Афины под владычеством турок и разрушение Парфенона

После падения Константинополя и покорения Греции Могаметом II, — что, в сущности, было гибелью античного мира в Европе, — враждебные отношения Востока и Запада приняли наиболее ужасающую форму, какую они когда-либо имели в истории.

Современный восточный вопрос выступил впервые в виде удручающего факта, а именно в виде преобладания Восточной Европы; это преобладание покоилось на военном могуществе магометанского народа, который не проносился ураганом над побежденными землями, подобно монголам, но обладал в высокой степени способностью сплотиться в большое, долговечное политическое целое. На развалинах Византийской империи и на могилах некогда процветавших культурных народов турецкий султан основал обширную магометанскую монархию. Возникнув вследствие завоевания и черпая жизнеспособность лишь в непрестанных войнах, она необходимо должна была следовать постоянному стремлению на Запад. Не только политическому строю Европы, но всему христианскому миру и западноевропейскому просвещению грозила крайняя опасность. Перворазрядное военное могущество давало Константинополю возможность захватить владычество над тремя частями света; воспрепятствовать этому стало с этих пор важнейшей задачей христианского Запада. Практический век оказался неспособным к религиозному энтузиазму крестовых походов; последние могли лишь обратиться в простые войны с турками, но состояние морально разложившейся римской церкви и государств европейского Запада, потерявшего способность воодушевляться высокими решениями и раздираемого династическими распрями, не давало сплотиться необходимым для такой борьбы союзам держав.

Папе первому, как главе христианской республики, приходилось считаться с громадными опасностями, какими грозило церкви падение Константинополя. Многовековые усилия римской курии подчинить своему влиянию эллинский Восток заканчивались этой катастрофой; но полумесяц мог быть перенесен еще далее, в сердце Европы, в самую Италию. Отчаянное положение папства перед лицом восточного или турецкого вопроса нашло себе выражение в трех моментах в жизни папы Пия II: во-первых, в его горячем увещании, обращенном к султану Могамету, принять христианство и править Восточной империей в качестве законного преемника Константина; во-вторых, в его бесплодном мантуанском конгрессе, и в-третьих, в его смерти в Анконе, запечатленной тоскливым разочарованием в том, что было целью его жизни — в крестовом походе для освобождения Греции.

С момента падения Эллады история греков раздваивается: одна половина идет в их порабощенном отечестве, другая — в изгнании. Подобно евреям после падения Иерусалима, они стали массами выселяться в чужие страны. Запад принимал их гостеприимно; их военные служили в европейских войсках в качестве страдиотов. Их духовная аристократия находила убежище в столицах, в учебных заведениях Италии, снова перенося сюда греческую литературу. Подобно своим предкам в Древнем Риме, эти скитающиеся греки положили в образованном обществе Запада начало новой эпохе филэллинизма, который впоследствии был одним из важнейших нравственных стимулов освобождения Греции. Трудами Виссариона, Халкокондилы, Ласкариса, Аргиропуло, Газы и других созданы были в Италии великие рассадники новейшей образованности Европы. Влияние эллинской литературы на духовную жизнь Запада несомненно, но оно относится к более позднему времени и далеко не было глубоко, как утверждают современные греки. Источники итальянского гуманизма и всего духовного переворота Запада не были заимствованы извне; они коренились в латинской литературе и в работе мысли, совершавшейся в Западной церкви и школе. Данте, Петрарка и Боккаччо обязаны своим величием не мимолетному соприкосновению с эллинизмом, а Помпоний Лет не знал ни слова по-гречески. Оба великих культурных мира, эллинский и латинский, были слишком отдалены друг от друга многовековым отчуждением, чтобы их воссоединение совершилось так легко и скоро.

Пока в Европе совершался трудный процесс усвоения античной науки, иго турецкого варварства тяготело над превращенной в пустыню Грецией. Если истребление алчных архонтских родов османами являлось в данный момент скорее благодеянием, чем потерей для эллинского народа, то он вместе с этим исчезновением высших классов, с выселением за границу всего сильного и интеллигентного лишался всех элементов, питающих национальное самосознание. В нивелированной Греции осталась лишь однообразная масса рабов.

Но благодаря мечу янычар она была хоть избавлена от анархии. Освобождение несчастной страны от ее крупных и мелких тиранов было для нее истинным возрождением. В продолжение многих веков она была жертвой разбойничьих набегов, династических раздоров и войн, истерзавших ее до такой степени, что покой могилы она предпочитала этим мучениям. К тому же правление турок оказалось менее тяжелым, чем ожидали эллины. Магометанское завоевание не повлекло за собой появления в стране азиатских орд. Новая монархия преемников Османа, зародышем которой был кочевой шатер на берегах Оксуса, достойна удивления уже потому, что она покоилась не на грубой силе большого племени, но на династии великих государей, на военной касте, на заимствованной у сельджуков военно-феодальной системе и, наконец, на религиозном кодексе. Базисом страшного турецкого могущества было, во-первых, как и в Риме при самодержавных цезарях, слияние государства с дворцом владыки, все подданные которого являлись его рабами, и во-вторых, организация постоянного войска янычар.

Овладев наследием первого и последнего из Константинов, султан подчинил разнообразные провинции однообразному управлению пашей или наместников, которые собирали дань и посредством строгости и жестокости приучали презренную райю к покорности. Но даже самый беспощадный тиран, не имея возможности стереть с лица земли порабощенные народы, вынужден предоставить им некоторые права, с которыми — как с собственностью, семьей, общественным строем и религией — неразрывно связано существование личности и народа. Туркам приходилось тем более щадить эллинов, что последние представляли собой целый народ античной культуры, превосходивший их численностью. Правда, греки были лишены всех политических прав; их государство исчезло. Но общины остались. Султан считался хозяином всякой земельной собственности, и повсюду лучшие поместья перешли к турецкому военному дворянству, тимориотам; но грекам, для которых военная служба была недоступна, оставались — вместе с земельными владениями — еще море и связанный с ним промысел — торговля.

Города в Элладе сохранили остатки самоуправления, народ — свободу культа, церковь — свое исконное устройство.

Не в пример латинским завоевателям и папе, Могамет II и его наследники не старались уничтожить греческую национальную церковь. Султаны были веротерпимы; они весьма дальновидно покровительствовали патриарху и духовенству, чтобы удержать их от религиозного сближения с Римом и в то же время добиться при их содействии рабской покорности греков. Однако религия Мога-мета в Малой Азии, славянских странах Балканского полуострова и Албании приобретала массы прозелитов, страхом и корыстью побуждаемых переменить религию.

Турецкое государство продолжало в Константинополе с меньшими усилиями и меньшим успехом тот же процесс денационализации, над которым трудилась Византия. Турция старалась обратить христиан в магометан. Целые племена в Эпире отпадали от православной церкви. Несколько позже немало греков на Крите и Эвбее приняли ислам. В Византии можно было видеть в качестве ренегата даже одного из последних Палеологов — Мануила. Но лишь незначительная часть греков в древней Элладе последовала этому позорному примеру. Стремления турецкого правительства обратить эллинов в ислам были безуспешны; вместе с христианством сохранилась, благодаря усилиям церкви, и народность. Существование греческого народа было спасено благодаря неустранимой пропасти расы, веры и нравов. Сохранился греческий язык. Можно даже утверждать, что турецкое завоевание способствовало этому, положив конец романизации новогреческого языка.

Что касается Афин, то ангел-хранитель и в это время не покидал славного города. Могамет II не пытался заселять их новыми поселенцами, как опустевшую Византию. Акрополь был занят турецким гарнизоном, но в нижнем городе и теперь и впоследствии число турок было настолько незначительно, что из них так и не образовалось наряду с афинянами известного слоя зажиточных граждан. Турецкий комендант (disdar) заведовал крепостью, воевода (woiwod) правил городом, кади творил суд и расправу. Наряду с этим греческие граждане сохранили муниципальный совет геронтов, который вместе с епископом афинским представлял собой мировой суд, решавший споры между туземцами. Подушный налог, карадж, был невысок.

Эти незначительные преимущества, в связи с бесценным благом свободы веры, заставили новогреческих историков прийти к выводу, что положение афинян в турецкой неволе было легче их положения под властью христиан — франков. Но это смелое утверждение опровергается уже тем фактом, что турецкому правительству было совершенно чуждо моральное представление о праве и законности; место права занимал необузданный произвол деспотов. Достаточно напомнить о жестокой дани мальчиками, наложенной на афинян, как и на остальных христиан, порабощенных султаном, чтобы охарактеризовать бесчеловечную тиранию, ставшую их уделом.

Каждые пять лет турецкие аги делали осмотр всех греческих детей, пятую часть которых, самых красивых и талантливых мальчиков, отрывали от семей и увозили в Стамбул. Здесь, в особом отделении сераля, занимавшемся воспитанием рабов, из них воспитывали фанатичных османов. Из этой христианской молодежи завоеванных провинций выходили не только янычары, но часто также лучшие слуги и выдающиеся министры султана. Один знаменитый английский филэллин заметил с благородным негодованием, что в долгом унижении греческого народа нет ничего более ужасного, чем эта апатия, с которой греки подчинялись этой повинности. В несчастных Афинах уже не нашлось Тесея, который избавил бы их от этого Минотавра. Лишь в последней трети XVII столетия этот налог исчез навсегда.

Так велика роль, которую играют в оценке блага отдельного человека и народа соображения материальной выгоды, что даже в суждениях об эпохе глубочайшего унижения Афин они занимают первое место. Настало время, когда городу марафонских бойцов пришлось считать особенным отличием и большим счастьем то, что он стал вотчиной начальника черных евнухов в константинопольском серале. Могущественный кислар-ага занял место великих афинских филэллинов древности; он милостиво снисходил к нуждам города, облегчал его тяготы и защищал его от злоупотреблений турецких правителей. В этом извращенном и карикатурном виде нашел себе выражение культ Афин при османах.

2. Вообще историк Афин и Греции во время турецкого владычества имеет перед собой задачу столь же трудную, сколько неутешительную Он видит перед собой пустыню, где взгляд его тщетно ищет признаков жизни, на которых он мог бы остановиться. Он постоянно имеет в виду вожделенное освобождение благородной земли от неволи и жадно прислушивается к каждой песне клефта и паликара, чтобы убедиться, что муза Эллады жива еще в своем саркофаге и что при мысли о свободе бьется еще сердце порабощенного грека. Город Афины напоминает уведенную в неволю женщину, которая погибла или исчезла без вести. Из этого летаргического сна, из этого притупляющего равнодушия к нищете и унижению лишь изредка выводили Грецию войны, волновавшие ее моря, и так безнадежно было ее положение, что от приближения врагов ее владыки она ждала не освобождения, а ухудшения своей участи.

Борьбу с Турцией вели на суше Венгрия, Польша и Австрия, на море — Венеция. Во время падения Византии положение блестящей республики уже поколебалось, и вскоре все обстоятельства сложились против нее. Ее могущество обусловливалось Грецией, колониями и торговлей с Востоком. Здесь были источники ее богатства и силы. В ее падении героизм ее был, пожалуй, еще блестящее, чем в эпоху ее возвышения в XIII столетии. Ей удалось-таки отразить турок от Адрии и защищать Пропилеи Леванта — Ионические острова. В течение трех веков лев св. Марка охранял Европу от вторжения азиатского варварства.

Венецианцы многократно вели с султаном войны. В июле 1464 года они под предводительством своего генерал-капитана вторглись даже в Афины, которые недавно, во времена Аччьяйоли, были под их властью. К сожалению, их наемники опозорили честь венецианского имени беспощадным опустошением города, на который они напали, разграбили и поспешили скрыться, не осмелившись напасть на недоступный для них Акрополь. В том же году Спарта также была в продолжение нескольких дней занята венецианцами. Венецианский кондотьер Сисмондо Малатаста перевез останки Плетона, умершего здесь около 1450 года, в Ри-мини и похоронил в тамошнем знаменитом соборе.

Венецианские и генуэзские колонии в Греции одна за другой переходили во власть турок. Остров Эвбея пал после геройского сопротивления венецианцев, 12 июля 1470 года Могамет II вступил в пылающие развалины Негропонта. Так лишилась Венеция своего достояния в Эгейском море. Через тридцать лет турки овладели также ее морейскими владениями, Модоном и Короном, затем Эгиной; в 1522 году они завоевали принадлежавший иоан-нитам Родос, в 1540 г. Наполи ди Романиа и Монемвазию.

При Солимане I (1519—1560), властелине, не уступавшем в уме и силе ни одному из тогдашних государей даже в этот великий век Карла V, монархия османов достигла высшей степени своего могущества; она обнимала юго-восток Европы, лучшие земли Передней Азии, весь север Африки от Красного моря до Алжира. Она переступила Дунай. Султан овладел половиной Венгрии и уже грозил Вене; арена борьбы между Европой и Азией была перенесена с Балканского полуострова на среднее течение Дуная. Запад был в это время поглощен задачами первостепенной важности и внутренними кризисами. Возрождение образованности, реформация устаревшей церкви, возникновение монархии Карла V, которая вовремя противопоставила свое могущество турецкому, борьба между Испанией-Австрией и Францией за гегемонию в Европе — все эти события поглощали внимание Запада, отвлекая его от судьбы Греции.

После того как знамя пророка взвилось над Айя-Софией в Константинополе и над Парфеноном в Афинах, христианский крест засиял в Гренаде над Альгамброй. То, что магометане отняли у Европы на Востоке, было если не вполне, то хоть до некоторой степени возмещено падением владычества мавров в Испании. Открытие и колонизация Америки открыли перед человечеством новые неизмеримые перспективы; являлись надежды на новую жизнь и счастье по ту сторону океана, а открытие морского пути в Индию отняло у старых торговых путей Средиземного моря их исключительное значение: обстоятельство, повлекшее за собой упадок Венеции и монархии османов. Во всей всемирной истории нет момента подобного этому: здесь сливались новые, могучие жизненные силы, наполняя человечество обновленной жизнью, разбивая тяготевшие на нем оковы династического политиканства и подымая его от банальных мещанских идеалов к сознанию мирового единства. Устаревшее учение греков о неподвижности земли разрушено навсегда Коперником.

Можно возмущаться бессильной и бессердечной Европой XV века, которая, погрязнув в мелочном эгоизме, не сумела вовремя подняться на общую борьбу против колосса турецкой монархии и спокойно смотрела на гибель Греции; но в XVI веке уж нельзя упрекать Запад в том, что он, считаясь с совершившимся фактом, примирился с падением Греции и почти совершенно забыл ее. Афины исчезли с горизонта Европы. Уже в 1493 году немецкий гуманист в своей хронике ограничился заметкой: «Город Афины был славнейшим в области Аттики. От него остались лишь немногие следы». Мы видели уже, что Шедель на рисунке изобразил Афины немецким городом.

Лаборд собрал разбросанные известия западных писателей о судьбах Афин в XVI веке и показал, как они скудны. Жан де Вега, бывший в 1537 году на Востоке с французским флотом, замечает в своих путевых записках, что в Порто Леоне, гавани афинской, он видел большого каменного льва; в самом городе он не был. У мыса Суниона он слышал от лоцмана, что над колоннами храма здесь было некогда здание, где Аристотель преподавал философию, и что в Афинах тоже есть еще колонны, на которых стоял зал ареопага. Вильгельм Постель, посетивший между 1537 и 1549 годами Грецию, Константинополь и Малую Азию и написавший ученое сочинение об Афинской республике, кажется, не счел нужным видеть Афины. Француз Андре Теве, составитель космографии Востока, говорит, будто в 1550 году был в Афинах, но его рассказ об этом городе ограничивается такими пустяками: в доме одного ренегата ему случилось видеть прекрасную мраморную статую; больше в городе нет ничего интересного. «Есть там, правда, несколько колонн и обелисков, но они понемногу обращаются в развалины; есть следы гимназий, где, по словам жителей, Платон читал лекции. Они имеют форму римского Колизея. Ныне город, некогда столь славный, населен турками, греками и евреями, которые питают мало уважения к таким замечательным древностям»

Долгое геройское сопротивление Фамагусты, страшное падение ее и гибель Кипра, затем гигантская победа соединенных флотов Испании, Австрии и Рима под предводительством дон Хуана Австрийского, одержанная 7 октября того же 1571 года при Ле-панто, обратили вновь внимание Запада на Элладу. Нить классического образования, созданная Возрождением, вновь протянулась между Афинами и просвещенной Европой. Потребность науки иметь точные сведения о судьбе славного города нашла себе прежде всего выражение в вопросе: вообще существуют ли еще Афины? Этот вопрос поставил один немецкий филэллин Мартин Краус, профессор классической литературы в Тюбингене. Он обессмертил себя этим, подобно тому, как прославил свое имя безвестный римлянин, нашедший группу Лаокоона. Мартин Крузиус тоже вновь открыл Афины.

В 1573 году он обратился с письмом к Феодосию Зигомале, канцлеру патриарха константинопольского, прося сообщить ему, правда ли, что мать всякого знания, как утверждают немецкие историки, не существует, что город Афины исчез с лица земли, а на месте его осталось лишь несколько рыбачьих хижин. Ответ просвещенного византийца вместе с позднейшим письмом акарнанца Симеона Кабасилы, священника в том же патриархате, были первыми точными сведениями, успокоившими немецкого ученого насчет существования города; они бросили также первый слабый свет на состояние его памятников и растительную жизнь его народа.

Итак, в эпоху самого блестящего просвещения и гениальнейшего художественного творчества Европы был момент, когда само существование города Афин было неизвестнее и сомнительнее, чем в темную эпоху господства византийцев, которая настолько окутана мраком отсутствия истории, что даже в 1835 году один немецкий ученый высказал мнение, что после Юстиниана на месте Афин была в течение четырех столетий необитаемая пустыня. Афины были завоеваны и возвращены сознанию образованной Европы прежде всего наукой, и это завоевание было в XVI веке очень затруднено турецкими войнами и опасностями путешествия в отрезанную от всего мира Аттику.

Сравнительно с изучением города Рима археология Афин запоздала века на два. Первый большой шаг от средневековых римских «Мирабилий» к настоящему описанию города был сделан еще в XV веке гуманистом Флавио Биондо; к XVI столетию относится уже могучее развитие римской археологии. От самих афинян в этом отношении ждать было, конечно, нечего. Греки на Крите и Корфу, другие ученые эллинисты, собранные Альдом Мануцием в Венеции и преподававшие в греческих гимназиях в Мантуе, Падуе, Риме, в Париже, Женеве, Гейдельберге, посвящали все свои силы филологической критике.

В начале XVII столетия голландец Жан де Мэр своими многочисленными трудами, запечатленными железным прилежанием и поразительной начитанностью, положил основание афинской археологии. К этой двенадцатитомной коллекции должно быть присоединено также сочинение, излагающее историю Афин до турецкого господства.

Как ничтожно было даже в это время знакомство Запада с состоянием города, доказывает латинская книга жителя Ростока Ла-уремберга: «Точное и подробное описание древней и новой Греции»; автор повторяет старую басню, будто от Афин, некогда прозванных столицей муз, осталось всего несколько хижин, носящих название Сетин. Между тем Лаурембергу была известна «Тур-когреция» Крузиуса, потому что в своем очерке истории Аттики он ссылается на письмо Кабасилы. На своей карте Аттики он изобразил Афины в виде круглого города, среди которого возвышается высокая конусообразная гора, увенчанная двумя готическими башнями.

3. Только непосредственным знакомством мог быть разрушен упорно державшийся в Европе предрассудок, будто Афины не существуют; это была заслуга французских иезуитов и капуцинов. Первые появились в Афинах в 1645 году; когда они переехали отсюда в Негропонт, место их заняли новые. Капуцины купили в 1658 году у турок памятник Лисикрата, так называемый фонарь Демосфена, и построили подле него свой монастырь. Этот прелестный памятник театрального богослужения древних афинян сделался исходным пунктом изучения топографии и древностей афинских. Французские монахи составили первые планы города. Та-ким образом, эти французы исполнили тот долг, которого не отдали науке их соотечественники во времена бургундских герцогов. Французские послы в Константинополе даже посещали Афины. Если тамошний представитель Людовика XIII Луи де Гэй (de Hayes) во время своего посещения в 1630 году бросил на чудный город лишь невнимательный взгляд поверхностного любопытства, то пребывание в Афинах маркиза де Ноэнтеля зимой 1674—1675 г. имело важные следствия. Жак Каррей срисовал для него изваяния Парфенона, а итальянец Корнелю Маньи составил отчет о путешествии. В том же 1674 году еще до путешествия маркиза ученый врач Спон в Лионе издал описание Афин, составленное иезуитом Бабином, долго жившим в этом городе, для аббата Пекуаля, домочадца маркиза в Константинополе. Его сообщение из Смирны от 8 октября 1672 года послужило важным толчком к более подробному изучению города. В 1675 году вышла книга Гилье (Gu-illet) о древних и новых Афинах. Этот француз не был здесь никогда, но он пользовался письмом Бабина и другими сообщениями, а также получил от капуцинов план города, что придавало его сочинению чрезвычайную ценность. Наконец, Спон сам обратился к самостоятельному изучению. В сопровождении одного англичанина, сэра Джорджа Вэлера, он прибыл в Афины в январе 1676 года. Его исследования положили основание современной науке афинской археологии.

Интересно, что путешественники этого времени уже не встречали в Афинах ни одного франка. Корнелио Маньи указывает только двух франков: французского консула Шатенье и английского консула Жиро, образованных людей, которые служили проводниками всем любознательным путешественникам. Из знатных афинских родов он называет Халкокондилов, Палеологов, Бенинцели, Лимбона, Преули и Кавалари; некоторые из этих фамилий похожи на латинские Бенинцели были, кажется, итальянского происхождения. Из их дома происходил Иоанн, ученый афинянин XVIII века. Халкокондилы принадлежали к известному в истории роду; но в народной речи фамилия их изменилась в Харкондила. В стое гимназии Адриана, где была церковь таксиархов, сохранились графитные надписи XVI столетия, где упоминаются имена Луизы и Михаила Харкондилэ. От франкской эпохи удержались в Афинах и другие имена, как, напр., Гулиермос, Финтерикос, Бенардес, Линардис, Неруцос (Нерио)

В той же последней трети XVII столетия, когда ученые путешественники, французы и англичане, знакомили Запад с античными развалинами Афин, славный город неожиданно был отнят у турок. Монархия султанов, так долго наводившая ужас на Европу, стала клониться к упадку. Основной принцип Корана признавал только два класса людей, магометан и неверных, подобно тому, как для древних греков существовали только эллины и варвары, для евреев только приверженцы Иеговы и язычники; этот догмат, несогласимый с новыми условиями жизни, был смертным приговором рабовладельческого государства османов. Оно обрекло себя на вечное варварство и никогда не могло отказаться от жестокого угнетения порабощенных народов.

Турецкая монархия, водворившаяся силой оружия в лучших странах в мире, не имела силы создать из них культурное государство, какими некогда были монархия Александра и Византия. Государство азиатов осталось враждебной аномалией в Европе; оно не вошло в ее строй и из невежества и религиозного фанатизма не принимало никакого участия в ее экономическом и духовном развитии. Турция могла быть страшна Западу лишь до тех пор, пока жил в османах бурный дух завоевания, питаемый политическими неурядицами Западной Европы и поддерживаемый военной организацией Орхана, Могамета и Солимана. Своим дальнейшим существованием Турция обязана лишь тому обстоятельству, что обладание Константинополем стало нерешимым вопросом, бесконечно важным предметом опасений и зависти христианских держав. Все их трусливые старания направлены на то, чтобы отдалить решение этого вопроса, и даже в наши дни тезка великого Александра, победоносные войска которого остановились в Сан-Стефано у ворот Византии, не имел возможности разрубить своим мечом этот гордиев узел современной политики, как делал некогда отважный дож Дандоло.

Последние завоевания султанов были возможны только благодаря тридцатилетней войне и ее последствиям. Проект раздела европейской Турции, принадлежавший Валленштейну, не мог быть приведен в исполнение. Христианские державы дали в 1669 году великому визирю Ахмеду Кеприли отнять у венецианцев остров Крит. Лишь в 1683 году вместе с освобождением Вены наступила перемена: отлив Турции на юг. Султану пришлось не только отказаться от Венгрии, но и потерять Морею. Отрезанная от Средиземного моря Венецианская республика сделала в союзе с лигой держав отчаянную попытку возвратить себе былое положение на Востоке. Освобождение Греции, неотвязная платоническая мечта всех европейских филэллинов и вожделение порабощенных греков, никогда со времен падения Константинополя не было так близко к осуществлению, как во время венециано-турецкой войны 1685 года.

После победы при Патрасе афинские послы призвали генерал-капитана Франческо Морозини освободить их город. Флот республики вошел 21 сентября 1687 года в Пирейскую гавань. Кенигсмарк осадил Акрополь, 26 сентября, по несчастной случайности, бомба разрушила половину Парфенона, устоявшего перед двухтысячелетними бурями. Турецкий гарнизон крепости сдался и вместе с 2500 магометанских жителей города удалился в Малую Азию. Но афиняне упивались свободой лишь до 9 апреля 1688 года, когда Морозини, только что назначенный дожем, отказался от Афин, где не было возможности держаться. Он хотел увезти с собой в качестве трофея кариатиды западного фронтона Парфенона, но при отделении их случилось несчастье: фигура Нептуна, колесница победы с обоими конями и другие мраморные изваяния упали и разбились вдребезги. Морозини довез в целости только афинских львов, которые до сих пор стоят в Венеции перед арсеналом.

Эти памятники неудачного освобождения Греции и расхищения художественных сокровищ Афин — прекрасная параллель к памятникам разграбления Константинополя в 1204 году, бронзовым коням над порталом Сан-Марко. Надежды афинян рушились, и им пришлось искать спасения от ярости возвращавшихся турок на венецианских кораблях, которые перевозили их на Саламин, Эги-ну и Циклады, завоеванные республикой. В течение трех лет город оставался совершенно безлюдным, пока султан по ходатайству византийского патриарха не дал в 1690 году афинянам амнистию, разрешив им возвратиться в сожженный и полуразрушенный род-ной город.

По Карловицкому мирному договору 26 января 1699 года республика получила Морею; но она не имела возможности долго держаться на полуострове. Европейские события начала XVIII века дали новую отсрочку и даже неожиданный перевес разложившейся, но все еще сильной Турции. Победитель Петра Великого Ахмед III снова отнял в 1715 году Морею у венецианцев; несмотря на победы принца Евгения, вынудившие его сделать большие уступки Австрии, 21 июля 1718 г. султан получил по Пассаровицкому мирному договору Пелопоннес. Этим договором грекам обеспечена была личная свобода.

Временное пребывание венецианцев в Афинах нанесло древностям города невозместимый ущерб и повергло народ в новые бедствия. Лишь науке поход Морозини принес кое-какую пользу. Венецианские инженеры Вернеда и Сан Феличе составили более точный план Акрополя и города, опубликованный в книге Фанел-ли «Atene Attica». Здесь он коснулся в немногих чертах эпохи франкских герцогов.

Судьбы Греции