамента полиции С.П.Белецкого. Последнего В.Ф.Джунковский считал самой одиозной фигурой и при первой же возможности избавился от него, заменив в начале 1914 г. своим надежным сотрудником В.А.Брюн де Сент-Ипполитом. Не менее решительно он освобождался и от других чиновников полицейского ведомства, не вызывавших у него доверия и скомпрометировавших себя нечистоплотными методами работы.

Чем больше делал Царь на благо Отечества, тем громче раздавались голоса его противников. Ведется организованная клеветническая кампания, призванная дискредитировать его. Темные разрушительные силы не гнушаются ничем: в ход идут самые подлые, самые грязные, самые нелепые обвинения - от шпионажа в пользу немцев до полного морального разложения. Все большая часть образованного общества России отторгается от российских традиций и идеалов и принимает сторону этих разрушительных сил. Царь Николай II и эта разрушительная часть образованного общества живут как бы в разных мирах. Царь - в духовном мире коренной России, его противники - в мире ее отрицания. Подчеркивая суть трагедии Русского государства, следует констатировать, что именно в царствование Николая II созрели плоды ядовитого дерева отрицания русской культуры, корни которого тянутся в глубину отечественной истории. Не его вина, а его беда, что созревание ядовитых плодов, именуемых ныне "революцией", произошло в его царствование. Еще раз подчеркиваем, что это была не революция, ибо основным содержанием событий, последовавших после 1917 года, стала не социальная борьба (хотя она, конечно, присутствовала), а борьба людей, лишенных русского национального сознания, против национальной России. В этой борьбе русский Царь должен был погибнуть первым.

Царь стремится сохранить и умножить русскую национальную культуру, разрушительные элементы призывают ее уничтожить. Царь организует оборону страны от смертельного врага, разрушительные элементы призывают к поражению России в этой войне.

Николай II не был хорошим политиком в нынешнем смысле этого слова, т.е. он не был политиканом и политическим честолюбцем, готовым идти на любые комбинации и сделки с совестью для удержания власти. Государь был человеком совести и души (в этом многократно убеждаешься, читая его переписку и дневники), те моральные установки, которыми он руководствовался в своей деятельности, делали его беззащитным перед темными интригами, которые плелись в его окружении. Многие из его окружения преследовали собственные интересы, надеялись получить определенные выгоды, торговались с противниками Царя о цене предательства. Вокруг Царя все сильнее и сильнее сжимался круг предательства и измены, который превратился в своего рода капкан к началу марта 1917 года.

Круг людей, на которых Царь мог бы по-настоящему положиться, был очень узок. Даже среди родственников, кроме матери и сестер, у Царя не было по-настоящему близких людей. Среди министров и высших сановных лиц таких людей тоже было мало. Более того, среди них буйным цветом расцветала тайная зараза - масонство, бороться с которой было трудно или почти невозможно, потому что свою тайную подрывную работу эти люди вели под личиной преданности Царю и Престолу. Почти каждый шаг Царя становился известен масонам. Такими осведомителями при Царе были, в частности, начальник царской канцелярии Мосолов и товарищ министра внутренних дел Джунковский. последний в своих воспоминаниях признается, что у него была секретная агентура в окружении Царя, периодически информировавшая его о жизни Царя и царской семьи.

Г.Распутин вызывал у В.Ф.Джунковского не только чувство брезгливости и презрения, но и опасения за престиж и судьбу самой монархии. По его инициативе Департамент полиции установил за Г.Е.Распутиным особое наблюдение, и к 1 июня 1915 г. на рабочем столе В.Ф.Джунковского скопилось множество донесений секретных агентов о пьяных оргиях «старца», в которых он компрометировал императрицу. Тогда В.Ф.Джунковский решился на мужественный и рискованный поступок — составил «всеподданнейшую записку», в которой подробно изложил все известные ему факты, называя вещи своими именами. Это был действительно смелый шаг — император не терпел вмешательства в свою частную жизнь, а Распутин уже стал «Другом» и частью жизни царской семьи. В свое время П.А.Столыпин поплатился немилостью за попытку аналогичного вмешательства. В.Ф.Джунковский, конечно, знал об этом, но для него честь Престола и судьба Отечества были дороже личной карьеры.

Записка готовилась в обстановке величайшей секретности, о ней знали всего несколько ближайших помощников В.Ф.Джунковского, черновик был уничтожен. И хотя о своих намерениях В.Ф.Джунковский поставил в известность министра внутренних дел Н.А.Маклакова, всю ответственность он брал на себя, выступая только от своего имени.

В июне 1915 г. В.Ф.Джунковский, испросив аудиенцию, был принят императором, представил ему свою записку и доложил ее содержание. Николай II слушал его внимательно, не прерывая, казался ошеломленным, а прощаясь, попросил держать его в курсе дела. В.Ф.Джунковский вышел от царя успокоенный и довольный. В последующие дни Г.Распутин был удален от двора, а к автору записки царь «был более милостив, чем когда-либо».

Однако друзья Г.Е.Распутина и недруги В.Ф.Джунковского, как он пишет, «не дремали и приняли меры». Его записка была передана императрице Александре Федоровне, и та потребовала, чтобы флигель-адъютант Саблин провел контррасследование. В ходе его и под сильным нажимом бывший московский градоначальник А.А.Адрианов показал, что о «скандале у «Яра» (этот эпизод был ключевым моментом записки) ему ничего не известно. Императрица потребовала отставки В.Ф.Джунковского, а Распутин вернул утраченные позиции.

15 августа 1915 г. В.Ф.Джунковский был отстранен от занимаемой должности, даже без объяснения причин и традиционно принятого выражения благодарности за беспорочную службу.

Отставка была тяжелым потрясением для В.Ф.Джунковского. Осенью того же года он по собственной просьбе был назначен в действующую армию. Февральская революция застала его на Западном фронте в должности командира 15-й Сибирской стрелковой дивизии.

Но вернемся к его ведомству, где работал Джунковский. Ведь именно так ярко проявлялось его отношение к происходящим событиям.

На государственной службе.

Был ли Джунковский противником полицейской провокации? Сам он искренне считал себя таковым: "Когда я вступил в должность товарища министра, я первым долгом обратил внимание на провокацию и боролся против нее всеми силами; если я не всегда достигал цели, то все же я старался бороться с провокацией всеми способами, которые были в моей власти". Институт секретных сотрудников при этом не затрагивался, как и инструкция о внутренней агентуре, усовершенствование которой закончилось при Джунковском, но он настаивал на том, чтобы прием в сотрудничество был актом добровольного соглашения, без морального насилия над принимаемым. Понятие провокации он толковал так же, как его предшественники и подчиненные: "Провокацией я считал такие случаи, когда наши агенты сами участвовали в совершении преступлений".

Тем не менее, мероприятия Джунковского встретили в департаменте полиции противодействие. Белецкий заявлял, что они "губят розыск". Подспудные причины конфликта Белецкий сводил к тому, что сам он-де "человек, вышедший из народа", тогда как Джунковский - "человек придворный". Но различия в сословном происхождении двух высших чиновников ведомства и в особенностях прохождения ими службы ничего не объясняют, тем более, что как раз за Белецким стояли могущественные силы придворной камарильи, враждебные Джунковскому не как "придворному", а как чересчур принципиальному противнику беззакония.

Новшества Джунковского были в глазах Белецкого и некоторых других профессионалов политического сыска попытками соединить несоединимое: заботу о повышении эффективности действий полиции с этическими ограничениями, с их точки зрения, неуместными и обременительными. Джунковский, со своей стороны, не скрывал недовольства, выслушивая по два раза в неделю длиннейшие доклады директора департамента полиции, каждый не менее четырех часов, да еще присутствуя при его докладах министру. В этих докладах непомерно раздувалась, как считал Джунковский, революционная опасность и одновременно обнаруживалась нечувствительность докладчика - из-за отсутствия "нравственной твердости" - к фактам провокации. Ясно было, что сработаться им не удастся.

Случай, о котором впоследствии поведал начальник московской сыскной полиции А.Ф.Кошко, дает основание думать, что в оценке действий Белецкого с точки зрения их полезности правительству Джунковский был во многом прав. После увольнения Белецкого Джунковский показал Кошко дело, заведенное на него - "русского Шерлок Холмса" - в департаменте полиции. Случилось это после того, как московское охранное отделение сообщило о "странных" беседах Кошко со студентами-юристами Московского университета, в ходе которых он будто бы позволял себе критиковать политический розыск. Резолюция Белецкого была такова: "Установить за Кошко негласный надзор и подвергнуть перлюстрации его частную корреспонденцию". В действительности Кошко занимался со студентами практической криминалистикой по просьбе профессоров университета и с разрешения, которое дал ему в свое время Столыпин. "Таким образом, судьба разжаловала меня чуть ли не из профессоров в поднадзорные", - иронизировал, вспоминая об этом, Кошко. Действия Белецкого представлялись ему, как и Джунковскому, "стрельбой по воробьям из пушек".

Джунковский держался уверенно, и оппозиции среди его подчиненных оставалось только надеяться, что товарища министра, в конце концов, подведет пренебрежение неофициальными связями. По приезде в Петербург он проигнорировал, например, настойчивые приглашения престарелого, но по-прежнему влиятельного при дворе издателя газеты "Гражданин" князя В. П.Мещерского (креатурой его был и министр Маклаков). Не внял он и рекомендациям, которые Мещерский изложил в нескольких письмах Джунковскому, убеждая его в том, что их взгляды совпадают: департамент полиции - это "темное царство", где признаются допустимыми "все средства для достижения наших целей". Предпочитая сохранить независимость, Джунковский ограничился визитом вежливости месяц спустя после своего назначения. Между тем Мещерский активно поддерживал Распутина еще когда тот не был вхож в царский дворец; через Мещерского познакомился с Распутиным и Маклаков, находившийся с ним "в хороших отношениях". Демонстративно-отрицательное отношение к царскому фавориту также не укрепляло позиции генерала.

Не осталось незамеченным и его стремление осадить претендовавшие на особое положение правомонархические организации. Джунковский исходил из принципа надпартийности монархии; поэтому во время парадного обеда в Зимнем дворце по случаю 300-летия Дома Романовых представителям этих организаций не было разрешено поднести царю хлеб-соль и произносить речи. Вероятно, не без санкции Джунковского в переработанную инструкцию по организации и ведению агентурного наблюдения был включен параграф, согласно которому секретные сотрудники, "принадлежащие к крайне правым партиям, зачастую не только не полезны, но и вредны".

Белецкий же считал необходимым способствовать примирению враждовавших между собой организаций черносотенцев - так же, как и министр юстиции Щегловитов, о котором Джунковский отзывался (в полном согласии с его репутацией в обществе) отрицательно. Даже в беседах с царем он критиковал практиковавшиеся Щегловитовым методы давления на суд. "Он как министр юстиции, - говорил Джунковский, - не стоит на страже закона, а применяет его и объясняет его сообразно обстоятельствам и выгодам данной минуты", а Сенат - высшую судебную инстанцию - превратил в "послушный себе департамент".

Все это Джунковскому потом припомнили. Но пока что он проводил намеченную линию и одновременно перетряхивал высшие полицейские кадры. В июне 1913 г. он избавился от Виссарионова, который был переведен в ведомство по делам печати, что позволило разлучить его с Белецким. С последним удалось, наконец, расстаться в январе 1914 г.

Малиновский находился в этот момент в Вене, возвращаясь в Россию из заграничной поездки. О газетной новости - отставке директора департамента полиции - сказал ему А.А.Трояновский, заметивший, что Малиновский "весь вздрогнул, но тотчас овладел собой и стал напевать какую-то песенку". Потрясение было, однако, сильным. Как выразился потом Белецкий, Малиновский увидел в отставке шефа и покровителя "поднявшийся и над его головой молот". Встречи в ресторанах прекратились. Новый начальник департамента полиции В.А.Брюн де Сент-Ипполит, которого Джунковский считал "безукоризненным и кристальной чистоты человеком", тут же сообщил ему, кто скрывается под кличкой "Икс" (Белецкий в своих многочасовых докладах часто упоминал "Икса" как источник особо важных сведений, но Джунковский не снисходил до того, чтобы интересоваться фамилиями секретных сотрудников). Впрочем, о Малиновском он уже знал: об агенте-депутате ему сказал в марте 1913 г. Виссарионов, причем в этом конкретном вопросе мнения их сошлись, несмотря на некоторое несходство мотивов.

Мнение Виссарионова было таково: Малиновский не подчиняется "руководительству" департамента полиции, не желая ограничивать свою деятельность функциями осведомителя. Виссарионова не устраивали размеры и характер как думской, так и внедумской работы Малиновского, далеко выходившей, по его мнению, за пределы допустимого. "...Когда я стал читать его выступления в Думе, - показывал Виссарионов в 1917 г., - я пришел