Реферат: Западный марксизм

Омский государственный педагогический университет

Исторический факультет.

Реферат

По философии на тему: «Западный марксизм»

Подготовил: студент 24 группы

Макушин С.Г.

Проверил: доцент, к.ф.н.

Пашкин В.С.

Омск 2010.

Содержание

Введение.

1. Классическая традиция.

2. Становление западного марксизма.

3. Формальные изменения.

4. Западный марксизм: новое в теории.

5. Сравнения и выводы.

Заключение.

Список литературы.

Введение

Марксизм в XX веке теснейшим образом связан с феноменом “западного марксизма”. Это понятие в марксологической литературе западных стран и в советской науке рассматривалась, прежде всего, как попытка противопоставить его “восточному марксизму”, ленинизму и официальной советской философии.
Представители различных школ и направлений “западного марксизма” накопили богатый опыт постановки и решения новых проблем, связанных с методологией познания и общественной практикой, развитием личности, культуры и нравственности. Однако этот опыт в советской науке длительное время игнорировался, а если и рассматривался, то тенденциозно – под углом зрения заданной жрецами “чистого огня” непримиримой политической и идеологической установки.

Целью моей работы считаю рассмотрение классического марксизма и западного марксизма и выявление их различий.

1. Классическая традиция

Основоположники исторического материализма, К. Маркс и Ф. Энгельс, родились в первое десятилетие после наполеоновских войн. Маркс (1818—1883 гг.) был сыном адвоката из Трира, а Энгельс (1820—1895 гг.) — фабриканта из Бармена. Оба происходили из преуспевающей буржуазной среды Рейнланда, наиболее промышленно развитого района на самом западе Германии.

Маркс и Энгельс были одинокими первооткрывателями среди теоретиков своего поколения; ни об одном из их современников, какой бы национальности он ни был, нельзя сказать, что он полностью понимал или разделял их взгляды. В то же время их труды стали итогом длительных совместных усилий, интеллектуального партнерства, до настоящего дня не имеющих аналога в истории человеческой мысли. Эти два человека в условиях ссылки, лишений и постоянных трудностей никогда не отрывались от важнейших событий борьбы пролетариата своего времени, несмотря на то, что они фактически не имели с ней никаких организационных связей на протяжении более 10 лет. Глубина же исторической связи между идеями Маркса и Энгельса и эволюцией рабочего класса нашла убедительное подтверждение в период испытаний, последовавших за 1850 г., когда они оба были явно загнаны в “частную” жизнь. Это время было использовано Марксом при постоянной материальной помощи Энгельса для подготовки “Капитала” и завершилось естественной кооптацией Маркса в I Интернационал, переросшей вскоре в практическое руководство этой организацией. Исключительное единство теории и практики в жизни Маркса и Энгельса, достигнутое, несмотря на все препятствия, доказывает, что это единство не означало их тождества — ничем не нарушаемой и непосредственной связи. Связь между теорией Маркса и практикой пролетарской борьбы была, таким образом, всегда ровной и опосредованной, прямое совпадение между ними наблюдалось весьма редко.

Влияние теории Маркса, строго говоря, на протяжении всей его жизни оставалось довольно ограниченным. Когда он умер, подавляющее большинство его произведений — по крайней мере три четверти их — лежало неопубликованными: то, что вышло в свет, было издано в разрозненном виде в разных странах и на разных языках, причем ни в одной стране и ни на одном языке не имелось полного собрания его произведений.

Великий мыслитель оставил после себя стройную и разработанную экономическую теорию капиталистического способа производства, изложенную в “Капитале”, но он не оставил сравнимой с ней политической теории структур буржуазного государства или стратегии и тактики революционной социалистической борьбы партии рабочего класса за его свержение. В лучшем случае он завещал несколько загадочных произведений 1840-х годов и кратко изложенные принципы диктатуры пролетариата в 1870-х годах наряду со знаменитым анализом Второй империи. Поэтому работы Маркса не могли повлиять на ход реального исторического развития масс, поиск ими собственных орудий и способов самоэмансипации. К тому же, и это был еще больший пробел для современников, Маркс так и не дал никакого широкого обобщающего изложения исторического материализма как такового. За эту задачу взялся Энгельс в своем “Анти-Дюринге” и последовавших за ним работах в ответ на рост новых организаций рабочего класса на континенте.

После 1848 г. ни один из них никогда не был тесно связан с какой-либо национальной политической партией. Обосновавшись в Англии, где они по большей части оставались за пределами местной культурной и политической жизни, оба решили не возвращаться в Германию в 1860-х годах, когда любой из них мог вернуться. Воздерживаясь от прямого участия в образовании национальных организаций рабочего класса в ведущих индустриальных странах, они давали советы активистам и вождям рабочего движения в различных странах Европы и Северной Америки и направляли их деятельность. Они без труда вели обширную переписку от Москвы до Чикаго и от Неаполя до Осло.

Группа теоретиков, пришедших на смену Марксу и Энгельсу в следующем поколении, была все еще немногочисленной. Она состояла из людей, которые обратились к историческому материализму сравнительно поздно для себя. К четырем основным фигурам этого периода относятся Лабриола (родился в 1843 г.), Меринг (родился в 1846 г.), Каутский (родился в 1854 г.) и Плеханов (родился в 1856 г.). Все они происходили из более экономически отсталых восточных или южных районов Европы. Меринг был сыном чиновника налогового ведомства из Померании, Плеханов — сыном помещика из Тамбова, Лабриола — сыном обедневшего землевладельца из Кампании, а Каутский — театрального декоратора из Богемии. Ни одному из этих интеллектуалов не довелось сыграть главную роль в руководстве национальными партиями в своих странах, но все они были тесно связаны с их политической и идеологической жизнью, занимая в них официальные посты, за исключением Лабриолы, который остался в стороне от образования Итальянской социалистической партии.

Все четверо лично переписывались с Энгельсом, который оказал решающее влияние на становление их взглядов. Они стремились различными путями систематизировать исторический материализм как всеобъемлющее учение о человеке и природе, способное заменить соперничающие буржуазные теории, и дать рабочему движению широкое и ясное представление о мире, которое сразу смогли бы усвоить наиболее активные его сторонники. Начало публикации работ Маркса и изучения его биографии, с тем, чтобы впервые воссоздать и представить их социалистическому движению в полном объеме, было положено этим поколением. Энгельс опубликовал второй и третий тома “Капитала”; Каутский затем отредактировал “Теории прибавочной стоимости”; Меринг позже участвовал в публикации “Переписки Маркса и Энгельса” и в конце своей жизни составил первую подробную биографию Маркса.

Следующее поколение марксистов достигло зрелости в более бурной обстановке, когда европейский капитализм начал соскальзывать в пропасть первой мировой войны. Теоретиков этого набора было уже гораздо больше, чем их предшественников, и они в еще более драматической форме отразили сдвиг, который уже просматривался в предыдущий период,— смещение всей географической оси марксистской культуры в сторону Восточной и Центральной Европы. Все без исключения ведущие представители этого нового поколения были выходцами из регионов, лежащих к востоку от Берлина. Ленин был сыном государственного служащего из Астрахани, Люксембург — дочерью лесоторговца из Галиции, Троцкий — сыном мелкого землевладельца на Украине, Гильфердинг — сыном страхового чиновника и Бауэр — текстильного промышленника из Австрии. Все они написали крупные произведения еще до первой мировой войны. Бухарин, сын московского учителя, и Преображенский, отец которого был священником из Орла, внесли свой вклад уже после нее, но их можно считать более поздними представителями той же формации. Практически этому поколению теоретиков предстояло сыграть ведущую роль в руководстве соответствующими национальными партиями.

Ленин, как известно, создал большевистскую партию в России. Люксембург была мозгом Социал-демократической партии в Польше, а позже стала наиболее авторитетным основателем Коммунистической партии Германии. Перед первой мировой войной Троцкий стал центральной фигурой во фракционных дебатах российской социал-демократии, а Бухарин — ближайшим помощником Ленина. Бауэр возглавлял секретариат парламентской группы Социал-демократической партии Австрии, тогда как Гильфердинг играл заметную роль в качестве депутата рейхстага от Социал-демократической партии Германии. Общей чертой всех представителей этой группы было их поразительно раннее развитие: к 30 годам каждый из них уже написал фундаментальный теоретический труд.

В связи с ускорением темпов общеисторического развития на рубеже столетий их внимание было обращено главным образом на два новых направления. Прежде всего, очевидные изменения капиталистического способа производства, порождающие монополизацию и империализм, требовали основательного экономического анализа и объяснения.

На “Капитал” уже нельзя было спокойно опираться: его надо было развивать. Первая серьезная попытка в этом направлении была предпринята в 1899 г. Каутским в работе “Аграрный вопрос”, представляющей собой широкий анализ изменений в сельскохозяйственном производстве Европы и Америки.

Позднее Ленин опубликовал “Развитие капитализма в России” — обширное исследование сельской экономики, формальные мотивы создания которого были весьма близки к обстоятельствам появления “Аграрного вопроса”. Однако конкретная цель, поставленная Лениным, отличалась большей смелостью и новизной. Дело в том, что в этой работе фактически впервые серьезно применялась изложенная в “Капитале” общая теория капиталистического способа производства к анализу конкретной общественной формации, в которой сочетались несколько способов производства, соединяясь в историческую целостность. Таким образом, ленинский анализ развития сельских районов царской России представлял собой решающий шаг вперед для исторического материализма в целом. Бауэр в 1907 г. опубликовал обширный том “Национальный вопрос и социал-демократия”. В нем он рассматривал важнейшую политическую и теоретическую проблему, почти не затронутую Марксом и Энгельсом, и встававшую во весь рост перед социалистическим движением.

Империализм стал объектом серьезного теоретического изучения в работе Люксембург “Накопление капитала”, опубликованной в 1913 г., накануне первой мировой войны. Люксембург подчеркнула важнейшую роль некапиталистических анклавов капитализма в создании прибавочной стоимости, которые вызвали внутреннюю структурную потребность в военно-империалистической экспансии колониальных держав на Балканах, в Азии и Африке.

Таким образом, в первые 15 лет нового столетия наблюдался бурный расцвет марксистской экономической мысли в Германии, Австрии и России.

Революция 1905 г. в России, за которой внимательно следили в Германии и Австрии, дала материал для первого стратегического политического анализа научного характера в истории марксизма — работы Троцкого “Результаты и перспективы”. Основанная на прекрасном понимании структуры государственной системы мирового империализма, эта небольшая работа с исключительной точностью определила будущий характер и ход социалистической революции в России.

Построение системы марксистской политической теории классовой борьбы на организованном и тактическом уровне стало делом Ленина. В течение примерно 20 лет Ленин разработал концепции и методы борьбы пролетариата за власть в России под руководством опытной и преданной своему делу рабочей партии.тСилу ленинским работам этих лет придавала, несомненно, огромная революционная энергия народных масс России, существовавших в беспросветных условиях царизма. Лишь их стихийные действия, постоянно приближавшие свержение российского самодержавия, позволили Ленину обогатить марксистскую теорию.

В Германии революционные настроения организованного рабочего класса были заметно ниже, в то время как его культура была значительно выше, как и институциональная структура всего общества. Люксембург, единственная из марксистов-теоретиков германской империи, кто создал оригинальную политическую теорию, косвенно отразила данное противоречие в своих работах, несмотря на то, что при этом сказывался опыт ее участия в намного более активном польском подполье.

Первой мировой войне предстояло разобщить ведущих марксистов-теоретиков Европы столь же радикально, как она расколола само рабочее движение. Все развитие марксизма в последние предвоенные десятилетия свидетельствовало о гораздо более тесном единстве теории и практики, чем в предыдущий период, благодаря подъему организованных социалистических партий в то время.

Плеяда крупных мыслителей и организаторов, находившихся в расцвете лет, когда гражданская война пришла к победному концу, казалось, обеспечила будущее марксистской культуре в СССР, этом новом оплоте рабочего класса. Однако в других странах Европы волна революционного подъема, поднявшаяся в 1918 г. в конце войны и продолжавшаяся до 1920 г., разбилась. Капитал оказался значительно сильнее во всех странах за пределами России. Эти роковые неудачи в Германии, Австрии, Венгрии и Италии, вместе с Россией составлявших традиционную сферу влияния марксизма до первой мировой войны, имели место еще до того, как сама большевистская революция достаточно оправилась от империалистической интервенции и смогла непосредственно воздействовать организационно или теоретически на ход классовой борьбы в этих странах. Эти поражения, несомненно, были обусловлены отнюдь не субъективными ошибками или неудачами. Они свидетельствовали об объективном превосходстве сил капитализма в Центральной и Западной Европе, где его исторически сложившийся перевес над рабочим классом сохранился и после первой мировой войны.

В 1921 г. Ленин составил свое фундаментальное теоретическое “послание” новым коммунистическим партиям, которые к тому времени уже были созданы практически во всех развитых странах капиталистического мира, — работу “Детская болезнь “левизны” в коммунизме”. В ней он обобщил исторические уроки практического опыта большевиков в России для социалистов других стран и впервые обратился к проблемам марксистской стратегии в условиях более развитых, чем царская империя, стран, где буржуазный парламентаризм был гораздо сильнее, а реформизм рабочего класса гораздо глубже, нежели ему представлялось до первой мировой войны. Благодаря систематическому переводу работы Ленина стали доступными для активных участников революционного движения всей Европы. В тот момент, казалось, сложились условия для международного распространения и плодотворного развития марксистской теории на совершенно новом уровне, а Коминтерн представлялся гарантией ее практической связи с повседневной борьбой народных масс. В начале 1924 г. Ленин умер. Через три года победа Сталина во внутрипартийной борьбе решила судьбу социализма и марксизма в СССР на следующие десятилетия. Сталинский политический аппарат вскоре подавил революционную деятельность народных масс в самой России, а также все больше свертывал или подрывал ее за пределами Советского Союза. Прочное господствующее положение бюрократически привилегированного слоя над рабочим классом обеспечивалось полицейским режимом, постоянно ожесточавшемся. В этих условиях революционное единство теории и практики, сделавшее возможным возникновение классического большевизма, было, естественно, разрушено. Бюрократическая каста, захватившая власть в этой стране, лишила низы прав, самостоятельности и погасила их энтузиазм. Стоявшая над низами партия постепенно была очищена от последних соратников Ленина. Вся серьезная теоретическая деятельность была прекращена в Советском Союзе после коллективизации.

В то время как сталинизм непроницаемым колпаком накрыл советскую культуру, политическое лицо европейского капитализма все больше искажалось яростью и конвульсиями. Рабочий класс, потерпевший поражение в ходе послевоенного революционного кризиса, тем не менее, по-прежнему представлял сильную угрозу буржуазии по всей Центральной и Южной Европе. Создание III Интернационала и рост хорошо организованных коммунистических партий под знаменем ленинизма внушали страх правящему классу в странах, ставших в 1918—1920 гг. эпицентрами революций. Кроме того, подъем экономики в империалистических странах, обеспечивший политическое восстановление версальского порядка, оказался недолговечным. В 1929 г. в Европе разразился крупнейший кризис капитализма, вызвавший массовую безработицу и усиление классовой борьбы. Социальная контрреволюция мобилизовалась и приняла самые жестокие и насильственные формы, свертывая парламентскую демократию, с тем, чтобы ликвидировать все самостоятельные организации рабочего класса. Террористические фашистские диктатуры — вот исторический ответ капитала на угрозу его господству со стороны труда в этом регионе. Диктатуры предназначались для подавления малейших проявлений сопротивления и независимости пролетариата на фоне усиления межимпериалистических противоречий.

Италия была первой страной, в полной мере испытавшей фашистские репрессии: к 1926 г. Муссолини уже покончил со всей законной оппозицией в стране, В 1933 г. в Германии власть захватили нацисты после того, как Коминтерн навязал КПГ курс, равносильны” самоубийству; рабочее движение в Германии было уничтожено. Год спустя клерикальный фашизм совершает вооруженные налеты в Австрии, крушит партийные и профсоюзные организации — оплот рабочего класса. В Венгрии уже задолго до этого была установлена белая диктатура. Военный путч в Испании ознаменовал начало трехлетней гражданской войны, которая закончилась победой испанского фашизма при помощи союзнически Португалии и единомышленников в Италии и Германии. Это десятилетие завершилось нацистской оккупации Чехословакии и установлением над ней контроля, а также падением Франции.

Генрик Гроссманн, эмигрант из Восточной Европы, родившийся в 1881 г. в Кракове, в семье шахтовладельца из Галиции. Он был ровесником Бауэра и на семь лет старше Бухарина, иными словами, одним из представителей того выдающегося поколения, что достигло невероятных высот до 1914 г. Однако взгляды Гроссманна развивались медленнее. Начав студентом у Бем-Баверка в Вене, он вступил в Коммунистическую партию Польши и возглавил кафедру экономики в Варшавском университете. В 1925 г. из-за политических преследований он уехал из Польши в Германию, а в 1926—1927 гг. читал курс лекций во Франкфуртском институте. Позднее эти лекции были опубликованы в виде объемистого тома, озаглавленного “Закон накопления и крах капиталистической системы”¹⁷ . В изданном в год Великой депрессии (1929 г.) труде Гроссманна обобщались классические предвоенные дискуссии по вопросу о законах движения капиталистического способа производства в XX в. и предпринималась самая грандиозная до сих пор попытка в систематизированном виде изложить доказательства его объективно неизбежного краха, исходя из логики марксовой теории воспроизводства капитала.

Через несколько месяцев началась вторая мировая война, а нашествие нацистов на Европу положило конец целой эпохе в развитии марксизма на этом континенте.

В книге Суизи, написанной во времена “нового курса”, подспудно отвергалось предположение о непреодолимости в условиях капиталистического способа производства кризисов, возникающих в результате диспропорциональности и недопотребления. Он признавал потенциальную эффективность кейнсианского принципа антицикличного вмешательства государства для обеспечения внутренней стабильности империализма. Окончательный распад капитализма впервые связывался с чисто внешним фактором — “более высокой эффективностью экономики Советского Союза и стран, которые, как предполагалось, могут последовать по его пути после окончания войны”. По его мнению, в дальнейшем был возможен мирный переход к социализму самих Соединенных Штатов. “Теория капиталистического развития” знаменовала конец интеллектуальной эпохи в истории и философии марксизма.

2. Становление западного марксизма

К 1945 г. фашизм был повсюду разбит, кроме Пиренейского полуострова. Вскоре коммунистические режимы были установлены в Пруссии, Чехословакии, Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии и Албании. Класс капиталистов в этих странах был экспроприирован, и началась индустриализация по советскому образцу. Единый “социалистический лагерь” занимал теперь половину континента. Вторую половину его спасли для капитализма американская и британская армии.

В следующие 20 лет возникла модель экономического и политического развития, диаметрально противоположная модели развития межвоенного периода. Мировой капитализм переживал длительный и беспрецедентный по динамизму бум, фазу наибольшего процветания и быстрого роста в своей истории. В этом изменившемся мире революционная теория завершила свои превращения, в результате которых появилось то, что сегодня мы можем ретроспективно назвать западным марксизмом. Труды авторов, о которых ниже пойдет речь, фактически создали совершенно новую интеллектуальную среду в рамках развивающегося исторического материализма. Под их пером марксизм превратился в теорию, в некоторых важнейших аспектах совершенно отличную от всего ей предшествовавшего.

К первой группе интеллектуалов относились те, кому первая мировая война и происшедшая перед ее окончанием русская революция дали политический опыт, определивший их творческий путь. Однако они пришли к революционному социализму значительно позже довоенного поколения марксистов, в то время как Бухарин задолго до 1914 г. уже был активным и испытанным помощником Ленина. Радикалами они стали в результате мировой войны и последовавших за ней потрясений, а как марксисты они сформировались лишь после 1918 г.

Группа второго поколения западных марксистов состояла из людей, которые обрели зрелость лишь через много лет после окончания первой мировой войны и политически сформировались в период подъема фашизма и второй мировой войны.

Следует отметить, что европейский марксизм с начала 20-х годов стал усиленно сосредоточиваться в Германии, Франции и Италии. В этих трех странах либо до второй мировой войны, либо после нее наряду с массовыми коммунистическими партиями, пользовавшимися полным доверием основных отрядов рабочего класса, существовала многочисленная и радикально настроенная интеллигенция. В этот период ни в одной из стран не разрабатывается сколь-нибудь значимой марксистской теории. Исторические даты и география распространения западного марксизма дают предварительную формальную схему для определения его места в рамках эволюции социалистической мысли в целом.

Первой и наиболее важной чертой западного марксизма является его структурное отделение от политической практики. Органическое единство теории и практики, достигнутое перед первой мировой войной поколением классических марксистов, которые выполняли в своих партиях в странах Центральной и Восточной Европы неразрывную политико-интеллектуальную функцию, стало все больше подрываться в Западной Европе в течение 50 лет с 1918 по 1968 г.

Фактически трое первых ведущих теоретиков из поколения после 20-х годов — Лукач, Корш и Грамши, подлинные родоначальники всей системы западного марксизма,— вначале были крупными политическими лидерами в своих партиях. Каждый из них был также непосредственным участником и организатором массовых революционных выступлений своего времени. Появление их теории может быть осмыслено только в данном контексте. Судьба каждого из названных нами трех лиц символизирует силы, которым в последующие годы суждено было отколоть марксистскую теорию от классовой практики.

Две большие трагедии — фашизм и сталинизм — с разных сторон обрушились на рабочее движение в Европе в межвоенный период, совместно рассеивая и уничтожая потенциальных носителей подлинной марксистской теории, связанной с широкой практикой западного пролетариата. Одиночество и смерть Грамши в Италии, изоляция и эмиграция Корша в США и Лукача в СССР ознаменовали конец периода, на протяжении которого западный марксизм еще владел умами широких масс.

Предстоявшие глубокие изменения впервые проявились в Германии, в Институте социальных исследований во Франкфурте. Создание центра марксистских исследований в капиталистической стране было новым явлением в истории социализма, поскольку они предполагало институциональное отделение теории от политики, с чем, например, Люксембург до войны никогда бы не согласилась. Тем не менее, деятельность Института в 20-е годы была посвящена традиционным проблемам рабочего движения, причем солидная эмпирическая работа сочеталась с серьезным теоретическим анализом. Директор Института в своем выступлении по поводу вступления на должность, в частности, предупреждал об опасности превращения Института в школу для “мандаринов”, и в его штат вошли активные члены пролетарских партий. Веймарской республики, в особенности КП Германии. В журнале Института печатались труды Корша и Лукача наряду со статьями Гроссманна и Рязанова. Таким образом, в 20-е годы он служил связующим звеном между “западным” и “восточным” течениями внутри марксизма. Деятельность Института имела исключительно важное значение для эволюции марксистской теории в целом в Европе в период между двумя войнами. В 1930 г. новым директором Института стал Хоркхаймер. За непродолжительный период, предшествовавший фашистской контрреволюции 1933 г., Хоркхаймер сумел сплотить вокруг Института группу талантливых молодых интеллектуалов, придерживавшихся различных направлений, среди которых самыми значительными фигурами станут Маркузе и Адорно.

После второй мировой войны, в то время как КПГ в Западной Германии фактически устраняют, ФКП становится массовой организацией рабочего класса во Франции. Первая плеяда молодых интеллектуалов, проявивших подлинный интерес к марксизму, вступила в партию только в 1928 г. В эту группу входили: Низан, Лефевр, Политцер, Гутерман и Фридман. Сфера интеллектуальной деятельности внутри марксизма была значительно ограничена для европейских коммунистических партий.

К основным трудам Лефевра в 30-е годы относятся философские сочинения, уровень абстракции которых был как раз на грани нарушения партийной дисциплины. Публикация наиболее важного его труда “Диалектический материализм”, задержанная на три года после написания, была встречена официальными властями с подозрительностью.

Таким образом, новым феноменом первого послевоенного десятилетия стало влияние марксизма в среде экзистенциалистов. Впервые оно проявилось во время оккупации, а после нее марксизм стал оказывать широкое духовное воздействие с появлением работ Сартра, Мерло-Понти и де Бовуар. Влияние марксизма было опосредовано воздействием работ Кожева, университетского философа, систематически знакомившего Францию перед войной с трудами Гегеля. Его экзистенциалистская интерпретация “Феноменологии духа” косвенно открыла Сартру и Мерло-Понти путь к Марксу.

Появление трудов Луи Альтюссера в 1960—1965 гг. послужило сигналом резкого повышения уровня теоретических дискуссий внутри партии. Впервые в организационных рамках французского коммунистического движения была разработана крупная теоретическая система, силу и оригинальность которой не могли не признать даже самые решительные ее противники. Влияние Альтюссера очень быстро распространилось после 1965 г. как внутри, так и за пределами ФКП, придав ему особый статус в истории партии. Однако парадокс такого возвышения состоит в том, что оно шло вразрез с природой политической эволюции самой ФКП. Ярко выраженная умеренность коммунистического движения на Западе в 60-е годы наиболее четко проявилась в программе компартии за “развитую демократию” во Франции, хотя в международном плане ФКП отличалась враждебностью по отношению к Китаю и поддерживала позицию России в китайско-советском конфликте. Напротив, Альтюссер открыто определял направленность своих трудов как антигуманистическую, в то время как в официальной доктрине французской партии превозносились достоинства гуманизма как общего связующего звена между партнерами по соглашению (коммунистами, социалистами, католиками) в создании развитой демократии, притом, что советская партия провозглашала для масс лозунг “все для человека”.

В этом отношении позиция Альтюссера внутри ФКП напоминала положение Лукача в венгерской партии после советской интервенции 1956 г.

Исключительный масштаб и скорость распространения марксизма в Италии после освобождения, включая рост не только ИКП, но и ИСП, а также распространение марксизма в широких кругах интеллигенции, не имели аналогов ни в одной другой стране Европы. В сочетании с признанием исторического материализма во Франции в послевоенный период распространение марксизма впервые за всю историю нынешнего столетия создало условия для того, чтобы после 1945 г. главная ось марксистской культуры сместилась из германской в романскую зону Европы. Однако в течение следующих двух десятилетий итальянскому марксизму было суждено развиваться путем, в значительной степени отличавшимся от пути французского марксизма. В Италии существовала марксистская школа, восходившая своими истоками ко временам Энгельса, его работам XIX в. Идеи Лабриолы были унаследованы и развиты философом Мондольфо, бывшим гегельянцем, который, в свою очередь, оказал непосредственное влияние на поколение Грамши. Во время длительного пребывания фашистов у власти Грамши вынашивал в тюрьме свои мысли. Его труды были впоследствии найдены и впервые опубликованы в 1947—1949 гг. Их влияние было огромно внутри ИКП и далеко за ее пределами. Наличие этого национального марксистского наследия, воплощенного в трудах Грамши, помогло выработать в коммунистическом движении Италии иммунитет к чрезвычайно разрушительному воздействию “холодной войны” — ИКП оказала ждановщине более сильное сопротивление, чем ФКП.

Основателем новой школы стал Гальвано Делла Вольпе — философ, вступивший в ИКП в 1944 г., который в период с 1947 по 1960. г. пишет ряд важных трудов, пользовавшихся вниманием. Делла Вольпе возникла группа молодых интеллектуалов, которые создали внутри ИКП наиболее последовательную и продуктивную школу, — Пьетранера, Коллетти, Росси, Меркер, Черрони и другие. Наиболее одаренным и критически настроенным из них был Коллетти, вступивший в партию в 1950 г., когда ему было около 25 лет. После XX съезда КПСС и венгерского восстания теоретический журнал ИКП “Сосьета” в 1957 г. расширил редколлегию и ввел в нее (среди других) Делла Вольпе и Пьетранера, а в следующем году — Коллетти. В этот период в философских темах школы зазвучали политические тона, привнесенные некоторыми молодыми членами группы. В частности, характерное для трудов Делла Вольпе настойчивое утверждение мысли о важности “строгой научной абстракции” с философской точки зрения можно было бы истолковать как необходимость анализа итальянского общества в “чистых” категориях развитого капитализма при соответствующих “передовых” политических целях рабочего класса в этом обществе. Это противоречило ортодоксии ИКП, которая подчеркивала исторически отсталый и неустойчивый характер итальянского общества. Партия настаивала скорее на ограниченных “демократических”, нежели социалистических требованиях как более подходящих Италии с политической точки зрения. Теоретические расхождения в редакции “Сосьета” привели в дальнейшем к тому, что в начале 1962 г. ИКП закрывает журнал.

После этого в партийном еженедельнике “Ринашита” была проведена широкая философская дискуссия, открывшаяся обвинениями в адрес школы Делла Вольпе, на которые резко ответил Коллетти. Два года спустя Коллетти, разочарованный тем, что после 1956 г. ни в СССР, ни в коммунистических партиях западных стран не произошло реальной демократизации, вышел из ИКП. Основные свои работы следующего десятилетия Коллетти пишет, уже не состоя ни в какой политической организации.

Вместе с тем с 1924 по 1968 г. марксизм не “остановился”, как впоследствии утверждал Сартр, а продвигался в стороне от какой-либо революционной практики. Разрыв между ними был обусловлен всей исторической эпохой. На глубинном уровне судьба марксизма в Европе определялась отсутствием сколь-нибудь значительных революционных выступлений после 1920 г., за исключением культурной периферии Испании, Югославии и Греции. Судьба марксизма была также неотделима от результатов сталинизации коммунистических партий — формальных преемниц Октябрьской революции. Сталинизация сделала невозможной подлинную теоретическую работу в области политики в отсутствие революционных потрясений, предотвращению которых она, в свою очередь, способствовала. Тем самым скрытым отличительным признаком всего марксизма является то, что он был продуктом поражения.

В то же время сталинизация созданных III Интернационалом партий, которые с конца 20-х годов характеризовались бюрократической структурой и идеологическим подчинением курсу СССР, оставила еще один заметный след в марксизме. Итоги второй мировой войны, как мы уже видели, обозначали значительные перемещения географических центров распространения марксизма как живой культуры в Европе. Причем коммунизм фактически исчез как реальная сила в рабочем классе Западной Германии, тогда как во Франции и Италии начали преобладать массовые коммунистические партии.

Формальное членство в рабочих партиях (Лукач, Делла Вольпе, Альтюссер), выход из них (Лефевр, Коллетти), братский диалог с ними (Сартр), однозначный отказ от какой-либо с ними связи (Адорно, Маркузе) — все эти действия были одинаково неспособны соединить марксистскую теорию с массовой борьбой.

Следует отметить, что, как бы ни поступали теоретики, официальное коммунистическое движение оставалось главным и единственным связующим звеном между ними и организованной формой социалистической политики, независимо от того, принимали они его или отвергали. Свои отношения с компартиями теоретики могли строить, исходя из двух вариантов. Во-первых, теоретик мог вступить в компартию и подчиниться ее строгой дисциплине. В этом случае он мог сохранить номинальную связь с жизнью рабочего класса своей страны (с которым, несмотря ни на что, партия была неизбежно связана), а также сохранить, по крайней мере, на словах, преемственность с классическим марксизмом-ленинизмом (изучение которого в партии было обязательным). Ценой такой относительной близости к реальностям повседневной борьбы рабочего класса было молчание о том, как эта борьба ведется на самом деле. В этот период ни один интеллектуал (или рабочий), не входивший в состав руководства, не мог в массовой коммунистической партии выступить ни с какими независимыми суждениями по основным политическим вопросам, кроме как в самой двусмысленной форме. Лукач и Альтюссер избрали первый путь. Избрать противоположный путь значило остаться вне какой бы то ни было партии. Во втором случае над политическими формами выражения не существовало никакого институционального контроля, однако тогда пропадала и надежная опора на социальный класс, ради интересов которого теоретическая деятельность в марксизме лишь и имеет смысл. Сартр и Маркузе, каждый по-своему, прошли этот путь. Личное участие Сартра в деле международного социализма не имеет равных — он писал важные работы о Франции, Венгрии, Алжире, Кубе, Конго, Вьетнаме, Чехословакии, хотя не обладал глубоким знанием классического наследия марксизма и не оказал воздействия на рабочее движение своей страны. Маркузе, будучи знатоком марксизма раннего периода, писал объемистые книги, в которых в присущей ему двусмысленной манере рассматривал вопросы, относящиеся к США и СССР (“Одномерный человек” и “Советский марксизм”), в то же время развивая теорию, которая, по сути, отрицала наличие у промышленного рабочего класса какого-либо социалистического потенциала. И наконец, последний вариант — отказ и от членства в партии, и от всяких политических выступлений. Эту позицию занял Адорно в послевоенной Германии. В этой тупиковой ситуации западный марксизм преднамеренно хранил молчание в таких наиболее важных сферах исследования для классического исторического материализма, как познание экономических законов развития капиталистического способа производства, анализ политического механизма буржуазного государства, стратегия классовой борьбы, необходимая для свержения этого государства. Грамши является единственным исключением из этого правила, и это знак его величия, что отводит ему особое место среди представителей традиции западного марксизма. И это естественно, ибо в его личности воплощено революционное единство теории и практики того типа, который определил классическое наследие. Опыт восстания итальянских рабочих в 1919—1920 гг., а также деятельность политического руководства ИКП в период с 1924 по 1926 г. оставались для него источником творческой мысли во время длительного заключения, защитившего его от последствий сталинизации за пределами Италии, хотя оно его медленно убивало.

Однако даже на его трудах сказались промахи и ограниченность борьбы класса, которому они были обязаны своим появлением. После Грамши никому из западных марксистов не удалось достичь такой глубины анализа. Сужение возможностей теоретической работы, сводившейся к институциональному послушанию или изоляции, исключало установление динамической связи между историческим материализмом и социалистической борьбой и совершенно не позволяло непосредственно развивать главные темы классического марксизма. Внутри коммунистических партий обсуждение состояния послевоенной экономики империалистических стран, государственных систем Запада, стратегии классовой борьбы было строго зарезервировано за бюрократической верхушкой этих организаций, деятельность которой полностью зависела от советской официальной политики. Вне рядов организованного коммунистического движения в широких массах рабочего движения не было опоры для сколь-нибудь квалифицированного революционного анализа как стратегии либо ввиду преобладания коммунистов в рядах пролетариата страны (Франция, Италия), либо в силу приверженности реформизму подавляющего его большинства (Германия, США). Послевоенное поколение теоретиков либо полностью разочаровалось в рабочем классе, как, например, немцы, которые не знали никакого движения Сопротивления, либо непременно отождествляло его с коммунистическими партиями (французы и итальянцы, обладавшие опытом Сопротивления).

За более чем 20-летний послевоенный период интеллектуальный вклад западного марксизма в создание собственной оригинальной экономической и политической теории как таковой в смысле фундаментальных трудов в какой-либо из этих двух областей фактически оказался нулевым.

Масштабы и интенсивность империалистической экспансии производительных сил в странах как Атлантического, так и Тихоокеанского региона по своей сути были серьезным вызовом для развития теории исторического материализма: эта проблема во всех ее измерениях никогда не рассматривалась в рамках школы западного марксизма. В то же самое время следствием второй мировой войны явилось также установление — впервые в истории буржуазного правления — представительной демократии, основанной на всеобщем избирательном праве, то есть нормальной стабильной структуре государства во всех ведущих капиталистических странах: Западной Германии, Японии, Франции, США, Англии, Италии. О новизне этого политического порядка как прочной и единообразной системы в международном масштабе часто забывают в англосаксонских странах ввиду относительно длительного существования демократических традиций в Англии и США. О новизне этой системы можно судить по отсутствию сколь-нибудь серьезного и убедительного ее теоретического обоснования в рамках классического марксизма: буржуазно-демократическое государство никогда не было предметом исследования ни в одной из крупных работ Маркса, ни в работах Ленина, главным врагом которого был совершенно другой тип государства — государство царской России. Проблем развития политической теории, способной охватить и проанализировать характер и механизм представительной демократии как зрелой формы буржуазной власти, было, таким образом, едва ли меньше, чем проблем, вставших в связи с быстрым ростом мировой капиталистической экономики в первые два последних десятилетия. Они также остались вне поля зрения основного потока марксистских трудов на Западе.

3. Формальные изменения

Постепенный отказ от теоретического исследования экономических и политических структур сопровождался существенно важным смещением центра тяжести европейского марксизма к философии. Наиболее яркая отличительная черта всей традиции (от Лукача до Альтюссера и от Корша до Коллетти) — полное преобладание в ней профессиональных философов. В социальном плане это изменение означало постоянное усиление академизма теории, создаваемой в новую эпоху. Во времена II Интернационала Люксембург и Каутского объединяло их презрительное отношение к Kathedersozialisten, то есть к преподававшим в университетах беспартийным профессорам-социалистам. До первой мировой войны теоретики-марксисты никогда не были интегрированы в университетские системы Центральной и Восточной Европы. Форма политического единства теории и практики, которую они воплощали, считалась несовместимой с занятием какой-либо университетской должности. Напротив, свое преподавание в партийных или воскресных школах для рабочих они рассматривали как свою партийную работу. Гильфердинг и Люксембург преподавали политическую экономию в школе СПГ в Берлине, Ленин и Рязанов читали лекции рабочим-большевикам в Лонжюмо, а Бауэр вел курсы в центре Социал-демократической партии Австрии (СДПА) в Вене. Первые теоретики западного марксизма по-прежнему придерживались этой традиционной практики.

Внешние факторы, определявшие смещение главного фокуса марксистской теории из области экономики и политики в область философии, формально с партийных собраний на научные кафедры, вписаны в мрачную историю этого периода. Тем не менее, такого общего и резкого изменения никогда бы не произошло, если бы внутри самой марксистской культуры не действовал также сильный внутренний фактор. Решающим событием в этом смысле явилось запоздалое открытие наиболее ранней работы Маркса — “Парижских рукописей 1844 года”.

Лукач в 1931 г. под руководством Рязанова работал над расшифровкой рукописей. Опыт работы над “Рукописями” привел, по собственным словам Лукача, к тому, что он иначе стал трактовать марксизм. В 1932 г. в Берлине Маркузе приветствовал публикацию “Рукописей”, поместив по этому поводу статью в “Гезельшафт”. Она начиналась с сенсационного заявления о том, что “Рукописи” поставили на “новую основу” всю теорию “научного социализма”; автор считал, что “Рукописи” показали ключевое значение философских основ исторического материализма на всех стадиях работы Маркса. Во Франции новые тексты молодого Маркса привлекли внимание Мерло-Понти и Сартра к марксизму после второй мировой войны. В труде “Материализм и революция” (1947 г.) — своем первом значительном исследовании вопроса в марксистской теории — Сартр обращался главным образом к “Парижским рукописям” как к источнику. Влияние ранних философских сочинений Маркса достигло высшей точки в конце 50-х годов, когда затрагиваемые в них темы заинтересовали Западную Европу.

В своих первых работах Альтюссер недвусмысленно отвергал эти “Рукописи” в качестве составной части исторического марксизма, так или иначе они служили отправным пунктом любых дискуссий в рамках современного марксизма.

Парадоксально, но западный марксизм в целом развивался в обратном эволюции Маркса направлении. Если основатель исторического материализма постепенно шел от философии к политике и затем к экономике как основной области исследования, то последователи школы, возникшей после 1920 г., чаще стали отходить от экономики и политики и концентрировать свое внимание на философии, практически не занимаясь тем, что особенно интересовало Маркса в пору его зрелости, то есть они поступали так же, как поступил Маркс с философскими вопросами, которые привлекали его внимание в юности.

Философская задача Маркса, прежде всего, состояла в том, чтобы определиться по отношению к Гегелю, а также к видным его последователям и критикам в Германии, особенно к Фейербаху. Объектом его теоретических исследований была в основном гегелевская система. Напротив, для западного марксизма — несмотря на бурное возрождение внутри него исследований философии Гегеля — основным объектом теоретических исследований стала сама система идей Маркса. Творчество Маркса в целом обычно рассматривалось как исходный материал. На его основе с помощью философского анализа формировались марксистские эпистемологические принципы систематизированного объяснения мира — принципы, которые сам Маркс четко так никогда и не изложил.

Ни один философ, придерживавшийся традиции западного марксизма, никогда не утверждал, что главная и конечная цель исторического материализма — теория познания. Вместе с тем практически все они исходили из общего мнения о том, что предварительная задача теоретического исследования в рамках марксизма состоит в выделении методов социального исследования, открытых Марксом, но скрытых особенностями тематики исследования в его трудах, и в необходимой их доработке. В результате значительное количество работ западных марксистов было посвящено нескончаемым и сложным дискуссиям о методе.

Маркс после 1848 г. всегда стремился выражать свои мысли как можно проще и яснее, облегчая их понимание рабочим классом, которому они предназначались. В отличие от языка Маркса, исключительная сложность языка трудов западных марксистов XX в. никогда не ориентировалась на непосредственную и активную связь с пролетарской аудиторией. Напротив, их язык, превышающий необходимый минимум вербальной сложности, свидетельствовал об отрыве от практики народной борьбы. В этом смысле язык западных марксистов подвергался более жесткой исторической цензуре, которой стала почти полувековая пропасть, отделявшая социалистическую мысль от почвы народной революции.

При отсутствии магнитного поля революционного классового движения стрелка компаса всего западного марксизма стремилась как можно дальше отклониться в сторону современной буржуазной культуры. Первоначальная связь между марксистской теорией и пролетарской практикой неуловимо, но постоянно заменялась новой связью — между марксистской теорией и буржуазной теорией. Исторические причины подобной переориентации, естественно, объясняются не просто отсутствием массовой революционной практики на Западе. Скорее всего, сами препятствия на пути сколь-нибудь заметного продвижения социализма в странах развитого капитализма существенно сказались на всей культурной среде этих стран.

После 1920 г. марксизм развивался медленнее, чем немарксистская культура. Эта горькая реальность тяжело сказалась на характере всей работы, проводимой в рамках исторического материализма в Западной Европе.

Таким образом, пожалуй, самой примечательной характерной чертой западного марксизма является постоянное присутствие в нем последовательно возникавших разновидностей европейского идеализма, под чьим влиянием он находился.

Определяющие топографическое положение мысли Лукача, Грамши, Маркузе, Сартра и Альтюссера, представляют собой только наиболее важные и особые наборы понятий в рамках традиции западного марксизма. Такое постоянное соотнесение с современными им теоретическими построениями, находящимися вне рамок исторического материализма и зачастую прямо антагонистическими ему, было неизвестно марксистской теории до первой мировой войны. В этом состояла специфика западного марксизма, отличавшая его от предшествовавшей марксистской теории. По сути дела, западный марксизм берет начало с решительного двойного отрицания философского наследия Энгельса — со стороны Корша и Лукача в работах “Марксизм и философия” и “История и классовое сознание” соответственно. С тех пор неприятие поздних работ Энгельса стало обычным практически для всех течений западного марксизма — от Сартра до Коллетти и от Альтюссера до Маркузе.

Постоянные попытки западного марксизма установить интеллектуальную преемственность, уходящую в домарксистский период, были правомерны. Действительно, любое созидательное развитие марксистской философии неизбежно должно было бы пройти через фазу пересмотра сложной истории познания, которую Маркс сам игнорировал или обходил стороной. Отправные точки работ Маркса были слишком немногочисленными, чтобы не сделать установление преемственности обязательным.

Первую новую интерпретацию марксизма, сыгравшую существенную роль, представил Лукач. Он отвел центральное место домарксистской системе в построении своего собственного теоретического дискурса, предложив новое толкование Гегеля в работе “История и классовое сознание”. Гегеля никогда широко не изучали во II Интернационале: как правило, его ведущие мыслители рассматривали Гегеля как утратившего влияние предшественника Маркса, менее значительного, чем Фейербах. Лукач радикально пересмотрел эту оценку, впервые возвысив Гегеля и придав его философии абсолютно доминирующее значение в предыстории мысли Маркса. Влияние его переоценки на всю последующую традицию западного марксизма было глубоким и длительным независимо от того, соглашались ли с ней более поздние мыслители или нет.

40 лет спустя Лукач сам охарактеризовал эти отличительные тезисы работы “История и классовое сознание” как попытку “перегегельянить Гегеля”. Однако высокая оценка значения Гегеля для марксизма, данная в работе “История и классовое сознание”, нашла много последователей. В Италии Делла Вольпе и его школа критиковали гегелевскую философию, заявляя, что мысль Маркса представляет собой полный разрыв с Гегелем. Делла Вольпе усматривал место Маркса на нисходящей линии от Аристотеля через Галилея к Юму: как он утверждал, все они в свое время критиковали гипостазис, так же как Маркс по отношению к Гегелю. Однако именно ученик Делла Вольпе Коллетти написал крупную в рамках западного марксизма систематизированную работу, направленную против гегельянства. Это была книга “Гегель и марксизм”. Цель работы заключалась в том, чтобы продемонстрировать, что Гегель был христианским интуитивным философом, основной теоретической задачей которого было уничтожение объективной реальности и принижение разума в угоду религии, и что, следовательно, он был антиподом Маркса. Коллетти утверждал, что подлинным философским предшественником Маркса был не Гегель, а Кант. Говоря о независимости объективного мира от всех концепций познавания его, Кант предвосхитил материалистический тезис о несводимости бытия к мышлению. Таким образом, теория познания Канта предшествовала гносеологии Маркса, хотя последний не осознал масштабы своего долга перед ней. Точно так же, по мнению и Делла Вольпе, и Коллетти, в своей политической теории Маркс, не сознавая того, опирался на труды предшественника — Руссо.

Страстная критика Альтюссером идеологических иллюзий непосредственного опыта в противовес научному знанию, присущему только теории, и критика всех представлений о людях или классах как сознательных субъектах истории, а не невольных “носителей социальных отношений” точно воспроизводили обличения Спинозой experientia vaga как источника всех ошибок и его жесткого утверждения, типичных заблуждений веры людей в обладание свободой воли, в то время как ими постоянно управляли законы, действие которых они не осознавали: “Их представление о свободе есть просто незнание причин их действий”.

Последовательное обращение к домарксистскому периоду было наиболее заметным и существенным элементом западного марксизма. Для западного марксизма характерно то, что он сам никогда точно или в какой-либо степени не определял свой собственный интеллектуальный ландшафт

Принятая модель была также радикальным отходом от канонов классического марксизма.

Следующее поколение марксистов образовало еще более интернациональное сообщество мыслителей и полемистов, чьи страстные теоретические споры базировались в значительной степени на информации, полученной в результате внимательного изучения работ друг друга.

Нельзя сказать, что не предпринимались попытки провести четкие ограничительные линии внутри западного марксизма. По крайней мере, в 60-е годы были предприняты две такие попытки — соответственно Альтюссером и Коллетти. Обе они свелись к объединению без разбора всех других систем, кроме своей собственной, в единый философский блок и отрицанию этого конгломерата как восходящего к Гегелю и черпающего в нем силы. Одновременно они утверждали, что только их собственная работа имеет непосредственное отношение к Марксу. Однако в остальном эти два описания эволюции марксизма с позиций 20-х годов были несовместимы, поскольку по классификации Альтюссера Коллетти без обиняков был занесен в гегельянскую традицию, которую Альтюссер отвергал, в то время как в соответствии с логикой Коллетти Альтюссер принадлежал к последователям Гегеля, что он осуждал. Из двух ретроспективных построений эволюции марксизма толкование, предложенное Альтюссером, было более широким и комплексным. С его точки зрения, работы Лукача, Корша, Грамши, Сартра, Гольдманна, Делла Вольпе и Коллетти подлежали классификации как разновидности “историцизма” — идеологии, в которой общество становится круговой и экспрессивной тотальностью, история — однородным потоком линейного времени, философия — самосознанием исторического процесса, классовая борьба — битвой коллективных “субъектов”, капитализм — универсумом, характеризующимся главным образом отчуждением, а коммунизм — состоянием подлинного гуманизма вне отчуждения. Как утверждал Альтюссер, большинство этих тезисов исходит от Гегеля, опосредованы через Фейербаха и работы молодого Маркса, а научная теория исторического материализма была основана на радикальном разрыве с ними, что было сделано Марксом в “Капитале”. В отличие от предыдущего, представление Коллетти об эволюции марксизма было более узко сформулировано, хотя шло дальше: Коллетти, раннего Лукача, Адорно, Маркузе, Хоркхаймера и Сартра объединяли общие нападки на науку и отрицание материализма, что коренилось в утверждении о том, что противоречие есть принцип реальности, а не разума — при том, что диалектический материализм, которого придерживались Лукач и Альтюссер, был лишь натуралистической разновидностью того же скрытого идеализма. Оба были производными метафизической критики мышления Гегелем, целью которой было философское уничтожение материи. Эту критику роковым образом неправильно понял и принял Энгельс в “Анти-Дюринге”, положившем начало нисходящей линии — линии полного отхода от рационального и научного материализма Маркса, примером которого может служить логический метод, примененный в “Капитале”.

Достаточно ясно, что школа Делла Вольпе и школа Альтюссера имели общие черты, которые отличали их от других систем, существовавших в западном марксизме. Их враждебность по отношению к Гегелю, развитая ранее и глубже в системе Делла Вольпе, выделяет их более явно в традиции, которая в остальном тяготеет преимущественно к Гегелю. Наряду с этим они едины, решительно подчеркивая научный характер “Капитала”, особое место “Капитала” в самих трудах Маркса и кардинальное значение в последующем ленинской политической мысли. Они оба представляют собой резко отрицательную реакцию на предыдущие теоретические тенденции, которые отрицали или игнорировали многие положения классической традиции. Однако эти характеристики недостаточны для разделения всей сферы европейского марксизма после 1920 г. на два противоборствующих лагеря. Простые противоположности, предложенные Альтюссером и Коллетти, грубы, плохо продуманы и основаны на явно неполном сравнительном анализе, чтобы служить серьезным путеводителем по сложной констелляции философских тенденций в западном марксизме, включая их собственные. Было бы даже неточно говорить о более тонком и последовательном спектре, а не о явной поляризации систем. Действительно, установки отдельных теоретиков часто совпадали и даже перехлестывались произвольным образом, исходили из различных отправных точек, что исключало возможность их объединения в рамках единого философского процесса. Сама непримиримость типологий, предложенных Коллетти и Альтюссером, является показателем логических апорий обоих. Так, тема отчуждения была заклеймлена Альтюссером как архигегельянская, и ее отрицание рассматривалось в качестве предпосылки научного материализма. Однако Коллетти, который подверг Гегеля более радикальной и обоснованной критике, чем Альтюссер, считал концепцию отчуждения центральной в работе зрелого Маркса и в историческом материализме как науке. И наоборот, если Коллетти сконцентрировал наиболее интенсивный огонь своей критики на диалектике материи у Гегеля как религиозном пробном камне его идеализма и печальном наследии последующей социалистической мысли, то Альтюссер выделял тот же самый аспект работы Гегеля в качестве животворного зерна научного провидения, унаследованного марксизмом.

При подведении итогового баланса определенной трансформации западного марксизма развитие новых концепций или возникновение новых тем служат самым верным критерием его природы и силы как традиции.

4. Западный марксизм: новое в теории

Западный марксизм начиная с 20-х годов постепенно отходил от теоретических конфронтации по основным экономическим и политическим проблемам. Грамши был последним представителем марксистских мыслителей на Западе, поднимавшим жгучие вопросы классовой борьбы в своих работах. Однако и он ничего не писал о самой капиталистической экономике, если иметь в виду классический анализ законов развития этого способа производства. Западные марксисты более позднего периода также обходили молчанием политическую систему буржуазного правления и ничего не говорили о способах его ниспровержения. В результате западный марксизм в целом, когда дело касалось вопросов не метода, а содержания, всецело сосредоточивался на изучении надстройки. Более того, западные марксисты в своих исследованиях уделяли самое пристальное внимание таким специфическим надстроечным элементам, которые, как сказал в свое время Энгельс, наиболее всего отделены от экономического базиса. Иными словами, типичными объектами изучения для западных марксистов были не государство и не закон — в фокусе их исследований оказалась культура.

Деятельность Грамши была постоянно нацелена на изучение надстроечных объектов, но, как никакой другой теоретик западного марксизма, он воспринимал самостоятельность и действенность культурной надстройки как политическую проблему, имеющую отношение к сохранению или свержению существующего социального порядка и заслуживающую теоретического осмысления именно с этой точки зрения. Альтюссер также, в конце концов, пришел к субстантивному анализу и сконцентрировал свое внимание исключительно на вопросах надстройки. Его наиболее объемное произведение по этой теме касалось идеологии и образования, а отправной точкой для него послужили теоретические концепции Грамши.

Исследования в области культуры и идеологии доминировали в марксистской мысли на Западе. Эстетика, которая начиная с эпохи Просвещения мостиком соединяла философию с реальным миром, оказалась в сфере особого и постоянного внимания западных марксистов.

Наряду с этим основные системы идей западного марксизма обычно генерировали совершенно новые теоретические темы, оказавшие широкое воздействие на исторический материализм в целом. Эти концепции отличала радикальная новизна по сравнению с классическим наследием марксизма. Грамши, единственный среди мыслителей западного марксизма, пытался найти теоретическое объяснение основного исторического тупика, послужившего причиной возникновения самого западного марксизма и обусловившего его форму. Теория гегемонии Грамши обладает еще одной особенностью, выделяющей ее из традиции западного марксизма. В основе его теории лежал не только опыт личного участия в современных политических конфликтах, но и чрезвычайно глубокий сравнительный анализ европейской истории.

Наиболее впечатляющей и неожиданной теорией этого типа была концепция взаимоотношений между человеком и природой, предложенная Франкфуртской школой. Она берет начало в философии Шеллинга, который в середине своего творческого пути обратился к контрэволюционистской метафизике, рассматривающей всю предыдущую историю человечества как регрессию от высшего к нижнему состоянию “падшей природы” после изначального “вытеснения” божественности из мира и до грядущего “воскрешения” природы при воссоединении божества и Вселенной.

Следует отметить, что согласно классическому марксистскому представлению о ходе истории от первобытных коммун до капитализма господство человека над природой возрастает по мере развития производительных сил, то есть происходит прогрессивное освобождение человеческого общества от тирании естественной природной необходимости; плоды же этого освобождения в результате разделения труда присваивались сменяющими друг друга эксплуататорскими классами

Вместе с тем структура разума как предпосылка развития цивилизации была построена на подавлении природы в самом человеке, что привело к психологическому разрыву между эго (я) и ид (подсознанием). В свою очередь, стал возможным рациональный контроль над его спонтанными импульсами. Возвращение подавленных инстинктов (что было роковым последствием покорения природы) постепенно обрело философскую форму в эпоху Просвещения, когда саму природу стали инверсивно отождествлять с разумом, и, в конце концов политическую форму в фашизме; именно на этом этапе пещерное варварство взяло реванш у цивилизации, которая тайно сохранила его, жестоко отомстив поруганной природе разума.

Эта тема владела умами практически всех представителей Франкфуртской школы. Маркузе, однако, повернул ее по-своему. В его работах, как природа, так и общество приобретают более отчетливые черты. Для Маркузе (в этом он точно следует Фрейду) инстинктивная природа в человеке представлена сексуальным либидо — эросом. Использование идей Фрейда для разработки нового направления в марксизме характерно не только для Маркузе, но и, как это ни парадоксально, для Альтюссера. Альтюссер позаимствовал фрейдовскую концепцию бессознательного для создания новой теории идеологии. Радикальный разрыв Альтюссера с традиционными концепциями исторического материализма проявился в его твердом заявлении, что “идеология не имеет истории”, потому что она, как и бессознательное, “неизменна” по своей структуре и действию в человеческом обществе, по аналогии с авторитетным для Альтюссера высказыванием Фрейда, для которого бессознательное “вечно”.

Формальная структура всей идеологии имела вид инвариантной инверсии этой реальной связи между общественными формациями и индивидами внутри них: основной целью любой идеологии всегда было конституирование индивидов в воображаемые “субъекты” (центры свободной инициативы) общества, чтобы обеспечить их действительное подчинение социальному порядку, отводя им роль либо слепых его сторонников, либо жертв. Религия вообще (“связка” человека с богом) и христианство в частности представляли в этом отношении архетип идеологии и ее функций внушения иллюзий свободы для обеспечения действия необходимости.

В идеях Сартра можно обнаружить некое любопытное сходство с положениями, высказанными Альтюссером. Однако систему Сартра от всех остальных отличает выведенная им категория “нехватки” (в зависимости от контекста переводится как недостаточность, нищета, бедность.— Прим. ред.). Этот термин был введен итальянским философом эпохи Просвещения Гальяни, который впервые дал определение стоимости как соотношения между полезностью и нехваткой (rarita) в любой экономической системе. Прикладное понятие “нехватки” в какой-то мере принял Рикардо, но фактически игнорировал Маркс. Однако впоследствии оно возникло вновь после Маркса, но уже в виде центральной категории неоклассической экономической теории. Характер же использования этого термина Сартром фактически не имел ничего общего с его изначальным толкованием самим Гальяни. Последний полагал, что первоначальное состояние человечества было состоянием изобилия: полезности предметов соответствовало их обилие в природе. Высказывания Маркса по этому вопросу были более расплывчаты. Однако, касаясь первобытного состояния бедности, он обычно имел в виду первоначальное богатство природы по сравнению с бедностью человеческих потребностей в эпоху, предшествующую цивилизации. Более того, в его теории стоимости не было никаких ссылок на понятие “нехватки”, в то время как Рикардо (пусть и номинально) упоминал его. Сартр считал нехватку “фундаментальным отношением” и “условием возможности” человеческой истории, условной точкой отправления и “пассивным двигателем” всего исторического развития. Никакого изначального единства человечества и природы никогда не существовало: напротив, абсолютный факт нехватки обусловил природу как “отрицание человека” с самого начала, а историю, наоборот, как антиприроду. Борьба с нуждой вызвала к жизни разделение труда и далее борьбу классов, а сам человек стал отрицанием человека. Насилие, бесправное угнетение и эксплуатация во всех существовавших обществах есть интернационализированная нужда. Суровое господство природного мира над людьми и раздробленный антагонизм усилий последних, направленных на преобразование этого мира, чтобы сохранить себе жизнь, породили серийные коллективы — бесчеловечные объединения, каждый член которых чужд любому другому и самому себе тоже и в которых конечные результаты деятельности всех их членов конфискуются ради формирования общего результата их действий. Подобные серии всегда были доминирующей формой социального сосуществования в каждом из имевших место до сих пор способов производства.

Введенные западным марксизмом новые, сущностно важные темы отразили и предварили реальные и острые проблемы, поставленные историей перед социалистическим движением с момента окончания первой мировой войны. Грамши был поглощен концепцией гегемонии, которая как бы предвосхитила стабилизацию на основе согласия капиталистического государства на Западе еще за два десятилетия до того, как стабилизация стала долговременной и всеобщей. Размышления Адорно о природе, в свое время представлявшие побочную ветвь теоретических изысканий Франкфуртской школы, неожиданно обрели актуальность позднее в экологических дебатах, охвативших развитые капиталистические страны. Анализ сексуальности, сделанный Маркузе, был предчувствием самоинституциальных эротических ограничений, эмансипации как расслабления, характерного для буржуазной культуры с середины 60-х годов.

Погружению Альтюссера в проблемы идеологии дала толчок волна студенческих выступлений в развитых капиталистических странах. Разработанное Сартром понятие “нехватки” наметило схему неизбежного формирования и разрастания бюрократии после социалистических революций в отсталых странах, а его диалектика групп и серий в значительной степени предвосхитила внешний ход первого массового выступления против капитализма в развитых странах после второй мировой войны (Франция, 1968 г.).

Сейчас можно свести воедино черты, выделяющие западный марксизм в самостоятельную традицию мышления, порожденную поражением пролетарских революций в развитых капиталистических странах Европы после первой мировой войны: он развивался в условиях возраставшего разрыва между социалистической теорией и практикой рабочего движения. Пропасть между ними, вначале образовавшаяся в результате империалистической изоляции Советского государства, институционально расширилась и углубилась бюрократизацией СССР и Коминтерна при Сталине. Для представителей нового марксизма, который возник на Западе, официальное коммунистическое движение представляло единственное подлинное воплощение интересов международного рабочего класса, имеющее для них значение,— вступали ли они в него, поддерживали ли его или отрицали. Структурный разрыв между теорией и практикой, характерный для коммунистических партий современной эпохи, препятствовал единой политико-теоретической деятельности в том виде, какой был присущ классическому марксизму. В результате теоретики уединились в университетах, оторвавшись от жизни пролетариата своих стран, а теория ушла из политики и экономики в сферу философии, что сопровождалось усложнением языка изложения вследствие отдаленности западного марксизма от масс. В свою очередь, утратив динамичную связь с практикой рабочего движения, марксистская теория фактически сместилась ближе к современным немарксистским и идеалистическим системам взглядов, с которыми она развивалась уже в тесном, хотя и противоречивом симбиозе. В то же время, профессионально занимаясь философией и открыв для себя ранние работы самого Маркса, теоретики начали ретроспективный поиск предшествующих марксизму теорий в ранней европейской философской мысли и в их свете интерпретировать сам исторический материализм. Результат подобной практики был трояким. Во-первых, наблюдалось явное преобладание работ эпистемологического направления, посвященных в основном проблемам метода. Во-вторых, основным полем практического приложения методологических исследований стала эстетика или культурная надстройка в более широком смысле. И, в-третьих, практически всем новым прорывам в теории вне эстетики, развивавшим темы, отсутствовавшие в классическом марксизме (по большей части в спекулятивной форме), сопутствовал последовательный пессимизм. Метод как бессилие, искусство как утешение и пессимизм как покой — все эти черты нетрудно найти в облике западного марксизма. Ведь корни данной традиции уходят в поражение — долгие десятилетия отступлений и застоя (ужасные с точки зрения любой исторической перспективы), через которые рабочий класс на Западе прошел после 1920 г.

В настоящее время опыт последних 50 лет империализма должен быть обязательно серьезно исследован в рабочем движении. Западный марксизм всегда был неотъемлемой частью его истории, и ни одно новое поколение революционеров-социалистов в капиталистических странах не должно игнорировать или обходить его стороной. Выяснение отношений с этой традицией (как изучение ее, так и полный разрыв с ней) — одно из предварительных условий частичного обновления марксистской теории в настоящий момент. В принципе марксизм стремится стать универсальной (всеобщей) наукой, зависящей от национальных и континентальных особенностей не больше, чем любая другая система объективного познания действительности. В этом смысле термин “западный” содержит безусловные ограничения. Отсутствие универсальности (всеобщности) свидетельствует о неполной истинности. Западный марксизм неизбежно был менее марксистским в той мере, в какой он был западным. Исторический материализм сможет проявить себя в полную силу только тогда, когда он вырвется за рамки узких ограниченных интересов любого свойства. Ему предстоит вновь набрать силу.

5. Сравнения и выводы

Новый период в рабочем движении, который положит конец длительной паузе в классовой борьбе, отделявшей теорию от практики. События мая 1968 г. во Франции ознаменовали в этом смысле глубокий исторический поворот. Впервые за прошедшие 50 лет массовые революционные волнения произошли в развитых капиталистических странах в мирное время, в условиях процветания империализма и буржуазной демократии.

В 1969 г. итальянский пролетариат поднял волну крупнейших забастовок, которые когда-либо видела страна; в 1972 г. уже британский пролетариат провел наиболее успешное в своей истории наступление на капитал, парализовав национальную экономику; в 1973 г. продемонстрировал свою силу японский рабочий класс. В 1974 г. мировую капиталистическую экономику охватил первый после войны кризис, разразившийся во многих странах одновременно. Вероятность того, что марксистская теория и массовая практика сомкнутся в единую революционную цепь, связанные звеньями реальной борьбы промышленного рабочего класса, постепенно возрастала. Соединение вновь теории и практики могло бы вызвать преобразование самого марксизма, воссоздав условия, которые в свое время выдвинули основателей исторического материализма.

Западный марксизм ориентировался на официальное коммунистическое движение как единственное историческое воплощение международного пролетариата как революционного класса. Западный марксизм никогда не признавал сталинизма, но в то же время никогда активно ему не противодействовал. Однако, какие бы оттенки ни принимало отношение многих мыслителей к сталинизму, все они не видели другой реальной силы или сферы социалистического действия вне его. Западный марксизм и троцкизм принадлежали в этом смысле к разным политическим мирам.

Надо сказать, что вся жизнь Троцкого после смерти Ленина была посвящена практической и теоретической борьбе за освобождение международного рабочего движения от бюрократического господства, с тем чтобы оно могло вновь приступить к свержению капитализма в мировом масштабе. Троцкий потерпел поражение во внутрипартийной борьбе в 20-х годах и был изгнан из СССР, поскольку представлял постоянную угрозу режиму, который символизировал Сталин. В изгнании он приступил к основательной разработке марксистской теории. Его новая работа вышла из чрева величайшего переворота, совершенного массами, — Октябрьской революции. Однако троцкизм как система идей была поздним ребенком: он сложился значительно позже революции, когда обусловившая его появление ситуация ушла в прошлое. В силу этого первое крупное произведение, написанное Троцким в изгнании, было посвящено (что совершенно необычно для теоретика-марксиста его масштаба) конкретному историческому событию. Его “История Русской революции” (1939 г.) во многих отношениях до сегодняшнего дня остается наиболее ярким примером солидного марксистского исторического анализа и единственным воспроизведением прошлого, в котором мастерство и страсть историка сплелись с опытом политического лидера и организатора. Работы Троцкого о германском фашизме, по сути дела, стали первым настоящим марксистским анализом капиталистического государства XX столетия, становления нацистской диктатуры. Направление, родоначальником которого был Троцкий, представляло прямую противоположность традиции западного марксизма. Троцкизм сосредоточил усилия на политике и экономике, а не на философии. Он носил отчетливо интернациональный характер, никогда не замыкаясь на проблемах одной страны или ограничивая свой кругозор рамками национальной культуры.

Цена, которую пришлось заплатить за попытку поддержать марксистское положение о единстве теории и практики, даже в тех случаях, когда от него в конце концов отреклись, была высока. Вместе с тем и польза для будущего социализма была огромна: сегодня это политико-теоретическое наследие имеет большое значение для возрождения революционного марксизма в международном масштабе.

Итак, развитие марксистской теории не смогло “перепрыгнуть” через материальные условия своего собственного развития — реальной социальной практики пролетариата своего времени. Сочетание вынужденной изоляции от основных отрядов организованного рабочего класса во всем мире и длительного отсутствия выступлений революционных масс в ведущих центрах индустриального капитализма неминуемо наложило свой отпечаток на троцкизм в целом. Троцкизм также в конце концов подчинился диктату времени в условиях длительного исторического периода поражения рабочего класса на Западе.

Тем временем изменения в политическом климате, происходившие с конца 60-х годов, не могли не отразиться на западном марксизме. Конец этому течению может положить объединение теории и практики в массовом революционном движении, свободном от бюрократических предрассудков. Как историческая форма западный марксизм исчезнет, как только разрыв между теорией и практикой, его породивший, будет преодолен. Первые признаки его преодоления различимы уже теперь, но процесс этот далек от завершения. Современный период все еще носит переходный характер. Крупнейшие коммунистические партии Европы, которые всегда были полем притяжения для западного марксизма, отнюдь не исчезли, и их позиции в рабочем классе своих стран не были заметно подорваны, хотя доверие интеллигенции к ним как к революционным организациям ослабело.

Крайние формы эзотермизма, характерные для западного марксизма, по терминологии Грамши, были присущи “традиционной интеллигенции” в период, когда связь между социалистической теорией и пролетарской практикой была слабой или вовсе прерывалась. В долгосрочном плане будущее марксистской теории будет принадлежать органической интеллигенции, рожденной самим промышленным рабочим классом империалистического мира по мере обретения им культурных навыков и уверенности в своих силах.

Заключение

Я рассмотрели некоторые из проблем, возникающих при изучении классического наследия исторического материализма. Было бы глупо предполагать, что Маркс, Ленин или Троцкий смогли бы решить все проблемы своего времени, не говоря уже о тех, которые возникли после них.

То, что Маркс не смог разгадать загадку национализма, Ленин не смог проследить динамику буржуазной демократии, а Троцкому представлялось невозможным осуществление революций при отсутствии Советов, отнюдь не удивительно и, конечно же, не подлежит осуждению. В своих исследованиях представители классического марксизма делали упор на экономику и политику, в отличие от философской ориентации западного марксизма, те же проблемы постоянно встают вновь как общие универсальные проблемы перед социалистическим движением современного мира.

Список литературы

Андерсен П. Размышление о западном марксизме. М., 1991.