Время в пьесе А. Вампилова «Утиная охота»

С.С. Имихелова, Улан-Удэ

Вопрос о времени в пьесах А.Вампилова чрезвычайно важен. Особенно это касается “Утиной охоты”, где власть времени является всеохватной. Вот почему можно предположить: если выявить особенности художественного времени в пьесе, то многие загадки самой сложной и загадочной вампиловской пьесы будут разгаданы.

Фактор времени в драматическом произведении приобретает совершенно иное значение, нежели в романе или поэме. Слово в драме имеет функцию не рассказа, а прямого участия действующего лица. Говорящий равен рассказчику и рассказываемому. В драме не один рассказчик, а много точек зрения и соответственно много версий “истории”, составляющей драматический сюжет. Особенно это важно для драмы ХХ века. В отличие от дочеховской драматургии, в которой, как отмечал Б.Брехт, “все устремляется навстречу катастрофе”, в “новой драме” все ведет неизменности” (1, с. 40), в ней важно не только действие, но и эпическое раскрытие общего состояния мира. Но если в эпическом времени важна последовательность рассказывания, то драма строится на сочетании аспектов времени и событий, ситуаций, на совмещении времен: прошлое в настоящем и наоборот. Все пьесы Вампилова, как замечено исследователями, “дают возможность наглядно увидеть… сложную игру временных и пространственных планов, системы взаимодействия между персонажами, пространством и временем” (2, с 281).

Время в “Утиной охоте” прописано подробно и тщательно: действие охватывает промежуток времени в полтора месяца и каждый день расписан очень точно, иногда до минут. Для героев важно, сколько минут осталось до конца перерыва или рабочего дня, в какое время встречаются герои в гостях или в кафе, сколько лет главный герой не видел отца и мать, когда жене ждать мужа, если он не явился домой вечером, или когда кончится затянувшийся дождь и т.д. А для главного героя Виктора Зилова главным остается также вопрос, связанный именно с временем: когда начнется охотничий сезон и можно будет наконец-то попасть на утиную охоту.

Утиная охота в пьесе — это временной символ (в отличие, например, от пространственного символа вишневого сада у Чехова), который, кроме конкретного значения (осень, сентябрь, ранее утро), означает мечту, мираж. Т.е. образ становится, как у Чехова, поэтическим символом. Временные границы расширяются, расширяется и смысловое понимание пьесы.

На первый взгляд, герою отведена роль человека, который отмеряет время, торопит его, руководит им. Оно как бы зависит от него. Но время в пьесе также выступает самостоятельным персонажем, в свою очередь становясь поэтическим символом. Так, сцены, представляющие воспоминания Виктора Зилова, восстанавливают не просто прошлые события, — они выступают тем утраченным временем, поиск которого совершается на наших глазах. Т.е. прошлому придаются черты остановленного времени. А началом этого поиска служит появление мальчика Вити — символа детства как начинающейся жизни — с траурным венком в руках, символизирующим факт смерти, окончания жизненного пути.

Действие начинается именно в день, которого с таким вожделением ждал Зилов. Но, что парадоксально, когда этот день наступает, Зилов отказывается ехать на долгожданную утиную охоту и пытается покончить с собой. Оставшись в полном одиночестве, получив похоронный венок от друзей, он вынужден вспомнить все события, приведшие его к такому исходу. Действие движется не в хронологической последовательности, т.к. автору важно, что герой сам восстанавливает в памяти предшествующие события — начиная с новоселья — события полуторамесячной давности и заканчивая скандалом в кафе “Незабудка”, которое он устроил друзьям вчерашним вечером.

Интересно, что в этих воспоминаниях Зилов и Галина предаются другим воспоминаниям: пытаются восстановить прошлое шестилетней давности, тот день, когда они начали свою совместную жизнь; Галина, кроме того, рассказывает мужу об эпизоде из своего детства, т.к. она получила письмо от друга детства (в немецком языке есть наименование этого времени как давно прошедшего — Plussquamperfect).

Более того, в какой-то момент Зилов даже заговорит о времени, значительно отдаленном от современности, — времени всемирного потопа, когда выскажет свое недовольство затянувшимся дождем, перечеркивающим его ожидания “первого дня” утиной охоты: “Этот дождь, по-моему, никогда не кончится… Он будет лить сорок дней и сорок ночей. А что? Однажды, говорят, так уже было…” Создается впечатление, что эту фразу говорит человек, сознание которого зашло в тупик, когда он вдруг осознает невозможность перехода настоящего времени в следующее мгновение. Отсюда прошлое, даже самое отдаленное, кажется близким, а пространство между настоящим и будущим – значительно отдаленным и неведомым. Таково чувство времени, присущее Зилову, испытывающему страстное нетерпение в ожидании будущего и одновременно страх перед будущим, которое может не состояться. Вот его слова в диалоге с Официантом: “…сегодня я гляжу на эти рожи, а завтра я на охоте… Завтра мы отправимся пораньше, верно? Часиков бы в шесть, а, Дима?.. Если выедем рано, к вечеру будем на месте… завтра надо быть там. А как же? Иначе мы пропустим первое утро… Какие-то сутки – и мы с тобой уже в лодке, а? В тишине. В тумане. Выпей, Дима, за первое утро… Этот кабак мне опротивел. Мы не увидим его целый месяц…” (3, с. 220-221).

В словах героя можно насчитать много слов, означающих конкретное время: сегодня, завтра, часиков в шесть, к вечеру, сутки, целый месяц. Но самым загадочным семантически-временным понятием является первое утро. Прямое значение его – это начало утиной охоты. Но для неудачливого охотника, каким является Зилов, “первое утро” — это не только желанное будущее. Это некая утопия. Становится ясным, почему герою Вампилова необходима работа памяти, почему он испытывает жгучую потребность вернуться в прошлое. Настоящее ненавистно, будущее утопично и только в прошлом можно найти опору для самоопределения. Это становится тем более важным, что вспоминается обвинение жены Галины: все забыл”. Не зря герой часто произносит слово помню” и в состоянии мучительного беспокойства пытается вспомнить рошлое. Т.е. забыть прошлое означает для Зилова утрату чего-то важного.

Вампилов в ретроспективной композиции стремится осветить события глазами героя и в этом видит некое оправдание этому “алику из аликов”. Особые отношения героя с временем окрашивают все события, происходящие в реальности. Но герой способен воссоздать и события воображаемые, т.е. возможное будущее. Он также может говорить и о предполагаемом времени (сегодня такое время мы назвали бы виртуальным): вспомним его монолог о копейке: вот мы с тобой друзья. Друзья и друзья, а я, допустим, беру и продаю тебя за копейку. Потом мы встречаемся...”. Впрочем, о таком же времени может сказать и Официант: “Вроде бы они летят не в природе, а на картинке…” В «виртуальности» такого времени налицо бездуховность равнодушного, безнравственного отношения к жизни. Есть еще и время, которое можно назвать желаемым будущим: о таком времени говорит Галина, когда они с мужем въезжают в новую квартиру: здесь заживем дружно, верно?.. Как в самом начале. По вечерам будем читать, разговаривать…” (3, с. 173). Такое время называют модальным, а значит утопичным. Оно составляет контраст времени бытовому, бездушному, о котором, например, говорит практичный и трезвый Кушак: “…всему бывает время и место…”. Таким образом, в пьесе очень важно время не только реальное, бытовое, объективное, в котором живет окружение Зилова, но и субъективное, внутреннее время, которым обладает герой.

Но и этим не ограничивается хронотоп в пьесе. Чем дальше развивается действие и работает память героя, тем все больше вступает в свои права время бытийное, вечное: это вневременность утиной охоты или остановленное время в финале пьесы. В разговоре с Галиной, стоящей за закрытой дверью, Зилов с воодушевлением и страстью представляет такое бытийное время, его одухотворяющую силу: увидишь, какой там туман – мы поплывем, как во сне, неизвестно куда. А когда подымается солнце? О! Это как в церкви и даже почище, чем в церкви… А ночь? Боже мой! Знаешь, какая это тишина? Тебя там нет, ты понимаешь? Нет! Ты еще не родился. И ничего нет. И не было. И не будет” (3, с. 216). Это время, к которому используют слова “всегда”, или “первый (день, утро)”. Это или начало — рождение, или конец времени — смерть, дыхание смерти, недаром это время называют эсхатологическим: “последний (вечер)”.

Именно таково время в финале пьесы. В авторской финальной ремарке время как будто остановилось, “закончилось”: “…бросается ничком. Вздрагивает. Еще раз. Вздрагивает чаще. Плачет он или смеется, понять невозможно, но его тело долго содрогается так, как это бывает при сильном смехе или плаче. Так проходит четверть минуты. Потом он лежит неподвижно. К этому времени дождь за окном прошел, синее полоска неба, и крыша соседнего дома освещена неярким предвечерним солнцем” (3, с. 237). Это действительно остановленное мгновение — постэсхатологическое время как тоска по настоящему времени и истинной вечности.

Время в пьесе, как мы видим, полисемантично. Еще одно его значение – выпавшее время. Это редкий сорт времени, в котором пребывают люди, выпавшие из своего времени, оказывающиеся вне времени. Такой эффект достигается в “Утиной охоте” наложениями и смещениями пространства, возникающими в замутненном сознании личности, отчетливо выделяющейся на фоне окружающей среды. В типовом пространстве типовых квартир, типовых учреждений, кафе с типовым названием “Ромашка”, рядом с типовым окружением, т.е. людьми, не имеющими сложной внутренней (и временной) организации (которой-то как раз и обладает Зилов), герой выглядит чуть ли не белой вороной, лишним человеком. Его приятель Кузаков удивляется: “Чем ты недоволен?.. Чего тебе не хватает? Молодой, здоровый, работа у тебя есть, квартира, женщины тебя любят. Живи да радуйся. Чего тебе еще надо?” (3, с. 234).

Слова Кузакова объективно подчеркивают романтическое положение героя в иерархии действующих лиц: герой выше, “крупнее” среды, несмотря на его незавидные поступки, его человеческая глубина, обаяние, незаурядность, романтическое превосходство снимают момент абсолютной “отрицательности” героя.

Неудовлетворенность жизнью к тому же усиливает сходство с архетипическим образом Дон-Жуана в его романтической интерпретации — как символа вечной неудовлетворенности. Недовольство собой и самим миром, осознание своего бессилия перед ним — все это означает абсурдное мировосприятие, поскольку разрыв с миром не преодолеваем, не излечим, не удовлетворяем ничем и никогда. Без этой сущности героя, конфликта, без такого понимания “вертикального” (М.Бахтин) времени в пьесе сама коллизия выглядела бы банальной, бытовой. Бытийный, онтологический смысл теряется в критических разборах пьесы, когда к ее герою применяют сугубо бытовую интерпретацию.

Модель времени в пьесе, таким образом, играет важную роль: она соответствует сознанию героя, оказавшегося в духовном тупике. Но осознание прошлого как достояния настоящего реабилитирует героя как личность еще живую. Парадоксально: слова “мертвец”, больше подходят не скандалисту и цинику Зилову, а трезвому и правильному Официанту.

Таким образом, двойственное отношение автора к герою подчеркивается особыми отношениями героя и времени: здесь и вина Зилова, и верность себе, и мучительная переоценка себя прежнего и нынешнего. В коллизии противостояния личности и среды драматург отдает приоритет личности, обладающей собственным, внутренним временем, острым переживанием времени. В этом видится механизм самосохранения, спасения героя, вернее, надежда на его спасение. Именно так может быть прочитан загадочный двойственный финал пьесы. Ведь способность оглянуться, взглянуть в свое прошлое, устремленность человека в прошлое очень важны для человека любого времени, общества. Работа памяти, соединяющая прошлое, настоящее и будущее, – это и есть то, что отличает подлинную культуру и зрелую культурную личность.

Список литературы

1. Брехт Б. Театр. Т. 5/2. М., 1966.

2. Поляков М. В мире идей и образов. М., 1983. 3. Вампилов А.В. Дом окнами в поле. Иркутск, 1981.