Пушкинский текст современной поэзии

запредельный дым

Я говорю с какой-то негой:

Что, волосатый, улетим! -

Я не могу, я только бегать

Умею -

Ну, бегай, бегай

Пушкин здесь - знак "литературности", за которой угадывается ненавистная Пригову Система. По-видимому, и язык он воспринимает как модель Системы, а его демонстративное антинормализаторство и "плохое письмо" не что иное, как бунт против любых ее проявлений. Поэтому в стихах Д.А. Пригова свободно сочетаются рифмованные и нерифмованные строки, высокое соседствует с обсценным, он не затрудняет себя поиском слова - но конструирует каких-то "уродцев" типа неустанство или псиные, создает без особой на то потребности несуществующие грамматические формы ( вочеловечьсь, нацья) или фонетические рефлексы рифмующихся слов (Павлик - Авлик, В сердцах спросил - Ердцахспр Осил)(3).

Таким образом, у стихов Дмитрия Александровича Пригова несколько измерений, что, по сути, и является критерием подлинной поэзии, отличающей ее от графоманства. Заметим, что традиции языковой игры, травестирования восходят именно к Пушкину, но не к Пушкину оды "Вольность" или "Памятника", а к Пушкину эпиграмм, "Царя Никиты..." или "Гаврилиады" - тех самых стихов, которые и запрещались цензурой как "принижающие" образ Великого Официального Поэта. Так - парадоксальным образом - бунт против буквы Пушкина оборачивался возвращением к подлинно пушкинскому духу. Возможно, именно поэтому Дмитрий Александрович Пригов и стал одним из первых лауреатов Пушкинской премии (1993 год).

Попробуем обобщить наши наблюдения над тем, как работает Пушкинский Текст в современной поэзии.

В произведениях "классического" направления действует принцип "чужое как свое": чужое слово становится формой выражения собственного смысла, способом умножения семантической перспективы слова, знаком глубины поэтического текста, включающим его в интертекст в целом. Пушкинский Текст для Кушнера - это глубинный пласт, "чернозем" русской поэзии, пушкинские слова - род "упоминательной клавиатуры" (О. Мандельштам) для читателя-интеллектуала.

Пушкин по-приговски - это чугунный памятник, который нельзя не заметить: о него постоянно ударяешься и постоянно отталкиваешься от него. При этом важно ощущение присутствия Пушкина как реального факта современной жизни. "Игра" с Пушкинским Текстом, десакрализация образа поэта парадоксальным образом возвращают нас к живой личности. Именно эта игра - слагаемое собственной стилевой манеры Пригова, поэтому и для него пушкинское слово - ключ к интертексту.

Таким образом, Пушкинский Текст по-разному входит в резонанс с современными поэтическими системами, вовлекая в этот процесс и другие области интертекста. Кушнер читает "серьезного" Пушкина через посредство Тютчева, Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, а Пригов - Пушкина "иронического" - с помощью Гоголя, Достоевского, Хлебникова, Хармса, Олейникова. Пушкинский Текст оказывается настолько многогранным, что способен откликаться на самые разные требования времени и художественной индивидуальности.

Когда-то О.Э. Мандельштам писал, что оптический закон рыбьего зрения показывает действительность в невероятно искаженном виде и если бы мы смогли сфотографировать "поэтический глаз" разных ценителей Пушкина, то получилась бы "картина не менее неожиданная, нежели зрительный образ рыбы" [18, с. 46]. Предоставим читателю судить, удался ли нам этот эксперимент.

 (1) Везде сохранена авторская пунктуация.

(2) Кажется, Раскин в "Дневнике хулиганствующего ортодокса" вспоминает забавный случай: он приехал в одну из среднеазиатских республик, и председатель республиканского отделения Союза писателей, представляя своих коллег, говорил: "А это наш местный Алексей Толстой" или же "Наш Твардовский". Ироничный гость поинтересовался: "А кто же ваш местный Горький?", на что последовал смущенный, но вполне серьезный ответ: "Меня называют".

(3) Ср. следующую характеристику поэтической манеры Д. Хармса: "Так называемую "ошибку" - ошибку вообще, в самом широком понимании этого слова, - Хармс делал принципом своей поэтики... Сокровенную, подлинную жизнь он видел именно в исключении из правила, в перевернутости, в обрыве связи, в алогичном. Он всегда был противником утвердившегося, застывшего, всеобщего" [16, с. 38].

Список литературы

Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987.

Кузьмина Н.А. Интертекст и интертекстуальность: к определению понятий // Текст как объ- ект многоаспектного исследования. Научно-методический семинар "Textus": Сборник статей. Вып. 3. Ч.1.

Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М., 1996.

Левин Ю. И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1997.

Бродский И. Форма существования души // А. Кушнер. Избранное. СПб., 1997.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1975.

Кушнер А. Аполлон в снегу: Заметки на полях. Л., 1991.

Гаспаров М.Л. Избранные труды. Т.3. О стихе. М., 1997.

Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

Барт Р. Миф сегодня // Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.

Купина Н.А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург; Пермь, 1995.

Максименков Л. Культ. Заметки о словах-символах в советской политической культуре // Свободная мысль. 1993. 10.

Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

Гинзбург Л. Николай Олейников // Олейников Николай. Пучина страстей. М., 1990.

Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

Бакштейн И.М. Поэзия и правда: взгляд из Москвы// Проблемы поэтического языка. Т.1. Общее и русское стиховедение. М., 1989.

Александров А.А. Чудодей // Хармс Даниил. Полет в небеса. Л., 1991.

Мандельштам О.Э. Слово и культура. М., 1987.