Вопрос необходимости или наоборот преступности войны интересовал человечество с давних времен. Сохранились высказывания Платона, Аристотеля, Сократа. И в наше время специалистов социологов, психологов, философов интересуют причины, которые могут побудить одну группу людей ненавидеть и убивать другую. В данной работе попытаемся рассмотреть наиболее распространенные взгляды ученых на эту проблему.
Итак, «война является естественным состоянием народа»
(Платон)? Она «напрягает к высшей степени все человеческие силы и накладывает печать благородства на народы, которые имеют смелость осуществить такое» (Муссолини)? Или «война является школой возрождения человеческих добродетелей» (Руссо)? В состоянии войны происходят метаморфозы: равнодушие перерождается в сильные чувства – ненависть, жалость. Война также идентифицирует индивидов, сплачивает. Значит войны возникают из «благих» намерений? Или ради выработки организмом адреналина? Кстати, научные работники доказывают, что мужчины больше склонны к риску, чем женщины. Когда проводили опыты над крысами, то оказалось, что самки значительно более рассудительные в этом плане, чем крысы мужского пола, так как не лезли в соседнюю нору, зная, что там опасно (поскольку оттуда не возвращались «сородичи»). Самцы же, видя опасность, – шли на риск, не отступали от своего и, таким образом, гибли. Из этого явствует, что мужская храбрость неоправданная? Но же кто не рискует, тот не пьет шампанского!. У Джозефа Ная возникают довольно интересные ассоциативные сравнения относительно риска: «В покере, играя мастерски, можно достичь большого преимущества… Некоторые умелые игроки выиграют даже с плохими картами». И аналитик предостерегает: «Если твой оппонент показывает карты, которые могут ударить любую твою, – подставляй руки. Если знаешь, что проиграешь войну, – не начинай ее».
Неужели война является причиной мужских инстинктов? Мужчины же – охотники, завоеватели, агрессоры. Даже мужской гормон тестостерон на то указывает. Тогда кто такие амазонки, которые своей жестокостью не уступали представителям сильного пола? Это все мифы? Как относительно жизненных реалий? Несомненно, убедительными будут раздумья невозмутимой Маргарет Митчелл: «Война была бы пикником, если бы не вши и дизентерия». Так вот женщин не взять на испуг. Даже тогда, когда в их функцию входит такая непростая и ответственная миссия, как быть… украшением парада. Припомним роту балаклавських амазонок, которая просуществовала аж целый месяц и смогла за это время ничуть не уступить в «надувании мыльных пузырьков» самим потемкинским поселенцам. И порадовала же тогда женская рота Екатерину ІІ, что и говорить!
Со временем «амазонки» самосовершенствуются. «Женский батальон смерти», что стал гордостью Первой мировой войны, – тому пример. За месяц амазонки умудрились постигнуть всю науку ведения войны. Результаты не заставили себя ждать. Треть личного состава полегла под городом Сморгони.
Ведь Аристотель прав, когда написал: «Человек – это политическое животное»? Женщина, или мужчина – не имеет значения. А возможно, у нас есть что-то от кентавров – наполовину людей, наполовину зверей? И наша агрессивность – атавизм от животных?
Где же притаился корень парадокса? Или в нас самих? Значит агрессивность, воинственность – наше генетическое наследство? Которые, кстати, не такое уже и отвратительное дело сделали для человечества, учитывая эволюцию (были необходимы для выживания).
Значит, война является потребностью для самоутверждения? (чтобы мужчина мог довести – скорее себе, чем другим – что он доминирует и над людьми, и… над ситуацией). Или война является следствием неудержимого желания узурпировать власть? Психологи утверждают, что неадекватное поведение узурпаторов является следствием болезненных комплексов неполноценности. И тогда для самоутверждения, для удовлетворения собственного «Еgо» личность начинает действовать жестокими методами.
В старинные времена Фукидид утверждал, что война является следствием плохой человеческой природы, что это прирожденная склонность к «работе» хаоса и злая. Современная психологическая школа объясняет причину войны наличием психических разладов у отдельных индивидов. Наполеона, Гитлера, Муссолини преследовал недуг – мания войны.
Так вот ученые-теоретики утверждают, что для наступления эпохи общего мира достаточно эффективной системы гражданского контроля, который закрывает сумасшедшим доступ к власти.
А может, войны являются следствием человеческой нетерпимости к «чужому»?
Э. Эриксон обосновал механизм возникновения агрессии к «чужим» субъектам, а также указал истоки доброжелательности и миролюбивости – к «своим». З. Фрейд в созданной теории психоанализа отмечал: человек не мог бы существовать, если бы присущая ему потребность в саморазрушении (инстинкт смерти) не была направлена на внешние объекты, в частности и на другие индивиды, этносы, конфессионные группы. Еще племя делаваров (жило в районе Филадельфии и вплоть до берегов моря) целью ведения войны считало абсолютное уничтожение соседних чужих племен – чероки и ирокезов. Нетерпимостью к другим народам отметился и солдат наполеоновской армии Шове, у которого, кстати, немало приверженцев и ныне. К. Клаузевиц предложил бы ввести религию как главный мотив для того, чтобы принудить население к борьбе с боевым кличем – «Бог на нашей стороне!»
Итак, религия является причиной конфликта?
Религия может быть важным ингредиентом для поддержки войны, но редко причиной. Хотя не следует забывать о фундаментализме, чем является источником большинства неподатливых религиозных стычек, которые могут привести к войнам – католиков против протестантов, христиан против мусульман. Это христианскому миру следует опасаться исламских фундаменталистов? Ведь по прогнозам ООН, если нынешние тенденции сохранятся, то через 20–25 лет каждый третий житель планеты будет мусульманином… Впрочем, ныне десятки тысяч коренных немцев, французов, итальянцев и представителей других национальностей приняли ислам добровольно. В результате глобализации большие мусульманские общины появились в Европе и Америке (в США и Канаде численность мусульман растет быстрее, чем верующих других конфессий)… Через рост мусульманских общин (Франция – 6 млн. ч., Германия – почти 3 млн.) исламский фактор становится мощным элементом, который влияет как на внутреннюю жизнь передовых западных стран, так и на их внешнеполитический курс».
Американская исследовательница Барбара Эренрейх (Barbara Ehrenreich) считает, что подготовка к войне является предпосылкой возможной войны…
…Вот и в Коста-Рике отказались от армии. Да и Украина имеет такой опыт. Припомним замену Грушевским постоянной украинской армии «народной милицией». Что из того вышло? На территорию Украины была введена 500 тысячная прекрасно вооруженная и дисциплинированная армия Германии и Австро-Венгрии. Со временем этих оккупантов сменили другие: с востока наступала Добровольческая армия Деникина, большевики; с Запада – Польша; на юге Украины – войска Антанты… «Тяжело читать украинскую историю без… брома», – как писал В. Винниченко. Возникает вопрос: чего все они хотели от Украины?
В конкретном случае Украина воевала лишь за собственную соборность и независимость. У оккупантов были корыстные мотивы: завоевание новых территорий, эксплуатация нефтяных буровых скважин Галиции. С этой целью в Лондоне при Заграничном секретариате (Foreign Secretary) даже был создан Международный комитет защиты нефтяных интересов англичан, французов, бельгийцев и Альянсов в Галиции.
История дает нам совершенно различные примеры того, какими факторами определялась национальная самоидентификация того или иного народа, по каким критериям относил он себя к той или иной истории, обществу, стране. Что сохранило болгар, помнивших, что они болгары и славяне под тысячелетним турецким игом? Территория обитания и история этой территории? Но у евреев не было территории, а была одна история. Именно такие экстремальные ситуации и показывают, что некая реальность как основа самоидентификации народа существует и как-то воспроизводится во вполне реальных феноменах и институтах. В экстремальной ситуации – того же еврейского народа, например, – она воспроизводилась в культуре, религии, образовании (в письменности, языке).
Современные итальянцы после стольких завоеваний и этническо-исторических смешений и сегодня называют себя не иначе, как наследниками Великого Рима. Потому что Великая Римская империя в исторических анналах осталась как некий бессмертный символ национального – военного, культурного, исторического, духовного, – величия. То есть, – и это во-вторых, – для самоопределения существенно эмоциональное отношение – гордость или боль – за свою общность, за свой народ, «за своих».
Но вот все знают, скажем, что Ярослав Мудрый – это, с исторической точки зрения, явление. Начиная с его достойного княжения, сильной и мудрой политики, и кончая тем, что он – отец трех европейских королев. Но почему он русский князь? Его с таким же успехом можно было назвать украинским или византийским царем. Но где-то осело – в письменных источниках или устных, что он русский. И хотя княжил он на территории современной Украины, однако же, мы говорим, что это Древняя Русь, и он – ее история. И суть здесь отнюдь не в территории, а в том, как увязывается национальное единство с какими-то значимыми событиями или явлениями. Современные монголы ставят памятники Чингиз-хану, обосновывают свое родство с ним, поскольку «тоже» монголы.
Равным образом, Александр Македонский – чьей истории он принадлежит? Греки, от Эллады которых ничего не осталось, относят себя все же к народу и стране того прекрасного периода, с которого ведет свою историю вся европейская культура. И, без сомнения, Македонского, который от имени Эллады завоевал полмира, они будут считать греческим царем, а вместе с ним причислят его славу и величие к достоянию собственной истории и собственного народа. А македонцы сделают то же самое. Поскольку за ним есть нечто великое, исторически значимое, постольку и за приобретение его в собственную историю будут бороться все имеющие хоть малую надежду и оправдание этому. То есть, – в-третьих, – механизм формирования национального самосознания здесь тот, что нечто приживается или принимается, если есть к нему чувство сопричастности. Причем оно либо культивируется, либо воспроизводится, либо реально происходит.
Четвертое, – и это проблема. За последнее время – тоже впервые в посткоммунистическом социальном исследовании – возникла реальная возможность отстоять стержень российской ментальности. Но возникла трудность – как развести российский и русский менталитет. Сейчас зачастую отделить российское, скажем, от башкирского, невозможно. Но ведь Россия не отказывается от русскости. И как представляется, российское – не механическая совокупность характеристик народностей, Россию населяющих. Вдумаемся: когда мы говорим о башкирах, которые присоединялись к русским, то в этом есть какая-то механическая разделенность. А когда – о российском менталитете, то в нем нет ничего такого русского, которое было бы противопоставлено башкирскому. Но все же как тогда понимать связь с русским языком, что никем не отрицается как существенная черта российской специфики? И что тогда есть культурно-национальная автономия?
Пятое. Возьмем для примера историю татаро-монгольских завоеваний Руси. Возможен ли в современности такой раскол, при котором одни сказали бы, что татар победили, а другие – что русским проиграли? Скорее всего, нет. Вряд ли современные татары смотрят на современных русских как на своих победителей-завоевателей и поработителей. А почему? Потому что слишком большой была совместная история, в которой они неоднократно вместе противостояли внешнему – внероссийскому – врагу как единый народ, вместе делили трудности и невзгоды. И значимые события были одни и те же, и место в них было тоже у двух этих народов одно и то же.
Историки при этом могут даже не ломать перьев, доказывая неидентичность современных татар и древних поработителей Руси, выстраивая генеалогию булгарского народа и т.п. Это интересует лишь специалистов, доискивающихся академической истины. А здесь – совершенно другая проблема критериев и способов самоидентификации с той или иной общностью, отличных от чисто научных принципов. Каких – сегодня это еще вопрос. Но ответ на этот вопрос объяснит и тот современный феномен, что жители Санкт-Петербурга 90-х годов ХХ столетия упорно именуют и считают себя ленинградцами. Блокада Ленинграда – слишком большая боль и слишком большая радость, значимость которой несоизмерима с политическими играми современных идеологов.
Шестое. Кто сегодня вспомнит день Бородина или Полтавы? Но они существуют в сознании русского народа как символы русского (российского) величия. Можно ли сегодня относиться к Бородино так же, как к битве под Сталинградом? Вопрос риторический. Большинство народа не знает и даты Сталинградской битвы, хотя она у всех на слуху и обязательна в школьном курсе истории. Значит ли это, что для появления исторического сознания надо тренировать память? Нет! Для нее важно чувство, вызываемое данным событием, а не дата. Здесь тоже работает иной, нежели академический, принцип. И отнюдь не только профессиональные историки являются единственными хранителями исторической памяти и формируют историческое сознание.
Содержательные исторические характеристики, определяющие российское историческое сознание, можно определить не путем выяснения того, когда произошла Полтавская битва, а выделением того ядра, которое составляют наиболее признанные, транслируемые в народной памяти события, которые притягивают к себе «песчинки» позиционного индивидуального и группового ценностно-нагруженного сознания. Это есть то, что наиболее признано и будет многократно повторено в ответе на вопрос: «Что бы Вы выделили как наиболее характерное проявление русского духа и в каких ситуациях?» При этом обязательно многое совпадет – вспомнят, что и шведов били, и Наполеона, и немцев в Великой Отечественной. И нормально поставленная проблема здесь – это не какие даты помнят люди, а с чем они связывают свое определение и самоидентификацию как личности. Куликово поле или строительство Петербурга, открытие периодического закона или завоевание Сибири.
Историко-логический подход к исследованию феномена социальной, скажем, российской, специфики требует основания, с которого могут быть рассмотрены все процессы, происходящие в истории. Подходя к проблеме исторически, необходимо для начала определить адекватную историческую рамку, способную дать понять, что со страной и обществом происходило и происходит. Здесь можно долго спорить, с чего начать, что есть для истории 15–20 лет, надо ли начинать «с семнадцатого года» или с Ивана Грозного, или – в соответствии с наметившейся в последнее время тенденцией, принять более широкие исторические рамки – столетий или даже тысячелетий.
Сегодня, пожалуй, пока наиболее плодотворным является путь интеграции всех этих попыток в систематическое целое, поскольку никто из разделяющих ту или иную точку зрения ныне не может претендовать на исчерпывающую истинность своих суждений. Объединив же их, можно будет очертить границы, в рамках которых возможно осмысленно оценивать те или иные периоды, эры, эпохи. Здесь неуместен чисто хронологический подход. 10 лет, 100 лет, 1000 лет, – это пустой звук, если не наполнить их социальным содержанием, и соответственно, нельзя сказать, много это или мало, значимо или нет.
Ведущие и зачастую определяющие позиции здесь принадлежат историческому сознанию. Его роль в формировании качественных и содержательных характеристик целостного сознания того или иного общественного формирования трудно переоценить. Выполняя функции социальной памяти, отражающей и рефлексирующей собственное существование общественного организма во времени, оно является атрибутивной предпосылкой самоидентификации любого общественного формирования (индивид, группа, социум, общество), задающей исходные координаты его жизнедеятельности. Не случайно периодически в том или ином обществе – частью осознанно, а частью неосознанно – разворачивается «борьба за историю», причем довольно жесткая, невзирая на поприще – будь то научно-теоретическая, политическая, идеологическая и любая другая арена.
Методология исследования и выделения существенных признаков исторического пространства-времени, оказывающих значимое влияние на формирование или выбор позиций субъекта социального действия (локального социума или индивида), еще находится в стадии разработки. Это порождает много проблем, например, обусловливает затруднения в попытках выделить и качественно определить специфику и уникальность тех или иных целостных социо-культурных (в том числе национально-ориентированных) образований.
Так вот война возникает вследствие человеческой меркантильности?
Припомним «неистовые движения» современности, которые за масштабом уже переросли в террористические войны. Разговора о бескорыстии «неистовых» – миф. «В качестве примера – масштабы наркомафиозной деятельности палестинского движения «Хезболла». Лишь в долине Бека совместно с сирийцами ими контролируются посевы индийской конопли на площади 25 кв. км и опийного мака площадью 20 кв. км. Ежегодная прибыль за полученную наркосырье в середине 90-х лет ХХ ст. составлял 8 млрд. долл. США, а прибыль от переработки наркотиков и их транспортирование к Европе и Северной Америке есть вдвое большим».
Значит войны возникают потому, что это кому-то удобно? И не обязательно быть «пушечным мясом» на передовой? После Первой мировой войны Соединенные Штаты из стран-должника превратились у стран-кредитора. На Второй мировой американская экономика тоже «нагрела руки»: в 1945 году США удерживали 50% мирового ВВП. И предъявлять обвинение американцам в этом безосновательно. Не они начали войну. Европейским же странам не повезло вследствие соседства с фашистской Германией. У В П. Диля и Р. Гоерца есть поэтому поводу объяснения: вероятность военного столкновенья повышается при наличии двух факторов – «соседство» государств и спорный вопрос относительно территории. Однако Зингер и Геллер усматривают выход из конфликтной ситуации в паритете – зависимости экономик соседних государств.
Скажем, непростыми были взаимоотношения между Токио и Пекином, когда на японский рынок проникли китайские товары, однако соседи нашли согласие. И, несомненно, целесообразно все припомнить поочередно: первая волна недовольства началась из-за продукции японских брендов, изготовленных в Поднебесной (типа National/ Panasonic, это бренды Matsushita Corporation и Toshiba. Тогда японские потребители обнаружили, что техника Naier и другие китайские товары стоят значительно дешевле, чем местные, и отказались «переплачивать». Таким образом, состоялось «опустошение» японского производственного потенциала, страной прокатилась дефляция. Впрочем, это не привело к вооруженной стычке между соседними странами, так как их экономики были связаны. Японские компании тоже получили от Китая прибыль. Много компаний перевели свое производство в Поднебесную, где есть то, чего им не хватает в Японии: низкие зарплаты и пенсии (вместе с тем стареющее японское общество вынуждено делать все больше взносов в пенсионный фонд), стабильная валюта и приемлемые цены на недвижимость (для производственных площадей)».
Приверженцы экономической интерпретации считают войну следствием соперничества государств, которые начинают вооруженную стычку ради получения новых рынков сбыта, дешевой рабочей силы, источников сырья и энергии. Эту точку зрения разделяли марксисты, ныне – основатель теории динамических стратегий Г. Снукс и макросоциолог З. Сандерсон. Много сетований по этому поводу поступает в адрес глобализации на объекты ее внедрения. Аналитик О. Неклесса считает, что фактическими границами Соединенных Штатов есть «зоны национальных интересов», которые постепенно охватывают всю планету. В принципе, «Стратегия национальной безопасности США» это фиксирует: «США жизненно заинтересованные в обеспечении доступа к зарубежным нефтяным источникам. Мы обязанные и в дальнейшем заботиться о региональной стабильности и безопасности в ключевых районах добычи энергоресурсов, чтобы гарантировать наш доступ к ним». Ныне заметна заинтересованность Соединенных Штатов к расширенному Ближнему Востоку (GMEI). Кстати, Вашингтон ежегодно выделяет в рамках «Проектов двусторонней экономической помощи» странам арабского мира больше 1 млрд. долл. И арабы считают такую помощь совсем не проявлением филантропии или меценатства; по их мнению, американцы «стремятся установить контроль над энергоресурсами; распространить гегемонию США в арабском мире, навязав последнему абсолютную зависимость от Соединенных Штатов в моральном, духовном и экономическом плане; отстранить «неугодные» американской стороне государственные режимы и легитимировать военное присутствие США в регионе».
Ныне мысли политологов разделились относительно лидера в ведении информационной войны. Одни считают США самыми мощными, другие – Китай. И, несомненно, следует указать на американскую систему радиоэлектронной разведки «Эшелон», которая предназначена перехватывать и обрабатывать информацию, в частности любые телефонные звонки, факсы, радиопередачи и даже электронную почту… «За день система может отслеживать три миллиарда сообщений, это составляет 99% информации, которые передается по всему миру».
Китайцы тоже не дремали: развертывание на арендованных в Мьянме островах центров радиоразведки, которые «покрывают» Бенгальский залив, Малаккский залив и весь Индийский океан (1994 г.); модернизация на одном из Парасельских островов и на острове Хайнань всех центров радиоперехвата в Азии (1995 г.); аренда на 50 лет (1996 г.) компанией «Hutchison Whampoa», что принадлежала тесно связанному с КНР гонконгскому бизнесмену Ли Кашину (ныне она называется «Panama Ports Co»), ключевых портов на Панамском канале для целей, которые часто имеют неправомерную основу, например, контрабанды технологий из Запада в Китай (из заявлений Пентагону); создание на Острове Свободы центра радиоперехвата и слежение за спутниками США (1999 г.); запуск четырех фотосъемочных спутников и двух спутников радиоперехвата над Азией (1999 г.); начало работы над программой «1–26» относительно создание новых видов высокотехнологического оружия, включительно с разведывательными спутниками (2001 г.) и т.п.
В 1997–1998 гг., когда китайцам удалось «переиграть» американцев в информационном противоборстве и разорить Сороса (его ведущий фонд был просто ликвидированный, а два мелкие объединено). Хотя казалось, что магнат не имеет вообще ахиллесовой пяты, т.е. был неуязвимым. Ведь он вышел сухим из воды, вызвав в 1992 году на английском фондовом рынке обвальное падение фунта стерлингов (что отдалило введение евровалюты на 7 лет), а в 1997 г. – финансовый кризис в таких странах Азиатско-Тихоокеанського региона, как Малайзия, Индонезия, Сингапур, Филиппины. Когда же соросовские атаки дошли к Поднебесной, китайские специалисты начали поочередные игры на повышение или понижение путем закупки или наоборот экстренной продажи ценных бумаг; потом нанесли информационный контрудар (аналогичный атаке Д. Сороса) по национальной валюте США.
Также была атакована в Нью-Йорке наибольшая в мире фондовая биржа, которая в Соединенных Штатах осуществляет свыше 70% всех операций с акциями. Результаты не заставили себя долго ждать: 27 октября 1997 года курс акций на нью-йоркской фондовой бирже упал на 554, 6 пункта. Со времен «великой депрессии» 1929 года подобное не фиксировалось. Таким образом, китайцы не сдались и выиграли.
Значит, войны могут возникнуть вследствие того, что кто-то не желает кому-то подчиниться? Теория игр довольно интересная и полезная в этом плане. Нобелевскую премию «за взнос у понимание явлений сотрудничества и конфликта через анализ теории игр» получили Роберт Оманн (Robert J. Aumann) и Томас Шеллинг (Thomas Schellinq).
Относительно уступок, то в 1962 году Соединенные Штаты уступили Советскому Союзу в вопросе о революционной Кубе, не желая из-за нее вступать в ядерную войну. Примером «нежелание уступить» есть позиция современного Ирана, который заявил о производстве урана и таким образом зачислил себя к ядерным государствам.
Так вот войны возникают еще и потому, что кто-то стремится к свободному полету, а его посадили за решетка? Обсуждая рациональные или иррациональные причины решения войн, целесообразно вспомнить Ницше, который выделял имеющееся иррациональное стремление к власти. Роберт Глоссоп определяет войну как «масштабный конфликт с применением насилия между организованными группами, которые являются правительствами или стремятся установить правительство», прибавляя, что война служит для установления политической власти, т.е. власти устанавливать законы и принуждать население к их выполнению.
Таким образом, война – это поиск истины, справедливости?
Если «так», то война и в самом деле есть тем бессмертной птицей Фениксом. Поскольку мудрецы мира убеждены, что истины не существует (за философской теорией о дуализме правды). У каждого индивида свое видение определенной ситуации. Дальтоник собственными глазами увидит, что собранная земляника – спелая, тогда как все другие будут убеждать его в совсем противоположном…
Так где же истина?
Относительно усовершенствования человека войной, Бенито Муссолини в «Доктрине фашизма» (раздел «Против пацифизма: войн и жизнь как обязанность») писал: «Прежде всего, фашизм не верит в возможность и пользу постоянного мира, поскольку вообще дело касается будущего развития человечества». Учитывая усовершенствование вооруженного потенциала это так. В войне в Кореи (1950–1953 гг.) были применены 9 раньше не известных видов оружия. В вьетнамской войне (1964–1975 гг.) таких видов оружия было уже 25. В войнах и конфликтах на Ближнем Востоке (1967, 1973, 1982, 1986 гг.) – около 30. А в войне в зоне Персидского залива (1991 г.) – свыше 100… Так вот война – двигатель прогресса?
Относительно этого возникают сомнения, поскольку вооруженные конфликты демонстрируют абсурдность человека. Как понять логику Homo sapiens, когда он за считанные минуты уничтожает бомбами уникальные, единые в своем роде и в мире культурные ценности, не оставляя потомкам ни одной возможности притронуться к сокровищам пращуров?! Это – «неовандализм»? «Одни строят, другие разрушают». Логически ли тогда создавать ценность, чтобы потом ее сокрушить; рождать детей, чтобы потом их убить? Или роду человеческому предназначен Сизифов труд? А. Моруа об эссе А. Камю «Миф о Сизифе» писал: «В начале века Сизифу, т.е. человеку, удалось выкатить свой камень довольно высоко на фатальный склон. Перед войной 1914 г. не все, конечно, было в порядке, но все же много что, по крайней мере в Франции, улучшилось. Слова «надежда», «прогресс» были преисполненные смысла. За четыре года Первой мировой войны глыба скатилась далеко вниз, тем не менее Сизиф снова мужественно взялся за свою пожизненную работу. Вторая мировая война разрушила большую надежду. Все было разбито каминной глыбой. Сизиф – похороненный под камнем, обессиленный и разочарованный. И тогда прозвучал молодой голос: «Так, этот мир абсурдный, так, от богов незачем ждать. И, однако, надо, смотря в лицо неумолимой судьбе, осознать ее, пренебречь и, насколько это в наших человеческих силах, изменить». Понятно, что к этому голосу прислушались, оставалось только это или – ничего»…
Так вот человек – это Сизиф? Тогда какой образ можно подобрать к войне? Какая она в своем подобии?
А возможно, война – Янус двуликий, что изменяет подобие свое на каждом этапе?
Война – многоликая, и вместе с тем у нее одно лицо – суровое. Как у звезд, у нее множество имен (Агрессия, Марс, Молох…) и одно – Война.
А мы, люди, маленькие люди, в надежде найти тот цвет папоротника, продаем свою душу дьяволу войны, получая награду, – гарантированное место на жертвенном камне.
Литература
1. Головченко В. «Дракон в тумане»: геополитический вызов Пекина и ответ Вашингтона // Человек и политика. – 2004. – №3.
2. Попов В. Исламский фактор в мировой политике // Азия и Африка сегодня. – 2004. – №1.
3. Цвенгрош Г. Граф Михаил Тишкевич в соревнованиях за свободную и соборную Украину // Звон. – 1998. – №11–12.
4. Локальные войны и вооруженные конфликты второй половины ХХ столетие. – К.,: Знание Украины, 2006.
5. Долгов И., Зварич В. «Передовая страна» в поисках своей идентичности // Политика и время. – 2004. – №7–8.
|