Момджян К.Х.
Структурный анализ в социальном исследовании — весьма непростое занятие. Оно осложняется многими обстоятельствами, и прежде всего тем, что человеческое общество относится к высшему типу «органических» систем, которые уже упоминались нами выше.
Напомним, что части таких систем не просто взаимосвязаны, но еще и взаимоположены, т.е. могут существовать лишь в рамках целого, лишь в связи друг с другом. Это означает, к примеру, что в истории нет, не было и никогда не будет общества, в котором существовала бы экономика, но отсутствовала культура, наличествовало бы управление, но отсутствовало воспитание детей.
Более того, части органически целостных систем, возникшие в результате саморазвития единого субстанциального начала, обладают структурной изоморфностью, делающей возможным их взаимопроникновение (к примеру, различие между политикой и экономикой как организационно выделенными частями социального целого отнюдь не мешает им вступать в отношения композиционного пересечения, рождая такой феномен, как «экономическая политика»).
Указанные обстоятельства, как уже отмечалось выше, чрезвычайно осложняют структурное членение общества, однако, не делают его невозможным — как в этом убеждены сторонники крайних форм «холизма», считающие такой подход заранее обреченной попыткой «разъять музыку как труп» или «поверить алгеброй гармонию».
В действительности структурный анализ является не только оправданным, но и необходимым для любого исследователя, который не ограничивается созерцанием внешних жизнепроявлений общества, но стремится понять его устройство. Важно лишь, чтобы такой анализ подчинялся неким общим правилам структурного рассмотрения органически целостных объектов.
Согласно первому из этих правил, общество, как и другие системы органического типа, обладает собственными, объективно выделенными в нем частями, которые должны «регистрироваться» ученым и не могут быть объектом произвольного конструирования в соответствии с его личными предпочтениями. Иными словами, общество следует членить но «принципу апельсина», учитывая собственные «дольки», которые создала в нем природа, а не по «принципу краюхи хлеба», разрезаемой па любые произвольные куски.
Второе правило структурного анализа органических систем уже упоминалось нами в связи со структурным рассмотрением простейшего акта человеческой деятельности — социального действия. Согласно этому правилу, структурный анализ общества, как и любой другой сложноорганизованной системы, предполагает анализ частей, а вовсе не свойств или состояний, присущих этим частям.
Напомним, что, выделяя в живом организме такие специализированные части, как сердце, легкие или печень, мы не можем включить в этот список потребность в кислороде или чувство голода, которые сами по себе не интересуют анатомию, являясь предметом другой дисциплины — физиологии.
Аналогичным образом должна поступать и социальная теория. Не будем забывать, что структурный анализ в ней осложняется огромным многообразием общественных явлений, к числу которых относятся и предметы, которыми мы пользуемся, и процессы, в которых участвуем, и группы, в которые мы входим, потребности, которые мы испытываем, чувства, которые переживаем, отношения, в которые вступаем, и многое другое. Нам предстоит упорядочить сложнейшую мозаику, «рассортировать» такие разные явления, как наука, свобода, чувство стыда, эксплуатация, патриотизм, конкурс красоты, война, школа, собственность на станки и сами станки и прочее, и прочее, и прочее. Чтобы осуществить эту задачу, теория должна прежде всего уметь отделить «агнцев от козлищ» — части общества в их взаимном соотношении, составляющие собственно структуру, от порожденных ее функционированием свойств и состояний частей, рассмотрение которых при всей его важности не входит в собственную задачу структурного анализа.
Наконец, согласно третьему правилу, структурное рассмотрение общества, как и всякой другой сложной системы, должно учитывать наличие в нем частей «разного калибра», занимающих в его структуре далеко не одинаковое место. Иными словами, структурный анализ общества исходит из наличия в социальной системе целого ряда различных структурных уровней, находящихся в отношениях иерархического соподчинения. Говоря конкретнее, речь идет об уровне подсистем, или наиболее крупных частей системы, обладающих собственным разветвленным строением; уровне элементов, представляющих собой самые мелкие ее части (сохраняющие субстанциальное свойство целого); и уровне компонентов, занимающих промежуточное положение между подсистемами целого и его элементами.
Подобную структурную многомерность общества проще всего проиллюстрировать путем аналогии с системой, которая, казалось бы, должна быть известна нам лучше всего — нашим собственным организмом31. Тем не менее, если спросить человека «с улицы», из каких частей он состоит, ответ чаще всего сведется к бессистемному перечислению таких внешних «деталей», как руки, ноги, голова, туловище и пр.
Иным будет ответ человека, хорошо знающего анатомию. Вопрос о частях нашего организма заставит его переспросить: «А какой уровень структурной организации вас интересует?» Поинтересовавшись уровнем подсистем, мы получим уже вполне конкретный ответ: дыхательная, пищеварительная, центральная нервная, мускульно-опорная, кровообращения и т.д. Поинтересовавшись компонентной организацией дыхательной подсистемы, мы узнаем, что она включает в себя легкие, бронхи, дыхательное горло и многие другие органы и ткани. Эти органы, в свою очередь, состоят из более дробных компонентов, которые делятся все далее и далее — вплоть до простейших биологических клеточек, включающих в себя клеточное ядро, цитоплазму и прочие уже неделимые «кирпичики» биологического организма (дальнейшее деление таких элементов даст нам уже части, не обладающие свойствами живого, представляющие интерес для химиков, физиков, но не собственно биологов).
Подобным же многоуровневым строением обладает и человеческое общество, в составе которого структурный анализ обязан выделить подсистемы, образующие их компоненты и простейшие элементы, дальнейшее членение которых «убивает» субстанциальные свойства социального. «То, что обычно называется общественной жизнью или общественными явлениями, — справедливо замечает П.А. Сорокин, — представляет собой комплекс фактов и процессов настолько сложный, что изучить его, не разложив на составные части, совершенно невозможно»32.
Увы, современная социальная теория, претендующая на анализ общества в его системной целостности, не может похвастаться единством мнений по этому важному вопросу. Существующие школы предлагают разные его решения, рассматривая в статусе подсистем, компонентов и элементов самые различные явления общественной жизни33.
Важнейшими причинами такого разнобоя являются, на наш взгляд, или излишняя «философизация» социальной статики, попытка решить ее проблемы методами спекулятивного умозрения, или, напротив, сугубо эмпирический подход к ней, стремление обнаружить части социальной системы «на ощупь» методам эмпирического «социологизма», оторванного от социально-философской рефлексии общества и противопоставленного ей.
Вместе с тем именно проблемы социальной статики, по нашему убеждению, наиболее ярко демонстрируют концептуальное взаимопересечение философского и социологического взглядов на общество, призванных дополнять, но не заменять друг друга. Подобное взаимодополнение мы назвали бы четвертым правилом структурного анализа, нарушение которого дорого обходится и социальной философии, и социологии.
В самом деле, наибольшую сложность в структурном анализе общества, как мы увидим ниже, вызывает вопрос о «ненасильственном» выделении подсистем как «главных», наиболее крупных частей самодостаточной социальной системы. Очевидно, что решение этого вопроса находится в прямой зависимости от понимания ученым природы социума как «рода бытия в мире», его субстанциальной основы, к которой сводится все многообразие общественных явлений. Ниже мы увидим, к примеру, что попытка представить в качестве субстанции социального феномен сознания (предпринятая, в частности, П. Сорокиным) ведет к структурным схемам, которые качественно отличны от схем, основанных на понимании социального как предметной деятельности человека, не редуцируемой к форме его самосознания.
Столь же существенно сказывается на социальной статике понимание теоретиком природы общества как организационной формы воспроизводства социального. Очевидно, что «субъектная», «институциональная» или «деятельностная» парадигмы такого понимания ведут к весьма различным взглядам на характер и число подсистем общественной организации.
Так, многие теоретики, полагающие, что общество проявляет себя в качестве коллективного группового субъекта общественной жизни, делят его, соответственно, на социальные группы, человеческие коллективы, рассматривая самые большие из них в качестве искомых подсистем общества. Таковыми нередко признают «гражданское общество», включающее в себя в качестве компонентов множество неполитических групп (классы, профессиональные корпорации, семьи, объединения по интересам и т.д.) и «государство» в широком смысле слова, включающее в себя множество различных политических союзов, организаций и институтов.
Другие ученые, являющиеся сторонниками институциональной парадигмы, полагают, что основное членение общества связано не с разделением на группы, а с выделением исходных типов общественных отношений, носителями которых группы являются.
Такова, к примеру, точка зрения многих сторонников Маркса, считающих, что главными частями, подсистемами общества являются «базис», понимаемый как совокупность производственно-экономических отношений, и «надстройка», образуемая отношениями политико-юридическими. Группы же рассматриваются в качестве компонентов, включенных в ту или иную подсистему: классы относят к сфере базиса, государство — к сфере надстройки, а некоторые объединения людей (к примеру, семью) относят одновременно и к сфере базиса, и к сфере надстройки.
Наконец, направление, исходящее из деятельностной парадигмы (которое мы считаем наиболее верным), полагает, что подсистемы общества как организационной формы самодостаточной групповой активности образуются основными типами деятельности, необходимыми для совместного существования людей. Поэтому для выделения подсистем общества и их последующего членения следует прежде всего установить такие человеческие занятия, осуществление которых придает социальным группам самодостаточность, позволяет им автономно существовать и развиваться, создавать все необходимые условия для жизни своих членов — всех вместе и каждого в отдельности.
Все эти точки зрения так или иначе представлены в отечественной социальной философии, издавна обсуждающей проблему подсистем общества, именуемых большинством специалистов сферами общественной жизни. Вместе с тем именно эта проблематика представляет собой, по нашему убеждению, наиболее слабое место, ахиллесову пяту исторического материализма, который монопольно господствовал в нашей философии и до сих пор доминирует в ней.
В самом деле, сторонники материалистического понимания истории всегда были единодушны в интерпретации основных детерминационных зависимостей, функциональных взаимоопосредований, существующих в обществе. Никто из них не сомневался и не сомневается в первичности «общественного бытия» перед «общественным сознанием» или в том, что «базис» определяет «надстройку», а материальное производство — социальный, политический и духовный порядки общественной жизни.
Иначе обстояло дело с попытками дать структурное наполнение этих абстракций, указать на те действительные фрагменты общественной жизни, которые составляют содержание «общественного бытия», «базиса», «материального производства» или «социальной сферы общества». В этом случае теоретики демонстрировали ощутимый разнобой мнений, неспособность прийти к общей интерпретации ключевых для исторического материализма определений, неявно сформулированных его классиками (достаточно сказать, что дискуссия по проблеме «общественного бытия» длилась в советской философской литературе более двадцати лет и не привела к выработке солидарного понимания этой категории).
Существует множество причин такой «недоразвитости» структурной проблематики в наиболее влиятельном направлении отечественной социальной философии. Наиболее общей из них можно считать экспансию ценностного сознания в сферу рефлективной проблематики, а именно влияние революционаристских интенций марксизма, в результате которых внимание его сторонников концентрировалось на «диалектических законах развития общества», в то время как интерес к его структурным константам рассматривался как проявление «метафизического» взгляда на историю. Несомненной причиной «структурного дефицита» можно считать также «гиперфилософизацию» исторического материализма, которая проявилась в попытке решать структурно-социологические проблемы с помощью предельных философских абстракций, в стремлении разложить все многообразие социокультурных явлений по полочкам «материального» и «идеального» в общественной жизни34.
Как бы то ни было, приходится констатировать, что в «постсоветской» социальной философии отсутствует должная ясность в вопросах структурной организации общества, природе его подсистем, компонентов и элементов. Многие отечественные специалисты до сих пор убеждены в том, что понятие «материальное производство» является синонимом понятия «экономика» (не различая тем самым тип деятельности и систему распределительных отношений, возникающих по поводу ее средств и результатов); что культура представляет собой сумму «форм общественного сознания» и даже совокупность «материальных и духовных ценностей» человечества. Сложнейшие проблемы до сих пор пытаются решать методом «гласа Божьего из горящего куста» — то есть поиском готовых, «цитатных» ответов у некритически оцениваемых авторитетов.
В результате все еще встречаются типологические схемы, в которых одни подсистемы общества выделены по деятельностному основанию («сфера хозяйства»), другие — по институциональному («политическая сфера» как совокупность отношений между классами, нациями и государствами), а третьи — по субъектному («социальная сфера»), понятая как сфера жизнедеятельности интегративных полифункциональных субъектов — естественноисторических общностей людей, представленных все теми же нациями и классами) и пр.
Все эти обстоятельства заставляют нас уделить особое внимание проблемам социальной статики, рассмотрение которых мы начнем с попытки «донаучного», основанного на интуиции и здравом смысле введения в типологию подсистем как институциональных сфер коллективной деятельности людей.
2. Как выжить на необитаемом острове?
Стремясь наглядно объяснить природу общества как самодостаточного социального коллектива, мы использовали пример с группой людей, вынужденных бороться за существование в условиях полной изоляции, проживания на некоем необитаемом острове. Мы указали на то, что единственный отличный от нуля шанс выжить представится этой группе лишь в том случае, если она окажется способной имитировать общество, создавая все необходимые условия существования своим собственным трудом.
Теперь, переходя к рассмотрению структурных характеристик общества, мы — в соответствии с деятельностной парадигмой их выделения — должны ответить на вопрос: что именно придется делать людям ради выживания, какие из форм совместной деятельности лягут в основу их общественной жизни?
Совершенно очевидно, что ближайшей потребностью наших робинзонов окажутся жизнеобеспечивающие продукты, от которых зависит биологическое существование каждого человека. Если обратиться к известному роману Жюля Верна «Таинственный остров», в котором описана подобная ситуация, мы вспомним, что жители острова Линкольна с первых дней своего пребывания на нем были вынуждены заниматься собирательством, охотой на тетеревов, ловлей лососей и черепах, позднее — выращиванием пшеницы, разведением муфлонов и т.д. Колонисты затратили много сил на создание удобного и безопасного жилья, изготовление одежды и других необходимых предметов индивидуального и коллективного потребления. Для их создания, естественно, понадобилось изготовить соответствующие средства труда, включая сюда луки и стрелы, рыболовные снасти, топоры, ломы, клещи и другие инструменты из выплавленного металла, разнообразные гончарные изделия, кирпичи, нитроглицерин для взрывных работ и т.д.
Ясно, однако, что в любом обществе список необходимых для выживания занятий не ограничится областью хозяйственных забот. Не будем забывать специфику человеческого труда, согласно которой построить дом могут люди, знающие, как именно строят дома. Перед тем как возвести строение из бревен, человек, как уже отмечалось выше, должен построить его в своей голове, создать некоторый план, схему, проект необходимой ему постройки. На ранних этапах человеческой истории, когда так называемый «физический труд» еще не отделился от труда «умственного», проектирование и воплощение проектов в жизнь было, как правило, делом одних и тех же людей, т.е. строитель сам для себя являлся архитектором, слесарь — инженером. Но постепенно общественное производство столкнулось с задачами, которые не могли быть решены на основе собственных знаний и умений непосредственных работников. Нет и не было на земле каменщиков, плотников или слесарей, которые могли бы сами «вприглядку» создать Парфенон или метательную машину, оборонявшую Сиракузы от римского войска. Для этого необходимо особое профессиональное мастерство зодчих Иктина и Каллистрата, знания великого механика Архимеда и их менее известных коллег, которых мудрая история освободила от необходимости собственноручно тесать камни или сколачивать доски.
То же самое происходит и в романе Жюля Верна, в котором, как мы помним, «Сайрес Смит занялся составлением расчетов и чертежей для постройки корабля, а его товарищи тем временем рубили и перевозили деревья, которые должны были пойти на изогнутые шпангоуты, на весь набор судна и на его обшивку».
Конечно, инженерные профессии, отвечающие за «идейное» (конструкторское, технологическое и пр.) обеспечение «рабочих» специальностей — от строительства до рыболовства — не исчерпывают собой список необходимых интеллектуальных занятий. В каждом обществе отнюдь не лишними оказываются идеи другого рода, не имеющие прямого отношения к добыванию «хлеба насущного», не только которым, как известно, жив человек. Людям религиозного склада необходимы идеи религиозного напутствия и утешения и, соответственно, духовные пастыри, способные их создавать. Рано или поздно в обществе появляются историки-летописцы, моралисты, философы разных ориентации, журналисты, собирающие и распространяющие разнообразную информацию (вспомним намерение Гедеона Спилета создать на острове Линкольна ежедневную газету, чему помешала малочисленность читателей, усугубленная отсутствием бумаги). Венчают сферу духовной деятельности художники, поэты, музыканты и другие служители муз, воплощающие свои эмоции и мысли в высокие образы искусства.
И вновь наш список необходимых общественных занятий еще не исчерпан. Можно не сомневаться в том, что значительно раньше философов и эссеистов в обществе появятся люди более прозаических профессий, необходимость которых вытекает из коллективного характера человеческой деятельности, потребности направлять и координировать совместные усилия людей. Мы имеем в виду деятельность «начальников» разного ранга и профиля — начиная от бригадира на производстве (вспомним Пенкрофта, руководившего постройкой шлюпа «Бонавентура»), и кончая верховным правителем общества (роль его фактически исполнял Сайрес Смит, хотя власть его над колонистами основывалась на добровольном подчинении авторитету и не была закреплена ни демократическими выборами, ни диктатурой грубой силы).
Добавим к этим «властным» профессиям деятельность людей, которые не столько принимают решения, обязательные для исполнения, сколько гарантируют, обеспечивают их исполнение. Речь идет о множестве «управленческих» занятий, включающих труд чиновников, которые готовят и оформляют законодательные постановления, полицейских, которые обеспечивают внутренний порядок в обществе, поенных, гарантирующих его суверенитет и безопасность, и т.д. Очевидно, что эти и подобные занятия обязательны для всякого самодостаточного коллектива, который стремится избежать хаоса и дезорганизации. Столкнулись с этой необходимостью и жители острова Линкольна, которые благодаря своей малочисленности и дружеским, «солидаристским» отношениям вполне обходились без чиновников и полиции, но были вынуждены стать солдатами, чтобы защитить свою колонию от нашествия жестоких пиратов.
Наконец, в любом обществе окажется необходимой еще одна группа профессий, которые мы можем назвать, используя модное ныне слово, «гуманитарными», имеющими дело с живым «человеческим материалом». Вспомним, что на острове Линкольна Сайрес Смит обращал свои усилия не только на создание нитроглицерина или проекта корабля, но и на обучение юного Герберта комплексу естественных наук и многому другому. Точно так же Гедеон Спилет, помимо множества других важных обязанностей, принял на себя лечение юноши от сквозного пулевого ранения, нанесенного пиратами. Среди колонистов, как известно, не было женщин, что обрекало созданное ими «общество» на гибель в первом поколении, но, с другой стороны, «экономило» множество сил, которые в противном случае пришлось бы затратить на «социализацию» подрастающего поколения, о которой вынуждено думать всякое настоящее общество.
Как можно догадаться, мы не могли и не стремились перечислить все те конкретные профессии, которые создает общественное разделение труда. Перед нами стоит другая цель — охарактеризовать общественно необходимые типы деятельности людей, с которыми связаны основные подсистемы, сферы общества. Пока мы ограничились интуитивным перебором человеческих занятий, в отношении которых социальная философия должна проделать работу, подобную той, которую делает биология, сводя все живые существа в различные отряды, семейства и пр.
Результаты такой работы в различных научных школах, к сожалению, не совпадают: выделяется разное число необходимых типов деятельности. Тем не менее четыре из них в той или иной форме упоминаются практически каждым ученым.
Так, любой из них выделяет необходимую форму совместной активности, которая охватывает деятельность кузнеца и лесоруба, шахтера и пахаря, токаря и плотника. В этой связи К. Маркс говорил о «материальном производстве», Э. Дюркгейм — об «экономической деятельности», а русский мыслитель С. Булгаков — о деятельности «хозяйственной». Несмотря на различие используемых терминов, ни одному из ученых не приходит в голову сомневаться в необходимости подобной деятельности для существования любого из обществ. Констатация такой необходимости не вызывает споров между здравомыслящими людьми. Дискуссия, как мы увидим ниже, возникает лишь тогда, когда сторонники, к примеру, Маркса переходят от фиксации самого факта материального производства (так мы будем «по привычке» именовать эту деятельность в дальнейшем), его необходимого места в обществе к утверждению его определяющей роли в общественной жизни (т.е. переводят проблему из структурного в функциональный план рассмотрения).
Столь же единодушно теоретики выделяют духовный тип деятельности, объединяющий занятия ученого и поэта, конструктора и музыканта. Однако конкретный реестр «профессий», охватываемых этим типом, разнится у разных социологов. Так, некоторые ученые, считая критерием духовной деятельности наличие «умственного труда», относят к ней профессиональные занятия врачей и педагогов, воспитателей и политиков — короче, всех тех, кто трудится по преимуществу «головой», а не «руками». В результате число необходимых типов деятельности сводится к двум — духовному и материальному (под который подводятся все без исключения формы «физического труда»).
Другие ученые, не соглашаясь с подобным подходом, считают необходимым выделить деятельность президентов, военачальников, управляющих и прочего «начальства» особый тип, именуя его «социальным управлением», «политической» или организационной деятельностью (этот термин мы будем использовать в дальнейшем).
Наконец, многие теоретики усматривают существенное сходство между профессиями врача, школьного учителя, воспитателя детского сада, относя их к особому типу, который мы можем именовать «производством непосредственной человеческой жизни». В литературе, однако, чаще употребляется понятие социальной деятельности (в котором термин «социальное» уже не является синонимом термина «общественный», характеризуя лишь часть общества, особый необходимый тип общественной деятельности).
Итак, мы полагаем, что все возможные формы общественно необходимых занятий сводятся в конечном счете к четырем основным типам, которые мы будем называть материальным производством, духовной, организационной и социальной деятельностью. Однако такая констатация сама по себе ничего не стоит. Мы должны доказать, что в обществе существуют именно четыре названных типа, убедить читателя в том, что это число достаточно и не оставляет вне поля зрения каких-нибудь неохваченных им занятий, объяснить, почему основных типов деятельности четыре, а не пять, шесть или двенадцать.
Очевидно, что всего этого нельзя сделать, если мы ограничимся интуитивными представлениями о типологии деятельностных форм, имеющихся у каждого человека. В самом деле, любой из нас ощущает тот факт, что труд землекопа и труд ученого качественно отличаются друг от друга, принадлежат к различным типам деятельности. Но в чем конкретно состоит это различие между «материальным» и «духовным» производством? Пытаясь ответить на этот вопрос «с наскоку», мы лишний раз убеждаемся в том, что интуиция далеко не всегда является надежным помощником ученого. Мы обнаруживаем множество «подводных камней», сталкиваемся с вопросами, далекими от самоочевидности, с которыми не всегда справляются и профессиональные, теоретики. Сказанное нетрудно проиллюстрировать на конкретных примерах.
В самом деле, очень многие люди полагают, например, что различие между материальным производством и духовной деятельностью связано, как уже отмечалось, с различием «физического» и «умственного» труда. Вряд ли однако такой подход можно считать удачным. Прежде всего любая реальная деятельность всегда представляет собой единство, сочетание физической и умственной сторон. Можно согласиться с тем, что в разных профессиях мера того или иного различна: землекоп действительно по преимуществу работает «руками», его труд явно уступает по своей «интеллектуальной компоненте» труду научному, явно превосходя его по компоненте физической.
И все-таки этот признак сам по себе ничего не говорит науке. Как ей быть, к примеру, с трудом балерины? Мы интуитивно понимаем, что он относится к духовной жизни людей, хотя хрупкая женщина затрачивает значительно больше сил, чем токарь, работающий на современном станке и чей труд, несомненно, относится к производству материальному. Прибавим к этому, что нестрогое деление на «физический» и «умственный» труд (полезное лишь в диетологии) запутывает не только данный вопрос, но и всю типологию деятельности. Оно заставляет нас, к примеру, соединять воедино различные по типу деятельности ученого и педагога или землепашца и воина — поскольку в первом случае превалируют умственные, а во втором — физические усилия.
Столь же неудачной является попытка некоторых теоретиков — как правило, марксистов — усмотреть специфику материального производства в особых, присущих лишь ему законах технической и экономической организации («взаимодействие производительных сил и производственных отношений»), которых будто бы лишено производство духовное. В действительности законы организации «материальной» и «духовной» деятельности людей (как в аспекте собственно производства, так и в плане распределения произведенного) вполне сопоставимы, о чем будет сказано ниже. Важно понять, что отличие одного типа деятельности от другого нужно искать не в механизмах осуществления, не в том, как действуют люди, а в ее предназначении, в том, ради чего они действуют. В этом плане одно и то же действие вполне может принадлежать принципиально различным типам деятельности в зависимости от конкретной цели своего осуществления. Так, профессиональный промысловик, охотник-любитель, стреляющий дичь ради развлечения и отдыха, спортсмен на стрелковом стенде, наконец, солдат, открывающий огонь по неприятелю, осуществляют одни и те же операции — заряжают ружье, наводят его на цель и спускают курок. Тем не менее эти одинаковые действия принадлежат различным типам деятельности: от материального производства до политики.
Отсюда следует, что искомое различие материального и духовного производства связано прежде всего с характером создаваемых ими продуктов, с отличием так называемых «материальных благ» от благ духовных. В чем же оно состоит?
Отвечая на этот вопрос, некоторые полагают, что материальное производство именуется «материальным» именно потому, что создает продукты «грубые и зримые», имеющие все признаки реального физического тела — вес, протяженность и др. Духовному же производству отводят созидание «бестелесных» идей, образов, чувств, существующих если и во времени, то во всяком случае вне реального пространства (в каком месте земного шара, иронически спрашивает в этой связи П. Сорокин, существует истина «дважды два равно четырем»?).
Очевидно, что и такое различение нас устроить не может. Бесспорно, что на духовную деятельность — взятую именно как целостный «ид общественной деятельности, а не внутренняя фаза «целепостановки» — распространяется фундаментальное требование предметности, о котором мы уже говорили выше. Это означает, что образ, возникший в сознании скульптора, есть лишь начало его духовной деятельности, которая будет завершена лишь тогда, когда «бестелесная» фантазия мастера воплотится в грубом камне, дереве или бронзе. В этом плане продукты духовной деятельности ничуть не менее «материальны», чем продукты собственно материального производства. Картины, скульптуры, рукописи, чертежи, даже песни и танцы имеют свою «телесную фактуру», ничем не уступая в этом стальному прокату или чугунному литью. Именно это обстоятельство делает возможным «злоупотребление» духовными ценностями, их использование не по назначению — раскалывание орехов бронзовой статуэткой или топку печей книгами.
Наконец, наиболее распространенная точка зрения связывает продукты материального производства с задачей удовлетворения так называемых «витальных» потребностей человека, т.е. потребностей в еде, одежде, жилище и прочем, от чего зависит биологическое выживание каждого конкретного индивида. Целью материального производства считают создание как продуктов непосредственного жизнеобеспечивающего потребления, так и необходимых средств их создания, соответствующих орудий и предметов труда. Это означает, что к материальному производству относится, например, вся производственная цепочка, обеспечивающая людей «хлебом насущным» в буквальном значении этого выражения — хлебопекарная промышленность — сельское хозяйство — сельскохозяйственное машиностроение — металлургия — добыча и переработка руды плюс энергетическое и транспортное обеспечение всех производственных процессов.
Что же касается духовного производства, то оно, согласно данной точке зрения, обслуживает лишь противоположные «витальным», высшие «экзистенциальные» потребности человека — будь то потребность в постижении истины, переживании прекрасного или приобщении к вере, смиряющей страх смерти и открывающей «дорогу к храму» — ценностям любви и милосердия.
Однако и эта точка зрения не может устроить нас полностью, хотя безусловно содержат в себе определенные моменты истины. Так, не может быть мнений в том, что именно материальное производство создает необходимые продукты жизнеобеспечения, а также все те предметы, из которых и с помощью которых они делаются. Точно так же именно духовное производство «работает» на группу «экзистенциальных» потребностей, удовлетворяя исконную человеческую любознательность, тягу к прекрасному и т.д. и т.п. Тем не менее возникает ряд вопросов, которые заставляют нас существенно уточнить приведенную точку зрения.
Прежде всего, правильно ли считать, что материальное производство ограничивается функцией жизнеобеспечения? Зададимся вопросом: может ли обычный «среднестатистический» человек выжить без художественных кинофильмов или произведений живописи? Даже самый фанатичный поклонник искусства ответит на этот вопрос утвердительно — отказ от подобных художественных ценностей привел бы, конечно, к заметному «одичанию» людей, но не к их физической гибели. Теперь спросим себя: кем сделана кинокамера, которой снимают фильмы, или холст, на котором творит художник? Очевидно, что эти нежизнеобеспечивающие продукты являются тем не менее результатом труда рабочих, занятых в материальном производстве, работающих на приборостроительном заводе или ткацкой фабрике. Точно также и микрофоны, используемые в парламентских дебатах, ракеты, запускаемые в космос, ЭВМ, работающие в научных институтах, создаются отнюдь не политиками, не космонавтами и не математиками. Все это — продукты материального производства, которое вполне способно отрываться от функций непосредственного жизнеобеспечения и создавать средства труда, используемые во всех сферах общественной деятельности, в том числе весьма далеких от «витальных» потребностей человеческого существования.
Другое возражение против приведенной точки зрения звучит так: правильно ли считать, что функция жизнеобеспечения, с которой связывают материальное производство, монопольно принадлежит ему, а производство духовное никогда не спускается до столь «низменных материй»? Конечно же, дело обстоит совсем не так. Очевидно, что производство хлеба в современных условиях не может обойтись без высокопроизводительных комбайнов, тракторов и прочей сельскохозяйственной техники. Очевидно, что вся эта техника изготовляется руками рабочих на машиностроительных заводах, принадлежащих сфере материального производства. Но можно ли создать реальный трактор без чертежей и схем, которые рождаются в головах конструкторов, а вовсе не фрезеровщиков или токарей? Мы интуитивно понимаем, что деятельность проектировщиков и инженеров, которым платят за схему трактора, а не за реальный трактор, принадлежит по типу духовному производству. Однако без этой духовной деятельности современное сельское хозяйство (не говоря уж об электронной промышленности или автостроении) столь же немыслимо, как и без транспорта или энергетики.
Нетрудно видеть, что представление о духовном производстве как сфере «экзистенциального парения души», презирающей земную повседневность, с большой натяжкой относимо лишь к тому периоду истории, в котором человеческий дух (прежде всего в лице науки) еще не превратился в «непосредственную производительную силу» — как это имеет место сейчас, когда лабораторное открытие спустя лишь несколько лет способно превратиться в отрасль промышленности, стать видом материального производства.
Итак, мы видим, что различение материального производства, которое занято не только жизнеобеспечением, и духовного производства, которое отнюдь не чурается последнего, не столь очевидно, как это может показаться. Не меньше сложностей вызывает четкое научное определение такого, казалось бы, понятного явления, как политика. Ученые спорили и спорят по вопросу о том, где проходит грань между неполитическими формами власти (скажем, административной властью начальника цеха или футбольного тренера) и властью собственно политической; где та черта, за которой обычное экономическое решение превращается в «экономическую политику», а спортивное администрирование в «политику в области спорта». Полемика затрагивает вопрос о сроках исторического существования политики, о том, можно ли считать политическими властные структуры родового общества (отрицательный ответ ставит под сомнение правомерность выделения политики как универсальной, присущей любому обществу структурной подсистемы), и т.д. и т.п.
Еще больше споров вызывает вопрос о формах деятельности, относимых к социальной сфере общественной жизни. Многие теоретики полагают, что она основана не на производстве непосредственной человеческой жизни, а представляет собой своеобразный синтез материальной, духовной, политической активности, присущей так называемым «многофункциональным общностям» (т.е. социальную сферу рассматривают как специфическую область национальных, классовых и прочих взаимодействий).
Эти и подобные споры свидетельствуют о том, что выделение основных типов деятельности и соответствующих им сфер общественной жизни не может быть осуществлено с «наскоку», в порядке констатации самоочевидных фактов. Мы убеждены, что речь идет о серьезной теоретической проблеме, ключом к которой является важный вопрос, который уже поднимался, но еще не рассматривался нами.
2. Элементы общественной жизни
Речь идет о проблеме выделения простейших, далее неделимых элементов общества. Существует, как мы увидим ниже, однозначная связь между числом и характером его наиболее широких подсистем и мельчайшими элементами, из которых строятся и сами подсистемы, и более дробные их компоненты. О каких же элементах идет речь?
При ближайшем рассмотрении они оказываются простейшими образованиями совместной деятельности людей, необходимыми для ее осуществления. До сих пор мы рассуждали о необходимости различных форм деятельности, направленных на добывание пищи, создание инженерных проектов, поддержание общественного порядка и т.д. В стороне оставался другой важнейший вопрос: а как устроены все подобные формы коллективной деятельности, что нужно для их осуществления, при каких минимальных условиях может быть построена египетская пирамида, сконструирован самолет или отражено нападение неприятеля? Ответ на этот вопрос приводит нас к выделению четырех необходимых организационных элементов, без труда обнаруживаемых в любом из видов совместной деятельности людей.
Субъекты. Выше, рассматривая организацию простейшего акта деятельности — социального действия, — мы констатировали то очевидное обстоятельство, что необходимым условием любой деятельности является наличие осуществляющих ее людей, способных быть ее субъектами, т.е. носителями целенаправленной активности, с которыми связаны ее пусковые и регулятивные механизмы.
Едва ли нужно убеждать кого-нибудь в том, что при коллективных формах деятельности ситуация меняется лишь в плане увеличения числа осуществляющих ее людей — живых человеческих индивидов, которые представляют в совокупности первый необходимый ее элемент. Что делать, человечество не изобрело и никогда не изобретет способов играть в футбол без футболистов, вести войну без солдат или учить без учителей. Даже в тех случаях, когда в спортивном состязании или военных действиях будут участвовать кибернетические устройства, имитирующие целенаправленную деятельность, мы без труда обнаружим в ней «человеческий фактор» — живых людей, ее единственных субъектов, без которых невозможно ее возникновение и осуществление.
Может показаться странным признание человеческого существа элементом деятельности, т.е. ее простейшим, далее неделимым образованием. Это утверждение способно даже возмутить людей, понимающих, насколько сложным существом является человек, представляющий собой целый и целостный «микрокосм», во многом более сложный, чем среда его существования в виде общества и истории.
Действительно, отдельно взятый индивид является носителем множества социальных ролей, будучи одновременно и работником, и отцом семейства, и членом политической партии и т.д. Ему присуще множество потребностей, интересов, привычек, пристрастий, знаний и умений. И тем не менее, мы вправе рассматривать индивида в качестве простейшего элемента, если учтем, что это понятие принадлежит структурному анализу, который интересуется частями своего объекта, а не его свойствами или состояниями. При всем многообразии последних человек — в отличие, скажем, от социальной группы — не может быть «поделен» на такие части, которые заинтересовали бы социальную теорию, а не анатомию.
Ясно, однако, что строение социальной деятельности не ограничивается только человеческими индивидами. Наряду с субъектами ее необходимым элементом являются уже рассматривавшиеся нами объекты, точнее, предметы, которые люди — в отличие от животных — создают и регулярно используют, многократно увеличивая тем самым эффект своей деятельности.
Выше мы рассматривали социальные предметы как такие объекты деятельности, которые отличны от людей (также способных, как мы помним, выступать в роли объектов деятельности — того, на что направлена деятельностная способность субъекта). При этом мы избегали всякой типологии социальных предметов, которая становится необходимой, когда мы переходим от анализа абстрактно взятого социального действия к анализу общества как организационной формы коллективной деятельности людей.
В данном случае важно подчеркнуть, что весь мир социальных предметов делится на два различных класса, отличающиеся друг от друга своим назначением, социальной функцией. В одном случае эта функция связана с обеспечением непосредственных адаптивных задач человеческой деятельности — приспособлением к природной и социальной среде существования путем ее вещественно-энергетической переработки, целенаправленного преобразования. В другом случае она связана с выполнением задач информационного обеспечения деятельности — выработкой символических программ поведения, которые могут транслироваться от субъекта к субъекту, т.е. циркулировать в обществе, храниться и накапливаться в нем, передаваясь от поколения к поколению.
Вещи. Первый из этих классов мы будем называть вещами (хотя в социальной теории используются и другие названия, в частности, термин «орудия», который употреблял Л.С. Выготский). В любом случае речь идет о предметах, с помощью которых люди оказывают прямое воздействие на тот реальный мир, в котором живут, физически изменяя его в своих интересах.
Класс вещей имеет свою собственную структуру, по-разному представляемую разными теоретиками. В частности, К. Маркс, уделявший особое место анализу человеческого труда, выделял в их составе как предметы непосредственного потребления, так и средства их создания или «средства производства». В составе последних им выделялись: 1) «предметы труда», т.е. то, на что направлено механическое, химическое, биотехническое и прочее воздействие человека (будь то дерево, которое валит лесоруб, или нефть, подвергающаяся химическим воздействиям); 2) «орудия труда», с помощью которых человек осуществляет воздействие на предмет труда (будь то копье, «удлиняющее» руку охотника, или установка для крекинга нефти); 3) средства транспортировки и хранения орудий и предметов труда — нефтепроводы, нефтехранилища, танкеры для перевозки нефти и другие элементы «сосудистой системы производства», отличной от его «костно-мускульной системы» (как Маркс образно называл предметы и орудия труда), К этому списку следует добавить отсутствовавшие во времена Маркса кибернетические средства регуляции производства, позволяющие хранить, перерабатывать и передавать технологическую информацию (различные ЭВМ и т.д.).
Очевидно, что подобные «вещные» элементы человеческой деятельности используются прежде всего при воздействии на природу, с которой изначально «противоборствуют» люди, вырывая природные объекты из их естественных связей и подвергая необходимой переработке.
Однако класс предметов, который мы называем «вещи», включает в себя не только земные богатства и те средства, с помощью которых люди превращают зерно в хлеб, руду в металл или стальной прокат в детали автомобиля. Нужно учитывать, что прямое физическое воздействие люди оказывают не только на природную, но и на социальную среду существования, которая включает в себя помимо «техносферы» еще и «антропосферу» — мир живых человеческих индивидов. Это означает, что и скальпель в руках хирурга, и штанга в руках спортсмена, и даже бутерброд, съеденный нами в буфете, — принадлежат миру вещей, с помощью которых мы физически изменяем реальность (даже если ею выступает наше собственное тело). К классу вещей относятся также и винтовка в руках солдата или артиллерийское орудие, с помощью которых воздействуют на «живую силу», и инженерные сооружения неприятеля с целью изменить такой элемент реальности, как общественные отношения между людьми (защитить свой суверенитет или, напротив, подчинить других своей воле, установить господство над ними). Наконец, к вещам принадлежат также те специфические предметы и орудия труда, с помощью которых необходимое физическое воздействие на реальность осуществляется в рамках духовного творчества людей, — авторучка и бумага, используемые писателем, холст, кисть и краски, позволяющие художнику реализовать свой замысел, и т.д. и т.п.
Символы или знаки. Существует, однако, и другой класс социальных предметов, необходимых для совместной деятельности, функции которых явно отличны от функций вещей. Последние, как мы установил и, служат целенаправленному изменению реальности, существующей за пределами человеческих представлений, позволяют произвести изменения, которые вполне могут быть зарегистрированы физическими приборами (исключение составляет лишь такой специфический класс пещей, как измерительная аппаратура, не оставляющая видимых материальных следов на объектах своего воздействия).
Теперь зададимся вопросом: какие физические изменения способны произвести в этом мире дорожные знаки, иконы, книги, картины (если использовать их, естественно, по прямому назначению, а не для топки печей или накрывания бочек с огурцами)? Ответ очевиден — подобные предметы служат непосредственно не изменению реального мира, а изменению наших представлений о мире. Они воздействуют на паше сознание, на наши стремления, желания, цели, и лишь через их воплощение в деятельности опосредованно воздействуют на отличную от сознания реальность.
В отличие от вещей ученые называют подобные предметы символами или знаками. Если вещи служат прямым орудием адаптации, то символы обеспечивают целенаправленность человеческой деятельности, посредством которой эта адаптация осуществляется. Функция символов — воплощать в себе особым образом закодированную информацию, служить средством ее хранения, накопления и передачи, позволяющей людям согласовывать цели своей коллективной деятельности. Необходимость символов связана с тем, что любые идеи, образы, чувства, призванные повлиять на поведение людей, могут сделать это лишь в том случае, если обретут некоторую «телесную оболочку»: соединятся со звуком, печатными литерами, графическими изображениями и через подобные «материальные проводники» (терминология П. Сорокина), служащие «перевозчиками смысла», достигнут сознания.
Подчеркнем еще раз: различие между вещами и символами связано только с их назначением, функцией и никак не связано с материалом, из которых они изготовлены (недаром народная мудрость гласит: «из одного дерева икона и лопата, да не обе святы»).
К этому нужно добавить, что на уровне отдельных предметов различие между символами и вещами, конечно же, не является абсолютным. Не только книга может стать топливом, но и трактор вполне способен превратиться из орудия практической жизнедеятельности людей в символ, знак, носитель информации (стать, к примеру, экспонатом промышленной выставки или памятником, установленным на постаменте). Однако «подвижность» отдельных предметов, «кочующих» из класса в класс, не означает, что между самими классами (скажем, художественной литературой и сельскохозяйственной техникой) можно поставить знак равенства.
Итак, мы выделили три необходимых элемента коллективной деятельности: людей и используемые ими предметы, которые, подразделяются на вещи и символы. Существует, однако, еще один своеобразный «элемент», который нельзя увидеть глазами, пощупать руками, но без которого ни люди, ни вещи, ни символы никогда не составят целостной социальной системы.
Связи и отношения. Речь идет о сложной совокупности организационных связей и отношений, существующих между уже названными элементами. Согласованность в работе плотницкой бригады (которая предполагает хорошо организованное снабжение материалами, умелое распределение функций, справедливое распределение заработка и пр.), дисциплина в воинском подразделении, регламент работы конференции — все это примеры подобных связей и отношений, без создания и регуляции которых невозможна коллективная деятельность людей.
Не останавливаясь на общефилософском аспекте проблемы, напомним, что связь явлений мы понимаем как взаимную согласованность, соразмеренность их изменений, при которой смена свойств и состояний одного явления сказывается на свойствах и состояниях другого, связанного с ним.
Для характеристики этой структурной реальности мы можем вернуться к примеру, уже использованному нами ранее. Представим себе два одинаковых часовых механизма, один из которых находится в рабочем состоянии, а другой разобран на части. Различие между функционирующим устройством и набором деталей очевидно. Но в чем оно состоит? Связано ли оно с номенклатурой деталей? Их состоянием? Ясно, что это не так. Единственное различие между работающими часами и кучкой образующих их деталей состоит в том, что в первом случае эти детали связаны между собой, находятся в отношении элементарного пространственного зацепления, чего не наблюдается во втором случае.
То же самое имеет место и в более сложных системах. Возьмем, к примеру, обычный городской автобус, перевозящий случайно собравшихся пассажиров. Нетрудно убедиться, что мы имеем дело с социальным образованием, в котором наличествуют все выделенные нами элементы: люди, самые разнообразные вещи, которые они везут с собой (портфели, продуктовые сумки и пр.), столь же многообразные знаковые объекты (от трафарета с номером маршрута до прокомпостированных талонов, содержащих в себе информацию об оплаченном проезде).
Но можем ли мы рассматривать наших пассажиров как системное целостное образование? Вспомним: признаком системности является взаимная зависимость частей, при которой существенное изменение одной из них неизменно сказывается на состоянии других и всей системы в целом. Очевидно, что в нашем случае подобная взаимосвязь отсутствует. Люди могут входить в автобус и покидать его, стоять или сидеть, молчать или разговаривать — в любом случае они остаются не зависящими друг от друга пассажирами, каждый из которых едет по своему собственному делу, не связывая свои интересы и цели со случайными соседями по салону. Ситуация изменится лишь в том случае, если людей объединит какое-то внезапно возникшее общее дело — скажем, необходимость вытаскивать застрявший на дороге автобус. В этом случае мы получим хотя и временный, но вполне реальный коллектив, связанный общими интересами, целями и усилиями.
Итак, механический набор людей, вещей и символов сам по себе не создает целостного системного образования, каковым является общество. Для его существования необходим еще один организационный момент — сложная совокупность внутренних связей между всеми классами социальных элементов, означающая реальную соразмерность их изменений, наличие взаимоопосредований между ними.
Что же представляют собой общественные отношения, которые многие теоретики рассматривают как особый организационный момент совместной деятельности людей, отличный от связей между ними?
В большинстве случаев общественными отношениями называют особый класс социальных связей, а именно связи субъект-субъектного свойства, отличные от субъект-объектных связей между людьми и используемыми ими предметами или объект-объектных связей между социальными предметами. С этой точки зрения называть общественными отношениями можно только связи между людьми, но не технологическую связь между работником и используемым им средством труда или зависимость между различными компонентами поточных линий на автоматизированных производствах.
Допуская целесообразность такого словоупотребления, многие философы настаивают на том, что далеко не каждая связь между людьми может рассматриваться как общественное отношение между нами. Более того, в социально-философской литературе существует точка фения, вовсе отрывающая общественные отношения от связей между людьми, противопоставляющая их друг другу. Рассмотрим кратко логику такого подхода, полагающего, что отношения между людьми возникают в случае отсутствия реальных связей между ними.
Для понимания сказанного напомним, что общефилософская теория использует категорию «отношение» в двух различных смыслах. В одном случае отношение интерпретируется как референтная соотнесенность явлений, не вовлеченных в процесс взаимодействия и, следовательно, не соединенных между собой реальными связями, соразмеренностью изменений. Отношения такого рода не возникают в ходе взаимоопосредования явлений, а устанавливаются между ними некой третьей референтной системой, неким наблюдателем, соотносящим не связанные между собой явления по избранным им самим критериям.
В самом деле, человек, полагающий, что жареная картошка вкуснее пареной репы, собор Нотр-Дам больше газетного киоска, а пятна на Луне напоминают львиную морду, ставит в отношения сходства и различия объекты, не связанные между собой ни каузальными, ни функциональными или какими-либо еще реальными зависимостями.
Именно такая референтная соотнесенность, как мы видели выше, лежит в основе выделения номинальных социальных групп — рас, географических общностей людей и пр., не связанных совместной скоординированной деятельностью. Бывают, однако, случаи, когда отношения референтной соотнесенности представляют собой нечто большее, чем статистическую подборку явлений, выступают как значимый факт общественной жизни, оказывающий реальное воздействие на поведение людей.
В качестве примера можно привести систему правовых отношений, которые определяют взаимные права и обязанности граждан, не находящихся в прямом взаимодействии, но соотнесенных друг с другом через принадлежность к неким фиксированным классам юридических лиц.
В самом деле, представим себе двоюродных или троюродных братьев и сестер, никогда в жизни не видевшихся между собой и даже не знающих о существовании друг друга. Это обстоятельство, как известно, не мешает им находиться в юридическом отношении родства, наследуя (в случае отсутствия более близких родственников) имущество друг друга. Тем самым общественные отношения возникают между людьми, которые не связаны взаимодействием и образуют не реальное единство, возможное лишь при наличии внутренних связей между его членами, а всего лишь — если использовать терминологию П. Сорокина — «косвенную ассоциацию, обусловленную действием внешнего интегрирующего фактора». Такой внешней силой выступает воля законодателя, устанавливающего связи между типизированными социальными функциями («муж и жена», «завещатель» и «наследники» и пр.), под которые могут подпадать индивиды, фактически не связанные между собой.
Фиксируя существование подобных отношений референтной соотнесенности, мы должны понимать, что они не исчерпывают собой всего класса общественных отношений и, более того, являются вторичными и производными от отношений реального взаимодействия между людьми, которые выступают как устойчивая форма взаимного обмена деятельностью.
Чтобы пояснить природу последних, вспомним второе из общефилософских значений категории «отношения», в котором она обозначает особый класс неслучайных реальных связей, обладающих особым устойчиво воспроизводимым порядком, «формулой» зависимости между связанными явлениями. Так, закон тяготения как необходимое отношение между притягивающими друг друга телами представляет собой устойчивую математически константную связь, в соответствии с которой две материальные частицы притягиваются друг к другу не иначе как с силой, пропорциональной произведению их масс и обратно пропорционально квадрату расстояния между ними.
Адаптируя такое понимание к целям социально-философского анализа, мы будем рассматривать общественные отношения как особый класс ролевых и статусных связей между людьми, возникающих в процессе неслучайного взаимодействия и выражающих устойчивый, воспроизводимый характер зависимости между ними.
Различие между так понятым общественным отношением и «обычной» социальной связью можно проиллюстрировать следующим примером. Предположим, что вы спросили у случайного прохожего, сколько сейчас времени, а он, в свою очередь, поинтересовался у вас, как пройти к кинотеатру «Прогресс». Очевидно, что в данном случае имеет место взаимодействие двух субъектов, в котором возникает связь взаимного обмена информацией. Но можно ли считать такую связь между случайно столкнувшимися людьми общественным отношением?
Отрицательный ответ на этот вопрос связан со случайным характером взаимодействия между людьми, которое не вызвано устойчивой взаимообусловленностью интересов. В самом деле, встреча с прохожим едва ли повторится вновь — во всяком случае, мы не будем искать ее, поскольку она не является сколько-нибудь существенным способом удовлетворения наших информационных потребностей и не закрепляет и ними устойчиво воспроизводимого распределения ролей, характерного для общественных отношений.
Совсем иначе выглядит ситуация в случае, когда журналист в поисках необходимой ему информации отправляется на встречу с пресс-секретарем президента, в свою очередь, ищущего встречи с журналистами. Очевидно, что в данном случае взаимодействие субъектов пресс-конференции уже не является случайным способом удовлетворения их потребности получать и распространять информацию, Выполняя свои служебные обязанности, ее участники вступают и необходимые отношения разделения труда, которые придают им устойчивый профессиональный статус, определяют объективную соотнесенность их функций (которая может закрепляться, а может и не закрепляться в писаном перечне взаимных «обязанностей и прав»). Иными словами, реальные общественные отношения независимо от воли людей предписывают им фиксированные формы взаимного поведения, которые воспроизводятся в каждом новом акте совместной деятельности, поскольку вытекают из самого ее характера, необходимого способа взаимодействия субъектов, вне и помимо которого не могут быть достигнуты их цели.
Особо подчеркнем, что в таком понимании категорий критериям общественных отношений соответствуют любые устойчивые зависимости между людьми, независимо от того, возникают ли они в «личной» или собственно «общественной» жизни людей (об этом ниже). В самом деле, любовь между женихом и невестой или дружба, связывающая школьных приятелей, представляют собой не только интенции человеческого сознания, его эмоциональные состояния, но и реальные отношения взаимодействия, в которых каждая из сторон обретает свои ролевые и статусные характеристики, права и обязанности, определяющие порядок их взаимной связи, вытекающую из него систему взаимоожидаемых поведенческих реакций. В этом плане «личные» отношения людей в сфере быта обладают теми же родовыми характеристиками, что и отношения, существующие между агентами воспроизводства самодостаточной общественной жизни (феодалами и зависимыми крестьянами, наемными работниками и капиталистами и пр.).
Сказанное заставляет нас различать широкий и узкий смыслы категории «общественные отношения», в первом из которых она означает любые отношения людей, возможные в обществе как сфере надорганической реальности, а во втором — устойчивые связи, возникающие между субъектами воспроизводства общества как организационной формы социального. Естественно, предметом социальной философии — после того, как она установила родовые свойства «отношений вообще» — становится класс социальных связей, возникающих в «неличной», «профессионально-гражданской» жизни членов общества.
Для иллюстрации возможного характера таких отношений возьмем, к примеру, большой симфонический оркестр, который состоит не просто из музыкантов, но из музыкантов, связанных между собой особыми отношениями, возникающими в совместной деятельности. Отвлечемся отличных отношений симпатии и антипатии между ними и попробуем назвать основные виды собственно общественных отношений, характерных для любых других социальных групп и для общества, взятого в целом.
Прежде всего речь должна идти об отношениях, которые фиксируют специфическое для оркестра разделение труда, профессиональных функций музыкантов. Так, в оркестре существуют группы струнных, духовых, ударных инструментов, к которым «приписаны» отдельные музыканты, таким образом, что флейтисту не придет в голову самовольно занять место первой скрипки или взять в руки кастаньеты. Тем более ему не придет в голову встать за пульт дирижера, которого связывают с музыкантами особые отношения «руководства — подчинения», возникающие в процессе разделения «командно-координирующих» и «исполнительских» функций.
Итак, анализируя взаимные отношения между музыкантами, влияющие на их совместное и индивидуальное поведение, мы выделяем прежде всего систему профессиональных связей, возникающих на основе разделения «живого», непосредственного труда, «взаимного обмена деятельностью». Однако подобные отношения отнюдь не исчерпывают собой всего многообразия субъект-субъектных связей, существующих в нашем оркестре. Еще один тип отношений возникает в нем уже не на основе разделения функций, а на основе распределения совместно созданных результатов труда.
В одних случаях такое распределение может иметь непосредственный характер, при котором люди делят совместно созданное — если оно имеет для них потребительскую ценность и поддается такому дележу (так поступают, к примеру, охотники, распределяющие между собой тушу совместно добытого зверя). Очевидно, что в случае с музыкальным коллективом такое распределение бессмысленно и невозможно — нельзя поделить между собой угасшие звуки уже исполненного произведения, даже если бы это и пришло кому-нибудь в голову.
В данном случае мы сталкиваемся с более сложной системой распределения, в которой удовлетворение индивидуальных потребностей участников деятельности опосредовано сложными процедурами обмена производимого на потребляемое. Как бы то ни было, каждый из музыкантов рано или поздно получает определенное вознаграждение за свой труд, при этом вознаграждение, получаемое первой скрипкой, превышает жалованье рядового скрипача, опытные музыканты получают больше новичков и т.д. и т.п. Речь идет, таким образом, об устойчивой системе экономических отношений между людьми, связанной с отношениями профессиональными, но не совпадающей с ними.
Следует особо подчеркнуть, что экономические отношения между людьми, область экономики (о которой речь пойдет ниже) отнюдь не сводятся к отношениям распределения уже готовых продуктов труда, но включают в себя также отношения распределения необходимых предметных средств их создания. Не столь важные для музыкального коллектива, в котором труд исполнителя чаще всего соединяется с личной собственностью на средства такого труда (музыкальные инструменты), подобные производственно-экономические отношения, как мы увидим далее, имеют критически важное значение для других, более практических форм совместной деятельности.
Итак, мы видим, что необходимым организационным моментом совместной деятельности людей являются устойчивые воспроизводимые отношения между ними, выражающие характер взаимной зависимости участников социального взаимодействия, взаимную соотнесенность их ролей и статусов в нем. Важнейшая роль таких отношений состоит в том, что они программируют характер интересов взаимодействующих субъектов, заинтересованных, как уже отмечалось ранее, не только в предметных средствах удовлетворения своих потребностей, но и в определенной кооперации с другими людьми. Соответственно, статус субъекта в сложившейся системе общественных отношений — скажем, наличие или отсутствие у него собственности на предметные средства труда или допуска к механизмам власти — с высокой статистической вероятностью определяет характер его действий в поле системного взаимодействия людей. Нас не удивляет тот факт, что люди, не имеющие иного источника существования, нежели их собственный труд, как правило, вынуждены искать себе работу по найму, подчиняясь определенным правилам взаимодействия с собственником средств производства, независимо от того, нравятся или не нравятся им такие правила35.
Нужно сказать, что конституирующая роль общественных отношений далеко не сразу была понята учеными. Известно, что обществознание существенно отстало в своем развитии от естественных наук. Одной из причин подобного отставания явилось то, что социальные мыслители долгое время не могли зафиксировать сам факт существования безличных общественных связей, которые не только не зависят от индивидуальных особенностей человеческого поведения, но, напротив, воздействуют на него в строго унифицирующем духе. Потребовалось немало времени, чтобы ученые осознали тот факт, что при всем различии убеждений и характеров между членами религиозной общины и преступной банды, как отмечал немецкий социолог Г. Зиммель, с необходимостью возникают одни и те же отношения сотрудничества и конкуренции, лидерства и подчинения, прямого или опосредованного распределения значимых благ и т.д. и т.п. Было весьма непросто уяснить, что отношение феодала со своим сеньором или зависимым крестьянином в своей основе не зависят от характера вступающих в них людей, имеют по отношению к ним принудительную силу, вполне сопоставимую с принудительным действием законов природы. Напомним, однако, что общественные отношения не исчерпывают собой всего многообразия социальных связей, существующих в обществе. Наряду со связями субъект-субъектными в нем существует, как уже отмечалось выше, разветвленный класс субъект-объектных, а также объект-объектных связей.
Для иллюстрации возвратимся к нашему примеру с симфоническим оркестром. Очевидно, что условием его успешных выступлений является не только «комплектность» и сыгранность музыкантов (т.е. профессиональные связи между людьми) и не только наличие достаточных «материальных стимулов», создаваемых экономическими отношениями между ними. Таким условием, конечно же, является наличие приличных инструментов, позволяющих исполнителям в полной мере проявить свое исполнительское мастерство, а также наличие интересных музыкальных сочинений, подлежащих исполнению. Тем самым успех совместной деятельности зависит от наличия оптимальной связи между людьми и «вещными орудиями» их деятельности, а также связи музыкантов с внешними символическими программами их поведения, представленными в используемых партитурах.
Подобные субъект-объектные связи дополняются в социальной системе многообразными объект-объектными зависимостями, которые распадаются на взаимные связи вещей, взаимные связи символических предметов, а также взаимные связи вещей и символов. Примером последнего рода может служить физический контакт нот и пюпитра, примером первого рода — связь скрипки и смычка, необходимая для рождения звуков, а если брать менее экзотические примеры — технологическая связь между компонентами автоматизированного производства.
Зато игра симфонического оркестра прекрасно иллюстрирует связь символических объектов, которая имеет важнейшее значение для социальной теории. В самом деле, прекрасные произведения искусства, исполняемые оркестрантами, представляют собой систему органически взаимосвязанных музыкальных образов, объединенных общим замыслом, который включает в себя и некоторую концептуальную программу и передающие ее стилевые особенности звучания. Имея дело с подлинными произведениями искусства, мы можем быть уверены, что каждый отдельный звук, строфа или сцена далеко не случайны, представляют собой минимальные смысловые фрагменты, «единицы смысла», взаимосвязанные с другими фрагментами, образующие вместе с ними целостную эстетическую систему. Естественно, подобные связи не ограничены отдельными произведениями — такой же целостной системой может быть, к примеру, весь репертуар оркестра, если он сформирован не случайным образом, а выражает определенную эстетическую позицию музыкантов.
Итак, мы выделили основные элементы человеческой деятельности, одновременно представляющие собой простейшие «кирпичики» общества. После этого мы можем вернуться не к интуитивному, а вполне осознанному выделению ее типов, образующих искомые подсистемы общества, сферы общественной жизни.
|