Статья: Ладога и Ладожская земля VIII—XIII вв.

А. Н. Кирпичников

В последние годы исследователи приходят со все большее определенностью к заключению об особой исторической роли Ладоги в первые века русской истории. Развернуто об этом писал А. Н. Насонов. Он отнес Ладогу (а также и Псков) к той части Новгородской области, которая вплоть до середины XI в. складывалась самостоятельно.[1] Территория, на которую в древности распространялось влияние Ладоги, а не Новгорода, по мнению А. Н. Насонова, охватывала нижнее Поволховье, Ижорскую землю, Приладожскую Карелию, наконец, область Обонежского ряда.[2] Эти заключения автора оказались плодотворными и в какой-то мере нашли свое продолжение в науке. Так, по мнению А. В. Кузы, Новгородская земля возглавлялась Псковом, Новгородом и Ладогой. Именно эти три центра входили в состав основной государственной территории и сформировали ее.[3] Значение Ладоги в письменных источниках передается далеко не всегда. Объясняя такого рода умолчания, Д. А. Мачинский справедливо отмечает, что события VIII— IX вв. относились к периоду, который позднее очень неполно зафиксирован в летописи. В дальнейшем, учитывая соперничество Новгорода и Ладоги, роль последней в летописи была умалена. [4]

Ныне исследователи перестали рассматривать Ладогу как некое самобытное местное явление. Здесь добавились не только общерусские, но и общеевропейские сравнения и сопоставления. В результате в работах последнего времени заново оценено значение Ладоги как международного раннесредневекового торгово-ремесленного поселения и важнейшего ключевого места на евразийском торговом пути «из варяг в арабы» и «из варяг в греки». В деле изучения Ладоги определенные результаты в последние годы достигнуты Староладожской археологической экспедицией ЛОИА АН СССР.[5] Отметим некоторые из них.

Установлена дата создания поселения в низовьях Волхова — это средина VIII в. Намечены этапы развития Ладоги, начиная с VIII в. Заново рассмотрена ее экономика, культура, ремесло и деятельность проживавшего в ней общества. Полиэтничный состав жителей ранней Ладоги не отрицает ее доминирующий славянский массив. Выявлены достоверные основы ладожской версии «Сказания о призвании варягов». Произведено представительное изучение самой Ладоги, ее округи, окрестных курганов, сопок и поселений. Впервые картографирована площадь посада и определены его границы по состоянию на X— XI и XVI вв. Очерчена ладожская городовая волость, сложившаяся в низовьях Волхова в VIII—IX вв. и поставлен вопрос о сфере ладожского влияния по отношению к финноязычным соседям. Заново изучалось ладожское домостроительство и выделены типы домов, составляющих усадебную застройку. Особое внимание привлекли относительно крупные дома площадью 50—92 м2 — предшественники посадских пятистенок X—XV вв. На месте существующей ныне каменной крепости конца XV в. открыты ее две каменные предшественницы конца IX и начала XII в. Предложены методики графической реконструкции руинированной Ладожской крепости конца XV в., а также городской территории, основанные на данных археологии, топографии и описных документов XV—XVII вв. Определены узкие даты всех пяти ладожских храмов, в большинстве построенных между 1153 и 1166 гг., очевидно, по инициативе ладожских посадников. Установлены дата и инженерные принципы бастионной фортификации, возведенной возле каменной крепости в 1585—1586 гг. Именно это сооружение образует так называемое Земляное городище, где начиная с 1909 г. проходили основные археологические раскопки. Умножены результаты, достигнутые в изучении изделий из дерева, кости, бронзы, стекла и глины. Накапливается все больше данных, свидетельствующих о раннем появлении и развитии в городе на Волхове бронзолитейного, стеклодельного, костерезного, а также судостроительного ремесел. Староладожская экспедиция приложила решающие усилия, чтобы в Ладоге на базе краеведческого музея был создан историко-архитектурный и археологический музей-заповедник республиканского значения. В 1984 г. такой заповедник организован на площади около 200 га. В его состав вошла старинная застройка села, более 150 памятников архитектуры и археологии, участки непотревоженного исторического природного ландшафта, культурный слой поселения эпохи средневековья.

В настоящей работе хотелось бы на основании всего собранного исторического и археологического материала вновь обратиться к узловым проблемам ладожской тематики. Сразу оговоримся. Ряд соображений в силу недостаточности и разрозненности наших источников будут высказаны гипотетически.

***

Ладога возникла в балто-финской и саамской среде. Ее название, в котором усматривают саамскую основу, произошло. по-видимому, от имени реки Ладожки — притока Волхова. В дальнейшем по названию получившего широкую известность города Ладоги стало называться и Ладожское озеро, первоначально обозначавшееся как «озеро великое Нево».[6] Разрозненные находки на территории Ладоги относятся к эпохе раннего металла и раннего средневековья устанавливают несплошное «мозаичное» заселение этого места в древности, что ни в какое сравнение не идет с новым поселением, обосновавшимся здесь в последней четверти I тыс. н. э.

Новыми археологическими исследованиями Ладоги впервые установлена дендрохронологическая дата ее основания — 750-е годы.[7] По сравнению с известной летописной датой 862 г. история Ладоги, таким образом, удревнилась не менее чем на 100 лет. Это, впрочем, не предел. С учетом недатированного предматерикового слоя, вскрытого на Земляном городище, дата возникновения поселения в низовьях р. Волхов в ходе дальнейших поисков может передвинуться на 740-е годы. Однако уже установленная дата — 750-е годы примечательна в нескольких отношениях. Во-первых, она фиксирует становление в низовьях Волхова нового поселения, во-вторых, имеет отношение к началу, по крайней мере, в этом месте Восточной Европы, международных торговых операций, и в третьих, — уточняет время появления в невско-ладожском регионе славянских поселенцев. До сих пор время расселения славян в лесной полосе будущей северной Руси не имело твердых хронологических вех и определялось гадательно.

Археологические и исторические данные в какой-то мере позволяют обрисовать Ладогу первого столетия ее существования, когда она являлась раннегородским поселением на территории славяно-финской племенной конфедерации.

Какие условия могли благоприятствовать ее развитию? Они складывались в тех случаях, когда поселение находилось на основных водных путях, служило перевалочным пунктом, гаванью, занимало ключевое положение на стыке морских и речных дорог, являлось местом контакта различных этнических групп и культур, представляло базу и рынок для налаженного производства и продажи «экономических» ценностей. Через такие поселения проходила транзитная торговля, осуществлялся сбыт и обмен товарами, было организовано специализированное ремесло. Все эти качественные признаки, которые считаются присущими наиболее преуспевающим торговым местам средневековой Западной и Северной Европы, несомненно, были характерными для Ладоги VIII — первой половины IX в. и ускорили ее подъем. Последняя, следовательно, может считаться центром концентрации торгово-производственной деятельности высшего для своего времени уровня. Действительно, оценивая Ладогу 750—850 гг., можно констатировать, что по времени своего возникновения и темпам развития она являлась одним из передовых мест тогдашнего быстро менявшегося мира. Примечательно, что подъем Ладоги по времени опередил эпоху викингов. Поселение в низовьях р. Волхов в тот период становится международным портом и важнейшим пунктом местной и транзитной торговли и само выступает в роли организатора торговли на водных путях. Ладога контролирует сложную для проезда порожистую зону Волхова длиной около 36 км и обеспечивает здесь судовождение.[8] Ладога — лидер своей округи, которая занимает узкую каемку приречной земли вдоль р. Волхова длиной около 50 км. Эта зона опознается по цепочке поселений и сопок, суммарно относящихся к последней четверти I тыс. н. э. и, следовательно, по времени своего возникновения одновременных древнейшему археологически выявленному строительному горизонту Е2 самой Ладоги (750—890 гг.). Некоторые поселения и сопки непосредственно приурочены к местам остановок судов и перегрузок товаров возле порогов (рис. 1).

Торговая активность ранней Ладоги подтверждается, в частности, находками монет, которые для второй половины VIII в. выступают все более надежным хронологическим показателем. На территории Ладоги и тяготеющих к ней поселений и урочищ (Ладожская крепость и поселение, Новые Дубовики), не менее чем в восьми документированных случаях обнаружены в кладах и отдельно арабские монеты, чеканенные в 699/700—786 гг.[9] Эти находки — одни из древнейших среди до сих пор встреченных в Восточной Европе и с поправками на время их распространения и всякого рода случайности[10] свидетельствуют о начале международной «серебряной» торговли, достигшей нижнего По волховья примерно в 760-е годы. Именно Ладога явилась одним из первых центров русской равнины, где дирхемы зафиксированы, как только началось их распространение в странах Восточной и Северной Европы. Упомянутые монеты попали в Нижнее Поволховье по Волжскому пути, следовательно, его поэтапное функционирование восходит к третьей четверти, а может быть, к середине VIII в.[11] В Ладоге и урочище Княщина открыты также два клада дирхемов с младшими монетами соответственно 808 и 847 гг., что свидетельствует о сохранении важной роли этих мест и в последующий период начавшейся широкой евразийском «серебряной» торговли.

С Ладогой этого времени, очевидно, связан клад первой четверти IX в., найденный в районе Петергофа, т. е. на территории древней области ижоры.[12] Специалистов монеты клада привлекли разнообразными граффити, позволяющими проследить движение серебра из западных областей Халифата, через Закавказье и Хазарию. Следуя по этой торговой дороге, монеты не могли миновать Ладоги, пока не достигли южного побережья Финского залива. В Петергофском кладе на редкость документально оказалась запечатлена последовательно развертывающаяся картина, связанная с поэтапной торговлей Востока и Запада. Не исключено, что Петергофский клад — одно из свидетельств деятельности ладожского купечества в сфере его областных интересов, связанных с Ижорским краем (об этой области пойдет речь ниже).

Особенностью хозяйства ранней Ладоги (этим она отличалась от многих ранних восточноевропейских городов) были ориентация на внешние связи и отсутствие сколько-нибудь значительной сельской округи. Возможности земледельческого освоения рассматриваемого региона были ограничены природными условиями, характеризующимися мелкоконтурными сельскохозяйственными угодьями и не лучшими для возделывания подзолисто-торфяными почвами. Экономика Ладоги во многом строилась на торговых операциях и сборе даней с окрестного финно-язычного населения. Отношения с этим населением стимулировали развитие в Ладоге бронзолитейного, стеклодельного, костерезного, деревообрабатывающего и судостроительного ремесел. Здесь скапливалась пушнина, полученная с окрестных земель в обмен, например, на украшения (застежки, бусы, гребни), оружие, ткани, посуду и некоторую бытовую утварь (топоры). Приобретенный таким образом мех, очевидно, продавали купцам уже на дирхемы.[13] Этот вариант обменно-денежного оборота (впрочем, видимо, не единственный) подтверждает существование в Ладоге не только транзитных дорожных станций и гостевых домов для купцов, но и собственного торжища.

Судя по раскопкам выдающихся исследователей Ладоги Н. И. Репиикова и В. И. Равдоникаса, ее домостроительство с самого начала было обусловлено нуждами усадебной застройки новообразованного торгово-ремесленного поселения. Так называемые большие, а точнее, крупные дома по площади их основного жилого покоя в среднем составляли 40—60 м2 и обладали такими характерными, частью общеевропейскими чертами, как столбовая конструкция и прямоугольная печь в центре помещения. Однако по своему типу и плановой структуре (отапливаемое помещение и пристроенный к нему со стороны входа узкий холодный отсек) эти постройки — непосредственные предшественники более поздних русских городских домов-пятистенок. Планировка первоначального поселения была мозаичной и включала дворохозяйства, состоящие из главного дома и нескольких хозяйственных строений.[14] Налицо дворы формирующегося городского посада.

В составе населения начальной Ладоги было, очевидно, много пришельцев из разных стран (особенно купцов). Этими же чертами наделена и ее материальная культура, полиэтничная по своему облику. При всем разноязычии основная часть населения имела определенный этнический адрес. Это отметил еще древнерусский летописец, который назвал Ладогу городом словен — первым на пути «из-за моря» в глубь русской равнины.[15]

Наряду со славянами в составе местного населения выделялись, надо думать, финны и скандинавы. «Расположенная „на острие" славянского расселения в северных землях, в авангарде длительного массового движения, вклинившегося в автохтонные массивы, окруженная различными по происхождению финно-угорскими группировками и при этом выдвинутая к морским просторам Балтики, Ладога стала естественным местом наиболее ранних и глубоких славяно-скандинавских (и, добавим, славяно-финских. — А. К.) контактов».[16] По стечению исторических обстоятельств Ладоге выпала выдающаяся миссия организации северорусской государственности.

О Ладоге первого века ее существования мы ретроспективно судим по отрывочным известиям письменных источников и, прежде всего, по летописному Сказанию о призвании варягов. Историческая основа этого Сказания, несмотря на ряд домыслов и позднейших переработок, ныне общепризнана. Сказание, как считают, записано в течение XI в. на основании устных преданий и записей и нашло выражение в различных по деталям летописных версиях. Не касаясь здесь происхождения и сложного состава Сказания, отметим, что оно представляет вполне определенный материал для суждений о месте развернувшихся в Северной Руси в середине IX в. событий. Сказание застает северных славян и финские племена дающими дань варягам и испытывающими от них насилие, что в конце концов привело к совместному выступлению данников и изгнанию находников «за море». Наиболее вероятным местом, где происходили все эти события, была действительно близкая к «морю» Ладога. К такой мысли подталкивает чтение самого источника, в котором все действия предполагают определенный неназванный центр. Здесь встречались представители перечисленных в Сказании племен словен, кривичей, мери, веси [17] и чуди.[18] Сюда сво зилась дань или откуп для варягов, здесь договаривались о совместных антинорманских действиях, сюда за поборами приезжали «из-за моря» варяги, вероятно, во время очередного наезда отсюда они были изгнаны. В этом же месте, похоже, собрался совет племен, принявший ответственное решение пригласить варяжских князей к власти «по ряду», т. е. на определенных условиях и договорных началах.[19] Описанные в Сказании происшествия достаточно конкретны, чтобы могли происходить в локальном населенном пункте, а не вообще на каком-то географическом пространстве. В тот период на территории федерации славяно-финских племен не было, пожалуй, поселения, равноценного Ладоге по его ключевому положению на магистральном евразийском торговом пути, по связи с крупнейшим тогда городами Европы и Азии, по обеспеченности собственным экономическим потенциалом, по досягаемости для путешественников, торговцев и воинов разных народов и стран.[20] Исторически масштабное значение ранней Ладоги подтверждает и наиболее достоверная версия Сказания о призвании варягов, помещающая в ней столицу Верхней Руси.

Археологические наблюдения подтверждают ту часть варяжской легенды, которая гласит о северных племенах не только собиравшихся, но, вероятно, и проживавших в своей федеративной столице — Ладоге. В слоях ладожского Земляного городища второй половины VIII—IX вв. выделяются характерные украшения: уточки, трапециевидные подвески, височные кольца полулунных очертаний, медальон — все имеющие аналогии, в основном среди находок кривичских смоленских длинных курганов.[21] Обратимся далее к еще одному виду археологических источников. К настоящему времени в Ладоге выявлены достоверные погребальные памятники, оставленные ее основным населением — словенами, а именно сопки. В этой связи обратила на себя внимание еще одна этноопределенная группа древностей. Во время раскопок 1938 и 1948 гг. в Старой Ладоге к югу от Земляного городища С. Н. Орловым открыто 9 трупосожжений в грунтовых ямках. Выявленные погребения датированы не позже VIII в.[22] и сопоставляются с грунтовыми захоронениями культуры новгородско-псковских длинных курганов. Сооружения этого типа по времени соответствуют ранней стадии сложения культуры длинных курганов, приписываемых кривичам. Грунтовые погребения в ямках распространены от бассейна озера Ильмень на востоке до Псковского и Чудского озер на западе.[23] Нахождение вероятных кривичских погребений и украшений в Старой Ладоге, т. е. вне зоны их основного распространения, выглядит на первый взгляд изолированно, но вполне объяснимо присутствием здесь, очевидно, поселившихся в древности кривичей, хоронивших своих сородичей в топографически определенном могильнике. Можно прогнозировать обнаружение в Старой Ладоге не только отдельных вещей, но и других особых кладбищ — следов проживавших в ней в VIII—IX вв. разноплеменных групп федератов: мери, чуди и веси. Забегая вперед отметим, что один из таких могильников, но принадлежащих скандинавам, в Ладоге также обнаружен. Само наличие на территории древнего города разнообщинных могильников, возможно, свидетельствует об определенных компактных участках, населенных этими общинами. Удастся ли отыскать эти зоны, может быть, особые поселки (или концы), покажут будущие археологические исследования.

В поисках данных о начальной истории Ладоги и хронологии связанных с ней событий Сказания о призвании варягов (как известно, даты здесь расставлены летописцем приблизительно, по догадке),[24] внимание привлекает показание одного западного источника. Речь идет об осаде Бирки датчанами в 852 г., описанной Римбертом в «Житии святого Ансгария». Спровоцировавший датское нападение шведский король Анунд сумел уговорить данов, уже захвативших предместья Бирки, покинуть Швецию и отправиться к некоторому городу (ad urbem), расположенному оттуда далеко, в пределах земли, принадлежащей славянам (in finibus Slavorum). Даны, отступив от Бирки, поспешили на 21 корабле (обычная вместимость морского корабля викингов 50—70 человек) «прямым путем» к этому городу. «Напав неожиданно на его обитателей, живших в мире и тишине, они захватили его силой оружия и, взяв большую добычу и сокровища, возвратились восвояси».[25] Польские историки считали этим городом Волин, или один из других поморских городов,[26] Ф. Крузе и Н. Т. Беляев — Новгород.[27] Не отрицая возможности разуметь в изложении Римберта города в разных частях Северной Европы, несправедливо исключать из этого списка Ладогу. Римберт поименовал бы город, если бы он находился в орбите знакомых ему стран Балтики от Дании до Курляндии. Следовательно, экспедиция датчан простиралась дальше его географических познаний. Поход датчан, несомненно, шел по наезженной морской дороге и в те места, которые еще не были затронуты военными напастями, не имели укреплений, где можно было с успехом использовать фактор внезапности. Многие центры балтийских славян в середине IX в. испытали грабительские нападения и некоторые были уже укреплены. Экспедиция же датчан рассчитывала, по-видимому, добраться до цели там, где армии врагов не ждали и оборонительных мер еще не предпринимали. Представляется, что Ладога, известная «людям Балтики» как значительное торговое место и где, возможно, еще не было надежных оборонительных сооружений, могла приманить пиратов. Что касается Новгорода, то в середине IX в. он если и существовал, то вряд ли считался богатым и полным сокровищ. К тому же этот город находился внутри страны, что исключало быстротечный и внезапный разбойничий набег. Участвовавшие в походе 852 г. морские корабли данов из-за Волховских порогов вряд ли беспрепятственно достигли бы Новгорода. Зато они не могли миновать преуспевающую Ладогу — известный пункт перегрузки с морских на плоскодонные речные суда.

В отношении привязки сообщения Римберта к определенному географическому пункту немаловажно и следующее археологическое наблюдение, к тому же дополняющее и уточняющее один из сюжетов Сказания о призвании варягов. Во время раскопок на Земляном городище в Старой Ладоге выделен горизонт E2, датированный 842—855 гг.[28] Постройки горизонта погибли в тотальном пожаре, который можно приурочить не к рае писанным в Сказании о призвании варягов междоусобиям среди славян и финнов, а к датскому нападению 852г. Таким образом, «Житие св. Ансгария» и свидетельство варяжской легенды определенным образом дополнили друг друга. Если в нашем сопоставлении есть доля истины, то можно предположить, что именно в 852 г. после разграбления Ладоги славяно-финская племенная конфедерация была, может быть, впервые обложена варяжской данью и возникла коллизия, которая в дальнейшем привела к призванию заморских правителей. Основание же самого межплеменного объединения скорее всего относится ко времени более раннему, чем 852г. При рассмотрении Ладоги в качестве столицы федерации северных племен получают объяснение многие обстоятельства ее активного формирования в докняжеский период. Не случайно, что первый династ Северной Руси — Рюрик (которого в свете датского похода 852 г. не так уж фантастично считать историческим лицом Рориком - ютландцем по происхождению)[29] именно Ладогу избрал своим «стольным городом». Этим он продолжил уже установившуюся местную традицию.

Подведем некоторые итоги. Начальная Ладога обладала исключительно благоприятными условиями для ускоренного развития. С момента своего основания она выдвигается в качестве влиятельного и организующего центра межплеменных и между -народных связей, взаимодействия культур и социального прогресса. Неудивительно, что в Ладоге развертываются процессы, имеющие общеевропейское значение. Здесь, в низовьях Волхова, создавалась новая, активно формирующаяся не только городская, но и межплеменная раннегосударственная политическая организация и скрещивались экономические, культурные и технические новации Востока и Запада. В качестве поселенческого центра северных народов, Ладога в отношении установления торгового судовождения, его интенсивности, появления ремесленных мастерских могла опережать некоторые европейские города. Во всяком случае, к изучению этого феномена следует подходить с общеевропейскими и общеславянскими мерками, В начальные период существования Ладоги закладываются те долговременные социальные, хозяйственные, градообразующие и государственные факторы, которые в той или иной мере будут действовать и в последующее время.

***

Заметные перемены наступают в Ладоге в третьей четверти IX в. Тогда, точнее в 862 г., согласно летописному Сказанию о призвании варягов, в городе в низовьях Волхова обосновался скандинавский выходец Рюрик, призванный вместе с братьями федерацией славянских и финских племен: «придоша к словенам первее и срубиша город Ладогу и седе старейший в Ладоге Рюрик».[30] Приведенный текст показывает, что происходило тогда в столице новообразованного государства Верхней или Внешней Руси. Были построены деревянные укрепления (впрочем, возможно, здесь не первые), следовательно, был устроен детинец и княжеская резиденция. Полагают, что цитированное выше известие попало в летопись около 1118 г. и основано на достоверных ладожских преданиях.[31]

Существует и иная версия Сказания, согласно которой Рюрик вокняжился не в Ладоге, а в Новгороде.[32] Эта версия, как доказал А. Г. Кузьмин, не оригинальна и возникла, вероятно, в начале XIII в., под влиянием амбиций новгородского старейшинства по сравнению с Ладогой и являлась переработкой первоначальной записи.[33] Во времена славяно-финско-норманских переговоров о власти Новгород, если он и был основан, то как сказано выше, по своему развитию и притягательности еще не мог конкурировать с Ладогой. Действительно, зафиксированный в настоящее время древнейший слой Новгорода относится к 920—930 гг., а предшествующее Новгороду Рюриково городище, как показал Е. Н. Носов, существовало в середине IX в., а возникло, видимо, несколько раньше.[34] «Очевидно, предание локализующее первоначальную деятельность Рюрика в Ладоге, согласуется с действительностью».[35] Если следовать ладожской версии Сказания, то Рюрик спустя два года после своего вокняжения переменил резиденцию. «И пришед к Ильмерю, и сруби город над Волховом, и прозваша и Новгород».[36] Разыскания специалистов о происхождении ильменской столицы славен цитированному сообщению не противоречат.

В этом отношении обращает на себя внимание следующее свидетельство Иоакимовской летописи, приведенное В. Н. Татищевым. Когда любимая жена Рюрика Ефанда «роди сына Ингоря, даде ей обещанный при море град с Ижорой в вено».[37] упомянутом женском имени опознаны скандинавские формы Сфанда или Алфвинд.[38] Что же касается отданного в лен не названного города «при море», связанного с Ижорой, то им в тот период могла быть только ближайшая к этому району Ладога. «Таким путем, думали, быть может, наши первые княгини вернее обеспечить связь и поддержку своих заморских poдичей».[39] Как бы ни оценивать цитированное известие Иоакимовской летописи,[40] оно подкрепляет факт переноса столицы из Ладоги в Новгород и закрепление Ладоги за лицом княжеского дома, а также свидетельствует о юридической (подчиненности Ладоге зависимой области, вошедшей в состав фамильного княжеского домена. Не этот ли опыт был в дальнейшем повторен Ярославом Мудрым, предоставившим Ладогу и ее область в лен своей жене Ингигерд.

Сказание о призвании варягов при всех разноречиях отражало, по-видимому, реальные события, связанные с появлением в одном из славянских городов (как выше говорилось, в Ладоге) норманского конунга с его окружением. Здесь заслуживают обсуждения некоторые непроясненные моменты этой легенды. Сказание почти в парадоксальной форме сообщает об освобождении северных племен от варяжского ига и неожиданным, даже рискованным (приглашением «владеть нами» представителей этого враждебного им мира. Такая резкая перемена объяснена в источнике раздорами, постигшими местное общество. Это объяснение вряд ли соответствовало истине. Думается, что при истолковании данного события следует учесть политические и особенно экономические обстоятельства. «Люди севера» были заинтересованы в поддержании со славянскими и финскими племенами приемлемых, а порой добрососедских отношений. Учтем, что именно через Русь в Скандинавию поступало более половины бывших там в обращении материальных ценностей.[41] Путем грабежа скандинавы никогда бы не получили столько богатств, сколько им приносила международная, не в последнюю очередь славянская торговля с Арабским халифатом и Византией. Функционирование пути из «варяг в греки» и из «варяг в арабы» зависело от ряда внешних факторов, но в конце концов экономическая необходимость и общность интересов одерживали верх. Не всегда, правда, отношения северных и восточных соседей строились на согласии и осознании социальной и экономической общности. В этой связи коснемся изложенного в Сказании о призвании варягов так называемого добровольного приглашения заморских правителей к власти в среде славяно-финской федерации. Обстоятельства призвания, очевидно, сглажены или домыслены летописцем, а само оно, в действительности, по-видимому, объяснялось стремлением местной племенной знати к отпору растущей экспансии на восток со стороны скандинавов и одновременно попыткой противоборствовать с опасным противником с помощью его же военных представителей. Несомненно, связывается этот факт и с урегулированием выплаты варяжской дани или откупа и защитой от тех находников, которые «насилье деяху словеном, кривичем и мерям и чуди».[42]

В 830—850-х годах усилились грабительские набеги викингов на Западную Европу. Достигли они и стран Юго-Восточной Прибалтики.[43] Угроза массированных вторжений приближалась к славянским землям. Датский поход 852 г. это красноречиво подтвердил. В связи с ослаблением после 830 г. торговли Франкского государства в Балтийском регионе все большее значение для торговых операций приобретал «восточный путь» в Багдад и Константинополь. Викинги все настойчивее стремились на Восток. Славяно-финская дань, упомянутая в Сказании, разжигала захватнические аппетиты скандинавов. Могли возникнуть опасения, что «люди севера» после отдельных набегов предпримут попытку завоевания и колонизации севера Восточной Европы, как это, например, произошло после 865 г. с восточной Англией.[44] В этой напряженной обстановке славянские и финские вожди вовремя сумели договориться об общем ставленнике-полководце из чужой земли. По справедливому замечанию Б. А. Рыбакова, Рюрик был приглашен на правах князя-военачальника, «чтобы он охранял население сeверных земель от других варяжских отрядов».[45] В этой связи характерно, что, начиная с вокняжения Рюрика и вплоть до конца X в. в источниках нет указаний о каких-либо норманских нападениях на Ладогу. Расчет на длительную безопасность северной границы Руси в определенной мере себя оправдал. Приглашение в критической ситуации наемника с его дружиной для защиты целой страны или ее части было обычным в практике европейских стран того времени. Договор обязывал новоявленного владетеля города с округой или, еще шире, области оборонять все государство.[46] Может быть, так было и в случае с вокняжением Рюрика и его братьев, оказавшихся сначала в отдельных довольно разрозненных населенных пунктах, и лишь затем старший из них приобрел или узурпировал власть над всей территорией Северной Руси (включая ее крупнейшие города Ладогу, Новгород, Полоцк, Ростов и Белоозеро). Намек на политический переворот выражен в источниках замечаниями о выступлении новгородцев против Рюрика, расправе его с оппозицией [47] и переходе к единовластию («и нача володети един»).[48] Прежний договор очевидно утратил силу. Укрепление своего положения, видимо, очень заботило Рюрика, и достичь здесь успеха он мог только в том случае, если выступал в интересах новой родины как славянский, а не как скандинавский князь, хотя и представлялся обычно в окружении своих сородичей-советников.

Появление в Ладоге первого норманского владетеля с его окружением оставило определенный археологический след. Речь идет о скандинавском по своим признакам могильнике в урочище Плакун, расположенном на берегу Волхова напротив Ладожской каменной крепости.[49] 14 (по счету 1940г.) курганов Плакуна оставлены обособленным коллективом, представители которого (вместе с семьями, видимо, непродолжительное время проживали в Ладоге. Время насыпки плакунских курганов (с учетом дендро-даты одного из комплексов — 890—900 гг.) — вторая половина IX и рубеж IX и X столетий. Погребения в Плакуне могут быть соотнесены с окружением какого-либо конунга, например Рюрика, прибывшего в Ладогу, по летописному замечанию, «с родом своим». Эти северные пришельцы, похоже, не отличались особым богатством и знатностью. По сообщению Никоновской летописи, использовавшей какие-то не дошедшие до нас источники, варяги неохотно откликнулись на приглашение славян и финнов, «едва избрашася».[50] Весьма скромные по составу материалы Плакуна, если их отождествить с представителями двора норманского вождя, не противоречат приведенному летописному замечанию.

Итак, Оказание о призвании варягов содержит, насколько удается судить, невымышленные исторические детали и правдоподобно обрисовывает доминирующую роль Ладоги как одного из ведущих центров, где создавалась и крепла раннефеодальная русская государственность.

Статус столицы не мог не повлиять на развитие Ладоги и формирование местной военно-дружинной и купеческой прослойки. По справедливому предположению X. Ловмяньского, Рюрик и его преемник Олег, деятельность которых одно время локализовалась в городе в низовьях Волхова, сами принимали участие в русско-скандинавской торговле. Сооружение в Ладоге деревянных укреплений, перепланировка, по меньшей мере, части поселения, подразделение его на детинец и посад, возведение в прежде межплеменном центре княжеской резиденции с помещениями для стражи, дворских и родичей, вычленение на почетном месте придворного родового кладбища — все эти черты, судя по письменным источникам, присущи Ладоге второй половины IX в. Однако главным строительным достижением той поры является сооружение на мысу, образованном рекой Ладожкой и Волховом, обводной крепостной каменной стены с башней (или башнями). Это укрепление для своего времени необычно, так как явилось (первой каменной фортификацией средневековой Руси. Новая твердыня обеспечивала безопасность судоходству, торговле, всему «посадскому строению», она явно была направлена против варяжских находников, на случай их подступа к городу с разбойничьими и пиратскими целями.[51] Строилась новая твердыня, по-видимому, по инициативе уже не князя Рюрика, а его преемника Олега Вещего, который в 882 г. «нача городы ставити».[52] Этот стратегический план укрепления страны новыми городами молодое русское государство выдвинуло сразу же, как только объединились северная и южная части Руси.

Новопостроенная твердыня на века закрепила за Ладогой значение мощного форпоста и своеобразных укрепленных северных ворот страны. В этот период Ладога, хотя и не являлась столицей Северной Руси, однако в качестве княжеской резиденции могла соперничать с Новгородом, а по своему значению его, похоже, опережала. Характерно следующее обстоятельство. Сообщая о походе Олега Вещего в 882 г. к Киеву, ни Начальный свод, ни Повесть временных лет не упоминают, откуда состоялось выступление армии — «и начаша воевать и налезоста Днепр реку и Смоленск град».[53] «Трудно поверить, — пишет Ловмяньский, чтобы источник не упомянул в этом контексте Новгорода, если бы, по традиции, Олег имел в чем главный центр власти».[54] В этой связи обратим внимание, что войско, собранное в 882 г., включало в себя те же пять племен, которые ранее, базируясь в Ладоге, выступили инициаторами переговоров с варягами. Не было бы удивительно, если бы и на этот раз федераты, а точнее, их воинские отряды собрались не в недавно отстроенном Новгороде, а в Ладоге, где наверняка имелись суда для похода, корабельные верфи, казармы для воинов, запасы оружия и провианта.

Не прерывались связи Олега Вещего с Ладогой и после объединения Северной и Южной Руси. Показателен следующий пример. Начальный свод (повторенный Новгородской первой летописью) указывал, что Олег Вещий вскоре после царьградского похода «иде к Новугороду, и оттуда в Ладогу».[55] В Ладоге, таким образом, в последний раз видели ушедшего из Киева князя. Конец его жизни уже для древнекиевских летописцев окружен неясностями. Одни писали, что он умер в Ладоге, другие, что его могила находилась на горе Щекавице в Киеве. Северная версия признана весьма правдоподобной.[56] «Город Ладога, — заключил А. А. Шахматов,— был, очевидно, связан с именем Олега».[57]

Вообще Ладога, фамильное владение первых Рюриковичей, была больше связана с Киевом, чем в Новгородом.[58] Так, по сообщению К. Багрянородного в его трактате «Об управлении государством» (между 948—952 гг.), во Внешней Руси в Немогарде (Невогарде) «сидел Сфендослав сын Ингоря архонта Росии». [59] Княжение Святослава, как известно, началось в Киеве в 946 г. Если он был во Внешней Руси (в границах, очевидно, государства Рюрика), то в юном возрасте, до смерти своего отца Игоря. Нас привлекло указание резиденции молодого княжича, которую безоговорочно считают Новгородом. Однако в первой части имени города запечатлено скорее не название Новгорода, а тогдашнее наименование озера Ладоги — Нево. Иными словами, речь возможно идет о приозерном городе - Ладоге, входившей в домен Киевского князя и служившей местом пребывания его наследника. Во всяком случае вопрос, о каком городе писал К. Багрянородный, решается не столь однозначно, как принято думать.

К сожалению, для сколько-нибудь целостного представления о Ладоге X в. имеющихся данных недостаточно. Археологическим путем установлено, что городу в тот период присуща упорядоченная уличная планировка, отражающая тесную фасадную рядность домов. Наряду с крупными домами все чаше строятся обычного размера избы с печью-каменкой в одном из углов. Приезжим торговцам предоставлялись участки городе кой территории для возведения артельных гостевых общежитий. Можно предполагать деятельность ремесленных и, вероятно, одновременно торговых рядов, образующих территориально и по признаку родственности производств корпоративные объединения. Ремесленники-универсалы, занятые обработкой кости, янтаря, бронзы и стекла,[60] составляли, видимо, заметную часть самодеятельного населения города. Не исключено существование товариществ купцов, особенно лодочников и лоцманов и использование договорных правил, регулирующих судоходство и торговлю. Городская территория, судя но распространению культурного слоя, достигала в тот период 10—12 га.

В конце X в. Ладогу затронули различные внешние события. В конце X в. норвежский ярл Эйрик разрушил и сжег крепость и посад Ладоги. От этого разбойничьего нападения город в низовьях Волхова, вероятно, вскоре оправился. Несомненно, более глубокими и длительными по своим последствиям оказались для ладожан изменения характера и направленности мировой торговли. В связи с уменьшением притока восточного серебра, источником его привоза на Русь становится Западная Европа. По мере спада восточной торговли ее место заступает балто-готландская и византийская. Поступающая извне на Русь монета все более употребляется на нужды собственного хозяйственного развития, а не транзита.[61] В новых условиях значение Ладоги отнюдь не уменьшилось, но приобрело иную ценность. На смену обширным внешнеэкономическим связям Ладоги выдвигаются ее качества как значительного местного экономического и политического центра, впрочем и в этот период не лишенного международного влияния.

***

Особый этап истории Ладоги наступает в XI в. Около 1020 г. Ладога — Альдейгьюборг[62] и та земля, которая к ней относилась, была отдана в лен в качестве свадебного подарка Ярославом Мудрым своей жене Интигерд — дочери шведского конунга Олафа.[63] Управлял Ладогой наместник великой княгини Ингигерд — Ирины, ее родич Рогнвальд, а после смерти последнего в 1030 г. его сын Эйлиф. Ладожские правители — шведы напоминали служилых князей. Их действия ограничивались договором, согласно которому они управляли своей землей, содержали наемный отряд, защищали государство конунга, собирали дань и отдавали ее часть центральной власти. [64] Обстановка держания Ладоги ярлом передается древне-исландской сагой в следующих характерных словах: «и ту землю (Ладожскую. — А. К.) взял Эйлив ярл, у него тоже было много норвежцев, и он давал им жалование по договору; это ярлство давалось для того, чтобы ярл тот защищал землю конунга (здесь Ярослава Мудрого.— А. К.) от язычников».[65] Под последними можно понимать и заморских варягов-находников и некоторые воинственные финские племена вроде еми или более близкой приладожской чуди.

Указание источника о необходимости защитных действий со стороны ладожских ярлов соответствует не только обычной юридической формуле, но и переменчивой обстановке того времени. Под 1030 г. летопись сообщает о походе великого князя Ярослава Мудрого на эстонскую чудь и основании там Юрьева, а в 1042 г. князем Владимиром Ярославичем был совершен трудный поход на емь.[66] Военная напряженность 1030—1040гг. отразилась в резком увеличении монетных кладов, зарытых в восточном Причудье, восточной Эстонии и Финляндии.[67] Возможно, что опасность вооруженных столкновений существовала и в районе Ладоги, что и вынуждало содержать там воинский контингент наемников.

Ладога не только стерегла северные рубежи Руси, но и сама активно участвовала в освоении легендарной Биармии — северного Подвинья, Беломорья, включая и Кольский полуостров.[68] В Новгородской четвертой летописи под 1032 г. упомянут поход некоего Улеба к Железным воротам. В Улебе С. М. Соловьев не без оснований усмотрел брата Эйлифа ладожского ярла Ульфа.[69] Что касается Железных ворот, то они, по одной версии, локализуются близ устья Северной Двины. Так назывался один из проливов.[70] Военная акция одного из ладожских норманнов, несомненно, была связана с подчинением Ладоге какой-то части Беломорья. О влиянии ладожан, географически значительно более далеком, чем нижнее Подвинье, можно судить по одному эпизоду. Побывавший в 1114 г. в Ладоге летописец вставил в свое повествование рассказ ладожан о «мужах старых», ходивших «за югру и самоядь». Событие имело место в эпоху Ярослава Мудрого, а маршрут «старых мужей» привел их, кажется, в Северное Зауралье.[71] Как ни разрозненны приведенные факты, они свидетельствуют, что именно из Ладоги (возможно, до XI в.) шло на север проникновение славянских дружин, данников, а затем и поселенцев. [72] Путь этот проходил через Прионежье, где опять-таки, вероятно, при посредстве ладожан, в среде финноязычного населения, устраивались первые на севере погосты.

Норманские наместники, несомненно, пребывали в Ладоге вплоть до 1050 г., когда умерла ее владелица великая княгиня Ингигерд. Какова была дальнейшая судьба Ладоги? Были высказаны мнения о том, что город в низовьях Волхова либо в 40—50-е годы XI в., либо в последние десятилетия этого же столетия административно вошел в состав Новгородской земли.[73] Ныне опубликованы отрывки переводного источника - «Саги о Хальвдане сыне Эйстейна», которая, с моей точки зрения, восполняет недостаток сведений о Ладоге и ладожсксо-новгородских отношениях в XI в.[74] В упомянутом произведении, записанном в середине XIV в., впервые названы представители трех поколений норманнов, властвовавших в Ладоге — Альдейгьюборге. К ее области с севера примыкало особое ярлство с городом Алаборгом. Судя по тому, что правитель Алаборга зависел от властителя Ладоги и выплачивал ему подать, это ярлство отпочковалось от первоначального ядра на правах вассального кормления. Разгоревшаяся было, по описанию саги, борьба между двумя городами окончилась подчинением Алаборга Ладожской метрополии.

По вопросу о достоверности рассматриваемой саги высказаны разноречивые мнения. По одному из них, Алаборг имеет некоторые основания для его отождествления с Олонцом.[75] Согласно другому мнению, «Сага о Хальвдане, сыне Эйстейна» — лишь литературное отражение событий ладожской истории первой половины XI в., а в слове Алаборг использовано наименование датского города Ольборга.[76] Столь контрастные оценки источника отражают трудности в его истолковании. Действительно, сага расцвечена такими занимательными подробностями, что их подлинность нуждается в подтверждении. Ряд сведений саги, на первый взгляд, мало основателен, имена действующих в ней лиц не известны по другим источникам,[77] да и само произведение по жанру относится к приключенческим. При использовании «Саги о Хальвдане, сыне Эйстейна», разумеется, требуется осторожность. При этом, однако, не будем спешить и с заключениями, подрывающими источниковедческие возможности данного произведения. Не вдаваясь в подробное рассмотрение источника, отметим обнаруживающиеся в нем достоверные моменты.

В этом древнескандинавском тексте повествуется о Ладоге того времени, когда в соседстве с ней и, вероятнее всего, в составе ее территории обособился особый населенный пункт Алаборг со своей округой. В данном факте, связанном с феодальным дроблением первоначальной общности и сложением новых вассальных центров в орбите старых, нет ничего невероятного. Известия XI в. представляют Ладожскую область обширной землей (о ее границах мы скажем ниже), вовсе не ограниченной поволховским околоградьем. Далее. Чтобы достичь Алаборга, следовало, по словам саги, ехать к востоку от Ладоги, а затем повернуть на север. Обрисованный путь, следовательно, шел не к Белоозеру, которое также сопоставляют с Алаборгом, а вдоль юго-восточного побережья Ладожского озера в сторону Олонца. Исходя из этого и других обстоятельств, Г. В. Глазырина в своей первоначальной статье склонялась к тому, чтобы отождествить Алаборг с Олонцом. Олонец (Олоньсь) впервые упомянут летописью под 1228 г. и в приписке с обозначением Обонежского ряда в уставной грамоте князя Святослава Ольговича 1137 г.[78] Его в этот период можно считать городом.[79] Место первоначального Олонца еще не отыскано,[80] но его существование в период раннего средневековья косвенно подтверждается курганными кладбищами X—XII вв., расположенными на Олонецком перешейке по берегам рек Тулоксы, Видлицы и Олонки, а также монетными и монетно-вещевыми кладами XI в. в среднем и отчасти нижнем течении Свири — главной магистрали, соединяющей Ладожское и Онежское озера.[81] Зафиксированные по курганам X—ХI вв. следы скандинавов в юго-восточном Приладожье теперь с большей убедительностью могут быть объяснены их присутствием не только в Ладоге, но и в Олонце. Полагаю, что интерпретация Алаборга в качестве Олонца не столь уж фантастична и заслуживает внимания. Далее. В «Саге о Хальвдане сыне Эйстейна» отмечено, что земля Альдейгьюборга примыкала (или была к ней ,близка) к Биармии, и это, имея в виду широкие и постоянные связи Ладоги с Подвиньем и Беломорьем, не расходится с исторической действительностью. В нашем источнике Новгород не упомянут. «Несомненно, — справедливо пишет Г. В. Глазырина, — что в „Саге о Хальвдане сыне Эйстейна” нашел отражение тот период русской истории, когда Новгород еще не распространил свое влияние далеко на север, и районы вокруг Старой Ладоги находились непосредственно в сфере ее интересов и влияния».[82] Как бы ни трактовалось рассматриваемое произведение, оно по ряду деталей может восходить к подлинным событиям, имевшим место в Приладожье в XI в., a точнее, в его третьей четверти или второй половине. По-видимому, и в это время в Ладоге и ее области сохранялось норманское правление и порядки, установленные при Ингигерд.

***

Деятельность норманских правителей Ладоги, далеких от насущных государственных задач, проводивших время в бесконечных распрях и соперничестве, поглощавших значительную долю даней, не всегда, очевидно, выполнявших функции военного заслона со стороны Балтики, со временем перестала удовлетворять центральную власть. Вызывали недовольство и попытки членить Ладожскую область по разным, подчас случайным владельцам. Земля Волдемара Старого, как именовали саги округ Ладоги, принадлежала правящей династии. Норманская же элита вела здесь себя, возможно, слишком своевольно. Все эти обстоятельства в конце концов привели к тому, что в последней четверти XI или начале XII в., видимо, при князе Мстиславе Владимировиче во время его первого (1088—1094 гг.) или второго (1096—1116 гг.) пребывания на Новгородском княжении в Ладоге на смену иноземной появилась собственная русская администрация. О появлении этой администрации, имевшей связи с Новгородом и Киевом, косвенно свидетельствуют находки посадничьих, княжеских и епископских печатей, относящихся к 70—90-м годам XI в.[83] Тезис о простом включении Ладоги в состав Новгородской земли представляется, однако, слишком однозначным. В 1114г. в Ладоге побывал летописец и записал местные рассказы о том, как в северных странах из туч падают белки и олени, как волховская вода «выполаскивает» стеклянные бусы, а «сему же ми есть послух посадник Павел Ладожский и вси ладожане».[84] Судя по этим современным своему времени записям, власти города были хорошо осведомлены о северных делах. И воспоминания, и действительность связывали их с родным городом, а не каким-либо другим центром или заморскими пришельцами. Здесь нет слов о подчинении новым хозяевам, конфликтах, брожении горожан. По-видимому, изменения рубежа XI и XII вв. происходили мирно, с учетом интересов местных жителей.

Переход города на Волхове под .контроль «своих» властей по времени совпал с усилением его военного и областного значения. Это видно из того, что сразу после укрепления Новгорода в 1114 г. в Ладоге строится крепость, наследующая своей предшественнице времен Олега Вещего. Как бы в продолжение ладожской традиции первых Рюриковичей, эта фортификация являлась каменной и возводилась по инициативе «последнего» единовластца Киевской державы, упоминавшегося выше, князя Мстислава Владимировича. По сообщению В. Н. Татищева, князь Мстислав сам указывал ладожскому посаднику Павлу место, где надо было расположить крепость, и сам вместе с летописцем присутствовал на ее закладке.[85] По своему замыслу данное строительное предприятие напоминало возведение ладожской же фортификации в конце IX в. Ладога усиливалась первоклассными оборонительными сооружениями, как только государство выдвигало план стратегического укрепления земли, ее границ и окраинных областей.

Для своего времени ладожская крепость явилась новаторским произведением, во многом предвосхищающим распространение каменных оборонительных сооружений на Руси в XII в., и особенно столетием позже. На берегах Волхова впервые в истории Руси было возведено укрепление с замкнутыми каменными стенами, равновеликими деревянным и предназначенными для активной стрелковой обороны.[86] Они не предохранили Ладогу от нападений извне, но сделали ее детинец вплоть до конца XV в. достаточно безопасным и неуязвимым.

Строительство крепости развернулось в период военной напряженности, охватившей север Руси. Как бы дополняя дело Владимира Мономаха, организовавшего в 1103—1111 гг. сокрушительные походы на половцев, его сын Мстислав предпринял на севере не менее пяти походов на чудь. Базой одного из них послужил город на Волхове: «идоша в Ладогу на войну».[87] Направленность этой операции в летописи не раскрыта, но можно предположить, что она была связана не с подавлением норманских правителей Ладоги или Олонца, а с замирением ее финноязычных соседей. Непосредственная предшественница каменной стены — деревянная преграда, окружавшая детинец в XI в., как показали археологические раскопки, сгорела незадолго до 1114 г. О нестабильности обстановки в регионе свидетельствует и зарытие здесь в начале XII в. кладов ценных вещей.[88] Действия Мстислава Владимировича, как известно, привели к замирению чуди и укрепили положение Ладоги на неспокойной северной окраине Киевской державы.

В летописной записи 1114 г. впервые названы ладожана. В дальнейшем они как обозначение социально активного городского населения нередко упоминаются в летописи вплоть до середины XIV в. В 1132 и 1136 гг. ладожане наряду с новгородцами и псковичами выступают в событиях политической истории Новгорода, связанных с властвованием там князя Bсеволода Мстиславича.[89] Собравшиеся на совет горожане «съдумавше» дважды изгоняли князя. Из этого факта можно заключить, что в Новгородской земле существовал, очевидно, договорный союз ее главных городов. На своих съездах представители этих городов принимали коллективные решения. В результате такого решения в 1132 г. во Псков и Ладогу были назначены, вероятно по выбору заинтересованных сторон, посадники Мирослав и Рагуил.[90] Таким образом, в первой половине XII в. Новгородская земля зиждилась на федеративном союзе ее трех главных центров — Новгорода, Пскова и Ладоги.[91] Эти центры с тяготеющими к ним областями составляли триединое ядро Новгородской земли и собирали совет городской старшины, который решал общие государственные вопросы.

Привлекая данные о составе новгородского войска XII—первой половины XIV в., можно судить о роли ладожан и их города в делах всей земли.[92] Вплоть до конца XII в. ладожане участвуют в действиях этого войска на правах отдельного отряда, обычно совместно с новгородцами и псковичами (как впрочем и самостоятельно). В дальнейшем общеземельное войско расширится включением в него новоторжцев (1198 г.— здесь и далее даты первых летописных упоминаний), рушан (1316 г.), а также карел (1149 и 1191 гг.), ижор (1241 г.) и води - вожан (1149 и 1270 гг.). Состав рати довольно точно отражал изменение военной обстановки и формирование «всей области новгородской», вбиравшей не только городские, но и областные финноязычные ополчения. В таком федеративном войске в случае полной мобилизации в XIII в. (привлечение участников обуславливалось соответствующим договором; можно прогнозировать существование такого рода документов, начиная с XII в., если не ранее) насчитывалось до семи отрядов. При этом костяком армии продолжали оставаться ее первые создатели и участники — новгородцы, псковичи и ладожане. Кстати, и писались они всегда вместе в определенной повторяющейся последовательности. Союз трех главных федератов сложился, видимо, не в начале XII в., а в более раннее время. В этой связи кроме Новгорода привлекает внимание положение двух главенствующих городов Новгородской земли — Пскова и Ладоги.

Эти города в первые века своего существования отличались рядом объединяющих моментов. Оба города имели старые традиции, они рано возникли на древних племенных территориях и на магистральных торговых путях. Оба поселения выдвинулись в хозяйственном, торговом и политическом отношении и обросли городовыми волостями и податными территориями с финноязычным населением. И Псков, и Ладога прошли племенную фазу своего развития и, вступив в княжеский период, были более связаны с Киевом, чем Новгородом. В Новгород направлялся обычно старший сын великого Киевского князя, а Ладога и Псков, входя в домен правящей династии, управлялись великокняжескими наместниками, а также представителями органов местного самоуправления — посадниками, советами городских концов. Характерно, что в течение большей части XI в. в рассматриваемых городах не было князей.[93] Это способствовало выдвижению местных сил — бояр, духовенства, купечества, вообще зажиточных горожан, включая и ремесленников. В Новгороде считались с интересами городов-федератов и не только не подавляли, но и до определенной поры поддерживали их собственные устремления и нужды. Не случайно новгородский архиепископ Нифонт поочередно во Пскове и Ладоге воздвиг первые каменные xpaмы Спаса и Климента. И Псков, и Ладога, занимая окраинное положение, рано укрепились и выдвинулись в качестве мощных форпостов — защитников всей земли и дорог, ведущих вглубь страны. Оба города, как упоминалось, располагали воинскими контингентами, которые, по крайней мере с начала XII в., принимали участие в общеземельном войске. И Псков, и Ладога с окружающими их районами имели тенденцию к обособлению от Новгорода. Здесь действовали как центростремительные, так и центробежные силы, которые или уравновешивали друг друга (особенно во времена Киевской державы) или что-то одно постепенно побеждало. В этом, однако, не было регресса и антагонистических противоречий. Одни и те же причины вызывали феодальное обособление городов-полугосударств, особенно начиная с XII в., и удерживали их в рамках более крупных регионов и общего идеологического, культурного и географического единства Руси.[94] Как известно, судьба Пскова и Ладоги сложилась по-разному. Псков отделился от Новгорода в 1348 г., а Ладога в связи с особенностями своего положения и экономики - отсутствием сплошных массивов обрабатываемых сельскохозяйственных земель, зависимостью от внешней торговли как внутренней, так и международной, такого завершения своего развития не достигла.

Складывается впечатление, что в течение XII в. Ладога в большой мере сохраняла унаследованное от времен первых Рюриковичей самостоятельное положение и особый статус. Федеративные отношения Ладоги к Новгороду в течение XIII в. не только не уменьшили, а скоре возвысили ее значение. Следует учесть, что торговое положение Ладоги в XII в. вновь оживилось. Нарастающая балто-готландская и балто-немецкая торговля, осуществлявшаяся с Новгородом и другими городами Руси, в этот период в значительной мере проходила старым водным путем, через Ладогу и ее рынок. Не исключено, что тогда в городе на Волхове обосновался иноземный гостиный двор и церковь.[95] Упрочение Ладоги сопровождалось активным развитием посада и общим подъемом ее городской жизни. Именно в этот период оформилась основная посадская территория, приблизительно достигшая не менее чем 14—15 га, которая в течение последующих пяти веков жизни Ладоги будет превзойдена лишь ненамного. Судя по данным писцовой книги, около 1500 г. районов в городе (как и в Новгороде в пору расцвета) было пять: Никольский, Климентовский, Спасский, Симеоновский, Богородицкий. Все концы поименованы по названию церквей и монастырей. Эти последние в своем большинстве существовали в XII в., что убеждает в том, что и само членение города возникло в это же время, если не раньше.[96]

Количество каменных храмов прямо (пропорционально благосостоянию древнерусского города. В этом отношении пример Ладоги показателен. Ни до XII в., ни после в городе в низовьях Волхова не строилось такого количества церквей и монастырей, а именно шесть. Для сравнения напомню, что Псков в XI в. насчитывал только четыре каменных церкви. Как показали изыскания П. А. Раппопорта, большинство ладожских храмов один за другим последовательно строились одной артелью мастеров в непродолжительный период времени, примерно между 1153 и 1166 гг. и около 1200 г.[97] (допустимо, что предложенный 13-летний срок в ходе уточнений может несколько сократиться).[98] Так как ладожские церкви сооружали пришлые новгородские каменщики, то в самом Новгороде каменное дело полностью приостановилось. Действительно, между 1151 и 1166 гг. мы не встречаем летописных указаний о каких-либо новых каменных постройках в Новгороде.[99] Этот факт при всей его поразительности не случаен и свидетельствует, что в столице земли шли на определенные издержки и даже жертвы, чтобы удовлетворить нужды города-федерата. Добавим к этому еще одно наблюдение. Само расположение ладожских культовых построек отрицает стихийность в организации застройки ладожского посада. Они располагались цепочкой по краю коренного берега рек Волхова и Ладожки и, возвышаясь на самых видных местах, как бы отмечали определенные тяготевшие к ним городские районы. Здания воздвигались на расстоянии 125—250 м одно от другого, словно по одному градообразующему плану.[100] В строительстве ладожского посада угадывается определенный архитектурно-планировочный замысел. Кто же был заказчиком такого масштабного и дорогостоящего предприятия?

Архиепископ Нифонт — основоположник ладожского храмового строительства, умер в 1156 г. Его преемник Аркадий, насколько известно, строительную активность, в том числе и по отношению к новгородским «пригородам» не проявлял. В середине XII в. в Новгороде шла борьба за власть между смоленскими и суздальскими князьями — им было не до Ладоги.[101] Среди инициаторов строительства могут оказаться бояре, купцы, уличане, но они чаще всего выступали там, где речь шла об отдельных сооружениях. В Ладоге же, где каменное дело преобразовало весь облик посада, скорее всего, была осуществлена общегородская вечевая идея горожан. Ее мог реализовать посадник, например, находившийся в Ладоге, возможно с 1161 г., влиятельный деятель Новгородского государства и военачальник Нежата. При нем в 1164 г. ладожане отбили первое, самое крупное в XII в. неприятельское нападение шведов «пожьгоша хоромы своя, а сами затворишася в граде с посадником с Нежатою».[102] Пожар околоградья видимо не приостановил развернувшегося к тому времени культового строительства. Не исключено, что после нападения шведов в крепости в 1165 г. в честь военного патрона-охранителя города была воздвигнута ц. Георгия.[103] Ответственную работу, связанную с каменным строительством в Ладоге, посадники вели и в более раннее время. Так, знакомый нам ладожский посадник Павел, воплощая волю князя Мстислава Владимировича, заложил здесь в 1114 г. каменную крепость. Возведение серии каменных зданий и восстановление после 1164 г. деревянной застройки свидетельствовало о значительном экономическом потенциале города в последний период его домонгольского развития.

Судя по отдельным сообщениям письменных источников, достаточно высокое положение Ладоги в системе городов Новгородской земли удерживалось вплоть до второй четверти; XIV в. Здесь посадничали виднейшие впоследствии представители Новгородской боярской республики, к примеру, до 1257 г. — Михаил Федорович, до 1260 г. — Семен Михайлович.[104]

Начиная с 1333 г. Ладога вместе с другими пригородами Новгорода давалась в кормление приглашенным наемным князьям. [105] Эта практика продолжалась и в XV в.[106] и свидетельствует об известном снижении собственной политической роли Ладоги. Около середины XIV в., когда летописи перестают упоминать о ладожанах, исчезают сведения о действиях ладожского «полка», город в низовьях реки Волхов переходит на положение рядового пригорода Новгорода Великого.

***

Ладожская земля в конце X — начале XIII в. Граници показаны схематически (основа карты по А. М. Насонову).

1 — пороги на Волхов; 2 — границы Новгородской и Ростово-Суздальской земель; 3 — границы Ладожской земели с ее подразделениями

Выше была упомянута ближайшая округа Ладоги на р. Волхов. Ее можно назвать городовой волостью. Формироваться она начала одновременно с основанием самого города.[107] Территория древней Ладожской области однако не ограничивалась ближайшей округой, а простиралась за ее пределы. Косвенно существование Ладожской земли, имеющей свой особый статус, подтверждает факт о том, в 947 г. «иде Ольга к Новугороду и устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани».[108] По справедливому замечанию А. Н. Насонова, «распространение данничества на эту территорию в X в. свидетельствовало об успехах в образовании новгородской территории». [109] Феодальные повинности, охватившие Новгородский край, не затронули Поволховье (так же как и Псковскую область). Нижнее Поволховье и смежные территории относились к Ладоге. Видимо, в тот период Новгородская область не включала Ладожскую. Дальнейшие показания источников это наблюдение подкрепляют.

В «Саге об Олафе Святом», касающейся событий 1020 г., прямо говориться об Альдейгьюборге — Ладоге и о том «ярлстве, которое к нему относится».[110] В «Саге о Хальвдане сыне Эйстейна», своими известиями восходящей ко второй половине XI в., отмечал Алаборг — Олонец «с тем государством, которое к нему принадлежало».[111] Согласно тому же источнику, этот населенный пункт был в зависимости от Ладоги и платил подати ее властителю. Первоначально же Олонец, как отмечалось выше, являясь вассальным отпочкованием от Ладоги, входил в Ладожскую область. Следовательно, эта область, во всяком случае, во времена близкие к XI в., включала юго-восточное Приладожье и простиралась на север не менее чем до Олонецкого перешейка. Попробуем очертить территорию Приладожского региона (рис. 1).

В уставной грамоте князя Святослава Ольговича 1137 г. Поволховье и юго-восточное Приладожье не значились податными по отношению к новгородской епископии и новгородскому князю. Повинности, оговоренные в грамоте, касались погостов Заонежья и Заволочья, как бы в обход более близких, но в фискальном отношении не подчиненных Новгороду земель. Из этого следует, что Ладожская городовая волость и юго-восточное Приладожье представлялись не только чем-то самостоятельным, но и единым.

Указание на сочлененность Ладоги и юго-восточного Приладожья не расходятся с тем, что мы знаем о юго-восточном Приладожье эпохи раннего средневековья. Здесь по течению рек Видлицы, Тулоксы, Олонки, Свири, Ояти, Паши, Капши, Воронеги и Сяси выявлена богатая курганная культура конца IX — начала XIII в. прибалтийско-финского населения. Его конкретная принадлежность определяется по-разному. Среди претендентов весь и корелы. Наиболее вероятным мне кажется утверждение В. А. Назаренко о том, что это приладожская чудь. В зоне этой группировки зафиксированы в 172 группах 1113 курганов.[112] Расцвет приладожской курганной культуры, как впрочем и само ее проявление, во многом обязан соседствует Ладоги.[113] Местные финны довольно рано в X—XI вв. втянулись в торговлю с Ладогой и за пушнину они приобретали украшения, утварь, оружие, дорогие ткани.[114] Неудивительно, что часть из этих изделий, в том числе и финно-угорского об-лика, изготовлялись в самой Ладоге.[115] Ареал приладожских курганов, а в X — первой четверти XI.в. они уже занимали основные места всей рассматриваемой территории,[116] охватывал большую финноязычную область протяженностью с севера на юг 170—180 км и с запада на восток 150 км.[117]

На этой земле согласно уставной грамоте Святослава Ольговича 1137 г. помещался Обонежский ряд со своими 14 становищами — пунктами сбора дани и торговыми складами.[118] Среди последних значился и Олонец («во Олонци»), кажется единственный, который можно отнести здесь к поселениям городского типа. Установлено, что описание Обонежского ряда — приписка, добавленная к грамоте 1137 г. много позже, где-то до середины XIII в., скорее всего, в его начале.[119] По-видимому, Обонежский ряд облагается церковной десятиной (а также княжескими повинностями) тогда же, когда некоторые княжеские льготы после 1215 г. устанавливаются для самой Ладоги.[120] Общность в положении Ладоги и юго-восточного Приладожья, видимо, проявилась здесь в одновременном подчинении некоторым новгородским порядкам.

При всем том, что Обонежский округ с его становищами описан в XIII в., он сложился значительно раньше. По мнению А. Н. Насонова, «ряд» существовал в середине XI в.[121] А. В. Куза и В. А. Назаренко склонны удревнить его еще более.[122] Думаю, что оба исследователя находятся здесь на правильном пути. Обонежская земля, если принять во внимание данные археологии, сформировалась не позже X ст. Вопрос этот имеет прямое отношение к созданию Ладожской области и тесно связан с историей Обонежского ряда и самоназванием его балто-финского населения.

В событиях 859—862 гг., связанных с призванием варягов, в составе федерации северных племен наряду со словенами, кривичами, мерей и весью названа, как подчеркивалось выше, вполне достоверно, чудь. В дальнейшем, несомненно, именно это же племя указано летописью входящим в состав общерусского войска, участвовавшего в походах 882 г. на Смоленск и Киев, а в 907 г. на Царьград. В 980 г. чудь привлек Владимир Святославич для покорения Полоцка и Киева. В составе военных формирований X в. чудь образовывала самостоятельный отряд и составляла от 1/4 до 1/13 части объединенного федеративного войска. О какой чуди пишется в летописных известиях IX — X вв.?

В источниках этноним «чудь» первоначально обозначал или вообще прибалтийско-финское население северо-запада Руси («преседять к морю Варяжскому») или определенное племя вроде чуди эстонской или заволочской. Что касается рассматриваемой нами чуди, то это, думается, не аморфное, а вполне конкретное образование[123]: оно, как указывает летопись, имеет свою волость, платит дань варягам и руси. К тому же во всех ранних известиях чудь упоминается в ряду конкретных племен: словен, кривичей, веси, мери и других. Территория нашей чуди находилась где-то на севере, до 859 г. (дата условна) ее «примучивали» данью варяги. Тем не менее, племя достигло заметного развития, раз оно полноправно выступало на севере страны в федеративном сообществе других раннефеодальных русских и финских племен. Можно ли определить местоположение летописной чуди эпохи образования русского государства?

Чудь в источниках - однозначно образование финно-угорского происхождения и, как известно, далеко не единичное, Летопись для Северо-Западной Руси указывает близкое по языку, культуре и общественному развитию водь, ижору, карел, чудь эстонскую. Все эти племена в X в., по-видимому, еще не консолидировались. Во всяком случае, источники о них умалчивают, почти не известны (или недостаточно выявлены) их древности. Сколько-нибудь приметная деятельность этих племен фиксируется не ранее XI в. В зонах расположения перечисленных племен в тот (период еще не возникло городов, стимулирующих подъем местной экономики и формирование материальной культуры. Замечу также, что если бы какое-то из названных выше племен попало на страницы летописи в описании событий IX—X вв., то оно, по примеру мери и веси, было бы поименовано своим именем, а не вообще чудью. Во всяком случае, этническая карта связанных с Русью финноязычных племен летописцу была хорошо известна и те или иные из них, как правило, достоверно и конкретно упоминались именно в то время, когда они реально проявляли свою политическую и военную активность.

Единственным на севере Руси влиятельным чудским образованием, которое во второй половине IX—X вв. имело свою племенную землю, установившиеся границы, обладало собственной, во многом самобытной культурой, располагалось в зоне международной торговли и варяжского влияния, достигло определенного экономического благосостояния и проявляло политическую активность, была приладожская чудь.[124] Судя по археологическим данным, в среде этой чуди происходили социально-экономические преобразования, во многом ускоренные близостью Ладоги, ее процветающей торговлей и ремеслом. В чудском обществе, находившемся на стадии перехода от родоплеменного строя к феодальному, шел активный процесс классообразования, выделились зажиточные семьи и вооруженная знать. Приладожские финны, судя по количеству погребений X — начала XI в. вооруженных мужчин и технической оснащенности последних мечами, копьями, боевыми топорами, находились на третьем месте в числе наиболее военизированных древнерусских языческих контингентов после жителей Гнездова и Суздальского Ополья.[125]

Не случайно Рюрик, согласно варяжской легенде, первоначально появился в главном центре федерации северных племен — словенской Ладоге, поблизости от богатой приладожской чуди. Главное сокровище чуди — драгоценные меха, манили в эту область варяжских находников, которые, базируясь в Ладоге (а позже в Олонце), выступали то в качестве купцов, то посредников в меховой торговле между городом на Нижнем Поволховье и аборигенами края.[126]

Судьба приладожской чуди периода раннефеодальной Руси чем-то напоминала положение веси и мери. Первая позже IX в. в летописи не отмечается, последние упоминания о второй — 907 .г. и до 920 г. Активность этих племен была рано парализована славянским расселением, а также близостью таких городов, как Белоозеро, Ростов и Суздаль. Показательно также, что оба упомянутые племени исчезают и из состава участников общерусского войска в течение X в. В конечном итоге такая же участь постигла и приладожскую чудь. Однако ее развития сложилось по-особому. Земля чуди оказалась не затронутой славянским расселением. Заболоченная песчаная равнина с редкими моренными песчаными холмами, отсутствие сколько-нибудь значительных плодородных угодий не привлекали сюда смердов-земледельцев. Не возникло в этих местах, за исключением Олонца, и городов. Характерно, что по отношению к основной территории Обонежской земли Олонец занимал окраинное положение.[127] Такое же окраинное расположение присуще и единственному в этих местах укрепленному поселению на р. Сясь, прекратившему свое существование вероятно немногим позже XI в.

Все эти обстоятельства естественным образом ограждали данную территорию от новых поселенцев, от разрушения сложившихся здесь общественных связей, обычаев и верований, Страна устойчиво подразделялась на родовые округа. Названия некоторых из становищ напоминали о их основателях — старейшинах (Кокорка, Пахитка, Пермин, Тойвота). При известной территориальной обособленности приладожские финны активно участвовали в торговле, ходили в далекие походы, использовали передовые технические средства своего времени, были отлично вооружены. Влиятельность чуди, ее воинственность не остались незамеченными. Представители этого племени — участники русского посольства, возможно, названы среди послов и купцов в русско-греческом договоре 944 г. (Каницар, Апубьксарь). В 988 г. нарочитыми мужами от чуди, словен, кривичей и вятичей были населены грады в пограничных районах Южной Руси. Упомянутая под 988 г. чудь безусловно та же самая, что выступавшая в более ранних известиях. Перемене знатных чудинов (конечно, в окружении своих сородичей и челяди) преследовало цель, во-первых, оторвать ее от родных мест и тем самым лишить растущего влияния, во-вторых, создать военный заслон против печенегов. Определенной цели государство достигло. Отлив социально активных сил из Приладожья в конечном итоге затормозил здесь развитие малой финской народности.

Касаясь событий XI ст., источники перестают упоминать о чуди приладожской. Наименование чудь со страниц источников не исчезает, но смысл и географическая приуроченность этого этнонима меняется. Летописцы в подавляющем большинстве случаев сообщают о чуди эстонской (с ее подразделениями), копорской, заволочской. Трансформация старого имени не случайна и связана с изменением положения приладожских финнов в конце X в. Вероятно, в это время Обонежская область была присоединена к Ладоге и образовала вместе с ней Ладожскую землю. В начале XIII в. Ладожская земля, как отмечалось, подпадает под юрисдикцию Новгородского государства. Несмотря на все эти изменения, Обонежская земля и в рамках Ладожской, а затем и Новгородской земли сохраняла, по-видимому, определенную автономию и экстерриториальность. Не случайно около 1265 г. она фигурирует как сотня и только в дальнейшем (не позже 1434 г.) слилась с Поволховьем.[128]

***

Иноязычные территории примыкали к Ладоге и с запада (рис. 1). Речь идет о южном Приладожье, населенном лопью.[129] К самой Ладоге вплотную подступали саамские селения, еще в конце XVI—XVII вв. составлявшие особую Силосарскую волость (возле Старой Ладоги и поныне имеется д. Лопино).[130] Далее на р. Лаве и восточном побережье юго-западного залива Ладожского озера, по данным писцовой книги Водской пятины, около 1500 г. помещалась волость Лопца. В более раннее время зоны саамского расселения в южном Приладожье были более обширными и объединялись в единый регион, располагавшийся, судя по топонимическим данным, между реками Волхов и Мга. Тесная связь всей этой области преимущественно с Ладогой вполне вероятна и естественна. Таким положение оставалось примерно вплоть до XIII в., когда Лопская область, названная сотней, фигурирует уже в составе Новгородской земли.[131]

Вполне уверенно можно говорить о принадлежности к Ладоге ближайших к ней западных районов, где находились отдельные скопления саамских поселений. Это подтверждается следующим обстоятельством. Лопца и Силосарская волость входили в состав образованного около 1477 г. Ладожского уезда. Этот уезд простирался от р. Лавы до Волхова. В него входили 5 погостов и упоминавшаяся волость Лопца. Уезд был образован с явным намерением разрезать древнюю Ладожскую территорию на две части по р. Волхов. Ладожское правобережье отошло к Обонежской пятине.[132] Преднамеренность и искусственность этого деления не вызывает сомнения. Для нас важно другое. Левобережье Волхова вплоть до р. Лавы было все же закреплено за Ладогой. Это, несомненно, указывает на тот западный район, который издревле тяготел к этому городу.

Лопская область, входившая, как мы видели, в сферу интересов ладожан, граничила на западе с ижорой, обитавшей, как известно, по обеим берегам Невы. А. Н. Насонов не без оснований считал, что Ладога в древности простирала свое влияние на Ижорскую землю и Приладожскую Карелию.[133] Что касается Ижорской земли, то заслуживает внимания давнее мнение Ю. А. Шегрена о том, что само наименование земли ижор — иначе ингров (Jngerin maa) заключало понятие «земли Ингрин», т. е. великой княгини Ингигерд — владелицы Ладожского ярлства в 1020—1050 гг.[134] Выше приводился факт передачи ижоры в лен представительнице правящей династии во времена Рюрика. Это, может быть, указывает на то, что подчиненность ижоры Ладоге могла иметь место задолго до начала XI в. Традиционная связь Ладоги с тяготеющей к ней западной областью подкрепляется тем, что, как значится в проекте договорной грамоты Новгорода с Любеком и Готским берегом (1269 г.), Ладога осуществляла контроль за международным судоходством и суд вдоль всего течения р. Невы вплоть до острова Котлин.[135] Эта практика, надо думать, сложилась задолго до XIII в. и дополнялась охранными действиями ладожан на Неве (о чем скажем ниже). Ладожское влияние в земле ижоры ослабевает по мере ее племенной консолидации, Ижорский военный контингент, начиная с XIII в., принимает участие в общеновгородском войске и осуществляет самостоятельные действия. Судя по событиям 1240 г., ижоре была поручена морская охранная служба на Неве и Финском заливе. Из этого следует, что в XIII в. ижора, не теряя своей автономии,[136] перешла под власть Новгорода.

***

Итак, Ладожская область, с учетом включения в сферу ее непосредственных интересов земель чуди, ижоры, а, возможно, и карел (для выяснения этого вопроса пока данных недостаточно), простиралась от юго-восточного Приладожья до устья Невы. Ареал этой общности проверяется по расположению района боевых операций, который защищали ладожане. Их воинский контингент самостоятельно или в составе новгородского войска охранял, в первую очередь, Все то пространство, которое можно считать Ладожской землей. Летописные примеры это проясняют.

1164 г. Шведы после .неудачного приступа к Ладоге отошли на своих кораблях вдоль юго-восточного побережья Ладожского озера к р. Ворона — Воронеге (впадает в Ладожское озеро между р. Пашей и Сясью), где и были окончательно разбиты новгородским войскам.[137]

1228 г. Емь воюет по побережью Ладожского озера «на Исадех и Олоньсь». Пристань-селение Изсад находилась невдалеке от устья Волхова (под 1228 г. упомянута впервые). Олоньсь — известный нам Олонец (это также его наиболее раннее упоминание в летописи). Флот ладожан преследует нападавших в зоне побережья Обонежской земли и Ладожской городовой волости. На берегу Невы у ее истока, там где находился Ореховый остров, емь разгромлена окончательно.[138]

1240 г. Шведы и их союзники терпят поражение в знаменитой Невской битве, в которой участвовали новгородцы и ладожане. Планы противника раскрыты с поэтапной точностью — «хотяче воприяти Ладогу, просто же реку (Неву. — А. К.) и Новгород и всю область Новгородьскую».[139] Следовательно, под удар была поставлена Ладога, Ижорская земля с р. Невой, а затем Новгород и область. Первой должна быть захвачена Ладога. Перед нами стратегический план захвата по частям Ладожской и Новгородской земель (включая бассейн р. Невы), своим острием прежде всего нацеленный на Ладогу.

1283 г. В ответ на разбойничий рейд шведов в Ладожское озеро «идоша ладожане в Неву и бишася с ними».[140]

1293 г. Новгородцы и ладожане сражаются у истока Невы против шведов, которые «хотяще на кореле дань взять».[141] Корела в этот период входила в систему Новгородской земли, а в более раннее время, возможно, тяготела к Ладоге.

1301 г. Ладожане и суздальцы в составе новгородского войска штурмуют «свейскую» Ландскрону на р. Охте в дельте Невы.[142] Пиратски построенная крепостца угрожала целостности Новгородского государства и его мореходству.

1348 г. Ладога — центр сбора общеновгородских войск для прихода и освобождения Орешка, захваченного шведами.[143] Основание в 1323 г. в истоке Невы Орешка изменило положение Ладоги как единственного ключевого города своего региона. Однако тыловым центром Ладога не стала; ее значение передового военного форпоста сохранялось вплоть до конца XVII в.

Таким образам, охранительные действия ладожан как в период их относительной самостоятельности, так и после полного вхождения в состав Новгородской республики разворачивались на территории Ладожской земли, сложившейся не позже конца X века. Охраняя свои пределы, ладожане одновременно обороняли все Новгородское государство. Историческая миссия Ладоги, определенное время возглавлявшей охрану Поволховья, Обонежской и Ижорской земель и водного пути по Неве и Ладожскому озеру во многом способствовала сохранению всего этого региона в составе Северной Руси. Находясь на передовых рубежах страны, Ладога, будучи первоначально достаточно самостоятельной, могла нормально существовать и развиваться только в условиях общерусского единства. Подведем итоги всего сказанного.

***

Возникнув в середине VIII в. на северных рубежах славянского мира, Ладога становится важнейшим торгово-транзитным центром на евразийском балто-каспийском водном пути. Одновременно формируется городовая волость, охватившая Нижнее Поволховье. Ладожское поселение, возглавлявшее свою самоуправляющуюся городовую волость, выступает как торгово-ремесленный и портовый пункт, в ускоренном развитии которого сказались интересы нескольких крупных северных племен. В отличие от многих древнерусских поселений, в Ладоге прибавочный продукт создавался не крестьянским трудом и вкладом сельскохозяйственной округи, а в первую очередь торговлей и ремеслом.

Не позже середины IX в. Ладога выдвигается в качестве главного центра федерации славяно-финских племен, а затем становится столицей Верхней Руси. Возрастают государственно-объединительные, а также рыночные и контрольно-пропускные функции Ладоги, ставшей сильной крепостью, возможно, первым каменным градом Киевской державы, фамильным владением первых Рюриковичей.

В X в. Ладога — крупный русский город. Его международные функции дополняются внутрирусскими. Соседние области с финским и саамским населением попадают в данническую зависимость от Ладоги. Влияние этого города стимулирует общественное развитие и процессы классообразования в среде аборигенов края. Создается разноплеменная Ладожская земля, включающая Обонежскую область на востоке и Лопский и Ижорский регионы на западе. Доминирующим ядром является Ладожское Поволховье, через которое развертывается освоение северных земель, включая Беломорье и Подвинье.

В XI в. Ладога и относящиеся к ней территории получают статус подчиненного Киеву русско-норманского наместничества — ярлства во главе с особым правителем. В системе Ладожской земли особое значение приобретает Обонежская область со своей столицей Олонцом. Подъем местных сил приводит в начале XII в. к ряду военных потрясений. Международное значение Ладоги как одного из центров балто-готландской торговли дополняется растущим внутриобластным и общеземельным влиянием.

В XII в. Ладога наряду с Новгородом и Псковом — равноправный город-федерат на основной территории Новгородского государства. Население Ладоги достигло такого уровня общественного развития, что принимает постоянное участие в собственных и общеновгородских политических делах и походах. В XII в. Ладога переживает небывалый в ее истории экономический подъем. Ценой полного прекращения каменного дела в Новгороде ладожский посад отстраивает в камне почти все свои основные храмы и монастыри. Ладожские посадники и городская старшина наряду с новгородцами и псковичами выступают в качестве равноправного участника триединого совета, решающего вопросы государственной важности.

В XIII в. положение Ладоги как основного и весьма самостоятельного федерата Новгородской земли меняется. На нее и подчиненные ей районы распространяются судебно-податные установления новгородских властей. В то же время ослабевают связи с такими областями, как ижорская и отчасти лопская. В XIII в. волховская сотня со своим лидером Ладогой предстает отдельной от Обонежской сотни, но, возможно, сохраняет за собой восточную часть лопского региона. В полной мере сохраняются и даже возрастают военные функции Ладоги как защитника внутренних водных и сухопутных путей своей территории и государственной границы в целом. В этот период Ладога и ее земля, разделившаяся на административные районы и отдельные области, входят в состав Новгородского государства.

Исторический путь Ладоги во многом необычен. Он демонстрирует как поселение международного торгово-ремесленного характера обрастает городовой волостью, более отдаленными данническими территориями и становится крупным городом — столицей особой земли. Существование этой земли оказало заметное влияние на развитие общественно-экономических процессов на разноэтничном севере Руси.[144] Ладожская земля, а первоначально волость, частично предшествовала Новгородской земле, а частично с ней сосуществовала. Вхождение Ладоги и ее земель в состав Новгородского государства строилось на началах широкой федеративности и непротиворечивом единстве с метрополией.

Обрисованная выше модель развития Ладоги и ее земли в эпоху раннего средневековья, думается, небесполезна для изучения более широкой темы о древнерусском городе, его округе и этапах их развития.