И.Машбиц-Веров
Во главе русской поэзии десятых—двадцатых годов XX века стоят два поэта: Александр Блок и Владимир Маяковский. Оба они умерли молодыми: Блок — сорока лет, Маяковский — тридцати шести. Оба восторженно встретили социалистическую революцию, став без колебаний советскими поэтами в то трудное время, когда многие и многие известные литераторы «ехидничали, злобствовали», уверенные: «в ближайшем будущем наша возьмет, будет «порядок», и все — по-старому» (А.Блок. Соч., т.VI. М.-Л., Гослитиздат, 1960-1963, стр.16,17. В дальнейшем ссылки на это издание даются лишь с указанием тома и страницы).
И все-таки разительно несхожи, а во многом и противоположны художественные индивидуальности, пути и судьбы двух великих поэтов.
Маяковский стал певцом социалистической эпохи. Он, в сущности, с первых же шагов был «воплощением жизни в одном из ее предельных проявлений» (А.Луначарский. Жизнь и смерть."Комсомольская правда", 1930, 20 апреля), вдохновенно утверждал «прекрасную и удивительную» советскую жизнь, в которой творчество стало для него «заводом, вырабатывающим счастье».
Блок, наоборот, воспринимал свой пройденный путь как величайшую трагедию «детей страшных лет России», оценивал прожитую жизнь как «испепеляющие годы» (А.Блок. Соч., т.III, стр. 278).
Разительное несходство двух поэтов невозможно объяснить разницей возрастной, хотя и это имело известное значение. Но ведь и Маяковский, как Блок, в годы юности дышал отравленным воздухом буржуазно-самодержавной России, ведь и он пережил «страшные годы» поражения первой революции, кровавой столыпинской реакции, империалистической войны...
Однако, живя в одной стране и (в решающей мере) в одну и ту же историческую эпоху, оба поэта, вместе с тем, воспитаны как бы в разных мирах.
Маяковский с отроческого возраста был связан с реальной жизнью, с острой социальной борьбой. Его окружали революционно настроенные мать, сестры, их друзья — деятельные революционеры-большевики. И профессионал-революционер И. И. Морчадзе имел все основания сказать еще о периоде 1905—1906 гг: «Семья Маяковских, включая и маленького Володю, была настоящей революционной семьей... В этой семье жили и дышали революцией» (В.Маяковский в воспоминаниях современников. М., Гослитиздат, 1963, стр. 80).
Очень молодым Маяковский читал Маркса, Ленина. «Нет произведения искусства, которым бы я увлекся более, чем «Предисловием» Маркса... Помню отчетливо синенькую ленинскую «Две тактики» (В.Маяковский. Соч., т. I, М., Гослитиздат, 1955-1961, стр. 15, 16). В конце 1907 года он вступил в социал-демократическую партию. Перенес пытку царской тюрьмы. Наконец, Маяковский с юных лет знал тяжелую нужду, которая учила пониманию жизни:
Я
жирных
с детства привык ненавидеть,
всегда себя
за обед продавая...
По-другому рос и воспитывался Блок. С детства его окружали люди глубоко религиозные и чрезвычайно далекие от суровой действительности: мать, тетки, друзья... Жизнь поэта с ранних лет протекала в благоустроенном, стародворянского уклада, поместье Шахматове — по его словам, «угол рая неподалеку от Москвы». Здесь были «золотое детство, елка, дворянское баловство, няня». К тому же Блок очень рано оказался под влиянием мистико-идеалистической философии Вл. Соловьева.
Не удивительно поэтому, что, живя в таком камерном мире и рано увлекшись мистикой, поэт долгое время почти не знал России. О «полном незнании и неумении сообщаться с миром» он пишет в «Автобиографии», характеризуя свои студенческие годы. И, говоря далее о более позднем времени (1907), отмечает: «Долгая замкнутость в самом себе создала отчужденность от людей и мира, но освобождение наступает, надеюсь, хотя и медленно».
В. И. Ленин писал в 1913 году, что в каждой национальной культуре эксплуататорского общества есть две культуры: одна — господствующего класса, другая — противостоящая ей — демократическая и социалистическая. «Есть две нации в каждой современной нации... — учил Ленин. — Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре. Есть великорусская культура Пуришкевичей, Гучковых и Струве,— но есть также великорусская культура, характеризуемая именами Чернышевского и Плеханова». И хотя буржуазная культура преобладала до Октября, имея многочисленных н разнообразных идеологов, вплоть до черносотенцев; хотя господствующие классы тратили десятки и сотни миллионов рублей на пропаганду своих идей, а демократическая и социалистическая культура — в чрезвычайно трудных условиях — только завоевывала позиции, — тем не менее именно последняя представляла собой «цвет России», ее гордость, ее будущность. И именно она воспитывала народ в революционном духе.
Блок и Маяковский и были воспитаны этими разными культурами. И если Блок все же «всем сердцем, всем сознанием» приветствовал Великий Октябрь, как еще ранее приветствовал революцию 1905 года, то это свидетельствует лишь о том, что он сумел в известной мере преодолеть воспитавшую его культуру, что он, по сути дела, долгие годы преодолевал ее, все более воспринимая идеи культуры демократической и революционной. И в этом, собственно, и заключается — в широком историческом и социальном плане — суть духовного развития Блока, в этом — разгадка и его поэтического величия.
Однако друзья и поклонники поэта из числа идеалистов и мистиков создали свою теорию. Блок — утверждают они — был и всю жизнь оставался мистиком, «чистым иноком», неизменным «рыцарем Прекрасной Дамы». «Стихи о Прекрасной Даме» провозглашаются поэтому высшим его достижением. П. Перцов, редактор «Нового пути» (журнала, где Блок дебютировал), писал еще в 1934 году, что для него самым совершенным созданием поэта являются мистические «Стихи о Прекрасной Даме». Марина Цветаева рисовала Блока «ангелом» и мучеником («рваные ризы, крыло в крови»), возносящимся над «окаянной» землей:
Было так ясно на лике его:
Царство мое не от мира сего
Вл. Пяст всерьез уверял: «Никакие материалисты не смогут отрицать, что от Блока исходила трепетность касания иных миров» и т. д.
Жизненная и творческая трагедия Блока, — рассуждают далее эти поклонники поэта, — заключалась в том, что он решился уйти от мистики, «изменить» ей и тем самым «опустошил» себя.
В этом же духе трактуют и сейчас творчество Блока буржуазные зарубежные литературоведы и русская эмигрантская критика.
Ложная теория! Ложная концепция, превращающая большого, эпохального поэта в декадентствующего хлюпика. Сам Блок протестовал против такого понимания его поэзии, ее эволюции. В 1918 году он писал: «До сих пор я встречаюсь иногда с рассуждениями о «превращении» образа Прекрасной Дамы в образы следующих моих книг: Незнакомки, Снежной Маски, России и т. д. Как будто превращение одного образа в другой есть дело простое и естественное... Как будто сущность, обладающая самостоятельным бытием, может превратиться в призрак...»
Разумеется, творчество Блока, как и всякого поэта, в известном смысле едино: это единое при всех изменениях восприятие мира данным поэтом. Есть, стало быть, определенная закономерная связь между образом Прекрасной Дамы (осмысленным в его эволюции) и позднейшими образами Незнакомки, России, Революции, Катьки... Однако каждый из этих образов отражает «самостоятельную сущность», имеет «самостоятельное бытие», соответствуя различным этапам развития художника, отражая различные стороны как его собственной, так и объективной жизни. В конечном же счете единство творчества Блока — это единство при глубочайших противоречиях. И в этом отразилась борьба двух миров, из которых один тянул поэта в прошлое, а другой — к новой жизни и Революции.
И творчество Блока тем и ценно, что это вовсе не история духовного бытия одинокого мистика XX века. Нет, это полная огромного значения, по-своему выражающая эпоху, волнующая повесть о человеке, который долгие годы «испепелялся» господствовавшей культурой умирающего мира, но глубоко почувствовал ее ложь, неустанно вырывался из-под ее губительного влияния. Это — полная широчайшего социального и исторического смысла поэтическая повесть о борьбе двух культур и непобедимой мощи нового, наступающего революционного мира.
Вот почему так называемая «трагедия Блока» — это вовсе не трагедия «падшего ангела», «измена мистике». Это вообще не трагедия «падения». Напротив, это хотя и полная великих мук, испытаний, трудностей, но при всем том — история не падения, а возрождения человека. История перехода из искусственного, келейного и отживающего мира в мир великой борьбы, настоящей жизни, свободы.
Не случайно поэтому в черновых записях одного из центральных произведений Блока о трагедии человека «испепеленной» жизни — в вариантах стихотворения «Рожденные в года глухие» (1913—1914) — мы находим строки иной, по существу оптимистической тональности. По справедливому замечанию В. Орлова, в этом первоначальном тексте стихотворения «яснее раскрывается его тема». Действительно, здесь Блок отчетливо осмысливает свое трагическое восприятие жизни как «роковую пустоту», рожденную «преждевременной старостью», следствие несбывшихся надежд:
Быть может, старость слишком рано
Стучится в наши двери. Пусть.
Нас старят виденные раны,
Надежд несовершенных грусть.
Здесь Блок говорит о своем поколении не только как о поколении «страшных лет России» и о прожитых годах не только как об «испепеляющих». Есть, оказывается, в этих «страшных годах» и другое — свeтлое, возрождающее начало:
Но мы — мы дети дней свободы,
Мы не забыли ничего ....
Мы все — невольно или вольно —
Свидетели великих лет...
О том, как в творчестве Блока своеобразно и конкретно отразилась борьба двух решающих исторических сил, двух культур, и должна пойти в дальнейшем речь. И здесь мы встречаемся с целым рядом сложнейших проблем.
С одной стороны, борьба двух культур отразилась и в теоретических работах Блока и в его художественном творчестве, а это — при всем их единстве — далеко не тождество: противоречия между творчеством и идейными позициями автора — явление нередкое, и у Блока это особенно остро выражено. А с другой стороны (и это главное), буржуазная культура рассматриваемой эпохи проявлялась чрезвычайно разнообразно. Это был сложный мир различных концепций философии истории, теории государства, эстетики и т. п., часто даже враждовавших друг с другом.
В силу сказанного осмысление творчества Блока на фоне борьбы двух культур требует не только литературно-эстетического исследования.
Мы, однако, естественно затрагивая общие вопросы культуры, непосредственно ставим себе более скромную задачу: определение роли и места Блока в русском символизме.
Такое ограничение темы целесообразно по ряду причин.
Блок выступил как символист младшего поколения — теург. Он ярче всех художественно воплотил мистическую «Вечную Жену», разделяя теоретические взгляды теургов и активно защищая их еще в 1910 году. В известной мере Блок сохранил отдельные положения философии истории и эстетики теургии до последних лет жизни. Но вместе с тем уже с ранних лет Блок несомненно чувствовал, особенно как художник, ограниченность и порочность этих взглядов, преодолевал их.
А с другой стороны, младосимволизм был непосредственно связан с поэтами старшего поколения, с их эстетикой, художественной практикой. Известно, что Брюсова Блок считал своим учителем (наряду с Вл. Соловьевым).
Поэтому художественное творчество Блока и его теоретические взгляды невозможно осмыслить вне теории и практики всего русского символизма. Здесь начало творчества Блока, отсюда — своеобразие всего его пути. Буржуазную культуру он преодолевал прежде всего в ее специфической символистской, шире — декадентской формации.
И еще по одной причине мы рассматриваем здесь Блока в связи с символизмом.
Советское литературоведение дало немало ценных работ о русской литературе XVIII и XIX веков, литературе древней и советской. Но литература предоктябрьская и особенно символизм остались мало исследованными. Между тем это течение интересно и важно не только как историческое явление. Оно многое объясняет в современном модернизме. Ибо, в сущности, эстетика и практика экзистенциализма, фрейдизма, абстракционизма и т. п. в своих истоках и основных принципах очень во многом связана с русским символизмом. Модернизм оказывается на деле реставрацией очень старых идейно-эстетических концепций.
В широком историческом плане рассматривал и Горький различные формации декадентства в их борьбе с социалистическим реализмом, как борьбу, в конечном счете, противоположных философских концепций мира, противоположных культур.
Он писал одному своему корреспонденту (в связи, в частности, с оценкой творчества С. Клычкова, писателя мистически и мизантропически настроенного): «Можно сказать, что вообще все идеалистические системы мышления — пессимистичны, это будет верно. Но гораздо важнее доказать, что лишь материализм и монизм могут служить источником пафоса, источником героического мироощущения, что лишь на этой почве человек возникает во всем его величии».
Суть мысли Горького в том, что идеализм в любом его выражении обкрадывает, опустошает человека: все лучшее в нем — высокие идеалы, высокие стремления к перестройке мира он относит к «богу», к метафизическим, ирреальным «первоисточникам» или же, наоборот, мизантропически утверждает «необоримую» власть темных «инстинктов». Вот почему даже «оптимистические» концепции идеализма, отраженные в искусстве, оборачиваются в конечном счете пессимистическим недоверием к разуму, к научному знанию, ко всей деятельности человека. И только последовательный материализм восстанавливает личность в ее величайших возможностях, приводит и к искусству, которое «утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого победа человека над силами природы...обработка ее в прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью» (Горький).
О таком же жизнеутверждающем искусстве, побеждающем горе, объединяющем людей, основанном на вере в разум и силы человека, говорил Маяковский. Голос поэта — утверждал он — призыв и деяние во имя того,
Чтоб день, который горем старящ,
не христарадничать, моля,
Чтоб вся на первый крик — «Товарищ!» —
оборачивалась земля.
Сказанным определяется содержание предлагаемого труда. Вначале мы рассматриваем теорию и практику русского символизма: старшего и младшего поколений. При этом отдельные главы посвящаются наиболее крупным представителям этого течения.
На основе рассмотрения теории и практики русского символизма мы переходим к более детальному освещению его социальной сущности, его связи с западной эстетикой и западным символизмом, а также его места в нашей литературе.
При этом — ввиду актуального значения борьбы с западным модернизмом — рассматривается философская основа и практика фрейдизма, экзистенциализма и абстракционизма в их сопоставлении и связи с русским символизмом. Выясняется, таким образом, общий и единый фронт модернизма (шире — декадентства) как философской и эстетической концепции, противостоящей и в наши дни революционно-демократической и тем более социалистической идеологии.
На указанном общем фоне детально рассматривается творчество Александра Блока как путь поэта, наиболее блистательно преодолевшего модернизм в его русской разновидности (символизм) и тем самым открывшего себе дорогу от келейного искусства к постижению огромного мира, который неимоверно обогатил Блока не только тематически, но и непосредственно в поэтической области.
Путь Блока (как, впрочем, и путь Брюсова) оказывается в высшей степени знаменательным: это великая школа для современных зарубежных художников, так или иначе находящихся еще в орбите модернистских влияний.
|