А.А.Новиков
"Мы познаем истину не одним разумом, но и сердцем... Смешно со стороны разума требовать у сердца доказательств его основных начал, чтобы согласиться с ними, как одинаково смешно было бы сердцу требовать у разума чувствования всех делаемых им заключений, чтобы принять их".
Б. Паскаль
"Рационализм есть состояние человеческого духа, а не гносеологическая доктрина".
Н.Бердяев
Известная неопределенность, точнее - семантическая неоднозначность понятия рациональности есть, видимо, первое явное проявление той "хитрости" ratio , о которой упоминал еще Гегель. Поэтому продуктивное обсуждение соответствующей темы требует согласованности как в отношении понятия рациональности, так и в отношении существа самой проблемы. Последнее вряд ли возможно при радикальном различии, скажем, сциентистского и теологического значений термина "рациональное". В то же время едва ли будут плодотворными дискуссии о понятии рациональности без уяснения исторических причин и условий рождения этой особой проблемы европейской философии. В самом деле - рациональность (в предельно широком ее понимании) не имеет достаточно отчетливых границ в практической и духовной деятельности людей, позволяющей достичь в конечном счете поставленной цели. В этой ситуации позиция тех, кто связывает рождение феномена рациональности с радикальной реформой европейской философии в Новое время, выразившейся в ее решительной сциентизации и методологизации, представляется в известной мере оправданной. Пионером этой реформы принято считать Декарта, побудившего человеческий разум "встать на собственные ноги", освободив его не только от оков мистики и откровения, но и от схоластической ограниченности рассудка. Стратегическая цель идеологов рационализации философии и человеческой культуры в целом состояла в утверждении науки (прежде всего математики и математизированного естествознания) в качестве ее безоговорочного и единственного лидера. Культ веры и авторитета (Библии и Аристотеля) должен был уступить место культу критической рефлексии, точного расчета и идеологической непредвзятости. Этот всплеск "естественного света" разума, несущий в себе не только критический, но и конструктивный заряд, получил впоследствии наименование "классической" или собственно философской рациональности. Если вслед за "классиками" принять жестко сциентистскую экспликацию рациональности, то вопрос о возникновении и сущности данного философского направления можно считать решенным. Между тем многие философы прошлого и настоящего времени указывают на неправомерность отождествления философской рациональности с рациональностью научной с ее четкими и стабильными критериями логичности, дискурсивности, системности и т.п. Особая опасность по их мнению содержится 27 в "очищении" философской рациональности от нравственного контекста, как не имеющего отношения к установлению объективной истины. В отчетливом виде это вслед за Кантом осудила постклассическая философия XIX века, предпринявшая попытку раздвинуть узко-рассудочные границы сциентизированной философии и повернуть ее лицом к, идущим еще из античности, социально-гуманистическим ценностям.
Подлинно рациональный, действительно разумный путь человеческого развития - это не только глубоко продуманный и оптимально сбалансированный, но прежде всего нравственный путь, при котором долг, альтруизм, милосердие и прочие архаичные и, строго говоря, нерациональные факторы не вытесняются холодной расчетливостью и безупречной логикой, и где истина не довлеет над совестью. Формально истинен всякий здравствующий, но воистину истинен, как утверждал еще Сократ, лишь тот, кто близок идеалу человечности, отличающему Homo Sapiens от прочих мыслящих существ способностью употребить свой разум во благо всего человеческого рода. Всякое рафинирование рациональности (культ "чистого разума") есть в сущности противоестественное выхолащивание духовного мира человека. Это не только антигуманно, но и элементарно неразумно, ибо человеческая разумность состоит кроме всего прочего в том, чтобы понимать, принимать и ценить то, что лежит за ее пределами и что в конечном счете определяет условия ее собственного существования и функционирования. За игнорирование этой объективной, но, к сожалению, не всегда очевидной истины человечеству приходится платить слишком высокую цену, которая, увы, неотвратимо растет с каждым новым поколением. К печальным итогам привело нас, к примеру, насильственное очищение духовного мира человека от такого нерационального фактора, как вера. Разумеется трудно жить лишь верой и довольствоваться только ею, но без веры, как выясняется, вообще жить нельзя. У веры есть реальные рациональные противовесы, но ей в сущности нет альтернативы. Сознательно или невольно опустошенную духовную нишу, занимаемую верой, нельзя заполнить ничем иным кроме веры и там, где ее нет - там духовная пустота. Максимально рационализированный и прагматизированный мир XX-го века оказался, в известном смысле, в иррациональном тупике: парадокс, который имеет свои объективные причины.
Решительно отклоняя сугубо сциентистский вариант трактовки рациональности, как единственно верный и корректный, многие исследователи справедливо указывают на тот факт, что знание (в том числе и научное) не складывается и не развивается в рамках узко понимаемых рациональных критериев в обход неформализованных, нерациональных духовных реалий.
Сциентистская концепция рациональности при всей своей привлекательности и ясности целей, так и не смогла окончательно избавить философское и научное мышление от того нерационального шлейфа, который всегда тянется за ними. Отсечь от этого шлейфа нить веры в ее христианской интерпретации оказалось несложно. Но вот что делать с "нитями" интуиции или врожденной истины? Их запредельный для строгой науки 28 исток неоспорим, но именно их рационализм Нового времени вплел в свою ткань, подтвердив тем самым хорошо забытую истину: самые роскошные плоды культуры вырастают лишь на почве "нечистого мышления". Разум с необходимостью покоится на не-разуме; логика - на не-логике (Unlogik). "Чистый" разум никогда не должен забывать, что без внешней опоры его "собственные ноги" повисли бы в воздухе.
Разум, втиснутый в прокрустово ложе рассудочности, не только ущербен, но и опасен. Современная прогрессивная философская мысль все более склоняется к убеждению в многообразии форм рациональности, их исторической обусловленности, определяемой в значительной мере личностью мыслителя и особенностью эпохи, настаивает на пересмотре и расширении границ "классической" ее доктрины, с позиций которой невозможно понять и объяснить многие культурные феномены ранних цивилизаций и тем более их сохраняющееся влияние на всю последующую культуру. Вместе с тем абсолютно иррациональными могут оказаться самые изящные научные проекты и не по причине технических или теоретических просчетов, но в силу просчетов социокультурных.
Сказанное отнюдь не имеет целью дискредитировать концепцию классической рациональности. Нелишне еще раз повторить, что она была необходимой и оправданной реакцией на гнет узурпировавшей разум, известной духовной силы, подлинной интеллектуальной революцией.
Таким образом проблема типов (или форм) рациональности не только реальна, но и весьма актуальна. Вместе с тем заслуживает внимания и концепция единства рациональности, понимаемая, однако, как диалектическое единство многообразия проявлений разума. Рациональность научная, философская, религиозная и т.д. - не альтернативы, но грани единого и многоликого человеческого разума. Все дело в акцентах, приоритетах: научных, нравственных, художественных и т.д., сменяющих, но не отменяющих друг друга в силу объективных условий исторического и логического развития человеческой культуры. Выявляя специфику этих особенностей рациональности, вполне допустимо использовать понятия "форма" или "тип" рациональности тем более, что сама рациональность имеет целый ряд критериев, ни один из которых не обладает абсолютной значимостью. Ценностный критерий рациональности не менее актуален, чем, например, критерий логический.
В контексте сказанного представляется неправомерным скептическое отношение к "доклассическим" типам (формам) рациональности, рассматриваемым лишь в качестве подготовительного материала становления рационалистической доктрины Нового времени. На самом деле платоновская или, скажем, эпикуровская экспликации рациональности не менее содержательны и классичны, чем рационалистические концепции Декарта, Ф.Бэкона, Лейбница, Мальбранша. Все это - особые типы рациональности, отличающиеся не только различными критериями, но и различными названиями.
***
Вопрос об истоках рационализма (рациональности) - в известной мере вопрос об истоках самой философии как истори-29чески первой отчетливо рационалистической формы общественного сознания. И хотя отдельные элементы рациональности (в частности вопрос о смысле) достаточно явно обнаруживают себя уже в мифологии и первобытном искусстве, оба эти явления мировой культуры абсолютно не нуждались ни в доказательности, ни в аналитическом рассудке, ни в критическом разуме вообще - подлинных и необходимых, как принято считать, критериях истинной рациональности. Вот почему мнение о том, что философия (античная философия в частности и прежде всего) является лишь "рационалистически стилизованной" мифологией, представляется по меньшей мере спорным. Философское мышление изначально отличается от мифологического и религиозного и по целям, и по методам. Влияние мифологии на философию (и не только на нее) конечно огромно и исторически объективно. Оно на столетия проникло в ткань позднейших типов мировоззрения. Мифология, равно как и религия, будет, видимо, сопровождать человечество до конца его истории, оказывая определенное влияние на все формы общественного сознания. Однако качественная граница между ними останется неустранимой. Что касается взаимосвязи античной философии и древнегреческой мифологии, то правильнее, пожалуй, будет говорить о мифологической стилизованности и соответствующем традиционализме раннефилософского мышления. Для последнего это было столь же естественным и неизбежным, насколько опасным для классической мифологии и языческой религии была философическая их рационализация: превращение, например, античных богов в философские категории, "рациональные вещи". Таким образом, при всей насыщенности мифологией, античная философия решительно переключает свое внимание к истинно сущему и апеллирует к понятию, логике, факту. У философа, свидетельствует один из первых историков философии Альбин, изначально проявляется природная склонность к наукам, т.е. сфере умопостигаемого, интерес к объективному и закономерному, а не случайному и изменчивому. Это ясно поняли, хотя и по разному интерпретировали, уже Филолай, Парменид, Зенон, Гераклит, Анаксагор. Философия, утверждал Сократ, начинается с изумления и требует логического разрешения проблем. При всем мифологизме платонизма (а от элементов мифологии и даже мистики объективный идеализм не смог освободиться даже в своем "абсолютном" варианте) приоритет его основоположником безусловно отдавался доказательству. Философ, считал Платон, лишь тот, кто готов "отведать от всякой науки", кто ненасытен в учебе и истине. Мифы же полезно знать и использовать как инструмент нравственного регулирования общественной жизни, как устрашение неизбежной расплатой в потустороннем мире за совершенное при жизни зло и потому мифотворчество - удел художников и поэтов, но не философов и не государственных мужей.1 ____________________ 1 Неоднозначное отношение Платона к мифологии находит у историков философии разные объяснения. Это, видимо, и нежелание порывать с культурными традициями Эллады, и невозможность найти научное объяснение многих явлений и процессов, и, наконец, элементарная осторожность 30 В пользу изначальной и сознательной рационализации, зародившейся в лоне мифологии, но отпочковавшейся от нее новой формы общественного сознания, говорит и тот факт, что введение Пифагором самого понятия "философия" (свидетельство Аэция) совпало с рождением античной математики. Число, как "орган суждения Бога", оказалось и самой рациональной из всех известных людям чуственно-воспринимаемых и умопостигаемых "вещей". С его помощью "мудрейший из эллинов" впервые обнаружил объективную реальность иррационального (пифагорова теория иррациональных величин). Арифметика и особенно геометрия оказались не только стимулами и средством развития естествознания, но стали, как образно выразился Диоген Лаэртий, "двумя рукоятками" древнегреческой философии. По убеждению многих историков науки и историков философии первые философские программы античных мыслителей были программами математическими. Опираясь на пифагорейское учение о числах и безоговорочно отдавая ему приоритет в науке и воспитании, Платон не только создал свое знаменитое учение об Идеях2, но и попытался объяснить с их помощью все многообразие природной и общественной жизни. Во всяком случае эта новая для античности чисто теоретическая (умозрительная) "числовая мудрость" своей аналитической и конструктивной потенцией существенно раздвигала границы человеческого познания и возможности общественной практики. Без искусства счета, как самой "изощренной мудрости", не могут, утверждал Платон, обойтись даже политики. По его мнению человечество вообще разделилось однажды на два лагеря: тех, кто причастен к математике и тех, кто не пользуется ее могуществом3.
Итак, Новое время - эпоха не зарождения, но возрождения философского рационализма - прежде всего как высочайшей культуры и самодисциплины разума его исторически новая интерпретация. Картезианская математизация знания лишь восстанавливала одну из ранних традиций античной философии, воплотившуюся в том, что принято называть "научным духом", традицию чрезвычайно значимую, но не единственную и, пожалуй, не главную. Новый ("классический") рационализм оказался своего рода "снятием" рационализма античного, но "снятием", увы, не диалектическим. К некоторым, утраченным позднейшей европейской философией и культурой ценностям античной экс-
(печальный опыт учителя и друга) в отношении к доктринам официальной мифо-идеологии.
2 Во избежание возможной двусмысленности, условимся в дальнейшем в написании этого термина использовать заглавную букву, дабы отличать его от широко используемого понятия "идеи" как мысли о чем-либо.
3 Оценивая значение математики и ее роли в развитии человеческой культуры, Ницше впоследствии назовет ее средством "высшего человековедения", ибо математика, по его мнению, представляет собой не столько орудие познания, сколько орудие очеловечивания познаваемого. Думается, что под этой чрезвычайно значимой и изящно сформулированной мыслью подписались бы многие античные философы.
31 пликации рациональности, имеет смысл вернуться не только ради восстановления исторической справедливости, но прежде всего с целью лучшего понимания существа и границ этого феномена.
***
Характерной чертой античного рационализма, определившей и суть первой европейской интеллектуальной революции, следует, видимо, считать формирование культуры дефиниции, которую начали еще досократики (в первую очередь софисты) и завершили представители греческой философской классики. Этот первый тип европейского рационализма, отмечает С.С.Аверинцев, от всех предшествовавших ему состояний мысли и познавательных форм, в которых предмет полагается не через определение, но главным образом через уподобление (мифы, притчи), "резко отделяло наличие методологической рефлексии, обращенной, во-первых, на самое мысль, во-вторых, на инобытие мысли в слове. Рефлексия, обращенная на мысль, дала открытие гносеологической проблемы и кодификацию правил логики; рефлексия, обращенная на слово, дала открытие проблемы "критики языка" и кодификацию правил риторики и поэтики"4.
Превосходство критической рефлексии над обыденным сознанием, понятий над чувственными образами, умозаключений над впечатлениями и мнениями, дедукции над индукцией лучше и раньше других уловил и использовал Сократ - первый "теоретический человек". И хотя в его известном признании относительно того, что сам он ничего не знает, но лишь стремится говорить "всего... только правду" и иметь "самые общие понятия", содержится известная доля показного простодушия, общая ориентация предложенного им нового стиля философствования была безусловно наиболее прогрессивной и перспективной.
Ничуть не умаляя роли софистики как "античного просвещения" в интеллектуальном прорыве древнегреческой культуры из классической мифологии и целиком мифологизированной гомеровской и гесиодовской поэтики в сферу самосознания духа, следует признать, что именно Сократ начинает кардинальный поворот всей философии в сторону переосмысления природы разума и оснований достоверного знания. Более того, выросший и сформировавшийся в лоне софистической культуры, он решительно разводит истинную философию, как высшую форму умозрения, и с традиционной мифологией, и с "суетным многознанием" софистов. Философия не всезнайство и не цветистая риторика, но знание сущего и причины, понимание законов становления явлений, торжество разума и справедливости. Это переосмысление возможностей и целей философии, было, по мнению А.Ф.Лосева, окончательным прощанием с дорефлексивным мифологическим сознанием и переходом к "доподлинному рационализму", к "восторгу теоретического мышления".
4 Аверинцев С.С. Два рождения европейского рационализма // Вопр. философии. 1989. N 3. С. 10.
Одним из важнейших принципов разума Сократ считал принцип целесообразности и объективной нормативности. Софистический релятивизм относительно понятий и норм жизнедеятельности для него абсолютно неприемлем. Разумеется, нельзя стать не становясь, но вещи не только изменчивы, но и устойчивы, иначе они были бы в принципе не познаваемы. В любой из них, даже находящейся в стадии становления, есть некоторое объективное и устойчивое ядро, фиксируемое в имени (понятии). Имя не тождественно вещи, но зная его, имея понятие вещи, и, тем самым, выходя за ее пределы, можно постичь ее сущность. Имя не случайно и не субъективно, как полагали софисты; в нем есть "какая-то правильность от природы"5. Именно имена-понятия выполняют роль посредников между божественным разумом и разумом человеческим, делая вещь интеллектуально зримою. Критически переосмысливая мифопоэтическую концепцию природы и статуса древнегреческих богов, Сократ интерпретирует последних в качестве телеологических принципов разума и родо-видовых сущностей всех вещей и процессов. Не человек, как уверял Протагор, а Бог-разум есть мера всех вещей6.
По достоинству оценив объективную значимость и рациональный смысл имен-понятий, Платон создает свою философскую систему прежде всего как систему понятийную. В этой ситуации даже слово, как материальная оболочка имени-понятия, способно исказить смысл и значение последнего. "Всякий, имеющий разум: никогда не осмелится выразить словами то, что является плодом его размышления и особенно в такой негибкой форме, как письменные знаки"7. Истинно понятийное мышление - в сущности "беззвучная беседа" души с собой. Но, чтобы убедить в этом других, Платон, поясняют его античные биографы и толкователи, вынужден был нарушить провозглашенную им заповедь, взяв на душу маленький грех во имя великого блага. И потомки, надо признать, по достоинству оценили эту "жертву" и безоговорочно простили великому мыслителю его литературные "прегрешения". Более того искусство устной и письменной речи, доведенное Сократом и Платоном до совершенства, по праву отнесено человечеством к высшим достижениям античной культуры.
5 Исходя из идеи природного (объективного) статуса понятий, Сократ и Платон первыми сформулировали концепцию Анамнесиса (знания-воспоминания), оказавшую колоссальное влияние на всю европейскую философию и предвосхитившую, в частности, известную картезианскую теорию врожденных идей, как одного из основополагающих начал "классического рационализма".
6 Вряд ли следует считать совершенно беспочвенным мнение о Сократе, как "первом истинном христианине" (если, конечно, не понимать его буквально). Однако не теологическая, но рационалистическая (квазирелигиозная) интерпретация Бога стала характерной чертой сократоплатоновской философии и была унаследована классическим рационализмом Нового времени.
7 Платон. Соч. М., 1972. Т. 3(2). С. 544.
33 В истории становления и развития культуры речи и рационального мышления вообще трудно найти более значимое звено, чем то, что древние греки называли диалектикой. При всей неоднозначности понимания и оценки этого феномена рационального мышления, Платон считал его подлинным "венцом наук", "царским искусством". Лишь диалектика, как способность "чистого мышления" проникать в сущность вещей и процессов, высвобождать из "варварской грязи зарывшийся туда взор нашей души"8 и направлять его "ввысь", могла претендовать на право именоваться подлинной наукой, поскольку имела дело не с преходящим и изменчивым, но с "божественным и постоянным", умела "видеть все сразу". Демонстрируя и развивая потенциальные возможности диалектики в системе рационального мышления, Платон первым ввел особый диалектический род суждения, дополнив им широко практиковавшиеся в античной философии этический, эстетический, эротический и другие виды суждений. Искусство "хитросплетения речей", ведущих к истине через поиск и разрешение противоречий, особенно наглядно проявилось в знаменитых платоновских диалогах - прекраснейших видах словесности, изобретенных отнюдь не Платоном, но доведенных им, по мнению Диогена Лаэртия, до совершенства9.
Критически оценивая сенсуализм ионийцев и субъективизм софистов, решительно настаивая на трактовке философского мышления как умозрительного искусства, Платон, также как и его "старший друг" Сократ, вовсе не отрицал значения человеческих чувств и страстей и отнюдь не считал наличие "воска в ушах" - условием истинного философствования. В ряде своих сочинений он говорит о естественной и необходимой гармонии чувственного и рационального. Ни жизнь в одних лишь чувственных удовольствиях, ни жизнь рассудительная, лишенная этих удовольствий, не достойны человека именно в силу своей неразумности. Удовольствие, игнорирующее рассудок - иррационально и пагубно; разум, не приносящий наслаждения и подавляющий страсти - ущербен. Достойна и оправдана, утверждал Сократ10, лишь "смешанная" жизнь, где разум 8 Платон. Соч. М., 1971. Т. 3(1). С. 545.
9 Платоновские диалоги стали впоследствии предметом особых лингвистических, филологических, этических, логических и прочих исследований. Известны и различные виды их содержательно-структурной классификации.
10 При вполне естественном различии взглядов великого реформатора античной философии и его гениального последователя по целому ряду обсуждаемых ими вопросов, их философские воззрения столь близки по духу и аргументации, что разделить их порой не представляется возможным.
Последнее усугубляется и тем обстоятельством, что с мыслями Сократа мы знакомы в основном по их платоновским интерпретациям. И хотя Диоген Лаэртий уверяет, что все излагаемое Платоном от лица Сократа, есть его собственные взгляды, сам Платон утверждает обратное: "нет и не будет никакой платоновской записи; а то, что теперь читают, - это речи Сократа..." (Платон. Соч. Т. 3(2). С. 513.) Отдавая 34 разбавлен "примесью" чувств, а чувства - "примесью" разума "перед нами, точно перед виночерпиями, текут две струи; одну из них - струю удовольствия - можно сравнить с медом, другая - струя разумения - отрезвляющая и без примеси вина, походит на суровую и здоровую воду. Вот их-то и нужно постараться смешать как можно лучше"11. Речь идет именно о рациональной "смеси" (а не "беспорядочной массе" контролировать которую должен все-таки Ум (или Разум). "Существует лишь одна правильная монета - разум и лишь в обмен на нее должно все отдавать"12.
Итак, чувства и разум имеют различную природу и ведут к различным результатам. Вещи (явления), конечно, доступны чувствам, но их сущности постигаются только размышлением. К становлению человек приобщается телесно и чувственно, к подлинному же бытию - лишь с помощью разума. В первом случае он приобретает мнение и веру, во втором - обогащается истинным и прочным знанием. Мнения (равно как и вера) могут совпадать с истиной, но в любом случае они нуждаются в рассудочной рефлексии. Не связанные последней и не основанные, таким образом, на понимании, они походят на слепцов, ощупью бредущих по проторенной дороге. С утратой физического зрения усиливается "зрение рассудка". Последнее следует беречь пуще тысячи "телесных очей". Таким образом, при всей привлекательности и неизменной силе чувств и естественных страстей человек с их помощью не достигнет в жизни многого. И истинный любитель мудрости, если он хочет чего-то достичь своим учением, должен взять власть над удовольствиями и вожделениями, найти на них своеобразную узду. Такую узду Платон видит прежде всего в рассудочности, как основе могущественного разума.
Известная ограниченность роли чувств в познавательной деятельности становится абсолютной при столкновении субъекта познания с вещами "безвидными", бестелесными, реальность и значимость которых превосходит, однако, реальность и значимость всех чувственно воспринимаемых природных и искусственных объектов и явлений. Речь идет об Идеях - наиболее, пожалуй, ярком и загадочном феномене платоновской, да и античной философии вообще, оказавшем огромное влияние на формирование всей мировой философской и, отчасти, научной мысли.
Термин "Идея", означающий "вид", "род", "форму", "образ", "начало", "причину", "цель" и т.п. широко использовался не только в обыденном и поэтическом языке древних греков, но и в раннеантичном философском лексиконе, в частности - учении Демокрита, где он фигурирует в качестве единого и неделимого элемента - атома. Однако особый категориальный статус этот термин впервые приобретает в философии Платона. Именно Идея ____________________________________________________________ должное скромности (или разумной осторожности) Платона, примем во внимание оба эти заявления и будем персонифицировать те или иные идеи там, где это уместно и правомерно с точки зрения истории философии.
11 Платон. Соч. Т. 3(1). С. 79.
12 Платон. Соч. М., 1970. Т. 2. С. 28.
35 оказалась, пожалуй, исходной ступенью становления философии как метафизики - особой и самостоятельной формы общественного сознания, отличающей себя и от мифологии, и от науки.
Почти все платоноведы сетуют на то обстоятельство, что одни и те же понятия имеют у него множество терминологических вариантов и смысловых значений. Не составляет исключения и понятие Идеи. И все же основной ее платоновский смысл достаточно прозрачен. Идеи представляют собой феномены субстанциального характера, эксплицируемые как сугубо рациональные (смысловые) предпосылки всех чувственно воспринимаемых вещей и олицетворяющие собой закон и основу их природного и искусственного конструирования. Платон убежден, что Идеи пребывают в природе как бы в виде образцов, парадигматических причин всех вещей13. Идея - носитель и хранитель вечных и неизменных свойств и характеристик последних, она - их родовая квинтэссенция. Когда Платон говорит, что каждая вещь имеет свою собственную Идею, то имеется в виду родо-видовое состояние вещи, а не отдельные ее экземпляры. И тот, и другой стол (стул) есть продукт единой и общей Идеи стола (стула), т.е. Идеи "стольности" ("стульности"). Идея, таким образом, - это единство многого, познать которое можно лишь познав это единое.
Руководствуясь объективно существующей и от него не зависящей Идеей какой-либо вещи, как бы "вглядываясь" в нее, мастер изготавливает те или иные чувственно-материальные предметы с максимально возможным соответствием их собственным Идеям. Аналогичным образом поступает и природа. Все, что она творит, есть подражание соответствующим сверхприродным Идеям. Природа, следовательно, не причина самой себя, как полагали атомисты. В ней все изначально озарено божественным Разумом. Весь космос создан Богам с оглядкой на Идею космоса. Идея, таким образам, и порождает вещь и наполняет ее смыслом, никогда, однако, не растворяясь в ней до конца, как, впрочем, и в какой угодно сумме вещей-копий. Вещь, как явление, доступна органам чувств; вещь со стороны ее сущности (Идеи) воспринимается лишь "очами разума".
Рассматривая вещи как продукты "истечения" Идей, Платон, вместе с тем, осознавал недостаточность одних лишь идеальных средств в создании всего многообразия внешнего мира. Идеи, содержащие в себе сущностные начала конкретных вещей, должны в чем-то воплощать эту сущность, овеществлять ее, "истекая" на какую-то реальную почву. Идея, как "разумная необходимость", как абсолютно "рациональная вещь", нуждается для своей реализации в некоем нерациональном компоненте - материи. В своем философско-категориальном оформлении Идея предстает под именем "Одного", а материя под именем "Иного". "Иное" - это "чистая" или "первая" материя, т.е. "материя вообще". Чувственные же вещи, будучи конкретно оформленной ____________________ 13 Характеризуя соотношение платоновских Идей и чувственного мира, русский философ П.Д.Юркевич сравнивал их соответственно с законодательной и исполнительной властями.
36 материй, сохраняют природу последней, но предстают уже в качестве "второй" или низшей материи.
Платоновская экспликация Идей в качестве родовых сущностей сыграла, безусловно, важную роль в формировании одного из важнейших направлений философского рационализма - реализма с его культом общих понятий. Вместе с тем понятийный статус Идей не имел еще ярко выраженного логико-категориального звучания и уж тем более не абсолютизировался Платоном. На Идеях, как априорных формах сущего, нисходящих на землю из "занебесной области" и представляющих собой в конечном счете вечные и самодовлеющие акты божественного мышления, отчетливо видна печать мифотворчества, теологии и языческого пантеизма. Отягощенная этим архаичным грузом, Идеалогия14 еще не обеспечивала понятиям самостоятельного движения и потому не представляла собой действительную "диктатуру понятий". Именно в этом Аристотель и особенно Гегель видели слабость и логическое несовершенство платоновских Идей. Последние, по мнению - Гегеля, были еще крайне наивны, абстрактны и бессодержательны, что делало Идеалогию слишком мало идеалистичной, но вместе с тем чрезвычайно мистичной и мифологичной.
Что касается мистики и мифологии, то тут Гегель прав. С мнением же о бессодержательности и абстрактности платоновской Идеи вряд ли можно согласиться. На самом деле она не менее содержательна, чем Абсолютная идея Гегеля, но совершенно в ином, отличном от гегелевского понимания содержательности, смысле. Идея в ее интерпретации абсолютным идеализмом - чисто логическая конструкция. Что же касается Платона, то свою Идею он рассматривал прежде всего через призму ее прагматической, аксиологической и нравственной функций. Отсюда - и два различных типа философской рациональности, сложившихся в рамках системы объективного идеализма. Идея - это объективный природный и социальный (нравственный, эстетический, эротический, политический и т.п.) закон, идеал для подражания. По законам пользы, справедливости, красоты, содержащимся в Идеях-нормативах, творит и природа, и человек. Критерий совершенства (идеала) есть первый и подлинный критерий и принцип Идеи. Отстаивая эту мысль, Платон готов даже признать возможность, так сказать, без-Идейного, беспредпосылочного существования природных и социальных реалий. Основной участник большинства платоновских диалогов - молодой Сократ в "Пармениде" теряется и не может дать вразумительного ответа на вопрос о возможности (или невозможности) существования Идей-идеалов грязи, мусора и прочей бесполезной и неэстетичной дряни. Идея, таким образом, не гносеологический абстракт и не чистое понятие (хотя бытийность ее и фиксируется понятием) ____________________ 14 Термин "Идеалогия" является, на мой взгляд, более точным, адекватным обозначением системы платоновских воззрений на Идею. Употребляемый для этой цели термин "эйдология" не вполне корректен, тем более, что в современной психологии он приобрел конкретное и специфическое значение.
37 но имманентная основа всего сущего, всей реальной жизни с ее радостями, проблемами и противоречиями. Не случайно Платон допускал возможность и даже неизбежность "вражды" между Идеями. На эту очевидную "заземленность" Идеалогии и самого платонизма обратил в свое время внимание Гельвеций. Если Демокрит шел, по его выражению, от земли к небу, та Платон, напротив, спускался с неба на землю. Это предопределило и характер платоновского рационализма, его своеобразную интерпретацию.
Идеалогия, положившая начало одному из главных направлений развития мировой философии и по существу отождествленная сознанием последующих поколений с платонизмом вообще, отнюдь не занимала абсолютно главенствующего положения в философских воззрениях самого Платона, за что его, кстати сказать, упрекал Гегель. Упрек в недостаточной идеалистичности Идеалогии с позиций абсолютного идеализма был и объективен, и справедлив, ибо Платон (и А.Ф. Лосев в этом, пожалуй, прав) по существу не создал никакого особого учения об Идеях, как последовательной системы взглядов. При всей условности и подвижности платоновской иерархии мировых ценностей, Идея никогда не возводилась им на вершину соответствующей пирамиды, но представляла собой лишь средство реализации божественных замыслов. Бог, Ум, Единое неизменно ставились Платоном выше Идеи и предопределяли в конечном счете ее назначение и судьбу15.
Развивая и отчасти пересматривая взгляды своего друга, Платон оставляет неизменным и главенствующим сократовское кредо духовно-нравственного начала и "добротворчества" истинной философии. Первой и основной ее заповедью должно быть не всезнание, но знание, различающее Добро и Зло; знание, несущее людям не только и не столько необходимую им информацию, но прежде всего - благость. Именно Благо становится центральным понятием платоновской философии и ее абсолютной ценностью. Избегая четкого определения этого абсолюта16, Платон твердо убежден, что Благо есть первая ____________________ 15 Завершая разговор о платоновской Идее, хотелось бы обратить внимание на весьма распространенное заблуждение относительно возможности (а тем более правомерности) ее материалистической интерпретации. Последней она не подлежит принципиально. Фактически имеет место лишь полная подмена предмета обсуждения. Платоновская Идея, как трансцендентная сущность, как вечный абсолют и "движитель мира", если и имеет какое-то отношение к "человеческой голове", то только отношение образца и копии. В качестве единственного носителя истины Идея, в отличие от идеи, ни в каком отношении и ни при каких обстоятельствах не может быть субъективной. Она объективна в абсолютном смысле. Абсолютно объективен и ее рациональный характер, свободный от каких бы то ни было человеческих качеств и способностей.
16 Платон полагает, что Блага, как божественного свойства, трудно достичь, но еще труднее объяснить. В чисто человеческих измерениях оно может быть и "душевным", и 38 истинная причина и "владычица" всех форм бытия, как видимого, так и умопостигаемого, главенствующая и над Умом, и над душой17. Благо выше истины, а добродетель имеет приоритет над рассудком.
Отчетливо нравственно-аксиологическая тенденция, положенная Сократом в основание истинной философии, безоговорочно сохраненная и конкретизированная Платоном, сформировала особый тип философского мышления. Это бесспорно. Но прямая связь его с философской рациональностью представляется многим по меньшей мере сомнительной. С позиций рационализма XVII века какая-либо позитивная связь здесь вообще исключена. Благость в принципе нерациональна; благостная рациональность - такая же нелепость, как круглое тепло. И тем не менее, если не абсолютизировать "классическую" концепцию рациональности и не считать ее безальтернативной, то платоновскую социальную (моральную, правовую, политическую и проч.) философию правомерно расценивать как в высшей степени разумную (для своего времени во всяком случае) а, следовательно, рациональную доктрину.
В чем же состоит рационализм платоновской социальной философии?
Прежде всего в том, что все нравственные, правовые, эстетические, политические и прочие социальные ценности рассматриваются Платоном через призму Разума и жажды знания. Есть одно Благо - знание и одно Зло - невежество. Зло человек совершает исключительно по незнанию, в силу иррационального отношения к действительности. Последовательно раскрывая перед своими слушателями самоценность справедливости ("первого Блага"), чести, достоинства, мужества, бескорыстия и прочих истинно философских добродетелей, настаивая на необходимости их культивирования ради сохранения и развития самого человеческого рода, Сократ - основной проводник платоновских идей в его произведениях - показывает, что реальную ценность и объективную значимость они приобретают лишь будучи оплодотворенными Разумом. Мужество без разумного начала - потенциальное зло. Первая же и главная черта самого мужества - стремление к знанию. Не обладая знаниями и не доверяясь собственному разуму, человек не сможет достичь ни счастья, ни свободы. Отвергая обывательские представления о Благе как удовольствии, Сократ решительно встает на позиции людей "более тонких", для которых Благо есть прежде всего ____________________________________________________________ "телесным", и "сторонним", каждое из которых имеет в свою очередь собственную иерархию.
17 Что касается платоновской иерархии высших ценностей, то в ней бесполезно искать строгость и последовательность - отличительная особенность всей платоновской философии. В этом отношении Платон гораздо ближе к Сократу, чем к Аристотелю. Одни герои его философско-литературных повествований находят согласие в том, что Душа - причина Блага и Зла и что именно она правит всем миром. Другие утверждают, что Душа может быть и порочной, когда, например, "пьянеет" от чувств. Благо же абсолютно беспорочно, ибо само есть Абсолют.
39 "понимание" и "разумение" высших ценностей. Нельзя жить приятно, не живя разумно - согласится впоследствии с Сократом Эпикур. Удовольствия и наслаждения вовсе не противопоказаны человеку, но они должны быть не самоцелью, а помощниками в благих деяниях. А это возможно лишь при их разумной, рациональной интерпретации. Разумный человек наслаждается именно в силу самого разумения.
Когда Сократ почитает за Благо дате смерть и предпочитает ее жизни ради сохранения собственной чести и достоинства; когда он советует оценивать свои заслуги ниже общего мнения о них, а чужие - выше этого мнения; когда призывает завещать детям не золото, но совестливость; когда предпочитает терпеть несправедливость от других, нежели творить ее самому, то сторонником рационального подхода к жизни назвать его трудно. Но Сократ менее всего связывает рациональность с узко-житейской расчетливостью. Вместе с тем и Сократ, и Платон предстают как истинные рационалисты и прагматики, когда в основания и практической и интеллектуальной деятельности закладывают принцип общественной пользы. В работах многих исследователей творчества Платона давно и настойчиво проводится мысль об абсолютной несостоятельности обывательского мнения о платонизме как рафинированном эстетстве и "чистой незаинтересованности". Впрочем, о природе, статусе и предназначении прекрасного - одного из важнейших понятий и даже принципов платоновской философии - дискуссии продолжаются и среди специалистов. То, что прекрасное у Платона существует "само по себе", безотносительно к соответствующим конкретным вещам - не предмет спора. Спор о другом: возможна ли ситуация, когда между прекрасным (или благостным) и полезным можно поставить знак равенства. Разумеется и Платону и любому здравомыслящему человеку понятно, что не все практически полезное можно назвать прекрасным в узкоэстетическом понимании этого слова. Но в чисто человеческом измерении разве не может считаться прекрасным абсолютно любая вещь или любое деяние, имеющее утилитарное измерение и идеально соответствующее своему назначению? В свою очередь все, что прекрасно в каком-либо отношении не может быть абсолютно бесполезным. Именно Платон, по свидетельству Диогена Лаэртия, первым дал определение прекрасного как полезного, похвального, разумного. "Уполовник" из смоковницы куда более удобен, полезен, безопасен и тем самым прекрасен, чем "уполовник" из золота. Таким образом прекрасное - это "иное имя" Разума. Ореол "чистой незаинтересованности" Платон снимает даже с высшей ипостаси своей глобальной космологии - Блага. Последнее благостно именно в силу своей необходимости и полезности. Абсолютно чужда, наконец, Платону и надуманная потомками идея так называемой "платонической" "чистой" и бесплотной любви. Не углубляясь в эту весьма интересную и значимую для Платона тему, обратим внимание на его отчетливо рациональный подход к ней. Любовь, как ни кощунственно это звучит для сторонников ложно трактуемого платонизма и поклонников чистого эстетства, и для Сократа, и для Платона - предмет особой "небольшой науки" - науки, имеющей 40 отчетливо философские контуры, ибо сама любовь, в конечном счете, философична.
Одной из характернейших черт платоновского рационализма является его в высшей степени положительное отношение к вопросу о профессионализме в человеческой деятельности, как материальной, так и духовной. Прежде всего он полностью разделяет сократовский скептицизм относительно всезнания и всеумения, коими, по его мнению, отличались "мастера на все руки" софисты. Подобная "всерукость" не только иррациональна, но и не достойна истинного представителя человеческого рода. Последнего отличает от животного жизненно-целевая ориентация, сознательный выбор (с учетом объективных условий и задатков) рода общественно-полезной деятельности и ее неуклонное совершенствование. Своего рода культ профессионализма - отнюдь не отказ от идеи гармонического развития свободной личности18, но разумная оптимизация ее возможностей во имя собственного совершенства и, самое главное, общественного блага. В контексте этой установки и рождается одна из самых рациональных и прагматичных идей в истории обществознания - идея разделения труда. Возможность добиться в своей профессии высшего совершенства не только приносит огромное удовлетворение субъекту деятельности, но, в конечном счете, закрепляет экономические и политические основы государственного строя. Особое внимание вопросу профессионализма Платон уделяет в контексте анализа политики и политической деятельности. Его широко известный скепсис относительно прямой демократии, воспринимаемый современными ее сторонниками весьма пренебрежительно, был обусловлен именно обеспокоенностью последствиями непрофессиональных решений государственных вопросов, принимаемых не людьми знающими и ответственными, но на основании мнения толпы, руководствующейся нередко групповыми эгоистическими интересами и эмоциями.
Предпринимать ответственные шаги, затрагивающие порой судьбу самого государства, путем голосования тех, кто в силу своего социального положения и общественного статуса не несет ответственности за последствия - не только неразумно, но и опасно. Прямая демократия - это прямой путь к тирании - ____________________ 18 Платоновская идея о разумном и целенаправленном формировании особых групп (пород) людей для выполнения определенного рода деятельности, поддержанная и развитая впоследствии Аристотелем, выглядит с позиций современного гуманизма весьма реакционной. Однако для самого Платона и его сторонников, знавших лишь один и единственный тип сознательного общественного устройства (варварство - не в счет) - рабовладение, эта идея, надо признать, была в высшей степени рациональна и не дискредитировала принципы общечеловеческой морали, тем более, что раб официальной тогдашней идеологией (а через нее - общественным сознанием) квалифицировался как говорящее орудие. Впрочем, сам Платон, коего по праву считают одним из идеологов античного рабовладения, далеко не во всем разделял официальное мнение на этот счет. Но это - особый вопрос.
41 наихудшей форме государственности. Поэтому самая справедливая и разумная форма власти - власть царственного мужа, правящего, однако, не по закону прямого наследования, но "лишь в силу авторитета, доблести и разума". И уж если это невозможно по каким-либо причинам, то предпочтение следует отдать аристократии, как правлению наиболее компетентных, справедливых и достойных. Истинный аристократизм основывается не на происхождении, но на природной мудрости и воспитании19.
Наиболее характерной чертой социально-политических воззрений Платона является, конечно, их рационализм, причем рационализм абсолютный, обусловленный как безоговорочным приоритетом научно ориентированного интеллекта, так и разумной оптимизацией норм общественной жизни. И даже некоторые очевидные издержи платоновской культурологии, выразившиеся в стремлении досконально регламентировать буквально все стороны общественной деятельности людей и их повседневного быта20, не умаляют определенной ценности и исторической значимости его социологии и политологии21.
Основополагающей социально-политической идеей Платона следует, пожалуй, считать идею примата общественного над личным, проистекающую из его исходной философско-мировоззренческой установки приоритета общего над единичным, рода над видом, Идеи-идеала над ее реализованными копиями-отпечатками. В социальной практике реализация этой идеи приведет впоследствии к формированию того, что будет названо социалистическими общественными отношениями, а сам Платон удостоился титула "типичного социалиста "
Идея приоритета общественного, как исходного условия человеческого общежития, естественным образом подводит Платона и к мысли о рациональной организации совместной ____________________ 19 Настоящими аристократами разума Платон, как известно, считал прежде всего философов, рассматривая последних не как представителей частной профессии, но как синтезаторов всех видов мудрости - государственной, житейской, культовой и т.д.
20 В этом отношении показательны платоновские предписания порядка проведения народных и культовых празднеств, сопровождаемых танцами, играми, употреблением вина и т.п. Наиболее любопытен и симптоматичен, однако, предлагаемый им "Закон о любовных утехах".
21 Социально-политические взгляды Платона, оказавшие огромное влияние на формирование политологии и теории права древнего Рима, Нового и Новейшего времени, претерпевают определенное возрождение и в наши дни в обличии весьма оригинальных с точки зрения массового сознания идей. Воистину: все новое - хорошо забытое старое. Но дело в конце концов не в приоритетных, а в объективной ценности и рациональности этих идей. Примером подобного рода некриминального "плагиата" может служить эссе Александра Солженицина "Как нам обустроить Россию", в котором многократно не только опосредованно, но и буквально прочитывается Платон.
42 жизнедеятельности. Наиболее разумной, оптимальной и даже единственно возможной цивилизационной формой ее осуществления является государство, как инструмент, обеспечивающий гарантированный выход человечества из варварского состояния. В государство люди объединяются по велению разума и для взаимной пользы. И здесь Платон подводит окончательную философскую и нравственную базу под известную еще досократикам идею общественного договора и, соответственно, договорного государства. Примечательно и симптоматично в платоновской концепции государственности то, что государство воспринимается не как самоцель, но лишь как средство разумного устройства и регулирования общественной жизни. Отсюда и сущность самого человека видится им не через политическую призму (что станет характерным для Аристотеля), но через призму разумно-нравственную. Не случайно общественным нравам и обычаям он отводит заметное место в формировании устоев самой государственности, важнейшей основой которой считал семью и закон о браке. Вместе с тем Платон прекрасно понимал, что государство, будучи продуктом общественного договора, становится аккумулятором, хранителем и защитником общих, в известной мере отчужденных от личных, интересов. Справедливое государство, основанное на добровольном согласии, а не насильственном объединении людей, становится носителем человеческой справедливости в условиях первой цивилизационной формы общежития. Оно оказывает огромное обратное воздействие не только на разум своих членов, но и на их психологию. Отсюда - видов душевного склада людей столько, сколько видов самого государства.
Принимая государство как неизбежный и необходимый элемент цивилизации и считая справедливым то, что соответствует интересам государственной власти, Платон в то же время осознавал ее определенную нравственную и гуманистическую ущербность, эгоистическую направленность. Политик (как, впрочем, и философ, причастный к политике), борющийся за справедливость, долго не проживет. За этим горьким признанием Платона стоит и трагическая судьба Сократа, свой печальный жизненный опыт и опыт многих государственных мужей, входящих в круг друзей великого философа. Это, впрочем, не делает Платона абсолютным скептиком и он искренне верит в возможность честной и справедливой политики, в возможность разумного формирования и функционирования государственной системы. Во всяком случае ряд его соображений на этот счет отличается несомненной мудростью и рационализмом, нисколько не утратившим своей ценности за прошедшие столетия. К таковым строго обязательным и в высшей степени благим функциям государства следует, кроме упоминавшегося уже внимания к семье, отнести заботу о земле и собственной целостности22. Однако на первое ____________________ 22 Всякое государство заинтересовано в расширении и укреплении собственной территории, но не беспредельно.
Пределом, по убеждению Платона, является такое географическое и политическое пространство, в котором оно 43 место Платон безоговорочно ставит заботу государства о духовном развитии обществе, о воспитании в гражданах чувства собственного достоинства, а, главное - его реального обеспечения. Последнее возможно лишь в условиях, исключающих чрезмерную социальную и имущественную поляризацию граждан полиса. Бедность и богатство (так же как и рабство) не следует доводить до крайности. Первая ведет к низости и злодеяниям, второе - к иррациональной роскоши и нравственной деградации. "Самые благородные нравы... возникают в таком общежитии где рядом не обитают богатство и бедность"23.
Видимо, первым в истории Платон вводит понятие нормированного предела бедности, устанавливать и следить за которым должно все то же государство, если уж оно не способно ликвидировать бедность как таковую.
Необходимость выработки надежного и рационального механизма выполнения государством своих функций и обязанностей перед обществом логически подводит Платона еще к одной важной социально-политической идее - идее законотворчества и законодательства. Эти виды политико-правовой деятельности он считал самыми важными независимо от того, как им решался вопрос об иерархии форм власти. Как убежденный законник, Платон, однако, справедливо полагал, что при всей необходимости и авторитете законы не могут предусмотреть множества нюансов общественных отношений24 и потому формальное их использование и тем более слепое подчинение им могут принести лишь вред. Закон - не догма (недаром у каждого политического строя свои законы и свой правовой язык), но лишь инструмент разумного (рационального) регулирования отношений субъектов права в руках верховной власти. Эту позицию Платон отстаивает и творчески развивает в "Политике", эксплицируя соответствующий феномен как высшее искусство управления, неподлежащее, однако, абсолютной регламентации и формализации. Разум выше рассудка и потому "прекраснее всего, когда сила не у законов, а в руках царственного мужа, обладающего разумом"25. Последнее - в высшей степени желательно, но, увы, не всегда возможно. Видимо, учитывая это, Платон в итоге приносит искусство возможного в жертву строго нормативной регламентации общественной и частной жизни.
Большой жизненный опыт и природная мудрость Платона, глубокий анализ практической политики древнегреческих полисов посеяли зерна сомнения в его представления об идеальной модели власти, которую он заново переосмысливает в своем по-____________________________________________________________ еще способно сохранить себя как единое целое. Всякого рода государственный конгломерат - залог политической нестабильности и неизбежного распада.
23 Платон. Соч. Т. 3(2). С. 148.
24 Не случайно кроме законов писаных существуют и так называемые не-писанные законы (обычаи, традиции и т.п.), к которым Платон относился с должным почтением и вниманием. Так же как и Сократ он различает естественное право и практическое законодательство.
25 Платон. Соч. Т. 3(2). С. 59.
44 следнем (или одном из последних) сочинении - "Законах". Само название трактата симптоматично с точки зрения изменений в шкале политико-правовых ценностей, намечаемых автором в его приближении к будущей европейской основополагающей правовой идее - идее верховенства Закона. Закон, приходит к выводу Платон, - это Разум, "ставший общим установлением государства", и потому не следует быть мудрее Закона. Это не отказ от мысли об объективной ограниченности всяких законов, но понимание того, что будучи, как правило, плодом коллективного разума или одобренный последним, Закон способен оградить общество от политического субъективизма и волюнтаризма властителей26. Там, "где закон - владыка над правителями, а они - его рабы... спасение государства"27.
Закон, разумеется, может быть несовершенен и даже несправедлив, но это обстоятельство не может стать причиной его неисполнения. Вместе с тем граждане вправе требовать его отмены или пересмотра. Разумеется, добровольное подчинение законам лучше насильственной власти последних, ущемляющих свободу. Поступать же свободно - значит поступать разумно, а разумности всегда сопутствуют ограничения.
То, что социально-политические воззрения Платона по своему логичны и рациональны - факт, не подлежащий сомнению. Сомнение вызывает их нравственная состоятельность. В самом деле, можно ли считать нравственными убеждения великого мыслителя в пользу войн, оправдания рабства, остракизма, насильственной смерти и многого другого, в корне противоречащего принципам истинного, как принято считать, гуманизма? Эти сомнения перерастают в растерянность при попытках объяснить: как все это могло сочетаться с панегириками Добру, Разуму, Справедливости, да и самой жизненной линией и общественной практикой Платона? Действительно - это удивительный парадокс (но не абсурд и не иррационализм!), но парадокс вполне объяснимый, если подходить к его разрешению с конкретно-исторической точки зрения. Платону вовсе не требуется вся его философская и жизненная мудрость, чтобы признать "войну вообще" великим злом. Но конкретные войны, ведущиеся эллинами - это борьба за национальное самовыживание. Остракизм жесток, но он - ответная реакция властей (Закона) на то зло, которое несет в себе подрывающая общественные устои и нравы деятельность объекта остракизма.
Умерщвление физически неполноценных и обреченных новорожденных - дикость, но одновременно и забота о физическом и духовном здоровье общества, охрана генофонда нации. А это, по Платону, и есть гуманизм (социальный реализм - во всяком случае), в котором любовь и сострадание к индивиду приносятся в жертву общенациональным интересам, ____________________ 26 В своей критике законопротивного политиканства Платон, порой, проявляет удивительную прозорливость. "Кто проводит своего ставленника на государственную должность, не считаясь с законами, и заставляет государство подчиняться партиям, того... надо считать самым отъявленным врагом всего государства в целом" (Платон. Соч. Т3(2). С. 341.) 27 Там же.
45 коли соблюсти обоюдные интересы сторон принципиально невозможно. Именно это суровое обстоятельство заставляло философа делать столь нелегкий выбор. Что чувствовало при этом его сердце мы не знаем. Что же касается доводов разума, то в числе прочих бесспорным было одно: абстрактного гуманизма, абстрактной нравственности, абстрактной истины, абстрактного рационализма - нет. Это Платон понял значительно раньше своих учеников и идейных последователей.
***
Спустя два тысячелетия после смерти Платона Лейбниц посетует (не вполне, однако, справедливо) на то, что потомки оставили без внимания все ценные в научном отношении идеи великого мыслителя, но сохранили устойчивый интерес ко всему тому в платонизме, что загадочно и неоднозначно. "Великой загадкой человечества" будет назван впоследствии и Сократ.
Философские "загадки" великих мыслителей и реальны, и серьезны. Они долго еще будут держать в полезном напряжении человеческий разум. Вместе с тем нельзя не обратить внимание на мнимость многих "загадок", ибо авторы их щедро поделились с человечеством и отгадками, оставшимися им как бы незамеченными. К подобным псевдозагадкам можно отнести ряд уже упоминавшихся идей в области социологии и политологии. Заняв, не без умысла, близорукую позицию, "хитрый" разум потомков не способен решать серьезные человеческие проблемы, но вполне способен перехитрить самое себя.
Соблюдение важнейших социальных норм и законов, гарантирующих обществу достойное существование, требует от него определенных жертв - в частности сознательного самоограничения своих потребностей и желаний. Вот этого абсолютно разумного (рационального) требования оно и не захотело принять, расценив его как "социальную смирительную рубашку". Проще было отнести его к заумным головоломкам, оставленным мудрецами в наследство потомкам. Предупреждение Платона о том, что социальная анархия - худший вид деспотии и общественной деструкции, что абсолютная свобода - такое же зло, как и рабство, было воспринято как ограниченность старого моралиста. А мораль тиранична. Кто же захочет добровольно подчиниться тирану? Впоследствии, правда, великий антиморалист, антихрист и циник Ницше вынужден будет признать, что без этого тирана "зверь в нас" неминуемо "растерзает нас". Аналогичные признания делались независимо друг от друга многими, видными мыслителями, но так и остались в основном невостребованными обществом.
Далеко не все социально-философские идеи Платона можно расценить как рациональные и нравственные. Вместе с тем нам необходимо постоянно помнить о том, что у платоновской эпохи, как это ни печально, куда больше объективных претензий интеллектуального и нравственного характера к нашему просвещенному и, одновременно, "одинокому, изуродованному и осужденному", по горькому признанию Сартра, веку. И чтобы не отказать самим себе в способности к самокритичному и рациональному мышлению, попытаемся все же 46 понять, почему Гегель именно Платона назвал "учителем человечества". Не потому ли, что тот, кроме всего прочего, ясно осознал то, что с таким трудом дается нам: спасение Разума не в "хитрости", но в мужестве и мудрости.
Платон (как, впрочем, и вся древнегреческая философия) не использовал и не мог, по известным причинам, использовать термин "рациональность". Но он, между прочим, не пользовался и термином "идеальность" ("идеализм") В этой ситуации, встав на формальную точку зрения, не составило бы труда доказать, что основоположником философского идеализма его считают по недоразумению. Дело, конечно, вовсе не в термине, а в существе самой концепции рациональности, в основе которой в конечном счете лежит гениальная древнегреческая философская конструкция, именуемая Логосом.
Ratio и rationalis не были и не могли быть особой проблемой античной философской классики по меньшей мере по двум причинам. Во первых, как уже отмечалось, они являлись исходным условием самого философствования. Во-вторых, не-разум и иррационализм были еще достаточно далеки от претензий на статус особой философской доктрины. Именно философия оказалась исторически первой формой общественного сознания, положившей ratio в основание собственного "здания". В этом и состояло ее принципиальное отличие от своих "старших сестер"
- искусства, мифологии, религии. Последним отнюдь не была чужда разумность, но разум никогда не был главным и тем более единственным средством их самореализации. Таким он стал именно в философии, которая, однако, избежала соблазна превратить средство своего существования в единственную цель. Благодаря этому она и сохранила себя, не растворилась в науке, не превратилась в чистую рациософию. Христианство устами Апостола Павла призвало к безумию во имя мудрости, Рационализм Нового времени, в свою очередь, предложил принести на жертвенный алтарь чистого разума весь нерациональный человеческий "хлам". Культ Веры был заменен культом Науки. Так с рождества Христова человечество разделило свои симпатии и молится двум "богам", забыв предостережение Платона: тем, кто не обладает собственным разумом, опасно пользоваться молитвами.
Преимущество великих античных любителей мудрости перед будущими их последователями и подражателями, почитающими себя поклонниками Разума, состоит, кроме всего прочего, в их умении и желании сохранить в себе то, что Ницше впоследствии назовет "толикой чокнутости". "Чокнутый" Сократ, испытывавший материальную нужду, отказывался от денег за свой просветительский труд. "Чокнутый" Диоген ходил средь бела дня с зажженным фонарем в поисках человека в толпах афинских насмешников. "Чокнутый" Платон лелеял мечту пробудить чувство справедливости и милосердия у тирана. Да мало ли было таких "чокнутых" мудрецов среди древних греков! Но эта "чокнутость" отнюдь не была насмешкой над разумом, напротив - его спасением. Величайшую опасность для последнего философы видели в соблазне самоизоляции, самодостаточности, в иллюзорности его попыток освободиться от всяких "помощников", по выражению Платона. Но если разум не желает 47 мириться с такими не-разумными спутниками как справедливость, порядочность (даже космический порядок Сократ воспринимал как производное от порядочности), мужество, воздержанность и т.п., то он обречен. Разумно, рационально то, что духовно, полезно, справедливо.
Рафинированная пифагорейская рассудочность в своей абсолютности столь же ущербна, скаль и безграничная гомеровская "сладость". Величие Платона в том, что он раньше других отыскал разумную ("золотую") середину на этой жизненной дистанции, превзойдя, по мнению своих античных поклонников, поэтов - рассудительностью, а ионийцев - вдохновением. Платон, конечно, не раскрыл всех тайн и возможностей разума, но он попытался помочь человечеству понять его силу и его слабость. А это уже немало.
|