Рабство в Римской Испании
в
подробном комментарии Д'Орс200, для раба продажа в гладиаторы была
наказанием (согласно SHA, Hadr., 18, 8, Адриан запретил господам делать это, не
представляя соответствующего объяснения); свободный мог «завербоваться» в
гладиаторы, позволив (специальным обязательством) себя «жечь, вязать, бичевать,
убивать мечом» – он и есть «auctoratus». Д'Орс считает его фактически рабом, но
в строго юридическом смысле слова свободным (правда, он лишался гражданской
чести201). Наконец, на арену выводились и осужденные ad gladium202,
которые, видимо, считались (как и присужденные к рудникам) «рабами кары» (servi
роепае) и покупались устроителями игр у прокуратора, ведавшего осужденными
(«Речь», сто. 58).
В
1960 г. все известные к тому времени гладиаторские надгробия из Испании были
сведены «на манер corpus'а» А. Гарсией-и-Бельидо (см. прим.195). Его сводка
насчитывает 16 номеров (17 надписей)203, из которых одна, правда, не
надгробная, а посвятительная (G16) и две принадлежат не гладиаторам в
собственном смысле слова204; в сводку включены также (с литерной
нумерацией от А до D205) надписи гладиаторов испанского
происхождения – их всего четыре (за пределами Испании всего три). Сводка А.
Гарсии может быть пополнена еще двумя гладиаторскими надгробиями, изданными в
1971 г. П. Пьернавьехой206. Гарсия объясняет малую (как ему
представляется) численность гладиаторских надписей общей немногочисленностью
гладиаторов в Испании207-208, однако недавняя (1948–1954)
находка в Кордове большой серии надписей (G1–11 bis), которая, собственно, и
послужила поводом к составлению свода Гарсии (и к которой должны быть добавлены
обе надписи из публикации П. Пьернавьехи, найденные там же в 1934 и 1962 гг.),
делает этот вывод спорным.
Надгробия
следуют одному стандарту: полная формула (какие-то ее части всегда опущены или
утрачены) выглядела бы так: имя (иногда с указанием «l.» – liberatus) и
гладиаторская профессия, гладиаторская школа, число боев, число наград,
происхождение, возраст, кем похоронен. Однородный (можно сказать, анкетный)
характер сообщаемых сведений позволяет свести их для наглядности в таблицу (см.
стр. 78–79).
Большинство
гладиаторов, как можно видеть, поименованы только по cognomen; nomina мы
находим лишь у двоих (G 6; 14) – скорее это auctorati, чем осужденные209.
Стоит отметить, что из общего числа гладиаторов (21) шестеро (т.е. более
четверти) были из императорских школ в Капуе210. Лишь для одного (G5)
указана школа, которую Гарсия локализует в Испании211; впрочем,
думается, что и остальные, для которых школа не указана, принадлежали к местным
фамилиям. Число сражений отдельного гладиатора от двух до 20 (G 12)–25 (Р 1);
возраст – от 20 до 35 лет. Хоронит гладиатора чаще всего (семь или восемь раз)
жена212, одна или с сыном (Р 2) либо с сотоварищем (G4) погибшего,
или сотоварищ один (G 11?); три раза – фамилия или, возможно, иногда ее часть
(G5; 7; 10).
Из
троих гладиаторов испанского происхождения, известных Гарсии за пределами
страны, лишь один (G В, из Италии – Brixia) носит «рабское» имя: Smaragido
murmilloni oiplomaca(e) n(atione) Gadit(a)no fecit coniu(x), двое имеют полное
тройное имя213.
К
надписям гладиаторов можно присоединить и три эпитафии цирковых возниц
(aurigae)214. В отличие от скупых на слова гладиаторских, их
надгробия украшены стихами215. Возница Евтихет (CIL, II, 4314 = RIT,
444), проживший вего 22 года, был рабом, видимо, супружеской четы: Фл(авия)
Руфина и Семпр(онии) Диофаниды. На его надгробоной плите изображен стоящий
возница с пальмовой ветвью в руке, а в чувствительных стихах216
покойный сетует на то, что ему не даны были славная гибель в цирке и слезы
"верной толпы" (pia turba), но умер он от не побежденной врачами
болезни, сжегшей ему нутро. Таким же молодым умер другой возница – Элий
Гермерот, свободный, но сын общественного раба217 (CIL, II, 3181, из
Валерии: Aelio Hermeroti aurige defuncto [Ili]ci ann(orum) XXIII Hermia s. r.
p. Val. [fili]o incomparabili). Обращаясь в стихах к прохожему, возница
напоминает ему: «Я был рожден для тебя». Статус Фуска, возницы партии голубых
(CIL, II, 4315 = RIT, 445), в надписи не указан (nomen отсутствует).
* * *
Ряд
вопросов, связанных с темой, не может быть подробно рассмотрен здесь, требуя специальных
исследований. Назовем некоторые.
1.
О торговле рабами и о рабах, вывозившихся из Испании. Краткая сводка данных,
составленная в свое время Уэстом, выполнена некорректно218, и
пользоваться ею нельзя. Она показывает лишь видимую скудость источников –
эпиграфических, да и литературных (относящихся едва ли не в большинстве к
гадитанским танцовщицам);
2.
О рабах и отпущенниках в муниципальных законах. Материал легко обозрим, но
связан с более общими юридическими вопросами. Рабы и отпущенники упоминаются в
законах Урсоны219 и Сальпенсы220 (в Бетике): в L. Urs.,
62 сообщается о servi cum cincto limo (см. выше); в L. Urs., 122 – о деле по
обвинению раба в краже (...cum servi furti ac[tio... ad d]ominum it furtum
pertineat); L. Urs., 108 и L. Salp., 28 – о манумиссии в присутствии дуумвиров;
L. Salp., 23 – о неизменности положения отпущенника при получении патроном
(латином) римского гражданства; в L. Urs., 105 – о декурионе-отпущеннике (место
очень темное221);
3.
О роли отпущенников в муниципальной жизни. Сжатый обзор относящегося сюда
обширного материала был выполнен в свое время Е.М. Штаерман, этому вопросу
посвящена и недавняя работа Ж. Фабра222;
4.
О религиозной жизни рабов и отпущенников.. Немало относящихся сюда надписей
собрано Мангасом223, но выводы его представляются нам
поверхностными, а порой и натянутыми224. Видимо, нельзя
рассматривать этот вопрос, отправляясь лишь от характера отдельных божеств и
отвлекаясь от общего социологического (жизнь фамилии, муниципальные институты и
т.п.) и историко-религиозного контекста.
* * *
В
заключение коснемся еще одного вопроса – о коллегиях (и иных объединениях,
включавших рабов) – и только в одном аспекте.
Надписи
разного рода коллегий и объединений из Испании в основном сведены Д'Орсом225.
Здесь и ремесленные объединения fabrum, centonariorum, sutorum, лодочников
(lynthrarii, scapharii, navicularii) и «землячества» (to xoinn... []n Mal[xh]
E|rvn... xa[} Asian]_n), и «почитатели» (cultores) различных божеств, и
погребальные товарищества (collegium salutare, sodales Claudiani), и те, о
которых мы ничего не знаем (sodales, collegae). Участие в них отпущенников для
одних засвидетельствовано226, для других вполне вероятно, если
судить по именам посвятителей227. В одной из надписей можно
предполагать (опять-таки судя по имени) погребение раба228.
Недостаточно надежный в каждом отдельном случае, этот материал в целом,
думается, свидетельствует и об участии рабов и отпущенников в жизни коллегий, и
о смешанном характере последних. Нас интересует как раз этот, второй момент.
Два
списка магистров какой-то коллегии (или каких-то коллегий) сохранены в двух
надписях из Нового Карфагена, датируемых еще республиканским временем229.
Первый список (CIL, II, 3433), предваряемый словами: «Heisce magistris
coira[r]unt», состоит из двоих свободнорожденных, нескольких отпущенников (с
указанием на статус – трое) и рабов (с указанием на статус – двое)230
– имена расположены в порядке иерархии статусов (certo ordine, по выражению
Хюбнера). Обращает на себя внимание имя, открывающее список: С. Popli(cius) С.
filius, – оно может принадлежать сыну отпущеинжка города. Если это так, то и
второй свободнорожденный может происходить из отпущеннической семьи. В таком
случае члены коллегии представлены в иерархической последовательности возрастов
и поколений: рабов, бывших рабой, их детей (в обратном – нисходящем – порядке),
а сама коллегия оказывается институтом, позволяющим им – или заставляющим их –
общаться между собой. Вторая надпись (5927 = 3434) содержит пять
отпущеннических имен и пять рабских, а также заключение: «mag(istri) pilas III
et fundament(um) ex caemento faci(endum) coiravere». Мангас считает, конечно,
что мы имеем дело с каменщиками; один из исследователей прошлого века (Роде)
полагал, что речь идет о стенах и воротах города, но Хюбнер, полемизируя с ним,
предположил, что речь идет о постройке какой-то часовенки (чему, кажется,
следует и Д'Орс).
Список
членов (15 мужчин и 6 женщин) и патронов (5, в том числе одна женщина) какой-то
небольшой коллегии мы находим в уже упоминавшейся надписи 239 г. из Сегисамоны
(CIL, II, 5812)231.
Надпись
известная и цитируется нередко, но обычно в ней не замечают одной странности. В
первых пяти строках говорится, что обет за патронов приняли cives pientissimi
et amicissimi Seg(isamonenses), а в конце списка появляются рабские имена: одно
бесспорное (Aevaristus ser. gen.) и два или три почти бесспорных. Думается, что
такая небрежность говорит о том, что с термином «civis» уже не связывается
прежнее понятие об исключительности.
В
остальном список многим напоминает нам гораздо более древние из Нового
Карфагена: он составлен опять-таки в порядке (нисходящем) статусной иерархии.
Впереди стоят пятеро Публициев, четверо из которых имеют обозначение lib. gen.;
при каждом из пятерых указано также имя жены. Открывающий список Публиций Парат
не имеет указания на статус, – может быть, он (подобно Поплицию из 3433) уже
потомок отпущенников (но отчество на этот раз не указано). Дальше идут
несколько лиц с nomina (но без praenomina, которые для патронов указаны). Поскольку
в их числе двое Валериев (да еще три Валерии в числе жен Публициев), а двое
Валериев есть и среди патронов, естественно предположить, что мы имеем дело с
отпущенниками232 (тем более что в списке они идут после lib. gen.).
Из них с женой только один, а рабы без жен. При некоторых именах (без
обозначения принадлежности родовому коллективу) указана профессия ремесленника
(см. также выше).
Что
же это была за коллегия? «Хотя документ весьма далек от того, чтобы быть ясным,
похоже, что здесь угадывается некая организация фамильного коллективного
производства», – пишет Д'Орс233. Действительно, какие-то фамильные
связи несомненны и между патронами коллегии, и между ее членами, и между теми и
другими. Более того, большинство Публициев через жен связано с той же фигурирующей
и в списке патронов фамилией Валериев. Но если коллегия в целом имеет фамильный
характер, то почему же ее члены обозначены прежде всего как cives
Seg(isamonenses)? Действительно, в числе членов коллегии ряд ремесленников, но
если она производственная, то что делают тут ser(vus) gen. и lib(erti) gen. с
женами?
Не
наталкивает ли нас на догадку о смысле надписи гораздо более ранняя, краткая и
простая CIL, II, 4989 из Бальсы. Приведем
ее целиком: Т. Rutilio Gal. Tusciliano Q. Rutil(ii) Rusticini fil(io) T. Manlii
Martialis nepoti in honorem eorum234 amici cur(antibus) L. Pacc.
Marciano et L. G[e]ll. Tuto L. Pacc. Basilius, P. Rutil. Antigonus, T. Manl.
Eutyches, T. Manl. Eutychio, L. Meclon. Cassius, Publicius Alexander,
Laetilianus Balsensium.
Список
посвятителей состоит всего из девяти человек, но Мангас, конечно, прав, сближая
эту надпись с надписями коллегий235. Как и в сегисамонской надписи,
заметны фамильные связи между семьей патрона и посвятителями, из которых один
носит nomen самого патрона и его отца, а двое – nomen деда патрона, cognomina
ряда посвятителей согласуются с предположением об их отпущенническом статусе,
и, более того, cognomina двоих Манлиев: Eutyches и Eutychio – заставляют
предполагать в них отца и сына рабского происхождения (cognomina же двоих
Пакциев позволяют подозревать в них патрона и отпущенника). Заключают список
отпущенник города и раб города, что опять-таки наводит на мысль о сближении
между общественными фамилиями и верхушкой фамилий влиятельных лиц. Посвятители
именуют себя просто «amici», но и это находит какое-то соответствие в «cives
pientissimi et amicissimi» сегисамонской надписи236. Думается, что в
обоих случаях речь идет о «клиентских», если можно так выразиться, коллегиях,
основной (если не единственной) целью которых и было объединение группы лиц
невысокого, но различного статуса вокруг одного или нескольких влиятельных
людей.
Легко
заметить, что это по существу та же цель (почитание господина и патрона), какую
преследовала уже знакомая нам коллегия-фамилия, также объединявшая рабов и
отпущенников. Думается, что в наблюдаемом стремлении воспроизвести на более
высоком уровне некое подобие фамильной коллегии находит выражение один из
существенных принципов римского общества.
Конечно,
в раннеимператорском Риме различие между свободным и рабом было
основополагающим и для юридической мысли237, и для «вульгарного»
мировосприятия на уровне быта238. Тем выразительнее видимое нами
стремление не давать рабам, что называется, замыкаться в своей среде;
стремление уже в фамилии (первичной ячейке рабовладельческого общества)
объединять их с отпущенниками (юридически уже свободными, в вульгарном сознании
– еще рабами). Уже в фамилии такое объединение было иерархическим239
(т.е. основывалось на принципе неравенства) и организовывалось вокруг лица (или
группы лиц) более высокого социального «этажа». Этим достигалось не только
рассредоточение рабов по «вертикальным» (хоть и в пределах нижнего «этажа»)
объединениям, но и нечто большее. Еще оставаясь «вещью»240-241,
раб фактически включался в общество, подчинялся его законам. В своем ближайшем
и непосредственном окружении он видел – в лице удачливого отпущенника – живое
олицетворение перспективы, сулимой ему обществом; в лице более высоких и
далеких «патронов» – олицетворение надежд (тоже не всегда неосуществимых) на
лучшее будущее для своих детей, внуков и правнуков.
Разумеется,
все это не препятствовало рабам осознавать общность своего положения (как и
свободным – свое превосходство). В рабских надгробиях посвятители нередко
именуют погребаемых или себя «сотоварищами по рабству» – conservus (-a),
conservi – под этим обозначением может подразумеваться и умерший супруг242,
и гладиаторская фамилия243.
В
этой связи особый интерес приобретали бы сведения о чисто рабских объединениях.
Естественно поэтому внимание исследователей к часто цитируемой в качестве
такого свидетельства CIL, II, 6004 (=3730, из Валентии): Sodalicium [...]
|vernarum|colentes Isid[em]244. Но, на наш взгляд, к этой надписи
следует отнестись более осторожно. Трудно представить себе межфамильное
«горизонтальное» объединение даже не просто рабов245, но еще более
узко – «домородных рабов». Поэтому легко понять Е.М. Штаерман, когда она
ограничивает возможный масштаб такого товарищества пределами одной фамилии246.
Далее, цитируя эту надпись, обычно забывают указать, что концы первой и третьей
строк не сохранились. Между тем такое (развивающее дальше мысль Е.М. Штаерман)
дополнение, как, скажем, «Sodalicium [Aug. n.] vernarum», существенно меняло бы
контекст, в каком нужно рассматривать надпись247. Наконец, можно ли
исключить и такую возможность, что в надписи речь идет вообще не о рабах, а о
местных уроженцах, почитателях чужеземной богини?248 Видимо, надпись
заслуживает дальнейшего исследования249.
* * *
Попытаемся
сформулировать несколько более общих соображений.
В
римско-испанском материале, как в капле воды, отразилась вся система римского
рабства интересующей нас эпохи – достаточно сильная, чтобы утвердиться на любой
почве, и достаточно гибкая, чтобы без ущерба для себя включать те или иные
элементы местных структур. Наряду с военной системой империи система рабства
оказывается одним из основных орудий романизации осваиваемых территорий.
Римское
рабство, достигшее полного развития, сопровождаемое отпущенничеством как
необходимым дополнением и продолжением, предстает перед нами как явление сложно
организованное и всепроникающее. Недооценка исторического значения римского
(как и вообще античного) рабства всегда была связана с непониманием его
универсальности, с готовностью считаться с ним лишь в самом прямом и очевидном
его проявлении – непосредственном присвоении чужого производительного труда250.
Но этого недостаточно для понимания ни собственно экономического аспекта
изучаемого явления (так как на отношениях рабства и