Внешняя политика КНР (вторая половина ХХ века)

представлять собой не более чем «массовый заплыв миллиона пловцов». Как полагает адмирал Эрик Мак-Вэдон, бывший в 80-х годах главным военным аналитиком в американском посольстве в Пекине, военный флот КНР может быть без особых затруднений уничтожен как в портах, так и в открытом море.

Разумеется, нельзя недооценивать серьезность китайской программы модернизации вооруженных сил, участие в которой принимает и Россия. Ко всему прочему чрезмерная закрытость китайской военной политики оборачивается усилением подозрительности и настороженности соседей КНР. Думается, что публикация китайским руководством подобия «Белой книги по обороне», в которой давались бы реальные данные о размерах военного бюджета КНР, численности и структуре основных родов войск, объемах и характере продаж и закупок вооружений и т.п., могла бы в значительной степени рассеять опасения, связанные с незнанием. Так или иначе, ясно, что Программа военной модернизации КНР рассчитана на длительную перспективу, и в ближайшие десять-двадцать лет китайские вооруженные силы вряд ли будут представлять серьезную прямую угрозу окружающим странам.

Таким образом, у Пекина для проведения политики военных угроз в отношении соседей нет пока ни реальных возможностей, ни соответствующей прямой мотивации. Очевидно, что военная угроза интересам соседних стран со стороны Пекина может определяться, во-первых, степенью «агрессивности» и «экспансионизма» китайской внешней политики (которую, как правило, преувеличивают), а во-вторых, имеющимся экономическим и военно-техническим потенциалом. Внешнеполитический курс КНР, в свою очередь, в немалой степени зависит от внутриполитической стабильности, перемен в высших эшелонах власти. Заметим, что регулярные драматичные прогнозы насчет значения таких перемен столь же регулярно не оправдываются. И после смерти Дэн Сяопина китайскому руководству удается сохранять стабильность и эффективность при управлении огромной страной. Очередные перемены в расстановке политических фигур в высшем руководстве КНР, которые произошли после последнего съезда КПК и весенней (1998г.) сессии ВСНП, практически не отразились на характере внешней политики Китая. Конечно, прогнозирование развития ситуации в такой стране, как Китай, весьма затруднительно, что связано с непрозрачностью политических процессов на вершине власти, латентностью многих социально-политических и экономических тенденций в стране и т.п. И все-таки можно с большой степенью уверенности утверждать, что на протяжении ближайших десяти-пятнадцати лет многие существующие сегодня в КНР проблемы и трудности не станут непреодолимым препятствием для поддержания относительной стабильности в государстве и обществе, для сохранения достаточно высоких темпов экономического развития, для дальнейшего успешного участия КНР в развитии региональной и мировой экономики, для превращения страны в державу, сопоставимую по экономической мощи с Японией или даже США.

Традиции и современность

Под воздействием экономических успехов и модернизированной внешней политики КНР страны Юго-Восточной Азии, похоже, окончательно утратили страхи перед «коммунистической угрозой». Своего рода точку поставили события недавнего кризиса, когда опасности благополучию этих государств пришли совсем с другой стороны. Определенное значение для роста идеологической толерантности в регионе имели и проработки многочисленными специалистами-гуманитариями из разных стран идей традиционного, в том числе конфуцианского, наследия как одного из источников динамичного экономического развития и культурного своеобразия азиатских государств. Самое активное участие в этой модернизации традиций приняли китайские ученые и политики.

Стоит иметь в виду, что современные трактовки истории и перспектив отношений Китая с его соседями в Юго-Восточной Азии нередко выдерживаются в духе «доброй старины». «Исторически, - отмечает посол Китая на Филиппинах (выпускница Пекинского университета) Фу Ин, - за исключением короткого периода холодной войны, когда АСЕАН использовали для сдерживания Китая, наши отношения были очень хорошими, а теперь мы двигаемся в сторону тесного экономического сотрудничества». И действительно, многие исследователи отмечают существенно более мягкий, компромиссный курс Пекина по отношению к ЮВА и Индокитаю во второй половине 90-х годов, существенное улучшение отношений с юго-восточными соседями. Характерно, что весной 1999 г. страны АСЕАН не придали особого значения возобновлению хозяйственной деятельности КНР на островах Спратли, хотя еще в 1995 г. аналогичные меры Пекина вызвали довольно бурную коллективную реакцию.

В конце июля 1999 г. на встрече министров иностранных дел стран АСЕАН в Сингапуре были подтверждены принципы невмешательства во внутренние дела стран-участниц, а также их общая политика «одного Китая» - как раз во время нового осложнения отношений между сторонами в Тайваньском проливе. Вся история Китая на протяжении последних трех тысячелетий показывает, что присоединение к «срединному царству» новых территорий происходило, за редкими исключениями, не столько путем военной экспансии, сколько за счет распространения ареала китайской цивилизации на сопредельные территории. В китайской истории немало примеров, когда покорявшие оборонявшуюся страну «варварские» племена или государства сами за очень короткие сроки - в пределах одного - двух поколений - «попадали в плен» местной культуры, традиций и, подчеркнем, системы управления, фактически превращаясь в китайцев (ханьцев). Тем самым рост территории и усиление могущества Китая обеспечивались относительно ненасильственными действиями. Роль использования военной силы резко увеличивалась лишь в периоды «больших смут» или правления иностранных династий. Иногда это происходило в периоды «междуцарствий», когда император и его ближайшее окружение оказывались не способными -объективно или субъективно - адекватно реагировать на меняющуюся ситуацию в стране и тем самым теряли свою легитимность в качестве правителей государства (в традиционной китайской трактовке - «мандат Неба»). В китайской традиции подобные правители, приводившие страну к крупномасштабным социальным бедствиям и массовому кровопролитию, заслуживали всегда самой низкой оценки. При этом смены династий нередко приводили к возрождению традиционных ценностей. Так, первый правитель династии Мин Чжу Юаньчжан сразу же после принятия императорского титула приказал, в частности, вернуться к одежде, которую носили во времена танской династии. Интересно, что главным пороком юаньского режима в его глазах было отнюдь не угнетение китайцев, а коррупция и неэффективность административного аппарата.

Возвращаясь к современности, необходимо отметить, что в восприятии большинства нынешнего населения Китая основные функции власти остались неизменными - сохранять эффективное управление, социальный мир и по возможности решать внешние проблемы мирными средствами.

В то же время необходимо учитывать, что в Китае всегда были сильны идеи китаецентризма. Не секрет, что и в сегодняшнем Большом Китае - включая Гонконг, Макао и Тайвань - найдется немало приверженцев идеи о самой населенной стране как державе номер один. Любопытно, что национальная идея уживается с коммунистической в качестве идеологий, консолидирующих население страны в его самоидентификации, а при необходимости - противостоянии внешнему миру. Однако ни национализм, ни коммунизм сегодня не принимают агрессивных форм. Это заметно во внешней политике КНР - сегодня китайское руководство твердо подтверждает, что Китай никогда не станет «сверхдержавой» . Эту риторику вполне можно принять за «чистую монету». Как нам представляется, наблюдения Пекина за послевоенными международными отношениями убедили руководство КНР в невысокой конечной продуктивности гегемонизма, неизменным спутником которого является дорогая и обременительная «сверхпротяженность».

Думается, что это вполне искренние заявления, поскольку китаецентризм вовсе не подразумевает силового господства над окружающим Китай миром. Даже в периоды наибольшего расцвета для его правителей, как правило, было не столь важно реальное господство над той или иной территорией - даже формально входившей в состав китайской империи - сколько демонстрация извне уважения китайского правителя и вербального признания его власти, которая при этом часто не распространялась за пределы императорского дворца. Анализ внешней политики КНР за последние два десятилетия показывает, что китайскому руководству все менее свойственно добиваться усиления роли страны на международной арене военно-силовыми методами или путем создания направленных против кого-либо военных или политических альянсов. При одной важной поправке - если Китай к этому не провоцировать. Выше были предприняты попытки показать, что китайское руководство может идти на сближение с одной из великих держав лишь для противостояния чрезмерному давлению третьей.

США и другим развитым странам стоит смириться с объективными реальностями неравномерности и главное -разнообразия экономического и политического развития современного мира и понять, что появление в современных условиях нового влиятельного субъекта международных отношений не обязательно означает возникновение неприемлемой угрозы национальным интересам и безопасности других государств. Анализ внешней и внутренней политики КНР за последние два десятилетия не дает оснований усомниться в искренности намерений современного китайского руководства ответственно подходить к решению международных проблем и играть роль великой державы по общепризнанным в современном мире критериям.

Заключение. Специфика и универсализм курса Китая

Многие черты современного международного курса Китая схожи с его внешнеэкономической политикой. Для последней характерны постоянная игра на противоречиях между конкурентами, рассредоточение зависимости от критически важных поставок (стратегического сырья, топлива, технологий) по максимально широкому кругу контрагентов. Международный курс КНР нередко отражает эту же логику, регулируя (повышая и понижая) уровень и плотность связей с отдельными зарубежными государствами, финансовыми организациями, ориентируясь на высокую диверсификацию внешнеполитических отношений и т.д.

В ходе недавнего кризиса оказалось, что современная ситуация в мировом хозяйстве, по-видимому, более благоприятна для тех стран, которые, обладая крупными внутренними рынками, проводят выраженную протекционистскую политику (Китай, Индия). В то же время низкие темпы роста в Западной Европе и стагнация в Японии значительно сузили возможности ускорения роста и ликвидации последствий кризиса за счет преимущественной ориентации на эти внешние рынки. Все эти обстоятельства еще более повышают привлекательность сотрудничества с КНР.

Подчеркнем, что анализ содержания и результатов внешнеэкономической политики КНР в минувшие двадцать лет показывает неадекватность трактовки достижений Китая исключительно в терминах «реформы», «интеграция в мировое хозяйство» и «либерализация экономики». При сопоставлении реального содержания внешнеэкономической и хозяйственной политики КНР, с одной стороны, и, скажем, России - с другой, хорошо заметны принципиальные отличия, явно преобладающие над псевдообщностями вроде «открывающихся и реформирующихся КНР и РФ» и т.п. В отличие от «переходных» стран в КНР реформы и «открытая политика» не признаются главной целью национальной стратегии, а являются средством модернизации и развития производительных сил внутри страны, что, в частности, недвусмысленно выражено в идее «правильного сочетания» так называемых шести иероглифов: «развитие - цель, реформы - сила, стабильность - гарантия».

Китай в последние два десятилетия проводил ярко выраженную протекционистскую политику, ориентированную на создание комплексного и самодостаточного хозяйства. И в наши дни экономическая глобализация (цзинцзи цюаньцюхуа) обычно рассматривается китайскими международниками как нечто внешнее по отношению к Китаю, а также как явление, которое содержит одновременно вызовы (угрозы) и новые возможности для хозяйства. В связи с недавними кризисами в Азии и Латинской Америке в КНР все чаще акцентируют задачу защиты от неблагоприятных внешних воздействий и укрепления валютно-финансовой системы страны.

Аналогичным образом и международный курс Китая менее всего подвержен мотивам самоценности расширения связей с внешним миром, интеграции в «цивилизованное» сообщество и т. п. По существу, это оборонительная, консервативная, охранительная политика, вытекающая из объективных внутренних и международных условий, экономической и культурной самодостаточности. Кроме того, именно оборона сейчас наилучшим образом сочетает задачи обеспечения суверенитета с сохранением высоких темпов роста, достигнутых на эндогенной основе.

Необходимо вместе с тем отметить, что Китай за два десятилетия прошел по пути политических преобразований и создания эффективной бюрократии (важнейшего, по мнению М. Вебера, элемента современного, рационального и демократического государства) значительный путь. И достижения здесь ничуть не меньше, чем в модернизации экономики. Широкий плюрализм мнений в ходе обсуждения различных национальных проблем, политической экономии развития, а также изменений, происходящих в современном мире, - при сохранении достаточно стройной системы принятия решений и даже количественном сокращении бюрократии – позволяет этой стране и далее рассчитывать на быстрый прогресс внутри страны, а также укрепление своих международных позиций. Можно с уверенностью констатировать в целом удачное совмещение во внешней политике страны «статики» и «динамики», т.е. увязки задач обеспечения национального суверенитета с целями поддержки динамичного хозяйственного развития. Но еще важнее другое. Послевоенная политика КНР в отношении внешних воздействий из-за обостренного понимания национальной независимости постоянно строилась на идее вязкого сопротивления этим импульсам. Стихийно или целенаправленно Китай как бы отрицал (критиковал) зарубежный опыт и влияние - в том числе в силу значительных отличий хозяйства, истории и устройства государства от соседних, как правило, более открытых стран. В результате сам процесс модернизации и реформ часто выглядел как имитация, а его содержание оказывалось как бы противоположным, альтернативным, парадоксальным по отношению к привычным примерам. Не исключаем, что некоторые итоги двадцатилетней открытости (рост самообеспечения, например) оказались неожиданными и для самих китайцев, возможно, эта страна как бы невзначай вскрыла ряд новых тенденций в мировом развитии. Другой парадокс заключается в том, что, неизменно упирая на специфику страны, Пекин, возможно, нащупал более продуктивный и универсальный путь мирохозяйственного и внешнеполитического поведения для крупных и относительно отсталых стран в современную эпоху.

Литература

Песков Ю.С. СССР – КНР: от конфронтации к партнёрству. М, 2004.
Девятов А. Красный дракон: Китай и Россия в двадцать первом веке. М, 2002; 2003.
Котляров Н.Н. Экономические отношения КНР с США. М., 2002; 2003.
Китай в двадцать первом веке: глобализация интересов безопасности. Коллективная монография /Под ред. Чуфрина Г.И./., М, 2007.
Юэ Фэнцинь. Внешние факторы экономического развития КНР в 1978-1998 гг. Дисс. на соискание ученой степени магистра регионоведения М.: ИСАА при МГУ, 1999.;
Информационная база МВТЭС КНР