Курсовая работа: Психологизм в творчестве Л.Н. Толстого и А.П. Чехова

Содержание

Введение …………………………………………………………………………. 3

Глава 1. Определение понятия психологизма в литературе ………………….. 5

Глава 2. Психологизм в творчестве Л. Н. Толстого …………...……………… 7

Глава 2. Психологизм в произведениях А. П. Чехова ………………………. 13

Заключение ……………………………………………………………………... 20

Список использованной литературы …………………………………………. 22

Введение

Вся богатейшая русская классика состоит из двух больших течений – разработки психологизма героев в их отношении к миру и другим людям и в разработке психологизма внутреннего, направленного на анализ собственного внутреннего мира, своей души. Первое, конечно же, наиболее ярко олицетворяет гений Льва Николаевича Толстого. Второе – не менее значимый гений Антона Павловича Чехова. Но если Толстой – олицетворение России витринной, более элитной и светской, то Чехов в своем творчестве показал другую Россию – Россию провинциальную; если Л. Н. Толстой заострял внимание на великих, сильных духом личностях, то А. П. Чехова больше интересовал духовный мир «маленького человека». По сути, мы говорим о двух гранях.

Было бы опрометчиво говорить, что психологизм А. П. Чехова и Л. Н. Толстого совершенно не изучен в литературоведении. Мы можем опираться на исследования А. Б. Есина, П. Кропоткина, и других исследователей.

Однако в то же время кажется интересным рассмотреть особенности психологизма этих писателей во взаимосвязи, сравнить особенности подхода каждого из них к описанию внутреннего мира героев, их психических особенностей и психологических портретов.

Именно такое комплексное исследование особенностей психологизма в творчестве А. П. Чехова и Л. Н. Толстого и является целью нашего исследования.

Соответственно, в качестве задач ставятся следующие:

1) дать определение термину «психологизм», определить главные подходы к его интерпретации различными исследователями;

2) проанализировать творчество Л. Н. Толстого на предмет выявления особенностей в описании психологических аспектов взаимодействия героев с окружающими людьми;

2) охарактеризовать основные моменты в описании А. П. Чеховым внутреннего мира героев;

4) сопоставить характерные особенности творческого метода писателей при изображении ими внутренних чувств и эмоций, мыслей и переживаний литературного героя.

Структура работы в целом соответствует поставленным задачам. Работа состоит из введения, трех глав основной части, заключения и списка использованной литературы.

Глава 1. Определение понятия психологизма в литературе

Психологизм в – литературоведческий термин, который традиционно относят к нескольким авторам, в первую очередь к Л. Н. Толстому и М. Ф. Достоевскому, затем к И. Тургеневу с его «тайным психологизмом». И, конечно же, психологизм ярчайшим образом проявляется в творчестве А. П. Чехова. Психологизм в литературе – полное, подробное и глубокое изображение чувств и эмоций, мыслей и переживаний литературного героя.

Психологизм – это попытка автора описать внутренний мир героя художественными средствами.

Одна из главных притягательных черт художественной литературы - ее способность раскрыть тайны внутреннего мира человека, выразить душевные движения так точно и ярко, как это не сделать человеку в повседневной, обычной жизни. "В психологизме один из секретов долгой исторической жизни литературы прошлого: говоря о душе человека, она говорит с каждым читателем о нем самом".[1]

Психологизм – это стилевая характеристика литературных произведений, в которой подробно и глубоко изображается
внутренний мир персонажей, т. е. их ощущения, мысли, чувства и , возможно, дается тонкий и убедительный психологический анализ душевных явлений и поведения.[2]

Согласно А. Б. Есину, психологизм – «это достаточно полное, подробное и глубокое изображение чувств, мыслей, переживаний вымышленной личности (литературного персонажа) с помощью специфических средств художественной литературы».[3]

О. Н. Осмоловский отмечал, что что русской литературе «в целом был свойственен онтологический психологизм <.> конечное объяснение человека в русской литературе и философии не психологическое, а онтологическое – с учетом божественной первоосновы бытия». Он предлагает дополнить и систематизацию форм психологического анализа и терминологию, предложенную Л. Я. Гинзбург и А. Б. Есиным, которую обычно используют современные исследователи психологического искусства: введение понятий этического, драматического и лирического психологизма представляется логическим и оправданным.

Глава 2. Психологизм в творчестве Л. Н. Толстого

Психологизм Толстого — это психологизм становящегося, развивающегося принципиально-незавершенного человека. Раскрывая внутренний мир героев через действия и поступки, писатель добивался высочайшего мастерства в изображении характеров. Главные герои Толстого - это всегда люди укорененные: или в своем роде, или на своей земле, или в истории.

Психологический анализ стал одним из главных способов художественного исследования человека в творчестве Толстого, оказав огромное воздействие на мировую литературу. Уже в одном из первых произведений, с которыми знакомится российский читатель в юные годы – трилогии «Детство. Отрочество. Юность» самонаблюдение Николеньки служит для писателя методом раскрытия психологических характеристик и душевных переживаний юного героя.

Психологические экзерсисы писателя не оставляют тяжелого впечатления беспросветности и читатель постоянно надеется, что все наладится, если изменятся обстоятельства. Справедливости ради стоит отметить, что, согласно распространенному мнению, существует два Толстых: художник до переворота и религиозный мыслитель и пророк после него:[4] в последние свои годы Толстой в своем творчестве сблизился с Достоевским – его “Воскресение” наполнено тем же провинциальным трагизмом, не броским, не столь масштабным, но не менее интересным и реальным.

В то же время психологизм Л. Н. Толстого в этом романе сходен не только с психологизмом М. Ф. Достоевского, но и, в не меньшей мере, и с психологизмом А. П. Чехова. Сложность, неопределенность, спутанность переживаний, свойственная обычно героям Толстого, у Катюши отсутствует вовсе, и не потому, что ее внутренний мир беден и невыразителен. Наоборот, она, по мнению автора и ставших ее товарищами революционеров, замечательная, много пережившая женщина. Но художником избран иной способ раскрытия ее переживании не «диалектика души», с ее «подробностями чувств», пространными внутренними монологами и диалогами, снами, воспоминаниями, а, употребляя выражение самого Толстого, «душевная жизнь, выражающаяся в сценах» (т. 88,с. 166). Здесь психологизм Толстого в чем-то существенном сходен с чеховской манерой.

Вместе с тем даже в “Воскресении” Толстой остается Толстым и его герои, и вся суть романа полностью направлены, буквально упираются в несправедливое построение общества.

П. Кропоткин полагал, что книга Толстого "Воскресение" оставила следы на совести многих людей, до тех пор совсем не интересовавшихся тюремным вопросом, и заставила их задуматься над несообразностью всей современной системы наказаний.[5]

Толстовский психологический метод основан на идее движения, точно названный Чернышевским "диалектикой души". Внутренний мир человека изображается в процессе, как постоянный, непрерывно сменяющийся психический поток. Толстой стремится изобразить не столько характер чувств и переживаний, сколько процесс возникновения мысли или чувства и их изменения. Толстой записывает в дневнике: "Как бы хорошо написать художественное произведение, в котором бы ясно высказать текучесть человека, то, что он один и тот же, то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот, то силач, то бессильнейшее существо". Каковы средства для изображения человека? Традиционно важную роль играет портрет, внешнее описание.

Закон толстовского мира - несовпадение внешнего и внутреннего: некрасивость княжны Марьи скрывает душевное богатство и красоту, и, напротив, античное совершенство Элен, красота Анатоля прячут бездушие и ничтожность. Но гораздо важнее для Толстого изображение внутреннего мира, мыслей и чувств героя, потому огромное место занимает у него внутренний монолог.

Значительность "внутреннего" проявляется и в том, что внешние явления и события Толстой показывает и оценивает глазами героя, действует через его сознание, как бы лишая человека посредника-повествователя в понимании действительности. Новый способ изображения отношений между действительностью и человеком сказывается и в обилии бытовых деталей и подробностей внешней обстановки, которые воздействуют на психику.
"Душа звучит под бесчисленными, иногда незаметными, неслышными пальцами действительности данного момента", - пишет исследователь Толстого А. П. Скафтымов. Радостное возбуждение Наташи в день именин; ее состояние во время первого бала, новые чувства, связанные с новыми впечатлениями - пышности, блеска, шума; сцена охоты, описанная со всеми внешними подробностями, и одновременно состояние чувств всех участвующих - и ловчего Данилы, и старого графа, и дядюш- 147 ки, и Николая, и Наташи.

В романе «Война и мир» душевные процессы героев, их чувства и стремления обозначаются как косвенно — через жесты, мимику, действия, так и прямо — с помощью самохарактеристик персонажей, в их внутренних (размышления Пьера, Андрея, Наталии, Марьи и др.) и внешних монологах. Портретные, пейзажные зарисовки служат ключом к пониманию не только внутреннего мира героя, но и смысла всего произведения. Так, например, Кутузов, накануне Бородинской битвы читающий письма madamme de Stael, просто занимается “привычным исполнением и подчинением жизни”, ибо “ему одному дано было знать, понять значение совершавшегося события”, ибо он “знал не умом или наукой, а всем русским существом своим, что французы побеждены и враги бегут”. Это незначительное действие характеризует мировоззрение Кутузова, близкое и понятное народу.“Неизменная” улыбка Элен, “мраморные плечи и грудь” подчеркивают ее мертвую, пустую сущность. “Прекрасные лучистые” глаза княжны Марьи показывают нам глубину ее душевного мира, где “совершалось титаническая работа самосовершенствования”.Неуверенность в себе, борьбу между желанием счастья и осознанием необходимости страдания показывает писатель в той сцене, когда героиня, готовясь к встрече с Анатолем, “неподвижно сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы и рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям”.

Война 1812 года расставила все по местам. Любимые герои Толстого слились с народом в единое целое, пустые и эгоистичные люди лишь надели на себя “маски патриотизма”.Так, например, князь Василий под патриотизмом понимал “умение громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова манифеста, совершенно независимо от его значения”, в салоне Элен — произносить речи, порицающие Кутузова, а у Анны Павловны — оправдывающие его! Жизнь света духовно мертва, и это мы видим, когда Анна Павловна “заводит разговор в салоне, подобно веретену”, и “следит, чтобы нить не оборвалась”.Анна Михайловна “делает скорбное и христианское выражение” лица, “действуя” с приемами деловой петербургской дамы”, Билибин, рассказывая о потерях в битве, “собирает кожу со лба и готовится сказать очередное той”.

“Мертвым” героям Толстой противопоставляет духовно богатых, ищущих смысл жизни, которые в минуту народного несчастья берут всю ответственность за его судьбу на себя. Наташа вывозит из Москвы раненых. Она близка народу, вспомним ее пляску, когда она показана “умеющей понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и во всяком русском человеке!”.Умел понять “все, что было во всяком русском”, и князь Андрей, накануне Бородинской битвы разговаривавший с Пьером. Проезжая через реку, где купались солдаты, он испытывает боль, свойственную всякому русскому человеку, когда вместо “здоровых тел” видит “здоровое пушечное мясо”. “Звуки собачьего лая”, которые издает Денисов, узнавший о смерти Пети, показывают нам душевность и золотое сердце старого воина. “Восторженная радость”, сияющая в лице обреченного Каратаева, “таинственный смысл ее, наполнивший душу Пьера радостью”, предвещает победу народного нравственного чувства над эгоистичным произволом Наполеона.Изображением людей из народа в эти тяжкие минуты писатель показывает, что победа, так дорого стоившая России, не случалась сама по себе, а вызрела в глубинах народного характера. “На линии укрепления было все как в семье, повсюду чувствовалась скрытая теплота нравственного чувства”.

Внутренние монологи героев в “Войне и мире” носят развернутый характер, имеют сложную синтаксическую конструкцию. Они показывают “текучесть” характеров, сам душевный процесс, ведь психологизм Толстого — психологизм становящегося, развивающегося принципиально-незавершенного человека. Одно чувство переходит в другое под воздействием воспоминаний и ассоциаций. Таковы внутренние монологи князя Андрея и Пьера, их разговор в Отрадном: “Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку ... отчего ж я не могу предположить, что эта лестница не прерывается со мной, а ведет все дальше и дальше, до высших существ...”“Диалектика души”, качество щедрых и чутких к живой жизни людей, приобретает в романе эпические свойства. Тонкое мастерство психологизма, величие задуманной идеи романа, размах повествования поставили “Войну и мир” в один ряд с величаими шедеврами мировой литературы.

К творчеству Л.Толстого неоднократно обращался Е.Марков. Основная его задача - осмысление толстовской концепции мира и человека, от которой, как старается показать критик, зависят все элементы произведения - сюжет, композиция, выбор героев, излюбленные жизненные ситуации. Предметом наблюдения становятся отразившиеся в образной ткани произведений представления писателя об основных универсальных закономерностях, управляющих человеческим бытием, писательская оценка изображаемого, его философия жизни. В критическом истолковании Маркова Толстой - это писатель, выражающий в своем творчестве непосредственное радостное восприятие бытия. Автор статьи "Тургенев и граф Толстой в основных мотивах своего творчества" сосредоточен на жизнеутверждающем пафосе произведений писателя, основой которого он считает пантеизм. Прослеживая, как решаются в творчестве Толстого такие проблемы, как личность и народ, человек и история, соотношение частной жизни и общей, долга и чувства, естественного и нравственного, он выявляет критерии общественно-исторической и нравственно-этической оценки автором своих героев: "Мораль графа Толстого - верность или неверность природе. Нравственный человек в его глазах тот, кто менее всего выдумывает себя".

Глава 2. Психологизм в произведениях А. П. Чехова

История русской литературы всегда опиралась на творчество тех художников слова, чей талант, поднявшись до высших
достижений предшественников, сумев переосмыслить созданное ранее, принес в отечественную культуру принципиальные
художественные открытия. Среди таких авторов, безусловно, можно выделить Антона Павловича Чехова, с именем которого связан особый род
мастерства, проявившегося прежде всего в способности писателя проследить динамику человеческой души в разных ее проявлениях и во всей ее глубине, используя при этом малую жанровую форму – рассказ. До этого автора литература не знала метода, который позволял бы анализировать мимолетные черты текущего бытия и в то же время давал бы полную, эпическую картину жизни. Чехову удалось осуществить это впервые.

Новая форма повествования предполагала, безусловно, и нового героя, совершенно не похожего на монументальные образы (такие, как Онегин, Печорин, Болконский, Каренина). Предметом интереса и художественного осмысления Чехова становится тот пласт действительности, который открывает читателю жизнь обыденную, каждодневную, часто проходящую мимо сознания большинства людей. Но ведь обыденность, по мнению писателя, и «творит личность», поскольку в судьбах людей ярких, необычных событий наберется не так уж много. И Чехов стремится обратить внимание читателя на отдельные дни и часы «маленького» обывательского существования, осмыслить их и
помочь человеку жить осознанно.

В отличие от классических героев русского романа, живописных и скульптурных, персонажей Чехова легко «почувствовать», но трудно «увидеть». Такое впечатление возникает, в частности, потому, что писатель отказывается от традиционной портретной характеристики. Он ограничивается более или менее яркой деталью, доверяя все остальное фантазии своего читателя. Внимание писателя может быть сосредоточено на подробном описании вещей героя: калоши, очки, нож, зонтик, часы, халат, колпак. И только два – три портретных штриха: «маленький», «скрюченный», «лицо, как у хорька» (образ Беликова). Чехов высвечивает отдельные детали, а мы уже сами домысливаем, дорисовываем образ. И в этом нам помогает автор, раскрывающий характер своего героя во взаимоотношениях с окружающими, в мастерски выстроенных диалогах, с помощью внутреннего монолога.

В повествовании Чехова есть такая закономерность: чем богаче натура персонажа, тем живее воспринимает он окружающую действительность, тем непосредственнее его связи с миром, да и сама реальность предстает во всем своем многообразии.

В драматургии Чехова, где вместо установленного развития драматургического действия ровное повествовательное течение жизни, без подъемов и спадов, без определенным образом маркированного начала и конца. Ведь, как известно, Чехов полагал, что писателю сюжетом надлежит брать “жизнь ровную, гладкую, обыкновенную, какова она есть на самом деле”. Не случайно даже смерть героев или покушение на смерть у Чехова не должны задерживать на себе ни авторского, ни зрительского внимания, не имеют существенного значения для разрешения драматического конфликта, как это происходит в “Чайке” или “Трех сестрах”, где смерть Треплева и Тузенбаха остается незамеченной даже близкими людьми. Так основным содержанием драмы является не внешнее действие, а своеобразный “лирический сюжет”, движение души героев, не событие, а бытие, не взаимоотношения людей друг с другом, а взаимоотношения людей с действительностью, миром.

Такие произведения, в которых внутренний конфликт носит психологический характер и является определяющим в развитии событий, можно назвать психологическими пьесами. Как любой другой вид внутреннего конфликта, психологический функционирует на сюжетном уровне, т. е. выступает в качестве мотивационной основы драматического действия. Действие, в основе которого лежит внутренний конфликт, не предполагает полного разрешения противоречий с наступлением развязки. Она может знаменовать лишь разрешение внешней борьбы, но узлы внутренних проблем окончательно не развязываются. В этой связи показательны рассуждения В. Хализева о взаимосвязи природы конфликта и уровнях его функционирования. Ученый отмечает, что внутренний конфликт по природе субстанциален, а внешний – казуален.

В конце XIX века грандиозные задачи по воссозданию гармонии в мире и в душе человека неожиданно встали перед средним человеком, обывателем, именно он должен был теперь прорываться к вечным вопросам через то, что Метерлинк назвал “трагизмом повседневной жизни”, когда человек становится игрушкой в руках судьбы, но тем не менее стремится осознать себя в рамках Времени и Вечности. Все это привело к значительной трансформации внешнего конфликта. Теперь это –противостояние человека и изначально враждебного ему мира, внешних обстоятельств. И даже если появлялся антагонист, он лишь воплощал в себе враждебную действительность, окружающую героя. Этот внешний конфликт виделся изначально неразрешимым, а потому фаталистичным и максимально приближенным к трагическому. Трагизм повседневности, открытый “новой драмой”, в отличие от античной и ренессансной трагедии, заключен в осознанном и глубоком конфликте между личностью и объективной необходимостью.

Неразрешимость внешнего конфликта была изначально предопределена в “новой драме”, предрешена самой жизнью, он становился не столько движущей силой драмы, сколько фоном разворачивающегося действия и определял трагический пафос произведения. А подлинным стержнем драматургического действия становится внутренний конфликт, борьба героя с самим собой в условиях враждебной действительности. Этот конфликт, как правило, также неразрешим в рамках пьесы из-за внешних, фатально подчиняющих себе человека обстоятельств. Поэтому герой, не находя опоры в настоящем, чаще всего ищет нравственные ориентиры в неизменно прекрасном прошлом или в неопределенном светлом будущем. Неразрешенность внутреннего конфликта на фоне неразрешимого внешнего, невозможность преодолеть автоматизм жизни, внутреннюю несвободу личности – это все структурообразующие элементы “новой драмы”.

С. Балухатый отмечал, что драматизм переживаний и ситуаций у Чехова “создается по принципу неразрешения в ходе пьесы завязанных в ней взаимных отношений лиц”, таким образом, незаконченность воспринимается как идея творчества. Неразрешенность и неразрешимость конфликта ведет героев “новой драмы” к духовной гибели, к бездействию, душевной апатии, к состоянию ожидания смерти, и даже сама смерть не видится разрешением внутренних противоречий героя, поскольку гибель отдельного человека не является событием на фоне вечности, к постижению которой пробивается человек. Драматургический конфликт в реалистически-символическом направлении реализуется не столько в логике поступков действующих лиц, сколько в развитии глубоко спрятанных от внешнего взгляда мыслей и переживаний.

Отдельную психологическую категорию в психологизме Чехова составляет та легкость, с какой вообще логическая деятельность попадает в зависимость от эмоциональных состояний человека; а также легкость, с какой сравнительно общая оценка колеблется и аберрируется минутными эмоциями. Невидимый, могучий враг — чувство магнетически определяет и смущает ход мысли большинства людей, и без того колеблющийся и произвольный, определяемый силой ассоциаций.

Всего сильнее страдает в этой анонимной борьбе оценка, которую дает жизни или людям такой бессильный, пристрастный ум. Оценка одного и того же положения, или человека, в особенности, — постоянно колеблется в зависимости от настроения. Возможным становится это, очевидно, потому, что всякое положение, а особенно человек, имеют много признаков, которые надо разобрать не разлучая, для того, чтобы удовлетворительно оценить целое. Значит — достаточно выхватывать отдельные признаки, чтобы стали возможными несколько неверных оценок. При чем часто, для такой односторонней оценки человек выхватывает из реального “пучка” признак и сам по себе ничтожный. Особенно же колеблется, и может быть неправильна оценка людей, как обладающих всегда очень сложной совокупностью признаков.

Своеобразие художественного мышления Чехова можно заметить и в оригинальной концовке его рассказов. Писатель не стремится удивить, поразить читателя перестановкой эпизодов, эффектной, непредвиденной развязкой событий. В рассказе «Невеста», например, по законам традиционной новеллистической композиции развязка должна была быть драматической — бегство из дома героини, отказавшейся выйти замуж за своего жениха, и скандал. Однако в рассказе скандала не происходит. Фабула интересна для автора не движением событий, а движением внутренней жизни героини.

Чехов по-своему понимает роль фабулы в повествовании. Можно назвать рассказы, в которых событийность, по существу, отсутствует («Счастье», «На пути» и др.). Отсутствие действия, по мнению исследователей, как раз и обуславливает философское и поэтическое настроение этих новелл. Вместо «ударной» концовки Чехов как бы приостанавливает движение событий, предоставляя читателю возможность самому поразмыслить о жизни.

Как отмечают многие исследователи, чеховский психологизм близок к японскому мироощущению, в частности, его «пропуски» в описании внутреннего мира персонажей.

Тяга японцев к творчеству Чехова, его писательской личности органична. Она связана с их художнической натурой, их эстетическими представлениями о прекрасном.

Ноябрьская ночь.

Антона Чехова читаю.

От изумления немею.

Это трехстишие Асахи Суэхико из его книги «Мой Чехов». Чем же психологизм Чехова близок Японии?

Лаконизм чеховского рассказа, его мягкие тона, тончайшие нюансы, склонность писателя оставлять произведения недосказанными, а также внимание к деталям — эта повествовательная манера, не привычная для западного читателя, для японцев была органичной. Чехов возводил краткость в своеобразный эстетический принцип, он говорил, что писатель должен не утопать в мелочах, а уметь жертвовать подробностями ради целого.В своей изобразительной манере Чехов всегда оставался верен принципу опоры на отдельные детали, на «частности». Из этих «частностей» у читателя складывалось представление о внутреннем состоянии чеховских героев, их переживаниях. Чехов писал: «В сфере психики тоже частности. Храни Бог от общих мест. Лучше всего избегать описывать душевные состояния героев…» Как известно, современная Чехову критика не сразу уловила новизну чеховского психологизма и высказывала предположения, что писателя вовсе не интересует психология его героев.

Нечто подобное случилось и с японским писателем Танидзаки Дзюнъитиро. Анализируя знаменитый роман Танидзаки «Мелкий снег» (1948), американский исследователь японской литературы Дональд Кин заметил зияющий пропуск в повествовании — отсутствие психологической характеристики жизни героев. «Читая этот роман, — писал Д. Кин, — мы призадумываемся, обнаружив, что в мире чувств японцев есть незаполненное место. Писатель ничего не скрывает от нас и сообщает даже о том, какими зубными щетками пользовались героини. Однако в романе ничего не говорится о том, что испытывала Таэко, когда умер ее любимый. И нам начинает казаться, что, может быть, героине это было все равно. «Мелкий снег» — трудный роман для европейского читателя».

Отмеченные американским исследователем особенности изобразительного искусства Танидзаки, не привычные для европейцев, в сущности, очень напоминают особенности чеховского психологизма, которые в свое время встретили непонимание его современников.

«Страдание, — писал Чехов, — выражать надо так, как они выражаются в жизни, то есть не ногами и не руками, а тоном, взглядом; не жестикуляцией, а грацией».

Заключение

Вся богатейшая русская классика как бы состоит из двух больших течений – разработки психологизма героев в их отношении к миру и другим людям и в разработке психологизма внутреннего, направленного на анализ собственного внутреннего мира, своей души.

В творчестве Л. Н. Толстого и А. П. Чехова очень глубоко разработаны психологические портреты. И главная ценность этих портретов в том, что, соединяя несколько типичных черт представителей русского общества XIx века и Толстой, и Чехов смогли создать яркие, запоминающиеся, но вместе с тем нетипичные образы, которые, тем не менее, написаны глубоко реалистично. Пьер Безухов, Наташа Ростова, три сестры, «человек в футляре» – великолепнейшие и незабываемые образы. Но вместе с тем нетрудно заметить и значительную разницу в их разработке.

Если Толстой анализирует психологические портреты своих персонажей, как внутренние проекции происходящих с ними событий, то Чехов, наоборот, выводит всю логику поступков из психологического состояния своих героев. Правы и тот, и дугой. Мы, благодаря этим двум гениям, можем взглянуть на XIX век как бы с двух сторон и это, несомненно, дает нам возможность обрести полноту восприятия.

Герои Чехова часто гораздо менее симпатичны, чем герои Толстого. Это «маленькие люди», в которых нет ничего великого, зато много трагичности.

Трагичность Толстого иная. Толстой, безусловно, великий психолог, заостряет внимание на духовном становлении героя, на его развитии. Узловыми моментами толстовского психологизма являются «звездные минуты» героев, моменты, в которые какая-то высшая истина открывается им. Толстовский психологический метод основан на идее движения, точно названный Чернышевским "диалектикой души". Внутренний мир человека изображается в процессе, как постоянный, непрерывно сменяющийся психический поток.

Список использованной литературы

Есин А. Б. Русская литература и литературоведением. М., 2003.

Есин А. Б. Психологизм русской классической литературы. М., 1988.

Густафсон Р. Ф. Обитатель и Чужак: Теология и художественное творчество Льва Толстого / Пер. с англ. Т.Бузиной. СПб., 2003.

Кропоткин П. Русская литература. Идеал и действительность: Курс лекций. М., 2003.

Психологический словарь / Под ред. В. П.Зинченко. М., 1997.

[1] Есин А. Б. Психологизм русской классической литературы. М., 1988.

[2] Психологический словарь / Под ред. В. П.Зинченко. М., 1997.

[3] Есин А. Б. Психологизм русской классической литературы. М., 1988.

[4] Густафсон Р. Ф. Обитатель и Чужак: Теология и художественное творчество Льва Толстого / Пер. с англ. Т.Бузиной. СПб., 2003.

[5] Кропоткин П. Русская литература. Идеал и действительность: Курс лекций. М., 2003.