Геополитические причины распада СССР

как "напряжения, связанные с поддержанием лояльности населения, проживающего более чем через одну этническую границу от этнического ядра метрополии, и боевого духа расположенных там войск".

Следует отметить, что в основе предлагаемой Коллинзом геополитической системы координат лежал проведенный им (и Вебером) разбор тысячелетней истории "международных отношений" между странами, которые по преимуществу являлись мультиэтническими империями и были заняты в первую очередь ведением войн. Поэтому он делает упор на военно-экономические факторы и политический контроль в его этническом преломлении.

Свой анализ, приведший к заключению о грядущем упадке "Российской империи", исследователь начинает с подъема Московии, датируемого концом XIV в. Этот подъем, по мнению Коллинза, объяснялся превосходством Московского княжества в размерах и ресурсах, а также его положением окраинного государства, противостоявшего более слабым соседям. Используя грубые количественные индикаторы, Коллинз обнаружил, что в XX столетии, когда противники Советского Союза значительно усилились в военном и экономическом отношении, эти преимущества исчезли. Более того, с возрождением после второй мировой войны сильной Европы и неуклонным нарастанием мощи Китая страна утратила положение окраинного государства. В соответствии с коллинзовской системой рассуждений, в долгосрочной перспективе Россию как сердцевинное государство ожидает фрагментация, которая, будучи запущена военным поражением или политическим кризисом, "продолжится в течение XXI и XXII вв." [Collins 1986: 195-196].

Коллинз рассматривал холодную войну между США и СССР в качестве переломного момента с двумя возможными исходами: "Одной из альтернатив является победа какой-либо стороны над другой и установление мировой империи; второй — возникновение патовой ситуации, которая в конечном счете приведет к истощению двух великих держав и возобновлению роста независимых государств за пределами структуры принудительных коалиций" [Collins 1986: 197]. В начале 1980-х годов ученый полагал, что на его глазах начинает осуществляться вторая альтернатива. Десятилетие спустя многим наблюдателям стало казаться, что реализовалась первая — холодная война завершилась победой Соединенных Штатов.

Как бы то ни было, Коллинз предрекал либо поражение России, либо ее упадок. Критический момент для центральной власти должен был наступить вместе с чрезмерным расширением страны — возможно, более чем в одном направлении. К 1980 г. российские войска уже увязли в Афганистане, а подъем профсоюзного движения "Солидарность" предвещал нестабильность и Восточной Европе. Впрочем, в этом пункте своего рассуждения Коллинз зашел несколько дальше разумного, предсказав, что внутренние неурядицы склонят СССР к "военной интервенции в Иран, Ирак или на Аравийский полуостров" [Collins 1986: 202] — в то время подобная "страшилка" была популярна среди правых кругов США. Значение такого рода интервенции для теории Коллинза, в принципе сфокусированной на феномене военной экспансии мультиэтнических империй, заключалось в том, что она должна была привести к "чрезмерному расширению значительного масштаба с ‘перескоком’ через две или более внутренние этнические территории за пределами русского этнического ядра" [Collins 1986: 202]. Однако все это уже имело место и после вторжения в Афганистан. Первоначально проникновение советских войск в эту страну осуществлялось с территории среднеазиатских республик, причем в состав военного контингента входили и резервисты нерусского происхождения. Власти СССР были обеспокоены ставшими им известными планами коммунистического руководства Афганистана преобразовать эту страну в федерацию советского типа, где этнические республики таджиков и узбеков граничили бы с соответствующими частями Советского Союза. Советские лидеры, очевидно, опасались, что трансграничная идентификация этнически родственного населения двух стран подорвет позиции центральной власти в Москве (и в Кабуле).

Таким образом, более чем за 10 лет до распада Советского Союза Коллинз составил правдоподобный сценарий будущего краха, базирующийся на принципах геополитики и этнополитики. По своим внешним характеристикам этот сценарий, по-видимому, соответствует тому, что произошло на самом деле. Но прежде чем говорить о том, может ли модель Коллинза поведать нам о будущем РФ, следует подвергнуть ее более тщательному рассмотрению.

Самое уязвимое место в концепции Коллинза — чрезмерное акцентирование в ней военно-территориальных аспектов государственной политики. Несомненно, то обстоятельство, что Советский Союз окружали враждебные соседи (и даже враждебные союзники), способствовало напряжению его хозяйственных ресурсов и — в конечном счете — упадку центральных властных институтов, представляющему, согласно Коллинзу, предпосылку имперской дезинтеграции. Однако безопасность страны не требовала столь дорогой цены. В эпоху ядерного оружия ориентация Советского Союза на дорогостоящие танковые армии в духе второй мировой войны обуславливалась сознательным выбором его руководства, а не необходимостью. Во время каждого из двух важнейших периодов реформ в послевоенной истории страны советские лидеры — Н.Хрущев и М.Горбачев — осуществляли масштабные сокращения вооруженных сил, причем безо всякого ущерба для государственной безопасности.

Ключевой недостаток характерной для Коллинза концентрации внимания на этнических делениях и слишком растянутых линиях коммуникаций заключается в том, что при подобном подходе затемняется роль России и русских в крушении СССР. На деле сама Россия (в виде РСФСР — одной из 15 образовывавших СССР республик) под руководством Б.Ельцина фактически отделилась в 1991 г. от Советского Союза. В качестве участников народных фронтов этнические русские играли важную роль даже в наиболее решительных и правомерных, с точки зрения закона, кампаниях за отделение — в Эстонии, Литве и Латвии [Hanson 1999; Alexseev 2001: 101-106]. Очевидно, что множество русских по всему Советскому Союзу выступали против гиперцентрализованной, находившейся под властью коммунистов системы по причинам, не имеющим отношения к этнополитике и чрезмерному расширению.

В этом смысле предложенная Дерлугьяном трактовка крушения Советского Союза убедительнее коллинзовской. Признавая важность геополитического соперничества с Соединенными Штатами, Дерлугьян не считает этот фактор определяющим и не акцентирует его территориальный аспект. Он далек и от того, чтобы анализировать распад государства лишь с этнической точки зрения. Согласно его позиции, для Советского Союза были характерны "корпоративные органы двух типов", контролировавшиеся номенклатурой — государственными чиновниками, утвержденными руководством Коммунистической партии. К первому относились всевозможные территориальные образования, в т.ч. 15 союзных республик (анализ Коллинза учитывает исключительно их). Ко второму — "внетерриториальные производственные агломерации (государственные концерны и синдикаты) и разнообразные министерства, осуществлявшие руководство совокупностью экономических отраслей и государственных институтов, начиная с обороны и кончая образованием" [Дерлугьян 2000: № 3, 21].

Подобно Коллинзу, Дерлугьян указывает на коллапс центральной власти, но, в отличие от Коллинза, который просто ссылается на такой поворот событий, Дерлугьян действительно его объясняет. С его точки зрения, советское государство рухнуло в тот момент, когда от него отвернулась номенклатура среднего звена. Горбачев пытался реформировать советское общество и экономику страны, стараясь преодолеть застой брежневской эпохи посредством раскрепощения гражданской инициативы в виде различных народных движений. Его политика гласности и перестройки была нацелена на то, чтобы встряхнуть автономный от общества класс российского чиновничества, подвергнув его испытанию выборами и рыночной конкуренцией [Дерлугьян 2000: № 3, 20]. Но общественные силы вышли из-под контроля Горбачева еще до того, как он смог довести до конца свои реформы, причем настолько, что он, по его собственным воспоминаниям, начал видеть в неформальных движениях скорее "оппозицию", чем союзников [Горбачев 1995: 412, 514]. Как пишет Дерлугьян, "прежде чем Горбачеву удалось создать новый режим, находившиеся у него в подчинении слои номенклатуры предали его и, нарушив два основополагающих табу номенклатурного поведения, приняли участие в национальных движениях и в частном накоплении" [Дерлугьян 2000: № 3, 20]. Да, некоторые коммунистические элиты (как и предсказывал в 1980 г. Коллинз) связали себя с делом национализма — но лишь в тех случаях, когда занимаемые ими позиции в управлении регионами открывали перед ними благоприятные возможности. Другие представители среднего звена коммунистической элиты — те, которые имели доступ к внетерриториальным экономическим ресурсам, — отказались от этнонационализма в пользу различных версий коррупционного капитализма.

Таким образом, распад Советского Союза был не только геополитическим феноменом, обусловленным проблемами военного характера. Крушение центральной государственной власти действительно имело решающее значение, но оно, в свою очередь, объяснялось отношением, прежде всего представителей элиты, к институтам советского режима. Когда стало ясно, что эти институты оставляют желать лучшего, особенно в плане обеспечения экономических благ, которыми, очевидно, в гораздо большей степени изобиловал Запад, они перестали вызывать поддержку даже самой правящей номенклатуры. "Общественный договор" брежневской эпохи, в соответствии с которым элементарный уровень материального благополучия покупался ценой гражданских свобод, не пережил горбачевских преобразований, а заменить его оказалось нечем.

Вероятно, воодушевленный очевидным успехом собственных прогнозов относительно упадка Советского Союза, Коллинз вместе со своим соавтором Д.Уоллером попытался в начале 1990-х годов предсказать дальнейшее развитие событий на постсоветском пространстве. Прежде всего они еще раз повторили свои исходные постулаты: (1) Советский Союз был "продолжением экспансионистской геополитической траектории Российской империи"; (2) "в XX столетии геополитические преимущества России сошли на нет"; (3) именно усилия М.Горбачева по снижению "чрезмерного с точки зрения материально-технического обеспечения войск расширения" посредством сокращения военных обязательств "привели к быстрой делегитимации правящего слоя" и в конечном счете — к распаду СССР [Collins, Waller 1994: 120; см. также Waller 1992].

Затем Коллинз и Уоллер высказали свои соображения о том, что изменилось с возникновением меньшего по размерам российского государства, окруженного более слабыми соседями. Они утверждали, что Россия "в средне- или долгосрочной перспективе будет в состоянии обрести доминантный по отношению к своим соседям престиж могущества" и что она вернулась к "чему-то, более сходному с благоприятным для нее окраинным положением времен Петра" [Collins, Waller 1994: 120]. Единственное отмеченное ими исключение в плане выигрышности геополитической позиции страны — Дальний Восток, где Россия столкнулась с двумя сильными соперниками в лице Японии и Китая; однако в данном случае два соперника лучше, чем один, поскольку они могут вступить в конкуренцию друг с другом.

Настаивая на том, что "этничность следует за геополитикой", и исходя из "относительно благоприятных средне- и долгосрочных геополитических перспектив России", Коллинз и Уоллер делали однозначный прогноз: "Престиж могущества русского этноса по отношению к его этническим соперникам будет высоким" и потому "нам не следует ожидать значительной или даже какой-либо этнической фрагментации внутри страны" [Collins, Waller 1994: 107, 120].

Вместе с тем они особо оговаривали случай автономных республик, т.е. территорий, обладающих собственными политико-административными структурами. Эти территории могут стать исключением, но только при наличии трех условий: при "сравнительно высокой численности населения, преобладании среди коренных жителей нерусских народов и расположении на оконечности российской территории". В итоге оставались только три вероятных кандидата на отделение: Чечня, Тува и Северная Осетия (эти прогнозы были высказаны до начала войны в Чечне, разразившейся в ноябре-декабре 1994 г.). Согласно заключению Коллинза и Уоллера, "с [этими] минимальными оговорками, касающимися пограничных регионов с преобладанием нерусского населения, саму Россию в дальнейшем ожидает немного этнических сецессий" [Collins, Waller 1994: 121-122].

2.2. Дальнейшая судьба СССР в варианте неоатлантизма.

Победа над СССР означала вступление в радикально новую эпо­ху, которая требовала оригинальных геополитических моделей. Гео­политический статус всех традиционных территорий, регионов, го­сударств и союзов резко менялся. Осмысление планетарной реаль­ности после окончания холодной войны привело атлантистских гео­политиков к двум принципиальным схемам.

Одна из них может быть названа пессимистической (для атлан­тизма). Она наследует традиционную для атлантизма линию конф­ронтации с хартлендом, которая считается не законченной и не снятой с повестки дня вместе с падением СССР, и предрекает об­разование новых евразийских блоков, основанных на цивилизационных традициях и устойчивых этнических архетипах. Этот вариант можно назвать «неоатлантизм», его сущность сводится в конечном итоге к продолжению рассмотрения геополитической картины мира в ракурсе основополагающего дуализма, что лишь нюансируется выделением дополнительных геополитических зон (кроме Евразии), которые также могут стать очагами противостояния с Западом. Наи­более ярким представителем такого неоатлантического подхода является С. Хантингтон.

Вторая схема, основанная на той же изначальной геополитичес­кой картине, напротив, оптимистична (для атлантизма) в том смыс­ле, что рассматривает ситуацию, сложившуюся в результате победы Запада в холодной войне, как окончательную и бесповоротную. На этом строится теория мондиализма, концепция конца истории и единого мира, которая утверждает, что все формы геополитической дифференциации — культурные, национальные, религиозные, иде­ологические, государственные и т.д. — вот-вот будут окончательно преодолены и наступит эра единой общечеловеческой цивилиза­ции, основанной на принципах либеральной демократии. История закончится вместе с геополитическим противостоянием, дававшим изначально главный импульс истории. Этот геополитический про­ект ассоциируется с именем американского геополитика Фрэнсиса Фукуямы, написавшего программную статью с выразительным на­званием «Конец истории».

Концепцию Сэмюэла П. Хантингтона — директора Института стратегических исследований им. Джона Олина при Гарвардском университете — можно считать ультрасовременным развитием тра­диционной для Запада атлантистской геополитики. Важно, что Хан­тингтон строит свою программную статью «Столкновение цивилиза­ций» (которая появилась как резюме большого геополитического проекта «Изменения в глобальной безопасности и американские нацио­нальные интересы») как ответ на тезис Фукуямы о конце истории. Показательно, что на политическом уровне эта полемика соответ­ствует двум ведущим политическим партиям США: Фукуяма выра­жает глобальную стратегическую позицию демократов, тогда как Хантингтон является рупором республиканцев. Это достаточно точ­но выражает сущность двух новейших геополитических проектов — неоатлантизм следует консервативной линии, а мондиализм пред­почитает совершенно новый подход, в котором все геополитичес­кие реальности подлежат полному пересмотру.

Смысл теории Хантингтона, сформулированный им в статье «Столкновение цивилизаций», сводится к следующему. Видимая гео­политическая победа атлантизма на всей планете — с падением СССР исчез последний оплот континентальных сил — на самом деле зат­рагивает лишь поверхностный срез действительности. Стратегичес­кий успех НАТО, сопровождающийся идеологическим оформлени­ем, — отказ от главной конкурентной коммунистической идеоло­гии — не затрагивает глубинных цивилизационных пластов. Хан­тингтон вопреки Фукуяме утверждает, что стратегическая победа не есть цивилизационная победа; западная идеология — либерал-демократия, рынок и т.д. — стала безальтернативной лишь времен­но, так как уже скоро у незападных народов начнут проступать цивилизационные и геополитические особенности, аналог «географи­ческого индивидуума», о котором говорил Савицкий.

Отказ от идеологии коммунизма и сдвиги в структуре традици­онных государств — распад одних образований, появление других и т.д. — не приведут к автоматическому равнению всего человечества на универсальную систему атлантистских ценностей, но, напротив, сделают вновь актуальными более глубокие культурные пласты, ос­вобожденные от поверхностных идеологических клише.

Хантингтон утверждает, что наряду с западной (атлантистской) цивилизацией, включающей в себя Северную Америку и Западную Европу, можно предвидеть геополитическую фиксацию еще семи потенциальных цивилизаций:

1) славяно-православная,

2) конфуцианская (китайская),

3) японская,

4) исламская,

5) индуистская,

6) латиноамериканская и, возможно,

7) африканская.

Конечно, эти потенциальные цивилизации отнюдь не равнознач­ны. Но все они едины в том, что вектор их развития и становления будет ориентирован в направлении, отличном от траектории атлан­тизма и цивилизации Запада. Так, Запад снова окажется в ситуации противостояния. Хантингтон считает, что это практически неизбеж­но и что уже сейчас, несмотря на эйфорию мондиалистских кругов, надо принять за основу реалистическую формулу: «The West and The Rest» («Запад и все остальные»).

По мнению С. Хантингтона, в нарождающемся мире источником конфликтов станет уже не идеология и не экономика, а важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой.

Лохау­зен, как и Тириар, предвидел геополитический крах СССР, быв­ший, по его мнению, неизбежным при условии сохранения обыч­ного курса. Если у атлантистских геополитиков такой исход рас­сматривался как победа, Лохаузен видел в этом скорее поражение континентальных сил, но с тем нюансом, что новые возможнос­ти, которые откроются после падения советской системы, могут создать благоприятные предпосылки для создания в будущем но­вого евразийского блока, континентальной империи, так как оп­ределенные ограничения, диктуемые марксистской идеологией, были бы в этом случае сняты.

Падение СССР знаменует собой падение последнего бастиона иррационализма. С этим связано окончание истории и начало особого планетарного существования, которое будет проходить под знаком рынка и де­мократии, которые объединят мир в слаженную рационально функ­ционирующую машину. Такой новый порядок, хотя и основанный на универсализации чисто атлантической системы, выходит за рам­ки атлантизма, и все регионы мира начинают переорганизовываться по новой модели, вокруг его наиболее экономически развитых центров.

Заключение

В заключении подведём итоги и сделаем соответствующие выводы.

Проведение экономических реформ с последующим упразднением СССР и постепенным переходом к рынку вызвало обильный поток противоречивых рассуждений о крахе т.н. Советской империи. Но нужно отметить, что распад СССР не был распадом классической империи. Еще раз отметим: распад уникальной многонациональной страны произошел не по естественным причинам, а, главным образом по воле политиков, преследующих свои цели, вопреки воле большинства народов, проживающих в те годы в СССР.

В 1978 г. Коллинз выдвинул несколько общих положений, касающихся территориальной экспансии и сжатия государств. Когда же, два года спустя, Коллинз, формализовав свои принципы и придав им количественную форму, приложил их к Советскому Союзу, полученные им выводы полностью шли вразрез с общепринятой точкой зрения. В конце 1970-х — начале 1980-х годов многие американские политические деятели и группы интересов выражали тревогу в связи с якобы безудержным наращиванием советской военной мощи, таящим в себе угрозу для Соединенных Штатов и их союзников. Коллинз же предвидел наступление в СССР периода нестабильности, частично обусловленного чрезмерным военно-имперским расширением советской державы. В долгосрочной перспективе такая нестабильность могла привести к дезинтеграции "Российской империи", в т.ч. к утрате Советским Союзом контроля над Восточной Европой и к его собственному распаду. Он предвидел то, что разложение центральной власти российского государства окажется предварительным условием возникновения мощных этносепаратистских движений. Ученый отмечал, что формальный механизм расчленения Советского Союза уже имеется в виде 15 союзных республик, обладающих номинальной автономией и собственными государственными институтами. Эта федеративная структура, будучи лишена всякого значения при сильном центральном правительстве, поддерживает этнические идентичности и в то же время обеспечивает организационные рамки, которые позволяют образоваться действительно независимым государствам, как только власть центра всерьез ослабнет. Коллинз полагал, что прогнозируемая им дезинтеграция Советского Союза, вероятнее всего, произойдет под руководством инакомыслящих коммунистических политиков, и что указанные благоприятные структурные возможности побудят некоторых коммунистических руководителей объединиться с региональными этническими группами.

Многое из его анализа кажется сегодня точным и прозорливым. Распад СССР, правда, предсказывали и другие наблюдатели. Но в отличие от их  ожиданий, что он станет результатом войны с Китаем  или восстания исламских республик СССР, Коллинз по большей части указывал на истинные причины произошедшего коллапса. Основной недостаток прогноза заключался в его временных параметрах. По предположению ученого, для дезинтеграции Советского Союза  должно было потребоваться много десятилетий.

Коллинзовский анализ проводился по трем измерениям: а) принципы этой модели в приложении к истории Российской империи на длительном временном этапе; б) применимость модели к краху Советского Союза; в) ее источники в социальной теории Вебера, а также возможно упущенные Коллинзом аспекты веберовских размышлений. Коллинз перечисляет пять геополитических принципов, в которых фиксируются факторы, влияющие на расширение, сжатие или стабильность государственных границ в течение длительных периодов времени. Эти принципы касаются главным образом способности государства к ведению войн и контролю над своим населением.

1. Преимущество в размерах и ресурсах. При прочих равных условиях в войнах побеждают крупные и богатые ресурсами государства; поэтому они расширяются, тогда как более мелкие и бедные — сжимаются.

2. Преимущество в расположении.. Государства, граничащие с мощными в военном плане странами на меньшем количестве направлений, т.е. «окраинные», находятся в выигрышном положении по сравнению с государствами, имеющими могущественных соседей на большем количестве направлений, т.е. с «сердцевинными».

3. Фрагментация сердцевинных государств. Сердцевинные территории, сталкивающиеся с противниками на нескольких фронтах, в долгосрочной перспективе имеют тенденцию дробиться на все возрастающее число мелких государств.

4. Решающие войны  и переломные моменты.

5. Чрезмерное расширение и дезинтеграция. Даже "мировые" империи могут подвергнуться ослаблению и длительному упадку, если достигнут чрезмерного, с военной точки зрения, расширения.

Итак, более чем за 10 лет до распада Советского Союза Коллинз составил правдоподобный сценарий будущего краха, базировавшийся на принципах геополитики и этнополитологии. По своим внешним характеристикам этот сценарий, по-видимому, соответствовал тому, что произошло на самом деле.

Оппоненты Коллинза, в частности политолог Г. Дерлугьян, доказывают, что ядерные вооружения, несмотря на свою "символическую значимость", ведут к тупиковой ситуации "в межгосударственном соперничестве. Советскому Союзу была навязана конкуренция в невоенных областях — экономическом, политическом, культурном и идеологическом производстве, где значительные преимущества Америки не оставляли ему никаких шансов на победу". СССР в основном обеспечил свою территориальную безопасность в традиционном ее понимании (вот почему Горбачев мог позволить себе пойти на многочисленные односторонние инициативы в сфере ограничения вооружений), но в послесталинскую эпоху от советских руководителей и от советского общества требовалось уже нечто большее, и, прежде всего, связанная с изменением структуры населения (рост занятого в промышленности городского населения) забота о повышении уровня и качества жизни.

Литература

Боффа Дж. История Советского Союза. М: Международные отношения, 2004.

Бутенко В. Откуда и куда идем. Лениздат, 1990.

Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.

Дерлугьян Г.М. 2000. Крушение советской системы и его потенциальные следствия: банкротство, сегментация, вырождение. — "Полис", № 2, 3.

Коллинз Р. 2000. Предсказание в макросоциологии: случай Советского коллапса. — "Время мира", Альманах. Вып. 1: Историческая макросоциология в XX веке. Новосибирск.

Международный ежегодник: политика и экономика, 1991

Международный ежегодник: политика и экономика, 2001.

Сандерсон С. Мегаистория и ее парадигмы // Время мира. Альманах. Вып.1. Историческая макросоциология в ХХ веке / Под ред. Н.С. Розова. Новосибирск, 2000. С. 69.

Тихонравов Ю.В. Геополитика: Учебное пособие. — М.: ИНФРА-М, 2000. -269 с.

Collins R. 1978. Some Principles of Long-Term Social Change: The Territorial Power of States. — "Research in Social Movements, Conflicts and Change", vol. 1.

Collins R., Waller D.V. 1994. The Geopolitics of Ethnic Mobilization: Some Theoretical Projections for the Old Soviet Bloc. — Moore J.H. (ed.) Legacies of the Collapse of Marxism. Fairfax.