Крымчане в Кремле и вокруг

Путь от Архангельского до Благовещенского собора в Москве лежит через Железные ворота Бахчисарайского дворца

"КРЫМ, Киммерия, Кермен, Кремль...", - составлял топонимический ряд Максимилиан Волошин в статье ''Культура, искусство, памятники Крыма''. - Всюду один и тот же основной корень КРМ, который в древнееврейском языке соответствует понятию неожиданного мрака, затмения и дает oбрaз крепости, замкнутого места, угрозы и в то же время сумрака баснословности"i. Материк, раскинувшийся между этими корнями, поэт сравнивал с океаном. Степь была, по его мнению, стихией менее устойчивой и надежной, чем море. Может быть, именно поэтому и остались в истории имена прежде всего сухопутных мореплавателей, по большей части которым был и знаменитый купец-путешественник Афанасий Никитин. Но наш разговор преимущественно о тех, кто разбудил у него тягу к дальним странам.

Сурожане в Кремле

Гости-сурожане - так называли в Русском государстве купцов (армян, греков, итальянцев) из древнего Сурожа (Судака, Сугдеи), которые с XII века часто и надолго приезжали в Москву, а с XV века, после завоевания Османской империей генуэзских колоний в Крыму, многие из них осели здесь навсегда, обзаведясь семьями, быстро освоив новые язык и культуру и уже во втором или третьем поколеiee слившись с основным ядром москвичей.

В летописях говорится о прибытии из Крыма Ермолы Капицы, переименованного в Палицу, и о некоем Ховре, связанном с Мангупом - княжеством Феодоро в юго-западном Крыму, ставшем родоначальником знаменитой русской фамилии. Ховрины владели подмосковным селом, давшим название столичному району Химки-Ховрино. А название микрорайона Тропарево, на полпути между центром столицы и аэропортом Внуково, происходит от села, принадлежавшего когда-то сурожанину Фоме Тропареву.

Обозначение "сурожские гости" a XVI aaea утрачивает aaia?aoe?aneee e iaoeiiaeuiue niune, распространившись на высший разряд московского купечества, который торговал самыми дорогими товарами (хотя Черное море в XIV веке именовалось Сурожским морем). Сурожане селились в самых привилегированных районах города (в Китай-городе это место называлось "крымок"). Многие из "гостей", не ограничивая себя торговлей, добивались права владения вотчинами и боярскими титулами, участия в политической жизни. Один из Ховриных, к примеру, стал казначеем Великого князя Московского Ивана III, и эта должность остается за Ховриными вплоть до царствования Бориса Годунова, когда они впали в немилостьii.

Исключительна роль сурожан в каменном строительстве Москвы. В первый же год княжения Ивана III (1462) замечательный "предстатель" Василий Ермолин восстановил обветшавшую кремлевскую стену, построенную первоначально из белого камня и давшую поэтичное название всей столице - белокаменная. На башне Фроловских ворот он установил две белокаменные фигуры. Дошедший до нас фрагмент одной из этих барельефов - Георгия Победоносца, символа Москвы - редчайший памятник русского искусства - резьбы по камню, не знающий аналогов.

Когда же в 1472 году началась стройка заново кремлевского Успенского собора, основанного еще при Иване Калите, у Ермолина появился конкурент - Иван Ховрин, по прозвищу Голова (от него - род Головиных, стало быть, еще один извод мангупских выходцев). Получить строительство целиком в свои руки ему не удалось, совместное же "предстательство" двух подрядчиков привело к недоразумениям между нимиiii. И тогда Ермолин отступился. Больше никаких данных о его архитектурных работах не имеется. Зато известна Ермолинская летопись, интересный памятник литературы и исторической мысли XV века, в которой строитель подводит итоги своей жизни, неразрывно связанной для него с Русью. Подобно автору "Повести временных лет", начинает он с незапамятных времен, постепенно переходя к тем событиям, свидетелем и участником которых был лично, упоминая, в частности, и о своем споре с Ховриным-Головой.

Споры между строителями нa пошли на пользу делу. Когда стали выводить своды, каменные стены рухнули. Вызванные из Пскова мастера отозвались о растворе, что "жидко растворяху, ино не клеевито". Строительство Успенского собора отныне будет связано с именем Аристотеля Фиораванти. Ховрину-Голове все же удалось сохранить и голову, и подряд. Новый собор возводился из другого строительного материала - кирпича, и лишь частями из камня. В 1487 году "предстатель" возводит кирпичные хоромы и для себя. Но только при первых Романовых кирпичные дома стали серьезно конкурировать с деревянными. Перед тем, в 1485 году, началось возведение из кирпича новых стен и башен Кремля. Московский центр стал приобретать современный облик. Из "белокаменной" Москва стала по большей части "камнекрасной"iv.

Суровцы-молодцы

Сурожане оставили заметный след как в экономической истории России, так и в самом русском языке. В результате их посреднической торговой деятельности между Севером и Югом, в которой, в условиях отчуждения рынков сбыта от рынков производства цена товаров не определялась их реальной стоимостью, был создан характерный образец купеческого капиталаv. В тогдашнем "живом великорусском языке", согласно словарю В.Даля, утвердились слова: "сурога" - купец, торгующий суровскими товарами; "суровщина" - суровский товар, т.е. шелковый, бумажный; "суровьё", "суров" и "суровина" - небеленная пряжа; "суровина", "суровинка" - суровость как качество. Ударение - на первом слоге, так как это слово произошло не от качественного прилагательного "суровый", а от "сурожский".

Уверенно утвердились гости-сурожане и в русском богатырском эпосе. Для этого хотя бы одному из них и самому надо было стать богатырем, умеющим отбиваться от кочевников, как на Западе от сарацин или рыцарей-разбойников, чтобы провезти сквозь по морскому бурные степи и долы к немногочисленным укрепленным культурным центрам заморский товар. А заодно - и заморские песни, и чудесные рассказы о виденном в тридесятом царстве. Таким был "охотничек Суровец-Суздалец", герой эпического сказания о богатырях-сурожцах.

В стороне, веки прежние,

Не в нынешние времена, последние,

Как жил на Руси Суровец молодец,

Суровец богатырь, он Сурожанин,

По роду города Суздаля,

Сын отца гостя богатого,

Охоч он ездить за охотою.

За гуслями, за лебедями,

За серыми за утицами

Ездит день до вечера,

А покушать молодцу нечего.

На пути героя встает сырой и "кривистый" дуб, на котором сидел черный ворон. Богатырь собрался было подстрелить птицу, но та останавливает его своим вещанием о погубительных замыслах Кумбила царя "Со многими татарами со уланами". Сурожанин послушался совета о нанесении превентивного удара, "наезжает на татар", первым среди богатырей используя способ помахивания схваченным за ногу противником - "где не пройдет, там улицы, куда ни повернется - переулочек".

В другой "старине" братья-суздальцы вместе с освоившим такую боевую тактику Ильей Муромцем боролись против Мамая. В ходе самовосхваления своих подвигов им порой изменяло чувство меры.

И сами они похваляются:

"Кабы была теперь сила небесная,

И все бы мы побили ее по полю".

Столь кощунственная похвальба повлекла оживление перебитых врагов, с которыми русские витязи оказались теперь не в силах справится. Пришлось ехать в Киев, замаливать грехи в монастырях и пещерах, где они и преставились.

Другая былина рассказывает, как при царе Давиде Евсеевиче, при старце Макарии Захаровиче нашло вдруг беззаконие великое.

Старицы по кельям - родильницы,

Чернцы по дорогам - разбойницы,

Сын со отцом на суд идет,

Брат на брата с боем идет,

Брат сестру за себя емлет.

Суровец-Суздалец спешит навести порядок и там. Сохранился, впрочем, только отрывок о прибытии богатыря.

Из далеча, чиста поля,

Выскакал тут, выбегал

Суровец богатырь, Суздалец,

Богатого гостя Заморенина сын.

Он бегает-скачет по чисту полю,

Спрашивает себе сопротивника,

Себе сильна-могуча богатыря,

Побиться, подраться, поиграться,

Силы богатырской поотведати,

А могучи плечи приоправити.

Он бегал-скакал по чисту полю,

Хоботы метал по темным лесам,

Не нашел он в поле сопротивника...

Таким же заезжим богатырем на Руси был сын гостя-итальянца из Сурожа Чурило Пленкович, "бабами уплаканный", "бабий умоленник и старуший упрашивальник", ставший воплощением восточно-славянской дон-жуанской ипостаси.

"Знать, это не зайка скакал,

Не зайка скакал, не бел горностай,

Это шел Чурила Пленкович

К старому Бермяте Васильевичу,

К его молодой жене

Катерине прекрасныя.

Эти подвиги отразились потом и в украинских народных песнях.

Як шов Чурила з мiста,

За ним дiвочок триста.

В образе Чурилы, по мнению А.Веселовского, происходит перерождение богатыря в культурного героя, хотя понятие культурности и выражалось у него в наивном удивлении к заморским образцам поведения, граничащим с фиглярством и жеманствомvi. В свете новейших трактовок понятия "культурный герой" (мифический персонаж, создающий для людей различные предметы культуры, определенные навыки и приемы трудовой деятельности, стереотипы социальной ориентации и организации) отметим, что образ Чурилы соответствует обязательному в системе архаичной мифологии демонически-комическому дублеру культурного героя - трикстеруvii.

Приключения "товарищей"

Дипломатический этикет утверждался в Московском царстве параллельно с формированием самого государства. Великие князья предписывали послам в наказах требовать буквального соответствия в посольских церемониях, чтобы они были принимаемы точно так же, как иностранные послы.

Послы обязаны были следить за тем, чтобы иностранные государи, при вопросе о здоровье великокняжеском или царском, приподнимались и снимали шляпу. Они наблюдали за правильностью царского титула в грамоте. В случае каких-либо неточностей настаивали на уничтожении ошибки, в противном случае отказываясь принять грамоту и уезжали без ответа, зная, как строго относилось московское правительство к "пропискам" в титулах. "Само большое дело, - говорили послы, государскую честь остерегать, за государеву честь должно нам всем умереть; прежде всего нужно оберегать государское именование; начальное и главное дело государей чести остерегать."viii Все эти пререкания о посольском церемониале и титулатуре свидетельствовали не об узости мышления и рутинности тогдашней дипломатии, а о старании отстаивать государственный авторитет. В свою очередь, и правительство старалось обеспечить послам гарантии их безопасности посредством "размена" послов с тем или иным государством.

На этом фоне зарождающегося международного права заметна куда меньшая правовая защищенность купцов. Правительственная роль в утверждении торговых законов была невелика, она ограничивалась установлением самых общих правил. Как писал Иван III в "перемирной" грамоте Великому князю Литовскому, "А учинится межи нас розмирица, а в ту пору которые твоей земли купцы получатся в наших землях и нам тех твоих купцов не порубати, ни статков у них не отнимати"ix.

Ближайшим политическим союзником Ивана III в деле разгрома остатков Золотой Орды (Большой Орды) и противостояния Литве был крымский хан Менгли-Гирей. Дипломатическая переписка между ними свидетельствует, как мало отразилось заключение этого союза на безопасность купцов. " А что еси нам говорил о смоленских мещанах..., что их три человека и с их товаром взяты в Вязьме и мы тех трех человек велели отпустити; а товары их рать взяла". Таково последствие военных действий для купцов, несмотря на обещания договорных грамот, что "путь их чист", даже когда "полки ходят".

Грамоты русских послов из Крыма полны жалоб на ограбления купцов. Менгли-Гирей всегда обещал разобрать дело, уплатить долг за пограбленные товары, но потом так или иначе уклонялся от обещаний. Грабежи купцов в тех условиях были одной из главных статей существования его подданных. В ответ на запрос о грабеже купцов Кости Могучева и Ивана Жеглова Лухбердеем хан ответил, что "он то дело быскал" и нашел, что "Лухбердей того дела не толкал", а пограбили Костю те люди, который сейчас "не в Орде", пообещав заплатить, когда его люди вернуться из "заморья". При вторичном напоминании об этом долге, хан ответил, что "тот долг и сегодня остался за мною, дати ми нечего, нынеча есть изотшал, а коли у меня Бог даст в руках что будет, яз тогды заплачу"x. Рассчитывать купцам на такое благоприятное время, когда у хана "в руках что будет", конечно, не приходилось. Более того, с его стороны тут же следовали встречные просьбы о деньгах, подарках, жалобы на то, что он "изотшал", то есть в своеобразной форме претензии на восстановлении прежней дани Золотой Орде, правопреемником которой считали себя крымские ханы.

Москва предоставляла каждому купцу свободу торговать, как ему удобно и выгодно, заботясь только о правильном взимании пошлин и в этом вопросе отличаясь беспощадностью. За объезд пошлины в Московском государстве полагалась продажа товара провинившегося или казнь, как это следует из слов Ивана III: "Поимали мои наместники татарина Ибраимом зовут, ехал с торгом через Мордву, а Муром объехал, избегая пошлин; ...и тот татарин дошел в том продажи и казни".

Одни купцы вели свои торговые дела единолично, другие с "товарищами" (от слова "товар"). "Били нам челом наши купцы Можаичи, Вязьмичи и Тверичи: из Можайска на имя Иван Шишкин, да Харя с товарищи" (с коими он связан чем-то большим, чем общая поездка и происхождение). Товаром "товарищи" владели сообща, но в случае нужды каждый из них мог выделить свой товар и отослать его на родину (если, к примеру, опасался смерти). Удобно было, что пошлины можно было платить от "товарищества". Так, в Крыму брали от каждого "котла" (ели "товарищи" из одного котла), помимо тамги, однорядку и шубу беличью. "Ежели же разболится гость и станет отдавать свой товар брату, племяннику или с товарищем станет отсылать его к жене и детям, то у него, еще живого, товар отнимают и товарищей к нему не пускают"xi. Товар умершего "товарища" также изымался. В дипломатических документах упоминаются товарищества из двух, четырех, шести человек, члены которого назывались также "складниками". Каждый из них был ответственен за товар, который "у них за один". Можно было остался в долгу у своих умерших складников, товар которых был разграблен.

В торговле купцы не разделялись на специальности, каждый из них вез самые разнообразные товары. Более проявлялись социальные различия. В торговых предприятиях участвовали разные слои населения, и не всех разделяли тяготы "товарищей", в разряд которых более богаты "гости" (в том числе, и "сурожане") не входили. Но поборы были общими для всех. Нередко хан задерживал целый караван, под предлогом, что "поле нечисто" и проводник не найден. Чтоб проводник нашелся, надо было заплатить тысячи полторы алтын. Дружеские отношения между Иваном III и Менгли-Гиреем не мешали последнему "брать зауморщину", т.е. конфисковать товары умерших гостей, на что следовали упреки: "Что турский зауморщину отложил, а ты на наших людях зауморщину емлешь, ино гороздо ли такая сила нашим людям чинится?"

Когда "гости" ли, "товарищи" приходили в Перекопскую Орду, которую при всем желании не объедешь, с них таможенники брали пошлину "на царя" - со ста денег по семи денег, а князю Ширину с головы по 3 алтына без дву денег, других пошлин нет, разве который гость придет к царю или князю с честью". Приходилось выкручиваться, надевать на себя по несколько шуб, рассказывать убедительные истории об уплате пошлины на предыдущих таможнях.

"А придет кто Доном в Азов, с него в Азове тамга, приедет в Кафу, с него тамга же, а поедут из Кафы полем, с них в Орде тамги нет, а со всего каравана хозяин несет царю поминок: камку, куфтель кафинскую, зуфь, ковер да тесьму, а князю несет тоже, а если не договорится с проводником и приедет в Орду, то с них берут со всего каравана тысячу алтын."xii

В Кафе и Азове купцы подвергались дополнительным притеснениям со стороны турецких властей, которые могли организовать для "гостей" и "товарищей" нечто вроде субботника - заставляли копать ров, носить камни. В случае болезни купца товар отбирали не только у больного, но и у всего "товарищества".

Путешествие через Бахчисарай в Москву

В 1499 году Иван III принял