Волгоградский государственный педагогический университет

На правах рукописи

Бакумова Елена Владимировна

Ролевая структура политического дискурса

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Специальность 10.02.19 - теория языка

Научный руководитель - доктор филологических наук, профессор Е.И. Шейгал

Волгоград - 2002

Введение………………………………………………………………………………………3

Глава 1. Роль как социопсихологический и лингвистический феномен…………………8

1.1. Роль как понятие социальной психологии…………………………………………….8

1.2. Роль как социолингвистический феномен……………………………………………14

1.3. Ролевая структура политического дискурса как разновидности институциональ-

ного дискурса…………………………………………………………………………...26

Выводы к главе 1……………………………………………………………………………41

Глава 2. Ролевое воплощение институциональных типов политиков………………….43

2.1. Вариативность языка политики и политический социолект………………………..43

2.2. Политик как модальная личность……………………………………………………..46

2.3. Идентичность и идентификация в политическом дискурсе…………………………53 2.4. Коммуникативные характеристики институциональных типов политиков………..59

Выводы к главе 2…………………………………………………………………………….90

Глава 3. Образ политика и его ролевое воплощение в жанре «политический портрет».92

3.1. Политический портрет как жанр политического дискурса………………………….92

3.1.1. Понятие жанра в современной лингвистике……………………………….92

3.1.2. Понятие «портрет» в разных исследовательских парадигмах……………100

3.1.3. Жанровые характеристики политического портрета……………….…….107

3.2. Фрейм жанра «политический портрет»……………………………………………..117

3.2.1. Фреймовый блок «прошлое»…………………………………………….….125

3.2.2. Фреймовый блок «настоящее»………………………………………….…..129

3.2.3. Фреймовый блок «будущее»…………………………………………….….144

3.3.Система ролевых номинаций в жанре политического портрета…………….…..….146

Выводы к главе 3………………………………………………………………………...…159

Заключение……………………………………………………………………………..…..161

Список литературы……………………………………………………………………..….168

Список лексикографических источников и справочников…………………………..….198

Список источников примеров…………………………………………………………..…200

Введение

Данная работа выполнена в русле исследований, посвященных изучению дискурса.

Объектом анализа является политический дискурс. Предметом исследования выступает ролевая структура политического дискурса.

Актуальность избранной темы определяется следующим: 1) в современном обществе возрастает значимость политической коммуникации, решение целого ряда социальных и политических проблем связано с их адекватной интерпретацией; 2) исследование политического дискурса является одним из наиболее активно развивающихся направлений коммуникативной лингвистики; однако типы, жанры, категории дискурса изучены еще недостаточно; 3) не разработано понятие роли как категории институционального дискурса; ролевая структура политического дискурса, по нашим данным, еще не становилась объектом лингвистического изучения; 4) лингвистическое описание ролевых отношений в политической коммуникации представляется важным как в теоретическом, так и в практическом отношении для оптимизации общения политика с аудиторией.

Целью исследования является изучение ролевой структуры политического дискурса в российской и американской лингвокультурах. Для выполнения поставленной цели в работе предполагается решить следующие задачи :

1) уточнить понятие роли как категории институционального дискурса;

2) разработать параметры описания коммуникативных типов агентов политики;

3) определить коммуникативные особенности групповых субъектов политики с учетом их политического и дискурсного статуса, психологических и речевых характеристик, коммуникативного поведения;

4) установить специфику политического портрета как жанра политической публицистики;

5) охарактеризовать ролевые отношения агентов политического дискурса в жанре политического портрета.

Научная новизна исследования заключается в определении и характеристике ролевой структуры политического дискурса, в установлении и описании жанровых особенностей политического портрета в русской и американской лингвокультурах.

Теоретическая значимость выполненного исследования состоит в дальнейшем развитии и углублении теории дискурса, в уточнении жанров институционального общения, в социолингвистическом моделировании языковой личности политика.

Практическая ценность работы заключается в том, что ее результаты могут найти применение в вузовских лекционных курсах по языкознанию, в спецкурсах по лингвистике текста и дискурса, прагмалингвистике, социолингвистике, в практическом курсе интерпретации социополитических текстов на иностранном языке, а также могут быть полезны специалистам в области связей с общественностью, проведении политических агитационных кампаний.

Для решения поставленных в диссертации задач использовались следующие методы : гипотетико-дедуктивный; контекстуального анализа; сопоставительного анализа; интроспекция; элементы контент-анализа; описательный метод с его основными компонентами: наблюдением, интерпретацией и обобщением.

Теоретической базой исследования послужили работы отечественных и зарубежных ученых в области лингвистики текста и теории дискурса (Р. Водак, Т. ван Дейк, Е.И. Шейгал, М.Л. Макаров, В.И.Карасик, А.Г. Баранов, W. Dieckmann, W. Holly), теории риторики

(К.П. Зеленецкий, А.К. Михальская), когнитивной лингвистики (Дж.Лакофф, Ч. Филлмор, Е.С. Кубрякова, А.Н.Баранов, В.В. Красных), прагмалингвистики (В.И.Шаховский, Г.Г. Почепцов), социолингвистики (Л.П. Крысин, Н.Б. Мечковская, E. Chaika), политической социологии (М.

Вебер).

Выполненное исследование базируется на следующих положениях, доказанных в лингвистике:

1. Коммуникативный подход к языку предполагает исследование дискурса – текста, погруженного в ситуацию общения, рассматриваемого с позиций социо- и прагмалингвистического анализа (Т. ван Дейк, Н.Д.Арутюнова, А.Г. Баранов, В.В. Богданов, Т.Г. Винокур, Р. Водак,

В.И.Карасик, М.Л. Макаров, Г.Г. Слышкин, Е.И. Шейгал).

2. Институциональный дискурс, т.е. дискурс, задающийся типами социальных институтов, сложившихся в обществе, характеризуется рядом лингвистически релевантных признаков. Базовой семиотической оппозицией политического дискурса является противопоставление «свой» ↔ «чужой», оказывающееся одним из основных параметров социальной идентификации (А.Н. Баранов, Н.А. Купина, П. Серио, Ю.С. Степанов, А.П. Чудинов, Е.И. Шейгал).

3. Социолингвистические характеристики языковой личности сводятся к системе значимых постоянных и переменных признаков, объективно выделяемых в тексте (Ю.А. Караулов, Л.П. Крысин, В.П.Нерознак, К.Ф. Седов, О.Б. Сиротинина, И.А. Стернин).

Материалом исследования послужили речи и публичные выступления участников политического процесса, интервью с ними, тексты политических дискуссий, стенограмм заседаний Государственной Думы, материалы предвыборных и агитационных кампаний, тексты политических портретов, опубликованных в российской и американской прессе и других средствах массовой информации за 1996-2002 гг.: газет «Известия», «Правда», «Комсомольская Правда», «Труд», «Советская Россия», «Аргументы и факты», «Московский комсомолец», «Волгоградская правда», «День за днем», «Лимонка», «Ариец», «Трибуна»; журналов «Власть», «Профиль», «Деньги», «Новое время», «Logos», «Pro et Contra»; Washington Post, USA Today, Newsweek, Time, а также публикации в

Интернете.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования докладывались автором на научных конференциях Волгоградского государственного педагогического университета (1998, 1999, 2000, 2001, 2002); на заседаниях научно-исследовательской лаборатории «Язык и личность» при кафедре языкознания ВГПУ; на теоретических аспирантских семинарах; на международных научных конференциях «От слова к тексту» (Минск, 2000), «Межкультурная коммуникация и проблема национальной идентичности» (Воронеж, 2002); на международном научном семинаре «Социальная власть языка» (Воронеж, 2001); на Всероссийской научной конференции «Язык и мышление: психологический и лингвистический аспекты» (Пенза, 2001); на региональных конференциях молодых ученых (Волгоград, 2000, 2001). По теме диссертации опубликовано 7 работ.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Роль как социолингвистическая категория обладает двойственным статусом языкового воплощения: выражения и описания.

2. Ролевая структура политического дискурса представляет собой многомерное образование, в котором выделяются семиотические, психологические, нарративные, риторические, драматургические, институциональные и прочие характеристики.

3. Институциональный тип политика как языковой личности определяется его политической ориентацией: чем сильнее идеологическая дифференциация, тем явственнее проявляются особенности коммуникативного поведения. Предлагаются следующие критерии описания институциональных ролей агентов политики через их коммуникативное поведение: специфический набор идеологем; степень информативности/фатичности коммуникации; степень эмоциональности/рациональности дискурса; степень метафорической насыщенности и образности; особенности выражения оценки и проявления вербальной агрессии; предпочитаемые способы воздействия; тематическая избирательность.

4. Средством обозначения и описания ролей агентов политики являются ролевые номинации, которые встречаются в разных жанрах политического дискурса. Ролевые номинации, наиболее частотно представленные в жанре политического портрета, служат значимым средством идентификации или дистанцирования политика с аудиторией.

5. В наборе ролевых номинаций особое место занимают обозначения архетипичных ролей. Анализ ролевых архетипов позволил выявить ролевые доминанты, характерные для лингвокультур России и США: для российской коммуникативной сферы особо значимым оказался архетип «отец» (вариант «царь»), для американской – «герой».

Объем и структура работы. Диссертация включает введение, три главы, заключение и список литературы, а также список лексикографических источников и справочников и источников примеров.

Глава 1. Роль как социопсихологический и лингвистический феномен

1.1. Роль как понятие социальной психологии

Социологическая теория ролей как один из возможных подходов к изучению личности появилась в конце XIX века. Согласно ролевой теории личность описывалась посредством усвоенных и принятых ею социальных функций и образцов поведения, обусловленных ее социальным статусом в данном сообществе (КСС, 1986:289).

Основоположниками теории ролей считаются американский социальный психолог Дж. Мид и антрополог Р. Линтон. Необходимо отметить, однако, что их работы обобщали результаты исследований европейских и американских философов, психологов, социологов и антропологов, занимавшихся изучением особенностей поведения человека и концентрировавших свое внимание на процессах межличностного взаимодействия, активно оперируя терминами «социальный тип», «личность», «индивид» (Role Theory, 1979).

Суммируя проведенные до него исследования, Дж. Мид рассмотрел возможные механизмы «научения роли», освоения ролей в процессе социальной интеракции, особенно подчеркивая стимулирующую функцию ролевых ожиданий со стороны значимых для индивида лиц.

Именно Дж. Мид, Р. Линтон, а также Дж. Морено ввели термин «роль». Дж. Морено проследил этимологию слова «роль», заостряя внимание на следующих моментах.

Слово «роль» (от фр. rôle) происходит от латинского «rotula» – «колесо небольшого размера или маленькое круглое бревно». В древности данное слово использовалось для обозначения деревянного бруска, на который прикрепляли и накручивали пергамент или папирус во избежание его ломки. Отсюда появилось слово «rolls» для обозначения соединенных в свитки пергаментных или папирусных листков. Позднее лексическое значение слова «rolls» расширилось, и данное наименование стало использоваться для называния любого официального документа: во Франции, например, связанного с судопроизводством, а в Англии – имеющего отношения к деятельности парламента (ср. Rolls of Parliament). В Греции и Древнем Риме тексты, которые актеры должны были произносить во время театрализованных представлений, записывались на подобные папирусные или пергаментные свитки, также называемые «rolls». В средние века данное слово оказалось забытым, и лишь в 16-17 веках с возрождением театральных традиций вновь вошло в употребление, однако в обновленном виде – «roles» – для обозначения всего текста, принадлежащего одному из действующих лиц пьесы (Role Theory, 1979).

Разрабатывая в своей книге понятие «роль», Дж. Морено выделил три категории ролей, в частности:

- психосоматические роли (спящий, идущий, сидящий);

- психодраматические роли (роль матери, учителя вообще);

- социальные роли (определенная мать, конкретный учитель) (Role Theory, 1979:6).

К заслугам Дж. Морено причисляют также разграничение процессов

«вживания в роль» («role taking») и «исполнения роли» («role playing»). Противопоставляя эти процессы, он отмечал, что «исполнение роли» подразумевает некую спонтанность, определенную долю неожиданности, в то время как «вживание в роль», ее принятие и освоение - статическое явление (Role Theory, 1979:7).

Р. Линтон изучал социально-культурную природу ролевых предписаний и их связь с социальной позицией личности. Он впервые развел понятия «статус» и «роль». По мнению ученого, статус подразумевает систему прав и обязанностей личности, роль же представляет динамический аспект статуса. Р. Линтон в первый раз употребил понятия «достигаемый» и «приписываемый» статус, подчеркнул внутреннюю взаимосвязь понятий: не существует ролей без статуса и статуса без ролей (Status Generalization, 1998).

Последователи Дж. Мида, Р. Линтона и Дж. Морено занимались рассмотрением таких понятий, как «ролевой конфликт», «статусный набор», «иерархия статусов» и т.д. (Role Theory, 1979).

В работах зарубежных социологов и социопсихологов, проанализировавших разнообразные ролевые концепции, выделяются три аспекта социального поведения, которые подразумеваются, когда речь идет о социальной роли (Status Generalization, 1998):

1) роль как существующая в обществе система ожиданий относительно поведения человека, занимающего определенное положение, в его взаимодействии с другими людьми;

2) роль как система специфических ожиданий по отношению к себе человека, занимающего определенное положение, так как он представляет модель своего собственного поведения во взаимодействии с другими людьми;

3) роль как манифестируемое, наблюдаемое поведение человека, занимающего определенное положение.

Как видно, в социологии нет однозначного понимания этого феномена: определения могут варьироваться в очень широких пределах. Однако существуют разнообразные классификации и типологии социальных ролей, которые могут в некоторой мере уточнить возможные подходы к этому явлению. Остановимся на некоторых из них.

Так, А.И. Кравченко рассматривает понятие «социальной роли» во взаимосвязи с «социальным статусом». «Социальный статус – это определенная позиция в социальной структуре группы или общества, связанная с другими позициями через систему прав и обязанностей» (Кравченко, 1999:91). Один человек обладает множеством статусов, так как является участником нескольких организаций, групп и т.д. Например, она – это женщина, мать, жена, дочь, сестра, бабушка, учительница, доцент, кандидат наук, пожилой человек, христианка. Один человек может занимать два противоположных статуса, правда, по отношению к разным людям: для своего мужа она жена, для своих детей – мать. Совокупность всех статусов, занимаемых одним человеком, называют его статусным набором (Zurcher, 1983).

Хотя статусы вступают в социальные отношения не прямо, а только косвенно – через их носителей, они определяют содержание и характер социального взаимодействия. Человек воспринимает мир в соответствии со своим статусом, именно статус определяет тот интерес, который данный человек явно или неявно, постоянно или непостоянно будет преследовать и защищать (Role Theory, 1979). Таким образом, статусы обусловливают характер, содержание, продолжительность, интенсивность человеческих взаимоотношений. Поведение индивида в соответствии со своим статусом называется ролью.

А.И. Кравченко под социальной ролью понимает «модель поведения, ориентированную на данный статус» (Кравченко, 1999:98). Уточняя свою точку зрения, он замечает, что иначе роль можно определить «как шаблонный вид поведения, направленный на выполнение прав и обязанностей, предписанных конкретному статусу» (Кравченко, 1999:99).

Таким образом, можно отметить, что роль является динамической стороной статуса; статус подчеркивает сходство людей, а роль – их различие. Приведем довольно удачный, по нашему мнению, пример из книги А.И. Кравченко: «Понаблюдаем за поведением членов ученого совета. Когда они выполняют ритуальные действия, полагающиеся им по статусу, – опускают бюллетень в урну, расписываются в ведомости, – они похожи друг на друга. Но стоит обратить внимание на то, как они понимают роль члена ученого совета и как ведут себя в соответствии с этим пониманием, и личностные особенности выступят на первый план. Один считает, что его роль как эксперта состоит в критике любых недостатков диссертанта. Другой полагает, что его роль как старшего товарища заключается в помощи и поддержке молодого ученого, делающего в науке первые шаги» (Кравченко, 1999:100).

Параллельно понятию статусного набора в социологии применяется понятие «ролевой набор», описывающее все виды и все многообразие шаблонов поведения, закрепленных за одним статусом. Ролевой набор – это совокупность ролей (ролевой комплекс), ассоциируемый с одним статусом (Гаджиев, 1995).

Итак, у каждого человека есть свой набор ролей, однако, не со всеми ролями индивид идентифицирует себя одинаково – с одними (личностно значимыми) больше, с другими (второстепенными, личностно нерелевантными) меньше. Максимальное «слияние с ролью называется ролевой идентификацией, а минимальное – дистанцированием от роли» (Кравченко, 1999:103).

Один из основоположников ролевой теории Р. Линтон выделяет роли активные и латентные. По его мнению, человек как член общества, участвуя во многих отношениях и являясь одновременно носителем многих ролей, в каждый конкретный момент в состоянии выполнять только одну роль – активную. Тогда латентные роли – это те, что не актуализируются в данный момент (Zurcher, 1983).

Дж. Тибо и Г. Келли выделяют роли предписанные, внешне заданные (prescribed), и достигнутые благодаря личным усилиям (Personality, Roles and Social Behavior, 1982).

Т. Шибутани описывает роли конвенциональные и межличностные, имеющие отношение к макро- и микроструктуре. У участников коммуникации существуют более четкие представления о правах и обязанностях носителей формальных ролей, чем о носителях неформальных ролей (Шибутани, 1969).

Итак, в социологических исследованиях выделяют следующие диады ролей:

1) по степени актуализации: латентные и активные;

2) по отношению к обществу: конвенциональные и межличностные;

3) по степени идентификации с ролью: личностно значимые и личностно нерелевантные, второстепенные;

4) по заданности: предписанные и достигнутые личными усилиями.

Роль как феномен социологии соотносится с психологическим феноменом роли.

С психологической точки зрения понятие «роль» было рассмотрено в концепции Э. Берна, американского психолога и психиатра, занимавшегося изучением игры в межличностных отношениях. Э. Берн представил модель статусно-ролевого взаимодействия людей.

Согласно теории Э. Берна, состояние личности (Я) может быть описано «феноменологически как когерентная система ощущений, связанных с определенным объектом, а операционно – как когерентная система типов поведения; прагматически речь идет о системе ощущений и чувствований, которая определяет соответствующую систему типов поведения» (Берн, 2000:9).

Термин «состояние Я» подразумевает, по Берну, различные состояния сознания и образцы поведения, которые этому состоянию соответствуют, то есть, по сути говоря, психологические роли личности.

Стремясь дифференцировать и проанализировать структуру Я и возможные состояния, Э. Берн выделил три главных типа состояния личности, которые назвал Родитель, Взрослый, Ребенок. «Каждый человек располагает определенным, чаще всего ограниченным репертуаром состояний своего Я. Репертуар этих состояний мы попытались разбить на следующие категории:

1) состояния Я, сходные с образами родителей;

2) состояния Я, автономно направленные на объективную оценку реальности;

3) состояния Я, все еще действующие с момента их фиксации в раннем детстве и представляющие архаические пережитки» (Берн, 2000:15).

Данные состояния ярче всего проявляют себя в межличностной коммуникации, когда при общении с собеседником мы подсознательно пользуемся одной из этих трех масок. Принятие роли Родителя, Взрослого или Ребенка зависит от статуса коммуникантов, особенностей коммуникативной ситуации.

Эго-состояния Родитель, Взрослый, Ребенок проявляются через трансакты – любое вербальное и невербальное общение как минимум двух людей. Различая три формы трансакта – параллельный, перекрестный и скрытый, Эрик Берн утверждает, что коммуникация наиболее эффективна в том случае, когда она ведется в рамках параллельного трансакта, т. е. когда Ребенок разговаривает с Ребенком, Взрослый со Взрослым, а Родитель с Родителем.

Рассматривая человеческую коммуникацию как серию трансактов, Э.Берн разрабатывает теорию трансакционного анализа, цель которого – выяснение того, какое Я-состояние послало коммуникативный стимул и какое Я-состояние дало соответствующую коммуникативную реакцию. В результате возможно проанализировать характер и направление развития социальной интеракции, рассмотреть причины и природу межличностных конфликтов, составить схемы эффективных и коммуникативно невыгодных сценариев взаимодействия партнеров по общению.

Итак, в психологии роль рассматривается как существующая система ожиданий, касающихся поведения человека в обществе. В связи с этим анализируются такие понятия, как «ролевой набор», «ролевые ожидания», «ролевой конфликт».

Перейдем к рассмотрению феномена «роль» в социолингвистике.

1.2. Роль как социолингвистический феномен

Роли как разные формы общественного поведения становятся объектом изучения в социологических и психологических исследованиях, однако лингвистическая наука расширяет понимание этого термина, рассматривая речевое ролевое поведение, регулируемое специфическими предписаниями (Крысин, 1977, 1989; Карасик, 1992; Горелов, Седов, 1997; Беликов, Крысин, 2001).

Рассматривая феномен роли, Л.П. Крысин анализирует существующие в социолингвистике определения данного понятия. Так, Ян Щепаньский пишет, что «роль – это относительно постоянная и внутренне связанная система поступков (действий), являющихся реакциями на поведение других лиц, протекающими в соответствии с более или менее четко установленным образцом, поступков, которых группа ожидает от своих членов» (цит. по: Крысин, 1977: 42).

В.И. Карасик рассматривает роль как «устойчивый шаблон поведения, включающий действия, мысли и чувства человека» (Карасик, 1992: 11).

Л.П. Крысин под социальной ролью понимает «определенные шаблоны взаимных прав и обязанностей» (Крысин, 1977: 43). Анализируя феномен роли, Л.П. Крысин подчеркивает такой существенный компонент социальной роли как ожидание: «То, что составляет право одного ролевого партнера, является обязанностью другого, и наоборот. «Я имею право на что-то» – значит, я ожидаю от других некоторых действий и поступков, которые соответствуют их ролям, входят в структуру этих ролей как обязанности» (Крысин, 1977: 43). Специфический набор прав и обязанностей, составляющий роль, определяет и ролевые ожидания: так, например, от политика, выступающего на предвыборном митинге, ожидают услышать основные идеи его избирательной программы, сопровождающиеся логической и эмоциональной аргументацией того, что именно она является наилучшей для избирателей.

Роли могут быть разделены на постоянные и ситуативные: первые обусловлены неизменными социальными характеристиками человека (возраст, пол, положение в семье, профессия, уровень образования), вторые – свойствами конкретной ситуации общения (например, роли пациента, пассажира). Л.П. Крысин рассматривает «классифицирующие» определения, отражающие постоянные речевые характеристики той или иной роли: говорит, как учитель; хорошо поставленным актерским голосом; начальственный окрик; оставь свой прокурорский тон; кричит, как базарная торговка (Крысин, 1989: 134).

Постоянные и ситуативные роли взаимосвязаны: ролевое поведение, обусловленное постоянными или долговременными социальными характеристиками, в конкретной ситуации будет различным у коммуникантов с разным социальным, профессиональным статусом.

Многие роли имеют специальное обозначение в языке: священник, президент, отец, мать, пассажир, покупатель, пациент, клиент . Большинство членов общества знают, что можно ожидать от поведения человека при исполнении каждой из данных ролей, так что даже простое произнесение имени роли вызывает в сознании представление о комплексе свойственных этой роли прав и обязанностей (Крысин, 1989; Тарасова, 1992; Беликов, Крысин, 2001).

Роль нередко предопределяет характер речевого поведения человека. Например, служащий таможни традиционно задает вопросы и отдает распоряжения строгим тоном, не предполагающим установления дружеских отношений. В его распоряжении находятся речевые средства, наиболее точно выражающие мысль, не допускающие разночтений. Он ожидает от пассажира точных, кратких ответов, содержащих правдивую информацию. Выступая в роли «ответчика», пассажир достаточно скован в ведении беседы, а основания для переключения разговора на другие темы сведены до минимума (Тарасова, 1992).

Представления о типичном исполнении определенной роли составляют ролевые стереотипы. Составляя неотъемлемую часть ролевого поведения, «стереотипы формируются на основе опыта, частой повторяемости ролевых признаков, характеризующих поведение, манеру говорить, двигаться, одеваться» (Крысин, 1977: 44).

Резюмируя вышесказанное, отметим, что социальная роль как форма общественного поведения обусловлена положением коммуникантов в некоторой социальной группе, а также самой ситуацией общения (здесь следует учитывать наличие и характер аудитории, цели и темы общения, характер взаимоотношений между адресатом и адресантом и т. д.).

Под социальной ролью в данной работе мы понимаем комплекс стандартных общепринятых ожиданий, набор психологических, социологических и лингвистических характеристик поведения личности, соотносящихся с его статусным положением.

Кроме социальных, в лингвистике также принято говорить о речевых и коммуникативных ролях.

По мнению И.П. Тарасовой, речевая роль – это «некий возможный и допустимый репертуар речевых средств, которые можно употребить в различных ситуациях общения» (Тарасова, 1992:65). Среди составляющих речевой роли выделяются определенный лексический и грамматический минимум, интонация, фонационные и просодические особенности и т.д.

Коммуникативные роли – это «более или менее фиксированные стандарты поведения и деятельности» (Тарасов, 1969), «актуализирующие взаимосвязь социальных характеристик личности и ее языка/речи» (Чигридова, 1999).

Как нам представляется, понятие «социальная роль» выступает как гипероним по отношению к двум остальным; а феномен

«коммуникативная роль» шире, чем речевая, так как включает, кроме вербального, и невербальное коммуникативное поведение.

В процессе коммуникации наиболее типичной формой ролевого взаимодействия является взаимодействие пар социальных ролей. Л.П.Крысин выделяет три вида соотношения адресата и адресанта в таких парах (Крысин, 1989; Беликов, Крысин, 2001):

1) роль первого участника ситуации (X) выше роли второго участника ситуации (Y): P _x P _y ;

2) роль первого участника ситуации ниже роли второго участника: P _x

P _y ;

3) роли обоих участников ситуации равны: P _x = P _y.

Равенство социальных ролей участников общения определяется отсутствием зависимости между ними. Социальная роль одного участника общения выше таковой другого в случае, если первый каким-либо образом зависим от второго.

Проблема симметричности и асимметричности отношений между коммуникантами, исполняющими разные роли, становится объектом пристального внимания современных лингвистов.

Г.А. Агеева, занимаясь исследованием языковой репрезентации религиозной личности, проанализировала роли, в которых проповедник может выступать во время проповеди (Агеева, 2000).

Анализируя позиционные и статусные роли священника в конкретной проповеди, Г.А. Агеева отмечает, что роль духовного брата позволяет относительно равные отношения между говорящими; большая степень асимметричности характерна для роли учителя, а роль священнослужителя, напрямую связанного с Богом, отличается наивысшей степенью неравенства отношений. По мнению автора, в некоторых случаях асимметричность в отношениях между проповедником и общиной может несколько стираться, в силу того, что «адресат всегда признает за адресантом приоритетное право на говорение, а коммуникация имеет добровольный характер» (Агеева, 2000: 8).

Феномен симметричности и асимметричности ролевых отношений связан с изучением проблемы социальной маркированности языковых единиц. Л.П. Крысин, говоря о необходимости разработки нового направления в современном языкознании – социорусистики, рассматривает языковые средства, приобретающие функции социальных символов на уровне фонетики, акцентологии, словоизменения, словообразования, синтаксиса и лексики (Крысин, 2000). По-видимому, потребность в появлении социорусистики как новой отрасли языкознания обусловлена повышенным интересом к месту отдельного человека в общественной системе, к его взаимоотношениям с социальными институтами. «В каждом языке, – пишет автор, – имеется лексика, обозначающая различные отношения между людьми, – межличностные и институциональные, а также отношения между личностью и обществом. Лексические значения таких слов содержат в себе указания на характер подобных отношений, которые в самом грубом виде можно разделить на отношения подчинения (или зависимости) и отношения равенства» (Крысин, 2000: 38).

Л.П. Крысин выделяет социально ориентированные значения слов – то есть те, которые называют асимметричные ролевые отношения, содержат указание на неравенство социальных ролей. Семантическая структура таких слов содержит минимум два актанта: субъекта и адресата (кто обладает властью над кем). Иллюстрируя данные положения, Л. П. Крысин останавливается на двух группах примеров (Крысин, 2000):

1) слова, обозначающие отношения подчинения (зависимости), когда роль семантического субъекта выше социальной роли объекта (P _x P _y ): арестовать, аудиенция, головомойка, диктатура, кара, коноводить, контролировать, конфисковать, надзирать, позволить, покровительство, сместить, экзаменовать и т.д.;

2) слова, обозначающие отношения подчинения (зависимости), когда роль семантического субъекта ниже социальной роли объекта (P _x P _y ): апеллировать, вымолить, выплакать, исхлопотать, молить, отпроситься, прекословить, пререкаться, повиновение, подпевала, подчиняться, рапорт, слушаться и т.д.

Разграничение ситуаций общения на два класса (симметричных и асимметричных) не является единственным в терминах ролевых отношений. Е.Ф. Тарасов классифицирует ролевую коммуникацию следующим образом (Тарасов, 1990):

1) по признаку определенности, фиксированности ролевой структуры: роли нормативные (общение командира и подчиненного ему солдата) и ненормативные (общение прохожих на улице);

2) по признаку соблюдение / несоблюдения социальных (этических) норм: роли, санкционируемые обществом (общение продавца и покупателя в магазине) и несанкционируемые («беседа» грабителя с жертвой нападения);

3) по признаку типичности для данного общества: роли стандартные (общение врача и пациента) и нестандартные (поучение взрослых, исходящее их уст подростка).

Развитие гендерной лингвистики закономерно повлекло за собой повышение интереса к анализу гендерных ролей. Ценности и представления, касающиеся роли женщины и мужчины в обществе, и связанные с ним гендерные стереотипы и социальные установки регулируются на глубинном ментальном уровне общественного сознания. Этот уровень, наиболее стабильный, уходит корнями в далекое прошлое и передается из поколения в поколение. Он формируется в ходе долгой истории развития общества и имеет различные аспекты: исторический, социальный, экономический, культурный, религиозный, политический (Берн, 2000).

Среди факторов, влияющих на формирование гендерного поведения и стереотипов, наиболее существенными оказываются язык, игры, школа, религия, средства массовой информации.

Согласно теории ценностных ориентаций Ф. Клакхога и Ф. Стродбека (Klakhohn, Strodbeck, 1961), все культурные группы обладают общим набором ценностных ориентиров, однако каждая из ценностей занимает свое место на иерархической лестнице в определенной культуре (Лебедева, 1999). Анализ ценностных доминант, таким образом, может выступать критерием для дифференциации разных культур. Кросс-культурные исследования гендерных ролей основываются на положении о том, что любой культуре свойственна большая либо меньшая степень маскулинности / феминности.

Согласно теории К.Хофстеда (Hofstede, 1983), различия в гендерных ролях зависят от степени полоролевой дифференциации в культурах или степени ее маскулинности /феминности. В исследованиях, проведенных в Японии и США, изучались концепции независимости и покорности в половых ролях. В результате выяснилось, что американцы ценят независимость больше покорности и в мужчинах, и в женщинах, а японцы ценят независимость больше покорности только у мужчин. Японские мужчины видят «идеальную» женщину менее покорной, что отражает их желание изменения женских ролей (Лебедева, 1999).

Кросс-культурные исследования семейных ролей свидетельствуют о том, что в индивидуалистических культурах более близкими являются ролевые отношения между мужем и женой (горизонтальная проекция), а в коллективистских – между родителями и детьми (вертикальная проекция). Интересен пример, приводимый Н.М. Лебедевой для иллюстрации этого вывода. Американец вьетнамского происхождения 21 года «получил разрешение правительства США на эмиграцию в США. Ему разрешалось взять с собой или свою мать, или жену с ребенком. Он выбрал мать (в согласии с большей значимостью родительско-детских отношений в коллективистской культуре Вьетнама). Позднее он обратился с ходатайством в правительство США о разрешении на приезд его жены и ребенка» (Лебедева, 1999: 143).

С точки зрения сценариев формирования женского поведения в обществе, отношения к ним, многие исследователи обращали внимание на культурную модель семейных отношений (Митина, 2000).

В дореволюционной России наиболее частотной была модель патриархальной семьи, а главная роль, вслед за общиной, определялась не по признаку пола, а по старшинству. Большой вес приобретала жена отца, фигура бабушки, которая становилась главой дома в случае смерти своего мужа, уважительно называясь «государыней дома». «Культ бабушки» процветал в России на протяжении многих веков, проявляясь даже в политической и экономической сфере.

О.В. Краснова занималась изучением роли бабушки в семейной жизни в современном обществе (Краснова, 2000). Анализируя работы американских авторов, О.В. Краснова оттолкнулась от классификации бабушек и дедушек, предложенной в 60-е годы XX века. «Прародителей» видели в следующих типах ролей:

- «формальный» – бабушки и дедушки имеют жестко зафиксированные представления о ролях, которые они должны исполнять в семье, а также представления о социальных ролях внуков;

- «суррогатные родители» – те, кто принял на себя заботу о внуках;

- «источник семейной мудрости» – пожилые, которые обеспечивают потомков информацией о своем культурном наследстве и культурных корнях;

- «заряд шуток» – пожилые, которые активно вовлекают внуков в проведение веселого досуга;

- «далекий» – пожилые, редко взаимодействующие с внуками (Краснова, 2000: 107).

Для современной ситуации в России, по мнению отечественных исследователей, наиболее типичными являются две роли бабушек в семье: «бабушки-жертвы» и «бабушки-соперницы». Проведенное О.В. Красновой пилотажное исследование позволило выявить этапы «прародительства» и типы бабушек, а, следовательно, и более подробно изучить роли старшего поколения в семье и их соответствие нормативным и личностным моделям поведения. Анализируя разнообразные модели поведения бабушек по отношению к внукам, авторы опроса принимали во внимание фактор образования, условия проживания, родственные связи и частоту контактов, в соответствии с чем выделили подтипы современных российских бабушек (Краснова, 2000).

Наиболее привычной ролью «молодой» бабушки является роль «формальной» бабушки, которая живет отдельно от внуков, ограничиваясь регулярным, но достаточно нечастым общением с внуками, всячески балует и поощряет внуков.

Реже встречаются «отстраненные» («символические») бабушки, которые предпочитают не вмешиваться в жизнь молодого поколения, не мешая детям воспитывать и растить внуков.

Роль «увлеченной бабушки» характерна для бабушек разных возрастов. Это женщины, максимально вовлеченные в проблемы внуков и ответственные за семью, высоко ценящие личностные и социальные представления о роли бабушки.

«Далекие» бабушки практически не имеют никаких обязанностей по отношению к внукам, ограничиваясь редкими телефонными звонками и открытками ко дню рождения.

Предложенная типология ролей бабушек в семье основана на различных типах взаимоотношений с внуками и вкладе бабушек в семейную жизнь. Нормативные ролевые модели поведения зависят от конвенциональных ожиданий, т.е. предъявляемые нормы и требования изменяются в зависимости от ожиданий окружающих и социальных норм общества. Изменяются не только нормативные параметры ролей, но и сам круг ролей, связанных с определенным возрастом и социальным статусом.

В современной лингвокультурологии, этнической и кросс-культурной психологии рассматриваются различные типы взаимоотношений в семье, в связи с чем выделяются культуры, где наиболее значимыми являются отношения между матерью и сыном (Индия), отцом и сыном (Китай), супругами (культуры Запада) (Лебедева, 1999).

По мнению многих исследователей, занимающихся изучением кросскультурной коммуникации, в культурах, где наиболее важными предстают роли «отец» – «сын», другие роли также имеют много общего с ними: например, особой значимостью будут отличаться ролевые взаимодействия начальник – подчиненный, учитель – ученик, правитель – народ. Потребность общаться на равных с представителями нижестоящего социального статуса, характерная для западных культур, является следствием преобладания в культуре ролевых отношений «муж» – «жена», основанных на равенстве (Лебедева, 1999).

Сопоставление ролевых позиций мужчин и женщин позволяет анализировать полоролевые стереотипы. А.И. Егорова, занимаясь исследованием ролевых взаимоотношений народа саха, выявила, что в женских авто- и гетеростереотипах и в образах традиционных саха преобладают положительные качества, а в мужских гетеростереотипах и образах современных саха больше присутствует отрицательных качеств. По мнению автора, образы «традиционной женщины» и «современного мужчины» саха характеризуются андрогинностью, т. е. в первом завышены маскулинные черты, а во втором – феминные. Наиболее положительно оцениваемыми у обоих полов оказались образы «идеального мужчины» и

«идеальной женщины», затем – «традиционного мужчины» и «традиционной женщины», а наиболее негативно оцениваемым – «образ современного мужчины» (Лебедева, 1999: 144-145).

Исследования в области гендерной лингвистики, активно разрабатываемого в настоящее время направления языкознания, позволяют говорить о разновидностях мужского и женского языков. Корни разграничения языка на женский и мужской уходят в прошлое: так, в некоторых африканских племенах мужчины прибегали к своему закодированному языку тогда, когда женщины и дети не должны были знать содержания разговора. Владение этим языком подчеркивало значимость статуса мужчины.

Отсутствие самостоятельных мужских и женских языков компенсируется существованием мужских и женских ролевых стереотипов. Приведем некоторые из них (Дорожкина, 1997):

Заметим, что данные стереотипы не носят абсолютный характер, в то же время оставаясь фактом сознания носителей языка, а значит, являясь релевантными для настоящей работы. Оговоримся, что набирающее силу движение феминисток ратует за сглаживание существующих гендерных стереотипов, выступая против традиционно более престижных речевых средств и форм, которыми пользуются мужчины. В силу нивелирования во многом отношения полов, столь характерного для общества сегодня, женщина также получила право пользоваться всем разнообразием «мужского языка». Так, по мнению С.К. Табуровой, в сфере политической коммуникации женщина, занимающее более высокое статусно-ролевое положение, чем мужчина, будет прибегать к бранным словам в качестве аргумента или более эксплицитного способа вербализации эмоций чаще, чем обычно. Вести себя по-другому – значит обнаружить себя как «чужака» (Табурова, 1999).

Полоролевые отношения, становясь объектом кросс-культурных исследований, позволяют анализировать и объяснять разнообразие культурных норм и правил в межличностном взаимодействии по шкале маскулинности – феминности.

Все вышеперечисленные классификации позволяют рассмотреть языковое воплощение ролевых отношений с разнообразных позиций.

Рассмотрение феномена роли в лингвистическом плане подразумевает, что существует определенное соотношение между особенностями ролевого поведения человека и его характерным речевым репертуаром.

1.3. Ролевая структура политического дискурса как разновидности институционального общения

Анализ дискурса как направление прагматики направлен на исследование функционирования языка в контексте. По наблюдениям современных социолингвистов, следствием второй когнитивной революции стало смещение интересов исследователей с отдельного слова на текст, а, точнее, – на текст в ситуации реального общения (Арутюнова, 1990; Борботько, 1998; Карасик, 1998, 1999; Попова, 2001). Дискурсивный переворот поставил в центр интересов ученых рассмотрение широкого круга проблем, связанных с разграничением типов дискурса, функциональной структуры и категориальных признаков разных его видов (Богданов, 1990; Карасик, 1990; 1999; Шейгал, 2000; Hymes, 1974).

Изучение разнообразных типов дискурса осуществляется с позиций психолингвистики, прагмалингвистики, лингвостилистики, структурной лингвистики, лингвокультурологии, когнитивной семантики, социолингвистики. Не являясь взаимоисключающими, данные подходы позволяют исследовать дискурс наиболее полно, акцентируя внимание на его отдельных характеристиках. Так, для прагмалингвистов описание дискурса сориентировано на анализ «интерактивной деятельности участников общения, установление и поддержание контакта, эмоциональный и информационный обмен, оказание воздействия друг на друга, переплетение моментально меняющихся коммуникативных стратегий и их вербальных и невербальных воплощений в практике общения, определение коммуникативных ходов в единстве их эксплицитного и имплицитного содержания» (Карасик, 2000:5). Дискурс как социолингвистический феномен «предполагает анализ участников общения как представителей той или иной социальной группы и анализ обстоятельств общения в широком социокультурном контексте» (Карасик, 2000:5).

С позиций социолингвистики разграничивают два основных вида дискурса: институциональный и персональный. Персональный, или личностно-ориентированный, дискурс подразумевает, что говорящий выступает как личность, со всеми присущими ей личностными характеристиками и особенностями. Подразделяясь на бытийный и бытовой, персональный дискурс сориентирован либо на диалогичное, пунктирное общение на сокращенной дистанции с повышенной семантической нагрузкой на невербальную коммуникацию (бытовой дискурс), либо на преимущественно монологичное, насыщенное смыслами общение развернутого характера, представленное произведениями философской, художественной и психологической литературы (бытийный дискурс) (Горелов, 1995; Карасик, 2000).

В случае институционального дискурса говорящий выступает как представитель определенного социального института в рамках установленных статусно-ролевых и ситуационно-коммуникативных норм. Как отмечает В.И. Карасик, «признаки институциональности фиксируют ролевые характеристики агентов и клиентов институтов, типичные хронотопы, символические действия, трафаретные жанры и речевые клише. Институциональное общение – это коммуникация в своеобразных масках» (Карасик, 2000:12). Институциональный дискурс является статусно-ориентированной формой общения: коммуниканты предстают не столько как личности, индивиды, сколько как носители определенного социального статуса.

Социальный институт, представляющий собой «определенный набор целесообразно ориентированных стандартов поведения в определенных ситуациях» (Социология, 1996:235), подразумевает, что между клиентами и агентами взаимодействия существуют отношения неравенства, иерархии, что статус представителя института изначально выше, чем статус клиента. Тем не менее, некоторые виды дискурса стремятся к установлению равных ролевых позиций агентов и клиентов, однако это проявляется скорее в отдельных жанрах, чем является характеристикой дискурса в целом. Известно, что институциональный дискурс выделяется на основе двух признаков, являющихся системообразующими: цели и участники общения. Рассмотрим возможные схемы взаимодействия клиентов и агентов в рамках некоторых видов институционального дискурса. Участники педагогического дискурса в самом общем виде – учитель и ученик. Учитель может выступать в разных ипостасях: учитель как родитель, друг, советник, наставник, школьный или университетский преподаватель, научный руководитель. Участники педагогического общения отличаются принципиальным неравенством ролевых позиций: учитель изначально стоит «над» учеником, обладая правом на прямую дидактичность и педантизм. Согласно исследованиям В. И. Карасика, в русском языке концепт «учитель» обозначается словами с преимущественно нейтральной или положительной коннотацией ( учитель, наставник, педагог ), а в качестве аттрибутивов (по данным «Русского ассоциативного словаря») используются оценочные слова с позитивным значением ( добрая, любимая, строгая учительница ) (Карасик, 2000: 2930). Уважительное отношение к учителю как воплощению лучших человеческих качеств и образцу образованности зафиксировано в нашей лингвокультуре. Однако, статусное неравенство, характерное для педагогического дискурса, отражено в образной составляющей концепта «школа». Исследование О.В. Толочко выявило два противоположных эмоционально-оценочных полюса данного концепта: первый - резко отрицательный и тревожно-скучный, относящийся ко всему, связанному со школой; второй – положительный, яркий, радостный, охватывающий деятельность учащихся вне школы. Преобладающими метафорами, используемыми для обозначения школьных будней, являются метафоры войны, образы ада, каторги, тюрьмы, звериной или нечистой силы, издевающейся над ребенком, похода к врачу и связанных с этим болезненных ощущений (Толочко, 1999:178-181). Статусно-ролевое неравенство участников педагогического дискурса отражается и в аксиологических протокольных предложениях, свойственных учителям ( следует, нужно, должно ).

Для религиозного дискурса также характерно различие в статусноролевых позициях агентов и клиентов общения. Агентом религиозного дискурса является священнослужитель, клиентами – прихожане. По замечанию В. И. Карасика, специфика данного типа дискурса «состоит в том, что к числу его участников относится Бог, к которому обращены молитвы, псалмы, исповеди в ряде конфессий и который выступает в качестве суперагента… – собственно Бог и тот, кому он открылся, т.е. пророк» (Карасик, 1999:7). Номинативные единицы, используемые для обозначения священнослужителей в разных религиях, представлены в языке довольно широко (например, в католической церкви – папа, кардинал, епископ, каноник, кардинал и др.), что отражает общую тенденцию: агенты институционального дискурса более дифференцированы в номинации, чем клиенты (Карасик, 1999). Как и в педагогическом общении, ролевые позиции агентов религиозного дискурса изначально выше позиций клиентов: священники обладают правом разъяснять пастве, «сынам и дочерям», что такое хорошо, и что такое плохо, как необходимо себя правильно вести в той или иной ситуации. В связи с этим интерес представляет исследование Г.А. Агеевой, ориентированное на установление иерархии ролей пророведника. Анализируя изменения позиционных и статусных ролей священнослужителя во время проповеди, исследователь выявляет следующие типы ролей: проповедник-священнослужитель (вещающий от имени Божьего); духовный брат (советующий, предостерегающий, высказывающий соболезнования, разъясняющий); учитель, духовный наставник; муж, брат, отец, сестра (Агеева, 2000). При расположении данных ролей на иерархической оси наибольшие статусные различия будут характерны для священнослужителя, передающего слово Божье; относительно равные отношения между коммуникантами будут соответствовать роли духовного брата. В свою очередь, статус прихожанина максимально понижен; к нему обращаются как к «рабу Божьему», «грешнику». Группы верующих связаны общими целями, задачами, ценностями, знаками, символами, разделением позиций и ролей, наличием специфического «мы»-чувства. Достаточно существенным в религиозном дискурсе становится признак принадлежности к «своим», для чего существуют разнообразные ритуальные действия-посвящения (см.

Карасик, 1999).

В медицинском дискурсе также выделяют агентов и клиентов: первыми являются медики как представители социально-

профессиональной группы; ко вторым относятся пациенты. Медицинский дискурс является одним из самых древних, «врач как носитель особого знания выступает в качестве модифицированного жреца, которому дано было право обращаться к небесным силам для исцеления больных» (Бейлинсон, 2000:103). В связи с этим очевидной становится близость медицинского и религиозного дискурсов. Агенты данных видов дискурса являются статусно-привилегированными в большинстве ситуаций общения. Однако, как справедливо замечает Л.С. Бейлинсон, для восстановления нормального психического состояния людей и создания атмосферы доверия и конфиденциальности, являющейся требованием медицинской этики, врач может стремиться к созданию ситуаций с равными ролевыми позициями коммуникантов (Бейлинсон, 2000).

Равенство партнеров является, по мнению исследователей, основополагающим принципом научного дискурса. «Участниками научного дискурса являются исследователи как представители научной общественности, при этом характерной особенностью данного дискурса является принципиальное равенство всех участников научного общения в том смысле, что никто из исследователей не обладает монополией на истину, а бесконечность познания заставляет каждого ученого критически относиться как к чужим, так и к своим изысканиям» (Карасик, 2000:12). На вышеуказанную особенность научного дискурса указывает и официально принятое в научных кругах обращение «коллега», призванное нивелировать все статусно-ролевые признаки коммуникантов. На наш взгляд, однако равенство клиентов и агентов научного дискурса несколько относительно, так как авторитет, научные заслуги, многочисленные публикации делают точку зрения мастеров науки более весомой и значимой, хотя наличие у молодых ученых собственных мыслей и способности аргументированно и убедительно их доказывать в ходе научной дискуссии нейтрализует статусно-ролевое неравенство. Спецификой научной деятельности, направленной не только на дальнейшие исследования, но и на подготовку новых кадров, объясняется и тот факт, что диада «агент – клиент», удачно работающая при описании участников других видов дискурса, требует уточнения. «Ученые выступают в нескольких ипостасях, обнаруживая при этом различные статусно-ролевые характеристики: ученый-исследователь, ученый-педагог, ученый-эксперт, ученый-популяризатор. Клиенты научного дискурса четко очерчены только на его периферии, это широкая публика, которая читает научно-популярные журналы и смотрит соответствующие передачи, с одной стороны, и начинающие исследователи, которые проходят обучение на кафедрах и в лабораториях, с другой стороны» (Карасик, 2000:13).

Перейдем к рассмотрению участников политического дискурса.

Ролевая структура политического дискурса предполагает разграничение профессионалов/агентов и непрофессионалов/клиентов. В качестве агента в данном случае будут выступать имеющиеся в любом обществе политические институты, главная задача которых в самом общем виде – установление, поддержание и укрепление политической власти. Политические институты выступают гарантом порядка и законности в том или ином обществе, отвечают за полноценное функционирование общественного организма. К ним относятся парламент, правительство и другие институты, конкретизирующиеся в социальных ролях их представителей – то есть в стандартизированных моделях поведения лиц, наделенных правовыми полномочиями. Дальнейшая дифференциация институциональных ролей политического лидера связана с исполнением конкретных официальных должностей во властных структурах (глава государства (монарх, король, царь, президент), премьер-министр, спикер, лидер партии или парламентской фракции). В качестве клиентов политического дискурса выступает все население, прибегающие к услугам политических институтов. В более узком смысле к клиентам политической коммуникации можно отнести избирателей, голосующих за конкретную политическую партию или движение, обращающихся к ним с наказом (Шейгал, 2000:44).

Специфика политического дискурса заключается в том, что «клиент» в политической коммуникации в абсолютном большинстве случаев массовый. Самый поверхностный анализ основных жанров политического дискурса показывает их преимущественную ориентацию на массового получателя информации: ритуальные жанры (инаугурационное обращение, радиообращение) направлены на интеграцию всего общества, ориентационные жанры (доклады, указы, соглашения) носят информационно-прескриптивный характер, агональные жанры (лозунг, рекламная речь) выполняют регулятивную функцию в ее различных аспектах. Обращение к групповым и индивидуальным клиентам не является типическим для политического общения, однако характерно для других видов институционального дискурса (педагогического, медицинского, юридического и прочих). К жанрам политической коммуникации с групповым субъектом относятся обращения, листовки, выступления на митингах; к индивидуально-адресованным жанрам – телеграммы и письма граждан непосредственно к политику или в средства массовой информации (Шейгал, 2000).

Рассмотрим возможные варианты коммуникации между агентами и клиентами в политическом дискурсе:

1. Институт ↔ институт. Этот вариант коммуникации реализуется в таких жанрах политического дискурса, как международные переговоры и официальные встречи глав разных государств. Это статусно-индексальное общение на уровне «государство – государство».

2. Представитель института ↔ представитель института. Это коммуникация между агентами в институтах, подразделяющаяся на внутреннюю (служебная переписка, кулуарное общение, закрытые заседания, выполняющие вспомогательную функцию и способствующие подготовке к публичным выступлениям) и внешнюю (переговоры, круглые столы, дискуссии). В данном случае клиенты либо отсутствуют полностью, либо выполняют пассивную функцию наблюдателя, не имеющего возможности вмешиваться в коммуникацию. Общение можно определить как статусноиндексальное на уровне «политик – политик».

3. Институт ↔ граждане. Данный вариант коммуникации просматривается в таких «обезличенных» жанрах, как законы, указы и прочие политические документы, т. е. в статусно-индексальном общении на уровне «государство – все общество».

4. Институт ↔ гражданин. Коммуникация того рода в сфере политики достаточно редка в силу преимущественно массового характера клиентов политического дискурса. Это взаимодействие в большинстве случаев носит однонаправленных характер и осуществляется по схеме «институт ← гражданин», реализуясь в таких жанрах, как письма и телеграммы, адресованные политическому движению или партии, обращения с жалобами, предложениями и др., на которые институты отвечают вербально и / или акционально. Линия «институт → гражданин» проявляется в актах поощрения (почетные грамоты, награды и пр.) или порицания (заявления или письма с осуждением действий гражданина).

5. Представитель института ↔ граждане. Данный вид взаимодействия клиентов и агентов политического дискурса реализуется в публичных выступлениях, речах политических лидеров, а также в политических скандалах. Сюда же возможно отнести и прессконференцию как жанр политического дискурса, где средства массовой информации (в лице журналиста) выступают в качестве ретранслятора, напрямую озвучивая высказывания политика. Это статусно-индексальное общение на уровне «политик – общество в целом».

6. Представитель института ↔ гражданин. Статусно-индексальное отношение «Политик → индивидуальный клиент» – самый редкий вариант коммуникации, проявляющийся в ситуации личного приема гражданина отдельным политическим лидером, либо в ситуации «выхода политика в народ», когда на улице или в магазине завязывается непродолжительная беседа «о жизни» с отдельным представителем толпы. Общение на уровне «индивидуальный клиент → политик» реализуется в граффити, самиздатовских листовках, где личность выступает от своего имени, но осознает себя как член коллектива (Шейгал, 2000).

В связи с тем, что клиенты политического дискурса преимущественно выполняют роль адресата-наблюдателя, перед которым политики разыгрывают спектакли в надежде на успех, можно говорить о театрализации политической коммуникации. Поскольку массы участвуют в политике в основном созерцательно, получая информацию о событиях политической жизни из средств массовой информации, то для сохранения и завоевания новой аудитории СМИ отбрасывают и изменяют «скучные» факты, людей, события, соответствующим образом подправляя и «упаковывая» их. Все это способствует «увеличению значения «символической политики», «политики театра», основанных на образах, или имиджах, политических деятелей, специально сконструированных на потребу господствующим умонастроениям и вкусам» (Гаджиев, 1995:389). В результате избирательные кампании становятся своего рода популярными спектаклями или даже спортивными репортажами со своими победителями, проигравшими, напряженной борьбой. Все это требует от политика умения быть актером, переключаться с одной роли на другую. Политик воспринимается на фоне его политических действий, или в наборе сюжетов, составляющих базу политического нарратива (Шейгал, 1998, 2000). Определенные политические сюжеты (церемония инаугурации, национальные праздники) имеют устоявшиеся, легко узнаваемые, а потому «свои», сценарии, где все роли четко расписаны. Особое внимание компоненту ритуальности уделяется в президентской политической кампании США. «Политика намного более эмоциональна, чем рациональна, и это особенно верно в отношении президентской политики. Люди идентифицируют себя с президентом таким способом, как ни с одной другой общественной фигурой. Потенциальные президенты сравниваются с идеалом, который является комбинацией лидера, Бога, отца, героя, Папы Римского, короля с небольшой долей мстительных фурий, добавленных туда. Они хотят, чтобы он был больше самой жизни, живой легендой и в то же время максимально человечным; таким, какого можно демонстрировать своим детям как модель» (цит. по: Почепцов, 2000:360). Политик должен оправдать ролевые ожидания населения, но, в то же время, агент политического дискурса не может сильно «отрываться» от аудитории, нарушая механизмы идентификации с клиентами политического дискурса.

Даже человек, не искушенный в политической коммуникации, знает, что политические деятели четко противопоставляются по имиджу, разграничиваются по речевым особенностям.

Даже эмпирически, путем интроспективного анализа наблюдаемого речевого поведения современных политиков можно выявить некую ролевую структуру политической коммуникации: в сознании откладываются типичные черты манеры поведения и говорения политика, которым затем даются номинации. Роле-языковое поведение обобщается наблюдателями и классифицируется в отдельные типы.

В целом ряде работ по лингвистике, посвященных анализу различных понятийных категорий, разграничивается их обозначение и описание. Так, В.И. Шаховский, рассматривая проблему языкового обозначения, выражения и описания эмоций, отмечал, что «трудность заключается в метаязыковом неразграничении единого процесса отражения, называния и выражение этого отражения в назывании. Выразить без называния нельзя, но выражение отражения эмоций в словах может быть и рациональным; сама эмоция может не называться, но манифестироваться в семантике слова» (Шаховский, 1987:88). В.И. Карасик, анализируя социальный аспект языка, также разграничил выражение и описание статусных отношений в языке (Карасик, 1992).

Разграничение обозначения и описания верно относительно такой социолингвистической категории, как роль. Логика нашего исследования заключается в движении от выражения, обозначения ролевых отношений в языке (чему посвящена 2-ая глава) к их описанию в 3-й главе.

Итак, в наиболее общем виде ролевая структура коммуникации традиционно рассматривается как взаимодействие двух основных ролей: субъекта/адресанта и объекта/адресата. Однако, в различных сферах и ситуациях общения эти роли имеют свою специфику и воплощаются во множестве вариантов. Многоплановость дискурса и языковой личности как участника дискурса позволяет конкретизировать ролевую структуру коммуникации по целому ряду параметров.

Институциональный подход к анализу ролевой структуры дискурса не является единственным: применительно к политической коммуникации, возможно выделение также семиотического, психологического, нарративного, драматургического и риторического подходов.

В основе семиотического подхода к анализу ролевой структуры политического дискурса лежит архетипная семиотическая оппозиция "свой" – "чужой". Конкретизацией данной оппозиции являются следующие коммуникативные роли: друг, союзник, сторонник враг, оппонент, вредитель, предатель, шпион.

Институциональное общение не является полностью обезличенным, поскольку личностные характеристики коммуникантов, в том числе уровень образования и речевой культуры, неизбежно накладываются на их статусные признаки. В связи с этим, в анализе ролевой структуры политического дискурса значимым оказывается психологический подход , при котором учитываются психологические характеристики коммуникантов, формирующие определенный тип коммуникативного поведения в рамках той или иной институциональной роли (например, экстраверт – интроверт). Для политического дискурса релевантным является наложение личностных и социально-психологических характеристик, что позволяет говорить об определенных социальнопсихологических ролях агентов политики, специфических для разных жанров. Так, в частности, в жанре лозунга протеста адресант (народ) выступает как изгой, униженный, притесняемый (Енина, 1999). В данном подходе политик рассматривается как воплощение конкретного психологического архетипа. Как отмечает Е.И. Шейгал, «при недостаточном знании восприятие образа политика происходит с опорой на архетипы, концентрирующие в себе древний опыт человечества в области сексуальных и семейных отношений: старший брат, постылый муж, коварный обольститель, жестокий отчим, строгий отец, мудрый Патриарх, жених, надежный мужик » (Шейгал, 2000:106).

При нарративном подходе объектом анализа является совокупность текстов разных жанров, сконцентрированных вокруг одного политического сюжета, например, выборы, переговоры, скандал (Шейгал, 2000). В рамках политического нарратива агенты политики рассматриваются как типовые персонажи, выполняющие определенные функции в развитии сюжета (Пропп, 1928): герой, лжегерой, злодей, жертва, помощник, искатель, даритель волшебного средства и др.

Риторический подход предлагает разграничение ролей по типизованным формам речевого поведения – речевым ролям. Так, например, А.К. Михальская выделяет оппозицию «харизматический лидер» «монархический лидер». В рамках данного подхода речевые роли политиков дифференцируются по таким параметрам, как степень монологичности и авторитарности общения, степень эмоциональности, метафорические модели, степень речевой креативности / клишированности и др. (Михальская, 1996).

Драматургический подход к анализу ролевой структуры политического дискурса (Burke, 1966) предполагает рассмотрение политики как сцены, на которой роли исполняются агентами политики. При данном подходе можно говорить о разнообразных масках-образах, в которых выступают политики, о том имидже, который делает политических деятелей узнаваемыми. Назовем некоторые, наиболее узнаваемые «маски» современных российских политиков:

Хороший парень ( или свой человек) .

Наиболее известным политиком, для которого характерна эта роль, является Б.Немцов. Этот политический деятель пытается быть по возможности ближе к простому народу, старается говорить на понятном всем языке, часто прибегая к образным языковым приемам ( Я считаю, что государство не вправе залезать в постель к своему народу, вот абсолютно не вправе ); затрагивает актуальные для большинства населения темы: улучшение социальной защиты населения, повышение зарплат и пенсий ( Я опять буду поднимать вопрос о дополнительных выплатах пенсионерам и бюджетникам ). В речи Б.Немцова преобладающими являются спокойные интонации уверенного в своих словах человека.

Отличник-интеллектуал.

В России эта роль ассоциируется с именами Е.Гайдара, А.Чубайса, С.Кириенко. Молодые реформаторы, отличающиеся интеллектуальным стилем мышления и престижным образованием, размышляют об альянсах и генерировании идей , априорной правоте Запада и дифференциальных процессах . Их сложная, иногда не слишком понятная речь, лишенная чрезмерной экспрессивности и эмотивности, близкая к деловому дискурсу, нередко становится объектом пародий и шуток.

Кормилец (хозяин, сильная рука).

Данная роль наиболее ярко прослеживается в ролевом репертуаре Ю.М.Лужкова. Этот «человек в кепке» «стоит на хозяйственной платформе», «вечно бегает по стройкам», имеет «кроме двух коров» в своем хозяйстве еще и свинью. Говорит по делу, не боясь употребить и нецензурные выражения: В отношении таких слов, которые являются нелитературными, грешен, употребляю. Не по отношению к людям – никогда стараюсь не обижать личность. А для того, чтобы связать различные части предложений, бывает . Как настоящий хозяин, Ю.М.Лужков может и голос повысить, и прикрикнуть на своих подчиненных, однако, как правило, все его замечания справедливы и «по делу».

Царь (отец).

Эта роль проявлялась в ролевом репертуаре Б.Н. Ельцина. В начале его президентства во главе государства оказался сильный и здоровый уроженец Сибири, пришедший к власти в результате победы над оппозицией. Его речь была нетороплива и немногословна, с большим количеством пауз. Преобладающие интонационные модели носили категорический характер, а некоторые высказывания звучали как пафосные декларации. Повышенной смысловой нагрузкой были наделены слова народ, государство, государственное управление. В речи Б.Н. Ельцина довольно частотными оказывались и социально ориентированные слова: руководить ( Я руковожу страной днем и ночью ), позволить, разрешить, допускать ( Других Ельциных я не допущу, другого Ельцина не ждите! ).

Старший брат (советник).

Данная роль в большой степени свойственна Е.Примакову. Это авторитетный, умный, мудрый, опытный политик, говорящий взвешенно и обстоятельно. Непотопляемый на любых, даже самых ответственных государственных постах, Е.Примаков при этом ассоциируется с прошлым, однако не проповедует коммунистических идей. В своей речи он довольно часто прибегает к так называемым «индексным» выражениям – т.е. узнаваемым высказываниям, основная интенция при использовании которых – вызвать социальную близость и доверие. Индексные высказывания активизируют в памяти адресата хорошо знакомые контексты, таким образом утверждая в сознании ту реальность, которую строит адресант: Основной задачей нашей внешней политики является укрепление государственности России; Роль России в мировом сообществе велика. Но она останется таковой только до тех пор, пока будет сильной .

Человек-скандал.

В. Жириновский – самый известный носитель этой роли. Он непредсказуем, хаотичен, взбалмошен; его реплики смешны, забавны, парадоксальны, афористичны, однако, воздействуя на эмоции адресата, на подсознательном уровне они привлекательны для массы: Каждой бабе – по мужику, каждому мужику – по бутылке водки. Слово "однозначно" я никогда в жизни не употреблял, это не мое слово. Вот я тоже возьму и клонируюсь! Клон клоном вышибают, а мои клоны – самые качественные! Вся ЛДПР будет состоять из меня одного! У каждой женщины будет по Жириновскому, это же однозначно !

Патриот.

Типичный набор идеологем, связанный с процветанием России, наиболее ярко просматривается в высказываниях Г.А. Зюганова, яро радеющего за возвращение России былой славы и мощи. В личном тезаурусе этого политика наиболее частотными оказываются слова страна, родина, Россия, народ, режим, власть . Для его речи типичны назидательные интонации, его высказывания часто производят впечатление нотаций пафосного характера.

Выводы к главе 1

В современном языкознании основные позиции занимают когнитивная и коммуникативная парадигма, раскрывающие отношения между языком и говорящим на нем человеком. В самом общем виде ролевая структура человеческого общения предполагает выделение двух основных прагматических категорий, двух базовых ролей – говорящего и слушающего.

Феномен «роль» может быть рассмотрен с позиций социальной психологии. В этом случае социальная роль определяется как существующая в обществе система ожиданий относительно поведения человека в коллективе, как система специфических ожиданий по отношению к самому себе, как открытое, наблюдаемое поведение человека, имеющего определенный статус.

В социолингвистике, как и в социологии, также не существует однозначности в понимании феномена роли. Можно отметить, что определения варьируются от довольно широкой формулировки роли как суммы культурных клише, соотносящихся с определенным статусом, от рассмотрения роли как ряда нормативно одобренных обществом ожиданий по отношению к лицу, занимающему определенную позицию, до более узкой концепции роли как ряда прав и обязанностей. Исследователи предпринимают попытки разграничить социальную, речевую, коммуникативную роли.

Под социальной ролью мы понимаем комплекс стандартных общепринятых ожиданий, набор психологических, социологических и лингвистических характеристик поведения личности, соотносящихся с его статусным положением.

Думается, что понятие "социальная роль" выступает как гипероним по отношению к понятиям «речевая роль» и «коммуникативная роль». Феномен "коммуникативная роль" шире, чем речевая, так как включает, кроме вербального, и невербальное коммуникативное поведение.

Мы предлагаем несколько подходов к анализу ролевой структуры политического дискурса:

- институциональный;

- семиотический;

- психологический;

- нарративный; - риторический;

- драматургический.

Взаимодействие рассмотренных подходов состоит в том, что перечисленные аспекты анализа ролевой структуры политического дискурса соотносятся иерархически: коммуникативные роли воплощаются в институциональных, нарративных и социально-психологических ролях.

В работе, анализируя языковое выражение и описание ролевой структуры политического дискурса, мы исходим из всех вышеперечисленных подходов, уделяя особое внимание институциональному, драматургическому и риторическому подходам.

Глава 2. Ролевое воплощение институциональных типов политиков

2.1. Вариативность языка политики и политический социолект

Институциональная структура политического дискурса, подразумевающая деление на агентов и клиентов коммуникации, разбивает политическую арену на два лагеря: представители политических институтов и граждане. Выделение двух сторон в процессе коммуникации не означает, что их состав однороден. «Неоднородность групповых субъектов политики в плане ценностных ориентаций приводит к социокультурной вариативности политического дискурса. Любая организованная группа обладает своей культурой, в том числе и политической, в основе которой лежит своя система ценностей и норм» (Шейгал, 2000:260).

На расслоение политического дискурса по социально-идеологическому основанию указывалось в работах П. Серио (Серио, 1993), Т.В. Юдиной (Юдина, 1993), П.Б. Паршина (Паршин, 1996), Е.В. Какориной (Какорина, 2000), Е.И. Шейгал (Шейгал, 2000). В частности, отмечалось существование разных тезаурусов у политических противников; наличие специфического набора речевых жанров, тактик и стратегий.

Попытка охарактеризовать социокультурную вариативность доперестроечного языка предпринята в работе С. Кордонского (Кордонский, 1994). Выделяя три социальные группы (функционеры, диссиденты, обыватели), автор описывает особенности их языка, считая, что «функционеры, диссиденты и обыватели разговаривали на разных диалектах одного социалистического языка, но использование диалекта (функционального, диссиденсткого, обыденного) определялось ситуациями общения… Взаимопонимание между стратами тоталитарного общества достигалось тем, что функциональный, диссидентский и бытовой диалекты имели общие элементы» (Кордонский, 1994:75).

Особенность выделения данных социальных типов заключается в том, что автор выстраивает эту классификацию, базируясь на предпочитаемых ими жанровых формах: «Каждый тип имел свой жанр, ту языковую форму, которая идентифицировала положения носителя типологических свойств в социальной системе и в то же время позволяла обмениваться содержательными высказываниями и координировать взаимные действия» (Кордонский, 1994:79). Так, жанры функционального диалекта, или «деревянного языка», включают в себя речи на официальных открытых мероприятиях, речи и выступления на аппаратных совещаниях, письма и обращения к мировому сообществу с разоблачением тоталитарного режима. Диссидентский диалект, или «язык истины», включает в себя речи на аппаратных собраниях с признанием ошибок и разоблачением недостатков, разговоры в очередях, на кухнях, политические анекдоты. Обыденный диалект состоит из политических сплетен, из заявлений в официальные инстанции и доносов, а интегрирующим элементом выступает бытовой мат и бытовой анекдот.

В работе Г.Г. Хазачерова (Хазачеров, 2000) противопоставляются два языка: язык «левых» и язык «правых»: «Язык «левых» и «правых» имеет свою специфику (в отношении общих мест и даже характера использования тропов), одинаково проявляющуюся в разных национальных культурах» (Хазачеров, 2000:35). По мнению автора, возможно возникновение проблемы понимания человека, «исповедующего не только чужие ценности, но и пользующегося чужими, не вполне нам понятными (знакомыми) риторическими стратегиями».

Итак, в лингвистике признается существование различных видов дискурса у разных групповых субъектов политики. «Наличие… автономного номинативного кода… позволяет говорить о существовании особого политического социолекта», который может выполнять функцию сопротивления правящему режиму или выступать в качестве средства групповой солидарности (корпоративная функция) (Шейгал, 2000:261).

В основе политического социолекта лежит идеологическая ориентация, которая определяет специфические лингвистические характеристики политического социолекта: чем сильнее идеологические разногласия и расхождения, тем явственнее проявляется его лингвистическая специфика.

Около четырех лет назад, в начале нашего исследования было гораздо больше оснований говорить о выделении политических социолектов. В «доперестроечной» России противопоставлялись два языка: язык власти («деревянный», тоталитарный язык) и язык сопротивления («язык истины») (Кордонский, 1994). А. Вежбицка (Вежбицка, 1993) рассматривает антитоталитарный язык как форму языковой самообороны. Если в обществе с более или менее выраженной демократической ориентацией оба социолекта (язык «партии власти» и язык оппозиции) обладают официальным статусом, то при тоталитарном режиме оппозиционный социолект имеет статус неофициального подпольного языка. Механизм языковой самообороны заключается в «изобретении способов выражения для тех эмоций, отношений и идей, которые не могут открыто выражаться в условиях жесткого политического контроля жизни страны» (Вежбицка, 1993:108).

В период перестройки и пребывания у власти Б.Н. Ельцина наблюдалось сильное размежевание политических сил России. Современные интегративные процессы, происходящие в обществе, нивелируют ярко выраженную дифференциацию политического языка, наблюдавшуюся еще несколько лет назад и характерную для «допутинского» времени. Поэтому, вероятно, применительно к современной политической ситуации в России о политическом социолекте говорить в полной мере нельзя, можно лишь отмечать отдельные тенденции, наблюдающиеся в силу происходящих интегративных процессов.

Особенности языка групповых субъектов политики и будут являться предметом анализа в этой главе. Прежде, чем обратиться к параметрам описания вариативности языка политики, рассмотрим некоторые понятия, которыми будем оперировать при описании коммуникативных особенностей институциональных типов политиков.

2.2. Политик как модальная личность

В настоящее время активно развивается коммуникативная и антропоцентрическая лингвистика, ставящая в центр внимания проблемы «Язык и человек». Антропоцентризм современной лингвистической науки заключается в проявлении интереса к личности говорящего, культурной среде, в которой данная личность сформировалась.

В 40-х годах XX века Р. Линтон разработал концепцию базовой личности (Лебедева, 1999). По мнению ученого, «концепт базовой личности означает особый тип интеграции индивида в культурную среду на основе опыта социализации членов данной этнической общности и их индивидуально-личностных характеристик» (Лебедева, 1999:97). Согласно автору теории у каждого этноса существует собственная базовая структура личности, «которая передается из поколения в поколение посредством социализации и в какой-то мере определяет судьбу данного народа» (Лебедева, 1999:97-98).

Исследования Р. Линтона показали, что взаимосвязь культуры и личности проявляется в процессе закрепления первичного опыта социализации в структуре личности. Формирование базовой личности опирается на закрепленный опыт и, таким образом, сохраняются отдельные аспекты культуры. Изменения социальной организации обязательно ведут к коренной трансформации базового типа личности.

Ученики и последователи Р. Линтона, проанализировав его концепцию и выявив ее слабые стороны (как, например, сведение взаимодействия индивида с окружающей средой лишь к личностному уровню, без учета возможности быть представителем социального института), пришли к концепции модальной личности.

А. Валлас, основываясь на систематическом сборе индивидуальных данных, предположил, что «самый достойный объект исследования – это наиболее часто встречающийся в данной культуре тип личности, а не «базовая структура», разделяемая всеми членами общества» (цит по:

Лебедева, 1999:100).

Таким образом, под модальной личностью понимается «наиболее часто встречающийся или наиболее массовый тип личности в данной культуре» (Лебедева, 1999:100).

Не являясь усредненной личностью, модальная личность является описательной концепцией, имеющей следующие преимущества перед «базовой структурой личности»:

- все или даже большинство членов общества не могут иметь одну и ту же структуру личности;

- в исследованиях модальной личности наблюдения поддаются верификации психологическими исследованиями, что значительно повышает достоверность выводов и статистического анализа.

В качестве примера Н.М. Лебедева приводит исследование «модальной личности», проведенное в общине индейцев недалеко от Буффало (НьюЙорк, США), в результате которого был высчитан средний профиль модального класса и интерпретирован как профиль одного индивида. Составленная структура модальной личности, включающая в себя набор определенных поведенческих и психологических характеристик, сопровождалась экскурсами в историю племени и его культуры.

Итак, основная идея данной концепции – общество может быть охарактеризовано через «типичную личность», характеристики модальных личностей поддаются сравнению. Однако психологические различия, выявляемые в результате тестов и разного рода экспериментов, не всегда поддаются культурологическому объяснению. Впоследствии исследования модальной личности были продолжены изучением «национального характера», стереотипов представления о той или иной нации.

Применительно к политическому дискурсу мы можем говорить о модальной личности политика, подразумевая наиболее часто встречающийся тип политика, обладающий определенным набором характеристик.

Для нашего исследования релевантным является рассмотрение коммуникативных характеристик групповых субъектов политики, таким образом, мы будем анализировать модальную личность политика как представителя определенного институционального типа.

Институциональная структура политического дискурса представляет собой взаимоотношение агента (представителя политического института) и клиента (народа). В любой политической структуре существует оппозиция идеологических взглядов. В рамках политического института любое политическое объединение занимает определенное место в спектре политической ориентации. Отнесенность политика к тому или иному политическому лагерю в данном спектре и определяет его институциональный тип.

Традиционно политическая ориентация обозначается в терминах ориентационных (пространственных) метафор: правые, левые, центристы, маргиналы. При расположении вышеобозначенных институциональных типов на условной оси политической ориентации полярными, находящимися в оппозиции, окажутся левые и правые.

Наблюдения за политической жизнью в современной России позволяют выделить четыре институциональных типа политиков: коммунисты (левые), демократы (центр), либералы (правые) и маргиналы (крайне левые). Поясним, что к коммунистам мы относим партию, возглавляемую Г.А. Зюгановым; к либералам – молодых политиков «новой волны», представителей Союза Правых Сил (Б.Немцов, И.Хакамада и др.), к маргиналам – представителей крайней оппозиции в России (Э.Лимонов, А.Проханов и др.). Демократы как институциональный тип наиболее ярко проявляли себя в «допутинский» период (к ним мы относим Б.Н. Ельцина и его окружение), однако в настоящий момент они либо ушли с политической сцены, либо передвинулись к центру. Однако, поскольку основная часть исследования была проделана на материале тестов четырех обозначенных выше типов, мы посчитали правомерным дифференцировать их в данном диссертационной работе. В этом отношении отметим своеобразную трудность анализа политического дискурса: его тексты быстро устаревают, поэтому иногда может показаться, что исследование этих текстов выглядит не совсем актуальным. С этим свойством политических текстов приходится мириться, оно нисколько не мешает их анализировать, выявляя определенные закономерности. Для нас важно выделить критерии описания, которые являются перманентными.

Исходя из существующей политической классификации разделения политиков на правых, левых, центристов и маргиналов, мы выдвигаем гипотезу о том, что идеологические предпочтения политиков коррелируют с их коммуникативным поведением, определяя его особенности. Цель данной главы и состоит в установлении этой корреляции.

В сфере американского политического дискурса, который, по нашим наблюдениям, является гораздо менее дифференцированным, чем российский, выделяются два институциональных типа политиков: демократы и республиканцы, занимающие противоположные позиции на условной оси политической ориентации. Республиканская и демократическая партии – две основные партии США. Республиканцы традиционно считаются партией консервативного толка, выражающей интересы большого бизнеса, в то время как демократы, пользующиеся поддержкой большинства белого населения страны, более либеральны и склонны к переменам. В данной главе мы остановимся на некоторых особенностях коммуникативного поведения вышеупомянутых групповых субъектов политики.

Термин «коммуникативное поведение» был впервые введен И.А.Стерниным (Стернин 1989). Под коммуникативным поведением понимается «поведение человека в процессе общения, регулируемое коммуникативными нормами и традициями, которых он придерживается» (Стернин, 2001а:50).

Коммуникативное поведение соотносится с определенными коммуникативными нормами, т.е. «коммуникативными правилами, рассматриваемыми как обязательные для выполнения данной личностью или обществом, а также коммуникативными традициями – правилами, не обязательными для выполнения, но соблюдаемыми большинством людей и рассматриваемыми индивидом или обществом как желательные для выполнения» (Стернин, 2001а:50).

Выделяются четыре аспекта норм коммуникативного поведения (Стернин, 2000:6-7):

- общекультурные нормы , характерные для всей лингвокультурной общности, связанные с ситуациями самого общего плана, возникающими между людьми вне зависимости от сферы общения, возраста, статуса, сферы деятельности, являющиеся национально специфичными;

- ситуативные нормы , обнаруживаемые в случае, когда общение определяется конкретной экстралингвистической ситуацией. Например, ограничения по статусу позволяют говорить о вертикальном (вышестоящий – нижестоящий) и горизонтальном (равный – равный) коммуникативном поведении;

- групповые нормы , отражающие особенности общения, закрепленные культурой для определенных профессиональных, гендерных,

социальных и возрастных групп;

- индивидуальные нормы , фиксирующие индивидуальную культуру и коммуникативный опыт индивида, представляющие собой личностное преломление общекультурных и ситуативных норм в языковой личности.

Исследования национального коммуникативного поведения подразумевают, в частности, разработку модели описания коммуникативного поведения лингвокультурной общности. При этом национальное коммуникативное поведение в самом общем виде определяется как «совокупность норм и традиций общения народа» (Стернин, 2001б:10).

Групповое коммуникативное поведение, по мнению В.Б. Кашкина, характеризуется следующим образом (Кашкин, 2000:143-144):

- взаимное признание статусов участников общения как коммуникантов и как членов группы;

- публичное оценивание достижений других;

- способность разрядить обстановку при помощи шутки, анекдота и т.п.;

- умение выразить согласие с групповыми идеями, действиями и решениями;

- способность предложить нужную информацию и идею группе;

- умение оценить предложенные идеи, информацию;

- побуждение других высказывать свое мнение, сообщать необходимую информацию;

- умение интегрировать различные идеи и информацию; - способность предложить план совместных действий.

В настоящее время предметом исследовательского интереса становится также личностное коммуникативное поведение, например, анализ языковой личности телевизионного ведущего (Беспамятнова, 1994).

Размышляя о возможностях дальнейшего изучения коммуникативного поведения, И.А. Стернин намечает некоторые направления: в рамках гендерной лингвистики – анализ коммуникативного поведения мужчин и женщин; в рамках «профессиональной» лингвистики – исследование коммуникативного поведения представителей отдельных профессиональных групп; в рамках социальной лингвистики – исследования коммуникативного поведения представителей различных социальных групп (Стернин, 2001б:11).

Итак, основными видами коммуникативного поведения можно считать национальное, групповое и личностное коммуникативное поведение.

Различают вербальное и невербальное коммуникативное поведение. По мнению И.А. Стернина, вербальное коммуникативное поведение – «это совокупность норм и традиций общения, связанных с тематикой и особенностями организации общения в определенных коммуникативных условиях» (Стернин, 2001б:13). По-видимому, это определение будет соотноситься с понятием «речевого поведения», употребляемого, например, в работах А.К. Михальской (Михальская, 1996, 1998).

Невербальное коммуникативное поведение, в свою очередь, - это «совокупность норм и традиций, регламентирующих требования к используемым в процессе общения невербальным знакам (языку телодвижений), а также включающее совокупность непроизвольно выражаемых симптомов состояний и отношения к собеседнику и совокупность коммуникативно значимых социальных символов, характерных для данного социума» (Стернин, 2001б:13).

Анализ коммуникативного поведения модальной личности политика как представителя определенного институционального типа и становится предметом нашего исследования. Обратимся к анализу путей отождествления политика с целевой аудиторией в политической коммуникации, рассмотрев понятия «идентичность» и «идентификация».

2.3. Идентичность и идентификация в политическом дискурсе

Социальные и политические трансформации последних лет коренным образом изменили устоявшуюся стратификацию в современном российском обществе: прежние критерии для выделения составляющих общества более не являются релевантными. «Неясность оснований, по которым структурируется социальное пространство, означает неопределенность правил и норм взаимодействия с разными категориями людей, что чревато возникновением идентичностных конфликтов» (Климова, 2000: 13-14). Под «идентичностными конфликтами» в данном случае автор понимает конфликты, в которых основанием для враждебности или настороженности является определение других как «чужих». Продолжая размышлять над идеей социальной идентичности, С.Г. Климова высказывает мысль о проводимой в современной России «политике идентичности», т.е. оказания политической поддержки той или иной партии или лидерам не в силу общности интересов, а в результате определения их в качестве «своих» (Климова, 2000: 14-22).

Термин «идентичность» близок и исследовательской парадигме И.Ф.Ухвановой-Шмыговой (Методология исследований политического дискурса, 1998). Анализируя дискурс политика, И.Ф.Ухванова-Шмыгова принимает во внимание «кортежную информацию» (т.е. информацию о группе коммуникантов в их взаимодействии) и «знаково-кортежную информацию» (т.е. исторически сложившийся и социально значимый тип общения). Исследование дискурса политика происходит с учетом наличия/отсутствия идентичности в общении политика с «кортежем».

Таким образом, понятие идентичности можно отнести к одному из ключевых в политическом дискурсе. Рассмотрим возможные его понимания.

В логике и философии идентичность – это «не схожесть, а бытие самим собой» (Трошина, 2000: 67).

В культурологии под «идентичностью» понимается «психологическое представление человека о своем Я, характеризующееся субъективным чувством своей индивидуальной самотождественности и целостности, отождествление человеком самого себя с теми или иными типологическими характеристиками» (Культорология, 1997: 136).

В социальных науках различают следующие виды идентичности (Культурология, 1997; Климова, 2000; Трошина, 2000):

социальная идентичность (отождествление себя с социальной позицией, социальным статусом);

групповая идентичность (отождествление себя с некоторой общностью, определение себя в пространстве межгрупповых отношений);

культурная идентичность (отождествление себя с культурной традицией);

этническая идентичность (отождествление себя с определенной этнической группой).

Совмещение двух вышеупомянутых объектов в одном понятии позволяет говорить также и о «национально-культурной идентичности», которая рассматривается как динамичное и амбивалентное явление.

«Языковая идентичность», понимаемая как групповая идентичность, т.е. «наличие некоторого набора речевых признаков, типичных для определенной социальной группы (от семьи до целого региона)», стала предметом исследования швейцарского исследователя Х. Леффлера

(Sprache als Mittel, 1998).

Применительно к политическому дискурсу, вероятно, можно говорить и о «политической идентичности» – отождествлении себя с определенной партией, движением, группой и т.п.

В лингвистической и социологической литературе, кроме термина «идентичность», встречается и термин «идентификация», который часто употребляется в качестве синонима к первому. Для нас представляется важным разграничить эти два понятия, поскольку они не являются тождественными.

Идентичность [лат. identicus] – «тождественность, одинаковость» (СИС, 1987: 183); «тождественность, совпадение»; «свойство по значению прилагательного идентичный » (БТСРЯ, 1998: 346).

Идентификация – «отождествление, установление совпадения чеголибо с чем-либо» (СИС, 1987:183); «установление совпадения, сходства, уподобления; действие по значению глагола идентифицировать » (БТСРЯ, 1998: 346).

Как видно из определений, в лексическом значении слова «идентификация» заложено указание на процессуальность, продолжительность деятельности, в то время как «идентичность» – это, скорее, результат, итог деятельности.

При рассмотрении стратегий интеграции политических объектов в процессе политической коммуникации мы анализируем динамические процессы, поэтому, считаем, что рассматриваем именно стратегии идентификации. На наш взгляд, термин «идентичность» содержит в свой семантике элемент статичности.

Проблема идентификации и идентичности особенно актуальна для современной Германии. В немецком языке появилось большое количество новых слов с компонентом «Identitat» - «идентичность», например: Idetitätsverlust – «утрата идентичности», Identitätsschub – «сдвиг идентичности», Identitatsneurose – «невроз идентичности», erschutterte Identität – «нарушенная идентичность» (Sprache als Mittel, 1998).

В сфере политической коммуникации социально-политическая идентификация выражает чувство общности, тождественности приверженцев одного политического курса. Основу идентичности могут образовывать разнообразные признаки (например, одежда, прически, стиль жизни), однако лидирующее место среди них занимает язык. «К.Хадсон, описывая язык как «средство групповой солидарности» указывает, что политические группировки, подобно другим социальным объединениям (врачей, юристов, журналистов), владеют специальными формами языка, сплачивающими членов этих групп, помогающими противостоять всему миру по принципу we’re-all-in-the-fight-together» (цит. по: Шейгал, 1999: 132).

Базовая семиотическая оппозиция «свой» («друг») «чужой» («враг») четко расставляет участников политической коммуникации на полярные позиции. Всякое объединение политиков, любая группа или партия ставит перед собой задачу выработать свою систему идентифицирующих признаков, которые бы позволяли отличать «своих» от «чужих». В данном случае, местоимение мы будет выполнять дейктическую функцию и указывать на сторонников той или иной политической ориентации; тогда как они соответственно будет ассоциироваться с противниками по политической арене (Водак, 1997). По мнению Г.Г. Почепцова, противопоставление «друг» ↔ «враг» активизируется «в политике даже в совершенно спокойной обстановке. Парламент становится оппонентом Президента, партии раздают ярлыки направо и налево. Это не вызывает отторжения у населения, поскольку наличие врага делает политику гораздо более зрелищной и понятной» (Почепцов, 2000:495).

А.К. Михальская, ссылаясь на исследования риторических стратегий в языке политики немецкими учеными, говорит, «что весьма эффективным риторическим средством для завоевания симпатий масс является «применение так называемых идентификационных формул, т.е. языковых оборотов, которые как бы приглашают слушателей или читателей идентифицировать себя с говорящим (пишущим), с группой, к которой он принадлежит, его партией…» (цит. по: Михальская, 1996:66).

Таким образом, идентификация в сфере политической коммуникации может реализовываться посредством так называемого «мы-дискурса», который строится с использованием следующих языковых средств (Водак, 1997; Филинский, 2001:95):

- личных и притяжательных местоимений ( мы, наш );

- лексем со значением совместности ( вместе, единство ); названий партий и движений, которых эксплицитно или имплицитно выражают концепцию единения ( Отечество - Вся Россия, Единство, За Победу );

- собирательных лексем с компонентом совместности, выступающих в функции вокатива с коннотацией групповой (социальной) отнесенности ( друзья, товарищи, сограждане, соотечественники ), часто вместе с эмотивно заряженными прилагательными ( Дорогие сограждане );

- этнонимов ( россияне , москвичи );

- топонимов ( Россия , Москва, Санкт-Петербург );

- сравнительных оборотов со значением причастности ( я, как и вы );

- грамматических форм непрямого императива со значением включения в сферу его действия говорящего (Пожелаем друг другу тепла, счастья, любви)

- специфических маркеров социальной (групповой) отнесенности ( пролетарский, коммунистический, демократический, либеральный );

- безагенсные ( надо настоять, было сделано, требуется) и псевдоагенсные конструкции (обстановка требует, течение событий покажет, СМИ должны) , которые в свою очередь деперсонифицируют политического деятеля и соотносят его с некой референтной группой.

Понятие «идентификации» в сфере политической коммуникации можно соотносить с феноменом солидаризации, который также направлен на интеграцию в рамках отдельных групп или объединений.

Идентификация и идентичность как ее следствие позволяют говорить о «дискурсе идентичности», противопоставленном «дискурсу исключения», или «дискурсу отчуждения» («discourse of exclusion», «rhetoric of othering») (Буряковская, 2000).

Понятие идентичности и дистанцирования от других социальных групп образуют устойчивую оппозицию, поскольку процесс поиска, обретения и выражения индивидуальной и социальной идентичности всегда является также процессом отделения себя от других. По сути, эти два процесса являются полюсом одной шкалы. Объектами языковой идентификации и дистанцирования в сфере политической коммуникации являются прежде всего идеи, цели, ценности, а также социальные группы и отдельные личности. Субъектами актов идентификации / дистанцирования могут быть как лица, облеченные властью, так и определенные слои общества, народ (Sprache als Mittel, 1998).

По мнению целого ряда исследователей, идентификация и дистанцирование осуществляется в двух аспектах (Sprache als Mittel, 1998):

1) убеждении адресата в обоснованности своего отношения к какимлибо идеям, целям, ценностям, личностям и группам;

2) выработке у адресата нужной позиции в плане

идентификации/дистанцирования с теми объектами, которые соответствуют преследуемым целям политической коммуникации. Это предполагает четкую идентификацию политического коммуникатора со своим адресатом и явное дистанцирование от того, что адресата не устраивает.

Итак, важнейшей стратегией, направленной на интеграцию политических субъектов, в частности, на привлечение и удержание сторонников в ходе предвыборной борьбы, является стратегия идентификации, суть которой заключается в отождествлении политика с избирателями. Специалисты по политической риторике подчеркивают значимость идентификации как приема убеждения. Эффективная убеждающая коммуникация нацелена на внушение адресату мысли, что лидер – «свой», близкий к народу человек.

Социально-политическая идентификация политика с населением происходит посредством использования определенных языковых средств и речевых тактик, к рассмотрению которых мы и переходим. Анализируя коммуникативное поведение модальной личности политика как представителя определенного институционального типа, мы выделяем определенные критерии, которые являются релевантными при описании способов идентификации с электоратом.

2.4. Коммуникативные характеристики институциональных типов политиков

Предварительные наблюдения за коммуникативным поведением политиков, представляющих разные части политического спектра, позволили выдвинуть гипотезу о том, что релевантными лингвистическими критериями для их разграничения являются следующие параметры:

1) специфический набор идеологем,

2) степень информативности / фатичности коммуникации,

3) степень эмоциональности / рациональности дискурса,

4) степень образности и метафорическая насыщенность,

5) способы выражения оценки и особенности проявления вербальной агрессии,

6) предпочитаемые способы воздействия, 7) тематическая избирательность.

Соответственно, данный параграф и будет построен как последовательное описание каждого из этих параметров.

1. С п е ц и ф и ч е с к и й н а б о р и д е о л о г е м

Как уже отмечалось выше, оппозиция «свой – чужой» является базовой в семиотическом пространстве политического дискурса. Данная оппозиция лежит в основе формирования оценочного компонента единиц политической семиосферы (Купина, 1995). Оценка политических реалий сквозь призму оппозиции «свой – чужой» составляет основу идеологического компонента значения, присущего идеологемам (Шейгал, Бакумова, 2001). Семантика пароля («я свой») выступает на первый план, когда политик употребляет тот или иной термин не столько для обозначения референта, сколько в качестве доказательства своей принадлежности к определенной группировке, приверженности определенной идеологии. Именно поэтому по парольным словам легко идентифицировать группового субъекта дискурса. Таким образом, идеологемы, выступающие в качестве парольных слов, выполняют дейктическую функцию отсылки к ценностному тезаурусу того или иного группового субъекта политики.

Рассмотрим способы активизации парольного смысла «свой» в семантике идеологем. Парольный смысл «свой» входит в семантику единиц, обозначающих ценностные доминанты, к которым апеллирует политик – ведь он прежде всего акцентирует ценностные доминанты, образующие когнитивный тезаурус его целевой аудитории. Апелляция к ценностным доминантам вызывает эмпатию избирателей, тем самым способствуя уменьшению дистанции между политиком и массами.

Эксплицитная апелляция к ценностным доминантам осуществляется через непосредственное использование соответствующих идеологем.

По характеру представляемых ценностей разграничиваются:

1) идеологемы, связанные с общечеловеческими, преимущественно, морально-этическими ценностями ( добро, честь, совесть, разум );

2) идеологемы, выражающие групповые ценности, ценностные ориентации основных политических сил социума: патриотические ( держава, славянское братство ), патерналистские ( справедливость, обеспеченность, забота ), либеральные ( свобода, демократия, собственность, успех );

3) идеологемы, обозначающие профессионально-деловые ценности ( опыт, честность, принципиальность, профессионализм ).

Так, объединяющим звеном в текстах либералов является пропаганда традиционных западных ценностей и идей, выраженных в ключевых терминах и идеологемах частная собственность, безопасность, закон, свобода, честная конкуренция. Обратимся к примерам. « Мы – Союз Правых Сил. Мы – те, кто отстаивал свободу слова и свободу передвижения, право зарабатывать и покупать, прочесть любую книгу и открыть свое дело. Все, чего достигла страна за эти годы, произошло благодаря реализации принципов, в которые мы верили и верим – рынка и демократии . Все поражения связаны с отступлениями от этих принципов» (Из предвыборной листовки, 1999 год).

В текстах коммунистов преобладает набор идеологем, связанный с возвратом Российской Федерации славы могущественной и процветающей державы; лидирующими здесь являются идеологемы народ, власть, порядок, страна. Приведем пример из письма Г.А. Зюганова вновь избранному Президенту Республики Беларусь А.Г. Лукашенко: « Ваше избрание на этот высокий пост является свидетельством мудрости и зрелости белорусского народа, оказавшего поддержку политике, направленной на защиту национальных интересов, становление и укрепление Союзного государства, дружбы наших братских народов » («Правда», сентябрь, 2001).

Дискурс демократов насыщен идеологемами, связанными с общечеловеческими и моральными ценностями: ответственность, достоинство, честность: Двигаться вперед надо не рывками, а плавно, упорно, последовательно, главное – все время в одном направлении. Но не должно быть топтания на месте . Движение вперед – работа на совесть , с обязательным доведением дела до конца (АиФ, №15, 2000). Наш приоритет – это возрождение личного достоинства граждан во имя высокого национального достоинства страны . Россия уже давно не урезанная карта Советского Союза, а уверенная в себе держава с большим будущим и великим народом . Да, Россия перестала быть империей – но не растеряла свой потенциал (из предвыборной листовки В.В.Путина, 2000 г.).

Тексты маргиналов характеризуются набором идеологем, связанных с активным неприятием и критикой современного правительства, а также пути, по которому развивается наша страна: иудейский режим, демо-мразь, капиталисты-олигархи, варяги-захватчики . Обратимся к примерам:

Сегодня нашей священной земле угрожают уже другие захватчикиоккупанты . У них российское гражданство, но служат они тем, кто ненавидит Россию и русских. Это ставленники еврейских олигархов Березовского, Абрамовича, Мамута, банкиры, капиталисты и проходимцы господа О. Савченко и Е. Ищенко. Об Ищенко (кличка «ИщиСвищи») и его покровителях жители Волгограда многое узнали во время прошедших выборов. Здравый смысл победил – мэром города-героя жуликфинансист с темным прошлым и сомнительными связями не стал (Из материалов комитета «Сталинградцы за Победу!»).

Имплицитная апелляция к ценностным доминантам осуществляется через аллюзию к историческим или фольклорным персонажам. Так, О.Савченко, молодой и активный волгоградский политик, в агитационных листовках называется вещим Олегом , т.е. проводятся параллели с героем русского национального эпоса, «отмстившим неразумным хазарам», тем самым вызываются ассоциации с патриотическими ценностями ( верность Родине, готовность защитить Отечество ).

Дерзость другого молодого политика (Е. Ищенко) акцентируется с помощью исторических параллелей: приводятся текстовые вставки, посвященные успехам выдающихся личностей в российской истории, достигнутым в молодом возрасте ( Петр Первый в 25 лет разбил под Полтавой шведов, создал мощный флот .. . Дмитрий Менделеев в 34 года сделал открытие мирового значения... ). Прецедентные имена в данном случае выступают как маркеры ценностной доминанты «преемственность поколений», коррелируя с вышеупомянутыми патриотическими ценностями.

Региональные политики нередко апеллируют к такой ценностной доминанте, как «поддержка федеральной власти». Действующий губернатор Н. Максюта замечает, что у него сложились деловые отношения с Президентом России и представителем Президента в

Южном округе , к его мнению прислушиваются в федеральных органах исполнительной власти . Подобного рода ссылки на авторитеты помогают создать образ надежного, серьезного, весомого политика. Однако, в сравнении с другими типами ценностных доминант апелляция к федеральной власти носит конъюнктурный характер, это преходящие ценности сегодняшнего дня, поэтому, в зависимости от авторитета верховной власти в обществе, кандидат предпочитает либо дистанцироваться от нее, либо, наоборот, заявлять о свой близости к ней.

Разновидностью имплицитной апелляции к ценностным доминантам и парольному смыслу «свой» является мифологизация – включение в личностную историю определенным образом препарированных биографических данных кандидата ( 18 лет назад высокий юноша в перешитом костюме в клеточку торговал квасом на улицах Москвы, как любой уважающий себя человек, разбавляя его водичкой ). Мифологизация «близкого к народу» кандидата применяется и при использовании «народного» жанра – частушки или стихотворной сказки ( В тридевятом русском царстве, Нижне-Волжском государстве, в чистой хате без клопов жил крестьянский сын Попов.. .).

Широкое использование художественно-публицистических и фольклорных жанров (анекдотов, афоризмов, лозунгов, «абсурдных рассказов», пародий, памфлетов, стихов) – характерный признак текстов оппозиционной прессы (Какорина, 2000:410). Так, в жанрах такого рода в дискурсе маргиналов в концентрированном виде эксплицируются идеологемы; приведем пример (Из агитационных материалов, 2000):

Эти пройды , эти бесы , Ведь все тащат и крадут! Эти сволочи за «мани»

Мать родную продадут!

Вор обидел работягу ?

А народ его – в тюрягу!

Жулик ездил на Канары?

А народ его – на нары! Знает пусть рабочий класс , Что бандиты не для нас!

В данной агитационной листовке явно противопоставляются «бандиты», «воры», стоящие у власти, и сам народ, трудящийся не покладая рук.

В американском политическом дискурсе выделяется набор идеологем, характерный как для текстов демократов, так и для текстов республиканцев. Это список включает следующие идеологемы: the American Dream, freedom, education, opportunity, renewing family and community, security, principled American leadership . Различие между дискурсом демократов и республиканцев заключается не в наборе идеологем, которые у них совпадают, а в разной их значимости и, соответственно, частотности употребления: для республиканцев на первом месте оказывается обращение к ценностям семьи, а для демократов – к

«американской мечте».

Обратимся к примерам. Our public interest depends on private character, on civic duty and family bonds and basic fairness, on uncounted, unhonored acts of decency which give direction to our freedom (President George W. Bush, 2001).

Thirty-four years ago the man whose life we celebrate today spoke to us down there at the other side of the mall words that moved the conscience of the nation. Like a prophet of old he told of his dream that one day America would rise up and treat all its citizens as equals before the law and in the heart. Martin

Luther King’s dream was the American Dream . His quest is our quest. The ceaseless striving to live out our true creed. Our history has been built on such dreams and labors. (President Bill Clinton, 1997).

Идеологема в парольной функции способствует усилению положительного отношения к политику за счет приближения к некоему эталону, имеющемуся в подсознании избирателей. Этот эталон соответствует определенному набору ценностных доминант разного уровня, коррелирующих с базовым семиотическим признаком «свой».

2. С т е п е н ь и н ф о р м а т и в н о с т и/ф а т и ч н о с т и к о м м у н и к а ц и и

Как показал анализ, тексты одних политиков четко противопоставляются текстам других по параметру информативность/ фатичность. Информационная новизна текстов одних политиков может противопоставляться клишированности и узнаваемости текстов других политиков. Клишированность дискурса, насыщенность «парольными» лозунговыми словами является признаком фатического характера коммуникации: при восприятии таких текстов аналитическая деятельность подавляется радостью от узнавания знакомого, ожидаемого.

Высокая степень клишированности – отличительная черта дискурса коммунистов. Многие штампы и клише являются реликтами советского политического дискурса: братская Белоруссия, становой хребет нации, достичь зенита своего развития . Обратимся к примерам. В чиновничьей чехарде всех переплюнул Анатолий Чубайс. Какие только посты он ни занимал , но в памяти народной остался как автор и исполнитель грабительской приватизации, приведшей к тому, что наши заводы и фабрики были распроданы дружкам за копейки. То, что создавалось самоотверженным трудом нескольких поколений , было поделено между своими. Сейчас Чубайс в награду получил должность рубильника всей страны (Правда, сентябрь 2001).

Клишированность речи способствует установлению более тесного контакта с электоратом, который ждет от своих лидеров не столько информационной новизны, сколько подтверждения верности идеалам прошлого.

Тексты маргиналов также характеризуются клишированностью, изобилуя отрицательными оценками ориентации общества на капиталистический тип устройства и культуру Запада: Есть в «демократической» России странный, противоречащий здравому смыслу праздник – «День независимости». Когда наш мэр Юрий Чехов в поздравлении 12 июня сообщает, что это «день рождения российской государственности», то понимаешь – признание подобного праздника означает отрицание тысячелетней истории России. Сам дух подобного извращенного торжества требует, чтобы в этот день совершались какие-то отвратительные вещи, говорились гнусные, глумливые слова (Колоколъ, №22, 2001).

Фатический характер дискурса соотносится с ритуальностью коммуникации: определенная степень стандартизации, стереотипность, отсутствие установки на новизну, фиксированность формы и содержания – характерные черты антипода информативного дискурса.

Дискурс либералов и демократов характеризуется преобладающей информативностью. Их тексты насыщены словами и терминами, соотносящимися с новыми реалиями и событиями в стране и мире. Для них важнее формирование и высказывание собственных оценок и мнений по поводу того или иного события. Научим друг друга уважать установленные правила , научимся сами вести себя прилично – вынудим к тому же других. Будем наказывать за нарушения строго по закону – и те, кому до сих пор было выгодней его нарушать, предпочтут с нами больше не связываться. А тем, кто забыл, можно напомнить: власть – это труд, который оплачивается из кармана налогоплательщика, из нашего с вами заработка (Предвыборная программа В.В.Путина, 2000 г.).

Либералы воздерживаются от использования понятийно-

фразеологического комплекса, идентифицируемого с советским периодом, во избежание негативных ассоциаций с прошлым. Учителя, врачи, военные знают одно: они ч естно служат державе и хотят вовремя и в полном объеме получать заработанное. Вникать в нюансы бюджетных взаимоотношений центра и регионов никто не станет. Надо принять давно ожидаемый закон о бюджетном федерализме (Комсомольская

Правда, 10.10.01).

Таким образом, фатический характер коммуникации способствует манифестации узнаваемых оценок и суждений; преобладание информативности, отсутствие клишированности дистанцирует электорат от тоталитарного дискурса, приближая к демократическому.

Наблюдения за американской политической коммуникацией показали, что дискурс республиканцев характеризуется большей степенью клишированности и фатичности: здесь чаще фиксируется обращение к идеалам прошлого, манифестируются узнаваемые оценки и суждения: Americans are generous and strong and decent , not because we believe in ourselves but because we hold beliefs beyond ourselves. When this spirit of citizenship is missing, no government program can replace it. When this spirit is present, no wrong can stand against it (Republican Platform, 2000).

Дискурс демократов отличается преобладающей информативностью; для текстов демократической партии характерна ориентация на будущее в большей мере, чем для текстов республиканцев: We began the 20 ^th century with a choice to harness the industrial revolution to our values of free enterprise, conservation and human decency. Those choices made all the difference. At the dawn of the 21 ^st century, a free people must now choose to shape the forces of the Information Age and the global society ; to unleash the limitless potential of all our people; and yes, to form a more perfect union (Democratic Convention, 1997).

Перейдем к анализу следующего критерия, релевантного для выделения коммуникативных особенностей институциональных типов политиков.

3. С т е п е н ь

э м о ц и о н а л ь н о с т и/р а ц и о н а л ь н о с т и д и с к у р с а

Преимущественно деловой, рациональный характер дискурса одних политиков противопоставляется эмоционально насыщенному дискурсу других политиков.

Тексты либералов характеризуются сдержанностью, тенденцией к представлению конкретной фактологической информации, стремлением к объективности. В целом их речь можно квалифицировать как мало эмоциональную, имеющую ряд характеристик, присущих деловому дискурсу (например, корректность, нейтральность, взвешенность и т.д.).

Рассмотрим примеры. Мы хотим видеть Россию страной свободных людей, где каждый трудится и получает достойный заработок, позволяющий удовлетворять все основные нужды человека и семьи; где каждому доступны блага современной цивилизации – мобильный телефон и посудомоечная машина, кредитная карточка и домашний компьютер. Мы видим Россию, переселившуюся из коммуналок и «хрущоб» в двухэтажные «свои» дома с гаражом и регулированием температуры, на своей земле, где выращивают цветы и стригут газоны. Все это должно быть доступно каждой семье с помощью долгосрочного ипотечного кредита под небольшой процент (Манифест СПС, 1999).

Определенный баланс между эмоциональностью и рациональностью характерен для текстов демократов. В зависимости от прагматических целей (воздействие, убеждение) их дискурс может отличаться эмоциональностью, например: Г.Явлинский – типичный антигосударственник. Его «принципы» включают в себя набор чего угодно, только не идеи сильного государства и национальные ценности. Может быть, Явлинский и был бы хорош где-нибудь в спокойной Швейцарии или сонной Дании, но в России он останется в роли диссидента – не важно в Думе или вне ее. Реально работать на государство он не хочет. И не может (Парламентская газета, 15.03.2000).

Преобладающей, однако, является официальная, серьезная тональность дискурса демократов, которая соотносится с рациональностью и взвешенностью их текстов: Чем сильнее государство, тем свободнее личность. При демократии ваши и мои права ограничены такими же правами других людей. На признании этой простой истины и строится закон, которым должны руководствоваться все – от представителя власти до рядового гражданина (Из предвыборной листовки В.В. Путина,

2000 г.).

Высокая степень эмоциональной насыщенности и пафосность дискурса коммунистов соотносится и с тональностью их дискурса. По нашим наблюдениям, преобладающей в зависимости от поставленной задачи и ожидаемого прагматического эффекта является либо гневнообличительная тональность (выражает пафос отрицания), либо приподнятая тональность (используется для подтверждения высоких идей и ценностей). Высшая исполнительная власть буквально продавливает губительные для народа законы: Земельный кодекс, КЗоТ, пенсионную и жилищно-коммунальные реформы. Под руководством КПК великий китайский народ добился победы в октябре 1949 года, превратил свою страну в мощную державу. Деятельность КПК является ярким примером преданности идеалам социализма. Успехи, достигнутые КНР, восхищают весь мир. Сегодня КПК возглавляет китайский народ в его триумфальном марше в XXI век. (Правда, 04.07.2001).

Эмоциональность отличает и большинство текстов маргиналов, однако, преобладающей здесь является либо сниженная тональность, способствующая установлению доверительных отношений с аудиторий, либо саркастическая: Случилось чрезвычайное. И власти опять молчат. Зарылись пугливыми головами в повседневный сор, и народ с изумлением наблюдает их дрожащие хвостики. Информационные войны, которые ведутся сегодня против России, требуют адекватной культуры, дерзости и энергии, которых и в помине нет у обескровленного государства, облепленного полипами и улитками информационных паразитов (Завтра, сентябрь 2001).

Наблюдения за американской политической коммуникацией позволяют отметить, что дискурс демократов и республиканцев в зависимости от прагматических целей может отличаться как повышенной эмоциональностью, так и нарочитой сдержанностью и рациональностью. В большинстве случаев преобладание рациональности или эмоциональности обусловлено не институциональным типом политиков, а связано с тематикой их текстов. Так, например, высокая степень эмоциональной насыщенности характерна для текстов демократов, касающихся единства нации: Will we be one nation, one people, with one common destiny or not? Will we all come together or come apart? The divide of the race has been America’s constant curse, and each new wave of immigrants gives new targets to old prejudices. Prejudice and contempt cloaked in the pretense of religious or political convictions are no different. These forces have nearly destroyed our nation in the past. They plague us still. They fuel the fanaticism of terror (Democratic Convention, 1997).

Высокая степень эмоциональности и приподнятая тональность характеризует тексты республиканцев, посвященные великому прошлому страны, пропаганде патриотизма: Sometimes in life we are called to do great things. But as a saint of our times has said, every day we are called to do small things with great love. I will live and lead by these principles: to advance my convictions with civility, to pursue the public interest with courage, to speak for greater justice and compassion, to call for responsibility and try to live it as well. We will bring the values of our great history to the care of all times (President George W. Bush, 2001).

Противопоставление по признаку степень эмоциональности / рациональности дискурса коррелирует с параметром «степень образности и метафорическая насыщенность», к рассмотрению которого мы и переходим.

4. С т е п е н ь о б р а з н о с т и и м е т а ф о р и с т и ч е с к а я н а с ы щ е н н о с т ь

Специфика образных номинаций отражает типичные признаки современных явлений, своеобразие концептуального мира и языковой вкус представителей каждого из коммуникативных типов политиков.

В современной лингвистической теории метафора рассматривается как стилистический прием, средство номинации и способ создания языковой картины мира (Виноградов, 1994; Покровская, 1997; Чудинов, 2001; Вершинина, 2002). Как отмечает Е.В. Покровская, метафора, помимо информационной, выполняет и прагматическую функцию, влияя на мнения и убеждения, вызывая «определенные психологические и действенные реакции со стороны воспринимающего текст. Создание и интерпретация метафоры зависит от концептуальной организации коммуникантов, их мнений, убеждений, их системы оценок, которые…реализуются в социальной действительности и находят отражения в текстах»

(Покровская, 1997:146).

П. Рикер отмечал, что «метафору можно считать моделью изменения нашего способа смотреть на вещи, способа восприятия мира» (цит. по: Покровская, 1997:146). По мнению А.Н. Баранова, «в политике метафора – основной «поставщик» альтернатив разрешения проблемных ситуаций. Политическая метафора задает то множество возможных выходов из кризиса, которое далее рассматривается политиком в процессе принятия решений. Это позволяет говорить о «метафорической портретизации» политических деятелей: «скажи мне, какие метафоры ты используешь, и я скажу, кто ты» (Баранов, 1991:190).

Попытаемся воссоздать «метафорический» портрет рассматриваемых нами институциональных типов политиков.

Для дискурса коммунистов и маргиналов характерна ориентация на оппозицию «свое» ↔ «чужое», отражающую концептуальный стереотип: противопоставление хорошего, социалистического строя и плохого, капиталистического порядка. В катастрофе России, в двух чеченских войнах, в массовых убийствах, в умирании миллиона в год, в разорении промышленности и науки, в гниении всех форм жизни, в бандитском сплаве политики и воровской экономики – виновата "семья", скользкий ком червей , в который был вплетен и сам Березовский. На своем ОРТ кувалдой Доренко он переламывал бедные кости Примакова. Это он штамповал « Единство » , организацию одинаковых, как пивные пробки , людей (газета "Завтра" о выходе книги Березовского, сентябрь 2001).

Наиболее яркой чертой политической метафорики маргиналов является использование «военных» метафор: в определенной мере такой «концептуальный милитаризм» отражает агрессивность дискурса, подчеркивает оппозиционный настрой по отношению к существующему режиму, ориентирует адресата не на мир и поиски согласия, а на борьбу и противостояние. Обратимся к примерам.

Все революции начинаются сверху. Сейчас много слов говорится о дьявольской жестокости террористов, атаке на демократию , о защите свободы. Но сначала следовало бы посмотреть, насколько справедливый и гуманный мир построили господа дерьмократы. Барьер безумия был преодолен в октябре 1993, после этого началось кровавое безумие : Чечня, взрывы домов в Москве. Открытые диверсии! И это именно власть выпустила этого дракона из бездны (Колоколъ, №35, 2001г.). В данном случае негативная оценка сочетается с агрессивностью и акцентированием порочности курса правительства.

Грозный, отломанный от своих фундаментов огромным зубилом штурма , перевернутый вверх дном бомбовыми ударами , выжженный дотла огнеметами , перетертый в пудру гаубицами и «ураганами» , липкий от русской и чеченской крови, тлеющий, как горелая овчина, оскаленный и дырявый, как череп, с красными пожарами взорванных нефтепроводов, - проклятый город пал. Русский докопался в себе до сокровенного, неостывшего ядра кипящей ярости и праведной ненависти. Как раненый медведь, с острогой в брюхе, с пулей в ребре, протянул лапу и сгреб Грозный (Лимонка, февраль 2000г.).

К числу частотных в текстах маргиналов можно отнести образные осмысления «политическая партия или течение» – «насекомое» (таракан, червь, саранча), «политик» – «животное или птица» (пес, собака, свинья, коршун). В целом можно отметить, что образный мир маргиналов отличается доминированием гипертрофированно отрицательных номинаций. Метафора в данном случае, таким образом, выступает как уничижительное средство: при сравнении человека с животным понижается его социальный статус. Т.С. Вершинина, отмечая детальную структурированность метафорической модели «политика – это мир животных», констатирует «агрессивный прагматический потенциал» данной модели (Вершинина, 2002:14).

Для дискурса коммунистов характерна агрессивная критика линии правительства, которая вербализуется в излюбленных метафорах и образных номинациях, связанных с разрушительными явлениями, природными катаклизмами, катастрофами . Подобные образы вызывают негативные ассоциации и направлены на диффамацию политических противников. Тотальное доминирование группировки Чубайса-Грефа в финансово-экономической сфере активно распространяется на другие правительственные структуры. Именно по планам этой группы, разработанной с участием американских «советников», осуществлен демонтаж ряда министерств и ведомств. Планируется также захват и расчленение оставшихся "естественных монополий. (Советская Россия, ноябрь 2001).

Для дискурса коммунистов частотными оказываются также и метафоры кризисного положения, тупика, поиска выхода из них: За последний год в России произошла не смена социально-экономического курса, а лишь смена кланов… В итоге в новом послании, которое формирует политику исполнительной власти на предстоящий год, оказался свален весь либеральны хлам последнего десятилетия , вновь провозглашены идеи и предложения, которые доказали свою гибельную для России сущность. Россию продолжают тащить по старой ельцинской колее (Правда, 10-11 апреля 2001г.).

Образность демократов строится на метафористических моделях болезни, аномалии, а выход из нее предстает в образе выздоровления, излечения, например: Что было раньше? Надо ли говорить о тяжком наследстве, которое мы получили? Прогрессирующая болезнь общества , кризис экономики, тяжелые симптомы во внешней политике – это лишь то немногое, что приходит в голову сразу. Сегодня мы начинаем потихоньку выздоравливать… Скажу больше – сегодня Россия возвращается на ведущие позиции в мировом сообществе (АиФ, №26,

2001г.).

Для дискурса либералов характерны метафоры движения: здесь присутствуют образы дороги, крутого поворота, подъема и спуска: До 1991 года Россия неумолимо катилась в пропасть , у руководства страны не было ни сил, ни решимости, чтобы переломить тенденцию, остановить движение по наклонной плоскости . Это сделали либералы. Посредством реформ они перетащили Россию в другую колею , колею рыночной экономики . И хотя новая дорога поначалу также пошла под уклон , даже более крутой, но впереди уже не пропасть , а надежда на подъем.

Рано или поздно она осуществится (Манифест СПС, 1999).

В дискурсе либералов частотны также спортивные метафоры. Политическая деятельность осмысляется как некое спортивное соревнование, состязание. Эта деятельность регулируется определенными правилами, соблюдение которых обязательно, это «честная игра», где существует честное соперничество. Обратимся к примерам.

Можно не сомневаться, что большинство участников предвыборного марафона будет стараться представить нас крайними радикалами, сделать виновниками всех бед тех, кто вчера делал реформы. Мы уверены, таким образом политические очки не заработаешь, путь к решению реальных проблем не найдешь (Из предвыборных листовок СПС,

1999).

В метафорических образах либералов часто актуализируются такие концепты, как «борьба», «состязание», однако отсутствует жестокость, присущая метафорам войны, нет отчаяния и пессимизма, характерных для метафорического ряда «болезнь».

По нашим наблюдениям, высокая степень метафорической насыщенности является общей характеристикой дискурса маргиналов и коммунистов во всех типах жанров политического дискурса, что коррелирует с параметром повышенной эмоциональности их дискурса.

В дискурсе либералов и демократов метафоричность проявляется в основном в агональных жанрах (лозунг, рекламная речь, парламентские и предвыборные дебаты).

Как отмечают исследователи американского политического дискурса (Feldman, 1994; Lakoff, 1996), метафорические модели демократов и республиканцев различаются. В частности, Дж. Лакофф, рассматривая особенности политических взглядов двух лидирующих партий США, анализировал метафоры идеальной семьи, которые характерны для их дискурса. Как показало исследование Дж. Лакоффа, политические метафоры республиканцев строятся на модели семьи, где главой является строгий отец: центральной идей является мысль о кнуте и прянике, отец поучает, разъясняя, что хорошо, а что плохо («political metaphors that evolve from a strict-father family model»). Для демократов наиболее частотной метафорической моделью оказывается модель семейных отношений, где родители пытаются общаться с детьми на равных, уважают их человеческое достоинство, допускают определенную степень свободы («a nurturant-parent model»).

Дискурс республиканцев характеризуется наличием метафор, связанных с великим прошлым страны: Through much of the last century, America’s faith in freedom and democracy was a rock in a raging sea . Now it is a seed upon the wind , taking root in many nations. Our democratic faith is more than the creed of our country, it is the inborn hope of our humanity, an ideal we carry but do not own, a trust we bear and pass along. And even after the sunrise , after nearly 225 glorious years, we have a long way yet to travel (President George W. Bush, 2001).

Тексты демократов характеризуются тяготением к метафорам, связанным с движением вперед, обновлением, предсказанием блестящего будущего: At this last presidential inauguration of the 20 ^th century, let us lift our eyes toward the challenges that await us in the nest century. It is our great good fortune that time and chance have put us not only at the edge of a new century in a new millennium, but on the edge of a bright new prospect in human affairs , a moment that would define our course and our character for decades to come…Yes, let us build our bridge - a bridge wide enough and strong enough for every American to cross over to a blessed land of new promise (President Bill Clinton, 1997).

Рассмотрим следующий параметр выделения коммуникативных особенностей институциональных типов политиков.

5. О с о б е н н о с т и в ы р а ж е н и я о ц е н к и и п р о я в л е н и я в е р б а л ь н о й а г р е с с и и

Средства выражения оценки, специфичные для определенного коммуникативного типа политиков, определяются прагматической направленностью информации в массовой коммуникации на воздействие, в том числе манипулятивное.

Оценка в дискурсе демократов характеризуется высокой степенью рациональности, сдержанности. Это объясняется, на наш взгляд, тем фактом, что, будучи представителями официальной власти, они выражают не личную точку зрения, а озвучивают позицию государственной власти.

Основными способами выражения оценки в текстах демократов являются:

- использование собственно оценочных слов, семантика которых уже содержит компонент оценки: Безусловно, узурпация комитетов – это плохо , открытое голосование безальтернативно . Но вернемся к самой сложной составляющей. Если говорить о Путине, то я вижу его благожелательное отношение к Москве, к тому, как она изменилась. Конечно, это приятно и настраивает на взаимность (АиФ, №5, 2000);

- употребление неопределенных и обобщенных оценочных высказываний: Я вообще стараюсь не давать конкретных рекомендаций , соответствующие выводы будет делать Правительство. Я лишь обозначил проблему , которая сегодня нуждается в решении (Известия, 29.09.1999);

- использование специальных модальных слов, снижающих категоричность оценки или, наоборот, усиливающих ее безапелляционность: Безусловно , по указке «Единство» не действует. Однако мы в действительности никогда не скрывали, что мы – люди Путина (Комсомольская правда, январь 2000).

Итак, в целом, оценки демократов не содержат ярко выраженного негативизма, в них отсутствует резкость и грубость.

По нашим наблюдениям, для текстов либералов наиболее характерны непрямые, имплицитные способы экспликации оценки, связанные с завуалированным выражением соответствующего иллокутивного намерения. Например, комментируя действия правительства по восстановлению г. Ленска после наводнения, Б. Немцов в основном оперирует статистическими данными (Строители и спасатели под руководством С. Шойгу сделали максимум возможного, построено жилья столько, сколько вводит за год хороший миллионный город – 500 тыс. кв. метров, заново отстроены полтора десятка школ, 14 объектов здравоохранения, восстановлены десятки километров коммуникаций ). Прямая оценка работы правительства звучит всего в одной фразе: Город, обреченный на вымирание, получил вторую жизнь .

С точки зрения особенностей выражения оценки, дискурс либералов отличается:

- стремлением избегать тактик прямого обвинения и оскорбления своих политических противников;

- неприятием пейоративов, разнообразных «ярлыков»;

- ориентацией на книжно-письменные средства выражения оценки; - отсутствием агрессивности и грубости.

Рассмотрим примеры: Однако противодействие реформам со стороны различных влиятельных групп интересов, представляющих номенклатурный капитализм, оппозиции, парламента, превзошло все ожидания. Лоббистские группировки раз за разом протаскивали решения о льготах и привилегиях, о финансовых операциях, позволявших им расхищать государственные средства. Парламент постоянно препятствовал формированию прогрессивной законодательной базы реформ и, напротив, принимал невыполнимые популистские законы, увеличивавшие и без того непомерные обязательства государства. Под лозунгами защиты интересов народа левое большинство в Думе явно вело разрушительную для страны работу (Из телеинтервью И. Хакамада, осень 2000).

Для дискурса либералов характерны ироничные номинации как наиболее мягкий и интеллектуальный тип агрессии: Да, мы молоды, поэтому кто-то старенький, умудренный опытом и может не понять того, что мы хотим (Из радиоинтервью Б. Немцова, весна 1999). Вообще, по наблюдению исследователей, «речевой юмор правых более изощрен, разнообразен. Юмор политиков, представляющих левых, довольно беден. В нем мало фантазии, он неуклюж и примитивен. Лишь очень немногие политики из этого лагеря прибегают к тонким шуткам, и то в таких случаях прибегая к заимствованию у интеллектуалов» (Дмитриев, 1998:208-209).

Особенностью дискурса либералов и демократов является диалогичность по форме и содержанию, уважительное отношение к целевой аудитории, нацеленность на гармонизацию отношений.

Отметим, что дискурс демократов и либералов отличает высокая степень толерантности. Толерантность предполагает «терпимость к чужому мнению или верованию», «умение находить согласие с людьми других мнений, убеждений, национальностей, социальных слоев, политических взглядов» (Стернин, Шилихина, 2001:12). Принцип толерантности, по мнению исследователей, выступает сегодня основополагающим звеном современной цивилизации, общественной и личной культуры, предполагая умение вести цивилизованный диалог, находить компромисс по важнейшим общественным и межличностным проблемам, уметь исключать агрессию из отношений с другими людьми (Стернин, Шилихина, 2001).

Толерантность, свойственная демократическому дискурсу, может быть противопоставлена агрессивности, безапелляционности и конфликтности дискурса маргиналов и коммунистов. Так, в газете «Правое сопротивление» (№4, июнь 2000г.) читаем: Альтернативные мирные манифестации, подчеркнутая толерантность (слово какое-то богомерзкое, прости Господи!). В большей или меньшей степени в их текстах просматривается стремление во что бы то ни стало настоять на своем, подавить собеседника, заставить его отказаться от другого мнения.

Высказываниям коммунистов по волнующим их темам присуща высокая степень категоричности: суждения не допускают двойственных толкований; не существует нескольких мнений по одному вопросу – есть лишь то, что является правильным, истинным, и то, что яростно отвергается: Мы не зовем вас в прошлое. Но мы возьмем оттуда все лучшее, чтобы Россия могла увереннее идти вперед. Не слушайте возводимую на нас клевету и напраслину…только мы вместе с нашими политическими союзниками…сможем остановить разграбление и деградацию России, опустошение наших карманов и душ (Правда, осень 1999).

Категоричность дискурса коммунистов соотносится и с его преобладающей монологичностью: излагаемое ими истинно и не подвергается никаким сомнениям или вопросам, авторитетность высказываний лидеров непоколебима. «Язык как монологический текст представляет собой монологическую «доктрину», которая не допускает по отношению к себе каких-либо активных действий и говорит «сама за себя» в конкретных актах общения, независимо от конкретных коммуникативных намерений субъекта» (Семененко, 1996:29)

Критика существующего режима в текстах коммунистов реализуется в двух основных тактиках:

а) тактики обвинения и упрека в сочетании с безапелляционными прогнозами ближайшего развития событий. Прямые обвинения обращены к политическим оппонентам: Режим нищеты и вымирания народа, диктатура и насилие - ваши заслуги. Косвенные обвинения и упреки обращены к избирателям, для них, как правило, характерна ирреальная модальность: Если бы избиратели поддержали нас тогда более решительно, последние четыре года у страны была бы ответственная власть, а не самодурствующий «крестный отец» вконец разложившейся

«семьи» олигархов и коррумпированных чиновников (Правда, март 1998);

б) тактика оскорбления как крайнее проявление вербальной агрессии: Россия сейчас стоит перед выбором: с кем ей идти в XXI век? С наследниками Ельцина? С их пособниками из числа бывшей номенклатуры? С не имеющими корней в России олигархами и их прислужниками? (Правда, февраль 1998).

Отличительными особенностями выражения оценки в дискурсе маргиналов являются:

- гиперболизация: Сейчас в нашей стране очень трудное время. Кипит битва на всех просторах нашей Родины. Все силы тьмы брошены на уничтожение России. Страна расчленена на части, экономика подорвана, армия разбита, народ бедствует и брошен на произвол судьбы. В России посеян хаос, незаметно истинные ценности подменены на фальшивые (Ариец, травень 2001);

- навешивание ярлыков: Некоторые говорят, что в одну и ту же воронку снаряд дважды не падает. А я отвечу, что пословицы – это язык обывателей и этнических шизофреников. Это их мир построен на прибаутках, на присказках. Как эта прослойка узких и закомплексованных демагогов до сих пор не выродилась, непонятно. Но это не столь важно. Красное колесо уже не остановить! (Лимонка, июнь 2001). 12 июня на специально устроенном приеме в Андреевском зале Кремля Путин навесил на жирную, проспиртованную грудь Ельцина орден «За заслуги перед Отечеством» первой степени. Трогательная картина преемственности: молодой душегуб чествует старого (Колоколъ, №22, 2001г.).

Тексты маргиналов и коммунистов отличаются эксплицитным характером выражения оценки, частотным употреблением дисфемизмов и прямых оскорблений, что соотносится с общей интенциональной направленностью их дискурса: продемонстрировать отрицательное отношение к официальной власти.

Наблюдения за американским политическим дискурсом позволяют утверждать, что республиканцы чаще, чем демократы, прибегают к экспликации оценок: We will not buckle and we will not allow a group of terrorists to destroy America. This is an act of war, and we have to use all resources to conquer this enemy (Sen. John McCain, U.S. News and World Report, September 14 ^th , 2001).

В дискурсе демократов прослеживается тенденция к

«завуалированию» оценок: We are all touched by the tragedy. But it is too early to talk about war. War against whom? (Sen. Eerie Calm, U.S. News and World Report, September 14 ^th , 2001).

Перейдем к следующему критерию разграничения институциональных типов политиков по их коммуникативному поведению.

6. П р е д п о ч и т а е м ы е с п о с о б ы в о з д е й с т в и я

Главная цель политической коммуникации – борьба за власть – подразумевает выработку определенного набора стратегий и тактик воздействия, направленных на убеждение адресата в правильности своей позиции или представление ее преимуществ перед позициями политических противников.

«Главное отличие политического дискурса от других видов аргументативного заключается в его явно выраженной апелляции к ценностной системе, существующей в данном обществе… Целью аргументации в политическом дискурсе является частичная коррекция ценностей адресата» (Беляева, 1997:154).

Преобладающая эмоциональность дискурса маргиналов и коммунистов определяет специфические способы воздействия, апелляции к чувствам, эмоциям, а не разуму.

Для дискурса маргиналов характерными являются следующие способы воздействия:

- запугивание: Пока не поздно! Откажись от ИНН! Всякий, кто примет ИНН, - «сатанинское имя», добровольно объявляет себя слугою антихриста и тем самым отрекается от имени своего небесного покровителя, данного в крещении. Были рабы Божии – станете рабами сатаны: произойдет так называемое «окаменение сердца», человек полностью потеряет способность к покаянию (Колоколъ, №13, 2001г.);

- угроза: Если ты не поддержишь нас сейчас, то жидовское иго над Русью будет продлено еще на некоторое время, а все русские поймут первопричины происходящего в стране, ясно увидят лицо коварного врага (Колоколъ, январь 2000 г.).

Отличаясь избыточной экспрессивностью и эмоциональностью, тексты маргиналов выделяются субъективным характером аргументации, будучи интенционально направленными на суггестивное воздействие. «Суггестивные тексты… апеллируют не к дискурсивному, а к мифологическому сознанию, не к логическим умозаключениям, а к эмоциям, не к понятиям, а к образам» (Гудков, 2000:47). Заметим, что достаточно частотным в дискурсе маргиналов является использование «ложного аргумента», т.е. не существующего в реальности факта, ссылка на событие, которого не было, указание на несуществующих очевидцев.

Тексты коммунистов, также отличаясь эмоциональностью, характеризуются следующими способами воздействия:

- контраст с оппонентами, которые представляются некомпетентными, нечестными, рвущимися к власти любой ценой: 50 миллионов россиян не в состоянии прокормить себя и свои семьи. 20 миллионов – безработные. Около 10 миллионов – бездомные и беженцы. Таков итог «эпохи» Ельцина – эпохи преступных антинародных реформ, геноцида и насилия над страной. Власть сегодня не дееспособна! Она неоднократно обманывала народ. Она не может выполнить свои обещания! (Правда, 10.02.2000).

- манипулятивные приемы (вытеснение, заключающееся в преувеличении значимости второстепенных проблем, переоценке отдельных фактов, игнорировании других в зависимости от своих целей; доказательство того, что никогда не вызывало сомнения, «цепляние» за мелочи и отдельные слова): Мы разработали программу восстановления и развития села, мы поддержали все формы хозяйствования на земле – вон, мой однокашник купил себе участок, работает, сажает картошку, говорит, собрал и себе поесть, и на продажу (Из интервью

Г.А.Зюганова, март 2000г.).

Тактики воздействия коммунистов тесно связаны с одной из прагматических особенностей данного институционального типа политиков – назидательностью. Ярко выраженная директивная дидактичность, на наш взгляд, является реликтом характерной для тоталитарного коммунистического дискурса апелляции к чувству долга: долга перед страной, народом, обществом. Назидательность проявляется в преобладающей модальности речи – модальности долженствования: Каждый гражданин должен дать ответ…; Необходимы политическая воля и решимость; Мы обязаны предупредить страну; Надо побороться за пост председателя.

К особенностям способов воздействия либералов и демократов относятся использование продуманных в соответствии с законами логики аргументов. Доминирующая апелляция к логическому мышлению человека раскрывается стройным логическим построением текстов: Во-первых, мы приступили к реформам: впервые за 80 лет в России появилась реальная возможность реализовать идеи свободной рыночной экономики: две трети государственного имущества перешло в частные руки… Вовторых, с большими трудностями, но осуществлялась финансовая стабилизация… В-третьих,… (Из выступления Ю.М. Лужкова, апрель

2000).

Достаточно частотным способом аргументации в текстах либералов и демократов оказывается и ссылка на авторитеты (в основном это крупные деятели международной политики и экономики) : Вспомним времена Маргарет Тэтчер; Еще Джорж Вашингтон, первый президент США, отмечал, что…

В целом отметим, что аргументативный дискурс либералов и демократов значительно отличается от преимущественно суггестивных текстов маргиналов и коммунистов. Для демократических текстов характерны стремление к точности, прозрачности, четкости, избеганию двусмысленности, преобладанию однозначности интерпретаций, элиминированию субъективной эмотивности.

Подобные тенденции просматриваются и в американском политическом дискурсе: по утверждению К. Смита (Smith, 1994), типичной особенностью тестов демократов является использование статистических данных как одного из ведущих способов аргументативного воздействия (force of facts): Let us look at what happened. Terror in numbers: the estimated toll the day after the attack: people in Pentagon treated by hospitals – 80; calls about blood donation by Tuesday afternoon: 1,4 million; number of rescue workers mobilized in New York – 2000. Amazing grace! (Sen. Charles McGill, U.S. News and World Report, September 14 ^th , 2001).

Республиканцы чаще апеллируют к эмоциональной сфере целевой аудитории, используют в качестве иллюстраций общественно значимые жизненные ситуации: It’s a nightmare. But after the first chaotic moments, when nobody knew what they had on their hands, thousands of medical workers managed to mobilize and to care for the victims of the World Trade Center and Pentagon attacks (Sen. John McCain, U.S. News and World Report, September 14 ^th , 2001).

Остановимся на следующем параметре выделения коммуникативных особенностей групповых субъектов политики.

7. Т е м а т и ч е с к а я и з б и р а т е л ь н о с т ь

Характер дискурса институциональных типов политиков определяет и круг тем, наиболее часто являющихся предметом обсуждения. Общий для всех политиков список тем, касающихся внутренней и внешней политики страны, ее экономического положения, успехов в проведении реформ, проблем в социальной сфере и т.д., конкретизируется в текстах разных политиков по-разному.

Так, объектом обсуждения в дискурсе демократов служат актуальные события, получающие прямые оценки, острые и нередко нелицеприятные комментарии. Преобладающей является конкретная, фактологическая информация. Хотя продолжительность жизни в Москве упала – мы по этому показателю находимся на 50-м месте, у нас очень много пенсионеров. И живут они ужасающе плохо. Часто можно услышать: мол, в Нижнем Новгороде пенсия 350 рублей, а у нас – 500. Однако многие забывают об одной простой вещи: потребительская корзина в Новгороде – 300 рублей, а в Москве – 1500. Да, у нас сейчас рынок. Но не нужно путать рынок с базаром (Из интервью П.Бородина, декабрь 1999 г.).

Стремление осветить последние события, произошедшие в стране и за рубежом, прокомментировать ход экономических реформ, положение дел в социальной сфере характеризует дискурс либералов. В их текстах избыточно представлена статистическая информация, проводятся параллели с тенденциями развития стран Запада: Инфляция, составившая в 1992 г. 2600%, снизилась в 1996 г. до 21,8% и в 1997 г. до 11%. Люди успели ощутить достоинства жизни в рыночной экономике при стабильных ценах и устойчивой национальной валюте. Существенно снизились процентные ставки, стали расти кредитные вложения в реальный сектор экономики. В 1997 г. впервые с 1998 г. наблюдался пусть небольшой, но экономический рост. Появилась надежда на скорый выход из затяжного кризиса (Манифест СПС, 1999 г.).

Дискурс оппозиционеров сосредоточен на "положении дел", на таких неизменных свойствах общества, как преступность, коррупция, первые лица государства, президент (Какорина, 2000).

Тексты коммунистов изобилуют блоками, разоблачающими гибельность политики, проводимой официальной властью: Подумайте, что дала России и народу горбачевско-ельцинская рыночная экономика? Развален блок стран Варшавского договора. Вооруженные силы НАТО вышли к границам России, чтобы диктовать свои условия. Союз народов развален. Россия отброшена к границам 17 века. Расстрелян и уничтожен выбранный народом Верховный Совет России. Ликвидировано бесплатное образование, медицинское обеспечение, строительство бесплатного жилья, нищенствуют наука и культура (Советская Россия, 10.03.2000).

Объектом критики становится руководство страны, которое представляется как некомпетентное, коррумпированное, безнравственное, проданное Западу: Ельцин довел страну до края пропасти. Голосуя за ельцоноида, ты толкаешь Россию в пропасть. Путин не в силах сделать ничего хорошего для народа. Его крепко держат в руках олигархи и ельцинская «семья». Они выдвинули его из карьерного чиновника в публичные политики для защиты своих шкурных интересов (Правда, 7-9 марта 2000г.). Ведущим приемом раскрытия этих тем является искаженное цитирование – намеренное искажение сказанного противником с целью его дискредитации. Заранее заданный характер комментариев ведет к тому, что информация утрачивает свою новизну, а ее релевантность заключается лишь в манифестации «своих» оценок, противостоящих «чужим».

Характерной темой, традиционно обсуждаемой в текстах маргиналов, является «русский вопрос». Этническими противниками в их текстах выступают «евреи», «антирусские силы», а врагами вне пределов территории России – США, «Запад». Обратимся к примерам. Я знаю, что приговорен к смерти. Но, вопреки всему, считаю, что мне повезло. Скорее – не повезло им, выносившим мне приговор. Не повезло прежде всего главным врагам русской цивилизации – англосаксам США и Великобритании (Завтра, №36, 2001г.). Еврейские общины и чеченские тейпы – одного поля ягода, они оба выступают как союзники англосаксов по уничтожению русской цивилизации. По мысли протестантских стратегов, Чечня должна стать зинданом, через который будут пропущены все русские. Единственная цель «чеченских войн» - уничтожение как можно большего числа русских воинов и мирных граждан. Вот и приказано еврейским «слугам» не только молчать, терпеть, но и делиться с нужными англосаксонскому хозяину «слугами» чеченскими (Гражданские ведомости, №26, 2001г.).

Мир маргиналов отчетливо поделен на «нас» и «их», примирение двух воинствующих сторон невозможно. Как отмечает А.В.Дука в работах, посвященных исследованию дискурса оппозиции в современной России, в текстах оппозиции просматривается мотив «особой ментальности (духовности) России, отличной от остального мира» (Дука, 1998). Этнический оппонент присутствует и в коммунистической прессе, однако, высказывания в его адрес более сдержанны, отсутствуют прямые инвективы, которые заменяются эвфемизмами (ср., например, несколько неправильно говорящих по-русски мужчин ), встречается и некоторое сочувствие (Дука, 1998).

В заключение отметим, что «русский вопрос» в текстах маргиналов нередко сопровождается рассуждениями по поводу этнического выживания и сохранения государственности, угрозы существования некоего «заговора», готовящегося «врагами».

Итак, список тем, характерный для всех российских политиков, включает следующие: внешняя и внутренняя политика, экономическое и социальное развитие страны, успешность реформ и текущие проблемы. Дискурс демократов и либералов концентрируется вокруг актуальных событий, в то время как маргиналы и коммунисты склонны к обсуждению неискоренимых «бед» общества.

В американской политической коммуникации также существует определенный список тем, которые традиционно являются предметом обсуждения для демократов и республиканцев. Это, например, economic growth, foreign and domestic issues, government for the people, medicare and welfare reforms .

Подобно российским демократам и либералам, американские демократы также сосредотачивают свое основное внимание на текущих явлениях и актуальных проблемах общества: Everyone who can work, will work, with today’s permanent underclass, part of tomorrow’s growing middle class. New miracles of medicine at last will reach not only those who can claim care now but the children and hard-working families too long denied (President Bill Clinton, 1997).

Характерной темой, обсуждаемой в текстах республиканцев, по нашим наблюдениям, является исключительность и избранность

Соединенных Штатов как супердержавы: It is the American story – a story of flawed and fallible people, united across the generations by grand and enduring ideals. America has a unique mission that we should be proud of… (Republican Platform, 2000).

Обобщим коммуникативные особенности американских политиков в виде следующей таблицы:

Выводы к главе 2

Признание существования автономного номинативного кода у разных групповых субъектов политики позволяет говорить о различии политических социолектов, т.е. специфичности языка, которым пользуются представители разнообразных политических партий и движений.

В основе политического социолекта лежит идеологическая ориентация, определяющая степень языковой специфичности текстов политиков: чем сильнее идеологические расхождения, тем «полярнее» коммуникативные характеристики дискурса. Современное состояние российской политики позволяет говорить скорее об отдельных характеристиках политического социолекта. В полной мере говорить о нем неправомерно, можно лишь отмечать отдельные тенденции, наблюдающиеся в силу происходящих интегративных процессов.

Способность общества быть охарактеризованным через «модальную личность», т.е. наиболее частотный и массовый тип личности в данной культуре, подразумевает возможность исследования модальной личности политика в политической коммуникации. Анализ модальной личности политика как представителя определенного институционального типа заключается в описании особенностей его коммуникативного поведения.

Под коммуникативным поведением, вслед за И.А.Стерниным, мы понимаем регулируемое коммуникативными нормами и традициями поведение человека в процессе коммуникации. В политическом дискурсе коммуникативное поведение политика направлено на идентификацию с целевой аудиторией и дистанцирование от «других».

Будучи одним из ключевых понятий политического дискурса вообще, политическая идентичность в самом обще виде представляет собой отождествление себя с определенной партией, движением, группой. Идентичность – это результат, который достигается благодаря стратегии идентификации. Противопоставление двух феноменов возможно по шкале статичность – динамичность: в семантике слова «идентификация» заложено указание на процессуальность, элемент статичности присущ семантике слова «идентичность».

Социально-политическая идентификация, выражая чувство общности приверженцев одного политического курса, противопоставляется дистанцированию, как следствие существования этих феноменов выделяется дискурс идентичности и дискурс отчуждения.

При описании коммуникативных особенностей институциональных типов политиков мы опираемся на базовую семиотическую оппозицию политического дискурса «свой - чужой», цементирующую всю политическую коммуникацию.

Для описания коммуникативных особенностей институциональных типов политиков релевантными оказались следующие параметры:

- специфический набор идеологем,

- тематическая избирательность,

- степень информативности / фатичности коммуникации,

- степень эмоциональности / рациональности дискурса,

- предпочитаемые способы воздействия,

- способы выражения оценки и особенности проявления вербальной агрессии,

- степень образности и метафорическая насыщенность.

Глава 3. Образ политика и его ролевое воплощение в жанре политического портрета

3.1. Политический портрет как жанр политического дискурса

3.1.1. Понятие жанра в современной лингвистике

Повышенный интерес современной лингвистической науки к исследованию речи, появление новой отрасли языкознания – речеведения, развитие прагматики, риторики обусловили рост популярности исследований не столько целостных текстов и речевых актов, сколько отдельных жанровых форм. В работах современных лингвистов особенно частотными становятся понятия «жанр речи», «риторический жанр», «жанр общения» (Арутюнова, 1992; Карасик, 1992; Вежбицка, 1997; Дементьев,1997; Шмелева, 1997; 1999; Федосюк, 1997).

Жанроведческие исследования сосредоточены, прежде всего, вокруг проблемы построения полной и многоаспектной типологии жанровых форм речи. В настоящее время выделяются следующие антиномии жанровых типов: - первичные и вторичные;

- простые и сложные;

- письменной и устной коммуникации;

- официального и неофициального общения;

- информативные и фатические;

- тематически обусловленные и свободные;

- речевые и риторические (Шмелева, 1997; Федосюк, 1997).

Осмыслению места жанроведения в ряду других лингвистических дисциплин (стилистики, риторики и др.) способствуют исследования, уточняющие структуризацию жанроведческих понятий в системе общей лингвистики. Актуальными проблемами жанроведения являются также и установление параметров разнообразных жанровых форм и соотношений между ними; уточнение терминологического аппарата и исследование жанровых форм в историческом аспекте.

М.М. Бахтин, определив речевой жанр как «относительно устойчивый тип высказывания» (Бахтин, 1986:428), положил начало основательным исследованиям разнообразных жанров речи. «Богатство и разнообразие речевых жанров необозримо, потому что неисчерпаемы возможности разнообразной человеческой деятельности и потому что в каждой сфере деятельности целый репертуар речевых жанров, дифференцирующихся и растущих по мере развития и усложнения данной сферы» (Бахтин,

1986:431).

Современные направления исследований жанров можно условно разделить на три группы:

- работы, связанные с анализом синтактики речевого жанра, опирающиеся на теорию вторичных и первичных жанров М.М. Бахтина. Основным критерием разграничения первичных и вторичных жанров у М.М.Бахтина выступает простота – сложность: «первичные жанры – простые, сложившиеся в условиях непосредственного речевого общения (реплики бытового диалога, частное письмо). Вторичные (сложные) жанры – романы, драмы, научные исследования разного рода, большие публицистические жанры и т. п. – возникают в условиях более сложного и относительно высокоразвитого культурного общения (преимущественно письменного) – художественного, научного, общественно-политического» (Бахтин, 1986:252);

- исследования, связанные с рассмотрением семантики речевого жанра; - работы, связанные с анализом прагматики речевого жанра.

В современной науке существуют следующие определения термина «жанр речи». «Жанр – это вербальное оформление типичной ситуации социального взаимодействия людей» (Анисимова, 2000:34). Вслед за В.И.Карасиком в данной работе под жанром мы понимаем «стандартную языковую форму передачи типизируемого содержания» (Карасик,

1992:22).

В лингвистике некоторые исследователи терминопонятие «речевой жанр» соотносят с терминопонятием теории речевых актов «речевой акт», считая их аналогами (Шмелева, 1997, Арутюнова, 1998).

Сравнивая речевой жанр и речевой акт, М.Н. Кожина отмечает, что «исходные позиции и определение изучаемой единицы как единицы речевого общения являются общими» (Кожина, 1999:54). Общим при рассмотрении речевого жанра и речевого акта является также и принцип изучения – в контексте экстралинвистических факторов (говорящий, слушающий, их взаимосвязь, передающееся содержание, условия и обстоятельства производства речевого акта и речевого жанра, цель общения (интенции и намерения говорящего), ситуация общения). Динамический аспект анализа речевого жанра и речевого акта как единиц общения и речевой деятельности также един. Отличия концепций М.Н.Кожина связывает со своеобразием научно-мировоззренческих интересов ученых: при анализе речевых жанров М.М. Бахтин стоит на социологических позициях, акцентируя при этом стилистический аспект рассмотрения речевых жанров. Теория речевых актов, разработанная Дж.Л. Остином и Дж. Р. Серлем, психологична в своем основании. Ссылаясь на работу А. Вежбицкой (Вежбицка, 1997), М.Н. Кожина пытается разграничить понятия речевого жанра и речевого акта. «Речевой акт – это (действие) отдельная реплика в диалоге, наделенная определенной иллокутивной силой и вызывающая, предполагающая определенный перлокутивный эффект… Иначе говоря, это элементарная единица речи» (Кожина, 1999:58). По мнению исследователя, «речевой жанр – это более развернутое и сложное речевое построение, состоящее из нескольких речевых актов» (Кожина, 1999:58-59). Подводя

предварительные итоги сравнительного анализа речевых жанров и речевых актов, лингвист приходит к мнению, что «положение о том, что речевой жанр – это отечественный аналог речевого акта, лишь в какой-то мере справедливо… относительно первичных речевых жанров» (Кожина,

1999:59).

К.А. Долинин (Долинин, 1999) рассматривает речевые жанры как средство организации социального взаимодействия, анализируя «три аспекта, в которых речевые жанры предстают как необходимые и прагматически значимые». Когнитивно-конструктивный аспект высвечивает когнитивно-конструктивную функцию речевого жанра: «Знание жанровых канонов… обеспечивает идентификацию жанра получателем, т.е. ориентировку в речевом событии, в котором он участвует…, и, как следствие, возможность прогнозировать дальнейшие речевые действия партнера, дальнейшее развертывание дискурса» (Долинин, 1999:10). Социально-психологический аспект способствует рассмотрению личностных свойств субъекта и созданию «образа автора». Социокультурный аспект подразумевает, что «речевые жанры суть стереотипы речевого поведения» (Долинин, 1999:12).

Размышляя по поводу терминов «речевой жанр» и «риторический жанр», О.Б. Сиротинина предпринимает попытку разграничить эти явления, разделяя речеведение и риторику. По мнению лингвиста, «речевой жанр сложился не в лингвистических теориях, а в реальном восприятии бытового общения». Продолжая сопоставление, О.Б.Сиротинина замечает, что «один и тот же жанр может быть чисто речевым при отсутствии специально спланированного, сознательно использованного построения речи и употребления в ней определенных языковых средств и риторическим – в случае сознательного планирования и употребления тех или иных средств» (Сиротинина, 1999:28). Таким образом, основным параметром разграничения становится интенциональное использование определенных речевых и языковых средств в риторических жанрах. «Не всякий речевой жанр является риторическим даже в потенции», - замечает О.Б. Сиротинина, целенаправленно обучать можно лишь тем речевым жанрам, «которые одновременно являются или хотя бы могут быть риторическими» (Сиротинина, 1999:29).

Т.В. Анисимова определяет риторический жанр как «исторически сложившийся устойчивый тип риторического произведения, единство особенных свойств формы и содержания, определяемое целью и условиями общения и ориентированное на предполагаемую реакцию адресата» (Анисимова, 2000:34).

По мнению Т.В. Шмелевой, в современной отечественной русистике существуют три различных подхода к проблеме речевых жанров (Шмелева, 1997):

1. Лексический, предполагающий обращение к именам жанров, толкованию их семантики. Данный подход наиболее тесно связан с теорией речевых актов, во многом основанной на анализе употребления глаголов речи.

2. Стилистический, согласующийся с традициями литературоведения, предполагающий анализ текстов в аспекте их жанровой природы, включая композицию, отбор специфической лексики и т.д. Данный подход широко используется в исследованиях стилистов, психолингвистов, социолингистов, а также лингвистов, изучающих живую разговорную речь.

3. Подход, основанный на анализе моделей жанра, предполагающий исчисление этих моделей и изучение их воплощения в различных речевых ситуациях. Основополагающим моментом данного подхода является признание существования в речевом сознании «типового проекта», канона, схемы определенного речевого жанра; задача исследователя в данном случае – эксплицировать интуитивное представление в научных формулировках.

При описании речевой модели жанра, по мнению Т.В. Шмелевой, релевантными являются следующие признаки, которые она называет жанрообразующими (Шмелева, 1997):

1) коммуникативная цель, наиболее типологически значимый признак,

противопоставляющий четыре типа речевых жанров:

информативные, этикетные, императивные, оценочные;

2) образ автора, информация о нем как об участнике общения, заложенная в типовой проект речевого жанра;

3) образ адресата;

4) образ прошлого, акцентирующий внимание на эпизоде, предшествующем общению;

5) образ будущего, подчеркивающий события, следующие за общением, предполагающий дальнейшее развитие речевых событий;

6) тип диктумного (событийного) содержания;

7) языковое воплощение речевого жанра, спектр возможностей языкового наполнения жанра, его лексические и грамматические ресурсы.

Шесть первых параметров, включенных в модель речевого жанра, по замечанию Т.В. Шмелевой, относятся к реальностям действительности и общения, последний, седьмой, связан с «дифференциацией языковых средств по требованиям речи» (Шмелева, 1997:97).

Иллокутивный критерий выделения речевых жанров лежит в основе пятичленной типологии жанров, предложенной Н.Д. Арутюновой (Арутюнова, 1998:653), которая выделяет:

1) информативный диалог (make-know discourse);

2) прескриптивный диалог, основанный на деятельностном общении (make-do discourse);

3) обмен мнениями с целью принятия решения или выяснения истины (make-believe discourse);

4) диалог, имеющий целью установление или регулирование межличностных отношений (interpersonal-relations discourse);

5) праздноречевые жанры (phatic discourse), эмоциональный, артистический, интеллектуальный диалог; диалог, реализующий свободное общение.

Справедливо замечая, что «в реальной жизни названные жанры редко бывают представлены в чистом виде», Н.Д. Арутюнова подчеркивает, что «они различны по своим целям – прямым и косвенным, степени запрограммированности ответных реакций, распределению ролей и коммуникативных интересов, «правовому кодексу», протяженности, интенциональным состояниям собеседников, условиям успешности, по модальным характеристикам» (Арутюнова, 1998:650).

Т.В. Анисимова рассматривает возможные уровни описания жанров, выделяя три основных (Анисимова, 2000: 29-39):

1. Концептуальный уровень описания жанров, имеющий своей целью выделение и описание самых общих, глобальных признаков, присущих всем без исключения жанрам соответствующей группы. Главным в данном случае является установление системных отношений разных жанров друг к другу. Специфика жанра должна быть описана по трем наиболее важным признакам:

- первичность / вторичность жанра;

- предполагаемая реакция (отсутствие непосредственной ответной реакции или ее замедленность; непосредственная словесная реакция; реакция действием);

- интенциональная направленность жанра.

2. Определение жанра на уровне замысла, когда уточняется специфика жанра. На этом уровне возможно составить модель жанра, т.е. описать общие признаки конкретного жанра. Как результат, возникает формула жанра, которой впоследствии можно руководствоваться при разработке текста, чтобы не уклониться от жанрового стандарта. Создаются определенные жанровые каноны, допускающие определенную степень вариативности, но запрещающие выход за поставленные рамки (Карасик, 1992). Возможным способом описания жанра стала предложенная А. Вежбицкой (Вежбицка, 1997) модель, «в которую включаются элементы, сконструированные на основе коммуникативных целей и описанные в виде последовательности простых предложений, выражающих мотивы, интенции и ментальные акты оратора, определяющие тип высказывания» (Анисимова, 2000:35).

3. Текстовый уровень, наиболее важный для определения специфики жанра. На данном этапе условная схема, созданная ранее, наполняется живым содержанием. Жанровая схема заполняется «словесной тканью», языковыми средствами.

Речевой жанр исследуется и в связи с таким понятием, как сложное речевое событие (Дубровская, 1999). Общение в сложных речевых событиях может протекать в разных жанрах, причем возможна реализация как письменных, так и устных форм речевых жанров. Например, конференция – сложное речевое событие, реализующее жанры доклада, беседы, обсуждения, выступления. По мнению исследователя, «сложные речевые события, заполняющие важнейшие ниши коммуникации и отражающие национально-специфические культурные особенности, - основа реализации множества речевых жанров» (Дубровская, 1999:101-

102).

В зарубежной лингвистике жанр рассматривается как особый вид текста, характеризующийся прежде всего типом связи, которая устанавливается между пользователем текста и определенными характеристиками. Д. Хаймс различает собственно жанр (genre) как уникальную комбинацию стилистической структуры и речевой акт (speech act), считая их параллельными явлениями для категории сложных (complex) и простых (elementary) жанров, таким образом, подчеркивая разницу между жанром и его реализацией (см. Дубровская, 2001).

В. Барнет, понимая под жанром (вслед за М.М. Бахтиным) «речевое произведение, обладающее устойчивыми повторяющимися сущностными (содержательными) и формальными признаками, считает, что коммуникативная сфера является решающей для определения речевого жанра (см. Дубровская, 2001:99).

Терминологическая дифференциация, существующая в жанроведении, способствует выделению в общем жанровом пространстве макрообразований более высокого уровня абстракции текстовой деятельности (Дементьев, Седов, 1998: 19-20).

Речевые формы, сопровождающие социально-коммуникативные ситуации и объединяющие в своем составе несколько жанров, В.В.Дементьев и К.Ф. Седов называют гипержанрами, или гипержанровыми событиями. Данные понятия соотносятся с понятием текстотипа, введенному А.Г. Барановым, и жанрового типа, предложенного Я.Т. Рытниковой. Примером гипержанра может служить семейный гипержанр, включающий в себя такие жанры, как семейная беседа, ссора и др. (Дементьев, Седов, 1998: 19).

3.1.2. Понятие «портрет» в разных исследовательских парадигмах

Термин «портрет» в парадигме разных наук используется по-разному: и в значении «жанр» (как, например, в литературоведении), и в значении «исследовательская методика», «прием обобщения» (как, например, в психологии). Рассмотрим это подробнее.

В психологии приемом психологического портретирования пользуются при выделении разнообразных психологических типажей. Таким образом, под портретом понимается набор определенных характеристик человека.

Интенсивность общения, потребность в нем, некоторые особенности стиля общения зависят от того, экстравертом или интровертом является данный человек. Эти два типа людей различаются ориентацией либо на внешние впечатления и деятельность, либо на внутреннюю жизнь и самоанализ (Межличностное общение, 2001:426-427). Обобщенные психологические портреты экстраверта и интроверта приведены в следующей таблице:

Психологические портреты экстравертов и интровертов были детализированы, в результате чего индивидуальным особенностям темперамента были выделены четыре психологических типа, которые получили названия еще в древности: холерик, сангвиник, флегматик, меланхолик (Межличностное общение, 2001:423-427). На основе обобщенных психологических характеристик были составлены психологические портреты каждого типа. Рассмотрим их:

Импульсивный Общительный Уравновешенный Ранимый Высоко Уравновешенный Спокойный Чувствительный эмоциональный Живой Замкнутый Впечатлительный Аффективный С постоянно Миролюбивый Раздражительный Плохо ровным хорошим Неэмоциональный Деликатный управляет настроением Надежный Вокально и чувствами Способный на Медлительный экспрессивно Гневливый и быстрые Избирательный в сдержанный

Наряду с коллективными психологическими портретами-типажами, существуют также и индивидуальные психологические портреты, раскрывающие индивидуальные психологические черты отдельной личности (например, психологический портрет Александра Солженицина, Анатолия Карпова, Софии Ротару ).

В лингвистике различают языковой портрет говорящего, его языковой паспорт – это «та информация, которую человек «автоматически», бессознательно сообщает окружающим о себе, когда говорит» (Стернин, 2001а:43). При составлении языкового портрета учитываются пол, возраст, профессия человека, место его рождения, уровень образованности, культурной и коммуникативной грамотности, соблюдение речевого этикета.

М.В. Карнаухова разграничивает речевой и текстовый портрет политика. Понимая под речевым портретом «совокупность письменных и устных выступлений политического деятеля, которые характеризуются индивидуальными лексико-грамматическими и психологическими особенностями», исследователь акцентирует внимание на текстовом портрете, «который формируется как результат восприятия письменно зафиксированного «общения» политического деятеля с реципиентами» (Карнаухова, 2000:9). Размышляя о феномене речевого портрета, Е.Ю.Мягкова и Т.Ю. Сазонова подчеркивают, что речевой портрет в «значительной степени обеспечивает узнаваемость политического деятеля (восприятие его не как посторонней недосягаемой личности, но как соседа, друга и т.п., короче – «своего») и, следовательно, отношение к нему (позитивное или негативное) и его рейтинг» (Мягкова, Сазонова, 2000:78).

А.Г. Баранов, используя когнитивно-прагматический подход, исследует дискурсивный портрет лидера, воссоздавая его по результатам его текстовой деятельности, т.е. анализируя массив текстов политического лидера, выделяя группу текстов определенного речевого жанра, наиболее типичную для этого политика (Баранов, 1998).

В психолингвистике исследован характер и структура ассоциативных портретов (Бедретдинова, 2002), впервые был реконструирован ассоциативно-соматологический портрет носителя татарского языка: «соматологический портрет является некоторой исходной точкой отсчета, позволяющей отграничивать своих от чужих, приписывая и тем, и другим соответствующие характеристики» (Бедретдинова, 2002:8). «Соматологические портреты - свои и чужие – являются опорными точками, помогающими ориентироваться в предстоящих состояниях дел и ходах «событий», которые «обсуждаются» в процессе межличностного/межэтнического общения» (Бедретдинова, 2002:10).

В литературоведении портрет не выделяется как отдельный жанр. Портрет, наряду с пейзажем и интерьером, представляет собой разновидность описания и играет роль композиционного компонента текста (КЛЭб, 1967:894). Как разновидности, выделяют идеализирующий портрет (характерный для высоких жанров литературы), портреты смехового, комедийно-фарсового характера (Хализев, 1999).

В качестве самостоятельной жанровой формы выделяют литературный портрет. Являясь разновидностью мемуаров, определяемых как «повествование в форме записок от лица автора о реальных событиях прошлого, участником или свидетелем которых он был» (КЛЭа, 1967:759), литературный портрет соотносится с жанром дневника, документальноисторического очерка, научной биографии и автобиографии.

Хроникальность и фактографичность изложения сближают литературный портрет с жанром дневника, представляющего собой периодические записи о событиях текущей жизни. Однако повествование в дневнике ведется от первого лица, в то время как о герое литературного портрета говорят в третьем лице.

Достоверность, отсутствие вымысла позволяют сопоставить литературный портрет с научными биографиями и документальноисторическими очерками. Литературный портрет, однако, будет характеризоваться большей субъективностью, поскольку автор литературного портрета опирается преимущественно на собственные непосредственные впечатления и воспоминания, на первый план вынося свою точку зрения на описываемое (КЛЭа, 1967:759-761).

Литературный портрет стремится к воссозданию целостного физического, духовного, творческого облика героя или к раскрытию лейтмотива, пафоса его жизни, иногда – в определенный отрезок времени (КЛЭб, 1967:895). Фактологическая точность, преобладание событийных описаний, непосредственное выражение авторской позиции, преобладающая ретроспективность материала – характерные признаки жанра литературного портрета.

Определив конститутивные признаки литературного портрета как жанра, литературоведы выделяют два основных его вида: жанр мемуарнобиографического портрета и жанр художественно-биографического портрета (Альбурзи, 2001).

Объединяющим фактором для вышеназванных разновидностей литературного портрета является наличие в центре реальной, в чем-то примечательной личности, о которой рассказывает автор. Анализируя художественно-биографический литературный портрет в противопоставлении к мемуарно-биографическому, М.Г.Альбурзи выделяет следующие различия (Альбурзи, 2001:162-163):

Таким образом, возможны психологический, литературоведческий, психолингвистический и собственно лингвистический подходы к понятию «портрет». Для нас представляет интерес анализ жанра политический портрет.

Исследование Т.М. Рысковой, основанное на анализе специальной и публицистической литературы, позволило выделить несколько основных типов политических портретов (Рыскова, 2000):

1) политико-идеологический (политико-мировоззренческий) портрет, представляющий собой результат диагностики статуса, потенциальных возможностей и политического влияния лидера как представителя политико-идеологического течения в обществе. В этом случае образ политика подается через призму его принадлежности к политической (общественной) организации, или

же с позиций соответствия-несоответствия определенным идеологическим постулатам;

2) политико-психологический портрет, концентрирующийся на взаимосвязи и взаимовлиянии особенностей психоэмоционального склада, темперамента, стиля мышления и др. лидера, с одной стороны, и его политической карьерой – с другой;

3) исторический портрет, выступающий как ретроспективное политическое исследование, отличающее аксиологичностью и хронологичностью. Нередко исторический портрет содержит сравнение лидеров прошлого и настоящего, при этом определяются отношения преемственности разных поколений политиков, происходит поиск характерных черт лидерства в разных

политических системах;

4) политическая биография, распространенный в основном на Западе метод портретирования, активно использующий тактики и стратегии рекламного дискурса, являющийся способом воздействия на мнение электората в период политических кампаний.

Данная классификация политических портретов сделана с позиций политической социологии. Она является релевантной для нашего исследования, однако исключает языковой компонент. Выделяя политический портрет как разновидность публицистического жанра, мы имеем в виду, что существует политическая журналистика, которая пересекается с политическим дискурсом. Согласно концепции политической коммуникации, представленной в работе Е.И.Шейгал (Шейгал, 2000), политический портрет как жанр выполняет определенные функции, связанные с главной интенцией политического дискурса – борьбой за власть.

3.1.3. Жанровые характеристики политического портрета

Мы пытаемся рассмотреть жанр политический портрет в системе жанров политического дискурса.

Политический дискурс, являясь сложным и многомерным образованием, включающим не только институциональное, но и личностно-ориентированное общение, обладает определенным набором жанров, которые могут быть классифицированы по следующим параметрам (Шейгал, 2000:255-315):

1. Степень институциональности. Жанры политической коммуникации можно расположить на оси институциональности, где один полюс будет представлен межличностной (приватной) коммуникацией, а второй – институциональным (публичным) общением:

Межличностное - разговоры о политике в семье, с друзьями; анекдоты общение - самиздатовские листовки и граффити

- телеграммы и письма граждан в знак поддержки/протеста

- политический скандал

- пресс-конференции

- публичные политические дискуссии

- публичные выступления, речи политиков - законы, указы, политические документы

- международные переговоры

- официальные встречи руководителей государств

Институциональное общение

2. Дифференциация по субъектно-адресатным отношениям подразумевает разграничение политической коммуникации, включающей институты, и общение за рамками института. К числу жанров политического участия с групповым субъектом относятся петиции, обращения, листовки, наказы избирателям, выступления на митингах, голосования. В коммуникации между агентами в институтах выделяют две сферы: внутренняя, представленная жанрами служебной переписки, кулуарного обсуждения, закрытого заседания, и внешняя, публичная, реализующаяся в жанрах переговоров, встреч политических деятелей, парламентских дискуссиях, докладе на съезде и т.д.

3. Социокультурная дифференциация связана с социокультурной вариативностью политического дискуса, выделением особых политических социолектов, присущих коллективным субъектам политики (см. подробнее главу 2 диссертации).

4. Дифференциация по событийной локализации предполагает соотнесение жанра с определенным событием в жизни общества; причем один и тот же жанр может входить в разные события.

Базовая семиотическая триада «интеграция – ориентация – агональность» позволяет выявить функциональную структуру жанрового пространства политического дискурса, где по характеру ведущей интенции разграничиваются:

- ритуальные жанры (инаугурационная речь, традиционное радиообращение), в которых преобладает фатика интеграции;

- ориентационные жанры, являющиеся текстами информационнопрескриптивного характера (конституция, указ, соглашение, отчетный доклад);

- агональные жанры (парламентские дебаты, рекламная речь, лозунг).

Основная интенция политической коммуникации – борьба за власть – определяет место отдельного жанра политического дискурса в полевой структуре жанрового пространства. Прототипными жанрами, с этой точки зрения, являются парламентские дебаты, публичная речь политика, лозунг и голосование. Периферийные жанры характеризуются переплетением функции борьбы за власть с функциями других типов дискурса (Шейгал, 2000:268).

Многие маргинальные жанры представляют собой вторичные тексты, которые можно определить как «разговоры о политике»; они носят респонсивный характер и представляют собой комментирование, обсуждение, интерпретацию, одним словом, реакцию на действия, совершенные политиками» (Шейгал, 2000:269). К вторичным жанрам политического дискурса относятся интервью, анекдоты, аналитические статьи, мемуары, письма читателей, граффити, карикатура.

Обобщая характеристики вторичных жанров политического дискурса, Е.И. Шейгал отмечает следующее (Шейгал, 2000:270):

- маргинальное положение в структуре жанров на пересечении с другими видами дискурса;

- респонсивный характер;

- цитатный (отсылочный) характер: это жанры, в которых происходит преобразование первичного текста, связанное, как правило, с оценочным, критическим осмыслением текстов первичного дискурса.

Политический портрет как текст является своеобразной реакцией на речевые действия политика, зафиксированные в первичных жанрах. Рассмотрим соотношение жанра политического портрета со смежными жанрами политического дискурса.

Политическая листовка традиционно представляет собой одностороннее или двустороннее печатное издание, где в качестве основного средства воздействия используется текст. В листовке используются изобразительные средства, включающие различные шрифтовые модификации и композиционные особенности размещения текста; в ряде случаев используется политическая символика. Рекламная политическая листовка имеет своей целью эффективное оперативное информирование аудитории о происходящих событиях. Листовка может содержать призыв к конкретным действиям, доносить до избирателей основные положения программ партий и кандидатов. Листовка, в отличие от портрета, более мобильна, не требует больших затрат при изготовлении, позволяет быстро доносить до массового адресата изменения и новшества в кампании кандидата. Политическая листовка в большей степени, чем политический портрет, ориентирована на выражение позиции группового субъекта политики: политической партии, течения или группы; она пропагандирует ценности конкретного политического лагеря, в то время как портрет сосредоточен вокруг отдельного политика.

Исследователи жанров политической рекламы выделяют следующие типы политической листовки (Лисовский, 2000:170-172):

- листовки проблемного характера. Данный тип политической листовки максимально сближается с жанром политического портрета, так как, отражая какую-либо проблему, такая листовка представляет и образ кандидата. Она может также содержать фотографии, свидетельства лидеров (например, в виде их обращений, воспоминаний и т.д.). Однако, в отличие от политического портрета, в такой листовке аналитический компонент не будет доминирующим; образ политика будет создан набросками;

- экспрессивно-агитационные, атакующие листовки направлены на воздействие на сознание избирателей при помощи фактов, компрометирующих противника. Их цель – продемонстрировать слабые позиции соперника, осветить «темные» моменты его биографии. Данный тип листовки близок политическим портретам, направленным на диффамацию «чужих» политиков и разрушение из рекламного образа. В таких политических листовках часто прибегают к помощи сатиры в прозе и стихах, используют частушки, а из изобразительных средств – карикатуру и шарж. Еще одно выразительное средство – анекдот; его яркость, легкость, емкость, лаконичность, уникальная образность, достигаемая минимумом средств, позволяют анекдоту конкурировать с самыми эффективными коммуникативными технологиями;

- сравнительная листовка является менее категоричной, чем атакующая. Точный выбор сравнений и оснований для сравнений позволяет создание образа некомпетентного оппонента, не соответствующего ожиданиям избирателей;

- листовки поддерживающего типа призваны подкрепить имидж кандидата посредством свидетельств авторитетных людей (официальных лиц, популярных личностей, т.п.). В высказываниях известных людей будут отражены достоинства политика, его достижения, либо будет выражено негативное отношение к позиции основного оппонента и стоящей за ним партии.

Таким образом, разные типы политической листовки по сути представляют собой составляющие жанра политического портрета.

Политический плакат как жанр политической рекламы ориентирован преимущественно на эмоциональное воздействие, в его основе лежит зрительный образ, метафора: не изображение иллюстрирует текст, а текст дополняет изображение (Лисовский, 2000). В отличие от политического портрета, действие рекламного политического плаката рассчитано на длительное время и многократное использование. К основным характеристикам политического плаката можно отнести его тщательное композиционное построение, динамичность, возможность быстрого и безошибочного прочтения массовым адресатом, отсутствие имплицитных смыслов, доступность и понятность.

Политический буклет как еще один жанр политической рекламы также близок политическому портрету. Основное отличие буклета заключается в том, что он используется для представления кандидата избирателям, создания его положительного образа, донесения до избирателей сведений личного характера о кандидате, однако буклет не предполагает выражения программных идей политика. Буклет обладает большей мобильностью, он не отличается аналитичностью и избыточными комментариями аналитиков, иногда присущих политическому портрету.

Политический портрет как жанр содержит актуальные и достаточные для завершенности образа политика информационные фрагменты, представленные в других жанрах лишь частично.

Мы рассматриваем политический портрет как газетнопублицистический жанр, включающий в себя элементы смежных публицистических жанров: очерка, беседы, эссе, биографии. Каково их соотношение в политическом портрете?

Лидирующей жанровой формой в политическом портрете является очерк – жанр, «в котором описательно-повествовательное изображение складывается в основном из наблюдений рассказчика, составляющих композиционный центр произведения» (КЛЭб, 1967:516).

Политический портрет соотносится с документальной, или публицистической, разновидностью очерка, воспроизводящей «характерные факты или явления в том виде, в каком они существуют в самой действительности» (КЛЭб, 1967:519).

Политический портрет всегда посвящен фактам, явлениям, событиям из жизни политика. Автор делится своими впечатлениями, размышлениями и ассоциациями, рожденными в результате встречи с тем или иным политическим деятелем. В политическом портрете повествование подчинено единой внутренней теме, единому образу; автор выражает свое заинтересованное отношение к описываемому, предлагает свою оценку.

Например, в политическом портрете Сергея Степашина автор, Б. Вишневский, описывает свои впечатления от общения с политиком, комментируя манеру его поведения как политика: Степашин – это эдакий «Молчалин от политики», умеренный и аккуратный, твердо знающий свое место, упорно стремящийся сменить его на более высокое. Типичный политик-стайер, рассчитывающий силы так, чтобы хватило на длинную дистанцию, не делающий резких рывков, но и не «спекающийся» задолго до финиша (НГ, 13.05.1999).

В политическом портрете Хиллари Клинтон автор размышляет о возможном будущем жены нынешнего президента, предсказывая успешность ее политической карьеры: Whether stumping for her husband during his runs for Arkansas governor or helping usher the likes of Sen. Chuck Schumer into office, Hillary is the consummate campaigner. Her star power would lend serious dazzle to a Senate run - but leave other Dems out in the cold (Newsweek, March 1, 1999)

Заинтересованная авторская позиция и собственные размышления создателя политического портрета сближают его с эссе. Под эссе в публицистике понимается «прозаическое сочинение небольшого объема и свободной композиции, выражающее индивидуальные впечатления и соображения по конкретному поводу или вопросу и заведомо не претендующее на определяющую или исчерпывающую трактовку предмета» (ЛЭС, 1985:516). Компонент эссе политического портрета, как правило, отличается своеобразным стилем: автор максимально приближается к разговорному языку, используя разговорную интонацию и лексику, например: Hillary had to enjoy "the delicious irony" that so many people were clamoring for her to run for office so soon after her husband had narrowly avoided being kicked out of his (Newsweek, March 1, 1999).

Жаль, что в свое время иностранное слово «ваучер» так и не заменили на исконно русское слово «чубайсор». Потому что девять десятых россиян, вспоминания о Чубайсе, первым делом вспоминают именно ваучеризацию всей страны и две обещанные каждому «Волги» (НЗ, 14.02.1998). Таким образом, компонент жанра эссе придает языку политического портрета особую образность.

В любом политическом портрете обязательно присутствуют биографические данные - автор отмечает основные вехи жизненного пути политика, в наиболее выгодном свете подчеркивая его заслуги перед обществом, опирается на свидетельства очевидцев, документы. Таким образом, жанр биографии также представлен в политическом портрете.

Как правило, автор приводит анкетно-биографические данные (возраст, происхождение, образование, партийную принадлежность, религиозные убеждения, семейное положение), используя их для придания достоверности раскрываемому образу политика.

Политический портрет близок и к жанру литературного портрета. Автор политического портрета так же, как и создатель литературного портрета, прослеживает жизнь героя, выделяя ее отдельные моменты, в которых с наибольшей яркостью проявляется как характер человека, так и смысл его общественной деятельности. На основе личных выступлений он выделяет наиболее характерные черты имиджа того или иного политического деятеля, закрепляя их в сознании читателя. Так, например, в прессе создался образ Мадлен Олбрайт как сторонницы жесткого курса в политике (over time, she became known as a hawk ), однако средства массовой информации несмотря на это симпатизируют ей, веря в то, что она действительно принесет изменения к лучшему в жизни Америки: While diplomacy has long been dominated by gray men in gray suits, Albright is a red dress, a point she has not hesitated to make as she begins her tenure as the first female secretary of state (Economist, April 1999). Так средствами языка в сознании читателей закрепляется образ политика, который отличается от других, уже примелькавшихся фигур на политической сцене. Автор политического портрета подчеркивает, что Мадлен Олбрайт ведет одну стратегическую линию, умеет рисковать в разумных пределах, способна принимать нетрадиционные решения, делать оригинальные ходы. Жанр беседы также представлен в политическом портрете. В отличие от интервью, предполагающего официальный и серьезный разговор, беседа носит более задушевный характер. Таким образом, политик с большей искренностью и меньшей политичностью объясняет мотивы своих действий. Как правило, автор в косвенной форме приводит ответы политика на заданные ему вопросы, сопровождая их собственными комментариями и размышлениями. Беседа передает авторское видение политика. Автор беседует с героем на темы, которые являются наиболее важными для читателей и которые помогают раскрыть образ политика более полно. Обычно беседа затрагивает самые значительные поступки и действия политика, которые вызвали наибольшие изменения в обществе, либо привлекли внимание населения, став, например, началом крупного скандала. Главная функция, которую беседа выполняет в политическом портрете, - придание портрету большей достоверности и подлинности, создание иллюзии постоянного присутствия героя-политика. Тот образ политика, который создает публицист, представляется более объективным и жизненным. Так, в политическом портрете Хиллари Клинтон элементы беседы встречаются довольно часто: I asked Hillary what she was thinking about. "Nothing important, just family problems - Chelsea has got a new boyfriend, you know." It seemed that she was really concerned about the happiness of her daughter …(Newsweek, March 1, 1999).

В структурном плане в политическом портрете преобладающим является жанр публицистического очерка, что, думается, объясняется задачами, который ставит перед собой создатель политического портрета. Цель автора политического портрета - представить политического деятеля, показать его сильные стороны и преимущества перед другими лидерами, либо, наоборот, развенчать образ политика, поразмышлять над причинами его удач и выяснить истоки его провалов. Именно жанр публицистического очерка позволяет автору воспроизводить реальные факты и явления, сопровождая их собственными комментариями и прямыми оценками. Жанры литературного портрета, беседы, эссе и биографии являются скорее вспомогательными компонентами, позволяющими автору политического портрета создание более полного образа политика.

Каждый жанр институционального дискурса отличается собственной интенцией. Интенциональная направленность политического портрета конкретизируется в его основных функциях:

- информационной (сообщение сведений о политике – как эксплицитно, так и имплицитно посредством визуального ряда);

- интерпретационной (комментарии к его словам и действиям);

- ориентационной (отнесение политика к «своим» или «чужим» по отношению к адресату).

Общая задача политического портрета – создание разностороннего образа политического деятеля; в сближении политика с населением, «очеловечивании» его образа, усилении многих его характеристик.

Политический портрет предлагает реципиенту образ лидера, прямую или косвенную характеристику его личных качеств, фрагменты биографии, общезначимой деятельности и в том или ином объеме – программу.

Специфика субъектно-адресатной организации политического портрета состоит в том, что между традиционными для политического дискурса агентом (представителем политического института) и клиентом (гражданином или гражданами) связь осуществляется посредством представителя средств массовой информации. В центре политического портрета – политик, представленный глазами журналиста-медиатора, который может выступать в разных функциональных ролях: собственно корреспондент, напрямую передающий высказывания политика; журналист-рассказчик, пересказывающий слова политика; комментатор, выражающий собственную точку зрения и оценивающий высказывания политика. Автор политического портрета, как правило, находится на стороне своего героя. Используя стратегии сближения или дистанцирования, журналист может идеализировать, гипертрофированно показать позитивные характеристики политического деятеля либо, напротив, создать отрицательный образ политика.

Для политического портрета облигаторным признаком является его идеологическая заданность. Даже выражая собственную позицию, автор политического портрета соотносит ее с позицией группового субъекта политики, с которой он себя идентифицирует. Политический портрет как жанр обычно не локализован в рамках конкретного события, не преследует сиюминутных задач. Агитационно-пропагандистские задачи могут выполнять политические портреты, появляющиеся во время избирательной кампании, приуроченные к выборам или другим крупным политическим событиям. Именно в это время появляются портреты, ставящие своей целью диффамацию определенного политика, который и становится героем политического портрета.

Политический портрет можно представить как включающий следующие виды знаковых компонентов: вербальные, которые подразделяются на непосредственные слова политика, реплики, отрывки из текстов выступлений и комментарии журналиста (статистические данные, описание событий или ситуаций, манеры поведения героя и т.д.); визуальные (фотографии, коллажи, карикатуры, шаржи).

Таким образом, политический портрет может быть определен как сложный жанр публицистики, реализующий интенцию создания положительного или отрицательного образа политика и являющийся комбинацией жанров очерка, эссе, беседы, биографии и литературного портрета, где преобладающим жанром в структурном плане является очерк. Задачей политического портрета становится создание разностороннего образа политического деятеля с целью представления его личности в наиболее выгодном свете.

3.2. Фрейм жанра «политический портрет»

Для современного этапа лингвистических исследований характерно обращение к понятийному когнитивной лингвистики – «лингвистическому направлению, в центре внимания которого находится язык как общий когнитивный механизм, как когнитивный инструмент – система знаков, играющих роль в репрезентации (кодировании) и в трансформировании информации» (КСКТ, 1996:53). Круг проблем, который представляет интерес для когнитологов, включает следующие:

- проблемы категоризации;

- проблемы концептуализации;

- когнитивные аспекты грамматики;

- когнитивные исследования дискурса;

- когнитивная лексикология;

- когнитивные версии семантики (прототипическая семантика; концептуальная семантика; фреймовая семантика);

- проблемы соотнесения языковых структур с когнитивными;

- проблемы языковой картины мира (Красных, 1997; Попова, Стернин 2001; КСКТ 1996).

Центральными категориями когнитивной лингвистики, таким образом, являются «концепт, концептуализация, категоризация, концептосфера (или картина мира)» (Попова, Стернин, 2001:8).

Сфера интересов когнитивной науки распространяется и на ментальные репрезентации, различные модели ментального представления знаний, «способы «упаковки» информации, представленной в семантике единиц языка и речи» (Жаботинская, 1997:7). В этой связи исследуются пропозиции, фреймы, сети, схемы, схематы, планы, сценарии, скрипты (Минский, 1979; Филлмор, 1988; Gumperz, 1982; Evans, 1985; Cohen, 1996). Центральной структурой, которая связана со всеми другими, является фрейм.

Согласно М. Минскому, «фрейм представляет собой структуру данных, в которой отражены приобретенные в результате предыдущего опыта знания о некоторой стереотипной ситуации и о тексте, который описывает эту ситуацию» (Минский, 1979:37). Являясь основой для интерпретации, данное определение стало расширяется, причем акцентировались различные моменты. В итоге различные толкования термина «фрейм» в современной науке сводятся к следующему:

1) фрейм – явление лингво-когнитивное, т.е. содержащее информацию об означаемом слова;

2) фрейм – это знания об объектах и событиях;

3) фрейм – это знания о предметной деятельности (субъект – объект);

4) фрейм – это знания о социальной интеракции (Лассан, 1995:36-37).

Формально фрейм можно представить в виде структуры узлов и отношений. Составляющие фрейма – слоты – «содержат некоторый тип информации, релевантный для описываемого объекта действительности. Слоты представляют собой пустые узлы, заполняемые переменными». Характерная особенность фрейма, отличающая его от значения, – «энциклопедичность», содержание в структуре самых разнообразных знаний о называемом словом референте» (Лассан, 1995:36).

Пропозиция, являясь ключевым термином в целом ряде моделей порождения и понимания речи, считалась основной структурой представления знаний. Сегодня пропозиция – это конститутивный элемент фрейма, включающий субъект (предмет мысли) и предикат (признак, предицируемый данному предмету). Фрейм формируется или несколькими предикатами при одном субъекте, или путем установления связей между несколькими субъектами в пределах ситуации. В таком случае фрейм можно представить в виде определенной фреймовой сети, где информация сосредоточена в слотах и дугах, соединяющих эти слоты. Таким образом, прослеживается связь между фреймом, сетью и пропозицией: фрейм формируется при помощи пропозиций и сетей; несколько фреймом могут образовывать межфреймовую сеть (Жаботинская, 1997).

В качестве синонима к термину «фрейм» часто используют термин «схема», «способ представления операционной информации» (КСКТ, 1996:179). По мнению С.А. Жаботинской, схема – это своеобразный гипероним по отношению к фрейму, обобщение нескольких фреймов. Более детальный, конкретный фрейм – это схемата (Жаботинская, 1997).

Среди фреймов, включенных в одну схему, может быть наиболее типичный; среди концептуальных планов также выделяется тот, который является наиболее употребимым. Принимая возможность существования в составе концептуальной схемы инвариантного фрейма, включающего инвариантный план, и, как результат, инвариантный сценарий, мы можем говорить о существования инвариантного феномена, описывающего привычные ситуации как стереотипные смены событий. Это скрипт, относящийся к базовому уровню событий, структурирующийся в соответствии с наиболее ожидаемыми далее событиями (Жаботинская, 1997). «Иногда события запоминаются в терминах структуры самого высокого уровня. Базисными единицами памяти являются сцены – кирпичики. Скрипты получаются, когда сначала сообщается об одном событии, а потом на этот рассказ накладывается другое повествование, усиливающее области согласия и констатирующее противоречия» (КСКТ, 1996:173).

Разнообразие ментальных репрезентаций, отраженных в семантике языка и речи, а также становление когнитивной науки в настоящий момент объясняют тот факт, что терминологический аппарат когнитивной лингвистики не является до конца упорядоченным. Отражая интегративные тенденции в науке вообще, когнитология имеет много общего с психологией; часто границы между лингвистическим и психологическим размыты и трудноопределимы.

Настоящее исследование предполагает когнитивный подход к анализу жанра «политический портрет». Использование когнитивного инструментария оправдано следованием постулатам когнитивной семантики, изложенным в статье А.Н. Баранова и Д.О. Добровольского (Баранов, Добровольский, 1997). Для нашей работы актуальными оказываются следующие принципы:

- постулат о примате когнитивного, согласно которому «реальные объяснения функционирования языка можно получить только при обращении к когнитивным структурам»;

- постулат о нерелевантности противопоставления лингвистического и экстралингвистического знания, позволяющий «использовать один и тот же язык для описания знаний различных типов»;

- постулат о множественности воплощения когнитивных структур в языке, утверждающий, что «когнитивные структуры необязательно привязаны к определенному языковому знаку».

Изучение различных фреймов привело к выделению повествовательного фрейма, номинативного фрейма, фрейма импликаций и др. Так, А.В. Плешакова, исследуя фрейм «происшествие», пишет: «Мы определяем интересующие нас типы фреймов как тематический фрейм – сценарий видов деятельности, окружающих условий, образа кого-либо или чего-либо, наиболее важных проблем, обычно связанных с данной темой, и повествовательный фрейм – скелетную форму типичных рассказов, объяснений, аргументации. Необходимыми в повествовательном фрейме являются «соглашения» о формах построения повествований: композиции, стиле, способах референции к событиям и т.п.» (Плешакова, 1998:94). Исследователь далее подчеркивает, что «тематический фрейм и повествовательный, безусловно, связаны один с другим, но первый является когнитивной моделью событий, второй – моделью построения текстов об этих событиях. Изучая повествовательные фреймы «происшествие», мы строим их исследовательскую модель, научное обобщение фреймов, заполняя узлы схемы номинативными единицами, извлеченными из обследованных текстов, и получаем номинативный фрейм . Номинативный фрейм «происшествие» – это обобщение, соотносимое с целым классом текстов о разных видах происшествий, изложенных в определенном жанре» (Плешакова, 1998:95).

Идея о существовании номинативного и повествовательного фреймов является важной и для нас: предварительный анализ структуры политического портрета позволяет увидеть определенное сходство между основными шагами в развитии структуры данного жанра (тематический сюжет) и фреймом «политик», построенного в работе Е.И.Шейгал.

Фрейм «политик» представляет собой заданный набор слотов, объективирующих типовые признаки политика, которые выглядят следующим образом (Шейгал, 2000:93):

Человек:

1. – определенного пола;

2. – определенного возраста;

3. – из определенного региона;

4. – занимающийся политической деятельностью;

5. – придерживающийся какой-либо политической ориентации;

6. – принадлежащий к какому-то политическому институту;

7. – выполняющий какие-либо политические функции; 8. – обладающий какими-либо качествами:

8. 1.– профессионально-деловыми;

8.2.– морально-этическими; 8.3.– психическими.

Анализ фрейма концепта «политик» и фрейма жанра «политический портрет» позволил увидеть совпадение и пересечение некоторых узлов. Фрейм жанра «политический портрет», слоты которого представляют основные ступени в развитии нарративной структуры, обнаруживает высокую степень коррелятивности (параллелизма) с основными слотами номинативного фрейма «политик».

Фрейм жанра представляет собой ментальное представление об определенной жанровой форме. Рассуждая об имманентно жанровом характере дискурсивного мышления языковой личности, К.Ф.Седов замечает, что «жанровые фреймы в драме превращения мысли в слово принимают самое активное участие. В различных коммуникативных ситуациях повседневного общения мы имеем дело с неодинаковыми способами формирования и формулирования мысли, т.е. с разными видами дискурсивного мышления. Несходство моделей порождения высказывания мотивировано прежде всего различиями в прагматических характеристиках той или иной интеракции, которые довольно гибко отражают фреймы жанрово-стилевого взаимодействия людей» (Седов, 1999:18).

Данный фрейм, являясь ментальной моделью репрезентации знаний, раскрывает типичное представление о политике.

Под фреймом жанра «политический портрет» будем понимать структурированный набор слотов, который позволяет определить данную жанровую форму как «политический портрет».

Анализируя фрейм «политический портрет», мы рассматриваем массив текстов политических портретов, опубликованных в российской и американской прессе и других средствах массовой информации за 1996-

2002 гг.

Фрейм жанра «политический портрет» включает три блока слотов: «предыстория» (или прошлое); «настоящее», «перспектива» (или будущее). Думается, что динамичность политического языка отражает динамизм и стремительность политической коммуникации вообще: «Жизнь в политике, как правило, быстротечна, ее временные рамки весьма ограничены, отсюда кратковременный, преходящий характер политических ценностей и сконцентрированность политической деятельности (и политической коммуникации) на сиюминутных, а не вечных проблемах» (Шейгал, 2000:71). Данная особенность политического дискурса обусловила выбор временной оси как центральной для построения фрейма жанра «политический портрет». Кроме того, проекция в будущее и прошлое позволяет создать определенную рамку, в которую заключается политик: блок «предыстория» раскрывает образ политического деятеля в прошлом, позволяя, например, проводить мысль о преемственности поколений в политике; блок «перспективы» предоставляет возможность нарисовать блестящее будущее или, наоборот, упадок, который наступит, если данный политик придет к власти.

Итак, фрейм жанра «политический портрет», по нашему мнению, выглядит следующим образом:

Рассмотрим вербальное наполнение слотов фрейма жанра

«политический портрет» на материале русского и английского языков.

3.2.1. Фреймовый блок «прошлое»

а) Биографическая справка включает, как правило, анкетно-

биографические данные о политике, которые подразумевают указание следующей информации:

- возраст,

- происхождение,

- образование,

- основные этапы карьеры,

- религиозные убеждения,

- награды и звания, - семейное положение, - хобби.

Обратимся к примерам.

Лужков Ю.М. родился 21 сентября 1936 года в г. Москве. Окончил Московский нефтяной институт им. И.М.Губкина (1958). В 50-60-е годы работал научным сотрудником, руководителем группы, зам. начальника лаборатории НИИ пластмасс; и.о. главного специалиста ТУ Госкомитета химпрома при Госплане СССР. В 70-80-е годы – директор ОКБ автоматики Минхимпрома СССР. В 87-90-м гг. – первый зам. председателя исполкома Моссовета. В 90-91-м гг. – председатель исполкома Московского городского Совета народных депутатов. С 92-го г. по настоящее время – мэр Москвы. Награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени, медалями «Защитнику свободной России»… Лауреат Государственных премий СССР и РФ, заслуженных химик РСФСР, заслуженный строитель России. Профессор Международного университета. Женат. Имеет четверых детей и внучку. Увлечения: футбол, теннис, конный спорт . (КП, 18.07.2000).

Биографическая справка отличается лаконичностью, точностью сведений, а также использованием клишированных фраз, характерных для жанра биографии.

Валентина Матвиенко (в девичестве Тютина) родилась в городе Шепетовке на Украине. В семье было пятеро детей. Отец скончался от паралича вскоре после окончания Великой Отечественной войны. Дочерей в одиночку поднимала мать. Валентина в школе училась на «отлично», но после 8–го класса пошла в медицинское училище, чтобы получать хоть какую-нибудь стипендию. Училище окончила с отличием, уехала поступать в институт в Ленинград. Здесь началась ее карьера общественного деятеля… В 1989 году Матвиенко становится народным депутатом СССР, потом… едет послом в Грецию, откуда в правительство России ее вызывает Евгений Примаков. Валентина Матвиенко замужем за институтским однокурсником, ныне полковником медицинской службы в отставке Владимиром Матвиенко. Имеют сына Сергея, который продолжает учебу за границей . (ИЗВ., 08.08.2000).

Even in a year of unlikely candidates, Donna Peterson, who is running for

Senate in the state of Texas, stands out as an original. The 32-year-old West Point grad, a former helicopter test pilot and business consultant she is going to oust Wilson from the East Texas seat he has held for 20 years. Peterson, a conservative Republican in the heavily Democratic Second Congressional District, is confident of victory . (Time, November 2 ^nd , 1996).

Отметим, что типичной особенностью российских политических портретов является выделенность биографической справки в отдельный структурный блок. В американских политических портретах анкетнобиографические данные, как правило, органично включены в сам текст, факты биографии упоминаются в связи с отдельными этапами карьеры политического деятеля. Кроме того, религиозная принадлежность политика более акцентируется в американских публикациях, что объясняется разнообразием религиозных конфессий в США и устоявшимися традициями верования в Бога.

б) Значительные поступки и действия политика :

Кириенко, прочно ассоциирующийся в сознании граждан с дефолтом, доказывает, что в политике главное – руководствоваться здравым смыслом. (КП, 28.12.1999).

Два года назад Евгений Примаков, будучи премьер-министром, совершил свой знаменитый разворот над Атлантикой в знак протеста против военной операции НАТО в Югославии . (КП, 27.03. 2001).

Впрочем, многие помнят слезы президента у гроба Собчака, колючие слова об убившей его травле, сказанные год назад. (АиФ, №9, 2001).

Если бы вклад Горбачева в мировую политику закончился одним падением Берлинской стены, то уже одно это застолбило бы ему место в истории. Но стена была лишь зримым символом противостояния двух систем, с которыми покончил Горби. Он прекратил убийственное состязание супердержав в ракетно-ядерной гонке, понизил градус планетарной ненависти. Заговорив об общечеловеческих ценностях, сделал мир человечнее и добрее» . (АиФ, №9, 2001).

Who is Vladimir Putin? To date, he has been a shadowy figure, from his KGB origins to his seemingly irreconcilable alter egos . (Newsweek, November 2001).

Упоминание ярких событий, которые в сознании ассоциируются с тем или иным политическим деятелем, актуализирует образ политика, делают его узнаваемым. Таким образом, главная функция данного слота – первичное представление имиджа политического деятеля, своеобразный набросок того, какое мнение о нем сложилось в обществе и как к нему относится автор политического портрета. Заметим, что достаточно часто в данном слоте фрейма подчеркивается драматический компонент: случаи возвышения и неожиданного падения политического лидера (как, например, в политических портретах Б. Ельцина), происхождение из «низов» (в политических портретах Б. Клинтона, который рос в семье без отца, но с пьющим отчимом), «избранность» в детстве, «предопределенность» высокого предназначения (рукопожатие Президента Кеннеди и юного Б.Клинтона).

в) Задатки лидера :

В политических портретах эксплицируется представление о том, каким должен быть кандидат, чтобы стать идеальным политиком. Анализ текстов политических портретов показывает, что несомненный успех ожидает претендента, который отвечает следующим требованиям избирателей:

1) личностный аспект: он честен, порядочен, образован, умен, принципиален;

2) профессиональный аспект: он работоспособен, компетентен, деловит;

3) социальный аспект: он готов заботиться о людях, близок к проблемам народа.

Страна сильно изменилась, нужен был другой лидер. Степашин ориентировался на элиту и потому не подходил. Он стал бы еще одним самолетиком авианосца, но не капитаном потерпевшего катастрофу корабля. (КП, 27.03.2001).

Президентскому креслу был противопоказан яркий харизматик, человек, связанный определенными публичными высказываниями и контактами с известными группами влияния. Это резко сузило бы возможности маневра. Итак, новым Президентом России должен был стать: 1) государственник, патриот, державник, но - умеренный; 2) силовик – если не по погонам, то по духу; 3) не засвеченный на публике политик; 4) управляемый политик – в том смысле, что не вообразил бы себя всезнающим и всемогущим. Кроме того, было бы неплохо, если бы он принадлежал к касте разведчиков – это гарантирует уровень образования, кругозор, рыночную ориентацию, популярность в народе.

Самым лучшим оказался Владимир Владимирович Путин (ИЗВ, март 2001).

As a native Puerto Rican, she was in touch with the communities she wanted to represent. As a former city council member, she also knew her way through the tangles of local politics. (Newsweek, November 1996).

Представление о необходимых задатках лидера соотносится с представлениями об идеальном политике, которые несколько различаются в русской и американской культурах, что будет рассмотрено ниже.

Фреймовый блок «прошлое» помогает соотнести образ политика и картину мира адресата, «вписать» политического деятеля в систему его ценностей, в эмоциональном плане выделить данного политика из ряда политиков вообще.

Образы прошлого играют важную роль в иерархии личностных характеристик политика, которые получают свое развитие в настоящем и проецируются на будущее. Именно из прошлого автор политического портрета черпает информацию, которая отвечает интересам адресата и работает на создание ведущей роли политика.

Автор политического портрета (в зависимости от цели портрета – представить положительные характеристики «своего» политика, его сильные стороны, или разоблачить слабости и недостатки «чужого» политического деятеля) создает первичный, предварительный образ политика, который в тексте политического портрета трансформируется – его базовые черты сохраняются; на «каркас» характеристик, представленных «в прошлом», накладываются новые черты, отражающие реалии современной политической ситуации.

3.2.2. Фреймовый блок «настоящее»

Фреймовый блок «настоящее» включает институциональные и имиджевые характеристики политика, ролевые номинации, а также слот «общая оценка». Рассмотрим слот «институциональные характеристики».

a) Принадлежность к партии / движению / течению; занимаемая должность :

Недоценивать Зюганова никак нельзя хотя бы потому, что за ним стоят реальные и очень мощные избирательные ресурсы. Это преданный коммунистический электорат, который без напоминаний голосует за своего кумира . (АиФ, №7, 2000).

The Republican mayor of Diamond Bar, Jay Kim says he nearly always has to cry when he faces the chance to lay off more than 20 employees at Jaykim Engineers, Inc., the design firm he started in 1976 . (Time, October 2001).

Данный слот подразумевает отнесение политика к определенному институциональному типу. По нашему мнению, как было показано в главе 2, современная российская политическая ситуация позволяет дифференцировать четыре институциональных типа политиков (коммунисты, демократы, либералы, маргиналы), отличающиеся своими коммуникативными характеристиками. Американское политическое пространство, как нам представляется, является менее дробным: устоявшее противостояние республиканцев и демократов позволяет выделить также незначительную группу маргиналов. Заметим, что информация о политической принадлежности политика может подаваться как эксплицитно (при помощи конкретного указания в тексте политического портрета), так и имплицитно, посредством печатного издания, публикующего портрет. В этой связи исследователи теории массовой коммуникации выделяют четыре вида печатных изданий (Мокшанцев,

2000):

- политически нейтральные издания;

- издания, частично поддерживающие идеологию того или иного политического лагеря;

- печатные органы определенных партий, объединений, в той или иной форме курируемые лидерами;

- специализированные выпуски периодических изданий, выпускаемые в период выборов и т.п.

Очевидно, что три последние типа печатных изданий изначально указывают на политическую принадлежность политика.

б) Политическая платформа; ценности :

In the glare of recent public diplomacy, we are getting a fuller view of the man and his modus operandi. For one thing, Putin has demonstrated a clear willingness to chart a new course on foreign and domestic policy, combining gut instinct with cool geopolitical calculation. Nor does he hesitate to stake out positions that many Russians are not fully prepared for. A more nuanced view suggests that Putin is emerging as a consummate politician, possessing an uncanny sense of his own people. Far from being out of step, he knows exactly what Russians want: peace and stability, normalcy, a sense of economic progress and the room to rebuild their lives. (Newsweek, November 2001).

Путин, с одной стороны, проявляет достаточно жесткую волю, что многим людям нравится, а с другой – гарантирует свободу. Идеология Путина – это сильная власть в свободной стране. Она, похоже, пришлась по душе большинству российских граждан. (МК, декабрь 1999).

Данный слот фрейма эксплицирует ценностные ориентиры, которых придерживается герой политического портрета. Представляя политика, автор политического портрета акцентирует ценности, релевантные для адресата. В российских политических портретах наиболее частотными, а, следовательно, важными для электората являются следующие ценности:

- стабильность ( чтобы не было хуже жить; гарантирует уверенность в завтрашнем дне; жизнь без резких изменений );

- перемена к лучшему ( только Х добьется лучшего для вас; он один может что-то изменить; он создаст хорошее новое вместо плохого старого );

- продолжение реформ ( политик-реформатор; не допустит возвращения старого; за развитие рыночной экономики );

- развитие экономики, улучшение материальных условий жизни ( обязуется развивать производство; бесплатное образование и медицина; постепенная военная реформа );

- порядок ( законность; снижение преступности; использование силы; жесткая политика; сильная рука ).

В американских политических портретах прослеживается апелляция к следующим ценностям:

- community ( X is determined to reawaken the great sense of American community; wants an America that is coming together around our enduring values );

- opportunity ( more opportunity in America; opportunity made America strong );

- safety ( calls for a reasonable course; realistic help; solutions that can be delivered and will guarantee security ).

Для американского политического портрета частотным является также обращение к идее преемственности поколений: герой политического портрета предстает как преемник, ученик более опытного и знающего политика, продолжателя дела национального лидера ( Bill Clinton will lead us from the millennium which saw the birth of our nation in the time of George Washington into a future that has all the potential to be even greater than our magnificent past ). Таким образом, подчеркивается идея приверженности к национальным ценностям, необходимость их сохранения и дальнейшего прославления.

в) Степень популярности .

По признанию вождя КПРФ, его поддерживают 300 региональных газет. А ведь есть еще и центральные. Есть «Парламентский час» на РТР. О том, что Зюганова рано списывать со счетов, говорит и читательская почта «АиФ»: на 9 писем за Зюганова всего одно – за Путина. Как показывает опыт, это довольно чуткий барометр общественных настроений. (АиФ, февраль 2000).

In the third and the final debate, Bush finally found a focus and intensity that had eluded him and that he has carried into the homestretch. Bush was coming up the polls. To get this far, given where he started, he has waged a remarkable drive. And if he does hold on to win, his campaign will enter as a model of how to prevail on the road to the White House. (Time, October, 2000).

Данный слот, как правило, включает статистическую информацию, он приобретает особую значимость в политических портретах, печатающихся в разгар политической кампании, когда идет «битва» за голоса. Нередко на степень популярности политика указывает фоторяд – изображение кандидата среди большого количества доброжелательно настроенного народа, рядом с известной личностью, пользующейся авторитетом. Различные визуальные фрагменты представляют не только внешний и внутренний облик человека, но и иллюстрируют его отношения с семьей, сторонниками, результаты его деятельности, то, как он выражает интересы избирателей, воплощает их идеалы.

г) Отношения со «своими» и «чужими» на политической сцене :

Впрочем, Зюганову действительно ничего не остается, как отчаянно биться за президентский пост. Просто потому, что второго поражения партия ему уж точно не простит. И если только он не политический самоубийца, то должен бороться с Путиным, что называется, без дураков. Так, чтобы кремлевским политтехнологам не приходилось скучать и жаловаться на отсутствие «альтернативы». (АиФ, №7, 2000).

Today American society stands proudly on the record of the last four years with the Republicans in power. Today’s Democratic Party offers the end of an era of big government. We are living in the age of enormous possibility, and we are working to make sure that all Americans can make most of it. Democrats are ready to meet America’s challenges, protect America’s values, and fulfill America’s dreams . (Economist, November 2001).

Измерение «свой» - «чужой» подразумевает деление политического пространства на сторонников и противников. В процессе политической коммуникации политик стремится к солидаризации со «своими», идентификации с приверженцами той же системы ценностей и идей. Маркеры чуждости характеризуют отношение к «чужим», которое варьируется от нейтрального, нарочито сдержанного до агрессивного, связанного с навешиванием ярлыков и прямым оскорблением другого.

Блок слотов «институциональные характеристики» представляет политика как участника институционально заданного общения.

Фреймовый блок «настоящее» включает и слот общая оценка деятельности политика . Обратимся к примерам.

Руководители партий – люди, занимавшие и занимающие высокие государственные посты, привыкшие сами принимать решения, но авторитет и волю своего лидера признают безоговорочно. Без «цементирующих» свойств личности Ю.М. Лужкова это предвыборное содружество вряд ли смогло продолжать начатое дело и перейти к созданию консолидирующей партии . (ПФ, октябрь 2001).

Carrie Meek faces no Republican opposition in November, guaranteeing her the honor of becoming the first African American to represent Florida in

Congress since Reconstruction. I don’t see her as a victim – Carrie Meek is a fighter. (Time, August 1999).

В зависимости от функциональной роли журналиста-автора политического портрета, эта оценка может быть выражена эксплицитно или имплицитно. Эксплицитное выражение оценки означает прямое оценивание героя политического портрета, отнесение его к «своим», хорошим, или «чужим», плохим.

Больший интерес представляет имплицитная оценка, базирующаяся на использовании импликатур. «Речь идет о таком способе передачи информации, при котором она в явном виде в тексте не выражается, но с необходимостью извлекается адресатом в силу языковых конвенций, разделяемых коммуникантами негласных постулатов общения, социальных стереотиров или особенностей мышления» (Рекламный текст, 2000:95). Различают конвенциональные импликатуры (вывод опирается на лингвистическую информацию), теоретические импликатуры (вывод основан на знаниях о мире), импликатуры речевого общения (вывод основан на использовании правил речевого общения).

По мнению Ю.К. Пироговой, сила имплицитной информации заключается в том, что она «легко воспринимается адресатом и оказывает влияние на формирование мнения о рекламируемом объекте в обход процедур аналитической обработки информации, осуществляемых человеком» (Рекламный текст, 2000:97).

Рассмотрим некоторые виды импликатур, используемых при выражении оценки героя политического портрета.

Конвенциональные импликатуры чаще всего заключены в риторических вопросах: Почему страна проголосует за молодого? (Импликатура: страна проголосует за молодого). Vladimir Putin - America’s new friend? (Импликатура: Vladimir Putin is America’s new friend).

Теоретические импликатуры основываются на стереотипных представлениях о мире, например: Laura Bush is a reminder of all the things that now seem in jeopardy - home and family and church . Her public role is that of helpmate to her husband, a supporter rather than an initiator.

(Импликатура: Helpmate, supporter → security → safety → stability).

Главные социально-экономические идеи и принципы управления Константина Титова эффективно воплощены в Самарской области. 1991 – Самарская область занимала 68-ое место по экономическим показателям среди всех регионов России. 2000 – Самарская область – в пятерке лидеров среди российских регионов . (Импликатура: Самарская область сделала большой шаг в развитии → Ею правит К. Титов → К.

Титов сможет поднять страну).

Импликатуры речевого общения часто опираются на конструкции с отрицанием, например: Giuliani is not just doing the talk, he is doing the walk .

(Импликатура: другие занимаются болтовней). Константин Титов силен не кремлевскими стенами, а единством российской земли . (Импликатура: другие сильны кремлевскими стенами).

Блок слотов «имиджевые характеристики» включает слоты «харизма», «внешние атрибуты», «манеры поведения», «речевые особенности».

Проанализируем их.

а) Наличие / отсутствие харизмы .

Понятие «харизма» в последнее время стало достаточно популярным и часто употребляемым в СМИ. В переводе с греческого «харизма» (charisma) - это милость, благодать, божественная сила, ниспосланная человеку для преодоления греховности и достижения спасения (БЭСб, 1991:588).

Ни одна из политических сил сегодня не может даже тявкнуть в сторону Путина, понимая, что немедленно потеряет симпатии населения. Люди поверили Путину, и все тут. Принято считать, что он от рождения обладает особым качеством – харизмой. Это новое слово было введено в оборот политтехнологами. До наступления новой лингвистической эры в нашей стране без труда обходились такими понятиями, как «обаяние», «притягательность» и архаический

«магнетизм». (Власть, 22.02.2000).

Наблюдателей поражал высокий рейтинг доверия Примакову. Пытались по-разному это объяснять. Мое объяснение такое: Примаков обладает редким даром политического гипноза. Его неторопливая манера говорить, очень низкий, внушающий доверие голос, основательный внешний вид создавали у многих людей ощущение уверенности, предсказуемости, чувства, что «этот человек знает, что делает. (АиФ, №40, 1999).

The final stress was on presenting a virtual biography of Clinton in film and speeches. This really enhanced his charisma as nobody knew that he had come from a poor family in hope, Arkansas, and had had an alcoholic stepfather; they thought that a rich father had got him into politics. (Time, November 1996).

В начале 20 века немецкий социолог Макс Вебер исследовал феномен харизмы в общественной жизни. По Веберу, харизмой следует называть «качество личности, признаваемое необычайным, благодаря которому она оценивается как одаренная сверхъестественными, сверхчеловеческими или, по меньшей мере, специфически особыми силами и свойствами, недоступными другим людям» (Вебер, 1999:55).

Веберовская концепция харизмы ориентирована на «божественное призвание» и «сверхъестественные элементы». Рассуждая о понимании «харизмы» М. Вебером, Ж. Блондель замечает, «аромат» и «сила» харизмы вытекают из иррациональной в своей основе связи, которая, по мнению Вебера, похожа на причащение, когда вера шире, чем принадлежность к конкретной церкви. Его концепция харизматической власти является поэтому целиком и абсолютно эмоциональной, гораздо более эмоциональной (если это возможно), чем связь, существующая между лидерами, их последователями и обществом в традиционном контексте» (Блондель, 1999:430).

Последователи и ученики Макса Вебера продолжили исследования феномена харизматической власти, выявив ее четыре составляющих черты: имидж лидера, согласие, сплочение и эмоции. Имидж подразумевает, что «сторонники верят либо в сверхчеловеческие качества лидера, либо в качества, высоко ценимые в данной культуре». Согласие означает, что «сторонники верят заявлениям, сделанным лидером, и идеям, высказанным им, просто потому, что именно лидер их сделал и высказал». Сторонник сплачиваются потому, что им достаточно, что «лидер дал команду». Что касается эмоций, то «сторонники отвечают лидеру своей преданностью, благоговением или слепой верой, то есть почти теми же эмоциями, что и при религиозном поклонении» (Блондель, 1999:432).

Согласно теории М. Вебера, среди известных истории харизматических персонажей есть основатели мировых религий (Будда, Моисей, Христос); с другой стороны, это великие государственные и военные деятели (Чингисхан, Наполеон, Гитлер, Муссолини, Ленин, Ганди, Мартин Лютер Кинг). Таким образом, феномен харизмы относительно безразличен к роду деятельности и ее морально-этическому содержанию: харизматическим лидером может быть и святой, и преступник (Вебер, 1999).

В настоящее время в социологических науках феномен харизмы трактуется не как врожденное свойство, данное человеку от природы раз и навсегда, а как поддающийся анализу набор факторов, которые способствуют восприятию лидера как харизматического, и включают в себя следующие составляющие (Сосланд, 1999):

1) чуждость – для успешного управления другими людьми человек должен прийти со стороны, быть чужаком;

2) приметы, отличающие от других – человек, претендующий на харизматическую карьеру, должен иметь особые отметины, выделяющие его из окружающей массы. Лидер должен быть носителем знаков, по которым его помнят и узнают (это может быть болезнь, увечье, физический недостаток, внешний атрибут, как, например, сигара Черчилля, трубка Сталина, кепка Лужкова);

3) озарение – «голос свыше»; человек получает свыше приглашение к общественной деятельности или некий знак, указывающий на его предназначение;

4) новизна – проявление экстраординарных способностей лидера необычным образом (как, например, тот факт, что Б.Ельцин повел политику по искоренению коммунизма);

5) ритуал – некая театральность, постоянные символы, знаки (гербы, эмблемы, гимны, знамена, обряды), устойчивые правила поведения (например, введенное Рузвельтом регулярное радиообращение к нации);

6) борьба – восстание против норм и авторитетов, действия «слуги народа» по улучшению жизни гонимых и несправедливо обиженных, которые обязательно увенчаются успехом; своеобразный поиск врагов и победа над ними (как, например, борьба Б. Ельцина с коммунистами, Западом, Чечней).

Перечисленные составляющие харизмы взаимосвязаны между собой и подчинены логике завоевания власти. При этом создание харизмы распадается на три части: первая - выделение лидера из толпы, подчеркивание его исключительности и необыкновенности. Этой цели служат его особое происхождение («чуждость»), событие, изменившее всю его жизнь («озарение»), внешние качества и особенности поведения («приметы). Вторая – сплочение последователей, достижение единообразия в их поведении (установление ритуалов). Третья – обеспечение преданности лидеру, нахождение базы для идентификации с ним. При этом объединяющим звеном может выступать общий враг, общая цель, общий успех, борьба «своих» против «чужих» (Сосланд, 1999:89-90).

б) Внешние атрибуты , гарантирующие узнаваемость политика.

Ох уж этот блаженной памяти бывший депутат ГД адвокат Андрей Макаров? Его необъятная шкаф-комплекция осталась навечно в

памяти думской. Сейчас этот «Пьер

Безухов» захаживает в Думу, передвигаясь увальнем по коридорам и ревниво поглядывая по сторонам – есть ли кто его могуче? И впрямь, глядя на думцев селезневского призыва, мысль о том, что страна в кризисе, в голову не приходит… Отбор в Думу велся явно по медицинским метрикам – мелких и голопузых решительно выбраковывали. На фоне сибирского богатыря А. Карелина (Глыба!) ничуть не теряется… Владимир Климов. Третий в а-ля суриковской тройке – Владимир

Катренко. Медведь – он и в Думе медведь, как его ни шойгуй. (КП,

05.05.2001).

Очень часто в текстах политических портретов отмечается необычная внешность лидера: например, привлекается внимание к росту политика, особенностям его прически. Нередко внимание заостряется на специфической жестикуляции политика, необычной мимике.

Изувеченная правая рука, слабость к спиртному, автомобиль «Москвич», падение в реку. Особенность Ельцина заключалась в том, что все эти «стигматы» подчеркивали скорее близость к народу, чем выделяли его. (Власть, 22.02.2000).

Впрочем, животные сравнения действуют не на всех: узнав, что коллеги по Думе называют его «Бомбой», Жириновский отреагировал спокойно: «Да пускай зовут хоть сусликом, меня уже ничем не удивишь!» (КП, 19.10.2000).

К внешним атрибутам относятся и особенности одежды политика, специфические детали, ассоциирующиеся с его именем.

If you look back, you see that the first ladies tended to focus on just a few issues, for example, Lady Bird Johnson with always having wildflowers and beautification. (Newsweek, January 2002).

в) Манеры поведения :

Глава администрации президента совсем не совпадает со своим «кабинетным образом». В жизни – он душевный, умный человек. Среди его главных черт – исполнительность и ответственность за порученное дело. (КП, 13.04.2002).

В политических портретах подчеркивается «человечность» политика, его близость к простому народу, доступность; часто особо акцентируется мысль о том, что герой политического портрета – «один из нас», «свой».

Лужков – жизнерадостный, непьющий человек. Осторожный политический деятель, который все время делает вид, что он – хозяйственник, главный строитель и чистильщик Москвы. Этот его образ, очень нужный для России, делает Лужкова выдающимся политиком на фоне многих других. (АиФ, №40, 1999).

Laura Bush, who liked organizing closets and spending as much time as she could at her Texas ranch, was going to be a quiet presidential wife, the unHillary. But then came the awful morning of September 11. Suddenly, the former librarian had to transform herself into a wartime first lady. What comes out of Laura Bush now is “pioneer woman”. What does a pioneer woman do? She smiles at the children, she gathers everyone around at dinnertime, and she reminds us that we’re not made of cotton candy, that we will get through this, we love God and he knows it, and let’s push onward in unity. (Newsweek, January 2002).

г) Речевые особенности :

- особенности тембра голоса и т.п;

- наличие речевых ошибок;

- употребление сниженной лексики;

- простота и понятность языка;

- владение разнообразными стилями и жанрами речи;

- склонность к языковой игре, способность шутить, рассказывать анекдоты;

- расхожие словечки и выражения.

Какая может быть любовь к Гайдару, если он в предвыборных речах использует такие слова, как «дифференциация», «конвергенция»? Лежит на диване в Вышнем Волочке дядя Петя, слышит эти слова, и в его душе, кроме раздражения и отторжения, - ничего. (КП, 25.08.1999).

У Виктора Степановича шансов нет. Хотя фигура яркая, с афористичной речью: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». (Лимонка, сентябрь 1999).

Степашин – очень симпатичная фигура для российского сознания. С одной стороны – силовик, мужик, с другой – достаточно интеллигентен, довольно остроумен, у него очень простое лицо, и в то же время в очках. Речь простая, но умная. (ИЗВ, апрель 2000).

Потрафить вкусам всех советчиков сложно, а сам Путин неохотно выражает предпочтения словами. Он ведь – если сравнивать с самозабвенным ораторством Брежнева, Горбачева и Ельцина – молчун.

(РС, зима-весна 2001).

Laura Bush can move smoothly from girl talk to an insightful critique of a memoir reviewed in New York Times. (Times, December 2001).

Bob Dole does things which are linguistically peculiar. He underscores things by repetition. The impression you get is a 78 record that continues to play. If people start out thinking he is old, when he gives a speech that’s not focused and rambles and has multiple endings, that can reinforce the perception that he is just not really in command. (U.S. News and World Report, August 19, 1996).

Важную роль играет и степень корреляции имиджевых характеристик данного политика с представлением избирателей о том, каким должен быть лидер.

Социологические исследования показывают, что привлекательность политика для российского избирателя складывается из внешней привлекательности, компетентности, лидерского склада характера, честности (порядочности), способности к сочувствию, способности к пониманию, ума, образованности, кругозора, опыта (Лисовский, 2000:81).

По мнению В.В. Смоляковой, создание или коррекция «имиджа лидера в коммуникативном пространстве предполагает в качестве необходимого условия то обстоятельство, что образ политика не только сам является символом, но и существует в мире символов» (Смолякова, 2000:102). Создание фона, усиливающего позитивное начало в восприятии политика, становится основной задачей автора «положительного» политического портрета. Наиболее высокая степень эффективности саморепрезентации в сфере коммуникативного пространства достигается, по замечаниям В.В. Смоляковой, умелым использованием позиционирования, т.е. «интерпретации целей и назначения объекта с учетом интересов потребителя» (Смолякова, 2000:103). Таким образом, целью позиционирования становится приближение к некоему эталону, востребованному на подсознательном уровне.

В российских политических портретах используются следующие способы позиционирования:

- ссылка на авторитеты. Привлечение мнений каких-либо знаменитостей о данном кандидате активизирует психологический закон переноса: достоинства известного лица (точнее его собственный имидж) переносятся, накладываются на образ политика, тем самым вызывается доверие к нему: Напор и энергия - его плюсы, - считает Екатерина Лахова, депутат Госдумы (ОВР). Хорошо, что Путин здоровый и дееспособный;

- апелляция к определенной социальной прослойке . Позиционирование кандидата как одного из многих, которому понятны и близки горести и заботы народа, кто действительно понимает и разделяет интересы большинства, делает лидера узнаваемым, а, значит, «своим». «Близость к народу» часто подчеркивается в политических портретах Г.А.Зюганова и В.В. Жириновского, которые посещают птичники и коровники, поля и теплицы, больницы и дома престарелых. Апеллируя к настроению людей, относящихся к этому социально-

психологическому слою, обращаясь к актуальным для них проблемам, политик вызывает симпатию, душевное расположение к себе. Итак, продвижение героя политического портрета к позитивному (или негативному) полюсу в зависимости от поставленной задачи состоит в использовании четких знаковых отсылок, направленных на завышение или занижение его образа;

- использование противопоставлений: например, Все вместе – с Ельциным и Лебедем, или все – под Зюганова и Анпилова! – вот тот выбор, который стоит сегодня перед нами .

Идеал политика в американском обществе несколько отличается: в США привлекателен лидер безопасный, квалифицированный и динамичный (The Pep Talk 1984). Безопасность подразумевает, что лидер добр, дружественен, приятен, что он человек честный и общительный. Квалифицированным считается политик, если он профессионален, опытен, умел, информирован, обладает определенными способностями и авторитетом. Динамизм оценивается такими характеристиками, как «агрессивный», «решительный», «сильный», «смелый», «активный», «энергичный», «быстрый».

Любые действия политика США должны быть запоминающимися и достаточно решительными. Для проявления решительности,

«героических», «магических», «божественных» качеств во все времена как нельзя лучше подходили великие события истории. Когда обществу грозят опасности, активные действия лидера восхищают, поражают воображение. В американских политических портретах основным способом позиционирования является «продолжение линии из прошлого». Политик представляется в виде преемника дела национального героя, предыдущего успешного лидера. По мнению В.В.Смоляковой, в данном случае актуализируется психологический феномен аттракции, заключающийся в спонтанном проявлении симпатии к политику в результате узнаваемости его образа, некой родственной близости и возникающей эмпатии

(Смолякова 2000).

3.2.3. Фреймовый блок «будущее»

Фреймовый блок «будущее», завершающий структуру фрейма, включает информацию о прогнозах и планах будущей политической деятельности героя политического портрета.

Путин – не мессия, не чудотворец. Просто он и его команда не испугались грязной работы. Они сказали людям, что есть надежда на возрождение великой страны. Что, начав с Чечни, они и дальше будут разбираться с запущенными болезнями. Бешеная популярность Путина сохраняется . (КП, сентябрь 2001).

В данном фреймовом блоке нередко предсказывается успешность политической карьеры лидера, делаются прогнозы, касающиеся изменений в общественной жизни, которые будут связаны с его именем.

Under Putin, the state seems to be regaining a measure of confidence and responsibility to its people. There are unmistakable signs that Putin-mania could veer toward old-guard Soviet-style adulation. (Newsweek, November 2001).

Политические портреты, целью которых является диффамация «чужого» политика, наоборот рисуют картины катастроф и провалов, которые будут неминуемыми, если у власти окажется «чужак».

Мягкий, как сапожная бархотка, Аганбегян. Дерганый, словно его укусил тарантул, Шаталин. Печальный, как древесный гриб, Абалкин. Говорливый, словно водяная струйка в сливном бачке, Шмелев. Неутомимый, как дятел, Бунич. Курчавый, будто хмель, Явлинский. Румяный, точно колобок-людоед, Гайдар. Сколько еще других, взращенных на сытных кафедрах, в хлебных институтах, вылезли наружу и изгрызли, издолбили, превратили в труху экономику великого государства. Пока у власти будут они, а в президентах Путин, народ останется голым, государство бессильным, и мопсы миллиардеров будут прогуливаться по залам Третьяковки. (Завтра, апрель 2000).

В заключение подчеркнем, что политический портрет апеллирует не только к рациональной сфере адресанта. Политический портрет вызывает определенные чувства у реципиента, связывая позитивный или негативный эмоциональный настрой с героем политического портрета. Аффективное, основанное на образах и ассоциациях, представление о политике также очень важно.

3.3. Система ролевых номинаций в жанре политического портрета

Средством «концентрированного» описания ролевого поведения являются ролевые номинации – слова и словосочетания, фиксирующие сформировавшееся представление о поведенческом типе политика. Ролевые номинации используются в разнообразных жанрах политического дискурса, его разными агентами, однако наиболее часто – политическими аналитиками и журналистами. Как показал анализ, для политического портрета как жанра политического дискурса характерна повышенная плотность ролевых номинаций. В данном параграфе рассматриваются те ролевые номинации, которые были представлены в выборке политических портретов.

Проведенный анализ позволил классифицировать ролевые номинации по следующим основаниям:

1. степень опытности и продолжительности политической деятельности:

- Политический долгожитель – опытный политический деятель;

- Пионер с лысинкой – человек в возрасте, пришедший в политику довольно поздно;

- Постаревший вундеркинд – рано появившийся в политике человек с новыми идеями, но «застывший» в своем политическом развитии;

- Киндерсюрприз – неожиданно возникший молодой политик, неизвестный широкому кругу общественности;

- Человек-с-улицы – новый политический деятель;

- Boy scout – неопытный, наивный молодой политик;

- Elder statesman – опытный политический деятель, вызывающий всеобщее уважение и поклонение;

- Freshman – неопытный политик, избранный впервые; - Old guard – политический долгожитель.

Как в российской, так и в американской лингвокультурах неодобрительно относятся к слишком молодым политикам: недостаток опыта и молодость вызывают недоверие аудитории: Политический образ, избранный Борисом Немцовым, таков: молодой, динамичный политик, раскованный, свободный от предрассудков, понятный и близкий молодежи – этакий « новый человек » в российской политике. Увы, немцовская раскованность сплошь и рядом оборачивается хамоватостью, энергия находит весьма причудливые или удручающе банальные способы применения. Это дитя-злодей российской демократии… (НГ, 22.05.1999).

В российской и американской лингвокультурах гораздо более привлекательным оказывается опытный, разбирающийся в политике лидер: Б. Ельцин, выбирая между « политическими тяжеловесами » и « молодняком », под аплодисменты депутатского корпуса и радостные возгласы народа утвердил главой правительства Е. Примакова (НГ,

04.07.1998).

В американской лингвокультуре в ролевых номинациях нередко фиксируется уважение и поклонение перед опытными политиками: No matter what is going on in the life of President Reagan now, we’ll always remember him as a knowing and experienced leader, who has done so much for the world politics! I am very much related to the situation of Mrs. Reagan: my mother has this horrid disease. Being with her is like encountering 10 different people at the same time. Which one will be at the other end of the exchange? The nasty one? The confused one? The childlike one? The hostile one? The loving one? For me Mr. Reagan will always be President, the best elder statesman I can name! (Times, Feb. 2, 1998).

2. степень политической активности:

- Наблюдатель – осторожный, предусмотрительный политик, отказывающийся от решительных действий;

- Генератор идей – «мозг» партии, движения и т.д., часто находящийся в тени, «за кадром»;

- Заводила – провокатор, подталкивающий к активным действиям, сам часто остающийся в тени;

- Кукла – политик-марионетка, «говорящая голова», служащая для озвучивания чужих мыслей и не имеющая веса на политической арене;

- Seatwarmer – политик, лишь занимающий место, не отличающийся активной работой;

- Ankle-biter – надоедливый, недалекий политик, работе которого не доверяют;

- Ghost Senator – сенатор, существующий виртуально, редко посещающий заседания и не утруждающий себя работой.

Судя по ролевым номинациям, американцы и русские не приемлют политические махинации; в обеих лингвокультурах поощряются динамизм, активность политика, энтузиазм и реальная деятельность: Не будем излишне комплиментарны, если скажем, что Б. Немцов – это наш генератор идей (НГ, 22.05.1999). Last week America learned there was probable cause to believe the President betrayed his wife, daughter and his country. The is discussed everywhere – the halls of the Senate are full of those ghosts who show up for work once a year just to remind of their existence (Time, January 1998).

3. отношение к «чужим» / политическим противникам :

- Рыцарь – политик, поступающий благородно, учитывающий позицию политических противников;

- Удав – бескомпромиссный политик, идущий напролом ради собственной выгоды, не заботящийся об интересах других;

- Жертва (побежденный) – пассивный политик, не способный отстаивать собственную точку зрения, терпящий поражения;

- Mr. Nice Guy – политик, отличающийся терпимостью и дружелюбным отношением к политическим оппонентам;

- Bomb Thrower – бескомпромиссный политик.

В американской и русской лингвокультурах, как показывает анализ ролевых номинаций, поощряются такие качества политиков, как способность идти на компромиссы, терпимость и сдержанность по отношению к политическим противникам, благородство; резко отрицательно оцениваются конформизм и беспринципность: Кто может стать публичным лицом русской демократии? Нам был нужен мужественный Рыцарь , и В.В. Путин пытается им стать (КП,

12.02.2002). Will Mrs. Clinton become Mrs. Nice Guy ? Who knows what is going to happen after her husband’s crisis (Economist, March 1998).

4. статусные характеристики :

- Первый среди равных – политик, способный выразить позицию группы людей, не выделяясь из их среды;

- Свой парень – политик, склонный к популизму, старающийся быть «одним из всех»;

- Авторитет – политик, заслуживший уважение своими действиями;

- Boss – руководитель; политик, контролирующий действия партии, объединения и т.п.;

- Backbencher – политик, занимающий незначительную должность, находящийся в подчинении у кого-либо.

Американцы и русские, рассуждая как о политиках, занимающих высокие посты в государстве, так и о политических деятелях низшего ранга, положительно отзываются об авторитетных, близких к народу и его заботам лидерах, критикуют политиков, «оторванных» от избирателей: Обращаться к собеседнику на «ты» или на «вы» - это вопрос не этикета или культуры. Это вопрос дистанции. Черномырдин говорит «ты» легко и свободно людям самым разным, у него нет здесь проблем. Он « свой парень » и с корреспондентами, и с Клинтом и Шираком (НГ, 31.01.1998).

Even today Mrs. Bush continues doing her daily rounds, not forgetting to have an occasional chat with the White House greengrocer, feeling at ease asking him about his family and kids. She appears to be “ one of the many ” mothers who care about household chores and making dinner for their husbands and daughters (Time, March 2002).

5. степень интенсивности деятельности:

- Симулятор – политик, создающий видимость активной деятельности;

- Приспособленец – хитрый, изворотливый политик, ищущий выгоду для себя;

- Тихий упрямец – политик, добивающийся своей цели незаметно, но настойчиво;

- Золушка – «рабочая лошадка», выполняющая основную часть деятельности;

- Cookie pusher – политик, имитирующий политическую деятельность;

- Shirt - sleeve diplomat – политик, отличающийся активностью в политической деятельности.

У носителей американского английского и русского языков неодобрительно оцениваются политические деятели, выполняющие политические функции лишь формально, имитирующие «бурную» деятельность. Положительное отношение демонстрируется к лидерам, заботящимся о всеобщем благе, работающим постоянно и продуктивно: На самом верху все решили: Игорь Сергеев - министр надежный и великолепно пригодный для того, чтобы преодолеть инерцию долгостояния, сдвинуть с места тяжелейший эшелон, начать движение – настоящий бульдозер , действующий без всяких эмоций, лишних вопросов, поступательно, без претензий на оригинальность (ИЗВ, 11.04.1998). Hillary Clinton is no cookie pusher : now she should, as Eleanor Roosevelt said of JFK, «show a little less profile and a little more courage»: she has got the political capital, and it is the moment to spend it (Newsweek, March 1, 1999).

6. стиль политической деятельности :

- Хирург – политик, действующий радикально, не склонный к компромиссам;

- Расчетливый карьерист – политик, не афиширующий собственной позиции, действующий в своих интересах;

- Тиран (Пиночет) – диктатор, подавляющий окружающих, не терпящий критики и идей, отличных от его собственных;

- Реформатор – политик, склонный к переменам;

- Романтик – политик, смотрящий на мир через розовые очки, склонный несколько идеализировать действительность;

- Прагматик – противоположность романтику; политик, трезво смотрящий на вещи, отличающийся «приземленностью»;

- Манипулятор – политик, использующий окружение в собственных интересах;

- Железная / стальная леди – политик, отличающийся жестким стилем;

- Камикадзе – политик, идущий публично на политическую гибель ради идеи;

- Мыслитель – политик, тщательно и долго продумывающий свои действия;

- Dark horse – политик-«темная лошадка», стиль политической

деятельности которого сложно описать;

- Командир – политический деятель, привыкший руководить;

- Do-gooder – политик, заботящийся о благе собственной партии;

- Good soldier – политик, ставящий интересы партии, движения во главу угла; не заботящийся о собственной выгоде;

- Dark Side of the Moon - политик, действия которого трудно интерпретировать.

Как показывает анализ ролевых номинаций, в американской и русской лингвокультурах положительно относятся к думающим и предусмотрительным политикам, радеющим за свою работу, заботящимся о благополучии собственной партии, движения, фракции. Неодобрение вызывают безвольные лидеры, политические деятели, стремящиеся к собственной выгоде: В Петербурге Владимир Путин состоялся как администратор . Он показал, что может и готов, выполняя важную работу, внешне играть второстепенную роль, не претендуя на самостоятельное значение (НГ, 31.07.98). The Mayor of New York proved to be one of those, whom we call “do-gooders ” – this is how he is frequently addressed now (Time, November, 2001). Contrary to her reputation, Hillary is a supreme pragmatist and lacks Eleanor’s passionate commitment to liberal principles. But their mutual sense of mission is unmistakable (Newsweek, March 1, 1999).

7. риторические особенности :

- Учитель – политик, отличающийся дидактичностью, склонный навязывать свою точку зрения;

- Просветитель – тактичный и доброжелательный политик, несущий свои идеи в массы;

- Умник – высокообразованный, знающий, грамотный политик, иногда демонстрирующий свое превосходство над другими;

- Молчун – политик, не отличающийся разговорчивостью;

- Болтун – политик, отличающий разговорчивостью; противоположность молчуну;

- Great Father – политик, отличающийся патерналистичностью речи; - Enlightener – то же, что просветитель.

В американских и русских ролевых номинациях поощряются такие особенности речи политических деятелей, как грамотность, соблюдение этикетных правил общения; негативно оцениваются излишняя назидательность, дидактичность, склонность к пустым, безрезультатным разговорам, болтливость: Степашин никогда не шел против начальства и не критиковал его действия – какой бы сложной ни была ситуация, он всегда оставался предельно лояльным. За ним не числится ни больших профессиональных скандалов, ни больших провалов – это осторожный политический молчун (НГ, 13.05.1999). Perhaps the most tempting model to emulate is Gen. Colin Powell, this Great Father , who has raised many millions for charity by making uplifting speeches about service to the community (Time, January 2000).

8. актерские способности:

- Виртуоз – политик, способный без потерь выходить из сомнительных ситуаций;

- Ловкач – политик, действующий в собственных интересах, иногда поступающийся своими взглядами;

- Шут – политик, носящий маску развлекающего и высмеивающего других;

- Клоун – политик, играющий на публику; - Clown – то же, что клоун.

В американской и русской лингвокультурах положительно относятся к политикам, способным играть «на публику», что, однако, не должно мешать выполнению ими основных политических функций: Владимир Жириновский занял в Государственной Думе место профессионального клоуна (КП, 30.05.1998). George Stephanopoulos is no clown and there is one thing I would avoid: multiple debates. They would inevitably stress divisiveness, and allow his opponent to bask in the glow of his celebrity (Newsweek, July 1999).

Ролевые номинации политика позволяют представлять имидж героя политического портрета двояко. С одной стороны, ролевой набор политика подчеркивает его избранность, предопределенность, исключительность,

т.е. расположение «над» массой и «вне» массы. Лидер, как правило, окружен ритуалами, он дистанцирован от толпы, отделен от аудитории, он отличается особенностями речи (она носит императивный или побудительный характер, отличается по темпу, насыщена многозначными паузами).

С другой стороны, использование тактик позиционирования предполагает, что лидер – это часть общества вообще, он не может быть оторван от населения. Политик разделяет ценности и идеалы общества, в котором живет, ему не чуждо ничто человеческое (у него есть слабости и недостатки).

Таким образом, ролевой набор политика колеблется между двумя противоположностями: «божественной», магической, и приземленной, человеческой. В связи с этим, по-видимому, можно говорить об обязательной двуплановости или своеобразной полярности ролевого репертуара политика.

Анализ ролевых номинаций позволяет выявить ролевые архетипы, характерные для русской и американской культур.

В политической деятельности существует набор постоянных культурных стереотипов, связанных в сознании избирателей с лидерскими позициями, учитывается при структурировании имиджа политика. Г.Лебон И Г. Тард, оценивая поведение человека в толпе, отмечали, что ролевая функция лидера является как бы слепком с потребностей толпы. Масса выделяет из своей среды не столько самого умного, знающего, предприимчивого человека, сколько такого, который будет способен управлять ею, – «во главе толпы обычно встает человек, способный воздействовать на эмоции людей, создающий мифы и утверждающий их через механизмы подражания и эмоционального заражения, толкающий толпу к действию» (Психология, 1998:234).

В политике есть набор определенных ролей, которые лидер играет исходя из требований конкретной ситуации, и есть основной, базовый имидж, который навсегда «прилипает» к политику. Данный базовый образ соотносится с понятием архетипа, под которым в «аналитической психологии» Юнга понимались «изначальные, врожденные, психические структуры, образы, мотивы, составляющие содержание так называемого коллективного бессознательного и лежащие в основе общечеловеческой символики мифов и сказок» (БЭСа, 1991:78).

Выбор избирателя существенно зависит от его подсознания, а в этой области основное знаковое поле принадлежит символам, мифам, архетипам, «своего рода формальным схемам… которые в символической форме отражают бессознательно оформленный культурный опыт человеческого рода» (Юнг, 1991:68).

В архетипных ролях закодированы определенные формулы поведения и набор характеристик. Например, «мученик, святой, ангел, спаситель должны быть носителями откровения, истины; с этими ролями ассоциируется святость, чистота, непогрешимость. Герой мифов, легенд должен соответствовать глубинной народной психологии, традициям. Волшебник, чародей, маг наделен способностью решать неразрешимые проблемы. Роль вождя подразумевает наличие мудрости и силы, способность быть защитником и покровителем. С героем ассоциируются такие качества, как мужественность, честность, покровительственная готовность к самопожертвованию. Архетип отца несет в себе ожидание силы, властности, строгости, бескомпромиссности, агрессии; архетип матери – ожидание справедливости, доброты, сострадания, заботы, чистоты, порядка» (Лисовский, 2000:75).

Анализ текстов политических портретов показал, что преобладающим архетипом российских политиков является «отец» (или «царь»), в котором центральной фигурой выступает «царь-батюшка».

Данный факт соотносится с постоянно потребностью российского народа в «сильной руке», «хорошем царе», который должен быть не только «законным», но и одновременно являться эталоном совести. Стереотипное представление о хорошем лидере именно приписывало ему два качества: во-первых, он знает и понимает все лучше всех, и поэтому только он вправе принимать все основополагающие решения; во-вторых, именно он способен любить всех одинаково и не допустит, чтобы были обиженные. «Царь (фараон, вождь) представляет собой «спасителя», на котором сконцентрированы устремления всех» (Почепцов, 2000:335). Размышляя над психоаналитическими причинами данного явления, В. Олешкевич замечает, что «речь идет о технике культивирования личности определенного типа, культивировании (в частности через ряд запретов) силы и психоэнергетики сакральной фигуры царя… священной личности, которая должна выполнять функции прежде всего защиты» (цит. по:

Почепцов, 2000:335).

В текстах российских политических портретов архетип «отец» (вариант «царь») конкретизируется в следующих наборах ролей:

А) отец-царь как глава государства, заботящийся о своих подданных:

- Царь-батюшка,

- Батюшка-помещик;

- Поп-батюшка;

- Деревенский / внутрисемейный патриарх;

- Барин;

- Покровитель;

- Добрый защитник нуждающихся; - Вождь.

Б) отец как глава дома, от которого зависит благополучие в доме:

- Домостроитель;

- Крепкий хозяйственник;

- Печник;

- Градоначальник;

- Мещанин;

- Хозяин;

- Господин .

Иногда отец рассматривается как мифологический герой, обладающий сверхъестественными силами:

- Чудотворец;

- Посланец небес;

- Спаситель;

- Замиритель;

- Мессия; - Творец .

Обратимся к примерам: Есть, есть в облике Черномырдина нечто карабас-барабасовское, тем более что он тоже если не хозяин , то директор-распорядитель , а порой даже конферансье собственного театрика. Возможно, внешняя суровость – это характер, но в определенной степени это следствие принятой на себя премьером социальной роли – роли домовладыки , хозяина , управителя , распорядителя , столь тщательно прописанной в «Домострое», строгой и по-своему мудрой книге XVI века (НГ, 31.01.1998). В данном тестовом примере варьируются ролевые номинации, представление о роли расширяется: хозяина уважают, но побаиваются, он строг и суров, выполняет определенный набор предписанных ему функций (правит, контролирует, распоряжается).

Думается, что преобладание архетипа «отец / царь» является следствием патерналистского типа лидерства, свойственного российской действительности. В американской политической культуре делается установка на лидера «своего человека», «первого среди равных», который, тем не менее, должен обладать мудростью и знаниями, недоступными прочим смертным.

В американских политических портретах, но нашим наблюдениям, доминирует архетип «герой». «Фигура героя есть архетип, который существует с незапамятных времен» (Юнг, 1991:68), к настоящему моменту утвердился и сценарий построения героической биографии, используемой в целях политической рекламы (см., например, Почепцов, 2000:616).

Архетип «герой» («Hero») конкретизируется в двух ролевых вариантах:

- защитник: guardian, liberator, protector ;

- продолжатель доблестных традиций: patriot, reformer, creator, leader .

Обратимся к примерам: Laura Bush talks a lot about faith… I think everybody needs a good helping of that right now. We also need somebody whom we can trust – who is a patriot , a protector and a guardian . What’s going to be necessary for us now is to believe in a Hero – a Hero with truly American virtues (US Weekly, January 2002). В американской лингвокультуре герой ассоциируется с надежностью, следованием устоявшимся традициям.

Заметим, что в проанализированный политических портретах преобладает образ «героя – хранителя традиций». Политик-герой должен вести борьбу, сохраняя уже достигнутое, снова бросать вызов и обязательно побеждать. Как правило, герой представлен в оппозиции к своему антиподу – врагу. Образ «чужого», врага – характерная черта американских политических портретов. Противостояние соперников работает на тех, и на других: только добившись разительного контраста с противоположной стороной, автор может продемонстрировать достоинства героя портрета. Данное противостояние, борьба производят особое впечатление на зрителя, поддерживают интерес к политику, вызывая нечто похожее на спортивный азарт.

Таким образом, ролевой набор включает в себя постоянные и ситуативные ролевые характеристики. К базисным, постоянным характеристикам относятся архетипичные роли, обязательно представленные в имидже политика. Из неархетипичных ролей к константным характеристикам принадлежат ролевые номинации, эксплицирующие такие признаки, как степень опытности и продолжительности политической деятельности; стиль политической деятельности, риторические особенности и актерские способности. К числу ситуативно варьируемых ролей относятся роли, выделяемые по таким признакам, как степень политической активности; отношение к политическим противникам, статусные характеристики.

Выводы к главе 3

Современные жанроведческие исследования проводятся в основном по трем направлениям:

- исследование синтактики речевого жанра;

- исследование семантики речевого жанра;

- исследование прагматики речевого жанра.

Понятия «речевой жанр», «риторический жанр» определяются поразному различными учеными, однако, по-видимому, граница их разграничения будет заключаться в отнесении их к разным отраслям языкознания (речеведению и риторике соответственно), а также в выявлении интенционального использования определенных речевых и языковых средств в риторических жанрах.

При рассмотрении характеристик политического портрета как жанра релевантным оказывается анализ места портрета в системе разных исследовательских парадигм. Возможными представляются психологический, литературоведческий, психолингвистический и собственно лингвистические подходы к анализу феномена «портрет».

Политический портрет может быть определен как сложный жанр публицистики, реализующий интенцию создания положительного или отрицательного образа политика. В структурном плане политический портрет является комбинацией жанров очерка, эссе, беседы, биографии и литературного портрета, где преобладающей жанровой формой является очерк.

Политический портрет можно представить как включающий следующие виды знаковых компонентов: вербальные, которые подразделяются на непосредственные слова политика, реплики, отрывки из текстов выступлений и комментарии журналиста; визуальные (фотографии, коллажи, карикатуры, шаржи).

Интенциональная направленность политического портрета конкретизируется в его основных функциях: информационной; интерпретационной; ориентационной. Политический портрет как жанр политического дискурса выступает инструментом формирования имиджа политического деятеля, акцентируя внимание на особенностях ролевого поведения политика: излюбленных речевых ролях и соотносящихся с ними речевых стратегиях и тактиках.

Фрейм жанра политический портрет, построенный в результате анализа массива текстов российских и американских политических портретов, состоит из трех фреймовых блоков: прошлое, настоящее, будущее.

Фреймовый блок «прошлое» или «предыстория» содержит информацию об истоках политической карьеры лидера, включая слоты «биографическая справка», «значительные поступки», «задатки лидера».

Фреймовый блок «настоящее» состоит из слотов институциональных, имиджевых характеристик политика, а также включает общую оценку политика журналистом.

Фреймовый блок «будущее» или «перспектива» содержит информацию о прогнозах и планах политической деятельности лидера в будущем.

Облигаторной языковой характеристикой политического портрета является наличие ролевых номинаций – слов и словосочетаний, фиксирующих сложившееся в обществе представление о политическом деятеле. Анализ вербального наполнения слотов фрейма жанра «политический портрет» позволяет выявить его национально-культурные особенности, проявляющиеся, в частности, в различии ролевых архетипов в российской и американской лингвокультурах. Преобладающим ролевым архетипом российских политиков является «царь/отец», в то время как для американского обществаболее релевантным оказывается ролевой архетип «герой – хранитель доблестных традиций».

Заключение

Феномен «роль» является объектом изучения социальной психологии и социолингвистики. С позиций социальной психологии роль определяется как существующая в обществе система ожиданий относительно поведения человека. В социолингвистике под социальной ролью понимается комплекс стандартных общепринятых ожиданий, набор психологических, социологических и лингвистических характеристик поведения личности, соотносимых с его статусом.

Ролевая структура политического дискурса как разновидность институционального дискурса может быть рассмотрена с позиций разнообразных подходов: институционального, семиотического, нарративного, драматургического, психологического и риторического. Институциональный подход основан на выделении основных институциональных ролей политиков. В основе семиотического подхода лежит базовая архетипная оппозиция «свой» - «чужой», конкретизирующаяся в таких коммуникативных ролях, как друг, союзник ↔ враг, предатель . При психологическом подходе учитываются психологические характеристики коммуникантов, формирующие определенный тип коммуникативного поведения. В рамках нарративного подхода агенты политики рассматриваются как типовые персонажи, участвующие в развитии некоего сюжета. Драматургический подход, в рамках которого политика рассматривается как сцена, позволяет говорить о разнообразных масках-образах политиков. Риторический подход разграничивает роли участников политического процесса по типизованным формам речевого поведения (речевым ролям).

В политическом дискурсе коммуникативное поведение политика направлено на идентификацию с целевой аудиторией. В политической коммуникации дискурс идентичности противопоставляется дискурсу дистанцирования.

Роль как категория социолингвистики обладает двойственным статусом языкового воплощения: выражения и описания.

Выражение ролевого статуса имеет место в коммуникативном поведении политиков и в значительной мере обусловлено их политической ориентацией: чем сильнее идеологическая дифференциация, тем явственнее проявляются особенности коммуникативного поведения политиков, что дает основание для выявления институциональных типов политиков.

Для описания коммуникативных особенностей институциональных типов политиков релевантными оказались следующие параметры.

1.Специфический набор идеологем.

1) Через использование идеологем, выступающих в роли парольных слов, осуществляется имплицитная и эксплицитная апелляция к ценностным доминантам. В российской политической коммуникации для дискурса либералов характерной является пропаганда традиционных западных ценностей и идей; коммунисты апеллируют к идее возврата России былой славы «могучей» державы, демократы пропагандируют общечеловеческие и морально-этические ценности; дискурс маргиналов характеризуется идеологемами, связанными с критикой «порочного» курса современного правительства.

2) В американском политическом дискурсе демократы и республиканцы, используя одни и те же идеологемы ( American Dream, freedom, education, opportunity, security ), апеллируют к ним с разной частотностью, что говорит о различной их значимости в текстах.

2. Степень информативности / фатичности коммуникации.

1) В российской политической коммуникации информативность – характерная черта дискурса демократов и либералов; редукция новой информации, ритуальность и клишированность, способствующие декларированию знакомых оценок и суждений, вызывающих эмпатию, – дискурса маргиналов и коммунистов.

2) В американском политическом дискурсе тексты демократов преимущественно информативны; республиканцев –

клишированны;

3. Степень эмоциональности / рациональности дискурса.

1) В российской политической коммуникации сдержанность, фактологичность, близость к деловому – черты дискурса либералов; определенный баланс между эмоциональностью и рациональностью (иногда сопровождающийся официальной тональностью) присущ демократам. Высокая степень эмоциональной напряженности и пафосность характерны для текстов коммунистов; повышенная эмоциональность, сниженная тональность – для маргиналов.

2) Для американской политической коммуникации характерна обусловленность эмоциональности дискурса демократов и республиканцев тематикой текстов.

4. Степень метафорической насыщенности и образности.

1) В российском политическом дискурсе образный мир маргиналов и коммунистов отличается доминированием отрицательных номинаций: преобладание «военных» метафор и гипертрофированно негативных переосмыслений в дискурсе маргиналов; метафоры разрушительных явлений, катастроф, природных катаклизмов, кризисного момента и тупикового положения в текстах коммунистов. Дискурс либералов характеризуется преобладанием спортивных метафор и метафор движения; образность демократов – доминированием метафористических моделей болезни, аномалии, с последующими образами выздоровления и излечения.

2) В американском политическом дискурсе демократы тяготеют к использованию метафор движения вперед, обновления, блестящего будущего; республиканцы – великого прошлого.

5. Особенности выражения оценки и проявления вербальной агрессии.

1) В российском политическом дискурсе оценки демократов и либералов отличаются большой степенью рациональности, толерантности, сдержанности; причем для текстов либералов наиболее характерны «завуалированные» способы экспликации оценки, неприятие инвектив, отсутствие агрессивности и грубости. Оценка в дискурсе маргиналов и коммунистов безапелляционна, агрессивна, категорична. В целях критики существующего режима коммунисты прибегают к тактикам обвинения, угрозы, оскорбления как крайнее проявление вербальной агрессии.

2) В американской политической коммникации демократы, как правило, выражают оценку имплицитно, республиканцы – эксплицитно.

6. Предпочитаемые способы воздействия.

1) В российской политической коммуникации для дискурса демократов и либералов характерна апелляция к разуму, использование продуманных, логически построенных аргументов. Тексты маргиналов и коммунистов апеллируют к чувствам, а аргументация нарочито назидательна.

2) В американской политической коммуникации наблюдается преимущественная апелляция к фактам и статистике в дискурсе демократов; к эмоциям и примерам из жизни – в текстах республиканцев.

7. Тематическая избирательность.

1) В российской политической коммуникации дискурс либералов и демократов концентрируется вокруг актуальных событий в стране и за рубежом; в текстах либералов нередко проводятся параллели с развитием стран Запада. Дискурс маргиналов и коммунистов сосредоточен на «положении дел», их тематические предпочтения – это стабильные «недуги» общества (коррупция, преступность), а также критика существующего режима.

2) В американской политической коммуникации также существует определенный набор тем ( economic growth, foreign and domestic issues, government, medicare and welfare reforms ), в дискурсе республиканцев фиксируется частотное обращение к теме «Америка – супердержава».

Ролевые характеристики языковой личности политика находят свое текстовое выражение в жанре политического портрета. Жанр политического портрета представляет собой сложный жанр политической публицистики, реализующий интенцию создания положительного или отрицательного образа политика, являющийся комбинацией жанров эссе, очерка, беседы, биографии и литературного портрета.

Фрейм жанра включает три фреймовых блока, наиболее значимым их которых является фреймовый блок «настоящее», в котором ведущее место отводится описанию ролевых (имиджевых) характеристик политика.

Фрейм жанра «политический портрет» коррелирует с фреймом «политик»: слоты жанра «политический портрет», представляющие основные ступени в развитии его нарративной структуры, соотносятся с основными слотами номинативного фрейма «политик».

Описание ролевой структуры происходит в собственно ролевых номинациях, которые характерны для политического дискурса в целом, однако наиболее плотно представлены в жанре политического портрета. Ролевые номинации отличаются особой значимостью в политической коммуникации, так как являются одним из значимых средств дистанцирования или идентификации агентов политического дискурса.

Сопоставительный анализ политических портретов в российском и американском политическом дискурсе позволил выявить следующие национально-культурные особенности:

- облигаторной составляющей американских политических портретов, в отличие от русских, является наличие визуального ряда;

- типичной особенностью российских политических портретов является выделенность биографической справки в отдельный структурный блок; в американских политических портретах анкетно-биографические данные органично включены в сам текст;

- в российских политических портретах наиболее частотной является апелляция к следующим ценностям: стабильность, перемены к лучшему, продолжение реформ, развитие экономики, порядок; в американских –

community, opportunity, safety ;

- жанр политического портрета наглядно демонстрирует национально-

культурную специфику прототипного политика – идеала: привлекательность политика для российского читателя складывается из внешней привлекательности, компетентности, лидерского склада характера, честности, порядочности, ума, образованности, опыта; для американского общества привлекателен политик надежный (добрый, дружественный, приятный, честный, общительный), квалифицированный (профессиональный, опытный, авторитетный), динамичный (агрессивный, решительный, сильный, смелый, активный, энергичный).

Национально-культурная специфика проявляется и в различии ролевых архетипов в российской и американской лингвокультурах. Преобладающим ролевым архетипом российских политиков является «отец» (вариант «царь»), в то время как для американского общества более релевантным оказывается ролевой архетип «герой – хранитель доблестных традиций».

Перспективы исследования мы видим в уточнении ролевой структуры политического дискурса с позиций нарративного подхода, в установлении корреляции между ролевыми характеристиками участников политического дискурса и особенностями их идиостиля, в рассмотрении языкового воплощения ролевой структуры других типов институционального дискурса.

Список литературы

1. Абдулфанова А.А. Семиотика дискурса как воплощение творческой индивидуальности // Политический дискурс в России –3: Материалы раб. совещ. (Москва 27–28 марта 1999 года) / Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 1999. – С. 5–9.

2. Агеева Г.А. Homo Religious // Языковая онтология семантически малых и объемных форм / Вестник ИЛГУ Сер. Лингвистика. – Иркутск: ИГЛУ, 2000. – Вып. 1. – С. 5-15.

3. Азнабаева Л.А. Принципы речевого поведения адресата в конвенциональном общении. – Уфа: Башк. ун-т, 1998. – 182 с.

4. Александрова О.В. Проблема дискурса в современной лингвистике // Когнитивно-прагматические аспекты лингвистических исследований. – Калининград, 1999. – С. 9-13.

5. Альбурзи М.Г. Жанр художественно-биографического литературного портрета // Тезисы докл. Междунар. научн. конф. «Язык и культура».

Москва, 14-17 сент. 2001. – Москва, 2001. – С. 162-163.

6. Андреев Ю.П. Категория «социальный институт» // Философские науки. – 1984. – №1. – С.134-137.

7. Андрющенко Е.В. Возможности экспертной оценки социального статуса говорящего по его речи / Редкол. журн.: Вестник ЛГУ им. А. А.

Жданова, Сер.: История яз., лит. – Л., 1986. – 17 с.

8. Анисимова Т.В. Деловое общение: речевой аспект. – Волгогр. юрид. Ин-т МВД России, 2000. – 176 с.

9. Аристов С.А. Социально-коммуникативные аспекты мены коммуникативных ролей // Тверской лингвистический меридиан. – Тверь, 1999. – Вып. 2. – С. 22-31.

10. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. – М.: Сов. энцикл., 1990. – С. 136–137.

11.Арутюнова Н.Д. Жанры общения // Человеческий фактор в языке.

Коммуникация, модальность, дейксис. – М.: Наука, 1992. – С. 52–56.

12. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. – М.: Языки русской культуры, 1998. – 896с.

13. Асеева Ж.В. Лексические средства выражения идеологии политической корректности в современном английском языке. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. – Иркутск, 1999. – 17 с.

14. Базылев В.Н. К изучению политического дискурса в России и российского политического дискурса // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 года) / Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 1998. – С. 6–8.

15. Базылев В.Н. Речевой имидж политического деятеля //

Экспериментальные исследования устной речи и овладение языком. Сб. науч. тр. / Под ред. К.И. Долотина и А.М. Шахнаровича. – М.: Институт языкознания РАН, 2000. – С. 120-132.

16. Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. – Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 1993. – 182 с.

17. Баранов А.Г. Потенциал метаязыковой интерпретации // Природа. Общество. Человек. Вестник юж.-рос. отд. междунар. академии наук высш. шк.– Краснодар, 1996. – № 2–3. – С. 3-4.

18. Баранов А.Г. Дискурсивный портрет лидера (когнитивнопрагматический подход) // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 года) / Под ред. Ю.А.

Сорокина и В.Н. Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 1998. – С. 9-11.

19. Баранов А. Н. Политическая аргументация и ценностные структуры общественного сознания // Язык и социальное познание. – М.: Центр. совет филос. (методолог.) семинаров при Президиуме АН СССР, 1990а.

– С. 166–177.

20. Баранов А.Н. Что нас убеждает?: (Речевое воздействие и общественное сознание). – М.: Знание, 1990b. – 58с.

21.Баранов А.Н. Очерк когнитивной теории метафоры // Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю.

– М.: Институт русского языка АН СССР, 1991. – С. 184–193.

22. Баранов А.Н. Политический дискурс: прощание с ритуалом // Человек. – 1997. –№6. – С. 108–118.

23. Баранов А.Н., Добровольский Д.О. Знаковые функции вещных сущностей // Язык – система. Язык – текст. Язык – способность. – М.:

Институт русского языка РАН, 1995. – С. 80–90.

24. Баранов А.Н., Казакевич Е.Г. Парламентские дебаты: традиции и новации. – М.: Знание, 1991. – 42 c.

25. Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. – М.: Институт русского языка АН СССР, 1991.

– 193 с.

26. Бахнян К.В. Язык и идеология: социолингвистический аспект // Язык как средство идеологического воздействия. – М., 1983. – С. 34-58.

27. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1986. – 445 с.

28. Бахтин М.М. Человек в мире слова. – М.: Изд-во Рос. откр. ун-та, 1995.

– 140 с.

29. Бахтин М.М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология. – М.: Academia, 1997. – С. 227–244.

30. Башкирова Е.И. Трансформация ценностей российского общества // Полис. – М., 2000. - №6. – С. 51-65.

31. Бедретдинова М.Р. Характер и структура ассоциативных портретов.

Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Москва, 2002. – 31с.

32. Бейлинсон Л.С. Медицинский дискурс // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: Сб. науч. тр. – Волгоград:

Перемена, 2000. – С. 103-117.

33.Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика: Учебник для вузов. –

М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. – 439 с.

34. Белова А.Д. Лингвистические аспекты аргументации. – Киев, 1997. – 312с.

35. Белова Е.Н. Структура и семантика аргументативного дискурса (на материале слушаний комитетов Конгресса США). Автореф. дис. ... канд. филол. наук. – СПб, 1995. –15 с.

36. Бережная Т.М. Президентская риторика в системе пропагандистского манипулирования общественным сознанием // Язык и стиль буржуазной пропаганды. – М.: Изд-во МГУ, 1988. – С. 135-166.

37. Берн Э. Игры, в которые играют люди: Психология человеческих взаимоотношений; Люди, которые играют в игры: Психология человеческой судьбы / Пер. с англ. – М.: ФАИР-ПРЕСС, 2000. – 480 с.

38. Берн Э. Трансакционный анализ и психотерапия. – СПб.: «Братство», 1992. – 224 с.

39. Беспамятнова Г.Н. Языковая личность телевизионного ведущего.

Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Воронеж, 1994. – 23 с.

40. Блакар Р.М. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. М.: Прогресс, 1987. – С. 88–120.

41. Блондель Ж. Политическое лидерство // Психология и психоанализ власти. Т.1. Хрестоматия. – Самара: Издательский дом «БАХРАХ», 1999. – С.395-469.

42. Богданов В.В. Коммуникативная компетенция и коммуникативное лидерство // Язык, дискурс и личность. – Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1990a. – С. 26–31.

43. Богданов В.В. Речевое общение: прагматические и семантические аспекты. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1990b. – 88 с.

44. Богин Г.И. Понимание и непонимание в общении политика с населением // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 года). /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н.

Базылева. – М.:Диалог-МГУ, 1998. – С.11–17.

45. Бондалетов В.Д. Социальная лингвистика: Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов. – М.: Просвещение, 1987. – 160с.

46. Борботько В. Г. Общая теория дискурса (принципы формирования и смыслопорождения). Автореф. дис. … докт. филол. наук. – Краснодар, 1998. – 32 с.

47. Борисенко В.И. Эвфемизмы в языке буржуазной пропаганды США //

Социальная лингвистика и общественная практика. – Киев: Вища шк., 1988. – С. 147–156.

48. Борисова Е.Г. Особенности типов политического дискурса в России // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 года). /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.:

Диалог-МГУ, 1998. – С. 17–18.

49. Борисова Е.Г., Пирогова Ю.К., Левит В.Э. Имплицитная информация в рекламе и пропаганде // Имплицитность в языке и речи. – М.: Языки русской культуры, 1999. – С. 145–151.

50. Брагина Н.Г. Имплицитная информация и стереотипы дискурса // Имплицитность в языке и речи. – М.: Языки русской культуры, 1999. – С. 43–57.

51. Буари Филипп А. Паблик рилейшнз, или стратегия доверия: Пер. с фр. – М.: ИНФРА-М, 2001. – 178 с.

52. Бурлакова В.В. Дейксис // Спорные вопросы английской грамматики / Отв. ред. В.В. Бурлакова. – Л., 1988. – С. 74-88.

53. Буряковская В.А. Признак этничности в семантике языка (на материале русского и английского языков). – Дис. … канд. филол. наук. – Волгоград, 2000. – 200 с.

54. Вайнрих Х. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М.:Прогресс, 1987. – С. 44-87.

55. Вебер М. Избранные произведения. – М.: Прогресс, 1990. – 804 с.

56. Вебер М. Харизматическое господство // Психология и психоанализ власти. Т.2. Хрестоматия. – Самара: Издательский дом «БАХРАХ», 1999. – С.55-68.

57. Вежбицка А. Антитоталитарный язык в Польше: механизмы языковой самообороны // Вопросы языкознания. – 1993. –№4. – С. 107–125.

58. Вежбицка А. Речевые жанры // Жанры речи. – Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997.- С. 99-111.

59. Вепрева И.Т. О социально-оценочной функции метаязыкового комментария в публичной речи // Политический дискурс в России – 3: Материалы раб. совещ. (Москва, 27-28 марта 1999 года) /Под ред. Ю.А.

Сорокина и В.Н. Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 1999. – С. 51.

60. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура:

лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного.

4-е изд. – М.: Рус. яз., 1990. – 246 с.

61. Виноградов С.И. Слово в парламентском: функции и культурный контекст Культура парламентской речи.– М.: Наука, 1994a. – С. 46–57.

62. Виноградов С.И. Выразительные средства в парламентской речи // Культура парламентской речи. – М.: Наука, 1994b. – С. 66-77.

63. Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения / РОС АН, Ин-т рус. яз. – М.: Наука, 1993. – 171с.

64. Вершинина Т.С. Зооморфная, фитоморфная и антропоморфная метафора в современном политическом дискурсе. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Екатеринбург, 2002. – 24 с.

65. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика/ Пер. с англ. и нем.– Волгоград:

Перемена, 1997. – 139 с.

66. Волкова И. Слово Путина: Что показал психолингвистический анализ устных выступлений и. о. президента России // Эксперт. – 2000. – № 6. – C. 53–57.

67. Волошин Ю.К. Социально-диалектическая детерминация социолектизмов // Функционирования языка как средства идеологического воздействия. – Краснодар: Изд-во КубГУ, 1988. – С. 14-19.

68. Ворожбитова А.А. На "входе" и "выходе" русского советского дискурса: (Лингвориторический аспект) // Русистика: лингвистическая парадигма конца 20 в. – СПб, 1999. – С. 14-23.

69. Гаджиев К.С. Введение в политическую науку. – М.: Изд. корп.

«Логос», 1997. – 544 с.

70. Галичкина Е.Н. О конститутивных признаках компьютерного дискурса // Языковая личность: проблемы креативной семантики. К 70-летию профессора И.В. Сентерберг: Сб. науч. тр. / ВГПУ – Волгоград:

Перемена, 2000. –С. 206-212.

71. Герасименко Н.А. Информация и фасцинация в политическом дискурсе (к вопросу о функционировании бисубстантивных предложений) // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ.(Москва, 29 марта 1998 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.:

Диалог-МГУ, 1998. – С. 20–23.

72. Гойхман О.Я., Надеина Т.М. Основы речевой коммуникации. – М.: Инфра-М, 1997. – 269с.

73. Горелов И.Н. Социопсихолингвистика и проблемы управления обществом // Философия языка и семиотика. – Иваново, 1995. – С. 137149.

74. Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики: Учеб. пособие. – М.: Лабиринт, 1997. – 224с.Граудина Л.К. Функционально-смысловые типы парламентской речи // Культура парламентской речи. – М.: Наука, 1994. – С. 23-34

75. Гудков Д.Б. Для чего мы говорим? (К проблеме ритуала и прецедента в коммуникации) // Язык, сознание, коммуникация. – М.: Филология, 1997. – Вып. 2. – С. 26-40.

76. Гудков Д.Б. Ритуалы и прецеденты в политическом дискурсе //

Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва,

29 марта 1998 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.:

Диалог-МГУ, 1998. – С. 30–36.

77. Гудков Д. Б. Настенные надписи в политическом дискурсе // Политический дискурс в России – 3: Материалы раб. совещ. (Москва, 27–28 марта 1999 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.:

Диалог-МГУ, 1999. – С. 58–63.

78. Гудков Д. Б., Красных В. В. Русское культурное пространство и межкультурная коммуникация // Научные доклады филологического факультета МГУ. Вып. 2. – М.: Диалог-МГУ, 1998. – С.124–129.

79. Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация / Пер. с англ. – М.:

Прогресс, 1989. – 312 с.

80. Дейк Т.А. ван. Принципы критического анализа дискурса / Пер. с англ.

// Перевод и лингвистика текста. – М.:ВЦП, 1994. – С. 169–217.

81. Дементьев В.В. Фатические и информативные коммуникативные замыслы и коммуникативные интенции: проблемы коммуникативной компетенции и типология речевых жанров // Жанры речи. – Саратов:

Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997. – С. 34-44.

82. Дементьев В.В. Речевые приемы иронии и шутки и типология коммуникативных интенций // Фатическое поле языка (памяти проф.

Л.Н. Мурзина): Межвуз. сб. научных трудов / Перм. ун-т. – Пермь, 1998a. – С. 33-45.

83. Дементьев В.В. «Текстоцентрическое» и «жанроцентрическое» изучение речи (к выходу первого выпуска сборника «Жанры речи»)

// Вопросы стилистики: – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1998b. – С. 21–

32.

84. Дементьев В.В., Седов К.Ф. Социопрагматический аспект теории речевых жанров: Уч. пособие. – Саратов: Изд-во Саратовского педагогического института, 1998. – 107 с.

85. Дергачева И.Л. Коммуникативная манипуляция в политических комментариях // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5–6 февр. 1998 г./ВГПУ. – Волгоград: Перемена, 1998. – С. 30–31.

86. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. – М.: Новая школа, 1996. – 352 с.

87. Дмитриев А.В. Социология политического юмора. – М.: РОССПЭН,

1998. – 334 с.

88. Дмитриева О.Л. Ярлык в парламентской речи // Культура парламентской речи. – М.: Наука, 1994. – С. 90-96.

89. Долинин К.А. Речевые жанры как средство организации социального взаимодейтсвия // Жанры речи: Сб. науч. статей. – Саратов: Изд-во Гос УНЦ «Колледж», 1999. – С. 7-26.

90. Дорожкина Т.Н. Речевой имидж политического лидера // Социс (Социологические исследования).– 1997. – № 8.– С. 30–35.

91. Дубицкая В.П., Тарарухина М.И. Какого политика можно «продать»? // Социс. – М.: Наука, 1998. - № 10. – С. 118-127.

92. Дубровская О.Н. Имена сложных речевых событий в русском и английском языках. - Дис. … канд. филол. наук. – Саратов, 2001 – 236 с.

93. Дука А.В. Политический дискурс оппозиции в современной России // http//hq.soc.pu.ru/publications/jssa/1998/1/a9.html (Журнал социологии и социальной антропологии. – 1998. – Т.1. – №1).

94. Ееремен Ф.Х. ван, Гроотендорст Р. Аргументация, коммуникация и ошибки (Пер. с англ.). – СПб.: Васильевский остров, 1992. – 208с.

95. Ееремен Ф.Х. ван, Гроотендорст Р. Речевые акты в аргументативных дискуссиях: Теоретическая модель анализа дискус., направл. на разрешение конфликта мнений. Пер. с англ.. – СПб.: Нотабене, 1994. – 239с.

96. Енина Л.В. Современный российский лозунг как сверхтекст. Дис. … канд. филол. наук. – Екатеринбург, 1999. – 186 с.

97. Ерофеева Т.И. Социолект: стратификационное исследование: Автореф.

дис. … д-ра филол. Наук / СП. Гос. Ун-т. – СПб, 1995. – 32 с.

98. Жаботинская С.А. Когнитивная лингвистика: принципы

концептуального моделирования // Лiнгвiстичнi студiï. – Випуск II. – Черкаси: «Сiяч», 1997. – С.3–11.

99. Жанры речи: Сб. науч. статей. – Саратов: Изд-во госуд. учебнонаучного центра «Колледж», 1999. – 287с.

100. Желтухина М.Р. Комическое в политическом дискурсе (на материале немецкого и русского языков). Дис. … канд. филол. наук. – Волгоград, 2000. – 250 с.

101. Жельвис В И. Инвектива в парадигме средств фатического общения

// Жанры речи. – Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997. – C.137– 144.

102. Жельвис В.И. Бранный тезаурус как орудие классовой борьбы // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.:

Диалог-МГУ, 1998. – С. 36–38.

103. Заботкина В.И. Прагматические и семантические особенности новой идеологически ориентированной лексики // Функционирования языка как средства идеологического воздействия. – Краснодар: Изд-во КубГУ, 1988. – С. 83-91.

104. Залевская А.А. Текст и его понимание: Монография. – Тверь:

Тверской государственный университет, 2001. – 177 с.

105. Захаренко И.В., Красных В.В., Гудков Д.Б., Багаева Д.В. Прецедентное высказывание и прецедентное имя как символы прецедентных феноменов // Язык, сознание, коммуникация. – Вып. 1. – М.: Филология, 1997. – С. 82–103.

106. Захаров А.В. Народные образы власти // Полис. – 1998. – №1. – С.23– 35

107. Зеленецкий К.П. Топики // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология / Под ред. В.П. Нерознака.– М.: Academia, 1997. – С. 34-40.

108.Зеленский В.В. Послесловие к книге: В. Одайник. Психология политики. Психологические и социальные идеи Карла Густава Юнга. – СПб.: Ювента, 1996. – С. 368–380.

109. Земляной С. Кириенко как фигура речи // www. russ.ru / journal / kreml 98-04-29 / zemlan.htm (1998).

110. Зеркин Д.П. Основы политологии: Курс лекций. – Ростов н/Д: Феникс, 1996. – 544 с.

111. Зильберт Б.А. Языковая личность и «новояз» тоталитаризма // Языковая личность и семантика: Тез. докл. науч. конф. 28–30 сент. 1994

г. – Волгоград: Перемена, 1994. – С. 50.

112. Ильин М.В., Мельвиль А.Ю. Власть // Полис. – 1997. – №6.– С. 146– 153.

113. Ильясов Ф.Н. Политический маркетинг, или Как «продать» вождя // Полис. – М., 1997. - №5. – С. 88-102.

114. Имидж лидера: Психол. пособие для политиков / Под ред. ЕгоровойГантман Е.В. – М.: Наука, 1994. – 264 с.

115. Иссерс О.С. Языковые средства и способы манипуляции сознанием // Семантика языковых единиц: Мат-лы межвуз. конф. – М.: Моск. гос. открытый пед ин-т, 1992. – С. 52–54.

116. Иссерс О.С. Что говорят политики, чтобы нравиться своему народу // Вестн. Омс. ун-та. – Омск, 1996. – Вып. 1. – С. 71-74.

117. Иссерс О.С. Основные предпосылки изучения речевых стратегий // Русский язык в контексте современной культуры: Тез. докл. междунар.. науч. конф., Екатеринбург, 29–31 октября 1998 г. – Екатеринбург:

УрГУ, 1998. – С. 64–66.

118. Кагарлицкий Ю.В., Литвинова А.Ф. Слабый дискурс: о стратегиях рекламного текста // Русистика сегодня. – М., 1998. – № 3-4. – С. 33-44.

119. Какорина Е.В. Стилистический облик оппозиционной прессы // Русский язык конца 20 столетия (1985-1995). – М.: "Языки русской культуры", 2000. – С. 409-426.

120.Каменская О.Л. Текст и коммуникация: Учеб. пособие для студентов ин-тов и фак. иностр. яз. – М.: Высш. шк., 1990. – 151с.

121. Карасик В.И. Язык социального статуса. – М.: Ин-т языкознания РАН; ВГПУ, 1992. – 330 с.

122. Карасик В.И. Языковые манифестации социального статуса человека // Концепты. Научные труды Центроконцепта. – Архангельск: изд-во ПГУ, 1997. – с.99-129.

123. Карасик В. И. О категориях дискурса //Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. – Волгоград: Перемена, 1998.– С. 185–197.

124. Карасик В.И. Религиозный дискурс // Языковая личность: проблемы лингвокульторологии и функциональной семантики: Сб. науч. тр. / ВГПУ. – Волгоград: Перемена, 1999. – С. 5-19.

125. Карасик В.И. О типах дискурса // Языковая личность:

институциональный и персональный дискурс: Сб. науч. тр. – Волгоград:

Перемена, 2000a. – С. 5-19.

126. Карасик В И. Структура институционального дискурса //Проблемы речевой коммуникации. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2000b. – С. 25–

33.

127. Карасик В. И., Шаховский В. И. Об оценочных пресуппозициях // Языковая личность: вербальное поведение: Сб. науч. тр. – Волгоград:

Изд-во «РИО», 1998. – С. 3–13.

128. Караулов Ю.А. Русский язык и языковая личность. – М.: Наука, 1987.

– 264 с.

129. Карманова З.Я. Политический дискурс: риторический аспект // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва 29 марта 1998 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.:

Диалог-МГУ, 1998. – С. 47–49.

130.Карманова З.Я. Политический дискурс: поиск убедительности // Политический дискурс в России – 3: Материалы раб. совещ. (Москва 27-28 марта 1999 года). – М.: Диалог-МГУ, 1999. – С. 64–67.

131. Карнаухова М.В. Текстовый портрет политика как компонент политического дискурса. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Ульяновск, 2000. – 19 с.

132. Кашкин В.Б. Введение в теорию коммуникации: Учеб. пособие. – Воронеж: Изд-во ВГТУ, 2000. – 175 с.

133. Китайгородская М.В., Розанова Н.Н. Речевые жанры и социальные роли // Русский язык в контексте современной культуры: Тез. докл. междунар. науч. конф., Екатеринбург, 29–31 октября 1998 г. – Екатеринбург: УрГУ, 1998. – С.73–74.

134. Климова С.Г. Стереотипы повседневности в определении «своих» и «чужих» // Социс. – М., 2000. - №12. – С. 13-22.

135. Клобуков П.Е. Метафора как концептуальная модель формирования языка эмоций // Язык, сознание, коммуникация. – М.: Филология, 1997.

– Вып. 2. – С. 41-47.

136. Кожина М.Н. Речевой жанр и речевой акт (некоторые аспекты проблемы) // Жанры речи: Сб. науч. статей. – Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1999. – С. 52-61.

137. Кордонский С. Фундаментальный лексикон: язык и политический спектр в России // Век ХХ и мир. – М., 1994. – № 1/2. – С. 72–91.

138. Коротеева О.В. Цели и стратегии педагогического дискурса // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф.

Волгоград, 5–6 февр. 1998 г./ ВГПУ. – Волгоград: Перемена, 1998. – С. 55–57.

139. Коротеева О.В. Дефиниция в педагогическом дискурсе. - Дис. … канд. филол. наук. – Волгоград, 1999. – 208 с.

140. Костенко Н.В. Ценности и символы в массовой коммуникации. – Киев: Наукова думка, 1993. – 129с.

141.Кравченко А.В. Знак, значение, знание. Очерк когнитивной философии языка. – Иркутск: Издание ОГУП «Иркутская областная типография №1», 2001. – 261 с.

142. Кравченко А.И. Социология. – М.: «Академ. проект», Издат.

Корпорация «Логос», 1999. – С.86-109.

143. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность?

(Человек. Сознание. Коммуникация). – М.: Диалог-МГУ, 1998. – 352 с.

144. Краснова О.В. Бабушки в семье // Социс, 2001. – № 1. – С. 107-116.

145. Красных В.В. Система прецедентных феноменов в контексте современных исследований // Язык, сознание, коммуникация. – М.:

Филология, 1997. – Вып. 2. – С. 5-12.

146. Красных В.В., Булгакова Л.Н. Скажи мне, какая у тебя реклама, и я скажу, кто ты: (Краткий обзор некоторых аспектов новой российской политической рекламы) // Функциональные исследования. – М., 1997. – Вып. 4. – С. 155-165.

147. Крысин Л.П. Речевое общение и социальные роли говорящих //

Социально-лингвистические исследования. – М.: Наука, 1977. – С. 42-

51.

148. Крысин Л.П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. – М.: Наука, 1989. – 186с.

149. Крысин Л.П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский язык конца XX столетия (1985-1995). – М., 1996. – С. 384-408.Крысин Л.П. О социальной дифференциация современного русского языка // Русистика сегодня. – М., 1998. – № 3-4. – С. 10-25.

150. Крысин Л.П. Социальная маркированность языковых единиц // Вопросы языкознания. – М., 2000. - № 4. – С. 26-41.

151. Крючкова Т.Б. Язык политики в работах ученых ГДР // Язык как средство идеологического воздействия. – М., 1983. – С. 59-75.

152. Крючкова Т.Б., Нарумов Б.П. Зарубежная социолингвистика.

Германия, Испания. – М.: Наука, 1991. – 157с.

153.Кузьмина Н.А. Концептуальные метафоры в риторическом поле языка // Фатическое поле языка (памяти проф. Л.Н. Мурзина): Межвуз. сб.

научных трудов / Перм. ун-т. – Пермь, 1998. – С. 51-60.

154. Купина Н.А. Тоталитарный язык: Слов. и речевые реакции / Урал. гос. ун-т, Зап.-Урал. учеб.-науч. центр. – Екатеринбург; Пермь: Изд-во Урал. ун-та. – ЗУУНЦ, 1995. – 143с.

155. Купина Н.А., Мингалеева Э.Ф. Лингвориторическая диагностика политической речи // Общество, язык, личность: Материалы Всероссийской научной конференции (Пенза, 23–26 окт. 1996 г.). – М.:

Ин-т языкознания РАН, ПГПУ им. В. Г. Белинского, 1996. – Вып. 1 – С. 50–51.

156. Лазуткина Е.М. Парламентские жанры // Культура парламентской речи. – М.: Наука, 1994. – С. 34-46.

157. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М.: Прогресс, 1987. – С. 126-170.

158. Лассан Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: когнитивнориторический анализ. – Вильнюс: Изд-во Вильнюсского ун-та, 1995. – 232 с.

159. Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. – М.: «Ключ-С», 1999. – 229с.

160. Леонтович О.А. Компьютерный дискурс: языковая личность в виртуальном мире // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс: Сб. науч. тр. – Волгоград: Перемена, 2000. – С. 191-200.

161. Леонтьев А.А. Основы психолингвистики: Учеб для студентов вузов, обучающихся по специальности «Психология». – М.: Смысл, 1999. – 287с.

162. Лисовский С.Ф. Политическая реклама. – М.: ИВЦ «Маркетинг»,

2000. – 256 с.

163.Логический анализ языка. Язык и время / Отв. ред. Арутюнова Н.Д. – М.: Изд-во "Индрик", 1997. – 351с.

164. Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке / Отв. ред. Арутюнова Н.Д. – М.: Изд-во "Индрик", 1999. – 424с.

165. Лукашанец А.А., Михневич А.Е. и др. Общество – язык – политика. – Минск: Вышэйш. шк., 1998. – 223с.

166. Люшер М. Сигналы личности: Ролевые игры и их мотивы. – Воронеж: НПО «Модэк», 1993. – 160с.

167. Майнхоф У. Дискурс // Контексты современности: Хрестоматия. – Казань, 1998. – с. 11-13.

168. Макаров М.Л. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. – Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1998. – 200 с.

169. Малышева В.А. Идиолект как лингвистическая реальность // Антропоцентрический подход к языку. – Пермь, 1998. – Ч. 1. – С. 66-79.

170. Маслова В.А. Введение в лингвокультурологию. – М.: «Наследие», 1997. – 208с.

171. Межличностное общение / Под ред. Куницыной В.Н. – СПб.: Питер, 2001. – 544 с.

172. Метелева В.В. Транспарантный текст как средство идеологического воздействия // Функционирования языка как средства идеологического воздействия. – Краснодар: Изд-во КубГУ, 1988. – С. 79-84.

173. Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. – Вып. 1 / Под. Общ. Ред. И.Ф. Ухвановой-Шмыговой. – Мн.:

Белгосуниверситет, 1998. – 283 с.

174. Методология исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов. – Вып. 2 / Под. Общ. Ред. И.Ф. Ухвановой-Шмыговой. – Мн.:

БГУ, 2000. – 479 с.

175.Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. – М.: Аспект Пресс, 1996. – 207 с.

176. Мечковская Н.Б. Язык и религия. – М.: Агентство «ФАИР», 1998. – 352 с.

177. Мирошниченко А.А. Лингво-идеологический анализ языка массовых коммуникаций. Автореф. дис. … канд. филол. наук. – Ростов-н-Д., 1996.

– 16с.

178. Митина О.Г. Гендерное поведение и стереотипы // http:// www. owl. ru/ eng / womplus / 2000 / mitina.htm

179. Михальская А.К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-

исторической риторике. – М.: Изд. центр «Академия», 1996. – 192 с.

180. Михальская А.К. Педагогическая риторика: история и теория. – М.:

Издательский центр «Академия», 1998. – 432 с.

181. Москвин В.П. Эвфемизмы в лексической системе современного русского языка. – Волгоград: Перемена, 1999. – 58 с.

182. Мягкова Е.Ю., Сазонова Т.Ю. Предвыборный марафон губернатора // Политический дискурс в России – 4: Материалы рабочего совещания (Москва, 22 апреля 2000 г.). – М.: Диалог-МГУ, 2000. – С. 77-79.

183. Нерознак В.П. Лингвистическая персонология: к определению статуса дисциплины // Сб. науч. тр. Моск. гос. лингв. ун-та. Вып. № 426. Язык.

Поэтика. Перевод. М., 1996. – С.112-116.

184. Нещименко Г.П. Динамика речевого стандарта современной публичной вербальной коммуникации: Проблемы. Тенденции развития // Вопросы языкознания. – М., 2001. - №1. – С. 98-132.

185. Никитин М.В. Предел семиотики. – Вопросы языкознания. – 1997. – №1. – С. 3–14.

186. Новиков Н.В. Иноязычная лексика в парламентской речи // Культура парламентской речи. – М.: Наука, 1994. – С. 114-123.

187. Новикова-Грунд М.В. «Свои» и «чужие»: маркеры референтной группы в политическом дискурсе // Полис. – М., 2000. - №4. – С. 82-93. 188.Норман Б.Ю. К семантической эволюции некоторых русских слов (об идеологическом компоненте значения) // Мова тотал?тарного сусп?льства. – Ки?в: Наук. думка, 1995. – С. 37–43.

189. Норман Б.Ю. Основы языкознания. – Минск: Белорус. Фонд Сороса, 1996. – 207 с.

190. Норман Б.Ю. О креативной функции языка (на материале славянских языков) // Славяноведение. – 1997. – № 4. – С. 26–33.

191. Норман Б.Ю. «МЫ»: семантика и прагматика // Проблемы семантического описания и речи. Тез докл. Междунар. науч. конф., Минск, 10-12 нояб. 1998 г. – Минск: МГЛУ, 1998. – С. 58–60.

192. Общее языкознание / Н.Б. Мечковская, Б.Ю. Норман, Б.А. Плотников,

А.Е. Супрун; под общ. ред. А.Е. Супруна. – Минск: Вышэйш. шк, 1983.

– 456 с.

193. Остроух А.В. «Политическая корректность» в США:

социолингвистический аспект проблемы / Моск. пед. гос. ун-т. – М., 1998. – 102с.

194. Падучева Е.В. Говорящий: субъект речи и субъект сознания //

Логический анализ языка. Культурные концепты. – М.: Наука, 1991. – С.164-169.

195. Паршин П.Б. Идиополитический дискурс // Труды Международного семинара "Диалог-96" по компьютерной лингвистике и ее приложениям, Пущино, 4-9 мая 1996 г. – М., 1996. – С. 192-198.

196. Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. – М.: Изд-во «Языки русской культуры», 1998. – 376 с.

197. Петрова Е.С. Дейктический компонент в семантике английских антропонимов. К проблеме социального дейксиса // Вопросы лингвистики и методики преподавания иностранных языков. – Курск, 1996. – С. 172-177.

198. Пищальникова В.А., Дмитриева Н.Л. Конвенциональный стереотип: сущность, структура, функционирование // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва. 29 марта 1998 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 1998. – С. 66–

71.

199. Плешакова А.В. Исследование фреймов «происшествие» на материале русских и английских текстов жанра «информационное сообщение». - Дис. … канд. филол. наук. – Саратов, 1998. – 221 с.

200. Плешакова А.В. Культурно-национальная специфика построения информационных текстов (на материале фрейма «происшествие») // Вопросы стилистики. Вып. 27. – Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1998. – С. 160–167.

201. Плуцер-Сарно А. «Ритуал» и «миф» в современной политике // Logos.

– М., 2000. - №2. – С. 14-21.

202. Покровская Е.В. Роль метафоры в политическом тексте // Функциональные исследования. – М., 1997. – Вып. 4. – С. 145-148.

203. Попова Е.А. Культурно-языковые характеристики политического дискурса (на материале газетных интервью). Дис. ... канд. филол. наук.

– Волгоград, 1995. – 187 с.

204. Попова Е. А. О лингвистике нарратива // Филологические науки, 2001.

– № 4. – С. 87-91.

205. Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. – Воронеж, 2001. – 192 с.

206. Почепцов Г.Г. О коммуникативной типологии адресата // Речевые акты в лингвистике и методике. – Пятигорск: Изд-во ПГПИИЯ, 1986. – С.10–17.

207. Почепцов Г.Г. История русской семиотики до и после 1917 года. – М.:

Изд-во «Лабиринт», 1998. – 336 с.

208. Почепцов Г.Г. Имиджелогия. – М.: Рефл-бук, К.: Ваклер, 2000. – 768с.

209. Пропп В. Морфология сказки. – Ленинград: «Academia», 1928. – 151 с.

210. Психолингвистика: Сб. статей – М.: Прогресс, 1984. – 367с. 211.Психология толп. – М.: Институт психологии РАН, Изд-во «КСП+»,

1998. – 416 с.

212. Проскуряков М.Р. Дискурс борьбы (очерк языка выборов) //Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. – 1999. – №1. – С. 34–49.

213. Прохоров А.И., Эдьбур Р.Э. Особенности ролевого общения в процессе управленческой деятельности. Учеб. пособие. – Рига, 1975. – 39с.

214. Прохорова Л.Г. Психолингвистические особенности речевого воздействия в политической рекламе // Вестник Института цивилизации. – Владикавказ, 1998. – Вып. 1. – с.148-152.

215. Рахимов С. Проблема дейксиса как категория типологической лингвистики: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. – М., 1990. – 48 с.

216. Ревзина О Г. Язык и дискурс // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. – 1999. –№1. – С. 25–33.

217. Рекламный текст: семиотика и лингвистика. – М.: Изд-во «Издат. дом Гребенникова», 2000. – 207 с.

218. Родыгина Л.Н. Социально-психологические характеристики процесса принятия роли: (В ролевой игре взрослых). Автореф. дис. … канд. психол. наук / МГУ им. М.В. Ломоносова. – М., 1985. – 17 с.

219. Романов А.А. Конфликтный дискурс политика // Политический дискурс в России – 3: Материалы раб. совещ. (Москва, 27-28 марта 1999 года) / Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 1999. – С. 123–126.

220. Русистика сегодня. Функционирование языка: Лексика и грамматика / Отв. ред. Ю.Н. Караулов. – М.: Наука, 1993. – 176 с.

221. Русистика. Славистика. Индоевропеистика. Сборник к 60-летию А.А.

Зализняка / М.: Изд-во "Индрик", 1996. – 768 с.

222. Рыскова Т.М. Политический портрет лидера: вопросы типологии // Психология и психоанализ власти. Т.2. Хрестоматия. – Самара:

Издательский дом «БАХРАХ», 1999. – С.26-30.

223.Савельев А.Н. Политическая мифология и политическая технология // Москва. – 1998. –№8. – С. 160–170.

224. Савицкий В.М. Применение образных средств в аргументативном дискурсе // Языковая личность: проблемы значения и смысла. – Волгоград: Перемена, 1994. – С. 44–52.

225. Самойлов А.Н. О понятии пресуппозиции в лингвистике // Вест. Междунар. славянс. ун-та. – Харьков, 1999. – Т. 2, № 2. – С. 61-64.

226. Седов К.Ф. Становление дискурсивного мышления языковой личности: психо- и социолингвистический аспекты. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1999. - 180 с.

227. Семененко Л.П. Аспекты лингвистической теории монолога. – М.:

Моск. гос. лингв. ун-т, 1996. – 323 с.

228. Серио П. О языке власти: критический анализ // Философия языка: в границах и вне границ. – Харьков: Око, 1993. – Т.1. – С. 83-100.

229. Серио П. Русский язык и анализ советского политического дискурса: анализ номинализаций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса: пер. с фр. и порт. – М.:ОАО ИГ «Прогресс», 1999. – С. 337–383.

230. Сиротинина О.Б. Социолингвистический фактор в становлении языковой личности // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград – Саратов: Перемена, 1998. – С.3-9.

231. Сиротинина О.Б. Некоторые размышления по поводу терминов «речевой жанр» и «риторический жанр» // Жанры речи: Сб. науч. статей. – Саратов: Изд-во Гос УНЦ «Колледж», 1999. – С. 26-31.

232. Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. – М.: Прогресс, 1976. – 350 с.

233. Слышкин Г.Г. Лингвокультурные концепты прецедентных текстов.

Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Волгоград, 1999. – 18 с.

234. Слово в действии: интент-анализ политичеcкого дискурса / Под ред.

Ушаковой Т.Н., Павловой Н.Д. – СПб., 2000. – 316 с.

235.Смолякова В.В. Имидж политического лидера в структуре коммуникативного пространства // Вестн. Моск. Ун-та. Сер. 18.

Социология и политология. 2000. – №2. – С.102-108.

236. Сорокин Ю.А. Статус факта (события) и оценки в текстах массовой коммуникации // Политический дискурс в России – 4: Материалы раб. совещ. (Москва, 22 апреля 2000 года) // Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н.

Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 2000. – С. 89–101.

237. Сорокин Ю.А., Марковина И.Ю. Понятие "чужой" в языковом и культурном контексте // Язык: этнокультурный и прагматический аспекты: Сб. науч. тр.– Днепропетровск: ДГУ, 1988. – С. 4-10.

238. Сорокин Ю.А., Тарасов Е.Ф., Шахнарович А.М. Теоретические и прикладные проблемы речевого общения. – М.: Наука, 1979. – 328с.

239. Сосланд А. Харизма современного политика и как ее создавать // Logos. – М., 1999. - №9. – С. 87-95.

240. Сосланд А. Путин: разгадка секрета // Logos. – М., 2000. - №2. – С. 22-

27.

241. Социология. Основы общей теории / Г.В. Осиновская, Л.Н.

Москвичева. М.: Аспект пресс, 1996. – 461 с.

242. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. – М.: Языки русской культуры, 1997. – 824 с.

243. Стернин И.А. К понятию дейксиса // Историко-типологические и синхронно-типологические исследования. – М., 1972. – С. 302-311.

244. Стернин И.А. Теоретические проблемы обучения речевому воздействию // Принципы и проблемы филологической дидактики. – Пермь, 1994. –С. 42-51.

245. Стернин И.А. Введение в речевое воздействие. – Воронеж, 2001а. –

252 с.

246. Стернин И.А., Стернина М.А. Очерк американского

коммуникативного поведения. – Воронеж: Изд-во «Истоки», 2001b. –

206 с.

247.Стернин И.А., Шилихина К.М. Коммуникативные аспекты толерантности. – Воронеж, 2001. – 110 с.

248. Сулимов В.А. Проблема формирования речевого имиджа // Материалы научных трудов филологического факультета / Сыктывк. гос. ун-т. Вторая годич. сес. Ученого совета, Февр. чтения 8-11 февр. 1995 г. – Сыктывкар, 1996. – С. 133-139.

249. Табурова С.К. Гендерные аспекты речевого поведения

парламентариев (на материале парламентских дебатов ФРГ) // Социс. – М.: Наука, 1999. – № 9. - С. 84-93.

250. Тарасов Е.Ф. Социологические аспекты речевого общения. – М., 1969.

– 245 с.

251. Тарасов Е.Ф. Речевое воздействие: методология и теория // Оптимизация речевого воздействия. – М.: Наука, 1990. – С. 5-18.

252. Тарасова И.П. Речевое общение, толкуемое с юмором, но всерьез. – М.: Высшая школа, 1992. – 175с.

253. Телегина Г.В. Язык как инструмент власти: идеи критической лингвистики о роли языка в образовании // Социально-экономические проблемы трансформации российского общества. – Тюмень, 1998. – с. 16-24.

254. Толочко О.В. Образ как составляющая концепта «школа» // Языковая личность: проблемы лингвокульторологии и функциональной

семантики: Сб. науч. тр. / ВГПУ. – Волгоград: Перемена, 1999. – С. 178182.

255. Трескова С.И. Язык и массовая коммуникация в США // Язык как средство идеологического воздействия. – М., 1983. – С. 183-204.

256. Трошина Н.Н. Тема национально-культурной идентичности в дискурсе масс-медиа // Этнокультурная специфика речевой деятельности: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч.информ. исслед. – М., 2000. – С. 64-89.

257.Ушакин С.А. Речь как политическое действие // Полис. – 1995. – №5. – С. 142–153.

258. Феденева Ю.Б. Функции метафоры в политической речи //

Художественный текст: структура, семантика, прагматика. –

Екатеринбург, 1997. – С. 179-188.

259. Федосюк М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров// Жанры речи. – Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997.- С.66-88.

260. Филинский А.А. Солидаризация в политическом дискурсе // Лингвистические исследования 2001 г.: Сб. науч. тр. – СПб, ИЗД ИЛИ РАН, 2001. – С. 93-100.

261. Филлмор Ч. Фреймы и семантика понимания // Новое в зарубежной лингвистике. –Вып. XXII. – М.: Прогресс, 1988. – С. 52–92.

262. Фишер Р., Юри У. Путь к согласию // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М.: Прогресс, 1987. – С. 173-206.

263. Хазачеров Г.Г. Риторика для слушающего // Филологический вестник Ростовского гос. ун-та. – Ростов-н/Д., 2000. - № 1. – С. 32-37.

264. Хлынова В.В. Способы выражения оценочности в телевизионной политической речи. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Саратов,

2000. – 20 с.

265. Хроленко А.Т. Язык и идеология (на примере тоталитарных режимов) // Русское слово. – Пенза, 1998. – С. 105-111.

266. Чеботарева Е.Ю., Денисенко В.Н. и др. Психолингвистический анализ речевых действий: Учеб. пособие / М.: Изд-во Рос. ун-та дружбы народов, 1998. – 70с.

267. Чигридова Н.И. Речевое поведение и коммуникативные роли авторов деловых писем // Донской юридический институт: Личность, речь и юридическая практика: Сб. науч. тр. Вып. 2. – Ростов-н/Д: ДЮИ. – 1999. – С. 77-82.

268. Чудинов А.П. Спортивная метафора в современном российском политическом дискурсе // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: лингвистика и межкультурная коммуникация.

2001. №2. – С.20–24.

269. Шахнарович А.М. Психолингвистика. – М.: Прогресс, 1984. – 366 с.

270. Шахнарович А.М. Общая психолингвистика: Уч. пособие / Ун-т Рос. акад. образования, фак. иностр. яз. – М.: Изд-во РОУ, 1995. – 93 с.

271. Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. – Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1987. – 191 с.

272. Шаховский В.И. Голос эмоции в русском политическом дискурсе // Политический дискурс в России – 2: Материалы раб. совещ. (Москва, 29 марта 1998 года) /Под ред. Ю.А. Сорокина и В.Н. Базылева. – М.:

Диалог-МГУ, 1998. – С. 79–83.

273. Шаховский В.И., Желтухина М.Р. Роль комического в дискурсивном портрете политика: разоблачительная функция языка // Политический дискурс в России – 3: Материалы раб. совещ. (Москва, 27-28 марта 1999 года) // Под ред. Ю. А. Сорокина и В. Н. Базылева. – М.: Диалог-МГУ, 1999. – С. 101-114.

274. Шаховский В.И. Запахи русского политического дискурса // Политический дискурс в России – 4: Материалы раб. совещ. (Москва, 22 апреля 2000 года) // Под ред. Ю. А. Сорокина и В. Н. Базылева. – М.:

Диалог-МГУ, 2000. – С. 108-111.

275. Шаховский В.И., Сорокин Ю.А., Томашева И.В. Текст и его когнитивно-эмотивные метаморфозы (межкультурное понимание и лингвоэкология). – Волгоград: Перемена, 1998. – 149 с.

276. Швейцер А.Д. Современная социолингвистика: Теория, проблемы, методы. – М.: Наука, 1976. – 174с.

277. Швейцер А.Д. Социальная дифференциация английского языка в США. – М.: Наука, 1983. – 216с.

278. Шейгал Е. И. Политический скандал как нарратив // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты: Сб. науч. тр. / ВГПУ; СГУ. – Волгоград, 1998а. – С. 55-68.

279.Шейгал Е. И. Языковой образ американского политика (по материалам культурологических словарей // Americana. Вып. 2: материалы международной научной конференции «Россия и страны Америки: Опыт исторического взаимодействия». – г.Волгоград, 24-26 сентября 1997 года. - Волгоград, 1998b. – С.305-314.

280. Шейгал Е. И. Структура и границы политического дискурса // Филология - Philologica, №14. Краснодар, 1998c. – С.22-29.

281. Шейгал Е. И. Семиотическое пространство политического дискурса // Политический дискурс в России - 3: Материалы рабочего совещания (Москва, 27-28 марта 1999 года) //Под ред. Ю. А. Сорокина и В. Н.

Базылева. - М., 1999a. – С. 114-123.

282. Шейгал Е. И. Язык и власть // Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики. – Волгоград, 1999b. – С. 132-149.

283. Шейгал Е. И. Вербальная агрессия в политическом дискурсе // Вопросы стилистики. – Саратов: Изд-во Сара. ун-та, 1999c. – Вып. 28:

Антропоцентрические исследования. – С. 204-222.

284. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса: Монография / Ин-т языкознания РАН; Волгогр. гос. пед. ун-т. – Волгоград: Перемена, 2000.

– 368 с.

285. Шейгал Е.И., Бакумова Е.В. Идеологема как средство идентификации политика // Язык и мышление: Психологический и лингвистический аспекты. Материалы Всероссийской научной конференции (Пенза, 1519 мая 2001 г.). – М., Пенза: Институт психологии и Институт языкознания РАН; ПГПУ им. В.Г. Белинского; Пензенский ИПКиПРО, 2001. – С. 227-230.

286. Шейнов В.П. Искусство убеждать. – М.: Изд-во «ПРИОР», 2001. –

304с.

287. Шибутани Т. Социальная психология. – М., 1969. – 234 с. 288.Шмелева Т.В. Ключевые слова текущего момента // Collegium. – Киев, 1993. –№1. – С. 33–41.

289. Шмелева Т.В. Речевой жанр: опыт общефилологического осмысления // Collegium. – 1995. - № 1-2.- С. 57-65.

290. Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи. – Саратов: Издво ГосУНЦ «Колледж», 1997.- С. 88-98.

291. Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. – 1992. – Т.I. – № 1.– С. 35–67.

292. Юдина Т.В. Стратификация немецкой общественно-политической речи. – М.: Изд-во МГУ, 1993. – 96 с.

293. Юнг К. Г. Архетип и символ. – М., 1990. – 268 с.

294. Юнг К. Г. Синхронистичность. – М.: «Рефл-Бук», 1997. – 313 с.

295. Язык, идеология, политика: Реферативный сборник. – М.: ИНИОН АН СССР, 1982. – 292 с.

296. Язык, коммуникация и социальная среда. – Вып. 1. – Межвуз. сб. науч. тр. – Воронеж, 2001. – 174 с.

297. Awonusi V. O. Politicians for Sale: an Examination of Advertising English // Studia Anglica Posnaniensia. – Poznan, 1996. – Vol. 30. – P. 107-129.

298. Beard A. The Language of Politics. – London; New York: Routledge, 2000. – 121 p.

299. Borisova E. Opposition Discourse in Russia: Political Pamphlets 1989–91 //

Political Discourse in Transition in Europe 1981–91. –

Amsterdam/Philadelphia: John Benjamins Publ. Co, 1997. – P. 111–130.

300. Bourdieu P. Language and Symbolic Power. – Cambridge (Mass.): Harvard Univ. Press, 1991. – 301 p.

301. Burke K. Language as Symbolic Action. – Berkeley, CA: Univ. of California Press, 1966. – 514 p.

302. Chaika E. Language: the Social Mirror. – Cambridge: Newbury, 1989. – 274 p.

303.Chomsky N. Language and Politics. – Montreal and New York: Black Rose Books, 1988. – 638 p

304. Cohen А. D. Speech Acts. //Sociolinguistics and Language Teaching (edit. by S. L. McKay, N. H. Hornberger) – Cambridge University Press – 1996. – 484p. – P.383-420

305. Coser, R.L. In Defense of Modernity: Role Complexity a. Individual Autonomy/ – Stanford (Cal.): Stanford univ. press, 1991. – 199p.

306. Crystal D. The Cambridge Encyclopedia of the English Language. – Cambridge University Press, 1995. – 489 p.

307. Denton, R.E. Jr., Woodward G.C. Political Communication in America. – New York: Praeger, 1985. – 366p.

308. Diamond J. Status and Power in Verbal Interaction: a Study of Discourse in a Close-knit Social Network. – Amsterdam, Philadelphia, 1996. – 182p.

309. Dieckmann W. Politische Sprache, politische Kommunikation: Vorträge, Aufsätze, Entwürfe. – Heidelberg: Winter, 1981. – 279 S.

310. Dijk T. A. van. Discourse Semantics and Ideology // Discourse and Society. Vol.6, No.2, 1995. – P. 243–285.

311. Dijk T. A. van. Discourse, Opinion and Ideologies // Discourse and Ideologies. – Clevedon: Multilingual Matters LTD, 1996. – P. 7–37.

312. Edelman M. Constructing the Political Spectacle. – Chicago: University of Chicago Press, 1988. – 137 p.

313. Edelman M. Political Language: Words that Succeed and Policies that Fail. – New York: Academic Press, 1977. – 164 p.

314. Edelman M. The Symbolic Uses of Politics. – Urbana: University of Illinois Press, 1964. – 164 p.

315. Evans D.A. Situations and Speech Acts. Toward a Formal Semantics of Discourse. – NY, London, 1985. – 211p.

316. Feldman O. Politically Speaking: a Worldwide Examination of Language Used in the Public Sphere. – Westport: Praeger, 1998. – 212 p.

317.Fina A. de Pronominal Choice, Identity, and Solidarity in Political

Discourse // Text. – B.; N.Y., 1995. – Vol. 15, № 3. – P. 379-410/

318. Fowler R. Language in the News: Discourse and Ideology in the Press. – London, New York: Routledge, 1991. – 254p.

319. Goffman E. Frame Analysis: An Essay on the Organization of Experience. – Cambridge: Harvard Univ. Press, 1974. – 586 p.

320. Gumperz J. Language in Social Groups. – Stanford (Calif.): Stanford University Press, 1971. – 350 p.

321. Gutenberg N. Orality and Public Discourse/ On the Rhetoric of Media and Political Communication // Aspects of Oral Communication. – B.; N.Y., 1995. – p. 322-339.

322. Haverkate H. Speech Acts, Speakers, and Hearers: Reference and Referential Strategies in Spanish. – Amsterdam, Philadelphia: Benjamin, 1984. – 142 p.

323. Horrocks, J.E., Jackson D.W. Self and Role. A Theory of Self-process and Role Behavior. – Boston, Mifflin, 1972. –227 p.

324. Hymes D. Foundations in Sociolinguistics. An ethnographic approach.

Philadelphia, 1974. – 248 р.

325. Kramarae C. Introduction // Language and Power. – Beverly Hills (Cal.), 1984. – P.3– 22.

326. Kusnet D. Speaking American: How the Democrats Can Win in the

Elections. – New York: Thunder’s Mouth Press, 1992. – 240 p.

327. Kurzon D. The White House Speeches: Semantic and Paralinguistic

Strategies for Eliciting Applause // Text. – B.; N.Y., 1996. – Vol. 26, № 2. – P. 199-224.

328. Lakoff G. The Bulletin of the Santa FE Institute // mcs. hea. htm // astarticle. welcome. htm / table of contests. econom. htm / next. article

329. Language and Power/ Ed. by Cheris Kramarae et al. – Beverly Hills etc.:

Sage, cop. 1984. – 320p.

330.McQuail D. Mass Communication Theory. – London: Sage Publications, 1996. – 345 p.

331. Pragmalinguistics: Theory and Practice / Ed. by Jacob L. Mey. – The Hague etc.: Mouton, cop. 1979. – 444 p.

332. Ragazzinni G.et al. Campaign Language: Language, Image, Myth in the U.S. Presidential Election 1984. – Bologna: Ed. CLUEB, 1985. – 370 p.

333. Rank H. The Pep Talk: How to Analyze Political Language. – Park Forest: Counter-Propaganda Press, 1984. – 215 p.

334. Riggins S. The Language and Politics of Exclusion: Others in Discourse. – Thousand Oaks: Sage Publications, 1997. – 294 p.

335. Robinson W.P. Language and Social Behavior. – Harmondsworth, 1972. – 223 p.

336. Role Theory: Concepts and Research / Ed. by Biddle B.J. a. Thomas E.J. – Huntington (N.J.): Krieger, 1979. – 453 p.

337. Ryan H. American Rhetoric from Roosevelt to Reagan: A Collection of Speeches and Critical Essays. – Prospect Heights: Waveland Press, 1987. – 328 p.

338. Ryan H. U.S. Presidents as Orators: A Bio-critical Sourcebook. – Westport:

Greenwood Press, 1995. – 390 p.

339. Smith C. The White House Speaks: Presidential Leadership as Persuasion. – Westport: Praeger, 1994. – 263 p.

340. Sprache als Mittel der Identifikation und Distanzirung / Hrsg.: Reiher R., Kramer U. – Frankfurt a. M. etc.: Lang, 1998. – 321 S.

341. Status Generalization: New Theory and Research / Ed. by Webster M., Jr., Foschi M. – Stanford (Cal.): Stanford univ. press, 1998. – 536 p.

342. Personality, Roles, and Social Behavior. / Ed. by Ickes W. a. Knowles E.S. – N.Y. etc.: Springer-Verb, 1982. – 362 p.

343. Zurcher L. A. Social Roles: Conformity, Conflict a. Creativity. – Beverly Hills etc.: Sage publ., 1983. – 295p.

Список лексикографических источников и справочников

1. АТСРЯ – Ассоциативный тезаурус современного русского языка. Русский ассоциативный словарь / Караулов Ю. Н., Сорокин Ю. А., Тарасов Е. Ф., Уфимцева Н. В., Черкасова Г. А. – М.: ИРЯ РАН,, 1994, 1996, 1998. Книги 1–6.

2. АРСЛС – Баранов А. Н., Добровольский Д. О., Михайлов М. Н., Паршин П. Б., Романова О. И. Англо-русский словарь по лингвистике и семиотике. Т. 1. – М.: Помовский и партнеры, 1996. – 641 с.

3. Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Словарь русских политических метафор. – М.: Помовский и партнеры, 1994. – 330 с.

4. БТСРЯ – Большой толковый словарь русского языка. – СПб.: Норинт,

1998. – 1536 с.

5. БЭСа – Большой энциклопедический словарь – М.: «Советская энциклопедия», 1991. – Т.1. – 863 с.

6. БЭСб – Большой энциклопедический словарь. – М.: «Советская энциклопедия», 1991. – Т.2. – 768 с.

7. Даль В. И. Пословицы, поговорки и прибаутки русского народа. В 2 т. – СПб.: «Литера», «ВИАН», 1997. – 416 с.

8. КЛЭа – Краткая литературная энциклопедия. – М.: Наука, 1967.- Т. 4. – 876 с.

9. КЛЭб – Краткая литературная энциклопедия. – М.: Наука, 1967. – Т. 5. – 923 с.

10. КСКТ – Кубрякова Е.С., Демьянков В. З., Панкрац Ю. Г., Лузина Л. Г.

Краткий словарь когнитивных терминов.– М.: Изд-во МГУ, 1996. –

245с.

11. КСС – Краткий словарь по социологии. – М. : Сов. энцикл, 1985. – 456с.

12. ЛЭС – Лингвистический энциклопедический словарь. – М.: Сов. энцикл., 1990. – 683 с.

13. ЛИЭС – Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред. В.М. Кожевникова, Т.А.Николаева. - М.: Сов. энцикл., 1987.- 456 с.

14. Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М.: Сов. энцикл., 1968. – 900 с.

15. ССИС – Современный словарь иностранных слов. – М: Рус. яз., 1992. – 740 с.

16. Трофимова З. С. Словарь новых слов и значений в английском языке. – М.: Павлин, 1993. – 302 с.

17. Халипов В. Ф. Политологический словарь. – М.: Республика, 1995.

18. Халипов В. Ф. Власть. Кратологический словарь. – М.: Республика, 1997. – 431с.

19. Dickson P. Slang!: The Topic-by-topic Dictionary of Contemporary American Lingoes. – New York: Pocket Books, 1990. – 295 p.

20. Hirsch E. D., Jr., Kett J. F., Trefil J. The Dictionary of Cultural Literacy – 2 ^nd ed. Boston, New York: Houghton Mifflin Company, 1993. – 619 p.

21. Longman Dictionary of English Language and Culture. – Essex: Longman, 1992. – 1528 p.

22. McMillan J. Hall to the Chief. The Presidents Speak. – Los Angeles: General Publishing Group, 1996. –131 p.

23. MITECS (Massachusetts Institute of Technology Encyclopedia of Cognitive Sciences). – http://mitpress.mit.edu/MITECS/linguistics.html

24. Safire W. Safire’s New Political Dictionary: the Definitive Guide to the Language of Politics. – New York: Random House, 1993. – 930 p.

25. The Encyclopedia of Language and Linguistics /ed.-in-chief R. E. Asher. – Oxford, New York: Pergamon Press, 1994.

26. Tuleja T. The New York Public Library Book of Popular Americana. – New York: Macmillan, 1994. – 451 p.

27. Webster’s New World Dictionary of American English. – Third College Edition. – New York: Prentice Hall, 1994. – 1574 p.

Список источников примеров

В работе использованы публикации в российских и американских газетах и журналах за период 1996-2002 гг.: «Известия» (Изв.), «Правда» (ПР), «Комсомольская правда» (КП), «Советская Россия» (СР),

«Российская газета» (РГ), «Труд» (ТР), «Независимая газета» (НГ), «Аргументы и факты» (АиФ), «Московский комсомолец» (МК),

«Волгоградская правда» (ВП), «День за днем» (ДД), «Возрождение» (ВЗР), журналов «Новое время» (НВ), «Коммерсантъ» (КЪ), Washington Post, the New York Times, USA Today, Newsweek, Time; материалы телепередач «Итоги», «Вести», «Время», «Парламентский час», стенограммы заседаний Государственной Думы (СГД), листовки, плакаты и прочие агитационные и информационные материалы, распространяемые в г. Волгограде, а также публикации в Интернете.