Славянское жречество и его проявления

болгарского царя Симеона (совр. Шумен) был даже русский торговый двор. В середине X в. арабский автор Масуди говорит об "острове русов", который следует разместить между низовьями Дуная и морем; главным городом этой округи был Переяславец-на-Дунае, который так понравился Святославу(Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII - XIII вв. М., 1982, с. 342-358.).

Все северозападное побережье Черного моря подробно описано Константином Багрянородным как зона ежегодных морских путешествий киевских русов в середине X в.

Учитывая эти исторические условия, мы не будем удивляться тому, что древние связи славян с греками, носившие первоначально лишь характер торговых сделок в Ольвии, постепенно приводили к притоку славянского населения в греческие приморские города, а к X в. значительно усилились как в результате заселения черноморско-дунайских земель славянами, так и по причине широкой, устойчивой торговли Киева с Болгарией и Византией. В самом Царьграде русы проживали по полугоду в год. Все это содействовало не только усвоению греческого языка, но и восприятию местного фольклора. Волхвы, вводившие в свои кощуны греческие имена с языческой семантикой, рассчитывали на понимание их аудиторией истинного смысла своих новых произведений.

Кроме географии, нас должна интересовать и хронология - когда, в какое время могло происходить такое активное восприятие провинциального греческого фольклора, несшего в себе рудименты античной мифологии.

Вероятно, началось это еще тогда, когда причерноморские греки были язычниками. В Ольвии скифы приобщались к греческим мистериям еще до Геродота. Более тесное соприкосновение части славян со смешанным причерноморским населением происходило во II - IV вв., когда это население еще сохраняло язычество. Вероятно, следует исключить эпоху балканских походов, когда переселенцам было не до фольклора. Оживление связей наступает после успокоения кочевых племен в этом регионе и создания Болгарского государства. Походы киевских князей 860-х - 900-х годов, проводившиеся вдоль берегов этого региона и возникшие договоры, выровняли соотношение между древней Византией и новорожденной Киевской Русью. Русская дружинная и торговая знать получила возможность длительного и разнообразного общения с разными слоями болгарского и греческого мира вплоть до посещения константинопольских терм.

Думаю, что можно считать несомненным участие волхвов в ежегодных грандиозных экспедициях русской торговой эскадры, корабли для которой готовились в Новгороде, Смоленске, Любече и Чернигове. Когда весь караван судов, пробившись сквозь печенежский заслон, благополучно проходил через Пороги, то на острове Хортице (близ современного Запорожья), по словам Константина Багрянородного, совершался языческий благодарственный молебен:

"...Русы совершают свои жертвоприношения, так как там растет огромный дуб (дерево Перуна). Они приносят (в жертву) живых петухов, кругом втыкают стрелы, а иные кладут куски хлеба, мяса".(Известия византийских писателей о Северном Причерноморье. М.; Л., 1934, с. 10-11.)

Трудно представить себе тысячную толпу русов, которая обходилась бы при выполнении такой религиозной церемонии без руководителей - волхвов, знающих, как нужно обращаться к Перуну или Волосу.

Подобные стоянки были и на острове Березани (сказочном и былинном "острове Буяне") и в гирлах Дуная. Недалеко от Переяславца-на-Дунае находилась местность Хорсово, где, по всей вероятности, было святилище Хорса.

Без участия волхвов и волхвов высшего разряда мы не можем представить себе торжественное заключение договоров русскими послами в Царьграде, когда второй договаривавшейся стороной был сам император, целовавший крест из рук высшего духовенства страны. На протяжении восьми десятилетий X в., до крещения Руси наиболее благоприятным временем для спокойных взаимосвязей Руси с Византией являлась вторая четверть этого столетия. Закончились тяжелые для Византии войны с Симеоном Болгарским и еще не началась новая серия русских походов 941 - 943 гг. Очевидно, именно эта мирная пора и отражена Константином Багрянородным в своем подробном повествовании о плавании русских из Киева в Константинополь. Русские тесно соприкасались и с родственной Болгарией, пережившей в эпоху Симеона (893-927) быстрый культурный подъем, и с Византией, кровно заинтересованной в политическом и культурном воздействии на славян. Два десятка лет (920-е - 930-е гг.) мирных взаимоотношений, во время которых многие сотни русских людей подолгу проживали как в Болгарии, так и в Византии, должны были оказать воздействие на Киевскую Русь, впервые соприкоснувшуюся вплотную с культурой такого уровня и уже доросшую для восприятия многих её элементов,

Жреческое сословие языческой Руси, помимо своих повседневных ритуальных дел (моления, заклинания, принесение жертв, предсказания и т. п.), закрепляло свой авторитет многообразным творчеством. Воскрешались древние мифы и очень давние мифо-эпические сказании о божественном кузнеце, о победе над Змеем, о золотом царстве Царя-Солнца и т. д.

В своем повороте к прошлому языческие идеологи обратились не только к "Трояновым векам" (хотя сказания о них дожили до XII в.), а к еще более раннему скифо-сколотскому периоду VII - IV вв. до н. э., когда впервые ощутилось рождение из недр первобытности новых элементов, связанных с появлением племенного всадничества, постройкой крепостей, выдвижением общеплеменных вождей и жрецов или вождей-жрецов. Волхвы создавали новый пантеон языческих богов, воскрешая сколотские божества с их иранозвучащими именами, и вместе с тем создавали религиозный противовес христианству, так как в новом подборе богов был и свой бог-отец и свой бог-сын и свой двойник женского божества плодородия.

Волхвы заботились и о религиозном искусстве, продумывая внешний облик идолов, композицию их размещения, символику орнаментальных элементов.

Турий рог из Черной Могилы, изготовленный примерно в княжение Игоря или Святослава, свидетельствует о полном овладении волхвами искусством иносказательного повествования, выраженного в зрительных образах.

Волхвы сочиняли "кощюны" для устного исполнения и писали литературные произведения, занося их в летописи. По всей вероятности, волхвы, чародеи, кощунники, баесловы, хранильники и другие разряды языческого духовенства деревни, города и княжеского двора были весьма многочисленны, и все это "сословие" было, вероятно, многоступенчатым. Верховного жреца, государственного "руководителя религиозной жизни" страны мы должны представлять себе похожим на летописного Добрыню, брата матери Владимира Святославича. Брат ключницы княгини Ольги, Добрыня, вышел из дворцовых министериалов. Былина говорит о нем так:

Да три года жил Добрынюшка да конюхом,

Да три года жил Добрынюшка придверничком,

Да три года жил Добрынюшка де ключником

Ключником, Добрынюшка, замочником

Золотой-де казны да жил учетчиком,

На десят-от год тут сдумал ехать во чисто-поле 105.

(Григорьев А. Д. Архангельска былины и исторические песни. СПб., 1910, т. III, с. 603.)

В 970 г., когда уезжавший на Дунай Святослав размещал сыновей наместниками в городах Руси, Добрыня уже был настолько близок к великому князю, что сумел выхлопотать для своего племянника Владимира далекий, но многообещающий Новгород. Десять лет спустя Добрыня утверждает в Новгороде новый для этих мест культ Перуна, действуя в данном случае как верховный жрец - Pontifex maximus. Еще через восемь лет, когда была принята новая вера, Добрыня крестил Новгород, воюя с язычниками не мечом, а огнем.

Былинный Добрыня обладал даром, необходимым человеку, причастному к "волшебным" делам, - он был гусляром-сказителем, воспевавшим своих современников:

А играет Добрынюшка во Киеве,

А наигрыш берет да во Цареграде,

А от старого да всех до малого

А повыиграл поименно...

Все же за столом да призадумались,

Все же тут игры да призаслушались...

(Былины. М., 1916, т. I, с. 63.)

К концу языческого периода окончательно оформляется новый эпический жанр - былины, к которому должны были быть причастны "велесовы внуки", поэты-сказители, гусляры, воспевавшие всех поименно.

Попытаемся поделить первый цикл киевских былин, связанных с Владимиром (не как условным эпическим центром, а как реальным великим князем Киевским), на два хронологических раздела, взяв в качестве рубежа год крещения Руси (условно 988). (Рыбаков Б. А. Древняя Русь..., с. 77.)

Все былины, связанные с именем Добрыни, попадут в первый, языческий раздел княжения Владимира. Время после крещения заполнится былинами с именем Ильи Муромца. Можно подумать, что главный богатырь Руси 970-х - 980-х годов - Добрыня - крестился, приняв имя Ильи, и действовал, примерно, до 996 г. под новым христианским именем. Но такое допущение можно было бы обсуждать лишь в том случае, если бы мы располагали точной хронологией былинных сюжетов; у нас же она условна.

Ранние былины Владимирова цикла с именем Добрыни нельзя приписывать самому Добрыне, так как он обозначен в них как главное действующее лицо. Слагали былины, очевидно, какие-то другие "велесовы внуки", но бывший гусляр, ставший воеводой и мажордомом огромной державы, мог быть меценатом, заказчиком или организатором народных сказаний.

Перечень этих былин показывает, что новый период в развитии государственности Киевской Руси, характеризуемый отказом от далеких походов времен Святослава, постройкой оборонительных линий "застав богатырских", привлечением народных масс к делу защиты Руси, переселением части северных дружин на южное пограничье - всем тем, что отличает эпоху Владимира, находило отражение в создаваемом заново эпосе. Если в начале X в. первые былины были связаны с религиозной (и языческой и христианской) тематикой, то теперь новый эпос стал полнокровно отражать то новое в жизни государства, что бурно развивалось в конце языческого периода. Эпос перестал быть формой выражения мифологической памяти и, очевидно, произошло некое расслоение: древние мифы продолжали существовать (судя по рудиментам их в сказках XIX в.), но с первого плана их оттеснила "народно-государственная" поэзия былин, воспевавшая тот раздел деятельности князя и его полководцев, который представлял общенародные интересы. Произошла как бы секуляризация эпоса, некоторое разделение теологической сферы язычества (высшим проявлением которой был пантеон 980 г.) и богатырского эпоса, в котором нет ни Перуна, ни Белеса, ни Хорса. Единственной связью былин с мифологическими кощунами был былинный эпитет Владимира - Солнце-князь.

В расцвет языческого периода родилась новая форма эпоса - былины. После мифологической кощуны о Кощее Бессмертном, часть которой превратилась в богатырскую былину об Иване Годиновиче, и после про-христианского стиха-былины о Михаиле Потоке мы наблюдаем появление интереснейшей народной былины с пахарем в роли главного героя - "Вольга и Микула Селянинович" (975 - 977 гг.). Далее следует компактный цикл былин, повествующих о князе Владимире и его делах от 970 г. до 988/991 г.

"Добрыня Чудь покорил". Добрыня был в Новгороде, рядом с Чудью (Эстония) с 970 г.

"Добрыня дань собирает". Полюдье. Точно не датируется. Может быть приурочено к 981 г.

"Добрыня-сват" ("Женитьба Владимира"). В былине отображена женитьба на Рогнеде примерно 978-980 гг.

Добрыня и Дунай (около 985 г.)

Добрыня и Змей (до 988 г.) 108.

(Не поддаются датировке ив-за отсутствия хронологических примет былины о Добрыне и колдунье Маринке, о Добрыне и Поленице и былина о Добрыне на свадьбе своей жены. См.: Рыбаков Б. А. Древняя Русь..., с. 52-77.)

Для нашей темы особый интерес представляет последняя былина о победе Добрыни над Змеем Горынычем, которую нередко рассматривают как эпическое выражение победы христианства над язычеством, олицетворенным Змеем. В пользу такого взгляда говорит только одна деталь: Добрыня побеждает противника "шляпой земли греческой". Косвенным подтверждением считается купанье Добрыни в Почайне, где в 988 г. происходило крещение киевлян; здесь же богатырем была одержана первая победа над Змеем. Однако основное содержание былины связано с противостоянием печенегам, а не с принятием христианства: огненный Змей был устойчивым символом степных кочевников, набеги которых сопровождались заревом пожаров. Победа над врагом была достигнута, по былине, не в Киеве, где христианство восторжествовало над язычеством при Добрыне, а в глубине печенежских степей, в 12 дневных переходах от Киева, т. е. на расстоянии около 400 км, примерно в днепровской луке, где два века спустя был разбит половецкий хан Кобяк. Итогом богатырских дел Добрыни является не свержение языческих идолов (о чем по другому поводу подробно говорит летопись), не прославление новой веры, а освобождение несметного русского полона, уведенного степняками-"змеенышами" в степь. В былине нет ни одного слова о божьей помощи, нет вполне естественной благодарности богу за победу. Что касается Пучай-Реки, исторической Почайны, то она известна нам не только как место крещения, но и как место языческого капища Волоса: "А Волоса идолД ... (Владимир) веле в Почайну-реку воврещи"(Голубинский Е. Е. История русской церкви, т. II, с. 231.). Возможно, что такой аксессуар, как греческая шляпа паломника, прикрепился к популярному имени Добрыни позже, попав в былину из духовного стиха. Былина относится к самому концу языческого времени: здесь упоминается похищенная Змеем дочь боярина Путяты, исторического сподвижника Добрыни по крещению новгородцев; иногда похищенную ("дочку княженецкую") былина называет "Марфидой Всеславьевной", что прямо ведет к исторической Малъфриде, одной из жен язычника Владимира, умершей в 1000 г. (Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом. М.; Л., 1949, т. I, 4-е изд., с. 541; Повесть временных лет под 1000 г.) Ни в одной другой былине имени Малфриды нет, а это - хронологический ориентир: 970-е - 980-е годы, т. е. самый рубеж языческого и христианского времени. Однако никаких признаков введения христианства в былине нет; наоборот, былина повествует об участии языческих волхвов в княжеской думе Владимира-Солнца. Ознакомимся с подробностями этой интереснейшей былины.

На берегу Пучай-реки Добрыня одолел Змея и заключил с ним уговор не тревожить более Русь. Коварный Змей, пролетая над Киевом, схватил Забаву Путятичну и унес в свое далекое царство. Редкий вариант былины, записанный А. Ф. Гильфердингом от знаменитого сказителя Трофима Рябинина из Кижей, дает исключительно важное для нас свидетельство не только принадлежности былины к апогею язычества, но и драгоценное определение положения жреческого сословия при Владимире. Узнав о похищении своей племянницы Забавы, великий князь Владимир на трехдневном пиру в своем дворце, являвшемся своеобразной формой заседания боярской думы, советуется с собравшимися думцами - кого послать отбивать у Змея пленницу:

То Владимир князь-то стольне-киевской

Он по горенке да и похаживает,

Пословечно государь он выговаривал:

- Ай, же вы мои, да князи-бояра,

Сильни русские могучие богатыря,

Еще ecu волхи бы все волшебники!

Есть ли в нашем во городи во Киеве

Таковы люди, чтобы съездить им да во чисто поле...

...Кто бы мог достать да племяннику любимую

А прекрасную Забавушку Путятичну?

(Онежские былины. М.; Л., 1938, т. II, 3-е изд., былина № 79, с. 55.)

Думцы высказались за то, что ехать в поход должен один из участников этого пира Добрыня Никитич, проживающий в Киеве на широком дворе в "своей полате белокаменной". Добрыня отправился в Поле, где топтал "змеенышей" (одиноких печенежских всадников), и через 12 дней добрался до резиденции Змея, убил его и освободил племянницу Забаву, которую посадил на свое седло к "коню хребтом, а к себе лицом". Выписанный выше отрывок былины драгоценен для нас тем, что раскрывает перед нами состав того "государственного совета", с которым великий князь Киевский обсуждает предстоящий большой поход: в великокняжеский дворец, к князю-солнцу, приглашены полководцы, богатыри-витязи и волхвы-волшебники, предсказатели судьбы и заклинатели успеха. Как видим, жреческое сословие Киева принимало (как и во времена Олега) прямое участие в больших государственных делах. Волхвы и волшебники 980-х годов занимали в боярской думе такое же почетное место, как в дальнейшем православное духовенство - митрополит и епископат русской церкви.

Языческая Русь, разные слои и области русских земель X в. обладали своеобразной культурой, наследием которой являются многочисленные былины, предания, сказки, легенды, песни, обряды, игры.

Социальные верхи, отстаивая свою политическую самостоятельность от настойчивых попыток Византии путем приобщения к христианству сделать Русь "дочерью" империи в феодальном смысле, искусственно поддерживали древнее славянское язычество и, следует сказать, что сословие жрецов, русское языческое духовенство (если можно так выразиться) сделало очень много в выявлении древней мифологии, создании особых "кощюн", в выработке нового языческого пантеона. Высшее руководство принадлежало людям типа Добрыни. Христианство как мировая религия с большим запасом богослужебной и светской литературы должно было победить, но греческие священники застали на Руси не только глухие медвежьи углы, где жили в лесах "звериньским образом", но и большие города, где сложилась своя культура, своя языческая письменность, свой эпос и свое высокое военное искусство, позволившее принять новую веру без унизительного вассалитета.

С деятельностью жреческого сословия мы еще встретимся в дальнейших главах, посвященных окрещенной Руси XI - XII вв. Волхвы поддерживали языческую обрядность не только в деревнях, но и в городах, говорили пророчества, развивали теологическую сторону язычества и тонко и мудро руководили мастерами золотых и серебряных дел, которые насыщали сложной языческой символикой почти весь обиход княжеских дворцов. В конце XII в., как увидим (глава 12), волхвы осмелеют до того, что в закомарах белокаменных соборов, рядом с Иисусом Христом и библейским царем Соломоном поместят изображение древнего славянского языческого бога.

Язычкское летописание Руси

В условиях рождающейся и укрепляющейся государственности сословие жрецов должно было не только аккумулировать архаичные предания и мифы, хранителями которых оно было, не только создавать новые произведения в старой привычной форме "кощюн", или "вештб витезовых" (богатырских слав), но и осваивать новые формы культуры, с которыми русская знать соприкасалась во время ежегодных длительных поездок в Болгарию, Византию, в земли Халифата. Два важных элемента мировой культуры мы можем в какой-то мере соотнести и с сословием жрецов, с его высшим слоем, близким к княжеской среде, так сказать, с епископатом языческой Руси. Это, во-первых, письменность, а, во-вторых, знание греческого языка. Конечно, принятие византийского христианства во много раз усилило освоение этих элементов русскими верхами, но многое познавалось и ранее в связи с коммерческими надобностями. Важно отметить, что волхвы-язычники не остались в стороне от восприятия этих новых для Руси слагаемых культуры. О знании греческого языка русскими "кощунниками" свидетельствует, например, упомянутая выше точная передача греческого мифологического имени Персефоны именем Анастасии Прекрасной, обозначающим "возрождение", "воскресение", что точно соответствует мифологическому образу Персефоны, богини весеннего возрождения природы. Едва ли былинная Анастасия случайно оказывается дочерью Димитрия - ведь Персефона-Кора - дочь Деметры; былина только приноровила происхождение дочери ("коры") к русской системе обозначения не по матери, а по отцу.

О давнем знакомстве славян-земледельцев с земледельческим разделом греческой мифологии может свидетельствовать и упомянутый выше миф о Триптолеме и Линхе. То обстоятельство, что соперником Триптолема, распространителя культуры пшеницы, оказался именно скифский царь Линх, вполне объяснимо реальной исторической ситуацией VI - IV вв. до н. э., когда для Греции одним из важнейших источников получения хлеба был эмпорий славян-борисфенитов - Ольвия (см. главу 1). То, что славян-земледельцев ошибочно отождествляли со скифами, не знавшими посевов, нас смущать не должно, так как славянские (сколотские) купцы приходили в греческую Ольвию как бы из глубин Скифии, пересекали на пути земли настоящих скифов-кочевников, с которыми у тогдашних славян было много сходных бытовых черт (см. главу 1).

Имя скифского царя Линха, быть может, является передачей имени славянского божества рождающей силы - Рода, изображавшегося в виде Фалла-лингама.

Соединение в былинах имени Кощея, несомненно хтонического божества, с отчеством "Трипетович" тоже не должно нас удивлять, так как нам известны и Зевс Хтонический и Деметра Хтоническая. (Богиня плодородия Деметра (славянская "Мать-сыра-земля") подарила Трипотолему для повсеместного посева зерен пшеницы (triticum) золотую колесницу, запряженную двумя крылатыми змеями. Не повлиял ли этот древний античный образ на появление в средневековой Европе, в том числе в Болгарии (X в.) и на Руси (XII в.), изображений, известных под названием "вознесение Александра Македонского на небо"? Царь возносится на колеснице (собор св. Марка в Венеции), а не в корзине, как в литературной передаче, и влекут его не белые птицы (как в предшествующей литературной традиции), а грифоны, более близкие к крылатым драконам античного мифа.)

Отсутствие отчества Кощея - "Трипетович" - в архаичном слое славянского фольклора, сохраненном в волшебных сказках, и наличие его в только что зарождавшемся в IX - X вв. новом жанре былин определенно говорит о восприятии этого элемента русским жречеством в эпоху возобновившихся контактов с черноморско-дунайскими землями в IX-Х вв.

Местом, где русские могли знакомиться с греческой мифологией, мог быть Херсонес-Корсунь или, что более вероятно, - тот дунайский "Остров русов" (Добруджа), который был населен русскими, а политически принадлежал то Болгарии, то Византии, а при Святославе и Киевской Руси. Этот князь, как известно, собирался даже перенести свою резиденцию в Переяславец-на-Дунае. В былинах он действует как дипломат, устраивающий брак Владимира, богатырь Дунай Переславлев: он "во послах бывал, много земель знавал и говорить горазд". (Рыбаков Б. А. Киевская Русь..., с. 357.)

Низовья Дуная и Добруджа, куда переместились восточнославянские племена уличей и тиверцев, были регионом со смешанным населением. Здесь с давних времен находились греки, геты, фракийцы, потомки которых составили субстрат будущего средневекового населения. Славяне-анты селились "в излучине Понта" еще во II - IV вв. н. э. Скифы-пахари, вероятные предки славян, проникали сюда (по Плинию) еще в III в. до н. э., уходя от сарматов.

Морской путь русских купцов в Болгарию и Византию лежал вдоль западного побережья Черного моря, усеянного греческими городами, возникшими здесь задолго до новых поселенцев и независимо от колебаний политических границ сохранявшими греко-римское население. Одной из форм знакомства русских с греческим языком были торговые связи в промежуточных гаванях и в самом Царьграде, где русские "гостили" (т. е. торговали) по полугоду в год. Второй формой являлось непосредственное соседство Уличей и Тиверцев "иже приседяху к Дунаеви" с коренным греческим населением приморских городов: город Тира в устье Днестра, полторы тысячи лет бывший греческим городом, стал русским Белгородом. В этих условиях вполне понятно не только знание языка, но и знакомство с греческим фольклором.

Что же касается славянской письменности, выработанной во второй половине IX в. Кириллом, Мефодием и их школой, то первыми признаками применения её на Руси являются краткие летописные записи о князе Осколде за 872-875 гг., а для начала X в. - текст договора с Византией 911 г., переведенный Иваном, судя по написанию его имени, одним из русских христиан.

При рассмотрении такого важного, но мало обеспеченного источниками вопроса, как языческая письменность, нельзя не обратить внимания на древнейшие орудия для письма, условно названные "писалами". Это роговые или костяные заостренные, изогнутые стержни для письма по бересте или по смазанной воском дощечке. А. А. Медынцева посвятила им специальное исследование.(Медынцева А. А. Начало письменности на Руси по археологическим данным. - В кн.: История, культура, этнография и фольклор славянских народов. IX междунар. съезд славистов. М., 1983, с. 87 и сл.) Утверждая наличие грамотности в IX - X вв., подобные предметы, естественно, не говорят ничего о характере той письменности, для которой они были предназначены. Писала явно не употреблялись для писания книг; в книжном деле подобные острия могли применяться лишь для разлиновки строк на листах пергамена. Косвенно о связи с язычеством может свидетельствовать зооморфный характер наверший: змеиные головы, ящеры, волчьи головы. Особенно интересны писала с личинами и символическим орнаментом. Ни на одном из этих стилей нет христианских изображений. (Рис. 68).

Но очень убедительным аргументом в пользу употребления писал в раннюю пору (X в.) язычниками для своих ритуальных надобностей является находка такого рогового писала в Преславе(Георгиев Павел. Изображение на четирилико славянское божество от Преслав. - Археология. София, 1984, № 1, с. 16-28, рис.1-3.). Преславское писало четырехгранно; каждая грань покрыта солярными знаками, расположенными различно. Между солярными знаками награвированы стилизованные растения. Навершие четырехгранного предмета украшено четырьмя человеческими головами, как бы воспроизводя композицию Збручского идола. Весь комплекс изображений явно языческий. Остается выяснить в дальнейшем характер письменности, для которой предназначались подобные писала: были ли это древние "черты и резы" или какие-либо колдовские знаки на земле (вроде позднейшего "волшебного круга" для детской игры) или же обычная буквенная письменность на пергамене. Время появления писал - время повсеместного рождения новых алфавитов: глаголица, кириллица, тюркские руны, салтово-маяцкая и бессарабская разновидности рун IX в. и др.

Первые кратчайшие летописные записи в Киеве появились сразу же вслед за изобретением славянских письмен Кириллом и Мефодием и связаны с княжением Осколда. Они дошли до нас через посредство царского летописного свода XVI в. (Рыбаков Б. А. Древняя Русь..., с. 169 - 173. Имя князя Дира вставлено переписчиками, так как сами записи построены не в двойственном числе, а в единственном.) Эти записи, хотя они и сделаны, возможно церковником, характерны отсутствием явного христианского элемента и резкой антиваряжской тенденцией: 872 г. (?) "...Оскорбишася новгородци, глаголюще: "Яко быти нам рабом и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его". Язык, возможно, подправлен в XVI в.

875 г. (?) "Того же лета избежаша от Рюрика из Новагорода в Киев много новгородцких мужей"(ПСРЛ, т. IX, с. 9.).

Начальную пору русского летописания не следует связывать только с христианством. В летописном творчестве, опирающемся на устные предания и эпические сказания, есть вполне определенная языческая струя, ярким примером которой можно считать известный рассказ о смерти князя Олега. Этому рассказу предшествуют восторженные строки, воспевающие Олега - победителя Византии, удачливого князя, обогатившегося различными трофеями. Резким диссонансом звучит рассказ о смерти этого норманнского конунга. Во-первых, удивляет то, что киевские летописцы не знали точно, где умер и где похоронен этот "вещий" (знаменитый) князь: в Ладоге ли, в Киеве ли на Щековице или у себя на родине "за морем"("Друзии же сказають, яко идущю ему за море и уклюну змиа в ногу и с того умре. Есть могыла его в Ладозе". Новгородская I летопись, с. 109.).

Если хвалебные строки могут быть отзвуком придворных "слав", сложенных, может быть, в варяжском окружении Олега, то продуманное повествование об исполнении пророчества волхвов идет из глубин русского жреческого творчества. Пророчество было сделано до похода на Византию; небывалый успех должен бы, казалось, его опровергнуть, но предсказание сбылось.

Требует расшифровки указание на то, что Олег "въпрашал вълхв и кудесьник". Волхвы - общее название языческих жрецов как местных, славянских, так и иных. Кудесники - наименование финно-угорских колдунов-шаманов ("кудесы" - бубны); оно встречается в источниках только в связи с северо-восточными окраинами Руси: Чудь, Белоозеро, Пермь.(Срезневский И. И. Материалы..., т. I, стбл. 1357. "Приде к кудеснику, хотя волхвования от него" (Летопись под 1071 г.) "От них овии суть волсви, а друзии - кудесници и инии же чаротворци" (Житие Стеф. Пермского).)

Олег окружил себя жрецами из разных земель. Смерть ему предрек не волхв,