Никитин О.В.
Лексико-семантическое направление наряду с методами формального изучения языка было и остается одним из ведущих в отечественной науке. Исследования в этой области ведутся по очень широкому спектру проблем, ныне все чаще выходящих за рамки традиционного понимания исторической лексикологии и семасиологии.
Один из первых опытов описания и анализа системы древнерусской лексики принадлежит П. Я. Черных. По мнению автора монографии «Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период», «главная задача русской исторической лексикологии заключается в том, чтобы выяснить, как происходило развитие лексических средств русского языка в целом, во всех его разновидностях — литературного языка и говоров, включая и профессиональную терминологию; в том, чтобы установить, с чего это развитие началось, как протекало, какие этапы прошло, установить хронологические рамки появлений отдельных слов или целых групп или категорий слов; в том, чтобы объяснить, почему некоторые слова вовсе исчезли из живого языка, некоторые лишь выпали из ныне действующего словаря, почему одни слова сохранились без каких-либо заметных изменений их внешней формы или их обычного значения, другие изменились и в том и в другом отношении; в том, чтобы выяснить общие линии и тенденции, направления в движении словарного состава русского языка, т. е., другими словами, изучить внутренние законы развития этого словарного состава в связи с историей народа (курсив наш. — О. Н.). И нужно прямо сказать, что в настоящее время мы еще очень далеки от ее осуществления» [Черных 1956: 3]. Задача, надо сказать, весьма объемная и, действительно, едва ли разрешимая даже в ближайшие десятилетия.
Как правило, труды по исторической лексикологии во многом учитывают и в той или иной мере используют «набор» проблем, представленный в процитированном фрагменте. В основном развитие идей данного направления имело либо практическую задачу — создание и анализ лексикологических эскизов отдельных групп и памятников письменности (см., например, [Филин 1949; Горшкова 1951; 1958; Иссерлин 1961; Волков 1962; Полякова 1974; Творогов 1984; Малышева 1990; 1997б] и мн. др.), либо теоретическую — рассмотрение системных отношений в языке, проблем семантической организации единиц и проч. (см., например [Шмелев 1977; Денисов 1993] и мн. др.). Нередко и то, и другое выступают как звенья одной цепи — исследования историко-культурной «феноменологии» бытования слова в контексте исторического развития лексической системы русского языка. Перспективной остается проблема изучения изменений словарного состава русского языка от первых письменных источников до настоящего времени. В этом русле в АН СССР в течение многих лет проводились исследования, итогом которых явились два тома «Истории лексики русского литературного языка», охватывающие конец XVII – начало XIX века [История лексики 1981а] и XIX – начало XX века [История лексики 1981б]. И все же авторы признают: «…мы еще не близки к тому, чтобы сказать, что у нас собраны все материлы для написания обобщающего труда по исторической лексикологии русского литератрного языка эпохи становления и расцвета русской нации» [История лексики 1981а: 3]. Объективные сложности, с которыми связаны попытки создания такого труда, пока находят решение в более или менее удачных частных отраслях исторической лексикологии, раскрывающих неисчерпаемые возможности русского языка.
Одной из таких областей стала, например, диалектная лексикология, изучающая разные стороны областных лексико-семантических систем, выясняющая историю и современное состояние локальных и общеязыковых процессов, анализирующая отдельные группы лексики, имеющие областной характер и др. (см., например [Клименко 1988; Коготкова 1979; Панин 1985]).
Изучение иноязычной лексики, славянизмов и вообще процессов освоения русским языком заимствованного «субстрата» также занимает ведущее место в современных работах данного направления [Биржакова, Войнова, Кутина 1972; Замкова 1975 и др.].
Предпринятые в 1960-е годы исследования словарного состава русского языка XVIII и XIX вв. во многом определили концепцию лексикографической работы — это создание «исторического словаря одного языкового состояния» (имеется в виду «Словарь русского языка XVIII века). Особенностью изданий такого типа, по мнению Ю. С. Сорокина, «является то, что перед ними возникает проблема совмещения описания системной организации лексических элементов с характеристикой динамики в пределах системно организованных групп лексики…» [Сорокин 1975: 21]. В этом отношении особенно ценны разработки О. Д. Кузнецовой [1985а; 1985б и др.], Ф. П. Сороколетова [1985а; 1985б] и ленинградской исторической школы (см. подробнее [Богатова 1984: 10 и др.]).
В это время проводятся срезовые диахронические исследования определенных групп лексики, позволяющие проследить ее фукнционирование на длительном этапе в том или ином памятнике (или группе сходных источников). Здесь заметным событием стал выход в свет монографии Ф. П. Сороколетова «История военной лексики в русском языке XI–XVII вв.». Автор на большом фактическом материале выделил основные лексико-семантические группы, проанализировал фразеологию, определил микросистемы и специфические термины, используемые в военно-деловом обиходе, обозначил основные тенденции языкового развития этого пласта письменной культуры. Так, в частности, он считает, что «в процессе развития военной лексики русского языка XI–XVII вв. действовали две противоположные тенденции — терминологизация и детерминологизация» [Сороколетов 1970: 360].
В те же годы оживился интерес к терминологической стороне изучения лексики и к исследованию отдельных пластов русской науки с лингвистической точки зрения (см., например [Кутина 1964; 1966; Даниленко 1977] и др.). Повышенное внимание к лексико-семантическим процессам нового (XVIII век) времени выразилось и в выяснении функции «семантических дифференциаторов», в определении характера лексической сочетаемости единиц [Кутина 1975: 9–12].
В работах любого типа, освещающих в той или иной мере историю лексического строя русского языка, центральным объектом внимания является слово. Именно в диахроническом освещении концепции и взгляды ученых достигают большей «объяснительной силы». После пионерских разработок Л. А. Булаховского [1952; 1953], В. В. Виноградова [1982] в этой области стал очевидным поворот к региональной характеристике слова, который получил широкое распространение в 1970–1990-е годы. Слово каноническое и слово окказиональное, их функциональные различия и параметры, зависимость от контекста, соотношение нормированного и факультативного в лексическом строе языка и словотворчестве народа — на эти и другие вопросы все чаще стали обращать внимание лингвисты (см., например, [Лыков 1976; Смолина 1990] и др.). Изучение регионализмов, фиксации новых слов в русской письменности, исследование новгородских берестяных грамот и др. позволило говорить уже о комплексной региональной программе изучения лексики, выяснения ее места и роли в истории русского литературного языка (см. [Богатова, Дерягин, Романова 1983]).
В последние годы активно разрабатываются и находят удачное применение как в современном, так и в историческом языкознании методы семантического анализа лексики, ментальной характеристики слова в широком историко-культурном ключе (см., например [Шрамм 1986; Кандаурова 1986; 1989; Черемисина 1989; Бондарчук 2002] и др.) , а также исследование отдельных групп лексики: астрологической [Рупосова 2002], темпоральной [Звездова 2002], лексико-семантических полей [Генералова 2002] и т. п. явлений, получивших широкое отражение в памятниках русской деловой письменности и словесной культуры разных жанров.
Особо ценными следует признать разработки петербургских ученых, имеющих богатую школу лингвистического источниковедения и свои традиции. В лексикологической области во многом показательны исследования записных кабальных книг Московского государства XVI–XVII веков [Зиновьева 2000], лексики обиходно-разговорного языка Московской Руси XVI–XVII вв. по данным иностранных руководств по изучению русского языка [Мжельская 2003] и нек. др. В последней из указанных книг рассматривается важная и актуальная проблема изучения разговорной речи, посадской культуры, зафиксированных путешественниками-иностранцами. Как можно понять, в первую очередь исследуются некнижные пласты лексики — деловой язык, ведь именно он фигурировал в торговых и дипломатических сношениях русских людей с иноземцами и был закреплен соответствующими приказными актами. Данную особенность отражают и руководства иностранцев. О. С. Мжельская пишет: «…эти источники имеют общую направленность — они воспроизводят на своих страницах те факты, которые были характерны не для книжно-церковного литературного языка, а для обиходной устной речи, отражая не только общерусскую лексику, но и местные названия, а также входящие в общее употребление заимствованные слова» [Мжельская 2003: 54].
Из лексикографических подвигов последних лет стоит, несомненно, указать на пробный выпуск «Словаря обиходного русского языка Московской Руси XVI–XVII вв.» [СОРЯ 2003]. Словник СОРЯ, представленный в томе «А–Биться», предваряется статьями «Из истории создания словаря. Концепция Б. А. Ларина», «Источники и картотека», «Задачи словаря. Хронологические границы», «Словник. Проблема тождества слова», «Структура словарной статьи», «Источники», «Этимологические словари и специальные работы, использованные при составлении этимологических справок». Говоря о проблемах тождества слова, авторы замечают: «Словарь обиходного русского языка» - полный словарь, он ориентирован на описание всех (разрядка в цитируемом источнике. — О. Н.) знаменательных и служебных слов, употребленных в его источниках и за¬регистрированных в картотеке. Среди них представлены как слова, сохранившиеся в языке до наших дней, так и слова, утраченные им» [СОРЯ 2003: 9]. На наш взгляд, это принципиальное замечание: исторический словарь должен отражать реалии прошлого, историзмы, архаизмы, некодифицированную лексику и единичные лексемы. Лишь тогда может создаться объективная картина эволюции языка, его форм и ориентиров. Еще одной особенностью СОРЯ, в отличие от других словарей, является включение в состав лексических групп названий народов и племен, лиц по месту их жительства и службы, прилагательных, обра¬зованных от этнонимов, названий жителей и топонимов, например, английский, амстердамский и т. п. В Словарь также вошли и прозви¬ща людей, клички животных, наименования мелких географических объектов: Васька Малые Глазки, Исачко Косой; Долгой Берег и др. Эти сведения, как известно, в обилии представлены в деловой литературе разных жанров и, будучи включенными в словарный контекст, позволят проследить функционировании этнонимики периода Московской Руси.
СОРЯ как исторический словарь дает краткие этимологические ссылки, указывает на языковые эквиваленты слов, например:
АГАРИК, м. (1) [лат. agaricus] Древесный гриб, употребляемый как лечебное средство. Агарикъ купятъ фунтъ въ 5 алтынъ, а коли дорогъ въ 14 алтынъ ... [СОРЯ 2003: 45].
БАНКЕТ, м. (4) [нем. Bankett (из итал. Banchetto или фр., англ. banquet] 1. Скамья Принеси банкЪтъ. Разг. Хеймера, 8 об., к. ХУП в. 2. Пра¬здничный пир <...> И Фрол Скобеев приехал в дом свои, веема рад бысть и делал банкеты, веселился и с протчею своею братию дворянами. Пов. о Фроле Скоб., 158, XVII в. ... [СОРЯ 2003: 111].
СОРЯ фиксирует максимально полный семантический ряд, причем значения слова указываются в пределах XVI – начала XVIII веков. Так, у лексемы бить авторы отмечают 10 значений, а словарная статья разрослась почти на 10 страниц. Такая педантичность в известной мере определяется источниками словаря и желанием его составителей представить даже редко встречающиеся сочетания и фразеологизмы, а также оттенки смысла, выраженные в памятниках разных жанров (былины, деловые документы, публицистика и др.). В данной статье, например, кроме традиционной формулы бить челом, приводятся такие выраже¬ния, как бить по рукам, бить жилу и др. Чрезвычайно характерным для памятников приказной письменности является «обрастание» при¬вычного делового формуляра новыми элементами, что особенно заметно в подьяческой культуре XVI-XVII веков. СОРЯ, наряду с бить челом, отмечает такие сочетания: много (премного) челом бить, бить челом и плакаться, бить челом и являть, бить челом и извещать.
При этом авторы очень подробно расписывают лексические пласты, указывая и на те существенные перемены в языке, которые проявились в характере использования словесного орнамента в текстах неоднородных литературных и деловых традиций указанного периода.
В качестве приложений к СОРЯ даются «Дополнения из региональных исторических словарей» и «Метрология Московского государства XVI–XVII веков», в которой объясняются меры длины, веса, поверхности (площади), объема, а также приводится таблица с изображением денежной системы Московской Руси того времени с краткими комментариями и историческими справками.
Все обозначенные достоинства этого издания, тщательная подготовка самих текстов к печати и несомненная источниковедческая новизна позволяют говорить о значительном лексикографическом (и шире — историко-культурном) вкладе филологов-словарников СПбГУ, последователей и продолжателей дела Б. А. Ларина, в развитие отечественной словесности. Важно и то, что СОРЯ восполняет заметный пробел в исторических лексиконах, где, как правило, неравномерно представлены лексические пласты — как в терминологическом, так и во временном значениях. И здесь, пожалуй, самый прогрессивный пе¬риод развития древнерусского государства, время расцвета жанров и переплетения разных письменных традиций — остается подчас недостаточно освещенным в наших лексикографических изданиях. Так что и в этом отношении СОРЯ вносит существенный вклад как собрание новых и притом преимущественно «деловых» материалов. Причем, особо отметим, что авторы намеренно сделали акцент на исследовании памятников литературно-письменного языка на народной основе, приказных рукописей, посадской литературы в целом (изучено, по данным СОРЯ, около 180 источников). Именно такой отбор позволил проникнуть в лабораторию языкового «гравирования», отследить и представить редкие слова и показать их использование в конкретном контексте.
Важным этапом в лексикологическом исследовании языка нам представляется фундаментальный труд В. В. Виноградова «История слов», который как раз и стал во многом направляющим в работе по воссозданию семантической истории слов. Программные заметки ученого, «оглашенные» только несколько лет тому назад, звучат поразительно свежо и актуально и, думается, могут найти успешное примение и в изучении памятников деловой письменности (хотя набросок В. В. Виноградова относится к концу 1940-х годов). Приведем выдвинутые им положения:
«1. Исследование истории значений отдельных слов еще не образует исторической семантики, хотя и доставляет для этой научной дисциплины ценный материал.
2. Для того, чтобы история значений слов литературного языка стала существенной частью исторической семантики его, необходимо тесно связывать исследование семантической истории слов с историей литературного словообразования и шире — с историей морфологических изменений литературного языка (иллюстрация — семантическая история слов: мракобесие, царедворец, кругозор и др.).
3. Исследование истории значений отдельных слов русского литературного языка помогает глубже осознать лексико-семантические связи и взаимодействия литературного языка с русскими народно-областными говорами и другими славянскими языками. Разнообразие этих связей и взаимодействий ярко отражается в истории таких слов, как отщепенец, никчемный, завзятый, охрана и т. п.
4. Исследование семантической истории литературных слов создает базу для историко-идеологического словаря русского литературного языка. Изучение истории значений слова должно быть связано с историей тех семантических рядов, в которые вступает или с которыми сближается это слово в процессе своих смысловых изменений (ср. историю слов: передовой – отсталый с 40-х годов XIX в., новшество в XVII и XIX вв., пошлый с XVIII в. и т. д.).
5. В истории значений отдельных литературных слов отражается история стилей русского литературного языка. Поэтому исследование семантических изменений литературной лексики должно носить историко-стилистический характер (ср. семантическую историю слов — светоч, треволнение, мыслитель и др.).
6. Изучение семантической истории «заимствованных» слов, связанное с сравнительно-историческим исследованием судьбы их в других языках, в том числе и в родном для них языке, содействует открытию семантических своеобразий русского литературно-языкового процесса (ср. историю значений слов: фант, паллиатив, игнорировать и др.).
7. В семантической истории отдельных слов отражаются сложные процессы взаимодействия личности и коллектива в сфере духовного творчества (ср. историю слов и выражений: отсебятина, кисейная барышня и др.)» [Виноградов 1994а: 4].
В тезисах В. В. Виноградова мы обнаруживаем удачное применение оригинальной методики исследования слова не только как собственно грамматического явления, а шире — как объекта исторической семантики. Заслуживает внимания и тот факт, что часть примеров, вошедших в Словарь, была взята из сферы делового языка. Так, им даются историко-семантические этюды о кодексе, исправе и др. интересных в лексикологическом отношении словах.
В работе «Слово и значение как предмет историко-лексикологического исследования» ученый формулирует другую проблему — это вопрос «о единстве смысловой структуры развивающегося и меняющегося слова или иначе: вопрос о пределах тождества слова при многообразии его фонетико-морфологических и предметно-смысловых превращений» [Виноградов 1994б: 16]. Важным для грамотного осмысления семантической истории слова является также тезис об «исторической преемственности значений», об их внутренней связи, которая, по его мнению, в течение длительного периода времени «остается непоколебимой», своего рода константой, сохраняющей семантическое единство слова в разных контекстах [там же: 25]. Здесь, однако, возникают некоторые трудности, связанные с временным исчезновением слова как из речевого обихода, так и из словаря. В. В. Виноградов отмечает в связи с этим один показательный признак, свидетельствующий об активной роли среды: «Непрерывность исторического бытия слова во многих случаях трудно доказуема. Перерыв в употреблении слова еще не исключает его пассивного восприятия и понимания в памятниках письменности. Вместе с тем, выпадая из живого литературного лексикона, слово может сохранять свою активность в языке некоторых социальных групп, откуда снова проникает иногда в общелитературный словарь» [там же: 26].
Опираясь на взгляды В. В. Виноградова, считаем плодотворным и не потерявшим своей новизны рассмотрение «семантического объема» слова с точки зрения исторической изменяемости языковых единиц, а также специфики «литературных употреблений» слова. Оценивая развитие историко-лексикологических разысканий, надо заметить, что современными учеными признается необходимость комплексного подхода к исследованию «семантических превращений», источниками и фиксаторами которых как раз и являются памятники письменной культуры.
|