Доклад: Отон

Предки Отона происходят из города Ферентина, из се­мейства древнего и знатного, берущего начало от этрусских кня­зей. Дед его, Марк Сальвий Отон, был сыном римского всад­ника и женщины низкого рода — может быть, даже не сво­боднорожденной; благодаря расположению Ливии Августы, в доме которой он вырос, он стал сенатором, но дальше преторского звания не пошел. Отец его, Луций Отон, по матери принад­лежал к очень знатному роду со многими влиятельными связями, а лицом был так похож на императора Тиберия и так им любим, что иные ‘видели в нем его сына. Почетные должности в Риме, проконсульство в Африке и внеочередные военные поручения выполнял он с большой твердостью. В Иллирике после мятежа Камилла несколько солдат в порыве раскаянья убили своих на­чальников, якобы подстрекнувших их отложиться от Клав­дия,— он приказал их казнить посреди лагеря у себя на глазах, хотя и знал, что Клавдий за это повысил их в чине. Таким поступком он приобрел славу, но потерял милость; однако вско­ре он вернул расположение Клавдия, раскрыв по доносу рабов измену одного римского всадника, замыслившего убить импера­тора. Действительно, сенат почтил его редкою честью — статуей на Палатине, а Клавдий причислил его к патрициям, восхвалял его в самых лестных выражениях и даже воскликнул: “Лучше этого человека я и детей себе желать не могу!” От Альбии Теренции, женщины видного рода, он имел двух сыновей, старшего Луция Тициана и младшего Марка, унаследовавшего отцовское прозвище; была у него и дочь, которую, едва она подросла, он обручил с Друзом, сыном Германика.

Император Отон родился в четвертый день до майских календ в консульство Камилла Аррунция и Домиция Агенобарба. С ранней молодости он был такой мот и наглец, что не раз бывал сечен отцом; говорили, что он бродил по улицам ночами и всякого прохожего, который был слаб или пьян, хватал и под­брасывал на растянутом плаще. После смерти отца он по­дольстился к одной сильной при дворе вольноотпущеннице и даже притворился влюбленным в нее, хотя она и была уже дрях­лой старухой. Через нее он вкрался в доверие к Нерону и легко стал первым из его друзей из-за сходства нравов, а по некоторым слухам — и из-за развратной с ним близости. Могущество его было таково, что у одного консуляра, осужденного за вымога­тельство, он выговорил огромную взятку и, не успев еще до­биться для него полного прощения, уже ввел его в сенат для принесения благодарности.

Соучастник всех тайных замыслов императора, в день, назначенный для убийства матери Нерона, он, во избежание подозрений, устроил для него и для нее пир небывалой изыс­канности; а Поппею Сабину, любовницу Нерона, которую тот увел у мужа и временно доверил ему под видом брака, он не только соблазнил, но и полюбил настолько, что даже Нерона не желал терпеть своим соперником. Во всяком случае, говорят, что, когда тот за нею прислал, он прогнал посланных и даже са­мого Нерона не впустил в дом, оставив его стоять перед дверьми и с мольбами и угрозами тщетно требовать доверенного другу сокровища. Потому-то по расторжении брака Отон был под ви­дом наместничества сослан в Лузитанию. Ясно было, что Нерон не хотел более строгим наказанием разоблачать всю эту коме­дию; но и так она получила огласку в следующем стишке:

Хочешь узнать, почему Отон в почетном изгнание? Сам со своею женой он захотел переспать!

Провинцией управлял он в квесторском сане десять лет, с редким благоразумием и умеренностью. Когда же наконец представился случай отомстить, он первый примкнул к начинанию Гальбы. В то же время он и сам возымел немалую надежду на власть — отчасти по стечению обстоятельств, отчасти же по предсказанию астролога Селевка: когда-то он обещал Отону, что тот переживет Нерона, а теперь сам неожиданно явился к нему с вестью, что скоро он станет императором. Поэтому он шел теперь на любые одолжения и заискивания: устраивая обед для правителя, всякий раз одарял весь отряд телохранителей золотом, других солдат привязывал к себе другими способами, а когда кто-то в споре с соседом из-за межи пригласил его посредни­ком, он купил и подарил ему все поле. Вскоре трудно было найти человека, который бы не думал и не говорил, что только Отон достоин стать наследником империи. Сам он надеялся, что Гальба его усыновит, и ожидал этого со дня на день. Но когда тот предпочел ему Пизона и надежды его рухнули, он решил прибегнуть к силе. Кроме обиды, его толкали на это огромные долги: он откровенно говорил, что ежели он не станет импера­тором, то ему все равно, погибнуть ли от врага в сражении или от кредиторов на форуме.

За несколько дней до выступления ему удалось вытя­нуть миллион сестерциев у императорского раба за достав­ленное ему место управляющего. Эти деньги стали началом всего дела. Сперва он доверился пятерым телохранителям, потом, когда каждый привлек двоих,— еще десятерым. Каждому было дано по десяти тысяч и обещано еще по пятьдесят. Эти солдаты подго­ворили и других, но немногих: не было сомнения, что едва дело начнется, как многие пойдут за ними сами. Он собирался было тотчас после усыновления Пизона захватить лагерь и напасть на Гальбу во дворце за обедом, но не решился, подумав о когорте, которая несла стражу: она навлекла бы общую ненависть, если бы, покинув в свое время Нерона, позволила теперь убить и Гальбу. А потом еще несколько дней отняли дурные знамения и Предостережения Селевка.

Был он, говорят, невысокого роста, с некрасивыми и кривыми ногами, ухаживал за собою почти как женщина, волосы на теле выщипывал, жидкую прическу прикрывал накладными волосами, прилаженными и пригнанными так, что никто о том не догадывался, а лицо свое каждый день, с самого первого пушка, брил и растирал моченым хлебом, чтобы не росла борода; и на празднествах Исиды он при всех появлялся в священном полот­няном одеянии.

Вот почему, думается, смерть его, столь непохожая на жизнь, казалась еще удивительнее. Многие воины, которые там были, со слезами целовали ему мертвому руки и ноги, величали его доблестным мужем и несравненным императором и тут же, близ погребального костра, умирали от своей руки; многие, которых там и не было, услыхав эту весть, в отчаянии бились друг с другом насмерть. И даже многие из тех, кто жестоко ненавидел его при жизни, стали его превозносить после смерти, как это водится у черни: говорили даже, что Гальбу он убил не затем, чтобы захватить власть, а затем, чтобы восстановить свободу и республику.