Реферат
на тему:
"Судоустройство и судопроизводство России в XVII в."
Обозрение изменений в отечественном судоустройстве и судопроизводстве, осуществленных Петром I до начала судебной реформы, необходимо начать с прояснения вопроса о том, какую же судебную систему законодатель получил в наследие от Московского царства. Необходимо – хотя бы в общих чертах – понять, как был организован и как функционировал тот суд, изменять, а затем и преобразовывать который взялся будущий император.
Здесь, прежде всего, нельзя не констатировать, что развитие отечественной судебной системы в XVII в. изучено менее подробно, нежели ее развитие в петровскую эпоху. Достаточно сказать, что к настоящему времени не подготовлено ни единой ни монографической, ни диссертационной работы, которая полностью бы посвящалась судоустройству и судопроизводству России от Смуты до установления единодержавия Петра I. Вместе с тем, не углубляясь в историографические дебри, стоит отметить, что история судебной системы XVII в. (к разысканиям по которой впервые обратились уже не раз упомянутые К.Д. Кавелин, К.Е. Троиина и Ф.М. Дмитриев) так или иначе привлекла в XX – начале XXI в. внимание многих исследователей – от И.Я. Гурлянда и М.М. Богословского до А.С. Смыкалина и Д.П. Сумина.
При этом изученность истории российского правосудия XVII в. отличается заметной неравномерностью. Более подробно оказалось на сегодняшний день исследовано функционирование выступавших в ту пору в качестве судов первого звена губных и воеводских изб отдельных территорий (особенно Сибири). А вот судебная деятельность приказов и Боярской думы освещалась учеными авторами несравненно меньше. Наиболее же серьезным историографическим пробелом в данном случае видится отсутствие работ о таком важнейшем судебно-полицейском ведомстве XVI–XVII вв., как Разбойный приказ. Что бы там ни было, следует резюмировать, что сегодня все-таки имеется возможность составить относительно целостное представление о том, что же являл собой старомосковский дореформенный суд.
Каковы же были наиболее существенные черты судоустройства и судопроизводства в нашей стране на исходе XVII в.? Для начала, нельзя обойти упоминанием, давно ставший хрестоматийным тезис о свойственном старомосковским временам «единстве суда и администрации», то есть об отсутствии в допетровской России судебных органов, структурно и функционально обособленных от органов управления. Справедливость данного тезиса неоспорима.
Другое дело, что средневековое «единство суда и администрации» имело еще одну – никак не отмеченную в предшествующей историко-правовой литературе – принципиально важную сторону. Названное «единство» означало также и доминирование специализированных судов. Суды общей юрисдикции в судебной системе дореформенной России отсутствовали как таковые.
При этом специализированные суды не просто доминировали, их было еще и множество. Как не раз подмечали исследователи, все тогдашние центральные органы власти – приказы – обладали теми или иными судебными полномочиями. Другими словами, каждый приказ кого-нибудь за что-нибудь да судил. Судебная компетенция приказов бывала трех разновидностей: по кругу дел, по кругу лиц, и по территории (случалось, впрочем, что эти разновидности совмещались в круге ведения одного приказа – как скажем, Разрядного). Между тем, по наиболее авторитетным данным Н.Ф. Демидовой в 1682 г. приказов насчитывалось 53, а в 1698 г. и того больше – 55 (включая патриаршие и дворцовые).
Кроме того, судебными полномочиями обладала еще и русская церковь. И пусть церковная юрисдикция в конце XVII в. была не столь широка, как во времена Киевской Руси, тем не менее она продолжала охватывать – по некоторому кругу дел – все население страны православного вероисповедания. Духовенство же (заодно с крестьянами монастырских и епархиальных вотчин) судилось органами церковной власти почти по всем делам.
На практике все это оборачивалось полнейшей «судебной чересполосицей», когда один и тот же человек оказывался в поле взаимопересекавшихся юрисдикции многих ведомств. Для того чтобы нагляднее представить такую ситуацию, имеет смысл реконструировать, для примера, отношение к суду в начале 1690-х гг. среднестатистического российского дворянина – городового сына боярского N, испомещенного в старинном Владимирском уезде.
Итак, проживая в усадьбе в мирное время, N был по большей части уголовных и гражданских дел подсуден – минуя местного воеводу – Владимирскому судному приказу. В случае, однако, если у N завязывался спор с соседом о принадлежности земельного участка, то эту тяжбу предстояло вести в Поместном приказе. Если же разногласия с соседом возникали касательно принадлежности холопа, то разрешать это дело предстояло в Приказе холопьего суда.
Если у N возникал на бытовой почве конфликт с офицером из владимирских стрельцов, где N оказывался потерпевшим, то исковую челобитную о нанесенном «бесчестье» следовало подавать в Москве в Стрелецкий приказ. Если ссора с таковым же исходом происходила у N с офицером – артиллеристом, то челобитную требовалось адресовать в Пушкарский приказ. Если N пострадал бы от рук разгулявшегося проезжего гвардейца, то в этом случае управу на обидчика следовало искать уже в Преображенской потешной избе.
В свою очередь, если сам N оказывался замешан в разбое или душегубстве, его ожидал застенок в местной губной избе (подчиненной в административном отношении Разбойному сыскному приказу). Если же против N выдвигалось обвинение в «блудном воровстве» с какой-нибудь «гуляшей женкой» или с вдовой-соседкой, то его ожидало разбирательство у местного архиерея (подчиненного в судебном отношении Патриаршему разрядному приказу). Аналогично церковному суду N подлежал, если возникало подозрение о его принадлежности к расколу.
Если же N доводилось покинуть родные места и отправиться на государеву службу, то дальнейшая подсудность его деяний обуславливалась местом и характером этой службы. Так, на время пребывания в действующей армии N попадал – по уголовным делам – под исключительную юрисдикцию полкового воеводы (подчиненного Разрядному приказу). Если N получал какое-либо назначение в поволжские города, он оказывался под преобладающей юрисдикцией Казанского приказа, если в Сибирь-то Сибирского, если в пограничные города-то под юрисдикцией опять-таки Разрядного приказа. А ведь обрисованными ситуациями вовсе не исчерпывались возможные перемещения N по дебрям дореформенной судебной системы…
Помимо вышеизложенного, нельзя не отметить и такое – также обойденное в предшествующей историко-правовой литературе – обстоятельство, которое заключалось в том, что в организации суда в России конца XVII в. отсутствовало единство, сохранялась значительная региональная специфика. Те же губные избы функционировали отнюдь не повсеместно, изначально не создаваясь в уездах, где не было дворянского землевладения (то есть на Севере и в Сибири). При этом, на Севере действовали особые волостные суды во главе с выборными земскими судьями, которые не учреждались в других местах.
Не было губной избы и в Москве. Основная масса уголовных дел, возникавших в столице, поступала на рассмотрение в Земский приказ. Наконец, дворяне, испомещенные в части уездов Центральной России, изолированно находились под преимущественной юрисдикцией Московского судного и упомянутого Владимирского судного приказов.
Ситуацию с установлением единообразия судебной организации осложняло и постепенное введение разрядов – прообразов нынешних военных округов. Дело в том, что орган власти разрядного города – приказная палата (или разрядная изба) – получал в том числе и прерогативы вышестоящей судебной инстанции по отношению к находящимся на территории разряда ординарным воеводским избам. К концу XVII в. разрядные округа были созданы, однако, не повсюду (формирование разрядов полностью завершилось лишь на Юго-западе и в Сибири). В итоге относительно всеохватной – в территориальном отношении – к 1696 г. являлась судебная компетенция только местных воевод да епархиальных архиереев.
Итак, в области судоустройства для предпетровского времени были свойственны: первое, функциональная и организационная неотделенность органов правосудия от органов управления; второе, отсутствие судов общей юрисдикции (при весьма значительном количестве специализированных судов) и, третье, отсутствие единства в устройстве судебной системы. Что же касается особенностей судопроизводства России XVII в., то здесь необходимо отметить: во-первых, отсутствие строго регламентированного порядка прохождения дел по инстанциям; во-вторых, доминирование частного обвинения на начальной стадии уголовного процесса; в-третьих, недостаточную систематизированность норм процессуального права.
Явно выраженная в конце XVII в. нечеткость порядка прохождения дел по инстанциям обуславливалась, как видится, двумя факторами: непреодоленной инерцией старинного права челобитья и стародавней же традицией, по которой любой судебный орган (за исключением Боярской думы) мог – по соответствующему кругу дел – выступать в качестве суда первой инстанции как для жителей того города, где он располагался, так и для приезжих. В связи с этим имеет смысл несколько подробнее коснуться вопроса о праве челобитья – издревле сложившемся праве каждого подданного обращаться к государю напрямую, минуя нижестоящие административно-судебные органы.
Реализация данного права образовывала – до поры до времени – вполне эффективный в своей гибкости механизм обратной связи между широкими слоями населения и верховной властью. В самом деле, любое нарушение закона или установленного порядка, сколько-нибудь чувствительно ущемлявшее интересы подданных, могло отозваться подачей челобитной, побуждавшей монарха (пусть не всегда и не сразу) выправлять ситуацию. Показательно, что для рассмотрения поступавших к царю челобитных в нашей стране дважды учреждался особый Челобитный приказ, функционировавший в 1550-е гг., а затем в 1616–1685 гг.
Первое законодательное ограничение права челобитья последовало лишь в середине XVII в. в связи с внесением в ст. 20 гл. 10-й Уложения 1649 г. нормы о запрете частным лицам обращаться к царю, минуя центральные органы («в приказе не бив челом»)[. При этом в последующем законодательстве XVII в. данный запрет более не воспроизводился, порождая для тяжущихся хронический соблазн вовлекать в поиск судебной истины монарха. Неудивительно, что в преамбуле закона, изданного уже 2 февраля 1700 г., удрученно констатировалось: «А ныне бьют челом великому государю самому… не бив челом в приказех судьям…»
Вторая вышеотмеченная традиция – право жителя страны обращаться напрямую в любой судебный орган – вовсе не пресекалась в законодательстве XVII в. Иными словами, введя запрет на обращение к царю, минуя приказ, тогдашний законодатель никак не ограничил право подданных обращаться в приказ (или приказную палату разрядного города), минуя местного воеводу или губного старосту. По этой причине центральные органы власти, являвшиеся судами либо второго, либо даже третьего звена (для территорий с разрядным делением), нередко выступали на практике в качестве суда первой инстанции – причем не только для жителей Москвы, но и для всех тех, кто имел финансовую или служебную возможность находиться в столице для ведения судебных дел.
В предпетровское время сохраняла безусловную акту-атьность и идущая с глубокой древности тенденция доминирования частного иска – как основания для начала не только гражданского, но и уголовного процесса. Здесь, прежде всего, нельзя не вспомнить авторитетное суждение И.Я. Фой-ницкого о том, что в древний период «дело могло быть начато только по жалобе или челобитью потерпевшего, его семьи или рода». В самом деле, еще в ст. 19 Пространной редакции Русской Правды нашла закрепление весьма характерная норма, согласно которой дело об убийстве не начиналось, если труп не был опознан (поскольку в этом случае заведомо исключалось обращение в суд родственников потерпевшего).
Не менее показательны и ст. 57, 65 и 67 Псковской судной грамоты, в которых впервые в истории отечественного права регламентировался порядок проведения – исключительно по инициативе истца (хотя и с непременным участием официальных лиц и понятых) – обыска в доме подозреваемого. Если же обратиться к процессуальным нормам, внесенным в Уставную книгу Разбойного приказа редакций 1616–1617 и 1635–1648 гг., Уложения 1649 г., Новоуказных статей 1669 г., то в них также невозможно выявить ни малейшего упоминания об активно-инициирующей роли какоголибо органа власти или должностного лица в той исходной точке уголовного судопроизводства, которая сегодня именуется стадией возбуждения уголовного дела. В этом отношении весьма примечательна, например, посвященная процедуре обыска ст. 87 гл. 21-й Уложения 1649 г., в которой оказались, по существу, воспроизведены основные положения вышеот-меченных статей Псковской судной грамоты. Из контекста процессуальных разделов Уставной книги Разбойного приказа названных редакций, Уложения 1649 г. и Новоуказных статей 1669 г. совершенно очевидно, что инициирование уголовного преследования со стороны местных и центральных административно-судебных органов должно было происходить в двух случаях – когда в рамках уже находившегося в производстве дела содержавшиеся под стражей обвиняемые давали показания о соучастниках преступления, или же когда происходили массовые антиправительственные выступления.
Между тем, и в Уставной книге Разбойного приказа редакций 1616–1617 и 1635–1648 гг., и в Уложении 1649 г., и в Новоуказных статьях 1669 г. содержится немало казусов, подразумевающих или прямо упоминающих о приводе татей и разбойников в губную избу частными лицами (прежде всего, конечно, истцами). В этой связи нельзя не отметить и важной нормы, закрепленной в ст. 42 Уставной книги Разбойного приказа редакции 1616–1617 гг. и воспроизведенной затем в ст. 31 гл. 21-й Уложения 1649 г. согласно которой истцу – под угрозой уголовной санкции – воспрещалось заключать мировое соглашение с находившимися под стражей обвиняемыми в разбое (с нравоучительной резюмирующей сентенцией: «…не мирися с разбойники»).
Вместе с тем, отечественный законодатель XVHв. особо предусмотрел защиту истцов и прочих лиц, которые доставляли подозреваемого властям. В ст. 8 гл. 21-й Уложения («перетекшей» затем с некоторыми дополнениями в ст. 7 Новоуказных статей 1669 г.) предписывалось не принимать во внимание показания задержанного, содержавшие обвинения против тех, кто осуществил привод его в губную избу. Остается добавить, что даже судебные дела по государственным преступлениям, процессы по знаменитому «слову и делу», и те почти неизменно начинялись с «извета» – письменного или устного сообщения опять-таки частного лица. В общем, как емко выразился С.А. Петровский, до XVIII в. в отечественном судопроизводстве «все основывалось на жалобах».
Резюмируя вышесказанное, следует констатировать, что Российское государство и в XVII в. продолжало в значительной мере самоустраняться от инициирования уголовного преследования и, тем самым, от выявления преступлений. В целом же, рассмотренную особенность дореформенного уголовного процесса можно наиболее кратко выразить формулой: «Нет челобитчика, нет и подсудимого» [«Нет заявителя, нет и уголовного дела»].
Наконец, стоит затронуть вопрос о систематизации в предпетровское время норм процессуального права. При всех достижениях в развитии отечественного процессуального (особенно же уголовно-процессуального) законодательства в XVII в., положение с его систематизацией сложилось к исходу века далеко не лучшее. Проблема заключалась в постоянно нараставшей во второй половине XVII в. интенсивности законо-творческого процесса. Так, если в 1645–1676 гг. в России в год в среднем издавалось 23 законодательных акта, то в 1676–1682 гг. – уже 24, а в 1682–1696 гг. – и вовсе 44.
В результате, Уложение 1649 г. стремительно «обрастало» всякого рода дополнениями и изменениями (причем сообразно тогдашней законотворческой практике, никак не согласованными друг с другом). Данная тенденция затрагивала в полной мере и сферу процессуального права. Достаточно сказать, что, согласно авторитетным подсчетам А.Г. Мань-кова, с января 1649 по январь 1696 г. было принято 83 законодательных акта, относившихся к судопроизводству. Совершенно очевидно, что столь обширный и притом разрозненный законодательный материал нуждался в скорейшей систематизации.
Не менее очевидно, что таковая несистематизирован-ность законодательства не могла не использоваться в корыстных целях недобросовестными представителями государственного аппарата. Как позднее – сколь образно, столь и удрученно – констатировал Петр I в преамбуле известного закона от 17 апреля 1722 г., «всуе законы писать, когда их не хранить, или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в мире так нет, как у нас было, а отчасти еще и есть…».
|