Ценность прошлого: этноцентристские исторические мифы, идентичность и этнополитика

ее природными богатствами, наконец, за политический суверенитет. Чем более блестящим представляется народу его прошлое, с тем большей настойчивостью он склонен претендовать на значительную политическую роль в современном мире. Националистическая или этноцентристская историческая версия играет огромную роль в легитимации политических претензий или уже имеющихся политических прав, и в этом состоит ее глубокий внутренний смысл.

Это хорошо сознают представители властных структур. Не случайно во главе исторической науки в новых государственных образованиях нередко оказываются те специалисты, которые связывают свою научную карьеру с изучением истории титульного народа, причем среди них можно встретить и таких, кто целенаправленно создает этноистористский этногенетический миф. Мало того, в последние годы такие мифы проникают в область современного исторического образования, их можно встретить на страницах школьных учебников. Речь идет о воспитании у учащихся этноцентристского восприятия мира [33]. Нелишне отметить, что большую роль в таком именно воспитании играет имеющий безусловный налет расизма "патриотический" подход к истории, разработанный в свое время Л. Гумилевым [34] и подхваченный авторами учебников и методистами, состоящими в системе народного образования. В этой связи следует упомянуть, что, почувствовав всю опасность такого рода подхода, западная традиция школьного образования уже отказалась от него [35].

Определенное отношение к рассматриваемой теме имеет процесс формирования новой национальной символики в ходе процесса суверенизации - выработка флага, герба, гимна, введение общенациональных ритуалов и праздников, создание списков героев и врагов нации. Ведь эта символика черпается из тех ресурсов, которые предоставляют не только традиционная этническая культура и история, но и этноисторический миф. В ней отражается представление народа или, что правильнее, элиты о его месте в мире и тех ценностях, которые он разделяет и которыми руководствуется в своей жизнедеятельности.

Поэтому для современных народов так важны списки официально признанных героев и врагов, великих деятелей и тех, кого нация хотела бы вычеркнуть из своей памяти [36]. Так, в последние годы в Казахстане всех остальных великих предков уверенно потеснил образ Чингисхана, а в Узбекистане столь же бесспорно лидирует Тамерлан, памятник которому торжественно возвели в 1994 г. в Ташкенте на месте снесенного памятника К. Марксу. Вместе с тем выбор образов героев и недругов - это очень острая тема, которая сейчас с жаром дискутируется во всех новообразованных государствах на территории бывшего СССР. В Латвии, например, еще недавно бурно обсуждали, кому отдать предпочтение - красным или белым латышским стрелкам, в Киеве - кого называть патриотом - Мазепу или Богдана Хмельницкого [37]. Дело доходит до борьбы за право включать в число своих предков наиболее знаменитых древних полководцев и завоевателей. Например, у многих народов, от украинцев до казахов и туркмен, наблюдается стремление национализировать вождя гуннов Аттилу.

Составление списков героев и мерзавцев протекает весьма болезненно. Во-первых, претензии на одних и тех же исторических деятелей могут омрачить взаимоотношения между соседними народами. Давние посягательства узбеков на великих ученых и поэтов персидской традиции (ибн-Сину, аль-Фараби и др.) всегда вызывали негодование у таджиков [38]. Башкиры и татары никак не могут поделить целый ряд выдающихся просветителей и деятелей культуры XIX в. [39] В свою очередь, в последние годы русские с недоумением наблюдают, как древнерусские князья-Рюриковичи и летописец Нестор превращаются на Украине в "украинцев"[40]. Можно представить себе, как армяне воспримут заявление чеченского автора о том, что знаменитый просветитель и создатель письменности Месроп Маштоц имел нахское, а не армянское происхождение [41].

Во-вторых, столь же болезненно могут восприниматься неоднозначные оценки одних и тех же исторических деятелей представителями разных народов. Скажем, для русских фигура Ермака является почти сакральной, а сибирский хан Кучум обвиняется в агрессии, и эта версия нередко включается в школьные учебники [42]. Вместе с тем совсем иначе на это смотрят сибирские татары и казахи [43]. Совсем недавно, в 1996 г., ительмены предъявили требование российскому государству выплатить им компенсацию за большие потери, понесенные ими в ходе и вследствие русской колонизации Камчатки, а русский писатель публикует в это время роман, восхваляющий удаль и благородство завоевателя Камчатки атамана В. Атласова [44]. Лезгины склонны видеть в Давуд-беке славного руководителя национально-освободительного движения начала XVIII в., направленного против персов, а аварские ученые считают его разбойником и грабителем. Русские воспринимают Шамиля как бунтовщика, а для народов Северного Кавказа он навсегда останется символом борьбы за свободу. Все это свидетельствует о том, что в мире постмодерна истин бывает всегда несколько. Поэтому трудно согласиться с теми, кто все беды современной российской историографии связывает с "русскоцентристским подходом"[45]. Очевидно, правильнее было бы говорить о том, что пока в историографии будет господствовать этнонационалистический подход, ни о какой общей версии истории не стоит и мечтать.

Особым источником для изучения националистического видения прошлого служит иконография, представленная на бумажных деньгах, монетах, памятных медалях, марках, этикетках и т. д. Это блестяще продемонстрировал израильский историк Э. Сиван, привлекший внимание к тому, насколько большой популярностью в Египте, Сирии и Ираке пользуются изображения монументов доисламского и даже доарабского прошлого. Из этого он совершенно справедливо заключает, что речь идет о целенаправленной выработке идеологии коренизации, о стремлении доказать неотъемлемое право современного населения этих стран на их территорию, которое как бы легитимируется установлением исторической преемственности, идущей от древнейших государств Древнего мира [46]. Совершенно иную эволюцию иконографических изображений можно проследить на бумажных купюрах Белоруссии первой половины 90-х годов. Знаменитые "зайчики" символизировали открытость, мирные намерения и экологическую ориентацию нового демократического режима. Зато сменившие их изображения по-чиновничьи строгой городской архитектуры Минска знаменовали переход к авторитарному режиму. Портретные изображения киевских князей-Рюриковичей и воспроизведение их княжеского знака ("трезубца") на украинских деньгах выражают стремление Украины подчеркнуть древность своей государственности, связав ее напрямую с Киевской Русью [47].

В то же время изображение различных российских городов, причем в иерархическом порядке (на сотенных купюрах - Москвы, на пятидесятирублевках - С.-Петербурга и т. д.), на российских деньгах, во-первых, подчеркивает географическую ширь России, которая, как известно, всегда была для нее более значимой, чем историческая глубина, а во-вторых, воспроизводят идею иерархического построения власти в Российской Федерации. Этому вовсе не противоречит тот факт, что на пятисотрублевых купюрах изображен Архангельск. Ведь он представлен там памятником Петру I и российским флотом, что должно символизировать величие России и ее глобальные интересы.

Совсем другая идея заключена в современном гербе Казахстана, где на фоне синего неба изображены крылатые кони и шанырак - круговое навершие купола юрты с перекрещивающимися там тройными жердями. В этом выражается стремление казахов продемонстрировать свою неразрывную связь со степными кочевниками и их трехчленной жузовой социальной организацией. И хотя кочевой образ жизни уже давно ушел в прошлое, "ностальгия по номадизму"[48] еще долго будет преследовать казахов, для которых кочевой образ жизни является важнейшим компонентом этнической идентичности и символом самобытной культуры и истории. Ярким элементом этногенетического мифа, запечатленного в казахском гербе, является изображение крылатых коней, взятое из древнеиранской традиции.

Если современные казахские государственные символы сознательно дистанцируются от мусульманской символики и стремятся делать акцент на общечеловеческих ценностях, то герб и флаг Туркмении, напротив, включают мусульманский полумесяц и смотрящие на него пять звезд. Вместе с тем и здесь ярко выражена "ностальгия по номадизму", представленная изображениями традиционных ковров и скакуна-ахалтекинца. Правда, они дополнены изображениями хлопка и пшеницы, подчеркивающими местоположение Туркмении на границе между кочевым и оседлым мирами. В туркменском флаге оттеняется приверженность к традиционной социальной организации - пять звезд ассоциируются с пятью племенами [49].

Существенно, что и современный Казахстан считает своим достоинством промежуточное положение - на этот раз между Европой и Азией. Отсюда (а также из-за большой русской диаспоры) тяготение президента Н. Назарбаева к евразийской идее, и это объясняет склонность казахстанской символики к общечеловеческим ценностям. Таким образом, государственная символика оказывается нагруженной глубоким смыслом и подчеркивает то, каким данному народу видится его место в мире и в каком образе он хотел бы предстать перед мировым сообществом.

Символика и ее переосмысление также могут стать почвой для конфликта, будь то конфликт межэтнический или конфессиональный. Характерный пример. Известно, что изображение христианского креста нередко включает в себя полумесяц, который находится в нижней части этого изображения. Недавно председатель Духовного управления мусульман Центрально-Европейского региона России муфтий Р. Гайнутдин обратился с просьбой к Русской православной церкви видоизменить эту символику и не воздвигать такие кресты над строящимися церквями и монастырями. Он объяснил это тем, что для мусульман изображение полумесяца под крестом несет негативный смысл, представляющий ислам религией, поверженной в прах христианством. Здесь мы имеем дело с современной реинтерпретацией символа. На самом деле, как объясняет представитель православной церкви, изображение такого креста не имеет никакого отношения к борьбе христианства с исламом. То, что ныне воспринимается как полумесяц, изначально изображало якорь, служивший ранним христианам символом надежды, знаком защиты от бед и несчастий. Еще апостол Павел говорил о "якоре безопасности для души". Иногда об этом прямо свидетельствовала греческая буква "е" ("надежда"), которую наносили на поперечную перекладину. Подобные изображения крестов встречались в катакомбах первых христиан, на древних афонских храмах. Такой крест можно видеть на Дмитровском соборе во Владимире, построенном в домонгольское время, когда о борьбе с исламом не было и речи [50].

Национализм с особой силой проявляет себя в учреждении новых музеев или в смене экспозиций в уже имеющихся [51]. На примере музеев наиболее отчетливо видно, как происходит национализация прошлого, как из фрагментарных и нередко не имеющих отношения друг к другу исторических источников складывается то, что принято считать национальной историей или историей национальной культуры.

О том, как по-разному она трактуется в разных странах или регионах, говорят следующие факты, с которыми мне лично пришлось столкнуться. В Национальном музее в Хельсинки вся экспозиция построена так, чтобы дать посетителю представление об историческом пути, пройденном финскими народами от доземледельческого образа жизни (этот этап иллюстрируется предметами культуры обских угров) до современности. Напротив, еще в недавнем прошлом в краеведческом музее в Ставрополе вещи, связанные с культурами репрессированных северокавказских народов, либо не попадали в экспозицию, либо оставались этнически не атрибутированными - сопровождавшие их надписи отсылали посетителя к обезличенной "культуре Северного Кавказа". В Национальном музее Мадрида традиционная крестьянская культура представлена как "испанская" без каких-либо более дробных членений, связанных с региональными особенностями. И лишь в запасниках мне показали вещи, относящиеся к традиционной культуре басков, но и там они хранились без соответствующих пояснительных надписей. Иными словами, уже эти выборочные примеры показывают, как государственная политика впрямую отражается на идеологии музейной экспозиции. В одних случаях она навязывает посетителю представление о прогрессивном историческом пути, пройденном доминирующим этносом (Хельсинки), в других - содержит установку на конструирование интегрированной общегосударственной культуры, избегая демонстрации региональной вариативности (Мадрид), в третьих - сознательно по политическим причинам замалчивает вклад определенных народов в культуру края (Ставрополь).

В ряде случаев музеи участвуют в присвоении чужого прошлого, что нередко происходит в современном мире. Нечто подобное случилось с домонгольскими соборами Древней Руси, которые строились германскими мастерами, но со временем прочно слились с образом исконно русской архитектуры. В музее национализм может демонстрироваться не только интересом к национальной культуре в целом и ее эволюции, но и особым отношением к родной природе и ландшафтам, к наиболее популярным занятиям населения, к тем аспектам культуры, с которыми принято связывать "национальный характер". Национализм повсюду романтизирует крестьянскую культуру, в которой будто бы концентрируется дух нации. Именно в крестьянстве или по меньшей мере в его романтизированном образе ищут главную опору все националистические режимы и движения. Там же, где крестьянства не было, ему без труда находится замена: ковбой на лошади настолько же является символом американской нации, насколько эскимос в каяке символом гренландской. Музей нередко призван недвусмысленно продемонстрировать право местного населения на свою территорию, что чаще всего обосновывается археологическими коллекциями. Так, первое, что видит посетитель при входе в местный музей в Ситке на Аляске - это надпись, гласящую, что древнейшие обитатели, поселившиеся там десять тысяч лет назад, были прямыми предками живущих здесь ныне индейцев-тлингитов. Тем самым тлингиты как бы отвергают претензии ряда американских авторов, указывающих на их позднее появление в этих местах и делающих вывод, что американцы в не меньшей мере, чем тлингиты, имеют право на местные территории.

Таким образом, современная националистическая и этнополитическая реальность с ее новыми мифами, символами и предрассудками предоставляет исследователю совершенно новые источники для изучения национальной и этнической культуры, ее адаптации к современности и ее этнополитической роли. Открывается новое поле для плодотворных исследований, о которых не могла и помыслить наша традиционная этнография и результаты которых должны учитываться всеми мыслящими политиками, всерьез думающими о судьбах страны.

Список литературы

 [1] Saxi F. Lectures. - London, 1957. - Vol. 1. - P. 73.

[2] Rothschild J. Ethnopolitics: a Conceptual Framework. - New York, 1981; Тишков В. А. Этнонационализм и новая Россия // Свободная мысль. - 1992. - # 4; Галкин А. Суперэтнизм как глобальная проблема // Свободная мысль. - 1994. - # 5.

[3] Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. - М., 1992.

[4] Elster J. Belief, Bias and Ideology // Rationality and relativism. - Oxford, 1982. - P. 123.

[5] Дьяконов И. М. Введение // Мифологии Древнего мира. - М., 1977. - С. 32-33; Он же. Архаические мифы Востока и Запада. - М., 1990. - С. 62-63.

[6] Токарев С. А., Мелетинский Е. М. Мифология // Мифы народов мира: Энциклопедия. - М., 1980. - Т. 1. - С. 15-16; Политическая теория и политическая практика: Словарь-справочник. - М., 1994. - С. 151-154.

[7] Дьяконов И. М. Архаические мифы... - С. 62-63.

[8] См., например, Политическая теория и политическая практика. - С. 149-151; Осаченко Ю. С., Дмитриева Л. В. Введение в философию мифа. - М., 1994; Элиаде М. Мифы. Сновидения. Мистерии. - М., 1996. - С. 22-39; Современная политическая мифология: содержание и механизмы функционирования. - М., 1996; Ионин Л. Г. Социология культуры. - М., 1996. - С. 159-162. См. также материалы международной конференции "Мифы современной Украины", опубликованные в журнале "Дух i Лiтера" (1998. - # 3-4), а также Бордюгов Г. Создание национальных историй в постсоветских государствах // Независимая газ. - 1998. - 25 нояб.

[9] Об этом см.: Cole J. R. Cult Archaeology and Unscientific Method and Theory // Advances in Archaeological Method and Theory. - New York, 1980. - Vol. 3. - Р. 5-9; Snirelman V. A. Etnogeneze jakozto etnopolitika aneb proc se soveti tolik venovali etnogenetickym studiim // Cesky Lid. - 1997. - R. 84. - # 1. - S. 52.

[10] Хюбнер К. Истина мифа. -