Момджян К.Х.
I. Субъект и объект действия: первичные характеристики
Переходя к содержательному рассмотрению социального действия, представляющего собой целостное проявление деятельности, мы будем руководствоваться общими правилами анализа системных объектов, о которых говорилось в начале нашей книги. Это означает, что мы должны рассмотреть строение действия, выделить его компоненты, установив их функции в системном целом, рассмотреть процесс взаимоопосредования частей, поддерживающий и воспроизводящий это целое, установить возможные импульсы его саморазвития.
Увы, логика учебного процесса, которая не совпадает с логикой «чистой» категориальной рефлексии, обращенной к специалистам, не позволит нам пунктуально выполнить эту программу. Тем не менее мы начнем с анализа структурной организации действия, установления образующих его, обособленных друг от друга частей.
Мы убеждены, что в каждом социальном действии — независимо от его характера и направленности — могут быть выделены два обязательных структурных компонента, а именно субъект действия и объект действия, или тот, кто действует, и то, на что направлена его деятельная способность1. Попросту говоря, человек, севший за обеденный стол, является субъектом «процесса питания», в то время как съеденная человеком котлета является его объектом; дровосек, рубящий дерево, является субъектом лесозаготовки, а дерево — его объектом (вопрос о том, что представляет собой вилка в руках едока или топор в руках лесоруба, мы оставим пока «на потом».
Попытаемся дать определения субъекта и объекта деятельности, как они представлены в простейшем акте действия, но должны заранее предупредить читателя о весьма абстрактном характере подобных определений.
В самом деле, в дальнейшем изложении нам придется столкнуться с множеством сложнейших проблем, связанных с характеристикой субъектов и объектов деятельности, их классификацией и типологией.
В частности, нам предстоит ответить на сложнейший вопрос о правомерности субъектного понимания общества: его рассмотрения не в качестве институциональной матрицы, «поля» взаимодействия социальных субъектов, но в качестве самостоятельного субъекта — носителя социальной активности с присущими ему потребностями, интересами, целями и т.д. и т.п. Все это потребует от подобного анализа давней полемики «методологического коллективизма» и «методологического индивидуализма» с их аргументами «за» и «против» существования интегративных групповых субъектов деятельности, не сводящейся к действиям и взаимодействиям образующих их индивидов.
Не менее сложные проблемы встанут перед нами и в связи с анализом форм социальной объектности, проблемой «ситуативной объектности» субъектов и бестелесных организационных связей, различением объектов и предметов деятельности, анализом функционально специализированных классов предметности в виде «вещей» и «символов» и т.д.
Но все это будет ниже, когда мы установим исходные свойства социальной субстанции и перейдем к рассмотрению развитых дифференцированных форм социальности. Пока же, анализируя простейшую модель действия, мы можем удовлетвориться столь же простыми исходными определениями субъекта и объекта, охватывающими родовые свойства «субъекта вообще» «объекта вообще» в их взаимной соотнесенности.
С учетом этой оговорки мы определим субъекта как «инициирующую сторону» деятельности, носителя деятельностной способности, с которым связаны ее пусковые и регулятивные механизмы.
Что же касается объекта, то он представляет собой «инициируемую сторону» деятельности, то, на что направлена деятельностная способность субъекта, отсутствующая у объекта.
Читатель, знакомый с историей философии, без труда обнаружит, что эти определения субъекта и объекта восходят к традициям классической европейской гносеологии, заложенным Рене Декартом, который понимал субъект как активное начало познания, а объект — как «материал» познавательной активности, инициируемой и направляемой субъектом.
Вполне принимая такую позицию, мы должны внести в нее лишь уточнения, связанные с отличием субъекта и объекта, интересующих социальную философию, от субъекта и объекта в их гносеологической и психологической интерпретации.
Суть данного уточнения уже обсуждалась нами выше. Оно связано с деятельной природой человеческого сознания, целенаправленной продуктивностью мыслительных актов и прочих форм психической активности. Все это позволяет логикам, гносеологам, психологам обнаруживать наличие субъект-объектного опосредования в человеческих раздумьях, воспоминаниях, актах внимания и утверждать, что даже в случае, «когда сознание направлено на мир собственных переживаний... предмет (в данном случае состояние сознания) и познающий субъект не сливаются, а отделены друг от друга»2.
Очевидно, что структуры реального социального действия качественно отличны от подобной «мыследеятельности», субъект которой «урезан» до чистого сознания, моделирующего мир путем целенаправленного продуцирования и преобразования идеальных объектов. Предметность как атрибутивная характеристика деятельности всецело распространяется на образующие ее компоненты: как субъекты, так и объекты социально значимой активности людей.
В самом деле, мы не можем подобно школам «доброго старого» идеализма редуцировать субъектное начало истории к духу, абсолютизировать активность сознания, превращать его в трансцендентального субъекта, творящего из себя социокультурную реальность. Реальный субъект истории предстает перед нами как «мыслящая материя», имеющая свою субстратную определенность, свое органическое (в случае с индивидом) и неорганическое «тело» (в случае с интегративным субъектом — об этом ниже).
Точно так же и класс объектов, которыми оперирует такой субъект, не ограничивается имманентными сознанию идеальными конструкциями, но включает в себя объекты, процессы и связи реального мира, преобразуя которые человек адаптируется к среде своего существования.
Не растворяя субъект-объектную структуру социального действия в структурах «чистого» сознания, мы должны, с другой стороны, помнить о том, что вне и помимо последних нет и не может быть ни субъектов, ни противостоящих им объектов. В самом деле, не только в деятельности людей, но и в активности животных и даже в столкновении физических тел мы без труда обнаружим различие инициирующей и инициируемой, «активной» и «пассивной» сторон взаимодействия, с которыми мы связали искомое различие субъекта и объекта социального действия.
Но значит ли это, что ветер, ломающий деревья, или корова, щиплющая траву, заслуживают названия «субъекта»? Отрицательный ответ на этот вопрос исходит из убеждения о том, что статусом субъекта обладает носитель не всякой, а лишь целенаправленной активности, обладающий сознанием и волей, опосредующими его связь с объектом деятельности.
В дальнейшем, когда мы перейдем к более конкретным характеристикам социальной субстанции, сознание (в виде своих объективированных, интерсубъективных состояний — эстетических канонов, норм морали, права, истин науки) будет претендовать на роль самостоятельного, отличного от индивидуального субъекта компонента общественной организации. Пока же оно выступает как имманентное субъекту свойство, его способность к целепостановке и целеосуществлению, реализуемая посредством воздействия на определенные объекты.
Итак, структурная спецификация любого простейшего акта человеческой деятельности обнаруживает в нем субъекта — носителя деятельностной способности, инициирующего и направляющего ее осуществление, и реальный объект его целенаправленной предметной активности. Этими двумя «частями» и ограничивается набор структурных компонентов социального действия, в котором отсутствуют многие компоненты, присущие более сложной форме деятельности — взаимодействию, о котором мы поговорим ниже.
Нужно сказать, что далеко не все специалисты согласны с идеей структурной биполярности действия и стремятся обнаружить в нем дополнительные организационные компоненты. Так, некоторые философы и социологи наряду с субъектом и объектом включают в структуру действия потребности, интересы, цели, мотивы, стимулы, ценности и другие важнейшие явления социальной деятельности, которые мы будем характеризовать ниже3.
Пока же отметим, что ни одно из этих «дополнений» в структуру действия не отвечает критериям структурного компонента по той простой причине, что не является организационно выделенной частью рассматриваемой нами системы.
Ниже мы увидим, что эти и подобные явления представляют собой не части социального действия, а возникающие в процессе их взаимоопосредования свойства, состояния частей или действия, взятого в целом (свойства субъекта, если речь идет о потребностях, интересах, целях, мотивах и пр.; свойства объекта, если иметь в виду характеризующую его значимость, ценность и т.д.).
Соответственно, анализировать их мы будем лишь на следующем этапе восхождения от абстрактного к конкретному, когда перейдем от простейших структурных определений субъекта и объекта к более сложным функциональным определениям, раскрывающим фазы и механизмы реального взаимоопосредования установленных частей. В структурном анализе действия эти определения столь же неуместны, как неуместно включение в анатомическую схему живого организма — наряду с легкими, сердцем, печенью и другими органами тела — таких свойств, состояний и реакций, как страх, голод или усталость.
Иного рода ошибку допускают, на наш взгляд, ученые, стремящиеся превратить «бинарную» структуру действия в «триаду», выделив наряду с субъектом и объектом некое отличное от них средство деятельности, при помощи которого субъект передает свое целенаправленное воздействие на объект. О чем конкретно идет речь?
Представим себе человека, который вопреки всем медицинским рекомендациям разгрызает зубами грецкий орех. Анализируя структуру данного действия, мы признаем человека субъектом, а орех — объектом, на который направлены его усилия. Трудно будет переоценить степень нашего удивления, если кто-нибудь спросит нас о месте, которое занимают в данном действии... зубы, с помощью которых передается воздействие субъекта на объект.
В самом деле, выше мы признали социального субъекта предметным существом, обладающим — в отличие от гносеологического или психологического субъекта — «телесной» организацией. Поэтому представляется вполне логичным отнести человеческие зубы к субъектной стороне действия, признав их компонентом субстратной организации человека, естественной частью его органического тела.
Теперь представим себе ситуацию, в которой человек, решив отдалить не самое приятное в жизни свидание со стоматологом, не разгрызает орех зубами, а разбивает его молотком.
Вопрос о месте последнего в структуре социального действия уже не покажется нам столь же простым. В самом деле, должны ли мы рассматривать его как «часть» субъекта, его «орган», вполне подобный зубам? Или будет правильным считать молоток объектом человеческих усилий, вполне подобным ореху? Или же нам следует признать двухзвенную структуру действия недостаточной, заменив ее на трехзвенную, в которой молоток займет отдельное место, отличное как от субъекта, так и от объекта его усилий в виде разбиваемого ореха?
Именно такое решение предлагают сторонники критикуемой точки зрения. Они уверены в том, что «останется неясным, как может субъект овладеть объектом, если в качестве необходимого элемента деятельности не выделены орудия, средства деятельности, от которых зависит способ овладения, характер активности? Орудия и средства деятельности представляют собой систему «искусственных органов» общественного человека, без которых субъект деятельности является пустой абстракцией»4.
Не соглашаясь с подобным утверждением, мы оцениваем его как ненужное «забегание вперед», не учитывающее уровневого различия между задачами философского исследования деятельности. Мы можем согласиться с тем, что выделение средств или орудий деятельности является необходимым условием ее содержательного анализа. Однако эта необходимость отнюдь не изначальна — она возникает при рассмотрении структур общественного производства, куда более конкретных, чем изначальные структуры действия. Речь идет об анализе реальных актов труда, в которых место абстрактного «объекта вообще» занимают конкретные спецификации социальной предметности, распадающиеся на функционально различные «средства труда» и «предметы труда».
Что же касается исходного анализа «действия вообще», то предельно абстрактный уровень его рассмотрения еще не требует от нас фиксации таких различий. Мы можем утверждать, что и средства и предметы трудовой деятельности вписываются в самые общие контуры «объекта вообще», подпадают под его родовые — и вовсе не «пустые» — признаки объекта. Относя и орех, и молоток к объектам социального действия, мы признаем таковыми любые образования, которые используются носителями целенаправленной активности, лишены возможности ее самостоятельного проявления и не входят при этом в субстратную организацию субъекта, не являются его «естественным» органом.
Очевидно, что рассмотренный нами молоток не может — в отличие от человеческих зубов (естественного, а не искусственного происхождения) — претендовать на роль анатомической детали человеческого тела, что и позволяет нам отнести его к классу опосредующих объектов действия, с помощью которых передается воздействие субъекта на опосредованный объект5. Именно в этой форме — опосредующего и опосредованного объекта деятельности — выступает для нас пока потенциальное различие реальных средств и предметов трудовой активности.
Существует, однако, еще один вариант расширительной трактовки действий, еще одна «трехзвенная» модель ее структуры, о которой следует сказать особо. Согласно ее сторонникам, выделив в социальном действии субъект (человека, грызущего орех) и объект (орех, разгрызаемый человеком), мы не получим полной структурной картины, пока не установим в качестве самостоятельного третьего компонента сам акт разгрызания ореха человеком. Иными словами, речь идет о подходе, согласно которому структура действия включает в себя наряду с субъектом и объектом процесс воздействия субъекта на объект, отличный как от первого, так и от второго6.
Не соглашаясь с такой точкой зрения, мы полагаем, что воздействие субъекта на объект представляет субстанциальное свойство субъекта, реализацию присущей ему деятельностной способности, неотделимой от субъекта в той же мере, в какой процесс взросления организма неотделим от самого организма. Принципиально важно понимать, что эта способность к действию, присущая субъекту и отсутствующая у объекта, отнюдь не тождественна самому действию, представляет собой его возможность, которая становится действительностью, лишь соединившись с объектом, на который она направлена. Непонимание этого обстоятельства ведет к неправильной интерпретации деятельности, в которой она перестает быть процессуальным единством субъекта и объекта, субстанцией своих модусов и превращается в нечто производное от субъекта — присущее ему свойство или даже состояние.
Чтобы убедиться в ошибочности подобной позиции, нам следует перейти от абстрактных определений субъекта и объекта действия к рассмотрению реальной связи между ними. Важно понимать, что социальное действие представляет собой не механическое соединение субъектной и объектной сторон, а реальный процесс их взаимоопосредования, предполагающий особые формы связи выделенных компонентов между собой, а также с объединяющим их целым.
2. Существует ли все же объект без субъекта?
Приступая к характеристике реальных связей социального действия, мы рассматриваем его как органическое целое, не существующее без своих частей и не допускающее их существования друг без друга и вне охватывающей их целостности. Подобный тип связи между компонентами и целым социального действия мы назовем связью взаимоположенности и рассмотрим ее перед тем, как перейти к анализу других типов связи между ними.
Так, взаимоположенность между целым действия и его компонентами означает, что нет и не может быть ни субъектов, ни объектов за пределами социальной действительности, равно как нет и не может быть деятельности, в которой отсутствовала бы хоть одна из образующих его сторон.
Казалось бы, это утверждение противоречит здравому смыслу, не столь жестко связывающему действие, его субъект и объект между собой.
В самом деле, разве сложно представить себе человека, бездействующего или воздерживающегося от действия и при этом не перестающего быть самим собой? Возьмем, к примеру, человека спящего — разве это не тот случай, когда субъект есть, а действий нет? Другой пример: мы знаем, что в уголовном кодексе существует особая статья, предполагающая строгое наказание виновных в «преступном бездействии», т.е. в неоказании помощи, воздержании от действий, которые могли бы предотвратить те или иные несчастья. Ясно, что эта статья, кик и любое другое уголовное наказание, может быть применена к человеку, отдающему себе отчет в своих поступках, т.е. к субъекту, способному к осмысленным действиям. Вывод: субъект вполне способен к противоправной бездеятельности, отнюдь не тождественной исчезновению его «субъектности», освобождающей от наказания.
Руководствуясь такой логикой, некоторые авторы рассматривают действие как одно из возможных состояний субъекта, производных от его сущности и как бы безразличных к ней — в той мере, в какой химическая сущность воды безразлична к ее агрегатным состояниям. И самом деле, вода вполне способна оставаться водой, сохранять свои существенные свойства, находясь в любом из присущих ей агрегатных состояний — выступая как жидкость, водяной пар или твердое тело7.
Так же и субъект, полагают авторы, может действовать, а может и бездействовать без всякого ущерба для своей качественной самотождественности, т.е. может существовать вне и независимо от деятельности и от объекта, с которым его — «при желании» — соединяет деятельность.
Ниже, анализируя функциональную организацию деятельности, мы постараемся показать всю ошибочность такого подхода, не понимающего различия между деятельной способностью субъекта и реальной деятельностью, принимающего за нее операциональную активность целереализации, наступающую после фазы целепостановки.
Пока же подчеркнем, что представление о «необязательности» деятельности для субъекта основано на чисто юридических ее трактовках. Что же касается строгой философии, то для нее суждения о «бездействующем субъекте» тождественны суждениям о «негорящем огне» или «несветящем свете». Деятельность есть способ существования субъекта, без которого он представим не в большей степени, чем живой организм, представим вне и помимо обмена веществ со средой.
Все аргументы, направленные против такого подхода, основаны на непонимании природы и механизмов человеческой деятельности, ее типов и видов. Так, с позиций социальной философии спящий человек отнюдь не бездействует — он является субъектом и одновременно объектом (об этом ниже) особой деятельности релаксации, самовоспроизводства, направленного на восстановление жизненных сил.
Столь же ошибочно считать бездействующим капитана, прошедшего мимо судна, терпящего бедствие. В действительности мы имеем пело с вполне сознательной деятельностью по самосохранению, предполагающей уклонение от опасности: конечно, она предосудительна в морально-юридическом плане, но это вовсе не делает ее фиктивной в пиане философско-социологическом.
Применительно к таким случаям М. Вебер специально подчеркивал, что действием становится любая активность индивида или индивидов, связывающих с ней свой субъективный «смысл», — не исключая ситуации, когда действие не предполагает специальных усилий для достижения цели, а «сводится к невмешательству или терпеливому приятию»8. Аналогичную оговорку делал П. Сорокин, подчеркивая, что социальные действия могут быть не только «активными», но и пассивными, предполагающими «воздержание от внешних актов» (разновидностью такой пассивности Сорокин считал «толерантные действия», примером которых может быть героическое поведение христианского мученика, стоически переносящего пытки и издевательства при абсолютной внешней неподвижности, естественной для человека, связанного по рукам и ногам9).
Тезис о том, что нет и не может быть субъекта вне и помимо действия, следует использовать и в обратном смысле, утверждая, что нет и не может быть никакого социального действия, которое не осуществлялось бы субъектом — носителем субстанциальной способности к целенаправленной деятельности. При этом важно понимать, что в роли такого субъекта могут выступать лишь люди, наделенные сознанием, способные к формам «символического поведения», о которых говорилось ранее.
Конечно, при желании можно подобрать примеры, способные поставить под сомнение и это бесспорное утверждение. В самом деле, ни у кого не вызовет возражений субъектный статус профессора, читающего лекцию студентам. Теперь представим себе, что вместо профессора в аудитории «работает»... магнитофон, на который надиктована очередная лекция. Означает ли это, что мы столкнулись со случаем «бессубъектной» деятельности, или же должны признать субъектом «безмозглый» электрический прибор?
Естественно, ответ на оба вопроса будет отрицательным. Физическое отсутствие профессора в аудитории отнюдь не означает, что он априори перестал быть субъектом происходящего, способным опосредовать свое воздействие на аудиторию с помощью явлений социальной предметности.
Ниже, анализируя систему организационных связей деятельности, мы увидим, что непосредственный «телесный» контакт с объектом отнюдь не является непременным условием субъектности (предположив подобное, мы должны будем освободить от уголовного наказания преступника — субъекта преступления, расправившегося со своей жертвой не «собственноручно», а с помощью мины замедленного действия с установленным на ней часовым механизмом).
Но главное не в этом, а в том, что приведенный нами случай не может рассматриваться как пример социального действия — однонаправленного воздействия субъекта на пассивный объект. В действительности мы имеем дело с более сложной системой взаимодействия, в которой студенческая аудитория выступает субъектом педагогического процесса, предполагающего активное усвоение материала как при наличии лектора, так и при его отсутствии (в последнем случае акценты обучения смещаются в сторону самообучения, объектом, а не субъектом которого является магнитофон).
Продолжая наш анализ, подчеркнем, что связь взаимоположенности в социальном действии касается не только отношений целого со своими частями, но и отношений между самими частями действия. В последнем случае связь взаимоположения выражается в философской формуле «нет объекта без субъекта», хорошо известной советским студентам по работе Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», в которой она подвергалась самой безапелляционной критике.
Речь идет о высказанной Авенариусом идее «принципиальной координации» между субъектом и объектом познания, согласно которой существование любого объекта («противочлена» координации) предполагает его восприятие субъектом («центральным членом» координации). Критикуя мысль о том, что существовать — это значит быть воспринимаемым, Ленин стремился защитить основы материализма, по центральный тезис, предполагающий существование материи до, мне и помимо воспринимающего, познающего его сознания. Именно поэтому он объявил идею принципиальной координации субъекта и объекта противоречащей «требованиям естествознания, объявляющего землю (объект) существующей задолго до появления живых существ (субъекта)», утверждая, что «для идеализма нет объекта без субъекта») для материализма объект существует независимо от субъекта»10.
Оставляя пока в стороне суть «основного вопроса философии» и гаму возможность доказать первичность материи, мы должны отметить очевидную некорректность избранных Лениным для этой цели средств. Имеется в виду принципиально неверное отождествление категориальной пары «сознание — материя» с совершенно иной по своим когнитивным функциям парой «субъект — объект». Подобный подход не учитывает невозможности редукции универсальной абстракции «материи» к внутридеятельному определению объекта, обозначающему лишь то в материальном мире, на что непосредственно направлена познавательная или практическая активность субъекта (также не редуцируемого к «чистому» философскому сознанию — абстрактно-логической оппозиции материи). Единственно возможный рациональный смысл понятия субъекта и объекта приобретают как имманентные определения деятельности, внутри которой они непредставимы друг без друга, обладают абсолютной онтологической взаимоположенностью.
Однако последнее утверждение также нуждается в доказательной защите от «здравого смысла», подсказывающего нам существование не только «бессубъектной», но и «безобъектной» деятельности.
В самом деле, сталкиваясь с оппозицией человека и используемо им топора, разгрызаемого ореха и пр., мы легко обнаруживаем в этом процессе субъектную и объектную стороны. Но спрашивается: как нам быть в случае с физической зарядкой, когда активность субъекта обращена не на внешний ему предмет, а на самое себя? Не означает ли это существование деятельности, в которой есть субъект, но отсутствует отличный от него объект — «противочлен» авенариусовской «принципиальной координации», то «не-Я», которое противоположно сознательно действующему «Я»?
Отвечая на этот вопрос, мы должны выделить еще один тип организационных связей действия, отличный от взаимоположенности субъекта и объекта и выступающий как связь их композиционного взаимопересечения. О чем конкретно идет речь?
Выше, анализируя структуру действия, мы уже упоминали об известной «ситуативности» понятий субъекта и объекта, означающей отсутствие строгой «адресной» привязки этих понятий к конкретным явлениям действительности. Иными словами, речь идет о способности явлений, раскрывающих в одной ситуации субстанциальные свойства субъекта, менять их на противоположные свойства объекта в другой ситуации.
Конечно, эта способность не означает, что магнитофон или орех — предметные средства деятельности, отличные от человека, способны при некоторых обстоятельствах уподобиться ему и обрести статус субъекта. Таковым, как уже отмечалось выше, может обладать только человек или группа людей, и это правило не знает исключений (если отвлечься от фантастических перспектив создания во всем подобных человеку киборгов или, что более реально, существования «человекоподобных» существ за пределами земной цивилизации).
Однако ничто не мешает обратной трансформации, когда мыслящее существо, вполне способное к целенаправленной преобразующей активности само становится объектом подобного воздействия, на время или навсегда лишаясь своей «врожденной» субъектности.
Мы не имеем в виду случаи «юридической квазиобъектности», известные нам из истории древних цивилизаций, в которых вполне дееспособные люди — рабы — официально приравнивались к предметным средствам деятельности, рассматривались как «говорящие» орудия труда (что не мешало им в действительности быть субъектами производства, а иногда и политической активности, направленной на «укорот» рабовладельцев). Речь идет о реальных ситуациях, известных нам не из истории, а из самой повседневной жизни.
В самом деле, можно ли считать субъектом деятельности пациента в момент, когда он в состоянии общего наркоза подвергается хирургической операции? Можно ли считать субъектом деятельности человека, подвергшегося внезапному нападению, и лишенному не только возможности сопротивляться, но и осмыслить происшедшее? При малейшем проявлении обратной целенаправленной активности пациента или жертвы (пусть в форме пассивной или толерантной реакции) подобные ситуации перестают быть случаями субъект-объектного ппосредования, действия и превращаются в случаи взаимодействия или субъект-субъектного опосредования. Однако при отсутствии такой активности мы имеем дело именно с действием, в котором роль объекта исполняют люди, «рожденные быть» субъектами во всех иных ситуациях.
Нетрудно понять, что в случаях с видимым отсутствием объекта мы сталкиваемся с проявлением подобной ситуативности, позволяющей субъекту менять свой статус на противоположный — с той оговоркой, что субъект становится объектом не чужих, а собственных усилий, направленных на совершенствование «тела» (физзарядка) или «духа» (и случаях самообразования) и пр. Именно эту ситуацию мы характеризуем как композиционное взаимопересечение субъекта и объекта, в котором инициирующая и инициируемая стороны деятельности совмещаются в одном и том же явлении социальной действительности. Важно понимать, что такое пересечение не тождественно «исчезновению» одной из сторон действия, выделяемых, как мы помним, по функциональному признаку, по «роли» выделяемого компонента, а не по его субстратному «наполнению».
Наконец, еще одним из интересующих нас типов субъект-объектной связи следует признать связь взаимопроникновения субъекта и объекта, раскрываемую посредством категорий опредмечивания и распредмечивания.
Не останавливаясь пока на этом сложном вопросе, отметим, что под опредмечиванием философия понимает осуществляемый в процессе действия переход деятельностной способности субъекта в свойства отличного от него объекта действия. И наоборот, под распредмечиванием понимается обратный переход свойств объекта в свойства использующего его субъекта действия. Более подробную характеристику такого взаимопроникновения мы дадим при рассмотрении реальных результатов действия, которое логически относится уже не к структурному, а к функциональному анализу деятельности, к которому нам и предстоит перейти.
|