Далев ковчег

Спокон веку на Руси изощряют не природопользование, а наживоведение. Оно -- дело претонкое, тарабарская какая-то наука, держащаяся на круговой поруке, на круговой порочности. И наука сия -- острог неприступный, обнесенный тыном из заостренных донельзя проволочек и крючков, охраняемый клыкастыми рвачами, готовыми разорвать в клочья любую угрозу их необузданному произволу и верхнепритинному* своекорыстию.

Даль -- гроза всех наживострастников. Его путевые заметки о состоянии водных путей и лесов -- букварь по разоблачению растлителей Родины, по борьбе с злоупотреблением служебным положением. "Чем более где приставлено, для порядку, чиновников, тем дело идет хуже и тем оно тягостнее для народа; одного легче накормить, чем десятерых. Чем более степеней подчиненности, для более строгого надзора, тем более произвола и гнета, тем менее можно найти суд и расправу. Один и отвечает один; а семеро на бумаге как на бобах разведут, и во имя закона совершаются безнаказанно всякие беззакония...Мы должны отречься от неправых доходов, от тунеядного присвоения себе чужого труда, от самовластия и произвола." Была бы моя воля, вместо слова "гроза" я бы размашисто вывел -- "Даль -- могильщик" наживожорства, но факты -- вещь упрямая. Владимир Иванович не обладал правомочностью нарыть могил всем тем любостяжателям, которым деревянный бушлат -- самый раз... Даль был лишь грозою, а на грозу найдется грозоотвод.

На службе правдолюб -- саднящая заноза, глубоко вонзившаяся в заскорузлую совесть высокопоставленных чинодралов. Занозистый рыцарь без страха и упрека. Самого Даля ни в чем нельзя было обвинять. В Русыче нечистоплотности не было ни зги. Про словарника один сослуживец веско отметил: -- "Даль вышел в отставку, ничего не нажив там, где другие наживали сотни тысяч." Чернильные комары нечестивый свой нос подтачивали о чрезмерную заботу Луганского о благополучии крестьян, о его непримиримое отношение к "бумажной части" дела, которое Владимир Иванович считал "злом неисправимым". Добросовестный до конца ногтей Даль держался на ниточке. Вышеслоняющиеся бумажные душонки лезли из переплета вон, нарахтясь ниточку сию перерезать, дабы в блаженное отсутствие ходячего укора вновь приняться за немилосмердное -- да-с, именно СМЕРД -- обдаивание казенной буренки.

Хотя в конечном итоге, там, впереди, по Армагеддоне, "одно слово правды весь мир перетянет", к моему горчайшему неудовлетворению и душевному стенанию, в нашей трехпогибельной юдоли страстей сильные мира сего с потогонной поспешностью, с шипящею пеной у рта, кляпом затыкают богохульственную пасть тем, кто стал им поперек горла (читай: кто испытывает неодолимое влечение изущать то, что представляется им правдой). Так было с Владимиром Ивановичем Далем в его неравной борьбе с "удельным князем" (губернатором) Нижегородского края А.Н. Муравьевым. Своим постановлением о том, чтобы к нему (губернатору), а не к Далю, обращались по всем вопросам о крестьянах, Муравьев на деле отстранил праведника от службы. Распятие через указ. Своего рода смертный приговор, только не одному Далю, а всем отныне беззаступным крестьянам, к которым Русыч питал неисповедимую, по истине стихийную любовь.

В рассказе "Медвежий угол" Мельникова-Печерского одно из действующих лиц так говорит о Дале: -- "Одно слово: человек -- душа. И всяку крестьянску нужду знает, ровно родился в бане, вырос на полатях. И говорит по-нашему, по-русски то есть, не как иные господа, что ихней речи в толк не возьмешь." Каков привет, таков и ответ.

Свершилось!

Под конец 1859 года Даль с домочадцами перебирается в белокаменную Москву. Ему 58 лет. Поселяются в большом доме не Пресне, которому три года спустя суждено было стать свидетелем завершения исполинского труда самоотверженного труженика. От одного объема Словаря живого великорусского языка на любого здравомыслящего человека, от ижицы аз различающего, находит беспросветное умопомрачение: ТАКОГО быть не может! Да и только. Повенчано и покрыто! Только оно на деле осуществилось...ОНО ЕСТЬ. В один прекрасный день с пречерною подоплекой Владимир Иванович Даль, выведя: "vпостась ж. ипостась, одно из лицъ Св. Троицы. -сный, к сему отнсщс.", поставил точку в своей без малого полувековой дух захватывающей погоне за духом родного слова.

Казак Луганский век свой искал ветра в поле -- и его обрел, заарканил, упорядочил, чудесным образом оставив его вольным, во всю грудь дышащим, во весь кадык горланящим. Впрочем, если ветер-язык кому-нибудь и дался бы в руки, то одному только Далю, справедливому Далю, который мнил себя не ветроукротителем, а ветропоклонником, ветрозаступником, ветрораспространителем. Как праведник обретает покой в руцех Божьих, так стихийный, глубиннонародный слог обрел благоотишное пристанище в Далевом ковчеге. Именно ГЛУБИННО-народный, а не ПРОСТО-народный, ибо в так называемом простонародном языке подспудно ощущается бездонное заглубье, при головокружительном созерцании которого под сердцем восторженно-райко* екает. В таком заглубье и зарождается всамделишное, беспримесное, нутряное языкотворчество, где связь между словом и смыслом его неистребимо кратка, безошибочно верна и навеки прочна, где слово бесшовно вырывается из исстрадавшейся души и становится ее полногласным выразителем.

Итак, настал ижицын день: морщины на могучем, семипяденном челе -- ижицей. Брови-кедрачи -- ижицей. Возлеглазные гусиные лапки -- ижицей. Поджатые губы -- ижицей. Борода -- ижицей-переверткой. Душа с телом -- ижицей. Вся жизнь бережного ревнителя изустной красоты ижицей-клином сошлася...

С русским рылом во французский ряд

К упитанным французскими яствами ученым на тонких ижицеподобных ножках в заморских полусапожках из няши* простонародного житья-бытья замызганный провонялой тиной -ржавчиной, увешанный липким лягушачьим шелком* , с широко распростертыми руками-веслами вышагивает байкалоглазый Даль!

Изнеженным тварям, расслабленным кабинетно-берложным образом жизни, жутко до мозга гнилосерёдых костей! И детище его не общепринятого азбучного происхождения иль корнесловного расположения слов, а какого-то межеумочно- гнездового построения ИМ не по тонкой изысканной ноздре! Они непривыкмши.

И как же это составитель-самоучка не токмо гнушается приведением цитат из общепризнанных источников, а сам сладострастно отдается соблазну нести отсебятину?! Нет уж, это не Словарь Академии Российской, но какой-то загумённый байстрюк...В этой связи Мельников-Печерский пишет: "Как бы загремело имя Даля, если б это был словарь французский, немецкий, английский! А у нас хоть бы одно слово в каком-нибудь журнале! Ни один университет не выразил своего уважения к монументальному труду Даля возведением его на степень доктора русской словесности, между тем как дипломы и докторскую степень раздавали зря...Я не знал человека скромнее и нечестолюбивее Даля, но и его удивило такое равнодушие." Лишь спустя несколько лет после выхода словаря он был отмечен наградами -- золотой медалью Русского географического общества, Ломоносовской премией Академии наук и премией Геймбюргера, присужденной Дерптским университетом.

Задох*

На протяжении пятидесяти лет у мельницы, где тысячепудовые жернова безвзнично вертел словоодержимый Даль, было ох как завозно* ! А как жернова размололись четырехпалубным ковчегом "Толковый словарь живого великорусского языка", то поток зерна как бы мгновенно поиссяк, не то, чтобы напрочь, а так, словно его где жгутом перехватили. И могутной конь-словотырь споткнулся. Ему кислород свяслом перекрыли. И он стал захлебываться...

"До окончания этой работы надо начать другую, такую же." -- посоветовал Далю знакомый врач. "Такую же? -- Другой такой быть не может."

Разложившийся Даль

Казак Луганский ощущал себя одним цельным куском со стержневым корневищем русского слова. Судьба писателя одноструйна с судьбою любимого им языка. По сопереживанию горькой участи живой великорусской речи облик Даля, его некогда светоносный образ обезобразился до безотпятной неузнаваемости: Пархатая разлохмать завшивленных накладных волос. Усохшее в узколобие чело. На месте бровей-кедрачей -- бровишки-стернишки. Провалившийся гоголевский нос объявлен во всетелый розыск. Змеящийся, чужеустый рот. Барабанные перепонки бросает в плотоядную дрожь иносранщиной. Саженные плечи зябко скукожились. Руки измочаленными плетьми беспомощно болтаются по бокам. Грудь осиняченной сухоребростью исполосована. Чресла опоясаны окровавленной корпией. Ноги-будылки от изнемождения мелко трясутся. А некогда славные очеса -- бездонные байкалята -- сузились и обмелели в говнопролубницы* , сливные отверстия растленного, испоганенного языка...

Жар-птица иль красный петух?

Россия всем жар-птицам жар-птица -- чем только не берет она? Берет она осанкою великодержавной, постановом гордой главы на тонкой зарезистой шее. Златодущатая, огненнопёрая, вечно переливающаяся пламенными с прозолотью искрами. Загляденье, да и только! Но вопрос поставлен ребром -- чем НЕ берет она, сия величественная, райская, небородная птица? Коли вынь да положь, роди да подай, то ответ отыщется-таки: Россия не берет ни рассоловело- замутненным взором, ни расщипанным водерень* хвостом. Искони она выказывает роковую поползновенность к членовредительству, к выдергиванию из себя всех правильных перьев -- так полет получается неуправляемым, кренделистым -- на диво и страх постороннему взгляду. Правители страны на дух не переносят мужей со встроенной маткой на водопрямом* подвесе, своею стрелкой непогрешимо указывающей на добро и зло. Таким мужем был Даль. Таким мужем является Солженицын. Александра Исаевича спровадили со двора и Владимира Ивановича загнали на задворки. Гонителям все невдогад -- гнать добросовестных -- себе дороже. Совесть -- штука прехитренькая: чем больше ее заглушаешь, тем пуще она орет...

Бессмертие

Владимир Иванович Даль не умер 4 листопаду* 1872. Он живет в тех, кому дорог русский язык, кому дорого его благозвучие, его образность, емкость его и сила. Сугубосущие Казака Луганского пребывает в душах тех, кто ныне трудится над СРНГ, Словарем русских народных говоров, выходящим с 1965 года и на сегодняший день доведенным до 32-ого выпуска -- последней трети буквы "П". Над составителями этого словаря -- словопреемниками Даля -- незримо веется его благословляющая рука...

По половице правдолюбия

При всей моей безмежной* любви к Далю-словосборщику, ее тьмократно превозвышает моя любовь к Далю-человеку. Владимир Иванович являл собою переворот местного значения. Все, к чему он ни прикасался, стало лучше от его прикосновения. Если бы над головой каждого землянина на волоске висел меч-правдомер, срывающийся при первом лживом слове, то лишь единицам удалось бы полномерно отвековать свой век. Под мечом-правдомером Далю ни на столечко не приходилось бы изменить свою жизнь, и у него на лбу не выступила бы ни единая капля испарины. Страна, которая не в ладах со своими праведниками -- это страна на скудельных ножках, дышащая на жупел. Чуть что -- и полетит она в тартарары... Русь, испепеленных своих праведников воскрешай и настоящих воспевай! Ибо в них единственный выход из смертоубийственной кошматерности, взбеленившимся вороным конем несущейся на вынос к жерлу небытия...

Владимир Иванович, Вас нам не хватает, как духу не хватает мертвецу...

Словарик

грудень -- ноябрь (от груд замерзшей земли со снегом)

бырь -- быстрина на реке

мастеровые люди -- ремесленники

зубарь -- (тут) ветер в зубы

ставок -- пруд

обонпольный -- находящийся по ту сторону, на противоположном берегу

ловколезие -- хирургия

брезг -- наступление рассвета

личноколка -- эпиграмма

теплина -- костер, разведенный в поле или на другом открытом месте

майдан -- площадь, место, поприще; тут -- театр военных действий

мережеухий -- от слова мерёжа -- рыболовная сеть, натянутая на обручи

тоня -- участок водоема с расчищенным дном для ловли рыбы закидным неводом

пасть -- западня для ловли крупного или мелкого зверя с падающими плашкой или бревном при сдвигании насторожки.

розмысл -- инженер

противопочечуйный -- от геморроя (почечуй -- геморрой)

Бриарей -- сторукий великан, носящий сто щитов и изрыгающий пламя

однокаплюжник -- собутыльник (каплюжничать -- сливать в кабаке капли, остатки из выпитой посуды, упиваясь этим)

семипядник -- гений, человек семи пядей во лбу

врасень -- сентябрь (ранние заморозки, вредящие хлебу)

неумытный -- неподкупный (мыт -- пошлина)

ощеульничать -- зубоскалить

целик -- один цельный каменища

Шаман-камень -- огромный камень у истока Ангары

Саган-хушун -- скала на острове Ольхон в Байкале

нетерпеливец -- революционер

полословье -- ср. половодье

выплавок -- яйцо, снесенное без скорлупы

верхнепритинный -- верхнепредельный

райко -- гулко

няша -- грязь с тиною

лягушачий шелк -- зеленые нити, выволакиваемые неводами

задох -- такое состояние замерзшей реки зимой, когда не хватает рыбе кислорода подо льдом; гибель рыбы по этой причине

завозно -- (на мельнице) подвоз велик, много мелева, долго ждать помолу, очереди

говнопролубница -- (говнопролубка, говнопрорубка) весеннее время во второй половине марта, когда ручьи несут в проруби самую грязную навозную воду, нечистоты с жилых мест

водерень -- вовсе, совсем, насовсем

матка на водопрямом подвесе -- компас на судне, установленный на шарнирах так, что он самовыравнивается

листопад -- октябрь

безмежный -- безграничный (межа)

Michael Kayser