Содержание

Введение

В данной работе, реферируется цикл статей В.П. Зинченко по тематике личность.

В которых автор затрагивает актуальные проблемы связанные с изучением, развитием, пониманием феномена личности в современной науке.

Первая часть реферата рассказывает о проблемах диагностики личности и ее определения в психологии. Вторая часть повествует о воспитании души и связи ее с личностью. Далее идет статья В.П. Зинченко о развитии личности в пространстве и времени. Завершает реферат статья о проблемах связанных с рассмотрением личности, как целого, не делимого, через сознание и поступки.

Каждая статья опубликована в разный период времени. Статьи расположены в определенном порядке, для того чтобы более лаконично передать идеи автора.

2. Диагностика личности в психологии. Определение личности

В данной статье «Очень субъективные заметки» В.П. Зинченко раскрывает сущность проблемы психологической диагностики личности в рамках современного развития психологического знания и вводит понятие личности, как избытка индивидуальности.

В первой части статьи автор говорит, что: «Нет двух одинаковых людей. Каждый человек есть новый и неповторимый. Нельзя сформировать личность с заранее заданными свойствами. Извне сформированная личность — не личность, а наличность того, кто ее сформировал, т.е. зомбированное существо. Индивидуально-психологические различия между людьми — пока еще реальность и интереснейший предмет не только психологии, но и искусства, всего гуманитарного знания. Человеческое разнообразие породило культуру, а культура усиливает это разнообразие, с которым трудно смириться цивилизации. Слишком много хлопот оно ей доставляет.», показывая, что личность это сложный феномен, который является не однозначным и порождается во взаимосвязи с культурой общества [1].

Далее В.П Зинченко акцентирует внимание читателя на том, что в любой науке— присутствует две компоненты, это – культура и цивилизация. «Культура - это связь людей, цивилизация — это сила вещей. Цивилизации нужны стандарты, которые она требует от науки и когда в науке начинает преобладать цивилизационная, она перестает быть неотъемлемой частью культуры, возрождается социальный детерминизм. Не является исключением и психология. Человека ведь тоже рассматривают как машину, как вещь и манипулируют им как вещью. Большевики умело манипулировали и человеком, и его сознанием, но они этого не афишировали. Сейчас манипуляции продолжаются, о них не только откровенно говорят. Издают книги, в том числе и под эгидой Института философии РАН, посвященные способам манипулирования личностью, и открывают соответствующие учебные заведения. Когда в этом принимает участие психология, она перестает быть культурной, хотя, возможно, остается исторической в достаточно сомнительном смысле слова.»[1]

В.П. Зинченко отмечает, что «психология перестала быть наукой о душе и стала наукой об ее отсутствии. Психология, действительно, пожертвовала душой, видимо, не столько идя навстречу пожеланиям цивилизации, сколько ради научной объективности своей субъективной науки. Хотя, кто знает? С такой психологией мы вошли в XXI век.

Потеря души далеко не безобидна. А.А. Ухтомский нарисовал картинку того, что обещается в психологии «объективными» методами изучения: «Будет царство немое и глухое, ибо никто никого понимать не будет при уверенности, что каждый для себя все понимает. На вопрос, заданный в лечебнице параноику: хорошо ли ему тут, он отвечал: «Все переносимо, за исключением разве только оловянных глаз психиатров, которые упрутся в вас с тупою уверенностью, что они все в вас понимают! А сами-то ведь ничего не понимают!» <...> Вот и наши ученые Вагнеры готовят будущему человечеству своею «объективною психологиею» значительное отупение к междучеловеческим отношениям. Потеряли личность, потеряли собеседника, а значит потеряли самое главное. Собеседника не построить из тех абстракций, которыми живет филистер» [1].

Приводя пример: «Почти 100 лет спустя, как были написаны эти слова, два психиатра Осборн Виггинс и Майкл Шварц прочли лекции с примечательными названиями: «Кризис современной психиатрии: потеря личности» и «Кризис современной психиатрии: обретение личности». Авторы не более оптимистичны, чем А.А. Ухтомский. Они пишут, что психиатрия находится в кризисном состоянии постольку, поскольку она потеряла свои основы в этическом понимании больного, т.е. в том целостном понимании, которое позволяет видеть в человеке личность. «Обретение личности», к сожалению, не свершившийся факт, а достаточно хорошо осознанная задача, для решения которой авторы обращаются к философской антропологии. Заметим, не к психологии, у которой дела с личностью обстоят не лучше, чем в психиатрии» [1].

Далее В.П. Зинченко пишет что: «Разумеется, недостатка в демагогии относительно личности мы никогда не испытывали. Еще живы представления о том, что личность субпродукт коллектива, звучат отголоски восторгов по поводу всестороннего и гармонического формирования личности, разрабатываются личностные тесты и пр. Все шире распространяется практика использования уже имеющихся.»[1].

Уточняет, что: «В подавляющем большинстве случаев они имеют американское происхождение. При этом упускается из виду одна существенная деталь. Personality — это вовсе не личность, а индивидуальность. В английском языке личность — это selfhood или self-ness. Это нечто вроде личности, может быть «личностность», которую никто не берется формировать или тестировать. Да и в русском языке не удивляют персональный автомобиль, туалет, компьютер. Странно было бы приложение к ним прилагательного «личностный». Этимология слова «персона» берет начало от маски, в петровские времена персоной называли куклу. М.М. Бахтин говорил, что личность не нуждается в экстенсивном раскрытии. Ее видно по взгляду, жесту, слову. Ему же принадлежит, так сказать, запрет на окончательное заочное определение личности. Между тем, эпидемия личностного тестирования расширяется: психологи стремятся во что бы то ни стало разорвать цельность и спаянное единство личности. Страсть к ее тестированию основана на бытовой трактовке понятия «личность». Несколько лет тому назад я насчитал в планах Российской академии образования (РАО) более 200 тем, в названии которых всуе фигурировало слово «личность». Своего рода апофеозом нелепости было предложение в адрес еще старой Академии педагогических наук СССР начальника одной из исправительных колоний, где содержались уголовники, написать диссертацию на тему: «Формирование личности в условиях несвободы». Да и сегодня число диссертаций по проблемам психологии личности существенно превышает число личностей их написавших и защитивших. [1].

Здесь В.П. Зинченко дает анализ: «Personality — это индивидуальность, что, между прочим, не так мало для исследования. Здесь есть простор для изучения ее свойств и качеств — культурных, социальных, психологических, для изучения индивидуальных различий и предпочтений. М.М. Бахтин заметил, что индивидуальность — это свое слово в культуре, подчеркну свое, а не чужое. Эстетика не замахивается на личность, понимая, что, дай Бог, разобраться в индивидуальности. Личность — это таинственный избыток индивидуальности — ее свобода, которая не поддается исчислению, предсказанию, ее чувство ответственности и вины. Я понимаю, что огорчу или даже фрустрирую многих психологов, сделавших личность своей профессией, но вынужден напомнить: личность есть чудо, миф, предмет удивления, восхищения, преклонения, зависти, ненависти; предмет непредвзятого, бескорыстного, понимающего проникновения и художественного изображения во всем многообразии ее индивидуального, культурно-исторического опыта. Но не предмет научного объяснения, практической заинтересованности, тестирования, формирования и манипулирования. В такой роли личность невозможно себе представить, как невозможно себе представить экспериментальное исследование поступка, в котором она себя проявляет. Личность, в том числе и личность психолога, — это призвание, а не профессия.

Сказанное вовсе не означает, что нужно перестать использовать понятие «личность» в психолого-педагогическом контексте. Например, вполне осмысленна стратегия личностно-ориентированного обучения, если она исходит из презумпции виновности. Последняя означает, что все находящиеся перед учителем ученики не только «субъекты учебной деятельности», а личности, пусть потенциальные; что у учителя, выражаясь словами А.А. Ухтомского, сложилась доминанта на лицо другого человека. Учителю и психологу хорошо бы помнить слова П.А. Флоренского о том, что познание не есть захват мертвого объекта хищным гносеологическим субъектом, а живое нравственное общение личности.

С некоторых пор в нашей науке распространился еще один термин: «психологический субъект». Сегодня философски и психологически подозрительные субъекты и их тени заменили «нового человека» и все чаще блуждают по страницам психологической литературы. В англоязычной психологической литературе субъект — это испытуемый в эксперименте, и за пределы лабораторного жаргона он не выходит. Прислушаемся к русскому языку. Бессовестный субъект, бездушный субъект — это печально, иногда не вполне нормально, но привычно. А душевный, совестливый, одухотворенный субъект — смешно и грустно. Субъекты, вообще, репрезентируют всякие мерзости, а человек, личность — олицетворяет. Это я к тому, что в диагностике нуждается и тезаурус психологической литературы.» [1].

Здесь автор акцентирует внимание на современном состоянии психодиагностичекого инструментария в области личностного познания: «Я и прежде догадывался, что Россия — родина самозванцев. Но, тем не менее, был потрясен, услышав, что на факультете психологии МГУ (да, да — московского!) готовят за два года из всех желающих — психоаналитиков. Это вместо почти 20 лет подготовки, как это принято в мире. Напомню, что З. Фрейд уподоблял психоанализ ножу хирурга. Соответственно, и ошибки недоучки психоаналитика могут напоминать мрачноватую шутку нейрохирургов: или не тот больной, или не то полушарие. Легко представляю, как бы отнесся к этому великий ректор Московского университета И.Г. Петровский, многое сделавший для создания факультета психологии. Он бы наверняка его закрыл. Совсем недавний и печальный факт. На «психологическом празднике» МГУ во дворе факультета психологии произошло ритуальное действо — сожжение «старой психологии». Акт совершили желторотые первокурсники под руководством новой администрации факультета, представляющей так называемую социальную психологию, которая в нашей стране еще не стала наукой. За таким актом следует ожидать сожжения книг. Здесь психодиагностика избыточна.

Ситуация усугубляется еще и тем, что у нас расплодились «декретные» психологи, получающие всего лишь девятимесячную подготовку; кое-где открывался даже «психологический абортарий» (3 месяца подготовки!). За такое время ничего, кроме наглого самосознания сформировать нельзя. Плюс еще компьютерные версии тестов и навык в чтении результатов. Здесь диагностика обходится даже без «оловянных глаз» психолога, что эквивалентно заочному определению человека, против которого предупреждал М.М. Бахтин. Дискредитируется сама идея тестирования и тесты, среди которых имеются замечательные, как по возможностям констатации наличного состояния, так и по прогностической силе. Обработка результатов, получаемых с их помощью — это искусство. Все это усугубляется распространившимися заочным и дистанционным (диетическим) образованием педагогов и психологов.

Между прочим, подобное образование и практика создают трудности в обсуждении и определении предмета психологии. Как известно, предмет физики — это то, о чем физики говорят. Предмет математики — это то, чем математики занимаются. Сегодня я бы не взялся сказать, о чем говорят психологи и чем они занимаются. Не хотелось бы дожить до того времени, когда неловко будет признаваться в своей профессии. Еще раз задумаешься, почему Ф.М. Достоевский категорически возражал, чтобы его называли психологом. Поневоле пожалеешь о том, что человек — не машина. Тогда бы новоявленных «инженеров человеческих душ» гарантированно готовили не меньше 5 лет. Происходящее сегодня даже нельзя назвать доминированием цивилизационной компоненты в психологии. Это похоже на разгул бескультурья, который нельзя оправдать небывалым ростом потребности в психологическом обеспечении (обслуживании (?)) в нашей больной стране. Ничего, кроме дискредитации психологии, самой идеи диагностики подобное удовлетворение, действительно насущной потребности не сулит. И дискредитация уже началась и будет продолжаться до тех пор, пока психология, вкупе с ее инструментарием, не станет лицензируемой специальностью. Пока же до психологической культуры нам так же далеко, как до гражданского общества.

Сказанное выше не означает, что диагностика не нужна. Ее необходимость должна быть сопоставляема с профессионализмом, ответственностью и чувством вины тех, кто ее осуществляет. Слишком часто она влияет на судьбу человека. Нужно отчетливо понимать, что психодиагностика требует высокой культуры, что это, вообще, один из сложнейших видов деятельности психолога. Вспоминаю, как сотрудники Б.М. Теплова пытались коррелировать индивидуально-типологические различия нервной системы испытуемых с их психологическим портретом. Выдающийся психолог сам часами беседовал с испытуемыми, проверяя и перепроверяя полученные результаты. При этом он опирался и на свою богатейшую интуицию. Несмотря на затраченный труд, он счел преждевременной их публикацию.» [1].

Далее автор останавливается на положении о том, что: «Обратимся вновь к очевидному. Внешность человека обманчива, а внутреннее — таинственно. Если бы внешнее и внутреннее совпадали, то не было бы не только психологии, не было бы и человека. Разумеется, внешнее и внутреннее связаны друг с другом, но законы их связи только-только нащупываются и самонадеянность здесь неуместна. Диагностов, конечно, может утешить утверждение Г.Г. Шпета о том, что нет ни одного атома внутреннего без внешнего, но последнее еще нужно научиться читать, как текст с богатейшим подтекстом, который, порой, важнее текста. Другими словами, человек есть целостность, но целостность непрозрачная. В ней слишком много виртуальной реальности, которая реальнее самой реальности и непредсказуемо всплывает наружу. Проникнуть в человека внутреннего, в его мысль, сознание, волю, эмоциональную сферу, в способности, в душу, наконец, — задача чрезвычайно трудная, хотя и не вовсе безнадежная. Ее можно решить, съев с человеком пуд соли... Боюсь, правда, что практическая ценность такого метода диагностики близка к нулю.

Казалось бы, проще ограничиться «чистой» внешностью, но и здесь на пути стоит Б. Спиноза, сказавший: то, к чему способно человеческое тело, никто еще не определил. А Спинозу никто не опроверг. Аналогична ситуация и с внутренним. Приведу парафраз марксового определения сущности человека, принадлежащий А.А. Зиновьеву: сущность человека — это такая совокупность общественных отношений, которые человек в состоянии выдержать. Чтобы далеко не ходить, скажу, что опыт нашей страны свидетельствует о том, что здесь резервы огромны и их тоже никто еще не определил. Эксперименты продолжаются... Человеческим потенциалом легче пренебречь или затоптать его, что в нашей стране стало исторической закономерностью. Россия перестала любить даже мертвых.» [1]

Здесь автор обобщая факты связанные с психодиагностическим интсрументарием и делает вывод : «Психодиагностика нужна, но в высшей степени профессиональная. Никакие запросы фантома, именуемого социальной практикой, не оправдывают непрофессионализма. Необходимо лицензирование. Особый вопрос, кому его доверить? Необходимо обучение, тестирование и отбор самих диагностов. Все же проявляю осторожный оптимизм. Сегодня у нас уже есть профессионалы, которые могут квалифицированно отбирать и готовить специалистов по психодиагностике. В их публикациях звучали мотивы, подобные тем, с которыми читатель встретился выше. При отборе необходима оценка и их душевных качеств, хотя бы установление наличия души. Мамардашвили как-то заметил, что душ меньше чем людей, не всем хватает. А великий Чарльз Шеррингтон сказал, что спинальный человек в большей степени калека, чем спинальная лягушка. Так же и бездушный психолог. Его нельзя допускать к практической работе с людьми.

Необходимо четко определить, что подлежит диагностике, а что — нет. Индивидуальные свойства и качества человека — пожалуйста. Что касается личности, то в Декларацию прав человека следовало бы записать пункт о свободе личности от вторжения в ее мир педагогов и психологов. Не следует уподобляться гоголевскому герою: «До леса мое, лес мой, за лесом тоже мое». Нужно хотя бы войти в лес».[1]

3. О душе и ее воспитании

В первой части данной статьи «Размышления о душе и ее воспитании» В.П. Зинченко раскрывает с разных полей зрения понятие феномен души и частично дает понятие души, через определение М.М. Бахтина.

«Воспитание души — вечная проблема. Каждое новое поколение людей ищет свои пути ее решения. И то, что человечество все еще существует, — лучшее свидетельство тому, что такие пути в конце концов отыскиваются. Другое дело, осознание найденных путей. Известно, что люди сначала научаются ходить, а потом задумываются над тем, как им это удалось. Такова же ситуация и с воспитанием души, с проблемой, которую мы сегодня обсуждаем.

Психология не может похвастаться успехами в ее решении, так как психологи почти 150 лет тому назад начали расчленять душу на отдельные функции в целях их объективного изучения. Они успешно продолжают это интересное занятие до сих пор. Попытки собрать душу воедино редки и малоуспешны. «Сущее не делится на разум без остатка» (Гёте В.) и измерить алгеброй гармонию еще никому не удалось. До сих пор остается верной оценка психологии, данная русским историком В.О. Ключевским в начале XX в.: «Раньше психология была наукой о душе, а теперь стала наукой об ее отсутствии». Душа оказывается в остатке, по поводу чего психология проявляет полное равнодушие, не испытывает угрызений совести, ибо и она сама не страдает от избытка души.

Психика и сознание может быть не всегда культурны, но наверняка историчны. Душа более устойчива и ее память менее подвержена историческим влияниям, благодаря чему эстафета человечности передается через самые глухие и мрачные исторические эпохи. В отличие от памяти души, история, как известно, учит только тому, что она ничему не учит. К тому же история слишком часто лжива, ибо «история — это история выживших» (Левинас Эм).

Я не хочу сказать, что душа принадлежит к натуральным феноменам в смысле феноменов натуральной психики в культурно-исторической психологии в варианте Л.С. Выготского. Речь идет о том, что душа в отличие от психики и сознания всечеловечна, внеисторична, если угодно, архетипична. В ее эмоциональной памяти хранятся общечеловеческие, внеисторические ценности и смыслы. Другими словами, душа причастна к абсолютному, к истине. Она не столько развивается, сколько раскрывается, для чего могут иметься более или менее благоприятные условия. Важнейшим посредником между душой и абсолютным является искусство, не только понимающее, но и создающее язык души.

Психологию, конечно, можно и нужно укорять по поводу отказа от изучения души. Она виновна, но заслуживает снисхождения, которого, впрочем, не ищет. Раскрыть механизм чудесного, взять приступом абсолютное еще никому не удавалось (не только в области психологии). Приблизиться к пониманию души пока удается лишь литературе и искусству. Возможно, это удастся и науке, если она извлечет накопленный ими опыт.

Следовало бы дать определение души. Но у меня достаточно скромности (и чувства юмора!), чтобы этого не делать ни в русской, ни в японской аудитории. Ограничусь очевидным: «Душа это — дар моего духа другому человеку» (Бахтин М.М.). Хорошо, когда у дарителя есть что и кому дарить. А между тем младенцы практически с рождения взыскуют (жаждут) общения с человеческой душой.

В следующей части статьи автор вводит понятие атрибуты души и показывает их взаимосвязь с душой, как целостным понятием.

«Атрибуты души: Если какой-либо из атрибутов души отсутствует, душа оказывается ущербной. Например, Л.Н. Толстой писал, что полководцы лишены самых лучших человеческих качеств — любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Наличие всех трех атрибутов души: разума, чувства и воли не гарантирует ее богатства. Глубокий ум, высокий талант, замечательное профессиональное мастерство могут быть отравлены завистью, гордыней, которые опустошают душу, убивают дух. Душу нельзя свести к познанию, чувству и воле. Душа — это таинственный избыток познания, чувства и воли, без которого невозможно, их полноценное развитие». [2]

Далее В.П. Зинченко дает анализ анатомии и физиологии человеческого духа и личности, как функционального органа человека: «Русский мыслитель А.А. Ухтомский в начале XX в. сформулировал дерзкий замысел: познать анатомию и физиологию человеческого духа. Ему принадлежит идея функциональных (не анатомических!) органов индивида и его духовного организма». [2]

Здесь автор вводит понятие функционального органа души согласно А.А. Ухтомскому: «Функциональный орган это — всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение. Такими органами являются движение, действие, образ мира, психологическое воспоминание, состояния человека, например, сон, бодрствование, аффект, даже личность. В своей совокупности они и составляют (строят!) духовный организм. Значит, духовный организм это есть энергийная проекция человека (сочетание сил). Разумеется, функциональные органы существуют виртуально и наблюдаемы лишь в исполнении, т.е. в действии, в поступке». [2]

В.П. Зинченко уточняет: «Оставлю в стороне вопрос о принадлежности функциональных органов. Не столь важно, принадлежат ли они индивиду или его душе. Главное, что они составляют духовный организм, увеличивают силы и способности души.» [2]

Далее автор более подробно раскрывает понятие функционального органа души, через его формирование и формы: «Формирование функциональных органов — трудная задача. Эстетическое восприятие — это тоже функциональный орган, который должен сформироваться в том числе и для того, чтобы уметь читать, например, движения актера. Глаз телесный должен стать глазом духовным или оком души. То же происходит и с восприятием музыки и других форм искусства.

Внешние и внутренние формы

Не давая определения души, зафиксирую, что душа и дух есть реальность. Они не менее объективны, чем так называемое объективное, например, материя (в философском смысле). Подобное утверждение было бы смешно, если бы не было так грустно. Как говорилось ранее, психология в свое время пожертвовала душой ради объективности, как тогда казалось, своей субъективной науки.

Понятно, что требование наблюдаемости к функциональным органам, имеющим энергийную природу, существующим виртуально, является избыточным. Если воспользоваться традиционной дихотомией внешнего и внутреннего, то функциональные органы следовало бы поместить в пространстве «между» — между внешним и внутренним. Именно благодаря своему пограничному положению, такие, например, органы индивида, как движение, действие, образ, слово имеют и свое внешнее, и свое внутреннее. В этом можно разбираться бесконечно, если не определить или не уточнить расплывчатые понятия внешнего и внутреннего.

Действие индивида может рассматриваться как внешняя форма, имеющая в качестве внутренней формы образ ситуации, в которой оно осуществляется, и образ действия. Во внутреннюю форму действия может входить и слово. В свою очередь, образ мира, рассматриваемый как внешняя форма, может содержать в своей внутренней форме действие, с помощью которого он строился, и слово. Наконец, слово, рассматриваемое как внешняя форма, может содержать в своей внутренней форме действие и образ. Во всех перечисленных случаях внутренняя форма оказывалась виртуальной, а форма внешняя — вполне реальной. Легко заметить, что слово, действие, образ выступают то в роли внутренней формы, то в роли внешней формы, что позволяет сделать общий вывод об обратимости внешних и внутренних форм. Невидимая внутренняя форма превращается в видимую, а последняя, в свою очередь, становится невидимой. Нечто подобное происходит с действием и страстью, с мыслью и словом.

Осталось сказать, что действие, образ, слово, чувство, мысль, воля, то есть все то, что объединяется понятиями «психические процессы» или «психические акты», представляют собой живые формы. А раз живые, то, следовательно, активные, содержательные, незавершенные, беспокойные… как душа.

Каждая из них не является «чистой культурой». Одна форма содержит в себе другие. Работает принцип: «Все в одном, одно во всем», что не мешает их относительно автономному существованию. Последнее возникает благодаря развитию живых форм. Например, за деянием возможен активный покой, недеяние, которое не является пустым. Оно может быть занято созерцанием настоящего, погружением в себя, переживанием и осмыслением прошлого, рождением представлений о будущем.

Если отвлечься от относительно автономного существования некоторых живых форм, то взаимодействие внешних и внутренних форм можно наглядно представить с помощью ленты Мёбиуса. Вообразим, что движение — внешняя форма действия — это — свойство лицевой поверхности ленты Мёбиуса, а страсть, образ действия — внутренние формы действия — это — свойство ее изнанки. Но лента Мёбиуса это — скручиваемая, переворачиваемая поверхность, где внешнее по мере продвижения по ней оказывается внутренним, а внутреннее — внешним. Этот образ облегчает понимание жизни целостных форм, каждая из которых представляет собой множественное гетерогенное новообразование, каким и является функциональный орган индивида. В нем скрытое и явное, взаимодополняясь, образуют одно целое. Гетерогенность новообразований зафиксирована во множестве поэтических метафор: «умное делание», «око души», «поэтические органы чувств», «органы чувств-теоретики», «живописное соображение», «разумный глаз», «глазастый разум», «зрячих пальцев стыд» и т.п.» [2]

Далее В.П. Зинченко дает краткий вывод: «Таким образом, психологические акты, о природе и некоторых свойствах которых шла речь выше, единосущны с душой. Их развитие увеличивает идеальное тело души, расширяет и наполняет ее внутреннее пространство. В свою очередь, благоприятное состояние души, полной чувств, можно рассматривать как таинственное условие контекста и источник развития функциональных органов — новообразований.» [2]

Здесь автор акцентирует внимание читателя на том, что говорилось выше о внутренних и внешних формах в контексте психологии, относится и к человеку в целом и раскрывает данное положение.

Человек, как и произведение искусства, как символ, как любой психический акт также имеет внешнюю и внутреннюю формы. Сказанное о человеке не претендует на оригинальность.

Человек, его сознание, как и произведение искусства, подобны символу. Узнать и понять человека можно (если можно?) только целиком. Шанс узнать и понять невидимое и таинственное состоит в том, что при всей своей невидимости, внутреннее прорывается во вне, его можно скрывать лишь до поры до времени. Оно прорывается даже против воли своего носителя. К тому же автономность внешних и внутренних форм весьма относительна. Они не только взаимодействуют одна с другой, но и взаимоопределяют друг друга, связаны отношениями взаимного порождения. Внешнее рождается внутри, а внутреннее рождается вовне. Высокий ли, низкий ли внутренний человек не может появиться без активности, поведения и деятельности человека внешнего. Внешний человек, лишенный внутренней формы, вообще перестает быть человеком. В психологии отношения взаимного порождения внешней и внутренней форм обозначаются понятиями интериоризации и экстериоризации. Экстериоризация есть более или менее совершенное воплощение внутренней формы. Оба процесса (акта) идут навстречу один другому. Они синергичны и невозможны один без другого. Их встреча обеспечивает объективацию субъективного и субъективацию объективного.

Что же является источником внутренней формы человека? Нельзя ли его представить более конкретно? Моя гипотеза состоит в том, что человек по мере активного, деятельного и созерцательного проникновения во внутреннюю форму слова, символа, другого человека, произведения искусства, природы, в том числе и своей собственной, строит свою внутреннюю форму, расширяет внутреннее пространство своей души. Еще раз подчеркну, что мифологическое и символическое понимание мира подготовило представление о нем как о едином существе, имеющем внешние и внутренние формы, и такое же представление о человеке, об искусстве, о языке. Именно в этом смысле мир соприроден человеку, человек соприроден миру. Можно считать, что это еще одна — символическая размерность введенного космологами антропного принципа устройства мира. Согласно ему, дружественный Универсум поддерживает жизнь, в том числе и человеческую.» [2]

Далее автор дает краткое резюме, подробно останавливаясь на внешней, внутренней форме, которые являются истинными пространствами души, нга самой душ , как пространстве: «Создаваемые человеком в процессе развития внешняя и внутренняя формы, представляют собой пространство, в котором может находиться душа. Или она сама является пространством, в котором создаются эти формы? Внутренняя форма сама по себе лишь потенциально является пространством души. Это пространство активно, энергийно, его внутренний избыток стремится наружу, чтобы реализовать себя и таким образом влияет на «внешние формы активности, поведения и деятельности своего носителя». Прорываясь вовне, внутренняя форма становится внешней, а следовательно, может быть предъявлена, дарована другому человеку. Именно в этом смысле душа не может погибнуть: она переходит к другому. Конечно, при условии, что этот дар будет принят в себя другим, а если последний к тому же обладает благодарной памятью, душа сохраняет авторство. Душа — это удивительный дар, который от дарения не скудеет, а увеличивается: чем больше даришь, тем больше тебе остается. Поэтому душевно щедрый человек вернет Богу душу большую, чем получил от него.

Если вспомнить тезис об обратимости внешней и внутренней форм, то можно предположить, что душу человека следует рассматривать как нечто объемлющее внешнюю и внутреннюю формы. Или, по крайней мере, как то, что может ими распоряжаться. В каждом человеке имеются археологические, если угодно, по К.Г. Юнгу, архетипические пласты, виртуальные внутренние формы поведения и деятельности. Все они труднодоступны не только постороннему наблюдателю, но и их носителю. Бывает, что все это богатство, как вода, сковано льдом.

Есть еще одна давняя, красивая, романтическая идея Новалиса. Он нашел место души на границе между внешним и внутренним (понятия внешней и внутренней формы Новалис не использовал). Именно в точках их взаимодействия и взаимопроникновения разворачивается жизнь нашей души. Само собой разумеется, что внешние и внутренние формы различаются одна от другой, неравны друг другу, и это различие создает как бы разность потенциалов. Возможно, душа, находящаяся между ними, ощущает (сознает) неравенство внешней и внутренней формы и тем самым выступает источником идей, чувств, действий, в конце концов источником и движущей силой развития. Вспомним также о неравновесности, асимметричности избытка недостатка и избытка возможностей. Сильная душа трансформирует разрушительную (отрицательную) энергию, порождаемую избытком недостатка, в энергию положительную, в энергию созидания и достижений.

Ранее говорилось о пространстве «между», т.е. о пространстве между людьми, в котором также протекает жизнь нашей души. Есть еще одна граница, о которой говорил Э. Фромм: «Душа — это переход и поэтому ее нужно рассматривать в двух аспектах. С одной стороны, она дает образ, составленный из обрывков и слепков всех прошлых событий. С другой — набрасывает в том образе контуры будущих событий, поскольку душа сама создает свое будущее». Другими словами, бодрствующая душа всегда находится на гpaни, на пороге преобразования. Состояние души не только мерило времени, но и его создатель.» [2]

В итоге В.П. Зинченко делает вывод, о том, что: «существует как минимум три пространства «между» или три границы, на которых располагается душа: между людьми; между внешней и внутренней формами самого человека; между прошлым и будущим. Она выполняет огромную работу, связывая их друг с другом. Я не знаю, какое из указанных пространств играет наибольшую роль в ее воспитании. Но сама по себе идея пограничья заслуживает самого пристального внимания. М.М. Бахтин писал о том, что культура не имеет собственной замкнутой в себе территории: она располагается на границах. «Внутренней территории у культурной области нет. Она вся расположена на границах, границы проходят всюду, через каждый момент ее, систематическое единство культуры уходит в атомы культурной жизни, как солнце отражаются в каждой капле ее. Каждый культурный акт существенно живет на границах: в этом ее серьезность и значительность; отвлеченный от границ, он теряет почву, становится пустым, заносчивым и умирает». Не так ли обстоит дело с душой? Замкнувшись исключительно на себе или в себе, она деградирует.»[2]

Далее автор возвращается к теме воспитания души, уточняя, что он намеренно удержал себя от возможности дать определение души в связи с тем, что «психологи должны в начале признать ее существование, ее объективность, а потом уже строить догадки о том, что это такое! Душа диалогична и полифонична. Она способна к развитию и расширению опыта.»[2]

В последней части статьи В.П. Зинченко дает синтез-анализ идей пограничья души для поиска путей ее воспитания. При помощи метафоры двойной спирали генома культурного и духовного развития человека: «такое развитие можно рассматривать как необходимый контекст, в котором протекает развитие и воспитание души. Двойная спираль имеет семь ступеней, узлов, витков, в которых мгновение за мгновением (каждое из них — вечное мгновение), "от одного глубочайшего к другому" наращивается опыт души. В схеме генома культурного развитая один виток находит на другой, на ту же ось, образуя пагодообразную модель. Разные слои пронизаны одной и той же вертикалью духовного развития. Развитие начинается с живого движения. Поучительно, что иероглиф гэн обозначает и ген и движение. Полный цикл развития проходит семь ступеней. Его вершина — человек духовный. Столь же поучительно, что иероглиф Касанэру, обозначающий развитие, также имеет семь витков, пронизанных одной вертикалью. Хотелось бы надеяться, что эти совпадения не случайны.» [2]

4. Личность пространство и время

Данную статью «Человек в пространстве времен» В.П. Зинченко начинает с описания места человека во временном пространстве, различного содержания.

«Психологи лишь сравнительно недавно заподозрили, что изучаемая ими реальность имеет не только четвертое, но еще и пятое — смысловое измерение, преобразующее, реорганизующее пространство и время. В это пятое, а возможно, первое измерение укорененного в бытии смысла поэзия проникла значительно раньше науки.

М.К. Мамардашвили дал исходные, простейшие и понятные мне, как психологу, определения. На вопрос, что такое время, он отвечает: «Оно есть предельное отличие предмета от самого себя. То есть мы отвлекаемся от всех других отличий предметов. Мы говорим: время есть отличие предмета от самого себя. Как пространство есть отличие одного предмета от другого» На вопрос, что такое жизнь, М. Мамардашвили отвечает: «Живое по нашему интуитивному пониманию и ощущению отличается от мертвого тем, что оно всегда может быть иначе. Быть живым — это быть способным к другому».

Человек живет в пространстве времен: в прошлом, в настоящем, в будущем, в безвременье, во времена временщиков, в межвременье, в параллельном времени и, наконец, как это ни удивительно, иногда даже в счастливом времени. Порой он оказывается вообще вне времени: «время стоит». При этом в каком бы времени он ни находился, или каким бы причудливым ни было их сочетание, в каждый момент времени в человеке присутствуют все три цвета времени (или он сам в них присутствует?). Когда рвется связь времен, настоящее без примеси прошлого и будущего вызывает страх, ужас. Полное настоящее заставляет иногда воскликнуть: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно».

Строго говоря, каждый миг человеческой жизни представляет собой элементарную, разумеется, виртуальную единицу вечности. Если бы это было не так, у человека никогда бы не возникла идея вечности. Далеко не каждый миг жизни очеловечен. Бывает бесчеловечное время. Оно смягчается воображением. В своих мечтах, которые, конечно, содержат не только временную, но и предметно-пространственную составляющую, люди живут как минимум в приличном времени.

Реальное время непрозрачно и далеко не для всех составляет проблему. Все претерпеваемые, освоенные и преодоленные виды времени, как, впрочем, и освоенные виды пространства человек носит с собой; не только носит, но и преобразует как наяву, так и во сне. Их виртуальность не должна смущать. Фиксируясь в слове, они воспринимаются реальнее, чем сама реальность.

Следует еще раз обратить внимание на различие «реального» и «действительного». Порожденные человеком аффективно-смысловые и значащие образования вполне реальны, но далеко не всегда действительны. Они таковыми могут стать или не стать. Но в силу своей реальности они нередко принимаются за действительность. Поэтому перед человеком всегда стоит рефлексивная задача дифференциации им самим порожденной реальности, в том числе собственных образов пространства и времени, от действительности — не только им самим, но и другими. Отличение иллюзий, фальши от подлинности — задача не из легких.

Смерть также имеет свое время, но это время особое: оно перестает быть действующим лицом и не является календарным. Смерть, несмотря на убеждение подавляющего большинства людей, что умирают только другие, присутствует и в настоящем. Так или иначе, но благодаря отчетливому или смутному осознанию неотвратимости конца, смертные все же догадались подарить бессмертие богам, сотворив для себя виртуальные вечность и бесконечность вместе с достаточно призрачной надеждой сохраниться в памяти потомков. Правда, иногда надежда и приложенный к ней труд себя оправдывают.

Вне категории развития психология как наука едва ли возможна, поскольку человек никогда не равен самому себе. Он либо больше, либо меньше самого себя и своего времени. Если больше, то ему приходится преодолевать не только пространственные, социальные, но и хронологические надолбы и рвы, т.е. из бездумного или безумного стоящего или вспять текущего времени, чтобы отстоять свое время от посторонних посягательств.

В свете сказанного вся психология должна была бы быть психологией развития. Но мы весьма смутно представляем себе, что такое возраст, что такое возрастная норма и есть ли она вообще. Норма развития, действительно, звучит странновато, так как норма родственна границе, пределу, стандарту, наконец. Но ведь то, на что способно человеческое тело, никто еще не определил, и никто не опроверг это давнее утверждение Б. Спинозы. А если оно к тому же еще и мыслящее тело? Значительно продуктивнее говорить о развитии как норме.

Мы, конечно, знаем, что есть время астрономическое, есть время содержательное, мерой которого являются наши аффекты, мысли и действия, есть время психологическое, в котором присутствует весь человек, со всем своим прошлым, настоящим и будущим, есть время духовное, доминантой которого являются представления человека о вечности, о смысле, о ценностях. Соответственно, есть и духовный возраст, к изучению которого психология развития почти не прикасалась. Видимо, потому, что она сама его еще не достигла.

Астрономическое и содержательное, событийное время горизонтальны. Первое — непрерывно, второе, идущее параллельно первому, — дискретно. Оно складывается из непрерывного физического времени и собственного времени индивида. Если представить физическое время, как течение, то плывущий по нему индивид подобен дельфину. Он время от времени выпрыгивает из астрономического времени или ныряет... в себя, в глубину времени, в собственное время. При всех своих неоспоримых достоинствах это небезопасная акция. Можно нырнуть в себя, погрузиться в свое «Я» и не вынырнуть или... вынырнуть в доме скорби.

Поведение и деятельность начинают осуществляться во внешнем, физическом времени. Выпадения из него — начало его преодоления, начало события (со-бытия), поступка, начало свободы. Выпадение из астрономического времени не происходит автоматически: «Пока не найдешь действительной связи между временным и вневременном, до тех пор не станешь писателем не только понятным, но и кому-либо и на что-либо кроме баловства нужным» (А. Блок). Конечно, событийное время, выпадая из астрономического, человеческого, исторического времени, остается «привязанным» к нему.

Наиболее сложной и интересной проблемой является строение событийного, содержательного времени. Возможно, именно его имел в виду О. Мандельштам, говоря, что время имеет поперечный разрез, в котором кристаллизуется вечность. В такой кристаллизации поэт видел метафизическую сущность гармонии. Действительно, насыщенность, интенсивность и продуктивность вечного мгновения настолько поразительны, что его трудно представить себе точкой на оси астрономического времени или даже точкой на параллельной оси содержательного времени. Здесь нужен какой-нибудь другой образ, более плотный, чем точка.

Как возможно мгновенное видение ситуации, мгновенное озарение пониманием? Как возможно, чтобы вся жизнь промелькнула перед глазами: мгновенно и картинно, как у Ф.М. Достоевского перед несостоявшейся казнью?

Психологическое (автобиографическое) и духовное время перпендикулярны непрерывному астрономическому и дискретному событийному времени. Перпендикулярность означает выход из горизонтального времени, а то и разрушение его.

На перпендикулярной оси (осях?) времени строится высокий ли, низкий ли внутренний человек. Высота зависит от того, окажется ли человек на пересечении множества времен в точке абсолютной временнй интенсивности, испытает ли ощущение собранности себя, своего Я в этой точке или запутается в сетях времени, в паутине смыслов (образ М. Вебера), сотканной человеком из собственного материала (бытия), паутине, сквозь которую он смотрит на мир и на себя самого. В. Хлебников и О. Мандельштам такие точки называли узлами времени, или узлами жизни. Развязав свой узел, человек сможет выбрать (построить) осмысленный вектор дальнейшего движения (роста, развития, деятельности). Запутавшись в нем, он окажется заложником, пленником внешних обстоятельств, захлебнется в течении хронологического времени или без руля и без ветрил будет носиться по его поверхности и не сможет подняться над ней. Такой человек потеряет многое, если не все.

Лишь поднявшись над потоком времени, человек может если не пo-знать, то хотя бы со-знать Вечность (термины А. Белого) или сковать время и держать его при помощи мысли (Мамардашвили М.К.), а затем повторить вслед за P.M. Рильке: «Мы вечной нескончаемости суть». Пожалуй, к этому следует добавить, что, занимая виртуальную позицию наблюдения за временем, глядя на него сверху, человек оказывается на вершине светового конуса. Если ему удается занять такую позицию, он создает новое представление о Вселенной, точнее, конструирует свою собственную Вселенную.

Люди стремятся начать новое время, хотя бы мысленно, в мечтах, изменить свое время, порой они это делают любыми средствами, не слишком задумываясь о последствиях. Это своего рода жажда события, «охота к перемене мест», желание испытать себя или нечто на себе. Чтобы началось собственное время, нужно выйти из райского круга вечности или из тысячелетнего круга рабства. Другими словами, нужно начать строить собственное время, стать участником бытия.

Без этого скука, пустота, беспамятство. Время, заполненное одиночеством, печалью, неприкаянностью, неподвластно памяти: «Я мертвенных дней не считаю» (Ахматова А.А.).»[3]

Далее В.П. Зинченко останавливается на положениях деятельность, действие и их связи со временем, отмечая их тесную связь: «Человек живет и действует в принадлежащем ему времени. Конечно, в развитии человека немалую роль играет случай, судьба, но еще большую — собственное усилие. Далеко не каждому выпадает оказаться в нужное время, в нужном месте, когда (где?) сходятся пространство и время, т.е. в точке их пересечения. И географии примесь к времени есть судьба (Бродский И.). По мнению поэтов и художников, именно в таких точках рождается красота.

Известно, что имеется тесная связь между движением и временем. Такая связь есть не только в механике. Механическое движение пожирает, убивает время. Живое движение, напротив, оживляет и даже создает, строит живое время. Живое движение души может одухотворять историческое время, членить, ритмизировать его, образовывать в нем зазоры, периоды активного покоя, остановки, соединять его с пространством. Мертвящая история если не убивает душу и дух до конца, то сильно деформирует их.

Как уже говорилось, в действии сходятся, сплавляются все три цвета времени: прошлое, настоящее и будущее, становятся одним длящимся актуальным временем, не точкой, а длением. На завершающих участках действия есть место элементам памяти и элементам предвидения, которые в дальнейшем своем развитии превращаются в то, что мы называем умственными способностями. Элементы памяти и элементы предвидения — это и есть прошлое и будущее в актуальном времени действия, т.е. в настоящем.» [3]

Здесь автор вводит понятие механизма рефлексии и его формы: «Недавно внутри живого движения и предметного действия обнаружен механизм рефлексии. Материалом для рефлексии служит сопоставление того, что было, с тем, что есть, и дальнейшее сопоставление того, что есть, с тем, что должно быть достигнуто. В психологических терминах это сопоставление исходного замысла со смыслом и значением достигнутого, после чего возможны либо продолжение действия, либо уточнение замысла и организация нового действия по его достижению. Иначе говоря, на каждом этапе развертывания действия присутствует замысленный до его начала будущий результат или модификация последнего, сделанная по ходу осуществления действия.

Потеря замысла и его будущего результата прекращает действие, либо превращает его в моторные персеверации.

Первая форма рефлексии может быть названа смысловой, предметно-содержательной: что было, что есть, что будет, что должно быть; вторая — операциональной, мотивационно-энергийной: смогу — не смогу, успею — не успею; надо — не надо. Разделение, конечно, весьма условное. Это, скорее, различные аспекты единого рефлексивного акта; правильнее говорить о цепочках рефлексивных актов, разворачивающихся по ходу выполнения, хотя и единого, но сукцессивного, дискретного, пошагово выполняющегося действия. Его единство обеспечивается симультанно парящими над ним смыслом (желательно здравым) и образом потребного будущего (желательно не утопии). Можно предположить, что рефлексивные акты локализуются в зазорах и паузах дискретного движения.

Различающий себя в моментах дух является источником свободного действия, преодолевающего слепоту и вынужденность механического движения. В свою очередь, чтобы осуществить свободное действие, нужно набраться духа или окаянства и освободиться от более высоких, но медлительных и мешающих, иногда устрашающих уровней сознательной рефлексии. Сомнения, капризы, каверзы и перемены сознания требуют значительно большего времени, чем особые формы фоновой рефлексии, питающейся чувствительностью.

Дух более чувствителен ко времени по сравнению с сознанием. В предельных, критических ситуациях время вываливается не только из сознания, но из жизни, а дух сохраняется и обеспечивает свободное и разумное поведение. Это ситуации абсолютной временной интенсивности или вневременного зияния. Поступки, совершаемые человеком в критических ситуациях, лишь по видимости инстинктивны, рефлекторны, реактивны. На самом деле они сверхсознательны, в них в концентрированной форме выражает себя весь предшествующий жизненный опыт, в том числе рассудочный разум и разумный рассудок, который, согласно Г. Гегелю, и есть дух.

Анализ поведения людей в критических, беспрецедентных ситуациях свидетельствует о том, что многие в каждый момент времени обладают невероятно богатой номенклатурой возможных действий, в том числе и предварительно не заученных. Это же относится и к образам. Механизмы подобного чуда остаются таинственными.» [3]

Таким образом автор делает вывод о том, что: «Приведенные образы времени, пространства, хронотопа не так-то просто имплантировать в тело психологии, в том числе и в тело психологии развития. Развитие человека не линейно, не поступательно. «Устойчивое развитие» — это технократическая и экономическая химера. О. Мандельштам писал: «Прообразом исторического события — в природе служит гроза. Прообразом же отсутствия событий можно считать движение часовой стрелки по циферблату». Это же относится и к развитию отдельного человека. Оно, если оно происходит, событийно, в нем имеются незапланированные грозовые события, взрывы, взлеты, падения, новые рождения и, конечно, запланированные возрастной психологией кризисы. Сказанное столь же несомненно, сколь и трудно поддается изучению, поскольку траектория развития каждого человека уникальна, неповторима, непредсказуема. В этом сложность и прелесть науки о развитии человека, она, вопреки всему сказанному, все же возможна.» [3]

5. Проблематика развития личности

В данной статье «Развивающийся человек» автор акцентирует внимание читателя на таком положении как проблема развития личности через сознание.

Существует интересное противоречие в индивидуальном развитии организма и психики. С одной стороны, известно, что каждая новая стадия онтогенеза закрывает прежние степени свободы (В.Г. Мейен). С другой - мы убеждены в безграничности возможностей индивидуального развития. Примером первого может служить развитие фонематического слуха. Примером второго может служить противоположная тенденция, при построении функциональных органов индивидуальности, индивид обладает свойствами открытости при формировании образа мира, как интегрального органа. С учетом этих соображений проблематика развития человеческих способностей, шире - развития личности, выступает двояко. Во-первых, необходима система мер, препятствующих по крайней мере преждевременному "окостенению" или атрофии избыточных степеней свободы телесного организма. Во-вторых, не менее важна разработка системы приемов, направленных на развитие, сохранение и умножение ступеней свободы функциональных органов индивида, то есть приемов развития духовного организма [4].

Далее В.П. Зинченко раскрывает такие понятия как структура сознания: значения, смыслы, биодинамическая ткань, чувственная ткань; общие свойства структуры сознания: наблюдаемость компонентов структуры сознания, относительность разделения слоев: рефлексивный слой, бытийный слой, гетерогенность компонентов структуры сознания.

6. Становление личности через поступок

В следующей части статьи автор раскрывает понятие личности, через поступок разделяя его при этом на два уровня посреднических функций.

Слышится значительная разноголосица во мнениях о том, что следует понимать под термином личность. И диапазон этой разноголосицы велик. С одной стороны этого диапазона, личность - нечто таинственное и необычайно емкое: "Тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца. Личность человеческая более таинственная, чем мир. Она и есть целый мир. Человек - микрокосм и заключает в себе все. Но актуализировано и оформлено в его личности лишь индивидуально-особенное". Бердяеву вторит П.А. Флоренский в "Иконостасе", размышляя над тройкой понятий: лицо - лик - личина и обращаясь в своем размышлении к их эзотерике. Онтологическое и этимологическое сходство понятия личность с указанной тройкой позволяет заключить, что личность, по мнению Флоренского, также нечто уникальное, неповторимое. С другой стороны диапазона точек зрения, понятие личность привязывается к системе социальных

отношений и, следовательно, оценивается как нечто достаточно типическое.

Неопределенность этого понятия усиливается из-за отсутствия четкой границы, отделяющей его от таких характеризующих человека понятий как индивид, индивидуальность, субъект деятельности, характер.

К вышеназванному примешивается обыденное понимание личности как некоторой оценочной характеристики. Быть личностью – при этом означает быть способным на самостоятельные, сильные решения и действия. А если человек их не совершает, то он уже и не личность. В быту же каждый считает себя личностью, даже если ничего крупного

не совершил. И если человеку сказать, что у него личности нет, то он обидится. Это еще один аспект размытости вышеназванного понятия.

Попытки сделать определение личности более строгим конечно предпринимаются. Например, В.В. Столин указывает на различение индивида и личности. Его эвристичность несомненна, но требует развития. В частности В.В. Столин считает, что такое различение на самом деле проведено "между человеческим организмом, с одной стороны, и человеком одновременно как социальным индивидом и человеком как личностью – с другой". Человек становится социальным индивидом сразу же после рождения. Что же касается личности, то ее формирование происходит позже по мере того, как человек начинает вступать во все более сложные социальные отношения с другими людьми.

Не сразу личность сформировалась и в историческом плане. Та целостность человека, которую имел в виду М.М. Бахтин, говоря о Древней Греции, основывалась не на личности, а на том, что В.В. Столин называет социальным индивидом. Человек жил среди людей, искал опору и оценку своей жизни в окружающих, поступал как принято в группе и не мыслил себя вне ее. Отлучение от группы могло означать для него только одно - смерть. Еще в средневековье, как считает А.Г. Асмолов, «личность как бы сливалась с группой, представляла группу как целое, и тем самым выражала социотипическое поведение, выражающее общую тенденцию социальной системы к сохранению». Заметим, что понятие личность в данном высказывании также употребляется не в строгом, а в приблизительном, размытом значении. Уж проще сказать – человек.

Тем не менее приведенные мнения позволяют выделить одно важное свойство, чем больше социальный индивид попадает под влияние группы, чем чаще он действует, не вступая в противоречие с групповыми стереотипами, чем реже он мыслит себя отдельно от других членов группы, тем меньше у него шансов стать личностью, а у нас – говорить о нем как о личности.

Имеет смысл выделить два уровня посреднических функций поступка. На первом ЭКСТРАСУБЪЕКТНОМ уровне действие – поступок обеспечивает взаимодействие личности человека с внешним миром. На втором уровне, который может быть назван ИНТРАСУБЪЕКТНЫМ, оно обеспечивает взаимодействие между личностью и образующими рефлексивного слоя сознания.

Вспомним учение о поступке М.М. Бахтина, в соответствии с которым именно поступок, обладающий некоторыми обязательными свойствами: аксиологичностью, ответственностью, единственностью и событийностью, делают человека участным в бытии, а его жизнь полнокровной.

Когда мы говорим об аксиологичности поступка, то имеем в виду, что он должен быть сориентирован на некоторые ценности. Поступок аксиологичен и в том случае, когда он следует за групповыми ценностями. Но такая ориентация вступает в противоречие с его другими свойствами. Ориентируясь на группу, мало кто задумается о "единственности, неповторимости, незаместимости и непроницаемости для другого места", в котором он находится. Человек не ощущает полновесности своего поступка и ответственности за его последствия. Гораздо проще будет списать эти последствия на нормы и правила, принятые

по этому поводу группой, разделить свою ответственность с другими, защититься "коллективной безответственностью". Поступая так, человек вполне будет достоин наименования социальный индивид. Но бремя называться личностью будет для него невыносимо тяжелым. И это при том, что его поступок будет вполне аксиологичным.

По нашему мнению, все дело как раз во внесении нового содержания в аксиологичность поступка. Так же как П.А. Флоренский говорил об ориентировании культуры, нам необходимо ориентирование поступка. Ему требуется отыскать достойную "систему координат", более стабильную и объективную, чем групповые ценности и стереотипы поведения. Практически мы вторим ходу размышлений П.А. Флоренского. Напомним о варианте И. Канта, предлагавшего в качестве такой системы ценностей математическое естествознание. Этот вариант реализован, и мы говорили о нем. Это бурно развивающиеся технократические тенденции. По-видимому, наряду с технократическим мышлением, вполне можно говорить и о технократической личности, признающей высшей ценностью научное познание и поступающей во славу его, но вопреки экологической и демографической обстановке. Второй вариант "системы координат" - марксистский, при котором ценности группы разрастаются до классовых ценностей. И личность, ориентирующаяся на ценности класса, поступает на благо его, но игнорируя интересы других людей, к этому классу не принадлежащих. Однако описанные выше свойства поступка могут заставить нас засомневаться в том, личность ли он, потому что не ясно как обстоит дело насчет единственности и ответственности поступка этого человека.

Можно рассмотреть и другие варианты "системы координат": экологическая, националистическая, общечеловеческая и т.п.

П.А. Флоренский поставил бы между личностью и ее поступком "систему координат", сориентированную на религиозный культ. Мы же предлагаем строить "систему координат", базирующуюся на общечеловеческой культуре. С одной стороны, она хоть и является по Флоренскому осколком культа, тем не менее в основном наследует его овеществленность смысла и осмысленность вещи. С другой стороны, культура по большому счету лишена односторонности и преходящести группового интереса, более того истинные шедевры культуры всечеловечны, а не классовы. А поэтому могут выполнять функцию абсолюта.

Человек остается с культурой один на один. Прекрасное не воспринимается из толпы. И это может служить основой для понимания единственности, уникальности своего отношения к культуре. Тем самым свойства поступка, предложенные М.М. Бахтиным, могут наполняться реальным содержанием.

Конечно, ориентирование личности на культуру - дело не простое. О.Э. Мандельштам писал как-то, что "легче провести в СССР электрификацию, чем научить всех грамотных читать Пушкина". Совершенно бессмысленным является и снижение понимания культуры до уровня всеобщей грамотности, всеобщего среднего, высшего и какого угодно другого образования. Такая интерпретация долгие годы лишь облегчала жизнь тем, кто отчитывался за "охват населения культурой".

Знание истории своего народа - неотъемлемое свойство культурного человека. Историческая память питает личность животворящими соками, задает некое эмоционально окрашенное ядро личности. Это ядро укрепляется чувством исторических параллелей. Мир, оставаясь новым, в то же время перестает быть непредсказуемым. Новые социальные коллизии видятся как воспринявшие историческую тенденцию. Появляются критерии для различения исторически-характерного и нетрадиционного. Человек формирует все ту же "систему координат" для "оценивания" ценностей. Если вернуться к бытийному и рефлексивному слоям сознания, можно описать те события, которые происходят при возвращении исторической памяти. Прежде всего осуществляется обогащение значений и смыслов сознания. Осваивая культурно-исторический пласт, человек достигает значительной дифференцированности поля значений. Работая с разными источниками, сравнивая оценку того или иного события разными авторами, человек осваивает представление о множественности систем значений. Выбирая же между ними, примеривая их на себя, он фактически осмысляет эти системы, формирует собственные смыслы. Опыт такого выбора отражается и на чувственной ткани образа. Развивается более зоркое видение события, полное нюансов и красок. И в этом есть некоторое сходство с тем, что мы говорили о визуальном мышлении и его формировании. Также как и в том случае, постепенное «умное» знакомство с событием, неторопливость в его оценке ведет к более полному, а следовательно, и точному его образу, к уменьшению вероятности ошибки, вызванной не тем, что не хватило времени, а тем, что человек поторопился с оценкой и поступком.

Конечно же, нельзя не согласиться с утверждением, что «... индивид в предметной деятельности изменяет окружающий мир и посредством этого изменения изменяет себя, становится личностью». Однако это утверждение звучит слишком обще. И нас не может удовлетворить индивид, ставший личностью, через нагромождение более вредных чем полезных производств, через уничтожение среды собственного обитания. Не только природы жаль, жаль и саму личность, так как такой путь личностного развития с неизбежностью интериоризируется и ею. Личность приобретает зловещие черты, начинает напоминать личину. И чтобы этого не произошло, предметная деятельность индивида, становящегося личностью, должна опосредоваться освоением культуры.

Взращивание личности может основываться на усилении внимания педагогов к указанным свойствам поступка. Его аксиологичность можно совершенствовать системой мер, которая в обобщенной форме получила наименование гуманитаризация образования и отчасти была рассмотрена нами. Единственность поступка можно задавать через психологическую работу с учащимися, имеющую целью совершенствование их самопознания. Ответственность поступка - это то, что не может быть сформировано только на теоретических занятиях. Только практика может привести к ее развитию. Что же касается событийности поступка, то она хоть и не может быть получена автоматически из трех предыдущих, однако является их следствием, результатом совместных усилий педагога и учащегося.

В том случае, если человек чувствует себя неповторимой и единственной в своем роде личностью и при этом сориентирован на культуру, он в состоянии признать те же самые качества и за другим человеком. Так, может быть, разрушен миф о неразрывной связи гуманного и коллективистического поведения. Действовать во благо других совсем не обязательно лишь воспитываясь в коллективе и следуя коллективистическим нормам. Но для этого совершенно необходима ориентация личности на общечеловеческую культуру и непреходящие ценности [4].

7. Проблема целостности личности

В данной статье «Проблемы психологии развития» В.П. Зинченко затрагивает проблему личности, как целостного образования.

Вернемся к проблеме личности. Что может обеспечить ее целостность? Конечно, в психологии не все так печально с исследованием личности, как об этом говорилось выше.[5]

Здесь автор отмечает многомерность концепций, связанных с определением ядра личности: «Многие представители школы Л. С. Выготского, обсуждая вопрос о целостности личности, пытались определить или, точнее, указать, что представляет собой ядро личности. А. В. Запорожец, перебирая разные варианты от воли до установки, в конце жизни пришел к идее о том, что эмоции — ядро личности. Согласно Л. И. Божович, таким ядром является самосознание, выраженное во внутренней позиции; согласно А. Н. Леонтьеву, главное в личности— это иерархия мотивов; по В. В. Давыдову — это творческий потенциал. Этот перечень легко может быть продолжен. Назывались: совокупность потребностей, смысловые образования и многое другое. Между этими взглядами на личность (или на ее ядро) нет противоречий. Подлинная личность не редуцируется к взглядам на нее кому бы они ни принадлежа­ли (даже большевикам, к которым, видимо, можно отнести замечание О. Мандельштама о торговцах смыслом жизни). Все трактовки личности имеют право на существование. Личность, как и сознание (по М. М. Бахтину), полифонична, многоголосна и полицентрична. В этом ее богатстве и загадочность для исследователя. Важнее не дискуссии о ядре личности, а выяснение того, какой именно вклад в ее становление, развитие, формирование вносят эмоции, произвольность, самосознание, мотивы, творчество и т. д.[5]

В.П. Зинченко отмечает, что: «В предложенной выше схеме генома культурно-исторического развития человека между сознанием и личностью помещен поступок? Конечно, верно, что именно он является единственным предметом, доказывающим «не-алиби» человека в бытии. Почему сознание, как таковое, не может непосредственно породить личность?

Видимо, потому, что сознание может быть вместилищем идеологии, идеалов, идолов, призраков, рождающихся в общественной жизни. Все они обеспечивают алиби в бытии.

Разумеется, относительно порождающих свойств сознания сомневаться не приходится. Оно действительно может порождать поступки, но оно же порождает химеры, идеологизированное (мифологизированное) сознание порождает запреты, табу. Сознание может быть целостным, но оно же может быть и разорванным. Оно может быть деятельным и может быть тенью деятельности. Словом, не всякое сознание может быть «поступающим». Но порождаемые сознанием поступки обладают целостностью. Здесь полезно предложенное О. Мандельштамом различение текста и порыва. Сознание, рассматриваемое как текст, порождает порывы — поступки. Порыв же, по определению, обладает целостностью.

Деятельность регламентирована, а поступок свободен, хотя он, конечно же, находится в теле, в контексте деятельности и одновременно его нельзя отождествить с ней, он выпадает из нее. Это требует пояснения. Деятельность можно и нужно членить на действия, операции, функ­циональные блоки. Такое членение осуществля­лось в исследованиях, выполнявшихся в русле психологической теории деятельности. (Затем к этому пришла когнитивная психология.) Но деятельность нельзя членить на поступки, как нельзя музыкальное произведение членить на контрапункты. Хотя именно поступки придают деятельности нравственный смысл, значение, социальное и историческое звучание. Поступки, коль скоро они совершаются, можно вычленить из деятельности, поведения, куда они вкрапляются нередко помимо воли и желания субъекта и никогда — по заказу. Поступки прерывают деятельность (иногда и жизнь), что, в частности, свидетельствует о сомнительности известного тезиса о ее непрерывности. Поступки в большей степени, чем действия и операции, делают дея­тельность членораздельной, т. е. осмысленной, прерывают ее привычное, порой унылое течение, останавливают ее, находят и направляют ее в но­вое русло.

Влияние поступка на личность необратимо. Поступки не только строят личность, они модифицируют, меняют ее, поднимают ее над деятельностью, над самосознанием и сознанием, расширяют число степеней свободы, которые характеризовали ее до совершённых поступков. Это сказывается и на осуществлении повседневных поведенческих и деятельностных актов, которые приобретают черты непосредственности, непроизвольности, хотя по своей природе они, разумеется, являются опосредствованными. Конечно, ме­няют личность не только поступки, но и само­сознание, погружение в себя и труд усвоения нового предмета, который, по словам А. А. Ухтомского, есть абсолютное приобретение человека, преодоление себя и выход к новому уровню ре­цепции и деятельности.

Самое трудное — ввести в контекст психологии личности свободное, т. е. независимое от внешней причинности, действие, поступок. И здесь трудность не гносеологическая, а онтологическая. Особенно трудно включение поступка в контекст экспериментальной психологии. Я уже не говорю о навязшем в зубах административном требовании переноса результатов научных исследова­ний в жизнь, в практику. Л. Гинзбург написала знатоку и поклоннику М. М. Бахтина В. С. Библеру: «Вы говорите: основной этический акт — выбор, свободный поступок. Но почему исторически выбор всегда предстоял неразрешимым па­радоксом. Для античности в силу идеи рока; для средневековья — божественного предопределения. Для позитивизма XIX века в силу био­логического и социального детерминизма.

Для нас такие механизмы уже не срабатывают. И получается, что самый непредустановленный выбор у наших современников. Но это уже сверхпарадокс. Потому что никто еще не проходил через подобный опыт невозможности выбора» (там же, с. 166—167). И все же психологии придется искать выход из этой ситуации, тем более что некоторые (не буду преувеличивать) возможности выбора появляются. Поэтому но­вую ситуацию следует осмыслить хотя бы теоретически.

На примере поступка значительно более отчетливо выступает «неслиянное единство» онтологического и феноменологического планов развития. Это единство не дано, а задано, оно должно постоянно строиться и поддерживаться человеческим усилием. Многие мыслители писали о втором истинном рождении человека.

Второе рождение происходит тогда, когда потенциальный человек соединяется с дру­гим человеком, если хотите — с Абсолютом, с Богом, сочетается с медиатором, возможно, уподобляется ему. Энергия такого сочетания со зна­ком, словом, символом, мифом, т. е. усилие над самим собой, порождает в человеке Человека. Такое усилие выражается в движениях, действиях, поступках, во внутренней борьбе с самим собой. «Природа наша делаема».— приводит А. А. Ухтомский выражение древнего мудреца. Благодаря усилию преодолевается раскол, разрыв между онтологическим и феноменологиче­ским планами, создается напряжение жизни. От­сюда и перечисленные М. М. Бахтиным свойства поступка: аксиологичность, ответственность, единственность (ср.: импровизация), событийность; отсюда и его целостность. Эти свойства невозможно механически разнести между онтологическим и феноменологическим планами. Следуя логике М. Бубера, можно сказать, что в поступке выражается не механическое я — оно, а интимное, человечное я — ты.

В излагаемой схеме развития поступок представлен как превращенная форма сознания. М. М. Бахтин говорил, что поступок — это каждая мысль моя с ее содержанием. Но мысль такая, которая оставляет свой след в бытии.

О. Мандельштам здесь же пишет о возможности и реальности утраты христианского ощущения личности «я есть». Такие утраты неудивительны. Поступать трудно. Труден невыносимый дар свободы. Далеко не каждый в состоянии взять священный посох свободы в дале­кий мир пойти» или, как Чаадаев, «в далекий Рим пойти».

Читатель уже может догадаться, что и при трансформации поступка в личность действуют законы прямой и обратной перспективы. Поступок не только порождает личность, он модифицирует сознание, поднимая его с бытийного на рефлексивный уровень благодаря осознанию самого себя, своих собственных возможностей, в том числе запасов физической и нравственной энергии.

Равно как и нравственный человек, сознание которого переполнено «общечеловеческими ценностями», «личностно-смысловыми образованиями», далеко не всегда спо­собен совершать поступки. Поступок потому характеризуется цельностью, что в нем уничтожает­ся (снимается) противоположность онтологии и феноменологии. И не только. Уничтожается раздвоение Я второе Я .» [5]

Заключение

Таким образом подводя итог можно сказать, что В.П. Зинченко в данных статьях отразил основные проблемы связанные с определением личности и ее диагностичеким инструментарием.

Показал связь личности с духовной составляющей индивида и прямую связь с культурой общности в которой индивид находился в процессе становления своей личности.

Раскрыл понимание развитие личности человека в пространстве и времени, отмечая сложную взаимосвязь личности человека с его сознанием. Останавливаясь более подробно на таких понятиях как сознание, структура сознания и общие свойства сознания, которые способствуют открытию личности человека в человеке.

Проанализировал становление личности через поступок, который в дальнейшем может и характеризовать личность человека. Рассмотрел проблему личности как целостного образования.

Список использованной литературы

1. Зинченко В.П. Очень субъективные заметки о психологической диагностике. [Электронный ресурс] //Режим доступа: http://courier.com.ru, свободный.

2. Зинченко В.П. Размышления о душе и ее воспитании // Вопросы философии. 2002. №№ 2,3.

3. Зинченко В.П. Человек в пространстве времен. [Электронный ресурс] //Режим доступа: http://rl-online.ru, свободный.

4. Зинченко В.П., Моргунов Е.Б. Человек развивающийся. Очерки Российской психологии. [Электронный ресурс] //Режим доступа: www.myword.ru, свободный.

5. Зинченко В.П. Проблемы психологии развития (читая О.Мандельштама) // Вопросы психологии 1991. № 7