| Эстетические вопросы в романе Толстого «Война и Мир»
В поучении человечества Толстой рисует две параллели: историю индивидуального развития постепенно прозревающего человека, нашедшего, наконец, откровение и правду жизни, и момент коллективного движения человечества, руководимого перстом Провидения. Первую параллель изображает гр. Пьер Безухов, вторую — наполеоновские бойни и Отечественная война 12-го года. Крупное событие выбрано не без цели: если будет доказано, думает автор, что люди — бессмысленные муравьи в грандиозных положениях, подобных бранной эпохе Наполеона, то уж, конечно, во всех остальных случаях они не заслуживают сравнения даже с тлей…
Разве это не философия застоя, убийственной несправедливости, притеснений и эксплуатации? Философия безропотности, перешедшая от Каратаева к Пьеру, доказывая только то, что гр. Толстой почувствовал свое бессилие пред несокрушимостью подавляющих его обстоятельств и вздумал идеализировать именно то состояние и отдельных людей, и целого общества, которое в людях мысли вызывает совсем иные размышления и приводит их к совершенно противоположным выводам. Вся Россия пытается встать на новый путь. Освобождение крестьян, гласный суд, земство подсказывают нам, что наши попытки должны нас довести далеко-далеко от монгольской традиций…
Толстой — великий художник, и Толстой же — мыслитель, указывающий человечеству пути к новой жизни. Не странно ли, что он никогда не пытался написать свою «утопию», т. е. изобразить в конкретных, видимых формах будущее общество, построенное на проповедуемых им началах. Мне кажется, что эта видимая странность объясняется довольно просто. Для своего будущего общества Толстой не требует никаких новых общественных форм. Его утопия — частью назади: простой сельский быт, которому остается только проникнуться началами первобытного христианства. Все усложнения и надстройки позднейших веков должны исчезнуть сами собою. Взыскуемый град Толстого по своему устройству ничем не отличался бы от того, что мы видим теперь. Это была бы простая русская деревня, такие же избы, те же бревенчатые стены, той же соломой были бы покрыты крыши, и те же порядки царствовали бы внутри деревенского мира. Только все любили бы друг друга. Поэтому не было бы бедных вдовиц, никто бы не обижал сирот, не грабило бы начальство… Избы были бы просторны и чисты, закрома широки и полны, скотина сильна и сыта, отцы мудры и благосклонны, дети добры и послушны. Фабрик и заводов, университетов и гимназий не было бы вовсе. Не было бы «союзов», не было бы политики, не было бы болезней, не было бы врачей и уж, конечно, не было бы губернаторов, исправников, урядников и вообще «начальства».
В эпоху «Войны и мира» перед восхищенным взором Толстого колыхался океан душевной цельности противляющегося и борющегося народа. И он признал эту цельность борьбы законом жизни. Теперь послушная мечта развернула перед ним картину другой цельности, такой же могучей, такой же стихийной и такой же захватывающей. На него повеяло настроением другого народа, который на заре христианства под грохот разваливающегося старого мира готовился завоевать человечество не чувством вражды и мести, а учением любви и кротости… Обаяние этой мечты охватило его, убаюкало беспокойную мысль, унесло на своих волнах в страну непротивления, к душевной ясности христиан первого века… Через тьму столетий до его слуха донесся призыв Христа, и надолго он остается в своей измечтанной стране, призывая мир, мятущийся и страдающий в сетях непримиримых противоречий, в свое мирное убежище…
Но верхом совершенства в этой области психического анализа надо считать рассказ о тихой смерти князя Андрея в Ярославле. Здесь и поэзия, и правда соединились в такой прекрасной мере, выше которой подняться невозможно. Предсмертные дни князя Андрея и самая смерть его, по моему мнению, превосходят неизмеримо все, что в этом роде есть у графа Толстого…
Тайна его действия заключается, между прочим, в том, что он замечает незаметное, слишком обыкновенное, и, при освещении сознанием, именно вследствие этой обыкновенности, кажущееся необычайным. Так, первый сделал он открытие, по-видимому, столь простое, легкое и, однако, в продолжение тысячелетий ускользавшее от внимания всех наблюдателей — то, что улыбка отражается не только на лице, но и в звуке голоса, что голос так же, как лицо, может быть «улыбающимся». Платон Каратаев ночью, в темноте, когда Пьер не видит лица его, что-то говорит ему «изменяющимся от улыбки голосом». Из таких-то маленьких, поразительных наблюдений и открытий, как из первоначальных клеточек, состоит самая основа, вся живая ткань его произведений.
Художественное творчество Толстого нужда-етбя в новых подходах, непредвзятом прочтении. Моральные ценности, от которых мы долго отмахивались как от досадной назойливости и слабости великого художника, выступают во всей своей красоте и силе. И главное: способны помочь современному человеку.
Может быть, главная идея человеческого бытия, как ее понимал Толстой, выражена им в дневниковой записи 19 июля 1896 года: «В тот день куст раздавленного репья-татарника напомнил жизнь и смерть Хаджи-Мурата: «Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее». А его вера в будущее — тоже дневниковой записью летом 1894 года: «Подходя к деревне Овсяннико-во, он увидал прелестный закат и красное, как уголь, солнце: «Нет, этот мир не шутка, не юдоль испытания только и перехода в мир лучший, вечный, а это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для тех, кто после нас будет жить в нем».
По Толстому, христианская нравственность не обязана быть аскетичной. Исполнение нравственного долга радостно, и для того, чтобы жизнь человека стала праведной, совсем не обязательно прятаться за монастырскими или церковными стенами. Скорее наоборот. Ведущая тема последних сочинений Толстого — состязание добра со злом. Это в самом деле как бы художественное евангелие, искусство и поучение одновременно. Новый завет Библии стал в эти годы для русского писателя главным ориентиром и нравственной мерой. Его герои постоянно ссылаются на Евангелие, читают его, соотносят с ним свою и чужую жизнь. Времет нами художественная вещь создается как своего рода притча, поучительный рассказ на заданную тему.
Толстой был уверен, что человек приходит в мир для добра, обязал быть добрым, счастлив тем, что добр. Этим убеждением проникнуты все его сочинения. Еще в «Истории вчерашнего дня» (1851) сказано: «Зло можно уничтожить, а добро нет. Добро всегда в душе нашей, и душа добро; а зло привитое. Не будь зла, добро разовьется». Подлинным героем Толстого всегда была, кроме правды, человеческая душа, способная меняться и тем самым двигаться вперед. Своей собственной жизнью и смертью писатель так наглядно подтвердил эту истину!
|