О некоторых критериях правильности устной русской речи

М.А. Штудинер, кандидат филологических наук (МГУ им. М.В. Ломоносова)

Умение правильно построить и произнести устное сообщение входит в число необходимых навыков современного специалиста в любой области. Ни официальная переписка с помощью традиционных писем на бумаге, ни пересылка документов по факсу, ни использование возможностей Интернета не могут полностью заменить собой устное выступление перед публикой. Не говоря уже о том, что важные кадровые решения принимаются только после собеседования. Причем важно не только то, что мы говорим, но и как мы говорим.

Психологами установлено, что на наше отношение к докладчику сильно влияет правильность расстановки ударений в словах, согласованность падежных окончаний, безошибочность в выборе вариантов форм единственного или множественного числа, — словом, то, что называется языковой нормой.

Приведу несколько примеров. КаталОг или катАлог? ИнженЕры или инженерА? Согласно закону или согласно закона? Как правильно? Современные словари рекомендуют первые варианты. Почему? Кто это решает? Лингвисты — составители словарей и авторы книг по культуре речи? Может быть, все-таки они диктуют языковые нормы? Нет, нормы литературного языка никто не придумывает, они не зависят от чьего-либо индивидуального вкуса.

1 Пушкин А.С. Сочинения в трех томах. — М., 1986, т. 3, с. 491.

Языковая норма — это то, как принято говорить и писать в данном обществе в данный период. Никто не может ввести в обиход какое-нибудь слово или, наоборот, что-то запретить в языке, изъять из него. складываются постепенно, сами по себе, в языковой практике людей, обладающих высокой речевой культурой: писателей, ученых, журналистов. Не по прихоти языковедов мы должны говорить каталОг, инженЕры, согласно законУ. Дело в том, что другие варианты противоречат речевому обычаю, не соответствуют традиционному употреблению этих слов интеллигентными людьми. А словари и грамматики лишь отражают то, что независимо от лингвистов сложилось в литературном языке. Это очень хорошо понимал А.С. Пушкин, который еще в 1833 г. писал: «Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его обычаи»1.

Изданию любого словаря или справочника предшествует долгая и кропотливая работа. С помощью разнообразных методов изучается, как говорят и пишут многие образованные люди: в каких значениях они употребляют слова, как их произносят, склоняют или спрягают. Исследуется, как влияют условия речи на использование слов и конструкций. Ведь то, что уместно, скажем, в разговоре с друзьями (например, читалка, быстренько, у меня есть чем писать), будет звучать странно в научном докладе.

Составив представление об объективно сложившихся в литературной речи традициях, языковеды закрепляют их в словарях, справочниках, грамматиках в виде правил, рекомендаций и тем самым охраняют эти традиции, делают их обязательными для всех нас, говорящих на литературном языке, где бы мы ни жили. Такая фиксация объективно существующих литературных норм называется кодификацией (от латинского слова codex — «книга»).

2 См.: Пражский лингвистический кружок: Сб. трудов. — М., 1967.

Последовательное разграничение понятий нормы и кодификации впервые было проведено в трудах ученых Пражского лингвистического кружка2. В это объединение языковедов, существовавшее в Праге до Второй мировой войны, входили и выдающиеся российские ученые: С.О. Карцевский, Н.С. Трубецкой и P.O. Якобсон. С пражцами творчески были связаны П.Г. Богатырёв, Г.О. Винокур, Е.Д. Поливанов, Б.В. Томашевский, Ю.Н. Тынянов.

Кодификация обращена к носителям языка. Ученые Пражского лингвистического кружка считали, что нормы присущи не только литературному языку, но и любому жаргону или говору. «То, что и здесь имеет место определенный нормированный, закономерный комплекс, — писал Б. Гавранек, — лучше всего выявляется в том, что отклонения от этого комплекса воспринимаются как нечто ненормальное, как отступление от нормы».

Свои нормы есть в любом языковом коллективе, но кодифицируются только литературные нормы. Только они охраняются кодификацией. Когда мы говорим, что литературный язык — это язык нормированный, то мы как раз и имеем в виду кодификацию литературных норм, поэтому «Словарь русских народных говоров» (М.—Л., СПб., 1965-1994) или «Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона» (М., 1992) нельзя считать кодификацией. Лингвистическое описание литературного языка, просторечия, диалекта или жаргона, адресованное узкому кругу специалистов, не ориентированное на носителей данного языка, просторечия, диалекта или жаргона и, следовательно, не оказывающее никакого воздействия на их речевую практику, не является кодификацией.

Кодификация влияет на речевую практику. Например, мне хочется употреблять форму шоферА (им. пад. мн. ч.), но кодификация квалифицирует ее как просторечную и рекомендует другой вариант — шофЁры. И я сознательно, под воздействием кодификации, отказываюсь от формы шоферА и буду употреблять шофЁры, шофЁров и т.д.

3 Трудности словоупотребления и варианты норм русского литературного языка: Словарь-справочник /Под ред. Горбачевича К.С. — Л., 1974, с. 440.

Здесь вступает в действие «фактор социального престижа — важный внеязыковой стимулятор и "регулировщик" нормативных установлений и оценок»3. Я предпочитаю вариант «шофЁры», потому что тот круг людей, с которым я хотел бы ассоциироваться, всегда использовал именно этот вариант, он также традиционен для печати, радио и телевидения.

Терминологическое разграничение понятий нормы и кодификации необходимо для того, чтобы не скатываться к пониманию нормы как диктата лингвистов. Целесообразность такого разграничения можно показать на следующих примерах.

Нормы литературного языка складываются стихийно, кодификацию же делают люди, а они могут ошибиться. Так, словарь-справочник «Трудности словоупотребления и варианты норм русского литературного языка» под ред. К.С. Горбачевича рекомендует произносить начальный согласный в слове «тембр» мягко, дает даже запретительную помету: «не [тэ]мбр». Но это противоречит языковому опыту каждого из нас и данным других словарей. В «Орфоэпическом словаре русского языка» под ред. Р.И. Аванесова варианты произношения слов «действенный», «свойственный» и подобных с мягкими согласными «с» и «т» в суффиксе «-ств» квалифицируются как предпочтительные, а варианты с твердыми согласными — как допустимые, хотя совершенно очевидно, что первые, старомосковские, варианты давно устарели. Факты подобного рода можно отнести к курьезам кодификации, однако это не должно вызывать у нас скептического отношения к словарям, которые все-таки в подавляющем большинстве случаев дают добротный, проверенный материал.

Жизнь языка динамична, его нормы хоть и медленно, но постоянно меняются. Причем лексические нормы меняются быстрее, чем произносительные и грамматические. Иногда возникает такая ситуация, когда норма изменяется, а кодификация остается прежней, старой, то есть кодификация отстает от нормы.

Когда отмечалось восьмидесятилетие Д.Э. Розенталя, много лет возглавлявшего кафедру стилистики русского языка факультета журналистики Московского университета, юбиляра приветствовали дикторы радио. Они пели шуточные куплеты на мотив цыганского романса. В них были такие строки:

Ты подарил фольгУ нам И отменил ракУрс.

Что имели в виду дикторы? Вы это поймете, если найдете эти слова в словарях, до самого недавнего времени рекомендовавших произносить «фОльга» и «ракУрс». Розенталь разрешил дикторам произносить эти слова так, как их обычно произносят , то есть он изменил кодификацию, сделал ее соответствующей норме. Но разве мы можем утверждать, что он изменил норму? Нет, норма изменилась стихийно, по объективным причинам. Сознательно же была обновлена лишь кодификация.

Языковеды не спешат узаконивать какое-либо новшество. Наоборот, они стараются, пока есть возможность, удержать, сохранить старую норму. Это объясняется самой сущностью, назначением кодификации как средства языковой политики.

Под языковой политикой понимается сознательное, целенаправленное воздействие общества, его специальных институтов на функционирование и развитие языка. В сферу языковой политики в многоязычных странах входит решение вопроса о придании тому или иному языку статуса государственного, создание условий для развития культуры и образования на национальных языках, разработка алфавитов для бесписьменных языков, усовершенствование орфографии.

4 Пешковский A.M. Избранные труды. — М., 1959, с. 55.

Одна из важнейших целей языковой политики — сохранение культурного наследия нации, передача его от поколения к поколению. Достижению этой цели и призвана служить кодификация норм литературного языка. «Если бы литературное наречие, — писал выдающийся русский языковед A.M. Пешковский, — изменялось быстро, то каждое поколение могло бы пользоваться лишь литературой своей да предшествовавшего поколения... Но при таких условиях не было бы и самой литературы, так как литература всякого поколения создается всей предшествующей литературой. Если бы Чехов уже не понимал Пушкина, то, вероятно, не было бы и Чехова. Слишком тонкий слой почвы давал бы слишком слабое питание литературным росткам. Консерватизм литературного наречия, объединяя века и поколения, создает возможность единой мощной многовековой национальной литературы»4.

В поэме В.В. Маяковского «Облако в штанах» рифмуются слова «паркете» и «Гете»(«гЕти»):

Что мне до Фауста, феерией ракет скользящего с Мефистофелем в небесном паркете! Я знаю — гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете!

Этот стих спаян звуковой перекличкой «паркете» — «у Гете» («гЕти»). Иногда школьные учителя, сталкиваясь с подобными случаями, объясняют их как искажение слова поэтом в угоду рифме. Это, конечно, не так. В.В. Маяковский был профессиональным поэтом, и ему не нужно было уродовать наш язык, чтобы какое-нибудь слово укладывалось в размер, рифмовалось. Рифма «паркете» — «гети» свидетельствует о том, что в начале XX в. еще возможен был русифицированный вариант произношения фамилии немецкого поэта. М.В. Панов в своей «Фонетике» (М., 1979, с. 199) цитирует строки из «Евгения Онегина»:

Он с лирой странствовал на свете... Под небом Шиллера и Гете... —

и объясняет, что в пушкинскую эпоху еще не было особой произносительной подсистемы заимствованных («инокультурных») слов, какая есть в современном русском языке (ведь многие заимствованные слова мы произносим совсем не так, как исконные). «Фамилия немецкого поэта Гёте могла произноситься или с точным соблюдением немецкой фонетики... (иноязычные вставки в русскую речь были общеприняты), или в совершенно русифицированном виде... Рифма Пушкина требует этого второго произнесения, и тогда она точная...»

Но как же сегодня произносить эти стихи Пушкина и Маяковского? Как бы мы их ни читали — соблюдая современную норму или старую, будет плохо. Эти стихи разрушены. Разрушены из-за того, что изменилась норма.

«Словарь ударений для работников радио и телевидения» с пятого издания рекомендует «орфографическое» произношение слова «дождь» — «дошть», тогда как ранее в эфире господствовал старомосковский вариант — «дощ» — и эту норму можно было еще сохранять. Очень скоро мы забудем, что такое произношение было возможно, оно нам будет казаться таким же странным, как «гети». И еще какие-то стихи окажутся разрушенными. Например, будет разрушена точная рифма в стихах А.А. Ахматовой «Смерть поэта» (о Б.Л. Пастернаке):

Умолк вчера неповторимый голос, И нас покинул собеседник рощ. Он превратился в жизнь дающий колос Или в тончайший, им воспетый дождь.

«Так тяжело может отразиться на судьбе поэтических текстов изменение произносительных норм. Они умирают, если изменений становится много (представьте стихотворение, в котором оказалось разрушенным большинство рифм!)... Вот почему задача разумного орфоэпического воздействия на язык — не торопиться принять, узаконить, рекомендовать произносительное новшество». Этот вывод М.В. Панова, касающийся кодификации произношения, можно распространить на кодификацию всех литературных норм: в языковой политике вообще прогрессивен традиционализм.

Итак, кодификация делает литературный язык стабильным, помогает ему как можно дольше оставаться самим собой, объединять говоривших и говорящих на нем людей во времени. Отсюда вытекает основная трудность кодификации — поиски золотой середины: сохранение культурно-языковых традиций должно разумно сочетаться с принятием тех новшеств, которые стали устойчивыми и широко распространенными в речи образованных людей нашего времени.

В жизни многих русских слов бывают периоды, когда они имеют два равноправных варианта произношения или ударения, то есть два варианта, в одинаковой степени соответствующие литературной норме. Однако «Словарь ударений русского языка», адресованный в первую очередь работникам радио и телевидения, дает только один из сосуществующих в языке произносительных или акцентных вариантов. Это отнюдь не означает, что авторы и редакторы этого специализированного издания считают правильным лишь один вариант. Они признают вариативность нормы. Принцип одного варианта соблюдается ими для того, чтобы не провоцировать разнобоя в эфире.

Выбор акцентного варианта имени собственного иноязычного происхождения представляет особую проблему как для журналистов, принимающих решение о речевом поведении в эфире, так и для кодификаторов. При подготовке к изданию «Словаря ударений русского языка» 2000 г. в связи со словом Эдинбург я опрашивал многих людей, представлявших разные социальные группы. Я задавал вопрос: «Как называется столица Шотландии?» Большинство информантов отвечало примерно так: «Вообще-то, правильно — Эдинбург, потому что так по-английски». Затем извиняющимся тоном: «Но мы по-русски говорим ЭдинбУрг». Такой подход мне представляется неверным. Не нужно стыдиться за русский язык. Ведь любое иностранное слово, когда приходит в заимствующий язык, переживает в нем процессы освоения, в том числе акцентного освоения. В данном случае произошла перестройка ударения по аналогии со словами: Петербург, Оренбург, Шлиссельбург, Екатеринбург.

В поисках правильности в нашем языке нельзя выходить за его пределы. Это касается тех имен собственных иноязычного происхождения, ударение в которых имеет устойчивую русскую традицию вопреки рекомендациям энциклопедических изданий и некоторых ориентирующихся на них лингвистических словарей. Ориентация на иностранный язык, на язык-источник, наблюдается при выборе не только акцентных, но и произносительных вариантов. Иногда это приводит к курьезам. Ведущий одной из программ телеканала «Культура» утверждал, что по-русски правильно Рёрих, а не [РЭ]рих, так как это немецкая фамилия. Именно этот произносительный вариант дается в «Большом энциклопедическом словаре». Я думаю, что энциклопедические издания вообще нельзя использовать как справочные пособия по произношению имен собственных или по ударению в них. Один из участников передачи «Апокриф» «правильно», по его мнению, называл основоположника психоанализа Фройд опять-таки потому, что так это произносится по-немецки. Слава Богу, никто из участников передачи не последовал его примеру. Варианты Рёрих, Фройд могут использоваться актерами как характерологическое средство, как фоностилистическая черточка для создания образа жеманного, манерного человека.

При выборе варианта произношения или ударения имени собственного иноязычного происхождения прежде всего нужно учитывать сложившиеся на русской почве традиции. Если же журналисту или ученому выпадает честь первым вводить какое-то иностранное слово в русский обиход, то в этом случае, конечно, правомерно ориентироваться на язык-источник.

В современном эфире господствуют так называемые допустимые варианты произношения и ударения. Это «менее желательные варианты нормы» по сравнению с основным, образцовым (вариант сОздали — образцовый, элитарный, а создАли — допустимый). С помощью словарной пометы «допустимо» языковеды идут навстречу носителям языка, они будто говорят им: «Ну ладно, произносите, раз вам так этого хочется». Действительно, допустимые варианты почти не компрометируют говорящих. Легко объяснить языковые закономерности, обусловливающие высокую частотность этих вариантов.

Современный русский язык унаследовал из древнерусского языка ударение на окончании в существительных, сочетающихся с