Ивинский А.Д.
Языковая программа Екатерины II[i] и ее размышления о русской истории оказались востребованы в начале XIX века в среде людей, скептически настроенных по отношению к либеральным начинаниям молодого императора Александра I. Можно говорить о возникновении широкой консервативной оппозиции, в которую входили такие разные литераторы, как А.С. Шишков и Н.М. Карамзин.
В исследовательской литературе давно утвердилось представление о противостоянии «двух культурных мировоззрений» (Сакулин 1929, 334) – Шишкова и Карамзина, реакционера и либерала. Важнейшим эпизодом этой борьбы обычно называют «спор о старом и новом слоге», который привел в итоге к разделению литературы первой четверти XIX века на два лагеря – архаистов и новаторов.
При всей адекватности подобной схемы она допускает ряд дополнений. С самого начала данная полемика касалась не только и не столько литературных вопросов, сколько вопросов общественно-политических. И в трактовке этих последних взгляды Шишкова и Карамзина оказываются исключительно близкими – откровенно консервативными. Еще А.Н. Пыпин в 1885 году отмечал, что «на деле между Шишковым и Карамзиным, – кроме разницы в языке, – не было существенного различия» и что «их патриотизм был одинаково консервативный» (Пыпин 2001, 284). А в 1902 году Н.Н. Булич отмечал идеологическую близость двух, казалось бы, столь не близких друг другу авторов: «Один он <Шишков. – А.И.> высказывал печатно тогда эти мысли и никак не ожидал, что у него будет скоро много сторонников и что сам Карамзин, глава школы или, по выражению Шишкова, «некоторой особливой шайки писателей, вооружившихся против славенского языка», будет на его стороне и станет высказывать прямо государю еще более запугивающие мысли» (Булич 1902, 140). Об этом же писал и М.М. Погодин в 1866 году: «Карамзин был в своей записке, говоря нынешним языком, консерватор (охранитель) <…>» (Погодин 1866, 83).
Политическая подоплека полемики о старом и новом слоге была очевидна для историков литературы второй половины XIX века. Так, А.П. Пятковский полагал, что полемика «против новых нравственных и политических взглядов завязалась в форме спора о языке» и «только пряталась под личину филологических рассуждений» (Пятковский 1888, 151). В свою очередь Булич отмечал, что «основные взгляды Шишкова <…> скрыты под рассуждениями его о языке» (Булич 1902, 129).
Речь шла не просто о вопросах стиля или литературных предпочтениях. Шишков в «Рассуждении о старом и новом слоге», а затем и Карамзин в «Записке о древней и новой России» последовательно заявляли о своем несогласии с отходом Александра от принципов самодержавной власти, заложенных блестящим веком Екатерины.
Покойной императрице Карамзин посвятил панегирик – «Историческое похвальное слово»: «Екатерина бессмертна своими победами, мудрыми законами и благодетельными учреждениями. По этому простому и ясному чертежу Карамзин на нескольких страницах представляет полное обозрение ее царствования в картине, истинно великолепной» (Погодин 1866, Т. 1, 327). О ней же он размышлял и в «Записке о древней и новой России». Для него екатерининская Россия – истинный образец для подражания: «Вместо того, чтобы немедленно обращаться к порядку вещей Екатеринина царствования, утвержденного опытом 34 лет и, так сказать, оправданному беспорядками Павлова времени, вместо того, чтобы отменить единственно излишнее, прибавить нужное, одним словом, исправлять по основательному рассмотрению, – советники Александровы захотели новости в главных способах монаршего действия, оставив без внимания правила мудрых, что всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости, ибо одно время дает надлежащую твердость уставам <…>» (Булич 1902, 288).
Шишков в предуведомлении к «Рассуждению о старом и новом слоге» использует похвальное слово А.В. Суворова Екатерине: «Вожделенная народа Славенского Матерь, веселящаяся быти таковою! Како любиши древности Славенские, деяния, повествования? Все, все принадлежащее Славянам? В сих упражняешися, любомудрствуеши, и простираеши неведомый луч светлости будущим писателям нашим. Коль сладостно нам сие, что тако чествуеши и возносиши язык Славенский! Коликий Твой подвиг сей, почерпнути оный из источников истинных и единых, но источников отдаленных и мало посещаемых? (Суворов в похвальном слове Екатерине Второй)» (Шишков 1803). Шишкову, с одной стороны, важно было напомнить публике о научных занятиях Екатерины, императрицы, любившей русский язык и понимавшей цену отечественной культуры, но с другой – ему нужно было подчеркнуть преемственность собственной культурной позиции. Он сам задает тот контекст, в котором необходимо рассматривать его работу. Его языковая позиция фактически базировалась на тезисе Екатерины о древности «славянского» языка, ср.: «По мнению Шишкова, церковнославянский язык был первобытным языком всего человечества и сохранил в наибольшей чистоте первоначальную систему связи понятий, «коренные» образные формы идеального первоязыка» (Виноградов 1982, 215). Кроме того, он также обращается к этимологическим разысканиям, как и императрица, он увлекается «корнесловием», составляет специальные таблицы, готовит словари. Так же, как и Екатерина, Шишков не является «чистым» ученым, он идеолог, но практически все его идеи восходят к екатерининской монархической концепции.
«Новый слог» для Шишкова неприемлем, потому что он связан с идеологией французских философов, приведшей к страшной революции (Екатерина последних лет царствования прекрасно бы его поняла): «Мы оставались еще, до времен Ломоносова и современников его, при прежних наших духовных песнях, при священных книгах, при размышлении о величестве Божием, при умствованиях о христианских должностях и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию, а не тем развратным нравам, которым новейшие философы обучили род человеческий, и которых пагубные плоды, после такого пролияния крови, и поныне еще во Франции гнездятся» (Шишков 1824, 423).
Но не разделял революционных убеждений и Карамзин. И категорически не нравился ему тот европоцентризм мышления русской политической элиты, который сформировался при Петре I: «Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? <…> При царе Михаиле, или Феодоре, вельможа российский, обязанный всем отечеству, мог ли бы с веселым сердцем на век оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне, Вене спокойно читать в газетах о наших государственных опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною - Петр» (Пыпин 2001, 240-243).
А в контексте с каждым годом все усложнявшихся отношений Александра и Наполеона верность либеральным идеям «французских философов», в глазах политических староверов, могла привести только к национальной катастрофе.
Существовала оппозиция Александру и в императорской семье. Едва ли не ключевой фигурой здесь являлась великая княгиня Екатерина Павловна. Вокруг нее группировались политические консерваторы, вхож в этот круг был и Карамзин: «Вокруг великой княгини составился тесный кружок определенно консервативного направления, и самым желанным гостем в Твери был Н.М. Карамзин. Она считала конституцию «совершенным вздором», а самодержавие полезным не только в России, но и в западно-европейских государствах <…> Она охотно подписала бы свое имя под известным рассуждением Карамзина «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношении», под этой горячей проповедью самодержавия и осуждения либеральных реформ. <…> Другим частым посетителем Твери и постоянным корреспондентом великой княгини был гр. Ф.В. Ростопчин» (Богоявленский 1994, 193; ср.: Vries de Gunzburg 1941, 45-49).
В феврале 1810 года по настоятельной просьбе великой княгини Карамзин приехал в Тверь и шесть вечеров подряд читал ей отрывки из «Истории государства Российского». После этого Карамзин еще два раза был в Твери: в декабре 1810 и в феврале 1811 годов. Как отметил Булич, «Карамзин был в полном восторге от приема великой княгини и от своих отношений с нею. Ее дворец он называл «очарованным замком», он не нахвалится ее любезностью, ангельской добротой и «необыкновенными познаниями принца, ее мужа» (Булич 1902, 275).
По сути, именно Екатерина Павловна инспирировала написание «Записки о древней и новой России»: «Карамзин часто и долго беседовал с нею обо всем, что делалось тогда в России под влиянием Сперанского. Многие из его замечаний обратили на себя особенное внимание великой княгини и, по ее совету и даже требованию, он изложил их, наконец, письменно» (Корф 1861, 133).
У нее же, в Твери, произошла и первая личная встреча историка и императора: «Между тем – это было в 1811 году – Александр, изъявил другу Карамзина, министру юстиции Дмитриеву, желание ближе познакомиться с своим историографом, велел пригласить его в Тверь, куда сам в то время отправлялся» (Там же).
Общение прошло удачно, Карамзин читал Александру отрывки из своей «Истории», государь остался доволен и даже вступил в дискуссию о самодержавии: «Вчера мы в последний раз имели счастье обедать с Государем: он уехал ночью. Сверх четырех обедов я с женою был два раза у него во внутренних комнатах, а в третий при Великой Княгине и Принце читал ему свою Историю долее двух часов; после чего говорил с ним не мало – и о чем же? О Самодержавии!! Я не имел счастия быть согласен с некоторыми его мыслями, но искренне удивлялся Его разуму и скромному красноречию» (Письма 1866, 140). Последнюю фразу Булич прокомментировал следующим образом: «<…> вероятно, Карамзин был в этом разговоре plus royaliste que le roi» (Булич 1902, 276).
Однако завершилась эта встреча не так радужно. Накануне отъезда Александра Екатерина Павловна вручила ему «Записку» Карамзина. Вероятно, император ознакомился с ней тогда же, потому что «на другой день он обошелся с историографом холодно, не говорил с ним ни слова, как будто не замечал его, и уехал, не простившись с Карамзиным» (Там же).
По-видимому, Екатерина Павловна, известная своим честолюбием и приверженностью «русской» партии, использовала текст Карамзина, чтобы воздействовать на политику своего брата. Она презирала Сперанского, не доверяла Наполеону и осуждала Александра за нерешительность. Таким образом, «Записка о древней и новой России» была преподнесена Александру как манифест консервативной партии: « <…> в ней высказался вполне определенно весь кодекс тогдашней охранительной партии, ее взгляды и убеждения относительно прошлого и настоящего России и в особенности относительно реформ, в которых преимущественно выражалась государственная деятельность Сперанского, единственного советника Александра со времен Эрфуртского свидания» (Там же, 278; см. также Корф 1861, 143). Основную мысль «Записки» Карамзина Погодин видел в том, чтобы «доказать, что установившаяся у нас государственная форма коренится в Истории, и потому насильственное ее изменение даже со стороны самой власти ничем бы не оправдывалось» (Погодин 1861, 90-91). Об этом же писал и Булич: «Карамзин хлопотал <…> об усилении власти, о ее централизации, что соответствовало его представлению о неограниченном самодержавии. <…> Личная строгость монарха – все в государстве. Он сам – «живой закон» (Булич 1902, 299). Причем именно самодержавие есть залог могущества российского государства. На материале истории Карамзин показал, что Россия процветала, когда оно было сильно, и падало, когда оно ослабевало. «Урок, следовавший из этой темы для Александра, – отметил еще Пыпин, – должен был быть тот, что и в настоящую минуту России ничего не нужно больше, что либеральные реформы только вредны, что нужна только «патриархальная власть» и «добродетель» (Пыпин 2001, 235).
Но эта программа Карамзина мало отличается от того, о чем в свое время рассуждала Екатерина II. «Не токмо российские летописи и истории, но и всех прочих в свете государств книгохранительницы наполнены великих всенародных бедствий, кои происходили от колебленности престола и наследства даже до того, что государствы были от того подвержены разделению на части и, наконец, самому варварскому нашествию и игу и совершенному истреблению», – писала она в черновом варианте манифеста о престолонаследии (Русская старина. 1875. Т. 12. №2. С. 385). Императрица была уверена, что для России подходит только самодержавие, «ибо никакая другая, как только соединенная в его (государя. – А.И.) особе, власть не может действовати сходно со пространством толь великого государства» (Наказ 2008, 32).
Эти идеи легли в основу монархического проекта Екатерины. Она же предложила и способ его обоснования – обращение к истории России. В своих «Записках касательно российской истории» (были опубликованы в журнале «Собеседник любителей российского слова» в 1783-1784 гг.) императрица показала исконность, изначальность самодержавия в России. Уже скифы понимали важность «самовластных государей»: «Некоторые Скифские поколения имели самовластных Государей, и сие по состоянию их для приобретения общей пользы и сохранения спокойства и безопасности весьма им было нужно» (СЛРС 2, 91). Причем развитие нации напрямую зависит от личности государя: «Известно, что народы и языки народов мудростию и тщанием вышних правителей умножаются и распространяются. Каков Государь благоразумен, о чести своего народа и языка прилежен, по тому и язык того народа процветет. Многие народные языки исчезли от противного сему» (СЛРС 3, 102).
Напротив, все беды государства – следствие «неблагоразумной» политики слабого самодержца, подверженного влиянию «ласкателей». Всякий раз, когда в российской истории монархический принцип ставился под сомнение, это приводило к катастрофе. В этом смысле исключительно показательна трактовка Екатериной Ярополка, брата святого Владимира. Она избегла крайних оценок. При всех положительных чертах у него был один, но главный недостаток для правителя, который его и погубил, – отсутствие твердости и мудрости. Следствием этому была неспособность подобрать честных советников: « <…> но твердости и мудрости достаточно не имел, наипаче же слушал безрассудно недобрых советодателей» (СЛРС 4, 33). Один такой недобрый «советодатель» и послужил причиной конфликта Ярополка и Олега. Все началось с того, что Лют, сын советника Ярополка Свенельда, поссорился с Олегом. И Свенельд, решив вступиться за сына, начал стравливать двух братьев: «В сию ссору вступился отец Лютов Свеналд, осердился на Олга вельми и позабыв милости и благодеяния родителя, стал ссоривать детей, начал наговаривать Ярополку, будто Олг его яко старшего брата мало почитает, людей ему верных не уважает, что по старшинству рождения и лет большому брату надлежит меньшего держать под властию; что от удела Олга ослабела сила Великого Княжения, что Ярополк Князь Великий, прочие же Князи должны быть ему подчиненыи что Князь Великий имея силу неограниченную, все то может, что хочет; следовательно, будто и брата может лишить удела» (Там же, 34).
Проблема становится поистине всеобъемлющей, когда выясняется, что и у Свенельда были свои «советодатели», преследующие только свои корыстные цели: «Писатели сказуют, что Ярополк долго наговорок противу брата не принимал, храня братскую любовь. Вероятно, что Свеналд и сам окружен был ласкателями и наушниками, кои, желая подслужиться ради его ласки, подсылали и к Олгу наговаривать и со вестьми, будто брат старший скорбит, что уделом младшего Великокняжеская держава умалилась, и мыслит как отнять у Олга отцом ему означенное» (Там же, 35).
Целых четыре года потребовалось «ласкателям», чтобы сломить сопротивление Ярополка, только после этого начались распри: «Таковыми и тому подобными речьми старались (четыре года) из личной ссоры Олга с Лютом и Свеналдом заводить между братий недоверки, подозрения и зависть, от чего последовали наконец (в 977 году) явные распри» (Там же).
Ярополк, в изложении Екатерины, стал жертвой обстоятельств. Он не был достаточно хорошо подготовлен к тому, чтобы отдалить от себя «ласкателей», «советодателей» и «наушников». Ярополк совсем не являлся бездушным чудовищем: узнав о смерти Олега, он переживал, даже плакал: «Ярополк услыша вскоре пришел, плакал зело и был неутешен, говоря: О люди, люди, до чего вы довели! Паче же гнев имел на Свеналда; сей же скрылся и нигде более о нем писатели не упоминают. Люди же иные порочили Ярополка говоря, что он причиной всему; имел слабость, слушал людские наговоры, другие же приписывали ему порок неумеренного властолюбия, будто старался у брата отнять ему принадлежащее; никто же Ярополка не оправдал, но осуждение ото всех понес по сему несчастному делу» (Там же, 36-37).
А важной особенностью Владимира, выгодно отличавшей его от многих других князей, была как раз способность подбирать мудрых и честных вельмож, советы которых он очень ценил: «Великий Князь Владимир любил весьма вельмож мудрых и простосердечных, и с ними о устроении государства, войнах и правосудии подданных каждодневно советовал, рассуждая, что сими государство силу, богатство и славу приобретает» (Там же, 74).
Таким образом, тема «ласкательства», недобрых советов проходит лейтмотивом через все «Записки». Катастрофа монголо-татарского ига случилась именно потому, что не существовало сильной самодержавной власти. Древние князья слушают «ласкателей», поддаются на провокации, завидуют друг другу. Как следствие, распри, войны за земли. Но самое страшное, что они приводили на Русскую землю половцев: «Князь Олг Святославич Тмутаракансккой давно завидовал Князю Владимиру Черниговскому во владении Чернигова <…> множество половцев наняв, пришел к Чернигову и оступил град. Но Князь Владимир Всеволодович, не имея войски в собрании, не мог противиться, учинил с Князем Тмутараканским мир, уступил ему Чернигов <…> Половцы же имея досаду, что не допущены пленить область, стали около Чернигова грабить и разорять, и Князь Олг не в силах был им того возбранить и от того удержать, понеже сам их привел, и сие третие навел Половцев на русскую землю» (Там же, 38).
И даже когда князья собирались для общего похода против половцев, все равно в их стане царило недоверие: «Не мешкав послали и к Князю Олгу Святославичу в Чернигов с предложением, чтоб собрав войско, шел с Великим Князем Святополком на Половцов. Князь Олг Святославич хотя обещал с войском к ним быть, как скоро они с своими выступят, но он вельми опасался и не верил Великому Князю Святополку Изяславичу по вражде между родителей, ибо Князь Святослав Изяславич изогнал из Киева брата своего Великого Князя Изяслава Ярославича <…>» (Там же, 41-42).
«Ласкатели», а главное, те, которые находили в распрях и войнах свою выгоду, не брезговали и клеветой. Легковерность князей, их неспособность подобрать мудрых советников, отсутствие умения отличать правду ото лжи – все это приводило к трагедии, такой, как распря великого князя Святополка и князя Владимирского на Волыне Давыда Игоревича с князьями Ростовским и Смоленским Владимиром Всеволодовичем и Теребовльским Васильком Ростиславичем: «Великий князь Святополк Изяславич возвратился в Киев и с ним Князь Давыд Игоревич <…> Тут люди те, кои находили в княжеских ссорах и несогласиях свои собенные барыши, видя что Князь Давыд Игоревич <…> был человек нетвердый и ко вражде склонный, ибо слушал охотно клеветников и оных от себя не отгонял, а клевету не уничтожал и не пренебрегал, начали ему говорить клевету: яко бы Князь Владимир Всеволодович <…> согласился со Князем Васильком Ростиславичем <…> на Великого Князя Святополка и на Князя Давыда Игоревича <…> хотят изгнать обоих из владения, Князь Давыд <…> был легковерен, принял ложь за истину, начал великому Князю Святополку на Князя Василька наговаривать Ростиславича наговаривать, смущая его <…> лукавыми словами <…>» (Там же, 63-64).
Но самой яркой иллюстрацией этой мысли стал рассказ о походе князя Игоря Северского на половцев. Личная доблесть перевесила общие интересы, что и привело к катастрофе: «Воеводы же видя их <половцев – А.И.> бегущих, но войско за ними великое, говорили, чтобы не гнать за бегущими, но молодые князи, быв полны храбростию и рвением, не слушая совета старых: Святослав Олгович и Владимир Игоревич, желая честь прежде времени приобрести, но запамятывая, что к тому приобретенное искусство потребно; да с ними Олстин воевода Черниговский, без повеления старших Князей, пошли за реку на половцев. <…> Тогда Игорь Святославич созвал князей и воевод и предложил им, что, одержав победу, далее не идти за половцами <…> Святослав же Олгович да Владимир Игоревич возвратясь стрыям говорили, что они, далеко гоняясь за половцами и коней томя, не могут за ними (отступающими основными войсками князя Игоря – А.И.) поспеть, если сейчас идти, Всеволод соглашался на то, но прочие все советовали дойти до реки, Всеволод Святославу дал отдохнуть, и пошли уже пред днем все совокупно к Донцу. Половцы же рано по утру со всею силою напали на чистом поле на полки Игоревы <…>» (СЛРС 12, 135-137).
Тем временем, в опале оказался Сперанский. Екатерина Павловна ликовала. Она ненавидела Сперанского и интриговала против него. Была у нее и личная обида. Он отказал «в поддержке той шведской партии, которая прочила на шведский престол мужа великой княгини, принца Ольденбургского» (Богоявленский 1994, 195). Помимо этого он высказался против кандидатуры Карамзина на пост министра народного просвещения, выдвинутой великой княгиней. В результате, «<…> ей удалось <…> вместе с группой влиятельных лиц добиться ссылки либерального реформатора, гр. Сперанского, которого она считала «преступником», овладевшим волей слабохарактерного монарха» (Там же, 194).
Меняется окружение государя – меняются и его взгляды на политику. И уже в 1816 году Александр, «пожаловав Карамзину ленту, заметил, он награждает его не за историю, а за записку» (Булич 1802, 277).
В 1818 году выходят первые восемь томов «Истории государства российского». Свое кредо он выразил в предисловии к изданию: «Мы одно любим, одного желаем: любим отечество; желаем, да не изменится никогда твердое основание нашего величия; да правила мудрого Самодержавия и Святой Веры более и более укрепляют союз частей; да цветет Россия … по крайней мере долго, долго, если на земле нет ничего бессмертного, кроме души человеческой!» (Карамзин 1989, 22). Неслучайно уже первый том «Истории…» вызвал нарекания со стороны радикалов, с удивлением и негодованием обнаруживших полное соответствие историософской концепции Карамзина убеждению Екатерины в том, что история русского государства неотделима от истории русского абсолютизма.
Таким образом, сформулированная Екатериной II монархическая идея, в основе которой лежала апология самодержавия, стала тем базисом, который русские консерваторы начала XIX века смогли противопоставить либеральному проекту Александра и Сперанского. А ее языковая программа сильнейшим образом повлияла на литературные и лингвистические поиски Карамзина и Шишкова. В этом контексте можно рассмотреть и «спор о старом и новом слоге». Не было никакого противоречия в том, что Карамзин, не принявший литературной программы Шишкова, разделял его патриотический пафос в отношении к русской истории и актуальной политической ситуации.
Список
литературы
Vries de Gunzburg 1941 – Vries, Irene de Catherine Pavlovna. Grande-Duchesse Russe. 1788-1819. Amsterdam, 1941.
Богоявленский 1994 – Богоявленский С.К. Император Александр I и великая княгиня Екатерина Павловна // Три века. Россия от Смуты до нашего времени.Т. 5. М., 1994.
Булич 1902 – Булич Н.Н. Очерки по истории русской литературы и просвещения с начала XIX в. В 2-х томах. Т. I. СПб., 1902.
Виноградов 1982 – Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX веков. М., 1982.
Ивинский 2009 – Ивинский А.Д. Екатерина II и Русский язык // Русская речь, №2, 2009. С. 77-81.
Ивинский 2009a – Ивинский А.Д. Языковая программа Екатерины II: к истории журнала «Собеседник любителей российского слова» // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. №3, 2009. С. 47-54.
Карамзин 1989 – Карамзин Н.М. История государства российского. В 12 тт. Т. I. М., 1989.
Корф 1861 – Корф М.А. Жизнь графа Сперанского. Т. I. СПб., 1861.
Погодин 1866 – Погодин М. Николай Михайлович Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Материалы для биографии. Т. I-II. СПб., 1866.
Пыпин 2001 – Пыпин А.Н. Общественное движение в России при Александре I. СПб., 2001.
Пятковский 1888 – Пятковский А.П. Очерки из истории русской журналистики // Пятковский А.П. Из истории нашего литературного и общественного развития. Т. II. СПб., 1888.
Сакулин 1929 – Сакулин П.Н. Русская литература. Социолого-синтетический обзор литературных стилей. Ч. II. Новая литература. М., 1929.
СЛРС – Собеседник любителей российского слова. СПб., 1783-1784.
Шишков 1803 – Шишков А.С. Рассуждение о старом и новом слоге. СПб., 1803.
Шишков 1824 – Шишков А.С. Собрание сочинений и переводов. Ч. II. СПб., 1824.
[i] О языковой программе Екатерины II см.: Ивинский 2009; Ивинский 2009а
|