Реферат: Философия русских революционеров-демократов А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский

на тему:

«Философия русских революционеров-демократов

(А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский)».

Москва

1. Введение. Своеобразие русского интеллектуализма в 30-50-х гг. XIX в.

Под революционными демократами в России 40-х гг. XIX в., так как это было представлено еще недавно в советской историографии мыслись «идеологи крестьянской демократии, ведущая сила освободительного движения на т.н. разночинском этапе»[1] , в числе которых, наряду с Н. Огаревым, М. Бакуниным, Н. Добролюбовым, Д. Писаревым и т.д., мы находим интересующих нас мыслителей - А. Герцена, Н. Чернышевского и В. Белинского[2] . По сути - это представители первого последекабристского поколения, которые являлись, с рядом принципиальных оговорок, сторонниками интеграции России в западноевропейскую цивилизацию[3] . Пути, способы и варианты социально-политического развития России - были в центре их размышлений, критика существующего в отечестве государственного устройства составляла развернутую основу их мировоззрения, осмысление общемирового исторического опыта (в безусловном отношении его к развитию России) – стало для каждого горизонтом познания собственной (российской) истории. Одним из основных и общих отличий их программы явилось то, что критикуя в целом несовершенства существующего в России строя, они тем не менее были достаточно далеки от того, чтобы напрямую копировать европейский опыт, представляя тем самым в западничестве более радикальное направление, нежели другое, - наиболее массовое - либеральное , в рамках которого, как известно, начиная со второй половины XIX в., идея «подражания» - «заимствования» - «приспособления» к Европе российской истории нашла интеллектуальную подпитку и основу посредством трудов Б.Н. Чичерина, П.Н. Милюкова и М.М. Ковалевского[4] .

Основу воззрений Герцена, Белинского и Чернышевского составило в целом, на мой взгляд, общее своеобразие социокультурной ситуации в России первой половины XIX в., среди характерных черт которой я бы выделил следующие определяющие.

Во-первых, вполне закончившийся процесс формирование новой модели русской культуры, которую для краткости можно определить как литературоцентризм : с одной стороны, это смена «дворянской культуры классицизма» в качестве ведущей силы просвещения формирующейся русской интеллигенцией со своим качественно отличным пониманием собственной «миссии» в социальном плане, с другой – это возможность влиять на «публику» российского общества посредством «толстых журналов»[5] , адаптируя к жизнь идеальные модели социального переустройства усилиями русской литературной критики.

Во-вторых, особая временная динамика («темпоритмика» истории), которая нашла отражение в интеллектуальных конструкциях большинства мыслителей данного времени и легла в основу их размышлений о прогрессе, эволюции, перспективе социального развития страны. Противоречивый ход русской истории выявил различные взгляды на настоящее ее состояние, вызвав качественно различную реакцию восприятия наличной современности развития России. Вследствие определенной девальвации настоящего (по-разному, то ли из-за неудач революции 1848 г., то ли по причине отсталости страны, погрязшей в рабстве, то ли в свете опасности разворачивания событий отечественной истории по «французскому» образцу – прямой угрозе самодержавию, или же в виду неспособности науки объяснить «ход истории) - социальная рефлексия мыслителей того времени приобрела вид различных утопических проектов : либеральный – поиск идеальной модели, противостоящей «настоящему»; консервативный – реформа «настоящего» ради будущего; эстетический – поглощение «настоящего» стимулировало потребность компенсации этой потери через открытость «будущего» и «прошлого»; и, наконец, радикальный – критика и отрицание «настоящего».

Интеллектуальные поиски «революционных демократов», группирующиеся вокруг последнего из названных типов проектов, в 30-х гг. XIX в. в России стали выражаться в особом качестве размышлений и споров вокруг феномена утопического социализма. Говорили о нем много и увлеченно (В.С. Печерин, В.П. Боткин, А.И. Тургенев, А.А. Краевский). Но впервые «перенос» европейского социализма на российскую почву был осуществлен А.И. Герценом и Н.П. Огаревым, которые с полным основанием могут считаться основоположниками «русского социализма». Дальнейшие поиски отечественных мыслителей так или иначе протекали в контексте и на основе критики их идей.

2. «Русский социализм» Герцена и Огарева

В русле полемики западников и славянофилов А.И. Герцен занимает особое место. Он не только принадлежал к партии западников, но и в определенном смысле возглавлял ее, был ее идейным вождем, переняв эту миссию от П.Я. Чаадаева, который оставался как бы над схваткой.

Александр Иванович Герцен (1812-1870) - незаконнорожденный сын богатого московского помещика И.А. Яковлева, в семье которого он получил хорошее по тем временам образование и воспитание. В 1829 г. поступил на физико-математический факультет Московского университета. Здесь вокруг него и его друга Н.П. Огарева образуется кружок студенческой молодежи, в котором преобладает социально-политическая проблематика. В июле 1834 г. вскоре после окончания университета за связь с революционным движением университетской молодежи был арестован и выслан в Пермь, Вятку, Владимир. В 1839 г. по возвращен»» в Москву он женится и знакомится с М.А. Бакуниным, В.Г. Белинским, Т.Н. Грановским. Вскоре он вторично ссылается под надзор полиции в Новгород (1841 — 1842). По ходатайству ему было разрешено вернуться на проживание в Москву. Здесь он примыкает к «западническому» направлению историософских исканий интеллектуального движения 40-х годов. В 1847 г., добившись разрешения посетить Европу, он покидает Россию, как оказалось навсегда. В 1848 г. Герцен стал свидетелем поражения Французской революции, что оказало на него глубокое идейное воздействие. С 1852 г. он поселяется в Лондоне, где уже в 1853 г. основывает вольную русскую типографию и начинает издавать альманах «Полярная звезда», газету «Колокол» и периодическое издание «Голоса из России». Издания вольной русской типографии Герцена стали первой бесцензурной печатью России, оказавшей огромное влияние не только на социально-политическую, но и на философскую мысль. Основные идеи Герцена по философии истории, рассредоточенные во многих его произведениях, что обусловлено их эпистолярно-публицистическим жанром, наиболее концентрированное выражение получили в работах: «С того берега» (1847-59); в главе «Роберт Оуэн» «Былого и дум» (1860); «Prolegomena» (1867); в работах 60-х гг. – «Концы и начала», «Письма к путешественнику», письма «К старому товарищу», и т. д.

Николай Платонович Огарев (1813-1877) родился в семье богатого русского помещика, действительного статского советника. В 1830 г. Огарев поступил в Московский университет и уже в студенческие годы увлекся социалистическим учением Сен-Симона; верность идеям социализма сохранится на всю жизнь. Позже он напишет о себе и Герцене: «Первая идея, которая запала в нашу голову, когда мы были ребятами, - это социализм. Сперва мы наше я прилепили к нему, потом его прилепили к нашему я, и главною целью сделалось: мы создадим социализм». Летом 1834 г. за организацию с Герценом кружка Огарев был арестован и выслан в Пензенскую губернию, в 1839 г. получил разрешение жить в Москве. В 1841-46 гг. находился за границей, где слушал лекции по философии, изучал естественные науки; в 1856 г. эмигрировал в Англию. Здесь вместе с Герценом издавал «Колокол» (1857 — 67 гг.), активно выступая на его страницах против крепостного права. В 60-х годах участвовал в создании тайного общества «Земля и Воля», поддерживал польское восстание 1863 — 64 гг. В 1869-70 гг. содействовал работе нечаевского «Колокола», сотрудничал с М.А. Бакуниным. В последние годы жизни сблизился с П.Л. Лавровым. Умер Н.П. Огарев в Гринвиче, близ Лондона. В 1966 году его прах был перевезен на Новодевичье кладбище в Москве. Основные сочинения Н.П. Огарева: Русские вопросы; Крестьянская община; Еще об освобождении крестьян; Государственная собственность; Революция и реорганизация; Письмо к соотечественнику.

Первоначально представления о грядущем социальном переустройстве были у основоположников «русского социализма» весьма неопределенны и не лишены религиозной окраски. (Так, Огарев истолковывал социализм как «новое христианство», акцентируя его нравственный аспект.) Но уже в начале 40-х годов их социалистические воззрения оформляются концептуально и из писем и дневников переходят в философскую публицистику, становясь фактом общественного сознания. Восприняв эстафету от декабристов, Герцен и Огарев направили освободительную мысль в новое русло. Соединив ее с идеями социализма, они создали своеобразную историософскую конструкцию - «русский социализм», явившийся ответом на определенные запросы национального духовного развития и результатом поиска иных путей, чем те, по которым пошел послереволюционный Запад.

В это время (1845-1849 гг.) появляются первые социалистические кружки, группирующиеся вокруг М.В. Петрашевского-Буташевича, автора «Проекта освобождения крестьян» (1848). Петрашевцами была создана богатая библиотека по социально-философской литературе, был издан «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка», который можно считать первым шагом к развернувшейся позже социалистической пропаганде. Кружок был разогнан, его участники (123 человека) арестованы. Петрашевский и еще 20 подсудимых по этому делу были приговорены к смертной казни, замененной в последний момент каторгой и последующей ссылкой. Среди тех, кто ожидал на Семеновском плацу в Петербурге расстрела, был Ф.М. Достоевский.

Формирование концепции «русского социализма» происходило под значительным влиянием разочарований в прежних формах социалистического утопизма. Герцен и Огарев выступили как наиболее последовательные и глубокие критики капитализма. Они отвергали не только его социально-экономические основы, покоящиеся на частной собственности на средства производства, но и весь образ жизни, называемый ими буржуазным мещанством, «ничем не обуздываемым стяжанием». Критика капитализма естественно подвела к идее «перескока» Россией буржуазной стадии, которая позже оформилась в теорию некапиталистического развития. «Мы можем и должны пройти через скорбные, трудные фазы исторического развития наших предшественников, но так, как зародыш проходит низшие ступени зоологического существования»[6] , - писал Герцен. Идея подкреплялась ссылками на объективные социально-экономические предпосылки, которые связывались с общиной, отсутствовавшей в западной «формуле развития».

В обращении Герцена и Огарева к общине можно усмотреть связи с славянофильством. Но эта связь чисто внешняя, ибо защита общинных принципов подчинена учению о социализме и продиктована не склонностью к национализму, а желанием соединить достижения западной цивилизации с особенностями жизни русского народа. В отличие от славянофилов они не отрицали внутренней противоречивости общины: с одной стороны, связи с признанием равного права каждого на пользование землей, коллективизмом, без которых невозможен социализм, с другой стороны, ее косности, проявляющейся в существенном ограничении ею возможностей свободного развития человека. «Община - это детище земли — усыпляет человека, присваивает независимость», - отмечал Герцен[7] . В снятии этого противоречия - «как развить личность крестьянина без утраты общинного начала, ... в этом-то и состоит весь социализм»[8] . То, что это противоречие преодолимо, Герцен и Огарев не сомневались. «Дайте общине свободно развиваться, она договорится до самоопределения отношений лица к общине, она даст право независимости лицу», - убеждал Огарев[9] . Община, способная к развитию и обеспечивающая свободное развитие личности, видилась как основание, зародыш будущего общества.

В доводах основоположников «русского социализма», однако, полностью отсутствовали элементы социального мистицизма и мессианизма, которые были характерны для первых интерпретаторов идеи преимуществ «новых» и потому отставших» народов, в частности для Чаадаева. В равной мере в них не было и акцента на насильственных методах и коренном разрушении существующих социальных структур, что будет характерно для последующих защитников этой идеи.

Историософское обоснование идея «перескока» нашла в гeрценовской философии случайности: будущее за Россией, но сама возможность вырваться вперед связана с тем, что ход истории не так предопределен, как обычно думают, ибо в формулу ее развертывания входит много изменяемых начал и соответственно возможность случая, в силу чего она склонна «к импровизации». Социализм в экономически отсталой стране вполне может быть результатом такой импровизации. В истории нельзя сказать: позднему гостю - одни лишь кости. На этом тезисе - о роли случая и склонности истории к импровизации в силу заложенных в ней возможностей двигаться в разнообразных направлениях - основана идея о социализме вообще, и о достижении его в России, в частности. Очевидно, что и в таком обосновании идеи немало утопизма, несмотря на очевидный сциентизм (рацианальность) исходных философских посылок. Как отмечал В.В. Зеньковский, именно включением в модель исторического развития категории случайности «Герцен открыл для русской мысли очень плодотворную и творческую основу для разных утопических и теоретических построений»[10] .

Эта «основа» определила наиболее существенные отличия «русского социализма» как от западных социалистических утопий, так и от других социалистических моделей, получивших распространение в русской общественной мысли позже. «Русский социализм», с одной стороны, был бесспорно «навеян» национальными и остро развитыми патриотическими чувствами его основателей, с другой стороны, он очевидно тяготел к рационалистическому обоснованию, к философски оформленным сциентистским (научным) доводам, что придавало ему черты универсальности. Да и сами основоположники «русского социализма» вовсе не отрицали иных, кроме как через крестьянскую общину, путей к социализму. «Мы представляем частный случай нового экономического устройства, новой гражданственности, Одно из их приложений», — подчеркивал Герцен, убежденный в том, что социалистические идеи в своем воплощении будут обладать многообразием форм и применений.

Существенной особенностью «русского социализма> была попытка «навести мосты» (Герцен) между идеалом и исторической действительностью. «Без всякого сомнения социализм связан с наукой действительного опыта и расчета», в свою очередь «наука опыта и расчета ... связана с философским реализмом, она не может взять себе другого основания, не изменяя самой себе; от этого Сен-Симон уклонялся — и в этом его ошибка»,— упрекал учителя Огарев. «Наука опыта и расчетов» напрямую соотносилась с экономическими вопросами, под которыми поднимались вопросы материального благосостояния народа и которые рассматривались в качестве главных вопросов социалистической теории. «Наука общественного устройства все больше и больше приходит к необходимости принять за свое средоточие экономические отношения общества. Таким образом, основная задача переходит из неопределенности слишком широкой постановки в пределы, яснее очерченные. Мы сводим постановку основной задачи на экономические отношения общества» - писал Герцен.

Так понятая задача обращалась к политической экономии, которая, как писал Огарев, «крепко уселась на почве» и потому вынудит социализм поставить свои идеи на земную основу, что свою очередь «вдохнет» воздух в саму политическую экономию. Соединение политической экономии с социализмом на территории» идеи о роли общинного землевладения, таким образом, разворачивало социалистический идеал к реальной жизни, давало ему необходимое «экономическое начало». Чуть позже из такой постановки проблемы вырастет народнический социализм, а еще позже - экономический материализм.

Важно отметить еще один момент. Герцен и Огарев не принимали западные социалистические утопии без критики. Среди отмечаемых ими «нелепостей» этих учений чаще всего фигурировали требование регламентации индивидуальной жизни, дух уравнительности и нивелирования - то, что потом найдет законченное выражение в «казарменном коммунизме»[11] . Последнему Герцен и Огарев, как, впрочем, и их последователи, категорически отказывали в социалистических началах: социализма нет, если нет свободы личности, а свобода личности невозможна, если есть жесткая регламентация со стороны государства (и общества). «Нелепости» западной теории во многом связывались ими со слабостью философской проработки социалистической идеи. Сами создатели «русского социализма» пытались «опереть» последнюю на гуманизм антропологической философии Фейербаха и диалектику Гегеля, утверждающую изначальное стремление истории (Духа) к разумному строю.

Подводя некоторый итог, приведем следующее определение «русского социализма», сделанное Герценом за два года до смерти: «Мы русским социализмом называем тот социализм, который идет от земли и крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного владения и общинного управления, — и идет вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука»[12] .

3. Чернышевский: экономическое обоснование социалистического идеала. Народнический социализм.

В конце 50-х годов идеи социализма развивал Николай Гаврилович Чернышевский (1828 — 1889). Правда, его взгляды на общину и на вопрос о судьбах социализма на Западе не во всем совпадали с герценовской концепцией. Модель Чернышевского называют «крестьянским, общинным социализмом». Главным в его теории было экономическое обоснование социалистического идеала.

Однако нужно отметить, что еще раньше, в конце 40-х годов о значимости экономических вопросов для социалистической теории много писал близкий по своим взглядам к петрашевцам Владимир Алексеевич Милютин (1826-1855), критиковавший западно- европейское общество и апологетическую буржуазную политическую экономию в работах.: «Пролетарии и пауперизм в Англии, во Франции», «Мальтус и его противники», «Опыт народного богатства, или о началах политической экономии». Ставя вопрос о преодолении утопизма социалистических теорий, Милютин подчеркивал, что последние, если хотят быть на уровне науки, должны решать прежде всего экономические вопросы. Социалистическая теория должна соединиться с политической экономией, это придаст ей необходимый философско-исторический характер, включит в нее знание об объективных законах истории. Философия истории, общая цель которой связана с доказательством существования «независимых от воли человека законов», занимает, по мнению Милютина, «среднее» положение между чистым идеалом и чистой действительностью. Вот почему философия истории освобождает утопию от элементов мечтательности и пророчеств и придает ей рациональный характер. Последнее принципиально меняло отношение социалистического идеала с действительностью, делая возможным переход ее «мало-помалу» из несбыточной мечты в «идею совершенно практическую», основанную на знании, что человечество не может по своему желанию перейти в состояние «полного и безусловного совершенства». Такой переход требует определенных приготовлений, которые, считал Милютин, связаны с постепенным усовершенствованием экономической организации общества.

Чернышевский высоко ценил труды рано ушедшего из жизни Милютина. На рубеже 50 - 60-х годов, обратившись к глубоким политэкономическим исследованиям, он продолжил разработку его идей социализма в данном направлении. В это время в «Современнике» выходят его работы «Критика философских предубеждений против общинного владения», «Капитал и Руд», «Очерки политической экономии (по Миллю)». Опираясь в своих исследованиях на таких классиков, как Сен-Симон, Фурье, Оуэн, используя некоторые построения Луи Блана, Чернышевский приходит к выводу: «социализм есть неизбежный результат социально-экономической истории общества по пути к коллективной собственности и «принципу товарищества»[13] .

Чтобы преодолеть «догматические предвосхищения Идущего», как он характеризовал социалистические утопии, Чернышевский делает предметом своего исследования исторический процесс, пытаясь выявить механизм перехода от старой к новому, от «сегодня» к «завтра». Эти поиски приводят его к убеждению, что в основе перехода лежит объективная закономерность. Хотя, следует заметить, в целом его взгляды на исторический процесс не выходили из рамок просветительской теории, анализ исторического процесса и экономического развития капиталистической цивилизации подвел Чернышевского к выводу, что вектором последней является рост крупной промышленности и возрастание обобществления труда, что в свою очередь должно с необходимостью привести к ликвидации частной собственности.

Чернышевский был уверен, что «опасаться за будущую судьбу труда не следует: неизбежность ее улучшения заключается уже в самом развитии производительных процессов»[14] . Правда, сделанный вывод не поколебал его веры в русскую общину (что и объясняет во многом, почему Чернышевский остался на позициях утопического социализма). Сделанный вывод «работал» на обоснование другой идеи, а именно - об исторически приходящем характере и ограниченности капитализма. Мыслитель уверен в исторической обреченности частнособственнических порядков и в реальности ситуации, «когда отдельные классы наемных работников и наниматели труда исчезнут, заменившись одним классом людей, которые будут работниками и хозяевами вместе»[15] . Свой идеал собственности он связывал с государственной собственностью и общинным владением землей, которые, по его мнению, «гораздо лучше частной собственности упрочивают национальное богатство». Но главное, им соответствует освобождение личности, ибо основа последнего — соединение работника и хозяина в одном лице. И даже если при этом будет в чем-то проигрывать производительность труда — это не столь важно, уверен Чернышевский. «На какой фабрике больше производится продуктов: на фабрике, принадлежащей одному хозяину — капиталисту, или на фабрике, принадлежащей товариществу трудящихся?» - спрашивает Чернышевский. И отвечает: «Я этого не знаю и не хочу знать; я знаю только, что товарищество есть единственная форма, при которой возможно удовлетворение стремления трудящихся к самостоятельности, и потому говорю, что производство должно иметь форму товарищества трудящихся»[16] .

В постановке экономических вопросов — экономической рациональности, эффективности - Чернышевский не был свободен от элементов романтизма, свойственного раннему утопическому социализму 40-х годов. За свои идеи и за десять лет активной пропагандистской деятельности Чернышевский поплатился 19-ю годами каторги. В июле 1862 года он был арестован, а в мае 1864 года на Сытинской площади Петербурга был совершен обряд гражданской казни, после чего Чернышевский был отправлен в Нерчинск. Заключенный до вынесения приговора в одиночную камеру Алексеевского равелина Петропавловской крепости, он написал роман «Что делать?», где обрисовал контуры будущего общества и вывел литературных героев, ставших прообразами тех «новых людей», которые некоторое время спустя составили многочисленные отряды народовольцев[17] .

Таким образом, двигаясь в русле утопического социализма, Чернышевский сделал по сравнению со своими предшественниками шаг вперед: обращение к политической экономии, исследование законов истории дало ему некоторые преимущества в «прорисовке» будущего общества, в частности его социально-экономических и духовно-нравственных контуров. Социализм Чернышевского предполагает соединение труда и собственности в одних и тех же лицах», исчезновение класса наемных работников и класса нанимателей руда, соединение «ренты», «прибыли» и «рабочей платы» в одних и тех же руках, уравнительный принцип распределения, заботу государства о содержательном использовании свободного времени, участие трудящихся в управлении производством и др. Для Чернышевского социализм - это такой тип организации общественной жизни, «которая дает самостоятельность индивидуальному лицу, так что он в своих чувствах и действиях все больше и больше руководится собственными побуждениями, а не формами, налагаемыми извне»[18] . Поставив вопрос «Что делать?», Чернышевский дал на него свой ответ, связав осуществление социалистического идеала с крестьянской инволюцией, правда, тщательно подготовленной пропагандой социалистических идей в массах. Чернышевский был противником стихийных, бунтарских выступлений, убежденный в их бесплодности. Необходимое условие успешной народной революции — это ее «надлежащее направление», которое под силу осуществить только организации революционеров, способных подготовить народ к сознательным революционным действиям, пусть и «кровавым». Чернышевский, таким образом, открыл путь для соединения социалистической теории с революционной практикой.

4. Политическая позиция «позднего» Белинского

В 70-х - 80-х гг. ХХ в. Б. Егоров указал на замалчивание в нашей литературе вопроса о пережитом Белинским в 1846 году «перевороте, по масштабам почти не уступающем отказу от «примирения с действительностью» при переезде в Петербург в 1839 году». Оказывается, Белинский отказался к 1846 году от ожидания скорой революции и широкого народного движения в России, отмежевался он и от былых увлечений утопическим социализмом и перешел к «утопизму» 1846 - 48 гг. - «отчаянной вере в освобождение крестьян cвepxy»!»[19] Исследователя поддержали с рядом оговорок и уточнений Н. Гей, М. Поляков, И. Клямкин, Е.Плимак[20] . С возражениями по адресу новой концепции выступил Ф. Прийма. Его позиция была сугубо ортодоксальна, а заглавия статей прямо-таки уничтожающи: великий критик не сворачивал с «большой дороги», на которую вышел в начале 40-х гг., он по-прежнему «верил» в «широкое народное движение в России»[21] . Это и станет для меня важным в дальнейшем повествовании, тем более, что многие историки именно с данной «новой» позицией Белинского связывают то, что она помогла стать реалистом в политике Чернышевскому, взгляды которого уже были рассмотрены выше.

Начнем с того, что первой половине XIX в. осознание необходимости обновления страны проникает постепенно и в правительственные сферы. Еще Бенкендорф предупреждал Николая I: «Крепостное право есть пороховой погреб под государством»[22] . Правда, хлопоты секретного комитета 6 декабря 1826 г. остались втуне. План комитета 1835 года, выработанный под руководством П.Д. Киселева, свелся к созданию бюрократической опеки над государственными крестьянами. Наконец, в 1839 году Николай создал очередной сугубо секретный комитет, призванный вторгнуться в самый больной для России вопрос - в сферу отношений между помещиком и крепостным. Вторжение оказалось незначительным, но все же замеченным. Некий дух «реформаторства» начал с 40-х годов витать в воздухе.

Напряженное положение в деревне, отметил Белинский, заставляло правительство идти к осознанию принципа: «лучше нам отдать добровольно, нежели допустить, чтобы у нас отняли». В письме Белинского П.В. Анненкову критик сообщал своему адресату о стремлении Николая I узнать, не откажутся ли сами дворяне от крепостного права; главная трудность состояла в том, отдавать ли крестьянам хотя бы часть помещичьей земли»[23] .

Ныне мы знаем, что либеральные правительственные поползновения 1847- 1848 гг. остались безрезультатными, но предвидеть заранее такой их исход не было дано никому. Белинский подмечает и определенный сдвиг в общественном сознании: «Движение это отразилось, хотя и робко, и в литературе ... Помещики наши проснулись и затолковали. Видно по всему, что патриархально-сонный быт весь изжит и надо взять другую дорогу».

Подчеркнем, что Белинский в последние свои годы четко выявляет различие задач освободительной борьбы в России и в Европе: «То, что для нас, русских, еще важные вопросы, давно уже решено в Европе... Перенесенные на почву нашей жизни, эти вопросы те же, да не те и требуют другого решения». Эти чуть завуалированные мысли можно истолковать таким образом: до решения вопросов капитализма и социализма Россия еще не доросла, что же касается ликвидации феодализма, то она должна быть проведена у нас иным, чем в Европе путем. Петровского типа реформа становится в центр внимания Белинского: «Для меня Петр - моя философия, моя религия, мое откровение во всем, что касается России, - писал он в одном из писем КД. Кавелину. Это пример для великих и малых, которые хотят что-нибудь делать, быть чем-нибудь полезными».

В «Современнике» Белинский также ведет проповедь освобождения крестьянина сверху»: «Путь мирный и спокойный, ручающийся за достижение великой цели общего благосостояния! Петр Великий направил Россию на этот путь и указал ей ее цель; и с тех пор до сей минуты она была верна указанным ей ее Моисеем пути к цели, ведомая достойными потомками великого предка, преемниками его власти и духа... ».

Правда, та же переписка свидетельствует о шаткости надежд на «верхи»: «друзья своих интересов и враги общего блага», окружающие государя, «отклонят его внимание от этого вопроса и он останется не решенным». «Когда масса спит, делайте что хотите, все будет по-вашему; но когда она проснется - не дремлите сами, а то быть худу ...

И все же к перспективе массового стихийного движения Белинский относится с крайним скепсисом. Ему в общем-то представляется, что «развитие всегда и везде совершалось через личности» (хотя «личность» и питалась соками народной «почвы»). Последнее письмо Белинского к Анненкову от 15 февраля 1848 года содержит и такие размышления о народе: «Кстати, мой верующий друг (М.А. Бакунин. – А.А.) и наши славянофилы сильно помогли мне сбросить с себя мистическое верование в народ. Где и когда народ освободил себя? Всегда и все делалось через личности». Но то же письмо сообщает и о крахе надежд на «личность» Николая I: «Дело об освобождении крестьян идет, а вперед не подвигается».

Николай I не уподобился Петру I, что, несомненно, обусловило драматизм поиска Белинского. Но «утопизма» у него не было. Всего через 7 - 8 лет Крымская война сделает «крестьянскую реформу» реальностью ...

Отражение той же умеренной программы мы видим и в знаменитом бесцензурном письме Белинского к Гоголю от 15 июля 1847 г. И в этом письме Белинский ставит вопрос только о самом минимальном обновлении «полусонной» России (отмена крепостничества, телесных наказаний, исполнение существующих законов и т.д.), другого орудия обновления - кроме правительства - он не называет и это несмотря на нескрываемую ненависть к правительству. Правда, весной 1848 года, после начала революции в Европе, малейшие надежды на освобождение крестьян «сверху» не могли не угаснуть. Мысль о консолидации правящего класса больше всего заботила Николая I, когда он 21 марта 1848 года на приеме петербургских дворян наотрез отказался от всяких изменений в отношениях помещиков с крестьянами.

Поразительно различие в отношении Белинского начала и конца 40-х годов к революции и социализму. В начале 40-х годов он безусловно одобрял «террористов французской революции», сам социализм принимался восторженно: «Итак, я теперь в новой крайности - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней». К концу 40-х годов он фиксирует отдаленность якобинства и его последователей от народа. На первый взгляд, Белинский пришел к отказу от революционности и социализма. Однако, если вдуматься глубже, перед нами - начало критики примитивных форм революционности и социализма с позиций какого-то более высокого порядка, эта позиция схватывается понятиями «антиутопизм», «реализм», «историзм».

«Поздний» Белинский, безусловно, остается приверженцем социалистического идеала, он продолжает осторожную пропаганду социализма в печати. В печати, как и в письме к Гоголю «поздний» Белинский делает и ссылки на Христа, который «первым возвестил людям учение свободы, равенства и братства, сам социализм именуется «христианством нашего времени»! И тут же присутствуют резкие выпады против Руссо, против социалистов вроде Луи Блана. Белинский отстаивает мысль (чуждую Руссо и руссоистам) о том, что прогресс человечества был немыслим без выделения средних и высших сословий - с них начиналось образование и просвещение, от них оно шло и идет к народу: очевидно, что разделение на классы было необходимо и благодетельно для развития всего человечества».

Если сравнить не только взгляды «позднего» и «раннего» Белинского, но и Белинского и Бакунина кануна революции 1848 года, то видно: Бакунин, вещающий о близости того момента, когда в России «разразится буря, великая и для всех нас очистительная буря», отрицающий что «для России нужен новый Петр Великий», отстаивающий принцип «сам народ должен все для себя сделать», твердящий «избави-де бог Россию от буржуазии» выглядит гораздо «революционнее», «социалистичнее» Белинского, который настаивает на необходимости для России не только реформ «сверху», но и целого этапа ее буржуазного развития и прямо именует «наивной аркадской мыслью» надежды Бакунина на «самодеятельность русского народа». Но идеи Белинского — признак более высокого типа политического мышления, основанного на осознании реальностей тогдашней России (и Европы), в то время как фразерство и прожектерства Бакунина - образчик радикального мышления, оторванного от реальной почвы.

К тому же Белинский не только трезво оценивал современность, он заглядывал и в будущее. Так, в начале 1846 года Белинский считал «дух разъединения» в обществе преходящим явлением: «Железные дороги пройдут и под стенами и через стены, туннелями и мостами; усилением промышленности и торговли они переплетут интересы людей всех сословий и классов и заставят их вступить между собою в те живые и тесные отношения, которые невольно сглаживают все резкие и ненужные различия».

Сам Белинский, иронически именуя Бакунина «верующим другом моим», точно обозначил гносеологическую (познавательную) основу их расхождений: «вне религии вера есть никуда негодная вещь... Вера есть поблажка праздным фантазиям или способность все видеть не так, как оно есть на деле, а как нам хочется и нужно, чтобы оно было ... Вещь, конечно, невинная, но тем более пошлая». Эти слова можно считать и самокритикой Белинского - сам он делал в начале 40-х гг. такого рода признания: «В душе моей есть то, без чего я не могу жить, есть вера, дающая мне ответы на все вопросы. Но это уже не вера, а религиозное знание и сознательная религия».

Для описания политической позиции Белинского в начале 1840 гг. в советское время преобладали восторженные оценки: «критик подошел к осознанию определяющего значения творческих сил народа», «критик находит решение главной проблемы во всепроникающей идее социализма», он наметил «слияние идей социализма с проповедью классовой борьбы», исповедовал как действенный путь к справедливому строю «социальность» и «робеспьеризм» и т.п.[24]

Позиция Белинского начала 40-х годов должна оцениваться сугубо критически. Он двигался изломами, менял свои привязанности в философии, эстетике и в политике! Все это говорит о временной утрате освободительной мыслью России тех зачатков понимания громадной сложности проблем Французской революции, которые пробивались у Радищева, Карамзина, Пушкина, многих декабристов.

К пониманию ограниченного буржуазного характера Французской революции 1789 — 1794 гг., изменившей, несмотря на все ее «ужасы» «нравы Европы», Белинский приблизится уже в конце 1840-х годов. Тогда же в одной из рецензий он назовет XIX век веком развития «до последних следствий, каковы бы они ни были», всепожирающего «принципа собственности». Очень важно подчеркнуть, что и в начале 40-х годов Белинский полагал, что на стороне дикой, грязной, бессмысленной действительности «еще долго будет право силы». Чувство отдаленности и одновременно неотвратимости перемен еще более окрепло к концу жизни: «Дуб растет медленно, но зато живет века. Человеку сродно желать скорого свершения своих желаний, но скороспелость не надежна: нам, более, чем кому другому, должно убедиться в этой истине».

В целом позиция Белинского резко изменилась как раз в 1846 - 1848 годах – это, считают историки, например, Е.Г. Пантин и И.К. Плимак, - неоспоримо[25] . Уже в 30-е годы XIX века «примирение» Белинского с николаевским режимом (это подметил еще Плеханов) означало шаг к восприятию объективного характера любой действительности. Но в последние годы жизни Белинский ушел в России дальше всех вперед, по пути конкретизации выдвинутого им принципа: «действительность должна же быть мерою цены явлений духовного мира. Шел он в общем-то к выработке реалистического мировоззрения. Смерть прервала его движение. Но проложенной им «большой дорогой» пошли дальше продолжатели дела великого критика-публициста. Впоследствии Чернышевский скажет о своем учителе: «До самой смерти этот человек шел вперед, и чем далее, тем полнее и точнее выражались его мысли; и, конечно, мы должны принимать в основание: своих соображений самое зрелое их выражение».

***

Таким образом, из факта общественной мысли социализм становился фактором революционной борьбы. Начиналось время революционного подполья и активной пропаганды социалистических идей, в которую включились такие блестящие публицисты, как Н.А Добролюбов, Н.В. Шелгунов, Н.А. Серно-Соловьевич, Д.И. Писарев, П.Г. Заичневский. Начался новый период в развитии русской социалистической утопической мысли: идеи социализма переводились на уровень прикладных разработок, связанных по большей части с тактикой и стратегией революционной борьбы. Социалистическая утопия соединилась с русским революционно-освободительным движением, и отныне они будут всегда выступать в одном потоке.

5. Вместо заключения.

В 60 - 70-е годы внутри русского социализма и революционного движения возникли различные течения, вступающие подчас в непримиримые отношения друг с другом. Но господствующим направлением и освободительного движения, и социалистической мысли было «действенное народничество», социальной базой которого стало новое поколение разночинцев. «Действенное народничество» выступило как против пережит- ков крепостничества, царского самодержавия, так и против буржуазного пути развития России. Его главными идеологами были М.А. Бакунин, П.Л. Лавров, П.Н. Ткачев, К.М. Михайловский и др. Концепции Герцена и Чернышевского сменились теориями, в которых общетеоретические основы первых конкретизировались в программы социального действия, ориентирующие на массовый «выход в народ» с целью разбудить и развить в нем его «социалистический инстинкт». Понятие «народ» заняло особое место в народнической иерархии ценностей, хотя нередко любовь к народу выливалась в интеллигентское «народопоклонство», а гуманизм и романтизм приносились в жертву революционной практике.

свободы.

Духовное завещание Герцена как бы закрывало последнюю страницу крестьянского социализма, ставило точку в эволюции русской утопической мысли. Но она не ушла в небытие, хотя у нее появился сильный и более жизнестойкий соперник в лице марксизма, его теории социализма, постепенно завоевывавший позиции в общественной мысли. Полемика с ним окончательно перевела борьбу идей в плоскость борьбы политических программ и партий, в область практических действий. И последние предупреждения мыслителя, к сожалению, не возымели действия; слова раскаяния, сказанные им «с тупою грустью и чуть не со стыдом» о разрушениях и жертвах французской революции, не были услышаны потомками. Вопрос «неужели цивилизация кнутом, освобождение гильотиной составляет необходимость всякого шага вперед?» остался не услышанным.

[1] Словарь исторических терминов /Под общ. ред. А.П. Крюковских. М., 1998. С.275.

[2] В современной отечественной историографии, однако, встречаются далеко неоднозначные оценки Герцена и Чернышевского как представителей «общественного идеала анархиста». См. в этом смысле книги В.Ф. Антонова «А.И. Герцен. Общественный идеал анархиста» и «Н.Г. Чернышевский. Общественный идеал анархиста», обе изданы в издательстве «Эдитороиал УРСС» в 2000г.

[3] Данилов А.А. История России IX-XIX вв. Справочные материалы. М., 1997. С.326.

[4] См.: Селезнева Л.В. Идея заимствования в теоретических трудах российских либералов // Либеральная модель общественного переустройства в России на рубеже XIX –XX вв. М., 1994. С.51-69.

[5] Открытия социальных психологов конца XIX в., в частности Г. Тарда, с его опытом исследования психологии французских масс, участвовавших в революции XVIII в., подтвердят, что наличие связи «публика-газета», «публика-журнал» дает основание для того, чтобы социальные идеалы долгое время транслировались в обществе, подготавливая его интеллектуально к тому, что однажды может без видимых осложнений реализоваться в реальной социальной практике.

[6] Герцен АИ. Старый мир и Россия. Письма к В. Линтону // Собр. соч.: В 30 т. Т. 12. С 186.

[7] Герцен АИ. Россия и Европа // Там же. Т. 7. С 168.

[8] Герцен АИ. Порядок торжествует // Там же. Т. 19. С 186.

[9] Огарев Н.П. Русские вопросы. Крестьянская община // Избр. социально-полит. Филос. произв. М., 1952. Т. 1. С 162.

[10] Зеньковский В.В. История русской философии. Л., 1991. Т.1.Ч.2. С.73-102.

[11] Актуальность этих идей и удивительную живость данной дефиниции в социалистической мысли мы можем найти в недавней современности, когда глашатаи перестройки активно манипулировали данным определением при обсуждении проблемы десталинизации советской истории и деидеологизации советской историографии.

[12] Герцен АИ. Порядок торжествует! // Собр. соч.: В 30 т. Т. 13. С. 193. 118

[13] Чернышевский Н.Г. Основания политической экономии // Чернышевский Н. Г. Полн. обр. соч.: В 15 т. М., 1948 — 50. Т. 9. С 222.

[14] Чернышевский Н.Г. Очерки политической экономии (по Миллю) // Там же. С 487.

[15] Чернышевский Н.Г. О поземельной собственности // Там же. Т. 4. С 434.

[16] Чернышевский Н.Г. Капитал и труд // Там же. Т. 7. с. 49.

[17] С их практической деятельностью будет неразрывно связана дальнейшая эволюция русского утопического социализма, а сам он получит название народнического.

[18] Чернышевский Н.Г. Очерки из политической экономии (по Миллю) // Taм же. Т 9. С 854.

[19] Егоров Б. Перспективы, открытые временем. Изучение революционно-демократической критики сегодня // Вопросы литературы. 1973. № 3. С. 121-122.

[20] См.: Гей Н. Некоторые проблемы изучения Белинского // Вопросы литературы. 1974, №11; Поляков М. Между историей и современностью // Вопросы литературы. 1976. № 6; Клямкин И. Чем жива традиция. Наследие революционных демократов и современность // Литературное обозрение. 1980. №1; Плимак Е. К спору о политической позиции «позднего» Белинского // История СССР. 1983. № 2.

[21] Прийма Ф. «Большая дорога» Белинского и перепутья его исследователей // Русская литература. 1974. № 1; Новые заплаты па старой концепции // Русская литература. 1975. № 3.

[22] Материалы для истории упразднения крепостного состояния. Берлин, 1860. Т.1. С. 76- 77.

[23] Цит. далее по: Плимак Е.Г., Пантин И.К. Драма российских реформ и революций. М., 2000. Очерк шестой.

[24] Щербина В.Р. Революционно-демократическая критика и современность, Белинский, Чернышевский, Добролюбов. М., 1980. С.67, 74, 75 и др.

[25] Плимак Е.Г., Пантин И.К. Указ. соч. Там же.